Андрей Клепач: сегодня экспорт не может быть основой экономического развития

Андрей Клепач,

член Правления ВЭО России, главный экономист ВЭБ.РФ

– Мы живем во времена неопределенности, но теперь наступила неопределенность неопределенности. Тем не менее в ней есть сюжеты, которые, мне кажется, достаточно определены.

Не знаю, какова будет судьба вашингтонского консенсуса. То, что наше вхождение в европейскую цивилизацию в том виде, как это воспринималось в 1990-х, да и в 2000-х, по сути дела провалилось или остановилось — это факт. Кто-то об этом может сожалеть, кто-то, наоборот, радоваться, но та модель нашей интеграции в институты Европы, в экономику Европы, которая формировалась все последние 30 лет, сломана. Я думаю, что она (неважно, какова будет судьба санкций или когда закончатся активные боевые действия) не восстановится, потому что это другой формат взаимоотношений России и Европы и мира. Конечно, идет много обсуж- дений в экспертном сообществе, куда мы дальше? Одни говорят, что мы станем старшей сестрой для Китая или его младшим партнером, будем пытаться формировать самостоятельный, устойчивый русский мир или евразийское пространство? Наша официальная политическая установка и лозунг состоят в том, что мы формируем большое евразийское пространство. Правда, на мой взгляд, мы не сильно в этом преуспели даже с точки зрения интеграции в рамках ЕАЭС, поскольку никаких реальных совместных проектов, кроме той торговли и создания механизмов регулирования и согласования, у нас нет. Более того, когда нам плохо, мы, естественно, в первую очередь жертвуем нашими обязательствами перед соседями. Закрываем экспорт зерна в Казахстан, например. Я экономически понимаю, что это правильно, но это нарушение тех правил, которые мы сами постоянно подчеркивали. Так что пока это опять же идея, на основе которой проект не сложился.

И, соответственно, возникает вопрос: как мы себя будем позиционировать и по отношению к Европе, и к Китаю, и к нашим партнерам? Потому что даже не ясно, какой будет реинтеграция — кто-то называет это Российской империей, Советским Союзом, — но в любом случае происходит переформатирование так называемого постсоветского пространства. Независимо от того, во что это выльется — в новое союзное государство с Белоруссией, ДНР (или неизвестно чем, что останется от Украины) или еще что-то, понятно, что это будет другая геополитическая реальность, другая экономическая реальность. И на самом деле она изменит не только жизнь в России и в этих странах, но она изменит жизнь в Европе. Ле Мэр и Байден прямо заявили, что будут работать на смену нашей власти, но нельзя перманентно жить в условиях конфронтации. Даже холодная война всегда имела горячие очаги — в Корее, Вьетнаме, других странах. Всё это означает, что мир будет другим и Европа будет другой. Вся наша попытка выстроить партнерство с Германией, особенно в 2000-е годы, и с Евросоюзом провалилась. И видимо, не только они не хотят иметь дело с нами, но не очень понятно, с кем там можно иметь дело. (Не считая периодических встреч и разговоров по телефону.)

При этом есть экономический срез. То есть все 30 лет мы имели активное торговое сальдо, а сейчас оно у нас вообще процветает. С точки зрения оценок по этому году экспорт не упал, импорт падает больше, и мы там получим сальдо где-нибудь 200 с лишним миллиардов или около того долларов. И, соответственно, куда оно идет? Оно утекает. Ну раньше еще частично накапливали резервы. С этим покончено. В таких объемах юань нам тоже не нужен. И в этом плане возникает не чисто количественное, нулевое или сбалансированное торговое сальдо, появляется совершенно другой механизм встраивания в мировую экономику и совершенно другую модель развития у нас страны. Вся наша политика, в том числе в последние годы, — указы президента, национальные проекты — состояла в том, что мы должны форсировать экспорт и всё на это завязывать. Понятно, что экспорт нам нужен, дискутировать с этим — бессмысленно. Но это не может быть драйвером и основой экономического развития, как это было раньше.

Более того, это означает, что нам не надо в таких объемах добывать газ. Я не знаю, насколько сократится наш экспорт в Европу, точно не так, как они планируют. В конце прошлого года, в январе мы давали Европе где-то 25–26% их потребления газа, потому что они активно покупали СПГ, но средняя оценка их потребности в российском газе в этому году — 40 с лишним процентов. Никто из уважающих себя экспертов не рискнет сказать, что заменить это возможно не только в пределах 5–6 лет, но и позже. Сократить можно. Даже по нефти и нефтепродуктам Россия занимает 30 с лишним процентов европейского рынка. Отдельным странам к концу года можно эти объемы заменить, но для этого потребуется и перестройка заводов, вырастут цены. Мы пытались сделать оценки, и по самым грубым прикидкам это вызовет ускорение инфляции примерно до 8–10%, потерю экономического роста в еврозоне на 1–1,5%, что близко и к оценкам, которые сейчас появляются, но европейцы не так готовы к трудностям жизни, как мы. Мы вообще живем от кризиса до кризиса, а они всё-таки видели только ковидный. Как там это переживут — сказать сложно.

Но дело сейчас не в количественных оценках. Я говорю о том, что возникает вопрос, зачем нам экспортировать столько газа, если мы в обмен на это ничего не получим? У нас есть импорт, но он намного меньше. Кстати, и раньше Абел Гезевич и другие коллеги из Института прогнозирования и мы говорили о том, что вместо сбережения этих резервов нужно увеличить импорт, обновить, построить заводы, дороги, детские сады. Но так не сделали, а теперь уже и не сделаем, ну или по большей части не сделаем. Поэтому я говорю, что речь идет о глубоких системных изменениях и о совершенно другой экономической модели жизни.

У нас есть многолетние болевые точки. Образование. Хотя начали вкладывать деньги в образование, по указам президента всё-таки и зарплату подняли, много было сделано, но есть дефицит учителей, есть масса качественных проблем. Я уж не говорю про здравоохранение со всеми ковидными проблемами и с оптимизацией. Это тоже многократно обсуждалось и на площадке ВЭО, и на других.

Наука. На мой взгляд, самое провальное направление экономической политики за все последние 10–12 лет. Есть Совет президента по науке и технологиям, который периодически собирается, только выполненных решений так мало, что их процент даже трудно оценить. Ни в одной другой сфере такой степени расхождения между словами и делом нет. И в то же время очевидно, что невозможно решить задачу импортозамещения, суверенитета и ценностного развития без серьезного опережающего развития науки, и особенно — прикладной науки, я бы скорее на нее сделал акцент. Что касается приборов и вообще всех остальных вещей для исследований — это мизер. И Александр Михайлович в последнем или предпоследнем интервью говорил, что у нас все деньги на техперевооружение науки меньше, чем расходы одного американского университета. И если здесь кардинально ничего не менять, то и люди будут уезжать, и мы проиграем и эту гонку — по-разному можно ее называть. Нынешняя ситуация в разы обострила все проблемы, которые были и раньше. Весь вопрос только теперь в том, что мы должны выработать и как начать их реально решать.

А это означает, надо менять всю финансовую и денежную политику. Хотя я не разделяю в полной мере мнение Сергея Юрьевича с акцентом на денежную политику, на мой взгляд, это всё-таки больше бюджетная политика, но неважно. В любом случае финансовая политика такой, как она была — с бюджетным правилом, с накоплением огромных государственных сбережений, не позволит и заблокирует решение всех системных вопросов по науке, по образованию, по здравоохранению. Поэтому здесь всё-таки должны быть кардинальные изменения.

Сейчас вопрос даже не в темпах падения доходов у населения. Правительство сейчас генерирует, можно сказать, ежемесячно или еженедельно пакеты мер. Полностью провал ни по ВВП, ни по доходам в этом году преодолеть не удастся. Но есть еще другой, более важный вопрос. А всё-таки какое общество мы в России создаем? Вокруг каких ценностей? Ведь любой конфликт или социальное потрясение не просто приводит к человеческим жертвам, экономическим потерям — они меняют общество. Общество выйдет из этого конфликта — и российское, и украинское — другим. И это не только память о крови, о потерях и о жертвах, это вопрос — ради чего? Ради того, что мы просто денацифицируем или добьемся нейтралитета Украины? Так она вообще-то нейтральной формально и раньше была, хоть они и заявляли, что будут вступать в НАТО. Нейтральный статус не мешает становиться частью интегрированной военной машины НАТО.

Нужны другие ценностные вещи. И в этом смысле важны вопросы справедливости, вопросы национализации элит. Даже те, кто не хотел, уже всё равно на яхте далеко не уедет, потому что не пришвартуется. И с дворцами в Лондоне и Париже тоже стало плохо. Так что сейчас стоит вопрос изменения российской элиты — и не только знаний, компетенций, а ценностей, вокруг которых мы будем жить, для того чтобы у нас было устойчивое общество и при этом мы могли быть примером для других. Это будет не просто прекращение военных действий и политическое урегулирование, Россия должна опять стать определенным источником ценностей, привлекательных и для других.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь