Вторник, 1 октября, 2024
ВЭО России

Inclusive capitalism: a trick, an oxymoron or a bright future?

Inclusion is a term that includes a lot. In a broad sense, it means the empowerment of a group of people, particularly with the purpose of reducing poverty, ensuring participation in political life, restoring justice (as is the case with racial inclusion) and so on. In a narrower sense it means, for example, the need to introduce softer laws for foreigners to buy real property in Thailand (a rough quote from a World Bank report). In Russia , school inclusion is the type of inclusion that’s most known; it means inclusion of children with disabilities into the normal educational process. More and more often, there is talk of women’s inclusion, i.e. expansion of women’s equal rights, and age inclusion (for example, inclusion of children aged 14 or above in the labor process). We have managed to collect some data about this ambiguous phenomenon.

Who needs inclusive growth

The driving forces of inclusion, among which are almost all the key international organizations such as the UN, the IMF, the World Bank, promote it, recommend it to their members, and explore it. Thus, the World Bank report devoted to this phenomenon discusses a variety of economic actions which can be taken to improve and expand the so-called inclusive growth.

In particular, I refer to a more equitable distribution of benefits in the producing countries, where the mining companies themselves usually employ a small proportion of the population. The report also mentions the need to involve the government institutions where the market is failing in order for more people to join the economy. Those are very good intentions. Furthermore, the report concludes that it is essential to maintain a production sector with low to medium technologies; such technologies should be gradually abandoned since they usually provide employment for more workers than the high-tech sector.

At the same time, the high-tech sector itself, as the document notes, is quite inclusive, because it does not preclude the use of unskilled labor.

«There is a widespread perception, based largely on casual empiricism rather than careful empirical testing, that innovation-driven growth is not inclusive in that it tends to replace low-skilled jobs with jobs characterized by higher levels of qualification. Our findings decidedly reject this view. Indeed, our data suggest that more innovative firms hire a larger share of unskilled workers relative to non-innovative firms. And our econometric estimates indicate that the share of the workforce that is unskilled contributes more to employment growth for firms that innovate (in products and/or processes) than for non-innovators. Our finding that, on average, there is a selection bias that favors inclusive growth from innovation is comforting in view of the world-wide concerns about rising income inequalities and claims that the substantial benefits of economic growth have not been shared by the poor and unskilled.» The authors point out that corporations are particularly successful in that area, and corporate structure ensures broader inclusion.

Based on that, we can assume that inclusion implies the possibility of creating low-skill jobs for the poor and uneducated.

Recent IMF articles and statements are also permeated with the idea of inclusion. Christine Lagarde, Managing Director of the International Monetary Fund, in honor of March 8, called for inclusion of women.

«In recent years we have increased our emphasis on women’s empowerment precisely because, beyond the important ethical considerations, it also represents a missed opportunity in the pursuit of macroeconomic stability and inclusive growth—where the IMF’s expertise lies. Our research has shown, for example, that if women’s employment equaled men’s, economies would be more resilient and economic growth would be higher. Our new estimates show that, for the bottom half of countries in our sample in terms of gender inequality, closing the gender gap in employment could increase GDP by an average of 35 percent—of which 7–8 percentage points are productivity gains due to gender diversity,» Lagarde says.

The Fund’s analysts published an article in the latest issue of the corporate Finance and Development magazine in which they analyzed citizenship rights and came to the conclusion that for the sake of broader inclusion it’s important to replacejus sanguinis(the titular nation’s right of citizenship by blood), where it applies, with jus soli(the right to full citizenship by birth), as the latter is more inclusive.

«Our empirical results confirm that the difference in citizenship laws affects economic development, even after controlling for potential internal factors. We first compiled a new data set of citizenship laws and then estimated whether citizenship laws can explain in part the significant differences in income per capita across countries. We found that in developing economies, particularly when institutions are weak, citizenship laws matter: jus soli, which is more inclusive in nature and encourages assimilation and integration, has a statistically significant and positive impact on income levels. Per capita income in countries that switched to jus sanguinis was lower in 2014 (by about 46 percent) than it would have been if they had kept jus soli after independence, our results suggest,» wrote Patrick Amir Imam, IMF’s Resident Representative in Zimbabwe, and Kangni Kpodar, Deputy Division Chief, IMF Strategy and Policy.

