Наше время многие специалисты называют эпохой третьего энергетического перехода, когда повсеместно и активно внедряются новые энергоносители. Это могут быть как возобновляемые источники энергии, прежде всего, ветровая, солнечная, так и природный газ, атомная и мощная гидроэнергетика. Процесс перехода несёт и риски, и возможности для мировой экономики. У России есть в этом смысле и проблемы, и потенциал. Чем нам важен и чем, может быть, грозит глобальный энергопереход, какие сценарии возможны и есть ли сценарий, который можно назвать оптимальным, обсудили президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов и научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, академик РАН Борис Порфирьев.
Бодрунов: Борис Николаевич, давайте для начала определимся с понятиями. Что наукой понимается под термином «глобальный энергетический переход»?
Порфирьев: Вопрос очень верный, потому что строгого общепринятого, универсального определения, наверное, нет, хотя смысл совершенно понятен. В основном специалисты пользуются той трактовкой, которая была представлена в трудах, пожалуй, самого известного экономиста-историка, который занимался историей энергетики, канадца Вацлава Смиля, или Вацлава Шмиля, как иногда произносят. Он определял энергопереход как переход от одного состояния развития энергосистемы, прежде всего, первичного энергопотребления, к другому, то есть, изменение прежде всего в структуре энергопотребления. Он полагал, что говорить об энергопереходе можно, когда использование данного энергоресурса сокращается на 10% в течение 10 лет. Таким условным маркером он пользовался. Но самое, конечно, главное – это прежде всего качественный переход от одного состояния к другому. Вы уже упоминали о фазах. Правильнее, наверное, всё-таки говорить о том, что мы сейчас в фазе четвёртого энергоперехода, потому что после нефти был ещё переход на газ, и мы фактически сейчас находимся в газовой фазе, когда газ является основным энергоносителем. Конечно, правильнее говорить о том, что основой энергобаланса являются углеводороды, которые обеспечивают по-прежнему порядка 80% потребности в энергии.
Бодрунов: Борис Николаевич, а как вы видите сопряжение углеродной проблемы и сегодняшних правовых новаций в этой сфере в Европе, которые также предлагаются на международных саммитах по климату. Как это сочетается с технологическим движением к новому энергетическому переходу?
Порфирьев: Мне представляется, что когда происходят и должны происходить мощные структурные изменения, о которых мы говорим, связанные с переходом на более чистое топливо, не стоит забывать, что наша страна отличается, пожалуй, одним из самых экологичных энергобалансов. У нас в структуре производства электроэнергии больше 85% – природный газ, который, как известно, намного чище угля, а почти 40% произведенной энергии (это цифры, приведённые нашим президентом недавно на Восточном экономическом форуме) – это совместно атомная энергия, гидроэнергия и все остальное, включая солнечную и так далее.
Вместе с тем, у нас есть ахиллесова пята, которую мы отлично знаем, и которой давно занимаемся: я имею в виду нашу энергоэффективность, энергоэффективность нашего производства, по которой мы существенно уступаем развитым и даже частично развивающимся странам. И речь идёт уже о рациональном использовании энергетических ресурсов, а это напрямую, естественно, связано с вопросами снижения выбросов.
Этот ресурс, на мой взгляд, центральный и в мировой энергетике, но особенно в нашей. Тем не менее, мы пока движемся по этому пути неудовлетворительно, прямо будем говорить. Справедливости ради отметим, что после 2015 года и мировое сообщество не очень-то быстро двигается в этом направлении. Если мне память не изменяет, с 2001 года по 2010-й темпы снижения энергоёмкости ВВП составляли где-то 1,2%, а с 2010-го по 2015-й – примерно 2%, то есть, улучшились. Но миру требуется 3% по всем расчётам. Дело в том, что из-за пандемии этот показатель не рос, то есть, пока мы и мировое сообщество отстаём от потребного, и больше того, по тем прогнозам, которые публиковали и Международное энергетическое агентство, и небезызвестное агентство Bloomberg, до 2030 года останутся те же самые 2%.
Другой процесс происходит быстрее и удачнее. Речь идёт о повышении вклада электросбережения на производстве. На сегодняшний день этот вклад – порядка 20%. По всем прогнозам, эта доля должна как минимум удвоиться, если не больше, к 2050 году. И это правильный путь, потому что это связано и с комфортом, с одной стороны, и с повышенной экологичностью, с другой стороны, и, конечно, со снижением выбросов парниковых газов, с третьей стороны.
Эти процессы, вообще говоря, изначально должны быть гармонизированы, безусловно, они должны стать частью общего устойчивого социально-экономического развития, более экологичного, с более диверсифицированной структурой производства и потребления энергии, которая, конечно же, при этом учитывает специфику каждой страны. Например, для нашей страны очень важный вклад в возобновляемую энергетику и вообще в декарбонизацию вносят атомные электростанции. Кстати сказать, тот же тренд мы наблюдаем в Китае, где тоже растёт доля производства атомной энергии, и они частично за счёт этой генерации намерены снижать потребление угля. В Европе, скажем, та же ФРГ отказывается от атомных станций и делает ставку на солнечную и ветрогенерацию. Каждая страна должна здесь идти своим путём. Это прямо предусмотрено и рамочной конвенцией ООН по изменению климата, и Парижским соглашением. Только очень важно, чтобы это на деле происходило, чтобы одна часть международного сообщества не навязывала другой части жёстких повесток, которые связаны с непременным педалированием роли ветра и солнечной энергетики. Мы не должны стоять на месте, и чрезмерные попытки чересчур быстро подтолкнуть это дело вперёд могут привести к тому, что лекарство окажется хуже болезни. И такие признаки уже наблюдаются.
Бодрунов: Вы сказали очень справедливо, что навязывать жёсткую повестку другим участникам мирового сообщества в плане декарбонизации не слишком продуктивно. Но, тем не менее, европейское сообщество сейчас работает над проблемой или над идеей углеродного налога. Это разве не навязывание жёсткой повестки? Россия уже вынуждена будет, поскольку является крупным экспортером энергоресурсов, терять, чтобы трансформироваться, находить какие-то решения в этом плане. Это ужесточение политики и по отношению к нашей стране, как вы полагаете?
Порфирьев: Климатическая повестка используется, я бы сказал, как инструмент даже не столько внешнеэкономического, сколько неэкономического давления, но, естественно, повлияет на наши внешнеэкономические связи и на наши возможности. Это, видимо, идёт в русле общей политики, которая выстраивается по отношению к нашей стране. И президент, выступая на Восточном экономическом форуме, как известно, специально обратил внимание на пленарном заседании на это обстоятельство в том смысле, что мы это видим, и мы, естественно, с этим мириться не будем, мы будем внимательно это отслеживать. Но, с другой стороны, надо две вещи иметь в виду. Первое: всё-таки эта история находится пока в стадии обсуждения. Да, принято решение, что с 2026 года Европа намерена запустить механизм так называемого трансграничного углеродного регулирования. Выделены 6 сфер, в которые, кстати, к счастью, пока не попали углеводороды, наши нефть и газ. Это не случайно. Это не просто потому, что они вдруг решили стать такими добрыми. Просто
Европа критически от этого зависит. Вспомним это лето. Возник колоссальный прыжок спроса на газ и невиданный подъём цен.
Бодрунов: Бизнесмены из этой области могут сказать: ну, пусть введут налог, мы его переложим в цену, и будут они покупать у нас дороже. Собственно говоря, сами будут платить этот налог. Такой ответ возможен?
Порфирьев: Абсолютно возможен такой симметричный ответ, потому что в итоге платить, естественно, придётся всё равно европейскому потребителю, а заместить наши ресурсы, прежде всего газ, не так-то просто, потому что они одни из самых экологичных, самых чистых, особенно новые разрабатываемые месторождения. Кроме того, Россия готова поставлять и сжиженный газ. То есть, мы здесь вполне конкурентоспособны, это хорошо известно.
Но я бы всё-таки вот на что ещё обратил внимание. Мне кажется, мы иногда немножко чрезмерно педалируем этот сюжет. Дело в том, что он нас касается в наибольшей степени в плане нашего экспорта, и эта чувствительная сторона заставляет нас обращать повышенное внимание, поэтому много комментариев, реакций. Но, если мы всё-таки обратимся к внутриевропейской повестке, я бы обратил внимание на то, что пресловутая европейская зелёная сделка, европейский зелёный курс – это не столько углеродный налог, сколько большой пакет мер, который включает в себя, например, такую вещь, несколько неожиданную, как новая промышленная политика Европы до 2030 года, новая стратегия биоразнообразия, новая адаптационная стратегия до 2030 года. Это обращает на себя внимание, и все эти меры взаимоувязаны. Европа пытается совершить вот этот пресловутый структурный манёвр, провести структурно-технологические преобразования, используя климатическую экологическую повестку.
В промышленной стратегии Европы прямо записано, что суть этой стратегии, основной механизм – это так называемый двойной переход. Один из них – это переход, связанный с экологической климатической повесткой и, прежде всего, с энергетикой как таковой, то есть, зелёный вектор. А второй – это цифровой переход. И эти вещи тесно связаны, как в самой стратегии записано, поскольку они являются высоко наукоёмкими, высокотехнологичными. То есть, Европа использует свои передовые позиции прежде всего в технологической сфере зелёных и низкоуглеродных технологий. Я встречал оценки, что чуть ли не до 40% патентов Европа держат именно по этим направлениям технологий. Они пытаются использовать эти свои преимущества, трансформировать их прежде всего в повышение собственной конкурентоспособности, получение новых ниш и усиление своих позиций, но, конечно, при этом улучшая экологические характеристики для своего населения, то есть, повышая комфортность.
У нас тоже, как мне кажется, есть какая-то увлечённость чрезмерная декарбонизацией. При всей важности этой проблемы – никто её не отрицает – смотреть нужно шире. Перед нами главная повестка не столько декарбонизационная, сколько экологическая. Мировая статистика, связанная с вредными выбросами, ужасна. Только внешние загрязнения приводят к дополнительной смертности более 4 млн человек. А если учесть ещё внутреннюю среду, когда идёт речь об использовании такого некачественного топлива с точки зрения здоровья человека как дрова, кизяк и прочее, и прочее, это ещё 4 млн человек. В целом от 8 до 9 млн человек повышенной смертности связано с загрязнением воздуха, не имеющим отношения к выбросу углекислого газа, который, как известно, вообще безвреден.
Наша статистика тоже не очень весёлая: порядка 100 тысяч человек умирают преждевременно из-за загрязнённого воздуха. Поэтому решение проблемы декарбонизации должно идти в контексте общей проблемы экологической, и далее – в контексте ещё более широкой проблемы устойчивого развития с соблюдением всех необходимых социальных норм, и, конечно, при поддержании устойчивого экономического роста, который является единственным источником доходов, из которых мы можем делать соответствующие инвестиции.
Бодрунов: Есть 17 целей ООН, связанных с изменением климата, выполнением других задач устойчивого развития. У нас пандемия коронавируса. Я посмотрел, что в 2020 году мировые выбросы углекислого газа в энергетике снизились на 5,8%. В то же время мировая экономика сократилась на 3,3%, как следует из данных Международного валютного фонда. А между тем именно экономический рост является единственным источником, как вы справедливо сказали, доходов, без которых ни одна из целей устойчивого развития достигнута быть не может. Вы справедливо отметили это и в ваших выступлениях раньше. Недавно вышла ваша статья, написанная с коллегами, в которой вы детально обосновываете прагматичный подход к решению задачи повышения энергоэффективности нашей экономики в сочетании с тем, что вы сегодня предлагаете – помнить о необходимости устойчивого экономического роста. В чём спор здесь, в чём суть вашего подхода? Что важно для нас сегодня вынести из этих ваших материалов?
Порфирьев: Я бы оттолкнулся от двух замечательных цифр, которые вы привели – это снижение в пандемийный период выбросов и торможение темпов экономического роста. Будучи привязанными друг к другу, эти две цифры показывают цену вопроса. То есть, если мы снижаем выбросы на определенную величину, то должны за это заплатить такими темпами экономического роста. Это значит, мы уменьшаем тот пирог, который дальше должны распределить на инвестиции и на потребление. Если будет тормозиться экономический рост, не будут расти доходы, и у нас не будет возможности вкладывать инвестиции в решение экологических и климатических проблем. Энергетический переход, по последним данным агентства IRENA – это международное агентство по возобновляемой энергии – это 130 трлн долларов на предстоящие 30 лет…
Бодрунов: Колоссальная цифра…
Порфирьев: В среднем получается примерно 4,5 трлн в год и, грубо говоря, порядка 3,5 – 4% ВВП ежегодно. Bloomberg даёт ещё большую величину – 172 трлн, это уже получается примерно 5,7 – 5,8 триллионов в год. Не всякая экономика это выдержит. Мы очень хорошо помним и по нашей истории, как мы сократили выбросы в 1990 году, когда у нас упал наш валовой продукт и производство почти на 50% – больше, чем во время Великой Отечественной войны. (Если мне память не изменяет, тогда по статистике оно упало на 38%).
Так вопрос всерьёз ставить нельзя, но можно привести в качестве иллюстрации. Но самое главное, как мне кажется, заключается в следующем: сейчас, на мой взгляд, телега стоит впереди лошади – все экономические и социально-экономические повестки затачиваются и подстраиваются под климатический вызов. Климатические характеристики ставятся на первое место, социально-экономические позиции – на второе. На мой взгляд, нужно вспомнить то, о чём писали выдающиеся экономисты. Когда они на эту тему рассуждали, они говорили о так называемом встраивании, интеграции. Климатическая политика должна встраиваться в повестку дня устойчивого развития. Это абсолютно правильный подход, системный подход, потому что климатическая повестка возникла сравнительно недавно, а эти вещи давно существуют и будут существовать точно так же, как теперь климатическая повестка. Мы просто получили новый вызов, который вошёл в число 17 целей устойчивого развития. И если мы поставим лошадь всё-таки впереди, а телегу – позади, то поймём, что прежде всего – решение крупнейших социальных проблем: проблемы бедности, проблемы голода, проблемы нищеты, проблемы здоровья. В конце концов, все эти повестки – и климатическая, и социальная, и экономическая – связаны одним оптимизационным критерием – повышением качества жизни человека. Сюда входит все: и здоровье, и продолжительность жизни, и все остальное.
Так вот, мы должны смотреть, насколько решение климатической повестки способствует этому. Если предпринимаются решения, которые ведут по сути дела к торможению решения этих проблем, то надо, видимо, эти решения корректировать. Но климатический вызов, безусловно, существует. Он существовал и ранее.
Я бы здесь просто вспомнил нашего выдающегося климатолога, человека, признанного во всём мире, человека, который, по сути дела, открыл эффект глобального потепления, Михаила Ивановича Будыко. Будучи климатологом, он писал об этих мощных изменениях, предупреждал человечество, что оно стоит перед этими вызовами, призывал к соответствующим шагам, которые нужно делать.
Но он говорил: существует большой соблазн увидеть в парниковых газах главного врага и попытаться сделать что-то решительно с экономикой, чтобы сократить эти выбросы раз и навсегда. И это очень опасно, писал климатолог Будыко, так как мы можем тем самым подорвать корни дерева, как в той известной басне Крылова. Для меня это было неким откровением: не экономист и даже не социолог, а климатолог, смотрел на глобальные проблемы, понимал их взаимосвязь, обращал на это внимание.
Конечно же, нужно, безусловно, отвечать на климатический вызов, нужно снижать выбросы, в том числе и выбросы парниковых газов. Нужно, конечно, стремиться к разумной декарбонизации – это совершенно справедливо. Нужно переходить на более чистые источники. Но разумная декарбонизация и грамотный энергопереход должны помогать решать проблему качества жизни и устойчивости развития.
Бодрунов: Борис Николаевич, я готов аплодировать этому разумному, взвешенному подходу. В погоне за иногда сиюминутными эффектами и каким-то лидерством мы готовы иногда, как говорится, рубаху на груди порвать. Но человеку, кроме климата, нужно ещё что-то есть, во что-то одеваться. И поэтому кавалерийский наскок в ту или другую сторону никогда не приведёт к благополучию. Мне кажется, что подход, который вы обозначили на экономическом форуме, в ваших других последних выступлениях и сегодня, мне кажется, очень, на мой взгляд, взвешенный и серьёзный. Я благодарю вас за комментарий и интересный рассказ. Желаю, чтобы вы в дальнейшем успешно трудились на этом поприще.
По материалам программы «Дом Э», Общественное телевидение России, 9 октября 2021 г.
