Владимир Щербаков,
председатель Совета директоров группы компаний «Автотор», доктор экономических наук, профессор
– Я позволю себе, может быть, некоторые сопоставления того, за что боролись 30 лет назад, и что получилось.
Первый вопрос. Когда мы говорили о необходимость перестройки и о построении рыночного хозяйства, мы говорили о том, что идеологическая основа самой модели неприемлема, она исторически обречена, поскольку построена на основе теории Карла Маркса, так сказать, малодоказанного тезиса, что возрастает объем изымаемой прибавочной стоимости. И Сталин (не обвиняя его, а как раз понимая, что других вариантов действий в стране не было) полностью реализовал этот принцип – практически всё, что было построено после Гражданской войны, восстановление народного хозяйства, – сделано за счет изъятия прибавочного продукта у всего населения. Дальше, когда прибавочного продукта стало не хватать даже для простого воспроизводства – в частности, для питания – пришли к выводу, что надо проводить концентрацию и специализацию сельского хозяйства, и перешли к формированию колхозов. Основная идея заключалась в том, что мы отстали от мира на 50-100 лет, и если мы не пробежим эту дистанцию за 10 лет – нас сомнут. Что собственно подтвердилось в 1941 году. Итак, первый постулат – для нормального воспроизводства в стране, для развития нужно исходить из поддержания низкого уровня стоимости рабочей силы.
Ушли ли мы от этого тезиса, который в переходе к научно-техническим основам построения, в моем понимании, тормозил развитие, весь технический прогресс? Не было смысла заниматься ни механизацией, ни автоматизацией, тем более – компьютеризацией, хотя в это время, в конце семидесятых – в начале восьмидесятых она уже начиналась. Я на ВАЗе работал в это время, у нас, у рабочих, зарплата была примерно, если говорить о 1974 годе, в районе 80-90 рублей. В год это максимум 1000-1200 рублей. На автомобильном конвейере есть несколько тяжелых операций. Например, надо поднимать колесо в сборе, чтобы его прикрутить. Каждые 40 секунд сходит машина с какого-то конвейера. Примерно 2000-2200 автомобилей мы спускали с трёх ниток конвейера. Представьте себе, сколько в смену надо было поднимать колёс. А казалось бы – поставь манипулятор, да и всё. Да, но манипулятор этот никогда себя не обработает. Проще менять мужиков. Вот так практически было на всех заводах.
Ушли мы от этого тезиса сейчас? Думаю, нет. Он остался. Больше того, если мы возьмём сегодня структуру себестоимости промышленной продукции, я не говорю об оптовых ценах, вы увидите, что удельный вес фонда оплаты труда по сравнению с советским периодом практически не увеличился. Удельный вес, подчеркиваю. Это значит: уровень зарплаты в принципе остался тот же.
Второй тезис. Мы хотели создать конкуренцию вместо социалистического соревнования. Для этого на рынке должно быть большое количество производителей. Мы представляли себе рынок как рынок потребителя. То есть каждый производитель одновременно является и потребителем. Таким образом, покупателей всегда меньше, чем продавцов. Это первый закон рынка, простой и понятный. Продукта, предъявляемого на рынке, должно быть не меньше, чем покупателей.
Что произошло в реальности? Концентрация производства в отдельных руках даже по сравнению с советским периодом резко усилилась. Например, когда мы начинали в 1985 году перестройку, я по памяти говорю, могу немножко ошибиться, у нас было примерно 164 или 165 общесоюзных министерств и ведомств, и у каждого там министерство металлургии чёрной, цветной, машиностроения для станкостроения, машиностроения, для мясной и молочной промышленности, овощное министерство… Это означает, что монопольные цепочки были, но внутри всё равно они были разделены, и по меньшей мере 160-170 серьёзных руководителей на уровне Советского Союза были.
Если вы возьмете сегодняшнюю структуру производства и посмотрите, какое количество у нас крупных объединений – неважно, государственные они или частные, какое количество просто больших продавцов на рынке – вместо рынка спроса и предложения, я так понимаю, у нас получился рынок продавца. У нас продавец по каждому серьёзному виду продукции один, покупателей много. И поэтому не покупатели выбирают, что купить и по какой цене, а продавец определяет, кому и по какой цене он будет продавать.
От тех задумок, которые в 1991 году обсуждались, не много осталось, хотя надо отдать должное, сегодняшние условия – далеко не лучшее время. Честно говоря, я уже 55 лет работаю в промышленности – и ни разу не было хорошего времени для перестроек. Нам всё время всё мешало. То у нас эмбарго, то у нас проблемы внутри страны. В общем, лучшего времени для перестройки у нас никогда и не было.
В сегодняшней ситуации, я так понимаю, центральный вопрос, стоящий перед правительством, заключается в том: что правительство думает о рынке? Рынок будем делать внутри страны или участвовать в мировом рынке, а если внутри – как получится? Потому что то, что создано в виде, скажем, «Газпрома», «Роснефти» и подобных структур, – без них что-то делать на мировом рынке сегодня невозможно. Ни одна структура меньшего масштаба и мощности там не сможет. С другой стороны, с такими структурами внутри России говорить о рынке по меньшей мере сложно. Здесь нужны другие подходы и поиски. Как совместить это – я не знаю. У меня нет ответа.
Еще один вопрос. Каким образом переходить от натурального и директивного планирования, которое было в СССР, от длинных производственных цепочек? Ну, например, в автомобиле 20 тысяч наименований деталей и узлов. Если не будут двигатель и кузов в одну и ту же секунду приходить на определённое место на конвейере, то автомобиля не будет. Но автомобиля точно так же не будет, если не придёт карбюратор, если не придёт форсунка какая-то и так далее. И поскольку эти цепочки были по всему народному хозяйству, тоже на основе теории Маркса, что главное для повышения общественной производительности труда – это концентрация специализированного производства. Поскольку денег, материальных ресурсов, оборудования, технологий в стране никогда не хватало, мы вынуждены были в своё время построить очень длинные специализированные цепи. А это цепи надо регулировать, как и в любом производстве. Кто хоть раз на заводе был, тот понимает, что нельзя какому-нибудь цеху дать задание только в рублях. Мне на конвейере не рубли нужны. Мне нужен карбюратор. Поэтому это задание натуральное превращалось в директивное: не будет карбюратора – голову оторвём. А когда это касается военного производства, вообще разговор короткий по этому поводу.
Мы хотели от всего этого уйти и перейти к экономическим методам. На определённом этапе, так сказать, совсем смели планирование – и натуральное, и балансовое, и прогнозное. Теперь пробуем его восстановить. Мне кажется, что движение идёт в правильном направлении. Появление 28 президентских программ и других национальных программ всё больше начинает склоняться к тому, что кроме денег в этих программах должны быть и натуральные цифры, а собственно на что ты собираешься эти деньги потратить. Но мне кажется, что сегодня это всё ещё напоминает 1986 год.
У нас был такой Мураховский, первый заместитель представителя Совета Министров и председатель агропрома. В это время была подготовлена специальная продовольственная программа и аграрная реформа, огромное постановление ЦК КПСС и Совета Министров стоимостью примерно 200 миллиардов рублей. Это в четыре раза больше, чем было инвестировано Советским Союзом в сельское хозяйство за всё советское время. Николай Иванович Рыжков пригласил меня и говорит: «Ты сельским хозяйством занимался когда-нибудь?» Я говорю: «Нет. У меня были совхозы на КАМАЗе, на ВАЗе, но вприглядку». Он говорит: «Это очень хорошо. Вот тебе проект постановления. Сделай мне реферат для выступления». Я читал-читал, в самом сельском хозяйстве я, конечно, ничего не понимал, но меня вдохновляло, что там шли натуральные показатели. Например: надо в таком-то году произвести 12 миллиардов 446 миллионов 384 тысячи 542 яйца. И так кругом: килограммы мяса и так далее. Я это всё рассказал Рыжкову и говорю: «Я даже не представляю, я полжизни занимаюсь планированием, как считать, выполнен план или нет? Если на яйцо меньше будет?»
Николай Иванович Рыжков, поскольку он был против, но ничего сделать против Лигачёва с Горбачёвым не мог, на президиуме Совмина вдруг поднимает меня и говорит: «Я тут попросил работников аппарата. Давай, Щербаков, скажи». Ну как я могу сказать членам Политбюро про всё это? Я говорю: «Я вот тут не очень понимаю, в чём же собственно смысл обязательств сельского хозяйства после того, как в него инвестируются такие гигантские суммы». Которые непонятно где брать, но это отдельный разговор. Мураховский, а у него, если кто помнит, вот такие брови здоровые, больше, чем у Брежнева. Он их вот так покрутил, глаза совсем закрыл и говорит: «Мы обязуемся не снизить урожайность». Понятно сказал, да? Не урожай, а урожайность обязуемся за эти деньги не снизить.
Вот то, что сегодня делается с этими программами и подходы к ним, мне сильно напоминает эту ситуацию. Хотя движение – уже в правильном направлении.
По материалам научного форума «Абалкинские чтения», 23.12.2021