It is clear that the authors wanted to emphasize the advantage of expanding the rights of people who do not belong to the main ethnic group for inclusive growth, and this seems to be true for these purposes. Only it is not quite clear (and it’s not explained in the article), why it’s 2014 that’s cited as an example, the question of why the countries have switched to jus sanguinisis not discussed (perhaps it is necessary at this stage of development), no reference has been made to the experience of the developed countries where jus soliis commonplace but inclusion does not always work, and quite often migrants influence the economy in a negative way for many generations.

What’s inclusive growth about?

World Bank opens cards (extended definition of WB)

IG focuses on economic growth which is a necessary and crucial condition for poverty reduction. IG adopts a long term perspective and is concerned with sustained growth.

For growth to be sustained in the long run, it must be broad-based across sectors. Issues of structural transformation for economic diversification therefore take a front stage.

It must also be inclusive of the large part of the country’s labor force, where inclusiveness refers to equality of opportunity in terms of access to markets, resources and unbiased regulatory environment for businesses and individuals.

IG focuses on both the pace and pattern of growth. How growth is generated is critical for accelerating poverty reduction, and any IG strategies must be tailored to country-specific circumstances.

IG focuses on productive employment rather than income redistribution. Hence the focus is not only on employment growth but also on productivity growth.

IG has not only the firm, but also the individual as the subject of analysis.

IG is in line with the absolute definition of pro-poor growth, not the relative one.

IG is not defined in terms of specific targets such as employment generation or income distribution.These are potential outcomes, not specific goals.

IG is typically fueled by market-driven sources of growth with the government playing a facilitating role.

Who will benefit

In the opinion of many economists, extensive growth opportunities for world capitalism have been exhausted, and opportunities for further expansion are not being associated with geographic expansion.

«Capitalism, once having come to a crisis, to the limits of its expansion, was able to overcome that barrier in the 70s. It absorbed the Soviet Union, it absorbed the socialist world, it invaded China, it invaded non-capitalist countries but now that limit is once again seen on the horizon,», says Oleg Komolov, Senior Researcher of the Institute of Economics, at a seminar of the S.Yu. Witte Institute of New Industrial Development.

Is it possible to deduce that inclusive growth is an attempt to push extensive growth and, roughly speaking, to include more people in the system? It is up to economists to decide, but some of the opinions on the matter tend to strip “inclusion” of its social care veil. There’s the idea that inclusion (not the name itself but the idea) was invented in the United States as early as the late 1970s as a response to the crisis and the abrupt drop in consumer demand.

«The first coping mechanism starting in the late 70s is women going into work. Young mothers went into work in huge numbers. We haven’t seen anything like it, a social revolution. They didn’t go to work because there were al those wonderful professional opportunities open to women. Some of them did but that was not the major reason why women went to work. They went to work mainly because they had to prop up family incomes that were dropping, because the men in the family and their wages were going nowhere,” says Robert Reich, a professor at the School of Public Policy at UC Berkeley, Secretary of Labor in the Bill Clinton administration, in an interview for the Inequality for Alldocumentary (directed by Jacob Kornbluth), “But there’s only  a limit to how many young mothers can go into work. And so  the second strategy used by the 1990s was that families, both men and women, worked longer hours. When I was Secretary of Labor I remember looking at the data and I was amazed, and I would go out in the field, I’d go to various cities, and I’d talk to people and people were working all hours, I mean second jobs, third jobs, overtime. If they were professionals, billable hours coming out of their ears. We were working 300 hours a year more than a typical European. We were working harder than the industrious, enormously industrious Japanese.»

The parallels with today’s ideas of inclusion are obvious. Inclusive growth (IG) implies employment growth, not income redistribution, say World Bank analysts. At the same time, IG is not defined in terms of employment generation or income distribution. These are potential outcomes, not specific goals. Furthermore, IG is fueled by market-driven sources of growth with the government playing a facilitating role.

The modern wave of inclusion mainly concerns developing economies (Russia is also considered to be one by the international institutes), in particular because they still have wide opportunities for corporate growth and for the exploitation of resources and people. For example, in one of the articles the World Bank analyzes how inclusion would increase and inequality would decline in Thailand if there were a law on the free sale of real estate. Actually, the most sensible point from the principles of inclusion goes like this: Growth «should be inclusive of the large part of the country’s labor force, where inclusiveness refers to equality of opportunity in terms of access to markets, resources and unbiased regulatory environment for businesses and individuals.»

«Inclusive capitalism» is an oxymoron because it’s greed, not inclusion, that is inherent in the capitalist system, says Vusi Gumede, an economics professor at the University of Southern Africa, Director of the African Institute of Management, Thabo Mbeki. In his opinion, even countries that could be said to have «inclusive capitalism» are actually pursuing inclusive development under social democracies.

«So, inclusive development is what we must push for. Inclusive development as Julius Nyerere (First President of Tanzania, one of the key African politicians in the period ofdecolonization. – Ed.)indicated in 1968 implies that “real development means growth of people. If real development is to take place the people have to be involved.” It is hard to imagine this under capitalism — it is hard to imagine inclusive capitalism. Development can be said to be inclusive if it properly involves those who must benefit from development, and those who must benefit from development should have their views heard about what kind of development they desire and how best to pursue it,» concludes Professor Gumede.

Inclusive option

Coleman Hughes,

Publicist(The New York Times, The Wall Street Journal, The Spectator, et al, aquote fromTheSpectator, UK)

Almost ten years ago, a Princeton study found that racial bias had already crept in: Asians and whites had to score far higher on their SAT exams — 450 and 310 more points respectively, from a total of 1,600 — to have the same odds of being admitted into elite universities as black students. As a black American, I don’t use the term ‘racist’ lightly. But intentionally making it harder for people of a specific race to enter a certain sphere of society is the definition of racial discrimination. Many lessons have emerged from America’s adventures in diversity and inclusion.

 

Инклюзивный капитализм: трюк, оксюморон или светлое будущее?

Инклюзивность (от англ. Inclusive– включающий в себя) – термин, включающий в себя очень много. В широком смысле – это расширение прав и свобод какой-то группы людей, в том числе в целях сокращения бедности, участия в политической жизни, восстановления справедливости (как в случае с расовой инклюзивностью) и мн.др. В более узком – например, необходимость ввести более мягкие законы для покупки недвижимости иностранцами в Таиланде (примерная цитата по докладу Всемирного банка). В России пока наиболее известна школьная инклюзивность – включение в обычный учебный процесс детей с ограниченными возможностями, но все чаще звучат слова о женской инклюзивности – расширении равноправия женщин, и возрастной инклюзивности (например, включении в трудовой процесс детей с 14 лет). Мы собрали некоторые данные об этом неоднозначном явлении.

Кому нужна инклюзивность

Движущие силы инклюзивности, в число которых входят чуть ли не все ключевые международные организации, включая ООН, МВФ, Всемирный банк, ОЭСР, её пропагандируют, рекомендуют своим членам, исследуют. Так, в докладе Всемирного банка, посвящённого этому явлению, анализируются самые разные экономические действия, которые могут быть предприняты для улучшения и расширения т.н. инклюзивного роста.

В частности, речь идет о более справедливом распределении благ в добывающих странах, где в самих добывающих компаниях обычно работает незначительная часть населения. Там же говорится о необходимости задействовать государственные институты там, где не справляется рынок, чтобы больше людей включались в экономику. И это очень хорошие пожелания. Далее делается вывод о важности сохранения промышленности низких и средних технологий и постепенного от них отказа, так как они обычно позволяют нанять больше работников, чем сектор хайтек.

При этом сам высокотехнологический сектор, как отмечается в документе, является вполне инклюзивным, потому что он не исключает использования неквалифицированного труда.

«Существует распространенное ощущение, основанное в основном на казуальном эмпиризме, а не на внимательных эмпирических исследованиях, что инновационный рост не инклюзивен, поскольку он имеет тенденцию заменять низкоквалифицированный труд более квалифицированным. Но наши исследования определенно отвергают эту точку зрения. Наши данные говорят о том, что инновационные фирмы нанимают большее число неквалифицированной рабочей силы, чем неинновационные. Наш вывод о том, что, в среднем, выбор склоняется в пользу инклюзивного роста в результате инноваций, вполне комфортен с точки зрения мировой озабоченности о растущем неравенстве и заявлений о том, что значительные выгоды экономического роста не достаются бедным и неквалифицированным». Авторы отмечают, что в этом особенно преуспевают корпорации, и корпоративное устройство гарантирует большую инклюзивность.

Из этого можно сделать предположение, что инклюзивность подразумевает возможности создания низкоквалифицированных рабочих мест для бедных и необразованных людей.

Последние статьи и заявления МВФ также пронизывает идея инклюзивности. Кристин Лагард, директор-распорядитель Международного валютного фонда, в честь 8 марта призвала к инклюзивности в отношении женщин.

«За последние годы мы усилили акцент на расширение прав и возможностей женщин именно потому, что помимо этических соображений, это также представляет собой упущенные возможности в достижении макроэкономической стабильности и инклюзивного роста. Наше исследование показало, например, что если занятость женщин сравняется с мужской, экономики стран будут более стабильными, а экономический рост будет выше. По нашим новым оценкам для половины стран в нашей выборке с самым низким уровнем равноправия женщин решение этой проблемы может увеличить ВВП в среднем на 35%, из которых 7-8% — рост производительности благодаря гендерному разнообразию», — отмечает Лагард.

А аналитики Фонда разместили в свежем номере корпоративного журнала «Финансы и развитие» статью, в которой анализируют права гражданства и приходят к выводу, что для большей инклюзивности важно заменить jussanguinis (право на гражданство титульной нации – по крови), где оно применяется,на jussoli(право на полное гражданство рождённых в стране), так как это более инклюзивно.

«Наши эмпирические результаты подтверждают, что разница в законах о гражданстве влияет на экономическое развитие, даже если контролируются негативные внутренние факторы. Мы обнаружили, что в развивающихся странах, особенно со слабыми институтами, законы о гражданстве имеют значение: страны с правом jussoli, который является более инклюзивным по сути и способствует ассимиляции и интеграции, имеют статистически значительное и позитивное влияние на уровень дохода. Подушевые доходы в странах, которые перешли на jussanguinisбыли ниже в 2014 году (примерно на 46 процентов), чем могли бы быть при jussoli, существовавшем после обретения независимости», — пишут Патрик Амир Имам, постоянный представитель МВФ в Зимбабве, и Кангни Кподар, заместитель руководителя Департамента по стратегии и политике МВФ.

Понятно, что авторы хотят подчеркнуть преимущество расширения прав людей, не принадлежащих к основной народности, для инклюзивного роста, и это, похоже, для этих целей верно. Не совсем ясно только (и в статье это не поясняется), почему в качестве примера приводится только 2014 год, не рассмотрено, зачем страны перешли к jussanguinis(возможно, это необходимо на данном этапе развития), не указан опыт развитых стран, где везде действует jussoli, но инклюзивность не всегда работает и нередко мигранты влияют на экономику отрицательным образом во многих поколениях.

Инклюзивный рост – это о чём?

Всемирный банк открывает карты 

ИР – экономический рост, являющийся ключевым условием для сокращения бедности.

ИР – долгосрочная стратегия в рамках устойчивого развития.

Для того, чтобы рост был устойчивым в долгосрочной перспективе, он должен быть широко распространен по секторам. Вопросы структурной трансформации для экономической диверсификации таким образом являются важнейшим элементом.

Он также должен быть инклюзивным для большей части рабочей силы страны, когда инклюзивность решает вопросы равенства возможностей в смысле доступа к рынкам, ресурсам и равной для всех регулятивной среды для бизнеса и людей.

ИР подразумевает темпы и свойства роста – то, как генерируется рост, критично для ускорения сокращения бедности, и любая стратегия ИР должна соответствовать специфическим условиям страны.

ИР подразумевает производительную занятость, а не перераспределение доходов. Таким образом, концентрируется не только на росте занятости, но и на росте производительности труда.

ИР в качестве объекта анализа подразумевает не только фирму, но и человека.

ИР соотносится с абсолютным определением роста в пользу бедных, а не относительного роста.

ИР не определяется в терминах специфических целей – таких, как генерация рабочих мест или распределение дохода. Это потенциальные результаты, а не специфические цели.

ИР обычно продвигается рыночными источниками роста при том, что правительство играет стимулирующую роль.

Кто получит пользу

По мнению многих экономистов, экстенсивные возможности роста мирового капитализма исчерпаны, и возможности для дальнейшей экспансии ищутся не в географическом расширении.

«Капитализм уже однажды придя к кризису, к границам своей экспансии, в 70-е годы, смог преодолеть этот барьер. Он поглотил Советский Союз, он поглотил социалистический мир, он вторгся в Китай, он вторгся в не капитализированные страны мира, однако сейчас – этот предел вновь видится на горизонте», — отметил старший научный сотрудник Института экономики РАН Олег Комолов на одном из семинаров Института нового индустриального развития им. С.Ю.Витте.

Можно ли отсюда вывести, что инклюзивный рост – это попытка подтолкнуть экстенсивный рост и, грубо говоря, включить в систему, «припахать» больше людей? Это решать экономистам, но некоторые мнения на этот счёт лишают «инклюзивность» флёра социальной заботы. Здесь напрашивается мысль о том, что инклюзивность (не по названию, а по смыслу) была придумана еще в конце 1970-х в США как ответ на кризис и резкое падение потребительского спроса.

«Разразился кризис, семьи больше не смогли потреблять в том же количестве, и в конце 70-х женщины пошли работать. Молодые матери устраивались на работу в огромном количестве, ничего подобного прежде не было. Это было оформлено как социальная революция. Но женщины пошли работать не потому, что у них внезапно появились карьерные возможности, а чтобы поддержать семью, потому что доходы семьи падали, зарплаты их мужей перестали расти. – говорит Роберт Райх, профессор Школы публичной политики Университета Беркли, министр труда в администрации Билла Клинтона в интервью для документального фильма «Неравенство для всех» (реж. Джейкоб Корнблат). – Но не все молодые матери в состоянии работать, и с 90-х и мужчины, и женщины стали работать больше часов в день. Будучи министром труда, я был поражен изученной мною статистикой. Я ездил по городам, общался с людьми. Они работали бесконечно. Находили вторую, третью работу, задерживались допоздна. У профессионалов количество сверхурочных зашкаливало. Средний американец работал на 300 часов больше среднего европейца. Мы работали даже больше, чем трудолюбивые японцы».

Параллели с сегодняшними представлениями об инклюзивности очевидны. Инклюзивный рост (ИР) подразумевает рост занятости, а не перераспределение доходов, пишут аналитики Всемирного банка. При этом ИР не ставит целью создание рабочих мест или распределение дохода – это лишь возможные результаты. Кроме того, ИР продвигается рыночными источниками роста при том, что правительство способствует этому.

Современная волна инклюзивности касается главным образом развивающихся экономик (к которым международные институты относят и Россию), в том числе, поскольку там есть еще весьма широкие возможности для роста корпораций и для эксплуатации ресурсов и людей. Так, например, в одной из статей Всемирный банк анализирует, насколько повысилась бы инклюзивность и снизилось неравенство в Таиланде, если бы там был принят закон о свободной продаже недвижимости. Собственно, и в принципах инклюзивности один из наиболее понятных пунктов гласит: «Рост должен быть инклюзивным для большей части рабочей силы страны, когда инклюзивность решает вопросы равенства возможностей в смысле доступа к рынкам, ресурсам и равной для всех регулятивной среды для бизнеса и людей».

Капиталистическая инклюзивность – это оксюморон, потому что капиталистической системе имманентна жажда наживы, утверждает Вузи Гумеде, профессор экономики Южноафриканского университета, директор Африканского института управления Табо Мбеки. По его мнению, даже те страны, в которых есть в какой-то мере «инклюзивный капитализм», на самом деле смогли проводить такую политику только при социал-демократических режимах.

«На самом деле, инклюзивное развитие – это действительно то, что мы должны продвигать. Об этом еще в 1968 году сказал Джулиус Ньерере (Первый президент Танзании, один из ключевых африканских политиков в период деколонизации. – Ред.): «реальное развитие означает рост личности, если речь идет о реальном развитии, в него должны быть вовлечены люди». Трудно представить себе это при капитализме, и сложно представить себе инклюзивный капитализм. Развитие может быть названо инклюзивным, если в него вовлечены те, кто должен получать пользу от развития, а тогда мнения тех, кто должен получать пользу от развития, должны учитываться, в том числе мнения о том, развитие какого рода они предпочитают и как лучше его добиться», — заключает профессор Гумеде.

Вариант инклюзивности

Коулман Хьюз,
Публицист («Нью-Йорк Таймс», «Уолл-Стрит Джорнал», «Спектэйтор» и др., цитата из журнала TheSpectator, Великобритания)

Почти 10 лет назад исследование Принстонского университета показало, что расовый уклон уже начинает расцветать: азиаты и белые должны были получить гораздо больше баллов на академическом оценочном тесте – 450 и 310 из 1600 соответственно – чтобы получить те же шансы на прием в элитные университеты, чем черные студенты. Я называю ситуацию, когда людям той или иной расы намеренно снижают шансы на вхождение в определенную сферу общества, расовой дискриминацией. Приключения Америки с разнообразием и инклюзивностью преподали множество уроков.

