Воскресенье, 29 сентября, 2024

Цены на нефть останутся низкими до конца года

В этом месяце спрос на нефть упадет на 29 млн баррелей в день относительно прошлого апреля, то есть примерно на 30%, – до уровня 1995 года. Об этом говорится в апрельском отчете Международного энергетического агентства (МЭА).

Спрос на нефть начал снижаться в январе 2020 года из-за распространения коронавируса. Так, по оценкам Управления энергетической информации США, в апреле пробег автомобилей в США сократится на 35% относительно апреля прошлого года. Подобная ситуация наблюдается и в других сильно затронутых пандемией странах. Так что такое сильное сокращение спроса в этом месяце закономерно.

Сбалансировать рынок призвана сделка ОПЕК+, заключенная 12 апреля и подразумевающая снижение добычи нефти на 9,7 млн баррелей в сутки в мае – июне с постепенным повышением добычи в течение двух лет. 10 апреля рынок нефти обсуждали также на министерской встрече G20, где некоторые страны, не входящие в ОПЕК+, также высказали намерения снижать добычу нефти.

Однако старший научный сотрудник Центра энергетических исследований ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН Иван Копытин отмечает, что «ожидаемого сокращения нефтедобычи недостаточно для обеспечения существенного восстановления нефтяных котировок, поэтому достигнутое странами ОПЕК+ соглашение нацелено лишь на то, чтобы не допустить сползания цены барреля Brent к 20 долларов и ниже».

По оценкам руководителя исследований Департамента по ТЭК и ЖКХ Аналитического центра Александра Курдина, при умеренно оптимистичном сценарии такой провал спроса будет зафиксирован лишь на пике пандемии – в апреле, а потом начнет устойчиво сокращаться в течение года, так что оценка годового снижения потребления в 2020 году на 8-10 млн барр./день представляется реалистичной.

«Но избыток нефти в 2020 году все равно сохранится, и он будет беспрецедентно высоким, так что цены останутся низкими. Но можно ожидать, что в течение 2021 года рынок будет находиться в дефиците и «расчистится» от чрезмерных запасов, что приведет к росту цен», – полагает Курдин.

Экономика России выдержит не больше трех месяцев карантина

По оценкам Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, экономика России выдержит максимум 2-3 месяца карантина. Об этом заявил заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв на пресс-конференции в ТАСС, посвященной презентации первых результатов еженедельного мониторинга состояния бизнеса в российских регионах.

Экономист отметил, что с таким масштабным шоком спроса, вызванным остановкой целых секторов экономики, мы имеем дело впервые.

Что будет, если карантин продлится больше трех месяцев? «Начнутся проблемы с финансированием того невысокого уровня заработных плат, который мы пытаемся гарантировать за счет мер государственной поддержки, – объясняет Александр Широв, – затем – проблемы с финансовой системой, потребуются существенные вливания в нее».

Согласно расчетам Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, при карантине в 2-3 месяца потери экономики России в 2020 году составят 4-5%. Шестимесячный карантин обойдется в 20% ВВП.

«Казалось бы 4-5% – это немного, – отмечает Александр Широв, – но для того состояния, в котором мы находились перед кризисом, а это невысокие доходы и очень низкий инвестиционный спрос, 4-5% падение – драма, это отбрасывает уровень и качество жизни нашего населения на 10 лет назад».

Чтобы минимизировать последствия экономического спада, по оценке ИНП РАН, потребуется 5-7 триллионов рублей накопленных резервов. Вопрос – как их тратить?

«Когда экономика будет выходить из карантина, критически важно поддержать спрос населения, – полагает эксперт, – если этого не сделать, кризис может превратиться в очередной виток стагнации, в которой мы живем уже 5-6 лет, и этого нельзя допустить».

Александр Широв убежден, что в период карантина главное – это поддержка занятости населения, на это не жалко никаких ресурсов.

Экономисты предложили платить пособие не только безработным

В сложившихся условиях реализовать адресный подход  сложно, поэтому имеет смысл выдать пособия всем россиянам, за исключением групп с гарантированным доходом – бюджетников, работников госкомпаний и пенсионеров. Лучше поддержать всех, чем оставить в беде тех, кто сегодня в большой нужде. Об этом заявил директор Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ Владимир Гимпельсон в ходе научного семинара, организованного Институтом социальной политики НИУ ВШЭ.

По мнению экономиста, также стоит подумать о выделении компаниям субсидий на выплату зарплат, чтобы помочь людям, которые потеряли доход, но не работу.

«Надо думать о будущем. Если бизнес обанкротится и исчезнет, мы столкнемся с массовым разрушением физического и человеческого капитала, и тогда безработица станет застойной», – отметил Владимир Гимпельсон.

Экономист предложил назвать пособие по безработице как-то иначе и поднять его размер хотя бы до 20 тысяч на ближайшие четыре месяца, потому что попытка сэкономить на этом этапе может привести к большим затратам в дальнейшем. При этом, служба занятости, по его убеждению, не сможет справиться с потоком заявителей в силу своей неэффективности.

С Владимиром Гимпельсоном согласился Александр Сафонов, профессор Финансового университета при Правительстве РФ.

«Тот набор инструментов, которым обладает служба – переобучение, переезд к новому месту работы – сегодня не актуальны. Справиться с большим потоком людей она не в состоянии, она настроена на работу с небольшим контингентом. Вывод – надо отказаться от этой системы и перейти к прямым субсидиям работодателям. Такой опыт уже был в 1996 году. Это позволит решить две задачи: люди сохраняют доход, а работодатель сможет в дальнейшем восстановить свою работу», – сказал Александр Сафонов.

Ученый также поддержал тезис о необходимости существенного повышения выплат безработным и предложил в числе прочих антикризисных мер компенсировать им расходы на коммуналку.

Эксперты дали прогноз по восстановлению российской экономики

Из-за пандемии коронавируса и низких цен на нефть эксперты в этом году ждут спада, который будет полностью отыгран уже в 2021 году. Об этом свидетельствуют результаты опроса профессиональных прогнозистов, который регулярно проводит Институт «Центр развития» НИУ ВШЭ.

В опросе «Центра развития» приняли участие 19 экспертов из России и других стран, которые поделились своим видением относительно перспектив российской экономики в 2020–2021 годах.

По сравнению с предыдущим опросом, который проводился в середине февраля, консенсус-прогноз ВВП на 2020 год снизился: вместо умеренного роста на 1,8% теперь ожидается более или менее умеренное падение на 2%. Самый глубокий спад будет наблюдаться во втором квартале 2020 года, дальше темпы спада постепенно уменьшатся. Большинство прогнозистов полагают, что падение экономики продлится три-четыре квартала.

Ожидается, что среднегодовая цена барреля российской нефти Urals в этом году составит $34,3 против $59,6 в февральском опросе. Что касается курса рубля, консенсус-прогноз предполагает, что худшее уже позади, и к концу года рубль немного укрепится и составит 74,7 рублей за доллар США.

Инфляция останется под контролем, хотя на какое-то время и превысит целевой уровень Банка России в 4%. Согласно консенсус-прогнозу, инфляция составит 5,3% на конец этого и 3,8% на конец следующего года.

Сергей Смирнов из «Центра развития» называет консенсус-прогноз на 2021 год «умеренно оптимистическим». Рост ВВП составит 2,3%, инфляция будет ниже 4%, цены на нефть – в районе $45–50 за баррель. Только два эксперта из 19 ожидают, что рецессия продлится два года, остальные ждут в 2021 году восстановительного роста. При этом один эксперт полагает, что и в 2020 году спада не произойдет, и российский ВВП вырастет на 0,1%.

Экономисты ВЭБ предсказали падение доходов россиян на 17,5%

Экономика России в апреле – июне 2020 года может упасть на 18%, а реальные доходы россиян – на 17,5%, однако после этого начнется постепенное восстановление показателей. Об этом говорится в докладе Института исследований и экспертизы ВЭБ.РФ «Тенденции развития российской экономики в условиях пандемии коронавируса и возможные антикризисные меры».

Согласно наиболее вероятному сценарию, по мнению экспертов Института исследований и экспертизы ВЭБ.РФ, пик заболеваемости коронавирусом придется на конец апреля – начало мая, а отмена режима самоизоляции в Москве, Санкт-Петербурге и примыкающих к ним областях произойдет в середине июня.

Ожидается, что по итогам 2020 года ВВП сократится на 3,8%, но в 2021 году экономику ждет быстрое восстановление и рост на 4 — 4,8%. Это оптимистичный сценарий с учетом реализации всего пакета антикризисных мер, что позволит малому бизнесу восстанавливать свою деятельность уже с середины года.

Среди антикризисных мер экономисты ВЭБ предлагают дополнительно поддержать опережающими госзакупками и финансированием лизинга под будущую аренду кризисные сектора, особенно авиаперевозки, авиапром и автопром, выделить субсидии на поддержание заработной платы и доходов малого бизнеса, списать его налоговую задолженность и увеличить программу его льготного кредитования, а также изменить законодательство о госзакупках.

Академик Аганбегян: какова реальная ситуация в стране?

Абел Аганбегян,

Заведующий кафедрой экономической теории и политики РАНХиГС, академик РАН

Вот первый слайд. Что произошло между 2013 и 2015 годом? Почему мы оказались в стагнации?

Ведь не поставив диагноз этой болезни, нельзя излечиться, если ты не знаешь, как она появилась. Ни разу ни Правительство, никакой другой научный форум не поставили вопрос: как мы вдруг без видимых причин, при прекрасном преодолении кризиса за полтора-два года — мы же в 12 году превзошли показатели 2008-го года по всем основным параметрам. У нас ключевая ставка была 5 с половиной, у нас инфляция была 5,1, у нас на 52 миллиарда увеличился экспорт в связи с рекордно высокой ценой нефти. Ничего плохого в стране не было. По 8–10% мы разогнали инвестиции. И вдруг с 2013-го года наши темпы упали катастрофически, и мы оказались в стагнации. При этом в эти годы перед стагнацией наши предприятия и организации заняли 270 миллиардов долларов за рубежом. Мы же были допущены на мировой рынок. То есть они были переполнены деньгами. И вдруг с 2013-го года промышленность – ноль, инвестиции – минус 0,3 и так далее. И мы оказываемся в стагнации. Общий темп – 1,3 %. Ряд ключевых показателей начал падать, а с первого квартала 2014-го года началось — это все, заметьте, до присоединения Крыма, до санкций, до снижения цен на нефть — мы оказалась в стагнации. Как это возможно без видимых причин? А потому что была неправильная политика, и виноваты в этой стагнации прежде всего 3 министерства – Минэкономразвития, Минфин и Центральный банк.

 

 

Что показано на этом слайде? По всем государственным линиям с 2013-го года у нас начался обвал инвестиций. Государственные инвестиции (здесь приведены конкретные цифры со ссылкой на Росстат) за 3 года снизились на 31 %, а они – половина всех инвестиций. Если вы половину инвестиций снижаете на 31 %, что будет в любой стране? Конечно, обвал. Но это надо уметь на 30% снизить на пустом месте. До этого они повышались 8–10 %. Бюджет снизил. Сергей Глазьев справедливо говорил: банк вдвое снизил, государственные корпорации во главе с Газпромом на 700 миллиардов рублей снизили инвестиции в эти годы. Что произошло? Почему они снизили? Каждый имеет свои оправдания. Никакого внятного инвестиционного плана, никакой экономической политики, никто не собирал этих людей и не ставил задачу. Задача состояла, видимо, в том, чтобы на 25–30% снизить инвестиции.

То есть это рукотворная стагнация, потому что совпали два обстоятельства: первое – нет ввода основных фондов, потому что инвестиции на 15% упали в 9-м году, а их ввод должен был быть в 2013-м году, его не было, и поэтому не было произведено товаров и услуг на этих фондах. Но могло бы не быть нулевого фонда, если бы инвестиции продолжали рост, потому что инвестиции крутят экономику, как мы все понимаем, речь идет – в основной капитал. Но они тоже снизились. Одновременно начали снижаться затраты на вложение в человеческий капитал. С 2008-го года каждый день (никто про это не говорит) снижается расход на образование в валовом продукте. Посмотрите спецсчета Центрального банка, там все это показано. На 15% снизились! Ну какие результаты могут быть, если вы ведете сознательно или бессознательно вот такую политику?

Если бы Правительство было заменено в 2013-м, 2014-м году, можно было бы довольно легко из этого выйти, из этой стагнации. Принять определенные меры, совершенно понятно, какие, и так далее. Сейчас сделать это неизмеримо сложнее по одной причине: седьмой год – идет стагнация, и в рамках стагнации развились негативные тренды, которых тогда не было и которые тянут экономику вниз. Тогда не было ни отрицательных демографических трендов, ни снижения цен на нефть тогда не было и так далее.

Вот так снижались темпы валового внутреннего продукта. За 2012-й год они снизились в 7 раз. Вы видали какую-нибудь страну, у которой с первого квартала по четвертый в 7 раз снизились темпы? С 4,7 до 0,7 — и мы оказались в стагнации. Если нарочно поставить задачу «давайте со следующего года в 7 раз снизим темпы», не удастся, даже если вы сознательно будете пытаться это сделать. А тут это получилось бессознательно, и мы оказались в стагнации. А дальше эти минусовые показатели – это уже рецессия, потому что мы настолько набрали этот негативный тренд, что он привел к рецессии. Если бы и санкций не было, была бы рецессия. Только она была бы, конечно, не 3%, а меньше. И реальные доходы упали бы не на 10%, а меньше. Конечное потребление домашних хозяйств упало бы не на 10, а меньше; товарооборот упал бы не на 14, а меньше. Но она была просто более смягченной. А тут прибавились санкции – раз, снижение цен на нефть – два. Россия — первая страна, которая в два раза девальвировала свою валюту, имея долю нефти и газа в валовом продукте 15%. Разве это причина в два раза всю валюту, для всей страны девальвировать? Вы представьте, что значит в два раза валюту сразу. И ведь все нефтедобывающие страны имеют долю нефти и газа больше, и никто в таких размерах не девальвировал в то время.

Потом мы вышли из этой рецессии благодаря заморозке цен на нефть и благодаря тому, что она на 30% поднялась. Если на 30% поднимается продукт, который 70% составляет в вашем экспорте, нефть и газ, то, естественно, это дает на 1–2 % рост валового продукта, если вы больше ничего не делаете и если это составляет 40–50 % вашего бюджета к тому же.

Мы седьмой год находимся в рецессии. Средний темп роста валового продукта – 0,5 % за 7 лет, если 19-й год вы разделите на 12-й год и возьмете среднегодовой показатель,  то промышленность растет темпами 1%, инвестиции – минус, розничная торговля – минус, реальные доходы – процент минус каждый год в среднем, потому что 6 лет падало, в этот год – 0,8 у нас рост, 19-й, а до 19-го года 6 лет непрерывно падало. 55% инфляция. При такой рецессии, когда нет ни спроса, инфляция накопленная — 55% за это время.

Самое плохое – стагнация намного хуже любого самого глубокого кризиса по одной причине: кризис в своем механизме имеет предпосылки для выхода из кризиса, он создает эти предпосылки. Поэтому мудрые китайцы изображают кризис двумя иероглифами: один – беда, а второй – шанс. Поэтому после кризиса всегда послекризисный подъем. Стагнация не имеет никакого встроенного механизма какого-либо отыгрыша. Наоборот, механизм стагнации таков, что он тянет ее вниз к рецессии. И стагнации выйти неизмеримо труднее.

Америка была в стагнации 10 лет, с 70 по 82-й год. Первый президент Форд пришел со своей программой. Очень хотел, конечно, улучшить, чтобы быть переизбранным на второй год. Ничего не получилось, его не переизбрали, он только ухудшил. Картер победил его со своей программой, причем эту программу составлял не кто-нибудь, а лучший финансист мира Волкер. Программа была очень жесткая. Огромные, колоссальные деньги. Ничего не получилось, он тоже не был избран на второй год, потому что программа была антикризисная, а стагнация – не кризис, ее не выведешь мерами, с которыми мы выходим из кризиса, это совсем другой процесс.

Тогда пришел Рейган. Надо сказать, что советники Рейгана, я хорошо знаком с каждым из них, я в это время ездил и обсуждал с ними все эти вопросы. Это выдающиеся профессора. У президента не один советник, как у нас, а целый совет. Причем это самые выдающиеся профессора Гарварда и других ведущих университетов США. Они предложили фантастическую программу, которая вошла в историю под названием «рейганомика». Это крупное снижение налогов, это сокращение амортизации в два раза, это новый закон об ускоренной амортизации и меры, чтобы вы выкинули старое оборудование, вынуждены его выкинуть, иначе будет хуже. Это резкое сокращение капитального налога, то есть такого налога, который люди платят, если они получают дивиденды за ценные бумаги, вклады, если они вкладывают в производство. Вообще производственный налог намного ниже личного налога, поэтому богатые, когда им снизили налог, не купили новых яхт, самолетов, домов, они все это вложили в производство новой техники, на которую был огромный спрос, и цены выросли из-за амортизации. И Америка сделала огромный рывок в инновации именно в это время, в инвестициях, и 25 лет до седьмого года у них улучшался в целом уровень жизни при отдельных обрывах. Вот что такое была «рейганомика». Но это коренные меры, это полное изменение политики.

Мы же хотим выйти из стагнации просто так, продолжая старую политику, немножко улучшая, сделав национальные проекты и так далее. Не выйдет, потому что у нас есть негативные тренды. Один тренд: отток капитала. Идет 11-й год. Уже 780 миллиардов утекло. За январь – октябрь 32 миллиарда ушло в этом году, в прошлом году – 63. Второй негативный тренд – это сокращение инвестиций и ухудшение общей обстановки вложения средств в страну. Вы знаете, что прибыль промышленности в условиях стагнации, в условиях рецессии резко растет каждый год на 40%? Еще резче растет прибыль банков. Но эта прибыль не вкладывается в инвестиции. Почему? Вкладывается в счета. На счетах предприятий сейчас колоссальные средства, но они не вкладываются в российскую экономику. И огромные средства идут в офшор. Россия заняла почетное место среди четырех стран, где вложения в офшор превышают 40 % валового внутреннего продукта. У России в офшоре 700 миллиардов долларов; столько же, сколько у Саудовской Аравии, у Объединенных Арабских Эмиратах и у Венесуэле. Ни одна страна даже близко не имеет таких цифр в офшоре, как Россия.

Мне очень понравилось выступление Александра Александровича Дынкина. Он занимается внешними делами, и справедливо критиковал Трампа. Но надо признать, что Трамп действует в интересах Америки. Китай имеет профицит 500 миллиардов долларов в год. Если бы вас поставить во главе Америки, вы можете смириться, что у вас уводят такие деньги? Конечно, он пытается как-то это улучшить. Он снизил налоги, в том числе производственные, и поэтому деньги вернулись из офшора. В Америке из офшора вернулось более триллиона долларов. Apple все свои активы, 285 миллиардов долларов накопленных денег — вы понимаете, что значит 285 миллиардов долларов? — из офшоров перевел в Америку. Это факт. Почему не поучиться, не посмотреть, как это делается? Отток капитала, ухудшение условий, демографический тренд. Видите, сколько мы заняли с 10 года до 1 января 14-го года – 270 миллиардов. А когда ввели меры против России, то доступ на финансовый рынок нам прикрыли, и мы отдавали деньги за эти долги 130 миллиардов в год и ни копейки не могли перекредитоваться. В 14-м году резко пошли вниз по объемам долгов. Но это негосударственный долг. Государственный долг у нас мелочь — 3% валового продукта. А это все корпоративные долги — долг Газпрома и долг Роснефти больше, чем весь государственный долг России, между прочим. Мы сейчас мало должны по общемировым порядкам и являемся одной из самых благополучных стран с точки зрения долгов.

А вот это статистика. Все думают, что у нас снижается рождаемость из-за поло-возрастных проблем, из-за того, что в фертильный возраст вступает меньше женщин. Этот фактор есть, и он очень существенный. Но пока в полной мере он еще себя не проявил. И он сейчас занимает меньше половины причин снижения рождаемости.

Главная причина снижения рождаемости – снижение так называемого суммарного коэффициента рождаемости, о чем мы говорили справедливо. Он был 1,777 в 2015 году, к 19-му году он 1,503. Это количество детей, рожденных женщинами в фертильном возрасте. Это 11% снижение. Поэтому 150 000 детей не родилось из-за резкого сокращения суммарного коэффициента, который до этого рос. Он ведь в 90е годы дошел до 1,15, подняли до 1,777. Последний большой рывок был в связи с материнским капиталом. Но почему он стал снижаться? Потому что шестой год снижаются реальные доходы, потому что не видно будущего, семьи просто перестали рожать детей столько, сколько рожали, как здесь говорили, первенцев. Если перестали рожать первенцев, понятно, и вторые дети откладываются.

Еще один негативный тренд: у нас странная налоговая система. Я считаю, что хорошо бы, если бы Правительство было снято раньше, потому что кроме того, что они привели страну к стагнации, меня очень волнует и беспокоит то, что Правительство совершенно не выполняет указания Президента.

С 13-го года началось вопиющее игнорирование всего, что говорит Президент. Президент в 14-м году сказал: «В период кризиса факторы нашего экономического роста коренным образом изменились. Если мы будем делать ставку на те же факторы, у нас будет нулевой рост». Я цитирую Путина: «У нас будет нулевой рост. Нам нужны новые источники роста». Кто-то поискал новые источники роста? Где главный денежный мешок страны? Это активы банков. Активы банков в 2 с половиной раза больше всех государственных денег. Если сложить все виды бюджета, все виды внебюджетных государственных фондов, и пенсии туда, и здравоохранение, и социальные – это все 40 триллионов. А активы банков были 92 с половиной в прошлом году, а сейчас сколько? Наверно, уже за 100.

Я полностью согласен с Сергеем Глазьевым. Он сказал, что это — главный источник инвестиций, но не под 10%, а если вы хотите, чтобы они использовались как инвестиции, их нужно давать под 5 % тем, кто технологически перевооружает действующие производства, срок окупаемости в среднем 5–7 лет. Хотя бы под 4 % тем, кто строит новые мощности, там окупаемость 10–12 лет. И процента под 3 тем, кто делает современную инфраструктуру, типа скоростной железной дороги, где окупаемость 20–25 лет. Но окупаемые проекты должны быть, и это главный источник новых средств. Источником новых средств может быть часть золотовалютных средств нам совершенно не нужно сейчас 555 миллиардов долларов, 250 миллиардов вполне под 30 миллиардов на окупаемые проекты. Не проесть их, а вращать. Вполне можно взять, оставив 300 миллиардов для финансовой безопасности. 300 миллиардов – это больше. 555 – это больше, чем резервы Германии, Великобритании, Франции, Италии, и Испании вместе взятых. Ну зачем сидеть на сундуке с золотом, небывалом у нас? Вы знаете, сколько у нас золота? Больше 100 миллиардов уже накупили. По данным Сбербанка, 20–25 миллиардов долларов каждый год обесцениваются. Это понятно. Не используются. Те, которые используются — это американские бумаги в основном.

Огромные возможности у предприятий. Ну освободите ту часть прибыли, из которой вы черпаете инвестиции, от налога. Сразу предприятии будут заинтересованы в налогообложении, в том, чтобы показать реальную прибыль. Сократите инвестиции. Это увеличит инвестиционный фонд, вы можете получить еще триллион налогов. Придумайте облигационный заем в получении со скидкой с цены квартиры, машины, если вы будете финансировать их деньги за счет облигационного заема. Можно придумать взаимовыгодные условия от имени государства: людей облагодетельствуете и получите деньги. Я не буду говорить обо всех источниках. Источники есть, но желания нет их использовать.

Из-за того, что у нас неправильная система налогов, у нас нефть и газ — 15% в валовом продукте, а в налогах — 40–50%. И из-за этого у нас, когда цены на нефть растут, у нас бюджет растет быстрее. И у нас, если вы помните, с 2000 по 2008 год доля бюджета была 20% (я говорю о консолидированном бюджете), а стала 40, потому что бюджет рос быстрей. А сейчас цены снижаются. Если цены снижаются, то у вас валовый продукт не падает, а бюджет падает. С 13-го года в реальном выражении наш бюджет все время сокращается. А что значит «сокращается бюджет»? Это сокращаются расходы на здравоохранение, образование, и так маленькие, науку. Нет денег. И это тоже негативный тренд.

Поэтому, чтобы преодолеть стагнацию, недостаточно обычных мер. Вот берем национальные проекты. Безусловно, очень важное, хорошее дело, и кроме положительного отношения к тому, что такие национальные проекты есть и сделаны, никто ничего сказать не может. И огромные деньги на демографию, огромные деньги на онкологию – 969 миллиардов, очень интересно – на экологию, огромные-первый раз выделяют такие деньги. Затем транспортные налоги, автомобильные дороги, другие вещи. Безусловно, все одобряют эти национальные проекты. Но, заметьте, эти национальные проекты не затрагивают основных источников экономического роста!

И Правительство полностью игнорирует все указания Президента о том, что мы должны развиваться путем технологического или научно-технологического прорыва, нам нужна научно-технологическая революция. Нет ни одного национального проекта ни по технологическому перевооружению каких-либо отраслей, ни по развитию технологически высоких производств, приборостроения, электроники, авиации, кораблестроения, фармацевтики, космического, атомного машиностроения, современной синтетической химии. Неужели это непонятно? А национальные проекты вокруг этих отраслей, они не касаются этих отраслей. Нет национального проекта по развитию машиностроения. И как, интересно, без машиностроения вы собираетесь что-либо технически развивать? Мы же 70% потребности в машинах удовлетворяем за счет покупок.

Поэтому что сейчас надо делать? Нужно сделать несколько дополнительных национальных проектов по экономическому росту. Затем национальные проекты ориентировались практически почти в основном на государственные деньги, а государственных денег очень мало. Наше государство очень бедное. Бедное оно, потому что с людей-то берет очень маленькие налоги. Основной источник налогообложения людей – во всем мире есть правило «фифти-фифти», половина налогов берется в виде подоходного налога и налога на недвижимость людей, а половина – с бизнеса. А у нас с бизнеса берется 85, а с людей – 15. Бизнес из-за этого не может развиваться, если вы берете с него такие высокие налоги, как у нас, или он должен от них уходить в офшоры и так далее. Почему не показываются реальные доходы внутри страны? Потому что это неподъемные налоги. Тогда надо просто прекращать заниматься бизнесом. У нас рентабельность промышленности — 7%, а без нефти и газа – 5%. А кредит какой? Если вы берете, самое маленькое – 10%. Вы не отдадите кредит, если у вас такая рентабельность. Поэтому огромные банковские активы остаются без дела. Они вкладываются в ценные бумаги, еще куда-то, только не в свою экономику.

Я пытаюсь систематизировать, что надо сделать.

Первичных драйверов экономического роста два – это инвестиции в основной капитал и вложения в человеческий капитал или в экономику знаний. Экономика знаний – это главная составная часть человеческого капитала, это НИОКР, образование, информационно-коммуникационные технологии, биотехнологии, здравоохранение. У нас доля инвестиций в валовом продукте 17%. Если взять по спецсчетам, в статистике есть понятие «накопление основного капитала». Если взять его, то будет 20 %. Но там есть ряд статей, которые не относятся прямо к инвестициям в русском понимании в основные фонды. Поэтому 17%. А вложение в человеческий капитал у нас 14%. Есть прямая зависимость, можно построить табличку, и я ее построил – зависимость темпов роста от соотношений, от доли инвестиций в основной капитал в валовом продукте и доли вложений в человеческий капитал в валовом продукте. Если у вас 17 и 14, у вас экономического роста не должно быть, и мы закономерно находимся в стагнации. Закономерно. При таких параметрах нельзя развиваться, если у вас такие маленькие инвестиции. В развитых странах инвестиции в среднем 21%, но вложения в человеческий капитал – 30. Не 14, как у нас, а 30 — в Европе и 40 — в США. А скоро, как кто-то говорил, будет 50. Кто-то из выступающих говорил, и это соответствует действительности. И развитые страны при 21,35 в среднем вложении в человеческий капитал имеют темпы полтора-три процента. А если вы хотите иметь темпы больше, вам нужны инвестиции в основной капитал иметь гораздо выше. Развивающиеся страны в среднем имеют инвестиции в основной капитал 30–35%, и они развиваются со скоростью 4–5%. А Китай – 6,1% в этом году, до этого развивался 6,5, а до этого – 7. Он имел 45 % инвестиций в основной капитал валового продукта.

Если мы хотим развиваться, мы не можем при 17,14 развиваться. Есть только один путь развития – перейти к форсированному росту инвестиций и за счет этого поднять их долю и к форсированному росту вложений в человеческий капитал. Что значит форсированный рост? Это — 10 %, с моей точки зрения, инвестиции в основной капитал и более 10 % – в человеческий капитал, который у нас совсем отстает. И тогда мы к году 22-му, 23-му повысим до 22-х% инвестиции в основной капитал и до 20 — инвестиции в человеческий капитал, и 3 % устойчивого роста мы будем иметь. А если продолжить до 25-го года, то будут 25 или даже больше эти показатели, тогда мы можем и 4 % иметь. А если продолжить до 30-го года, то мы будем иметь как развивающиеся страны, по уровню экономически развивающихся стран, 30–35 %, и минимум 35 % нам надо иметь человеческий капитал, тогда мы можем иметь 5–6 % темпы. Это все считается. Можно это на пальцах посчитать конкретно по отраслям, если будут какие-то реальные программы и вложения.

Где взять деньги – я, по-моему, ответил на этот вопрос. Куда вложить – тоже ясно. В первую очередь в технологическое перевооружение действующих производств. Надо поставить задачу за 15 лет перевести на новый технологический уровень все народное хозяйство, выйти на уровень развитых стран по технологиям. 15 лет – это слишком оптимистично. Давайте 20 лет. Надо внимательно посчитать.

Доля высокотехнологических отраслей у нас крайне низкая. Ее нужно повысить хотя бы в 3 раза. Их надо развивать по 15% в год — надо преимущественно финансировать.

Фактором роста является жилищное строительство. У нас самые низкие показатели, доли инвестиций в жилищное строительство среди всех стран, и мы вводим очень мало жилья, и вот это лишение жилья финансирования за счет людей подорвало жилищное строительство. Оно сократилось. В 85-м году оно достигло 85 миллионов квадратных метров, затем упали до 75, в прошлом году, в этом году немножко не дошли до 80. Видимо, через год, то есть в 21-м году, мы достигнем уровня 15-го года. Нам надо достичь 120, как указал Владимир Владимирович в своем Указе на 24-й год, и это нужны огромные средства, конечно. И это на 20% определяет экономический рост, если бы мы развивали жилищное строительство. То же самое – экспорт и так далее.

Полностью проигнорировано одно из очень важных предложений Владимира Владимировича Путина. Он в одном из своих выступлений на Петербургском форуме года 3 назад посвятил стимулам. Просто все выступление – это перечисление, какие стимулы надо ввести конкретно. Проектное финансирование – что мы имеем? Практически близко к нулю. Ничего. А без проектного финансирования под залог сейчас ну кто будет инвестировать? Если вы хотите инвестировать за счет заемных средств, конечно, нужно проектное финансирование, как во всем мире.

Он говорил, что нужно дать льготы при технологическом перевооружении. Ведь что такое технологическое перевооружение? Представьте, что вы директор завода и хотите технологически перевооружиться. Вы же не можете остановить производство. Вы же должны платить зарплату, вы должны изыскать деньги, чтобы купить новое оборудование, чтобы обучить людей, чтобы строительство выкопало и выбросало старое оборудование, чтобы оно смонтировало новое; а вы еще платите налоги.

Если бы освободить от налогов ваши инвестиции, вы бы хоть немножко прикрылись своими инвестициями. Если увеличите амортизацию, у вас были бы больше инвестиции. Почему вам на период технологического перевооружения не предоставить налоговую паузу? Чтобы вы стояли в очередь, чтобы были заинтересованы. Ведь это путь к банкротству, если вы начнете перевооружаться сколь-нибудь быстро. А так надо выбросить один станок, поставить другой, через год выбросить другой станок, поставить другой. Это не развитие.

Нужно перейти на новую технологию, а она требует комплекса нового оборудования. Он там говорил о стимулах, если вы вводите новые производства, производственные отрасли. Там говорилось о больших стимулах, которые нужно ввести для экспорто-ориентированных отраслей, высокотехнологических и так далее. Мало, оттуда, реально исполнено.

Если вы помните, Путин наметил налоговую реформу на 18-й год и говорил: в 19-м году мы будем жить при новой налоговой реформе. Где эта налоговая реформа? У нас ужасающая налоговая система. Она нуждается в коренном улучшении. Мы ее только ухудшили, подняв НДС. Это самое плохое, что можно было сделать. Если спросить, что бы сделать в хозяйстве, чтобы его затормозить, какая мера самая плохая – это повысить НДС. Хуже меры нет в государстве для этого.

Нам нужно, конечно, очень многое делать: перейти к форсированным инвестициям, в основном возвратным, нужно ввести стимулы, и, конечно, мы нуждаемся в крупнейших структурных реформах, в институциональных преобразованиях. Нам нужна реформа собственности. У нас ужасающая финансовая система. Мы 108-е в мире по качеству нашей финансовой системы среди стран, в то время как по уровню экономического развития мы 43-и, по уровню образования – 33-и, но 108-е мы там только по продолжительности жизни мужчин, женщин.

Недавно, на днях, Кудрин очень прямо и резко (честно говоря, я от него даже не ожидал такой резкости) высказался в адрес Центрального банка. Центральный банк – причина нашего слабого экономического роста, сказал он и привел эти цифры, на каком месте мы по финансам, в том числе по такому разделу финансов, по активам банков, по доле кредитов. Мы же 7 лет не увеличиваем кредитную массу для промышленности, для предприятий. Ну как они могут развиваться, если вы не даете им даже кредитов? Я уж не говорю про создание условий. То есть нам нужны очень серьёзные структурные реформы.

И когда мы начнем экономический рост, самое важное, что важно – это бóльшей частью этого роста компенсировать сокращение реальных доходов. Я бы даже пошел на то, чтобы до 24-го года иметь дефицитный бюджет, ничего страшного, если иметь его в размере до 3% ВВП, а это 3 триллиона, и за счет этих триллионов как-то все-таки увеличить платежеспособный спрос. Развития не может быть, если у вас нет спроса. Это все понимают, поэтому это крайне важно.

Наша страна огромных возможностей, безусловно. Я уверен, что новое Правительство, конечно, даст толчок развитию, но не уверен, что они понимают, насколько сложно возобновить экономический рост. Боюсь, что они улучшат эти национальные проекты, улучшат их осуществление, какие-то проекты, может быть, даже подправят, но этого совершенно недостаточно, чтобы иметь экономический рост. Нужны более комплексные меры. Придут ли они к этому выводу, не придут, но наша задача – как-то их на это стимулировать.

В этом отношении огромная роль Академии наук. Мы не отдаем себе отчета в том, что Академия наук – самая уважаемая в нашей стране организация. По социологическим опросам, 48 % нашего населения доверяют Академии наук. Выше только Президент, у него 53 %. Но 29 % против Президента, а против Академии – 19. Остальные воздержались. И выше – вооруженные силы. Академия выше церкви в глазах граждан. Я не говорю про Правительство, про Думу, про Федерацию; те вообще где-то около плинтуса. И поэтому Академия должна выступить инициатором.

Российский цифросельхоз

Современные технологии приходят в сельское хозяйство не менее уверенно, чем в любую другую отрасль, может быть, местами даже — более. Цифровизация, искусственный интеллект, дроны уже сейчас могут повышать продуктивность агросектора.

Собеседники:

Надежда Орлова, 

Заведующая отделом экономики инноваций в сельском хозяйстве Института аграрных исследований НИУ ВШЭ, член Экспертного совета Минсельхоза России по Федеральной научно-технической программе развития сельского хозяйства

Александр Труфанов, 

Технический директор компании «АгроДронГрупп»

 

 

Сергей Митин, 

Первый заместитель председателя Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию, член Правления ВЭО России, д.э.н., профессор

 

Яков Лобачевский,

Первый заместитель директора Федерального научного агроинженерного центра ВИМ, член Президиума РАН, член-корреспондент РАН, д.т.н.

 

Сергей Бодрунов,

Президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю.Витте, д.э.н., профессор

 

Бодрунов: Уважаемые коллеги, как ни странно покажется, но известная исследовательская компания McKinsey & Company, которая исследовала ситуацию с цифровизацией, с автоматизацией сельского хозяйства в мире, и мы посмотрели, на каком месте там Россия. Как вы думаете, на каком месте Россия?

Орлова: Где-то в серединке.

Бодрунов: А вы, как думаете?

Труфанов: Я думаю, ближе к концу.

Бодрунов: Вот, вы неправы. Сельское хозяйство – у нас на четвёртом месте по потенциалу автоматизации.

Труфанов: По потенциалу, может быть.

Орлова: Мы о текущем состоянии.

Бодрунов: Я поэтому и обратил внимание на это исследование: потенциал и сегодняшняя ситуация — очень разные вещи. Скажите, пожалуйста, какие глобальные цифровые тренды будут влиять на российский аграрный сектор в ближайшем будущем? Что сделать так, чтобы мы этот потенциал смогли использовать?

Труфанов: Для того, чтобы внедрять цифру в сельское хозяйство, нам нужна соответствующая техника. Я не зря сказал, что мы находимся ближе к концу списка по развитию на данный момент. Да, потенциал у нас из-за этого намного выше, чем у кого-то другого, кто уже давно использует технику точного земледелия в сельском хозяйстве, например. Так вот, недостаток техники точного земледелия и является тем самым потенциалом.

Бодрунов: То есть, радоваться нам рано?

Труфанов: Как раз этому можно радоваться, потому что есть потенциал. Да и сегодняшний уровень сельского хозяйства совсем неплох.

Бодрунов: То есть, это немножко выглядит так, что я в школе двоечник, но потенциал, что я буду получать четвёрки, пятёрки.

Труфанов: Я сказал бы, не двоечник, троечник.

Бодрунов: А как вы полагаете, какие тренды к нам придут?

Орлова: Здесь, в общем-то, Россия не сильно отличается от мира. И надо понимать, что в нынешнем состоянии сельское хозяйство в России – это очень современная отрасль. И она развивается год от года. Судя по тому, какое количество продукции мы производим на внутреннем рынке, поставляем на экспорт, можно судить, что мы создали одну из очень успешных отраслей в российской экономике. Естественно, как любая конкурентоспособная отрасль, она будет внедрять инновации, самые разные, в том числе всё, что касается цифровых технологий, если это будет добавлять какие-то преимущества, например, контроля, экономии, быстроты или ещё чего-то. Это не только касается умного гектара и оцифровки земель.

Бодрунов: Об этом мы поговорим сегодня.

Орлова: Это очень важная программа. Мы, в общем-то, наверное, впервые за много лет понимаем, что у нас реально происходит с землёй, как она управляется, кто ей владеет, как она обрабатывается. Это уже за собой повлекло целый набор мер, связанных с эксплуатацией земли, с оценкой её стоимости. Это касается и всех технологических этапов производства продукции, начиная с того, что есть проекты по оцифровке профессии, когда камеры, искусственный интеллект контролирует, что происходит на агрокомплексе. Это очень удобно, потому что можно снижать количество контроля, заканчивая продажей продукции в России и в мире. На то же направлены так называемые маркетплейсы. Это электронная система, доставляющая продукцию от производителя до конечного продавца.

Бодрунов: И отслеживающая все этапы.

Орлова: Да, и отслеживающая всё её происхождение, хранение, условия и так далее. Это одни из самых востребованных сервисов и, в общем-то, крупнейших проектов, которые есть сейчас, включающих какие-то узкие специфические сектора, связанные с исследованиями, генетикой, с учётом генетики поголовья. Нельзя представить себе систему без очень больших информационных цифровых систем, которые всё это хранят, учитывают, рассчитывают и так далее. И поэтому, наверное, в какой бы сегмент сельского хозяйства, на первый взгляд, очень консервативной отрасли, мы бы ни посмотрели, мы везде будем видеть эту самую цифру.

Бодрунов: То есть, цифровизация, на самом деле, это, в общем, наиболее глобальный, важный тренд автоматизации процессов в сельском хозяйстве, повышения его эффективности на сегодняшний момент. Но мне сегодня всё-таки хочется сказать немножко ещё и о другом. Вот я не зря пригласил на сегодняшнюю нашу беседу руководителя компании АгроДронГрупп. Поясните суть названия для начала.

Труфанов: Мы используем беспилотные летательные аппараты для того, чтобы мониторить и оценить реальную ситуацию на поле. Поэтому мы АгроДрон. Используем мы различные беспилотные летательные аппараты – летающее крыло, коптеры, в последнее время, конвертопланы. Но основное, что является поставщиком информации – это, конечно, та полезная нагрузка, которую можно поставить на беспилотный летательный аппарат. Как правило, это камеры, вот они являются поставщиком той информации, которую можно проанализировать и потом уже принять определённое решение, которое каким-то образом может повлиять на эффективность дальнейших действий в сельском хозяйстве.

Бодрунов: Получается, если помечтать, вместо агронома — электронный агроном, который получает электронную информацию с носителя. 

Труфанов: В общем-то, да…

Бодрунов: Вы говорите о сложных системах передачи и анализа, там, получения, передачи, обработки данных. Эти данные могут дальше обрабатываться в компьютерах…

Труфанов: Это искусственный интеллект, совершенно верно.

Бодрунов: Искусственный интеллект, который дальше выходит на инфраструктуру обработки поля того же самого и так далее. То есть, вот, сегодняшнее сельское хозяйство – это его перспектива…

Труфанов: Обработка образов…

Бодрунов: Пшеница пожухла или ещё зелёненькая стоит?

Труфанов: Примерно так, но ещё…

Бодрунов: Конечно, я утрирую, но для общего понимания картины.

Труфанов: Но ещё есть и спектральные образы тех растений, которые находятся на полях. Вот как раз эти образы и говорят о том состоянии, в котором находятся растения.

Бодрунов: Созрела пшеница или нет…

Труфанов: Это к концу уже, да. Но перед этим есть более важные этапы, которые должны привести к созреванию этой самой пшеницы.

Бодрунов: И это тоже спектральный анализ позволяет…

Труфанов: Конечно…

Бодрунов: Это очень важно, на самом деле. Можно относиться к этому делу с некоторой долей юмора, но это, на самом деле, вовсе не юмор. Это очень серьёзная агротехническая задача, которая решается средствами современных технологий.

Труфанов: Да. Но мы являемся поставщиками информации и всё. Всё, что происходит дальше, мы на это повлиять никак не можем.

Бодрунов: Это специализация не вашей уже компании.

Труфанов: Нет. Совершенно верно, это уже не наше. Мы делаем экспертное заключение, предоставляем его потребителю, и он уже сам принимает решение, что ему делать. Он может ничего не делать и оставить как есть. А вот, если он использует эту информацию, ну, тогда у него есть потенциал, повысить свою производительность.

Бодрунов: Уважаемые коллеги, на Экспертной сессии Вольного экономического общества обсуждалось создание первого в России Агробиотехнопарка для содействия развитию инноваций в сельском хозяйстве. И там также прозвучало немало мыслей о технологическом развитии агропрома. Хотел бы предложить вашему вниманию небольшой сюжет.

Россия в разы отстает по урожайности

Сергей Митин: В 17-м году мы собрали рекордный урожай зерновых – 135 миллионов тонн. Никогда Россия в истории не собирала такой урожай – 29,9 центнеров с гектара урожайность, оказалось, она тоже самая высокая за всю историю России. Но она в разы, хочу сказать, что в разы отстаёт от урожайности таких же культур в европейских и в американских странах. То есть, мы видим, что эффективность сельского хозяйства, она, безусловно, отстаёт значительно. То же самое можно и об экспорте сказать. Вот, если, неплохая цифра, мы – экспортёры №1 сегодня по пшенице… но, если взять общий объём экспорта, то пищевая перерабатывающая промышленность, продукция пищевой перерабатывающей промышленности составляет в общем экспорте продовольствия только 13%. И, конечно, это говорит о том, что эффективность, которая, в принципе, основана на технологическом обеспечении, на машинах, механизмах, н энергетическом обеспеченности сельского хозяйства, она у нас значительно отстаёт.

Научная площадка для сельхозпроизводителей

Яков Лобачевский: Мы можем сделать в рамках подготовки Агробиотехнопарка стационарную площадку, на которой каждый год, из года в год будут демонстрироваться новейшие достижения аграрной науки, новой сельскохозяйственной техники, новых достижений в селекции семеноводства и так далее. То есть, это должна быть площадка, которую и специалисты, и учёные, и сельхозтоваропроизводители всей страны должны знать. Она может использоваться не в течение одного-двух дней, как это сейчас происходит на «Днях поля», а в течение, по крайней мере, всего сельскохозяйственного сезона. Там могут проходить и различные образовательные программы, популяризация новейших достижений науки и техники, обучение и так далее. То есть, функционирование этой площадки может быть очень и очень широкое. А в перспективе мы видим создание постоянно действующего научного городка, с привлечением туда разноплановых специалистов, учёных, конструкторов, производственников, и так далее. Там проводились бы исследования и разработки по наиболее перспективным направлениям: таким, как селекция семеноводства, технология точного земледелия, цифровые технологии, автоматизация, роботизация сельскохозяйственных машин, оборудования. То есть, те направления, в которых мы, к сожалению, сейчас ещё отстаем.

Бодрунов: Вот, уважаемые коллеги, как раз там шло обсуждение нового проекта Минсельхоза «Цифровое сельское хозяйство». Вы начали упоминать сегодня элементы этого проекта в разговоре. Я бы хотел  сказать, там три принципиальных решения есть: это умная ферма, умное поле и умная теплица, что красиво звучит, но, на самом  деле…

Орлова: Она действительно умная, да.

Бодрунов: Что вы можете по этому поводу нам рассказать? Как эта программа, в принципе, работает и к чему приведёт внедрение интернета, интернета вещей, больших данных в отрасль…

Орлова: Это приведёт к тому, что, во-первых, будет понятно происхождение продукта от и до, и потребитель будет иметь более качественную информацию обо всем, что касается этого продукта. Это приведёт к оптимизации экономики производства —  выращивания, селекции, генетики, оценки урожайности, обработки и так далее. То есть, это будет сокращать издержки на каждом цикле производства и, естественно, приводить к увеличению экономического эффекта. Коллеги справедливо упомянули такую вещь, что сейчас мы №1 в экспорте пшеницы, но при этом фактически не экспортируем продукцию перерабатывающей промышленности. Ответ на этот вопрос очень простой…

Бодрунов: В экспорте нет продуктов переработки этого зерна.

Орлова: Переработки не только зерна, но и всех остальных видов продукции сельского хозяйства. Сейчас это уже не совсем так, потому что мы постепенно начинаем экспортировать, например, мясо птицы. И я думаю, что эта тенденция экспорта будет расти, например, по индейке. Я знаю, что первые такие поставки за рубеж уже происходят. Я уверена, что в ближайшее время значительно вырастет экспорт продукции так называемого органического земледелия, потому что принят соответствующий закон. И, соответственно, в силу того, что у нас, в общем-то, очень большая территория и достаточно экологически чисто, мы можем стать хорошим поставщиком такой продукции на европейский рынок, на рынок Азии. И, естественно, в том числе и здесь нужно будет постоянно отслеживать на каждом этапе, что происходит с этой продукцией. А то, что сказали коллеги про Агротехнопарк, это очень правильная инициатива, потому что это касается  и цифровизации любых других научных разработок для сельского хозяйства. У нас существует, в настоящее время, разрыв между наукой и конечным потребителем. Очень часто мы делаем очень неплохие технологии на уровне лабораторий института…

Бодрунов: Да, а массового внедрения…

Орлова: А вот дальше у нас нет возможности апробировать и доказать производителю, что эта технология действительно эффективна. Поэтому нужны такие зоны, которые государство будет поддерживать, для промышленных испытаний: у производителя задача — массово производить экономически выгодную продукцию…

Бодрунов:  На эксперименты времени у него нет…

Орлова: Да, он не может на себя просто брать эти риски. Хотя многие крупные компании  сейчас это делают.

Бодрунов: Очень верное замечание, мне кажется. Должна быть создана такая инфраструктурная точка, где вот интересы тех, кто разрабатывает, тех, кто внедряет, сходятся.

Орлова: Конечно.

Бодрунов: Риски, связанные с этим, должны быть как-то интегрированы. И кто должен разрубить гордиев узел? Тот, кто должен поддержать — в первую очередь, государство.

Орлова: Конечно. Во всех странах – это кооперация между государственными программами и бизнесом. И, собственно говоря, наше государство, наверное, в первый раз за  постсоветскую историю предпринимает очень значимые усилия в этой области.

Бодрунов: И это очень разумные усилия.

Орлова: Да. Они очень разумные. Потому что программа цифровизации сельского хозяйства – гигантская программа. Первый раз сделали умный гектар, оцифровку земель, в общем-то, впервые поняли, что у нас происходит на полях. Дальше пошли умные фермы, умная теплица. Дальше пошли программы, в частности, Федеральная научно-техническая программа развития сельского хозяйства…

Бодрунов: Напомню коллегам, что вы эксперт этой программы.

Орлова: В том числе. В каждой подпрограмме есть отдельный блок, который связан с цифровизацией. Нет ни одной подпрограммы, где бы данные технологии не требовались. Естественно, на это предусмотрены меры поддержки. Я надеюсь, что в перспективе 3-5 лет это даст такой хороший рывок, что мы перестанем быть просто экспортёром сырья, мы перейдём к экспорту более сложных продуктов переработки, сложных производных и так далее. Я считаю, что потенциал для этого есть.

Бодрунов: У меня даже возник небольшой такой интеллектуальный спор что ли с одним из участников Экспертной сессии уже после её завершения. Он из такой когорты людей, которые немножко постарше, мне вот за 6 десятков перевалило, а ему несколько больше… Он послушал и сказал, мы не раз уже слышали об экспорте пирожков, там, от кого-то к бабушке через посредство Красной Шапочки. Придёт Серый волк и всё равно всех съест. Мне кажется, на мой взгляд, что для того, чтобы волк не съел, надо быть на уровне тех, кто бегает быстрее волка, кто может сделать передачу информации о том, какая-то продукция, какой-то пирожок, и где находится бабушка, и как это правильно, грамотно сделать.

Орлова: Такая же аллегория: волков бояться, в лес не ходить.

Бодрунов: Молодец.

Орлова: Просто вот коллега сегодня привёл пример по поводу дронов и оцифровки земель. Я знаю очень практический прикладной пример в Ставропольском крае — это один из крупнейших экспортёров пшеницы, как мы знаем. Они очень ориентированы на европейские стандарты технологий. Они очень жёстко соблюдают всю агротехнику. И у них с урожайностью всё, в общем-то, очень хорошо.

Бодрунов: И с качеством продукции.

Орлова: И качество, естественно. Дронами просто облетели поле, сделали схему, как устроен этот участок, и после этого поняли, что система орошения должна быть немножко по-другому устроена. Потому что здесь у нас склон, здесь у нас водичка затекает. И просто переставили вот эти вот самые оросительные системы, получив экономию 30% урожайности после этого. Вот это просто на том, что сделали цифровой макет…

Труфанов: Это называется цифровая модель рельефа. И сделали распределение водотоков, возможно, экспозицию склонов…

Орлова: Да, всё верно.

Труфанов: Именно так, да. Вот как раз наша технология, мы этим и занимаемся.

Бодрунов: Я хотел сказать в связи с этим, что, вообще, проблема цифровизации, это не только проблема компьютерной технологии, так сказать, софта какого-то и искусственного интеллекта. Это ещё и проблема инфраструктуры: как эту информацию добыть, как её обработать, как использовать эту информацию…

Труфанов: Да, именно так.

Бодрунов: В том числе в агротехнических мероприятиях различного рода, например, переставили, как вы говорите, точки полива культуры и всё, пожалуйста, пошёл другой урожай.

Орлова: То же самое касается всех систем. Например, умный агроном. Провели мониторинг, дальше фермер или, там, главный агроном хозяйства на свой телефон получает рекомендации, что надо сделать: у вас здесь не хватает, здесь у вас такой прогноз погоды, в связи с этим просим вас провести такие мероприятия.

Труфанов: Да. Это называется система поддержки принятия решений.

Орлова: Да, принятия решений.

Бодрунов: Это так называемый подсказчик.

Орлова: Только этот подсказчик может интегрироваться с прогнозами погоды, с метеостанциями…

Труфанов: Он обязательно должен интегрироваться.

Орлова: С прогнозами мониторинга…

Бодрунов: Это хорошо. А что же препятствует у нас развитию технологий в сельском хозяйстве? Что тормозит инновационный процесс, как вы представляете?

Труфанов: Я так думаю, что есть всё-таки некоторая консервативность в мышлении. Люди предпочитают работать старыми, дедушкиными методами, проверенными ещё во время доисторического материализма. И очень скептически относятся к внедрению чего-либо нового, пока они не получают наглядного доказательства эффективности использования.

Орлова: Это возвращает нас к Агробиотехнопаркам, к промышленным испытаниям, которые они могут прийти и посмотреть…

Труфанов: Я знаю точно, что все химические предприятия, которые занимаются поставкой химии для сельского хозяйства — удобрений, гербицидов, пестицидов — имеют опытные поля, все имеют договора с теми, кто занимается промышленным производством растительной продукции, и они все приходят и, как правило, бесплатно показывают, чего можно добиться с помощью их технологий. Но вот здесь есть как раз и оборотная сторона медали. Вот то, что мы в 2017-м году получили рекордный урожай и экспортировали очень много зерновых. Качество этих зерновых, хоть и говорят, что оно отстаёт от Европы, от Америки, но чистота той продукции, которую мы имеем на наших полях в России, она, наверное, на порядок выше и лучше того, что есть за рубежом. Там пчёлы дохнут…

Бодрунов: Вы интересную вещь заметили…

Труфанов: А у нас к полю подвозят ульи, и пчёлы собирают нектар именно с сельхозполей.

Бодрунов: По роду своей деятельности, я ещё Международный Союз экономистов возглавляю, часто приходится ездить за рубеж, на конференции, встречи с коллегами. Сидишь в каком-нибудь немецком отеле, включаешь канал, реклама идёт германская, немецкая для русскоговорящих. И часто рекламу слышишь, с некоторым удивлением, а потом уже с некоторой гордостью…

Труфанов: Продукция российского производства…

Бодрунов: Да, говорят, экологически чистая продукция из России. И даже я слышал такую рекламу: грибы по старинному русскому рецепту. Очень часто упор делается на то, что чистая продукция. Особенно, что получено из российского чистого сельскохозяйственного сырья с применением передовых немецких технологий обработки.

Труфанов: Переработки, да.

Бодрунов: То есть, я говорю о перспективе, да, когда мы говорим о качестве продукции, то одно из перспективных направлений – вот эту самую переработку, эти самые пирожки печь у себя начинать и давать туда качественный пирожок.

Орлова: И именно поэтому, собственно говоря, Владимир Владимирович у нас в послании, выступая перед Федеральным Собранием, попросил разработать экологический стандарт и дать определение, что такое экологический, что такое био, что такое органик и как эту систему отслеживать. Опять же цифровизация, к ней возвращаемся. И ровно сейчас Росстандарт занимается тем, что совместно с профильными союзами разрабатывает порядок оценки, стандартизации и контроля качества продукции.

Бодрунов: Это очень важный момент, который замечен нашим правительством, нашими властями. Потому что пока бренд России как производителя экологически чистой сельскохозяйственной продукции в мире ценится высоко, нам нельзя этот бренд отпустить.

Большинство экономистов оптимистично смотрят на развитие экономики

В начале марта в «Российской газете» прошел очередной Совет экспертов, который рассматривает самые актуальные вопросы экономики. В этот раз в центре внимания участников Совета – виднейших российских экономистов – оказались нацпроекты, положение на международных рынках, потрясения, связанные с коронавирусом и многое другое. Но, конечно, дискуссия этим не ограничилась.

О чем спор?

Профессор Сергей Бодрунов, президент Вольного экономического общества России, президент Международного союза экономистов напомнил некоторые цифры, от которых стоило бы отталкиваться.

Некоторые цифры статистики за 2019 год

109 361,5 млрд рублей составил ВВП России

1,3% — темпы роста ВВП. Это минимальный показатель с 2016 года. Напомню, по итогам 2017-го он составил 1,6%, а в 2018 году — 2,5%

1,8% ВВП, или около двух триллионов рублей, — профицит бюджета

2,4% — рост расходов на конечное потребление

с 10 до 7,7% — сокращение доли чистого экспорта товаров и услуг в ВВП за год

на 0,8% выросли реальные денежные на доходы россиян, но тем не менее все еще остаются ниже уровня 2014 года на 6,4%

– Эти цифры говорят о том, что пока национальные проекты того эффекта, которого мы от них ожидаем, не приносят. Но национальные проекты появились не зря – они стали реакцией как раз на такую картину развития нашей экономики. И, на мой взгляд, они являют собой попытку после достижения стабильности в экономике тем самым инструментом, который должен активировать рост, добиться восстановления этого экономического роста. И в планах правительства, насколько я понимаю – выйти на показатели более трех процентов роста ВВП при улучшении его качества и повышения уровня жизни населения, – отметил профессор Бодрунов.

При этом, конечно, придется делать скидку на всемирные процессы, например, такие, как эффект коронавируса. В любом случае, мы должны двигаться к цели 4-5% роста ВВП, и сейчас ВЭО России вместе с Академией наук готовит предложения, рецепты, чтобы этого добиться.

Член-корреспондент РАН Александр Широв, заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН также обратил внимание
на статистику, и, на его взгляд, она свидетельствует скорее о том, что нацпроекты заработали, правда, судя по всему, в основном, в четвертом квартале года.

Рост, который мы имеем – 1,3 процента – выше ожиданий экспертов, которые были в начале года. Это в некотором смысле результат удивительный, потому что по четвертый квартал ожидали гораздо худшего. Отчасти, видимо, с этим связано то, что произошли определенные кадровые перестановки. Была попытка действовать примерно теми же способами, что и в предыдущие годы. Попытка была не вполне эффективной. Теперь стоит задача, чтобы с учетом накопленного опыта, с учетом накопленных ошибок те деньги, которые все-таки там выделены, существенные деньги, потратить более эффективно.

В целом, по мнению Широва, если прямо отвечать на вопрос, будут ли нацпроекты драйвером, то
ответ – да. Но это меньше одного процентного пункта. То есть, это драйвер, который целиком вытащить экономику из той ситуации, в которую мы попали в последние пять-семь лет, не сможет.

Но мы сейчас получили еще один дополнительный де факто национальный проект – решение президента по борьбе с бедностью, на это будет потрачено 300-500 миллиардов рублей за год. Эти деньги должны дополнительно прибавить порядка 0,3-0,4 процента ВВП в год. То есть, итоговый вклад буде больше процента, а это уже много. Это практически половина того роста, который мы считаем инерционным. А если серьезные действия будут поддержаны бизнесом, то тогда можно говорить о выходе
на темпы роста три процента – это уже будет вполне приемлемый результат.

Академик Порфирьев добавил, что нацпроекты имеют очень важный психологический эффект (не зря одна из недавних нобелевских премий по экономике была вручена за исследования по психологии экономического поведения).

— Сама идея национальных проектов, уже далеко не новая, не предполагала их как некоторую панацею, самодостаточное средство, что вот эти национальные проекты порознь или вместе таким волшебным образом, как барон Мюнхгаузен, вытащат себя из болота. Президент подчеркивал, что он их рассматривал как некоторые импульсы. Это первое. И второе. Я неслучайно упомянул психологию. Тогда президент сказал, что хотел бы немножко подтолкнуть наших лиц, принимающих решение, разбудить, чтобы как-то все оживилось и люди почувствовали реальную ответственность. Сейчас она действительно закреплена – национальная ответственность за национальные планы.

Второе условие, которое упомянул Борис Порфирьев, национальные проекты не только должны исполняться в полной мере, но еще очень важна увязка между ними.

— Надо понять очень простую вещь. Само по себе сокращение на четверть объема выбросов ничего не говорит про то, какое качество воздуха выв итоге будете иметь, потому что качество воздуха характеризуется концентрациями и другими показателями. Нужно увеличивать количество показателей качества, прежде всего, окружающей среды. В данном случае – воздуха с тем, чтобы оценить конечный эффект влияния данного федерального проекта. А главное, конечный результат – это здоровье населения, качество жизни. Здесь очень ярко проявляется пока отсутствие этой главной цели. Будем надеяться, это будет как-то исправляться: появится интеграция данного национального проекта с другими национальными проектами, потому что само по себе решение этих задач по отдельности не обеспечит подъема качества жизни и т.д. Достаточно посмотреть на Красноярск, где по-прежнему в этом году был эффект так называемого «серого неба». Без перехода теплоэнергетики на газ там практически ничего не удастся решить. Эта проблема так и будет из года в год висеть. Та же история и с коммунальными отходами.

Есть ли 
у нас всеобъемлющая экономическая программа?

Как отметил академик Порфирьев, теоретически у нас есть экономическая программа: и бюджетная, и нацпроекты, и госпрограммы, есть даже стратегия социально-экономического развития. Другой вопрос: в каком она сейчас состоянии пребывает? Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН этим документом занимается на постоянной основе.

Академик Виктор Викторович Ивантер, который недавно ушел из этого мира, любил задавать неожиданные вопросы, в частности, такой: а есть ли у нас экономическая политика? Денежно-кредитная есть, бюджетно-налоговая есть. А есть ли экономическая? И ответ на этот вопрос тесно связан с тем, есть ли у нас всеобъемлющая комплексная программа действия? Выясняется, что при попытке определить: есть ли у нас какая-то комплексная реальная экономическая политика, ответ здесь, скорее, такой вот неопределенный, – отметил Борис Порфирьев.

Александр Широв добавил, что у нас есть указ президента, который заменяет собой стратегическое целеполагание. С одной стороны, может быть, это
и плохо. С другой стороны, если не было внятного взгляда на то, как должна развиваться экономика, это способ управления экономикой. Под эти цели сформированы нацпроекты. Они должны действовать так, чтобы каким-то образом сделать структуру экономики более однородной, чтобы меньше было бы этих дисбалансов, которые нас всех раздражают, которые препятствуют нормальному развитию. Той стратегии, как это понимается в науке, у нас в целом нет. И это не проблема того, что никто ее не хочет изобретать, а проблема в том, что взгляд на экономику так быстро меняется у наших экономических властей, что просто не успеваем, – отметил Широв.

Дмитрий Евгеньевич Сорокин, научный руководитель Финансового университета при правительстве РФ, член-корреспондент РАН в этой связи напомнил о документе, который был утвержден в 2008 году и до сих пор по идее действует. И это ни что иное как именно «Концепция социально-экономического развития Российской Федерации до 2020 года. Были и другие долгосрочные программы, долгосрочные целеполагания и стратегии, выработанные как долгосрочные, и результат, как отмечает всегда академик Аганбегян – стагнация.

Мы с вами скоро, 22 декабря этого года, будем отмечать столетие со дня принятия Восьмым чрезвычайным съездом советов первого в истории двадцатого века национального проекта – плана ГОЭЛРО. Этот проект Тут было сказано, что он был именно посвящен прорыву… Майский указ, который лежит в основе национальных проектов, начинается со слов: в целях прорыва России в новое качество. Все знают, что такоедля России двадцатый год, еще Гражданская война не кончилась. До 1922 года она шла официально у нас. И в этих условиях был принят, рассчитан он был на 10-15 лет. К 1935 году, 15 лет прошло, показатели плана ГОЭРО в целом были превзойдены в три раза от намеченных. Поэтому давайте рассматривать национальные проекты именно как задачу преодоления той ситуации,в которую попала страна. Меня в этом смысле смущают не только темпы ВВП. Сверхзадача – это поднять производительность на базе структурной перестройки экономики. Потому что при той структуре экономики, которая есть, поднять производительность невозможно.

Надежда на новое правительство

Александр Широв напомнил, что главными авторами концепции долгосрочного развития были Андрей Клепач, главный экономист ВЭБ, и Андрей Белоусов, нынешний вице-премьер. Это было еще во время их работы в Минэкономразвития.

Мне кажется, что люди с таким техническим взглядом на экономику сейчас получили праваи ответственность, и это в некотором роде большой плюс. Просто на самом деле они видят больше, дальше и лучше. У них взгляд стратегический по сравнению с теми людьми, которые до этого сидели на этих местах и у которых была задача все-таки именно стабилизировать экономику, создать вот эту базу, на которой мы должны дальше поехать, – подчеркнул Широв.

По мнению Широва, у нас в экономике – сложная ситуация. Многие не замечают, но в прошлом году впервые получили отрицательную динамику экспорта. До сих пор мы считали, что экспорт сильно поддерживает нашу экономику, за счет этого мы можем расти. Но, видимо, этот фактор в ближайшее время будет исключен. Тем более, если мы говорим про инвестиции, то инвестиции – это импорт. Задача, как сбалансировать между собой российский экспорт и импорт, становится одной из ключевых. И там у нас есть серьезные ограничения для маневра, поэтому и были накоплены эти огромные резервы, которые можно будет использовать для того, чтобы компенсировать дисбалансы во внешней торговле. Более того, если сейчас ситуация с коронавирусом будет продолжаться, то потребность в этих ресурсах будет еще больше.

Очень не хотелось бы, чтобы наша экономическая политика пострадала в результате опасений. Мы последние пять-семь себя чем-то пугали: то какими-то избыточными санкциями, то мировым финансово-экономическим кризисом. В этих всех историях мы потеряли довольно много возможностей для того, чтобы расти, – отметил Широв.

Что с наукой?

Учитывая, что все участники круглого стола – ученые, должное внимание было уделено и развитию науки. Эксперты отметили, что, во-первых, есть специальный проект, во-вторых, так или иначе наука неким образом подразумевается и в других национальных проектах. Возникает вопрос: достаточно ли этого? Достаточно ли самой науки как таковой?

На мой взгляд, нет, – отвечает академик Порфирьев. – Почему? Потому что, посколькуу нас есть замечательное слово, как драйвер эко- номического роста, одним из главных драйверов экономического роста в мировой экономике,у наших, как это принято их называть, мировых партнеров является так называемая экономика знаний. Куда помимо науки входит и образование, здравоохранение и ОКРы и т.д. В этом смысле, когда мы посмотрим на перечень национальных проектов, смычки, синергии не увидим. Опять- таки необходимо либо, как у военных говорят, комплексирование национальных проектов  с текущими нашими программами, которые уже осуществляются. Либо в каких-то ситуациях,о чем говорил Сергей Дмитриевич, необходим уровень национального проекта и национальный комплексный план.

По мнению Порфирьева, обеспечение синергического эффекта и образование сегмента экономики знаний, который у нас пока дает где-то порядка 13-14 процентов всего – по сравнению с нашими конкурентами, мы в два с половиной раза проигрываем. Это очень серьезная задача. Нам нужно те же НИОКР увеличивать минимум в два раза, при этом есть прямые указания президента на этот счет, которые, по мнению ученого, проигнорированы и не выполнены, и указ 2012 года не выполнен. В образовании тоже нужно почти в два раза – с четырех до семи процентов от ВВП надо поднимать.

Эксперты считают, что это – прямой канал возможного воздействия на ключевые направления раз- вития в рамках этих национальных проектов. За последние два-три года возник разрыв между экспертным сообществом, людьми, принимающими решения, но и обществом. Потому что, с одной стороны, есть некоторый дефицит идей относительно того, как может называться экономика в этих тяжелых условиях, в условиях существенных ограничений. С другой стороны, во власти есть большое количество людей, которые думают, что они действительно понимают ситуацию лучше, чем какие-то экспертные академии. Этот разрыв существует, и с ним надо что-то делать. Он препятствует, в том числе, созданию той самой стратегии экономического развития, потому что нет прямого диалога между экспертным сообществом, бизнесом, государством
и обществом. И отсюда возникает естественным образом проблема.

И, по словам профессора Бодрунова, целью нового МАЭФ будет и попытка решить эту серьезную проблему.

Все вокруг шеринговое – все вокруг моё

Уже к 2025 году половина мировой экономики, по прогнозам McKinsey, будет приходиться на совместные модели потребления. Самые быстрорастущие сегменты – это путешествия, каршеринг, финансы, поиск персонала и стриминговые музыкальные и видеосервисы.

Поделись машиною своей

Эксперты считают, что потенциал у шеринговой экономики (от английского share – делиться – Ред.) огромный. Так, в PwC прогнозируют, что ее объем вырастет до 335 миллиардов долларов уже через пять лет. Это почти в десять раз больше, чем сейчас (31 миллиард долларов). Лидер по распространению экономики совместного потребления — США, а правительство Китая, например, планировало, что уже в этом году доля шеринговой экономики в ВВП составит 10%. Правда, такие прогнозы были сделаны до пандемии коронавируса нового типа. Пока рано оценивать ее последствия не только для шеринговой, но и для экономики в целом.

В том или ином виде шеринговая экономика существует давно. Например, еще в середине 2000-х в «Живом журнале» были сообщества совместных покупок – чем больше людей, тем больше скидка. Но в отдельный сегмент экономики шеринг оформился десять лет назад, когда в 2009 году в США появился сервис такси Uber. Получить лицензию и зарабатывать на собственной машине смог каждый желающий. А клиентам такси не нужно было заранее звонить в службу и ждать машину час – какой автомобиль Uber ближе к вам, тот вас и заберет.

Удобство – ключевой фактор успеха шеринговой экономики (которая, кстати, поначалу так и назвалась – «уберизация»). Довольно скоро появились в разных странах появились похожие на Uber сервисы Lyft, BlaBlaCar, Ola, наше Яндекс.Такси. В прошлом году Uber первым из шеринговых сервисов вышел на IPO. Незадолго до публичного размещения акций Goldman Sachs и Morgan Stanley оценивали компанию в 120 миллиардов долларов. Ее реальная капитализация оказалась скромнее – 70 миллиардов. Тем не менее, сервис продолжает оставаться одним из самых популярных во всем мире.

Еще один популярный сервис, который появился на год раньше Uber, это Airbnb – платформа для поиска и аренды жилья по всему миру. За последние 6 лет число предложений на ней выросло больше, чем сеть отелей Hilton за 93 года. Это неудивительно: эксперты Deloitte посчитали, что пользователи Airbnb экономят в среднем 88 долларов в сутки по сравнению с тем, сколько бы они заплатили за номер в гостинице.

А как у нас

Объем транзакций онлайн-сервисов совместного потребления, работающих в России, в прошлом году вырос на 50%, до 770 миллиардов рублей. По данным РАЭК и ТИАР-Центра, лидер шеринговой экономики – сегмент С2С-продаж (то есть от пользователя к пользователю). Его объем составляет около 566 миллиардов рублей. Самые популярные сервисы – Avito, «Юла», YouDo. В Avito, например, сообщают, что каждую минуту на площадке совершается 120 сделок.

Другие заметные сегменты российской шеринговой экономики – онлайн-биржи труда (140 миллиардов рублей), каршеринг (20,5 миллиардов рублей) и карпулинг (поиск попутчиков, 17,8 миллиардов рублей). В прошлом году JPMorgan оценивали автопарк всех каршеринговых сервисов в Москве в 12 тысяч машин. К 2025 году московский автопарк достигнет 30 тысяч единиц, прогнозируют в PwC. А вот по оценкам столичного департамента транспорта в московском каршеринге уже сегодня более 31 тысячи автомобилей у восьми компаний. Число их пользователей достигло 1 миллиона человек и ежегодно растет на 12-15%. При этом у 70% пользователей каршеринга есть собственный автомобиль.

Противники каршеринга главным минусом называют то, что такие машины чаще попадают в аварии. Однако статистика ГИБДД это не подтверждает. Эксперты обращают внимание, что личный автомобиль используется в среднем два часа в день, а каршеринговый – по 30 минут 7-8 раз в день. Поэтому вероятность попасть в аварию у него больше. Страховщики не хотят работать с сегментом, потому что водители каршеринговых машин якобы более безответственно к ним относятся, чем к собственному авто. Жители районов, где мало парковочных мест, жалуются, что все занято каршерингом. Тем не менее, число таких машин продолжает расти, потому что услуга пользуется спросом.

Другой активно развивающийся в России шеринговый сегмент – это коворкинги, или гибкие офисы. По оценкам CBRE, в 2019 в Москве объем предложения таких офисов вырос почти на 40%. Всего в подобных пространствах сейчас работают около 30 тысяч человек, а по площади они занимают 0,9% офисного рынка Москвы. Лидер среди европейских городов — Амстердам (5,2%), также коворкинги активно развиваются в Дублине (1,8%) и Берлине (1,1%).

Не хотите работать вместе? Можно вместе жить – шеринговая экономика распространилась и на эту область. Коливинг, то есть буквально «совместное проживание», эксперты называют коммуналкой XXI века. Только добровольной и где соседей можно выбирать. Оценить масштабы сегмента трудно – полноценного коливинга в России пока нет. Несмотря на существование нескольких известных проектов вроде NovaLife или Early Birds, чаще всего за этим понятием скрывается хостел или просто большая квартира, которая сдается по комнатам. Спрос на коливинг определенно есть – многие миллениалы (а именно на них делает ставку вся шеринговая экономика) не хотят владеть чем-то, а хотят пользоваться. Такой формат удобен тем, что в любой момент можно переехать поближе к новой работе или просто в более приятный район.

Давайте делиться

Как показал опрос РОЦИТ, больше 80% россиян готовы брать в аренду вещи или покупать услуги у других людей через онлайн-сервисы, без посредников. Столько же сограждан полагают, что шеринговые платформы позволяют экономить, ведь товаром можно пользоваться, не покупая его.

Эксперты РАЭК и ТИАР-Центр среди основных трендов экономики совместного потребления в России выделяют взросление аудитории. Пользователей становится больше среди людей старше 40 лет. Также расширяется география, шеринговые сервисы теперь есть не только в Москве, Санкт-Петербурге и региональных столицах. Эксперты обращают внимание и на рост доверия пользователей к шеринговым платформам. Этому способствует, в том числе, внедрение верификации документов, а также страхование ответственности исполнителей услуг.

На рост шеринговой экономики влияет и интерес к ней со стороны крупных компаний – Сбербанк, IKEA, Яндекс интегрируют шеринг-сервисы в свои экосистемы.

Бизнес ожидает роста инфляции до 11%

К концу 2020 года российский бизнес ожидает значительного роста инфляции в стране – на уровне 11%. Об этом говорится в исследовании «Центра стратегических разработок» (ЦСР) на тему социально-экономических эффектов от шоковых событий начала 2020 года, основанном на итогах всероссийского опроса представителей делового сообщества.

Руководитель Центра социально-экономических исследований ЦСР Лора Накорякова сообщила, что такие экономические ожидания обусловлены прежде всего тем, что 45% компаний планируют увеличить цены на свою конечную продукцию на 14% (в среднем).

«Однако целесообразна ли будет подобная ценовая политика в условиях падающего спроса остается спорным вопросом, вернее, индивидуальным для каждой индустрии», – добавляет эксперт.

Эксперты ЦСР также выяснили, чем больше всего обеспокоен бизнес в нынешней ситуации. Согласно данным опроса, 77% респондентов тревожит падение курса рубля, 73% — распространение коронавируса и 68% переживают из-за падения цен на нефть.

К концу 2020 года большинство опрошенных предпринимателей ожидают снижение выручки на 23%, прибыли – на 19%, а численности сотрудников – на 16%.

Деловое сообщество прогнозирует средний курс доллара на уровне 78 рублей, евро – 86 рублей, цену барреля нефти марки Brent – 33 доллара, ключевую ставку ЦБ России – 7,25%.

Эксперты ЦСР выяснили, что 88% компаний в РФ отмечают необходимость налоговых льгот в сложившейся ситуации, а 63% указывают на то, что они подвержены риску банкротства в случае отсутствия положительных изменений.