Никита Масленников: «Когда невозможно оценить перспективы и потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать?»

Никита Масленников,
ведущий эксперт Центра политических технологий

На российскую макродинамику сильно влияет состояние глобального хозяйства. Никто не отменял мировой экономический цикл. Можно надеяться на то, что действия регуляторов —  центральных банков и минфинов —  позволят еще оттянуть наступление новой рецессии, но насколько? Это большой вопрос, потому что резервов, ресурсов для упреждающей антициклической политики уже почти не осталось.

И есть еще другой процесс, гораздо более существенный и системный.  Дело в том, что мировая экономика в целом меняет свою структуру. И мы сейчас видим признаки того, что вагончик тронулся, что старая система международного разделения труда, организации международной торговли, прямых инвестиций, трансфера технологий и т.п. – она уже себя изжила. Мы видим резкое усиление позиций азиатско-тихоокеанского региона – он становится новым центром силы для мирового хозяйства. А там не только «азиатские тигры» и «драконы» во главе с Китаем и Индией, там Япония, там Австралия, США, наконец. Экономический мир должен переходить к движению в новой колее. Но ширина ее не известна, и будет ли она общей для всех? Отсюда и нарастание торговых и прочих дисбалансов, сопровождаемых тарифно-таможенными «войнами» и проч.

Плюс надвигается новая индустриальная революция. Появляются всевозможные блокчейны, криптовалюты, 3D-печать, искусственный интеллект, экосистемы и многое другое – по сути некий новый комплекс фундаментальных условий экономической жизни. Его глубокое укоренение – реальная перспектива ближайших 10-15 лет. При этом индустриальная революция отнюдь не сводится только к новым технологиям. Много важнее изменения самих смыслов традиционных видов экономической деятельности. Мы видим, что сейчас происходит в финансовом секторе, как под напором финтеха он в буквальном смысле перезагружается. Перезапуск переживают и нефинансовые бизнесы. Мир меняется.

Все  в нем идет быстрее, даже не в количественном, а в качественном смысле. И пока на этом фоне мы выглядим не слишком выразительно. Наша сегодняшняя доля в мировом хозяйстве по паритету покупательной способности на уровне где-то  2,7-2,8%. По текущим валютным курсам (оценка МВФ на 01.12.2018) – с 1,98% глобального ВВП на 11-ом месте.

Если мы хотим войти в первую пятерку мировых экономик, наша модель развития должна стать другой. Потому что разница между нами и Германией – это ни много  ни мало полтриллиона долларов. Можем ли мы наращивать ВВП с темпом 3% плюс, чтобы догнать Германию? Но ведь и она не будет стоять на месте. Кроме того, нам в затылок уже дышит Индонезия. Многие страны из развивающегося мира могут вполне нас оттеснить, потому что мы никак не растем – 0,5% в первом квартале 2019 года и 0,7% в январе-июне, — а они показывают по 5-7% в год.

И поэтому возникает большой  вызов. Быть в топ-5 можно лишь с другой экономической структурой. Восстановительный рост после кризиса 2015-2016 годов в 2018-м уже завершился, несмотря на рекордный в том году показатель 2,3%. По прогнозу МЭР, темпы роста экономики до 2024 года должны более чем удвоиться – с 1,3% в текущем году разогнаться к 2022-2024 годам до скорости 3,2-3,3%. Однако экспертные расчеты официального оптимизма не разделяют. В частности, Центр развития НИУ ВШЭ 2020-2023 годы видит лишь в диапазоне роста 1,7-1,9%, при этом планка в 2,2%, по оценкам, может быть взята только в 2025-м. А по расчетам ЦМАКП, учитывающим и влияние возможной новой мировой рецессии, темп роста российской экономики затормозит до 0,2-0,5% в 2021 году и до 0,5-0,9% в 2022-ом.

Совершенно однозначно, что мы с ответом на текущий исторический вызов явно запаздываем, хотя примерно понимаем, какая должна быть логика перехода к новой модели.

По «классике» государственная регулятивная практика состоит из трех блоков – монетарного, налогово-бюджетного и структурного. Общемировой тренд – существенное усиление роли последнего, когда через структурные реформы устанавливаются новые долгоустойчивые правила экономической «игры» для всех участников.

У нас более-менее отработана монетарная политика. И, кстати, наш ЦБ с начатым переходом к нейтральной ключевой ставке в интервале 6-7% как раз в русле намерений и действий коллег по «мировому цеху». В определенном смысле мы лидеры: скажем, по проникновению финансовых технологий входим в топ-3 в мире. Это не единственная сфера, где мы можем похвастаться, что не хуже других. В лучшую сторону отличаемся бюджетным профицитом, но в этом году налогово-госрасходная составляющая сыграла откровенно проциклическую роль и ускорила торможение.  С повышением НДС мы потеряли два квартала с точки зрения разгона инвестиций,  а полгода в современных экономических условиях – это  очень большой срок. К тому же и догоняющий рост госрасходов в рамках нацпроектов может усилить инфляционное давление и добавить забот денежным властям.

А структурные реформы мы так и не начали. Эти меры еще с 2015 года постоянно описывались в целевых сценариях, и, тем не менее, каждый год мы отдаляемся от их реализации. И понятно уже, что отстали. При этом сложившиеся структурные ограничения  фатально сказываются на качестве экономики. Вклад инвестиций в прирост ВВП в прошлом году снизился почти вдвое – с 1,1 п.п. до 0,6 п.п.; вклад потребления населения – почти на треть – с 1,7 п.п. до 1,2 п.п.

Потенциальный выпуск снижается под напором целого ряда факторов. Прежде всего, у нас демография отвратительная. В этом году мы уже потеряли 149 тысяч человек. Снижается производительность труда, которую мы толком-то и не имели. То, что поддается статистическому учету, показывает, что по этому показателю мы отстаем в три-четыре раза от развитых экономик. Это, конечно, следствие качества производственных мощностей.  Но не только. Вклад некоторых компонентов в совокупную факторную производительность практически нулевой. По человеческому капиталу, например. А это навыки, это компетенции, это качество рабочей силы, это, в конце концов, желание работать. На котором сказывается и обеспеченность зарплатами.  С 2013 года у нас падение реальных располагаемых доходов: даже рассчитанное  по новой методике, оно составляет 8,3%. Людям, извините, стрёмно напрягаться лишний раз в рамках формальной занятости.

Снижение качества экономического роста иллюстрирует еще целый ряд макронюансов. Везде в мире 60% ВВП создают малые и средние предприятия. У нас более-менее реальная цифра — это 21%. С  2014 года  показатель каждый год прирастал на 0,6-0,7%,  иногда даже на 0,9%. В 2018-м как отрезали – водораздел,  всего 0,3%.  То есть, темпы вклада малого и среднего бизнеса в ВВП сократились в 2-2,5 раза.

Доля высокотехнологических секторов в ВВП в 2018-м сократилась – не намного, на 0,3%, но она не выросла. Высокотехнологичный экспорт снизился за год на 17,6%. Притом, что у нас в этой сфере есть достижения. Выручка наших внутренних IT-шников составила более 16  миллиардов долларов.  Из них около 10 миллиардов – это экспорт. То есть, российские софты пользуются спросом там, а здесь они не внедряются.

Рост нашей экономики спотыкается о качество институтов, о «барьер комфортности» деловой среды. По соответствующим показателям рейтинга Doing Business мы в лучшем случае где-нибудь в конце мировой первой сотни. Причем прогресса в этой сфере особого нет. Если раньше погоду определяла эпидемия рейдерский захватов, то теперь распространяется пандемия уголовных преследования в связи с обычными арбитражными разбирательствами. При этом процесс начал набирать силу после того, как объявили амнистию капиталов.

А это и есть пресловутый инвестиционный климат, который является сегодня главным ограничением. Стимулирующий инвестиционный климат  — это когда я хочу работать, когда понимаю, что могу получить свою маржу. А когда  невозможно оценить перспективы и еще потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать? Реальные мотивации к повышению активности частного капитала трудно различимы на фоне возведенных по этому поводу монументальных вербальных конструкций. Недавно вот мы услышали крик души главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной, указавшей, что монетарными мерами – снижением ключевой ставки или другим инструментарием денежной политики – структурных проблем не решить.

Для этого требуется, прежде всего, установление понятных правил и принципов функционирования деловой среды. Понятно, что декларация о пресловутой «регуляторной гильотине»  появилась не от хорошей жизни.  Но ее «очищающий нож» все никак не опустится: с виртуальной «плахи» норовят убрать целые пласты ведомственного нормотворчества. А предпринимателям так и не понятны перспективы распространения неналоговых платежей, условий доступа к сетям, тарифов инфраструктурных монополий. Да и с запуском модели индивидуального пенсионного капитала сколько лет не могут решить! А это как раз структурная реформа. Без пенсионных накоплений коэффициент замещения через десять лет снизится чуть не до 20% с нынешних 30%. Можно ли выживать на такие деньги? Запуская проект, предприниматель должен учитывать динамику издержек на ФОТ и соцстрах, представлять уровень социальной напряженности через 5-6 лет. Он должен понимать, какие налоговые льготы получит в случае софинансирования пенсионных накоплений своих работников – ведь, по сути, это инвестиции в человеческий капитал. Но – молчание было им ответом…

Нацпроекты, это, конечно, хорошо. Но чтобы они заработали, в их исполнение должен быть вовлечен бизнес. Все вроде верно: проектный подход – это как раз по-бизнесовому, это должно быть понятно предпринимателям.  Но тогда как им объяснить, почему на начало второго полугодия уровень кассового исполнения нацпроектов составлял всего 32,4%.  Кроме того, совместное нацпроектирование – это регулярные коммуникации, постоянный диалог сторон, совместный контроль за исполнением.  По-другому никак не сработает. По факту же, до сих пор не могут принять закон о соглашениях по защите и поощрению капвложений, который в нынешней редакции, кстати, тоже не свободен от рисков расширения сферы «ручного управления».  А это отнюдь не общестимулирующий инвестиционный климат: вроде все в конкуренции равны, но кто-то будет еще равнее.

Сколько еще мы можем проехать на инерции, без структурных реформ? Сроку у нас – до начала следующей мировой рецессии, которую, по прогнозам, стоит ждать или уже в конце 2020-го или в первой половине 2021-го.  Если продолжим движение по накатанной, провалимся сильнее, чем остальной мир. Поэтому для нас вызов с темпами роста экономики связан еще и с глобальным контекстом.

Как вариант, мы можем в очередной раз предъявить рост, сходный с тем, что был в 2018-м. Но тогда рекорд был достигнут в результате накачки анаболическими стероидами: строительство Крымского моста, досрочное введение СПГ Ямал, значительный объем гособоронзаказа (часть затрат на вооружение оценивается как инвестиции). Можем, конечно, что-нибудь подобное выдать, начав, например, нормально финансировать нацпроекты. Но такого рода стимулирование в отрыве от перезапуска деловой среды –не органический, не естественный рост. А это значит, что мы из кризиса будем выходить с еще большим напряжением. И снова вернемся в 2019 год и будем думать, какие же еще структурные реформы записать в очередной целевой сценарий.

С начала года экономика растет темпом ниже даже довольно скромных официальных ожиданий. Корректировка экспертных прогнозов пока на «медвежьей» траектории – в среднем около 1%. Тем важнее усилия второго полугодия, обеспечивающие эффект-2020, когда возвращение в интервал 1,5-2,0% вполне возможно. Для этого требуется продолжение плавного смягчения денежно-кредитных условий при тщательном учете проинфляционного давления бюджетных эмиссий, включение госрасходных и нацпроектных стимулов и, конечно же, реанимация структурной повестки, обеспечивающей комфортные перемены в нынешнем резко-континентальном инвестклимате.

1 КОММЕНТАРИЙ

  1. Странно, если бы уважаемый автор дал себе труд заглянуть в Doing Business, он бы с удивлением увидел Россию на 37 месте в мире. Как можно после этого доверять остальным фактам статьи?

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь