Андрей Клепач,
главный экономист государственной корпорации развития ВЭБ.РФ, член Правления ВЭО России
Для начала давайте попытаемся понять, где мы находимся по сравнению с другими странами. Традиционно мы смотрим на ВВП, на уровень подушевых доходов: по этим оценкам мы – на 43 месте. Нам нужно вырабатывать дополнительные индикаторы, которые позволяли бы комплексно оценить качество жизни. Об этом шла дискуссия и на Президиуме РАН. Есть наборы показателей, которые используются, в частности так называемый индекс лучшей жизни или better life index. Мы здесь – чуть лучше Турции, но существенно ниже, чем Польша или другие более развитые страны. В индексе используется балльная оценка. У нас – 9,2, у поляков – 11,5. Это комбинация показателей, в которой учитываются и доходы, и параметры безопасности, удовлетворенности жизнью людей и другие. Поэтому нам свой индикатор еще надо выработать, поскольку деньги есть, а счастья нет. Правда, это не индекс счастья, это, если брать международное сопоставление, индекс, подобный природному потенциалу, который мы оцениваем условно, а в итоге он трансформируется в качество жизни и продолжительность жизни. Кстати, мы здесь не так уж далеко отстаем от США, хотя вопрос о том – в чем качество жизни, повторю, требует специальных исследований.
Обсуждая с коллегами образ будущего России, условно выделили 5 векторов: суверенность, эффективность (надо понимать, что суверенность у нас во многом связана с тем, что эффективность оказывается ниже для суверенности, потому что процесс импортозамещения или перестройки логистики требует дополнительных расходов), инновационность, социальность и экологичность. На мой взгляд, одна из ключевых проблем и вызовов – это то, как достичь комплексности в сбалансированном развитии, потому что для нас важен не просто сам по себе темп роста или отдельно нормы накопления, можно вспомнить целый ряд стратегических документов, где мы то пытались достичь 25-27%, но на самом деле лет 10-12 мы стабилизировались примерно в районе 22–23%. Мы эту задачу не решили. У нас есть проекты, но инвестиционно-ориентированной модели экономического развития так и не сложилось.
При этом вопрос, который резко обострился сейчас в связи с санкциями – это вопрос достройки нашей индустриальной системы и устранения тех звеньев уязвимости, которые существуют. Можно их перечислять: тонкая химия, новые материалы, станкостроение, где мы увеличили импортозамещение, но все равно нашей продукции – где-то 12% рынка, да и то во многом она базируется на импортных комплектующих. Тем не менее, шаги делаются, станкостроение растет, и Правительство сейчас приняло федеральный проект по станкостроению и робототехнике. О наукоемкости и инновационности мы много лет говорим, но если говорить о расходах на НИОКРы, они у нас тоже 13 лет стагнируют, и если судить по параметрам бюджета, который сейчас принимается, там рост расходов на это не заложен. Это означает, что эта цифра также будет стагнировать в пределах 1%. Доля наукоемких секторов, то есть высоко- и среднетехнологичных, за эти годы, по данным Росстата, несколько возросла, примерно до 21–22%. Тем не менее, в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН рассчитали: чтобы нам быть конкурентоспособными, доля таких секторов должна быть порядка 35–40%, то есть по сути дела надо удвоить этот сектор.
Опять же, мы всегда говорим о здравоохранении, образовании и науке как о приоритете, но в международных рейтингах и распределениях мы относимся к первой среди развивающихся стран и, скорее, к последней среди развитых. Если наша доля в мировом ВВП – где-то 3% (смотря как считать), то в мировых расходах на образование – 1,6%, то есть практически в 2 раза меньше, чем наша доля в мировой экономике. В США ситуация прямо противоположная, на них приходится треть мировых расходов на образование, во всяком случае в части государственных расходов, и при том, что доля мировой экономики – примерно 16%. И это тоже важно.
Позиции Советского Союза в мировой экономике по здравоохранению, науке в свое время были существенно выше, чем ситуация в целом по экономике. Это видно и в расходах на душу населения. У нас расходы в сфере образования примерно в 3 раза ниже, чем в США, и вдвое ниже, чем в Израиле, а сейчас уже ниже, чем в Корее. То есть, опять же, мы многократно эту тему поднимаем, но пока пытаемся решить проблему без денег. Опять же, деньги важны, но не все этим определяется. Более тревожно выглядят показатели естественных наук, да и по математике мы уступаем и Корее, и Соединенным Штатам. И в этом плане стоит вопрос не только денег, а чему учить школьников и студентов?
Наши расходы в ковидном 2020 году подскочили до 6,9% ВВП в общей сложности, и государственные, и частные, сейчас они снижаются, в последние годы составляют 6% с небольшим. Не будем брать США, но это примерно вдвое ниже, чем в Германии, ниже, чем в Израиле. Не только деньги, конечно, здесь решают, очень важно смотреть на качество здравоохранения. Так или иначе социологические опросы, в том числе Института социологии РАН, показывают, что проблема доступности медицинских услуг рассматривается людьми как одна из наиболее острых.
По науке, если брать расходы по паритету покупательной способности на одного исследователя, то у нас получается 121 доллар. Это в 2 с лишним раза ниже, чем в Китае, примерно в 3 раза ниже, чем в Германии. Про США я не говорю. Мы опять же хотим выиграть уже даже не числом, потому что у нас количество исследователей ниже, чем в Корее, но только умением, потому как с деньгами ситуация понятная.
Исходя из всего сказанного, вопрос: какое общество мы хотим построить? У нас есть, как вы знаете, по указам Президента, по плану действий Правительства разный набор индикаторов: продолжительность жизни, темп роста доходов, но, мне кажется, мы недостаточно внимания уделяем тому, что в свое время относилось к сфере политической экономии, то есть некоторые принципы, на которых строится общество. Каким должен быть новый социальный контракт для того, чтобы общество было и стабильно и притягательно и для своих граждан, и для мигрантов высокой квалификации. Может быть, это идея солидаризма, о чем писал ряд исследователей, соотношения или обновления как коллективистских ценностей, так и их сочетание с индивидуальными?
Я хочу зафиксировать, что для нас важны не только параметры благосостояния, доходов или даже качества жизни, но институциональная и социальная сторона. В какой-то мере движение, даже связанное с ESG-индикаторами, происходит и на Западе, но в какой-то мере оно происходит у нас. Может, мы не придумали еще свою аббревиатуру, но мне кажется важным то, что даже наш бизнес, когда идет обсуждение темы здравоохранения и образования, начинает рассматривать бизнес не просто как получение прибыли, эффективность или производство услуг, а начинает рассматривать как служение. То же самое относится к врачам и учителям – это не только предоставление услуги, что записано в наших законах об образовании и здравоохранении, а служение. И вот это человеческое измерение, наверное, еще более важно.
Опять же, тема экологии не сводится к вопросам адаптации климата, она значительно шире: это и создание экономики рециклинга, и вопрос чистого воздуха и чистой воды.
Мы говорим о пространственном развитии. Для нас важно создать Россию, в которой нет такой пропасти между столичными агломерациями, московской, питерской, и остальной Россией. Поэтому поворот на Восток – это, по сути дела, поворот и к российской глубинке, и к опережающему развитию Урала и Сибири, объединение центральной и восточной Сибири, а это означает уменьшение того межрегионального неравенства, которое у нас постоянно нарастает. При этом разрыв в уровне доходов, особенно в сферах, связанных с образованием, наукой и здравоохранением, между разными регионами в среднем – более 3 раз. Разрыв останется, но он должен уменьшаться.
Наша экономика составляет лишь 3% от мировой, ее не сопоставишь ни с азиатским центром, ни с атлантическим, но, как говорится, мал золотник, да дорог: хочется уповать на то, что мы, пусть маленькие, будем развиваться быстрее. И мне кажется, что с нашим драматическим историческим опытом мы можем претендовать на роль одного из дирижеров, то есть создать свою мелодию и играть роль медиатора, пытаясь находить консенсус и решение тех вопросов, которые мы не всегда сами можем решить.
Поэтому будущее у нас прекрасное, но драматическое, во всяком случае переход к нему.