Witte, the genius of the possible 

Sergei Yulievich Witte, the eminent Russian statesman, economist and a member of the Imperial Free Economic Society, was born in Tiflis on June 17, 1849, 170 years ago. Describing Witte’s activities another prominent member of the VEO, P.B. Struve, wrote: “The economic genius of Witte should be sought not in poor treatises on political economy, written by someone else’s hands, but in a statesman’s creativity, free from the fetters of doctrines and solving with a tremendous ease the difficulties that baffled sages and scholars.”

Ultra-Russian, ultra-noble and ultra-monarchistic

Pyotr Berngardovich Struve’s words quoted above are all the more valuable because the liberal economist and legal Marxist gave such a characteristic to a person who had been described as ultra-Russian, ultra-noble and ultra-monarchistic. Of course, Witte was entitled to all those “ultras” by birthright.

Here is what Witte himself wrote about those circumstances in his memoirs: “My father, Yuli Fyodorovich Witte, was the Director of the Department of State Property in the Caucasus. Mother, Ekaterina Andreevna Fadeyeva, was the daughter of a member of the Main Board of the Viceroy of the Caucasus, Fadeyev. Fadeyev was married to Princess Yelena Pavlovna Dolgoruky, the last representative of the older branch of the Princes Dolgoruky descended from Grigori Fyodorovich Dolgorukov, a Senator under Peter I, brother of the famous Yakov Fyodorovich Dolgorukov.”

In 1866, Sergei enrolled at the Novorossiysk University in Odessa, the Faculty of Physics and Mathematics. He studied with enviable diligence, standing out among his comrades and commanding respect among the faculty for his numerous successes. “… I worked day and night,” he recalled, “and therefore all my time at the university I was really the best student in the sense of knowledge.” He contemplated a career in research and teaching and, having completed the university course, he prepared a thesis in higher math entitled “On Infinitesimal Quantities”.

The family disliked Sergei’s plans regarding his academic career, considering it to be an occupation unfit for a nobleman, unlike the public service which could win him a firm position in society. Family matters interfered as well. While he studied at the university, both of the Fadeyevs, grandfather and father who was only 50 years old, died. They had unsuccessfully invested money in the Chiatura Mining Company which went belly-up, and the family was left without means of livelihood. Sergei was supposed to take on a share of responsibility for his mother and two sisters. At that time, a young specialist could get a good starting salary only in the high-tech sector, railroading. Sergei had help from the Minister of Ways of Communication V.A. Bobrinsky, a good friend of grandfather Fadeyev; he was just looking to recruit a group of mathematicians – university graduates to serve in his ministry, hoping to make them specialists in railway finance.

By rail to science

During his fifteen years in railroading, Witte rose through the ranks from a ticket teller (he himself decided to start from this minor position to gain experience) to the manager of the Southwestern Railroads. The railway tariffs became his specialty: a candidate of mathematics, he remembered by heart whole tables of numbers and subsequently wrote a study on the basic principles of tariff formation.

At the same time, Witte pondered theoretical problems, read the classics of political economy, and finally, in 1889, published the book National Economy and Friedrich List. Witte believed that Russia had its own way in terms of economy. In List’s theory, attention was paid to national peculiarities of economic systems. Promoting List’s teachings, Witte emphasized he did not deny the conclusions of Adam Smith and David Ricardo. However, in his opinion, the creators of classical political economy had created a science that was in fact cosmopolitan, rather than political, economy. Meanwhile, life itself was refuting the universality of their axioms on the daily basis, and facts proved every national economy had its own way, unique in many aspects.

Witte marveled at doctrinaires who intended to carry out reforms relying on political economy textbooks. “We, Russians,” he wrote sarcastically, “went in tow of the West in the field of political economy, of course, and therefore given the groundless cosmopolitanism that reigned in Russia in recent decades, it is not surprising that the meaning of the laws of political economy and their everyday understanding took a ridiculous twist in this country. Our economists conceived of the idea of ​​cutting the economic life of the Russian Empire to the recipes of cosmopolitan economy. The results of this cutting are obvious.” Witte’s main conclusion: the general economic principles must necessarily be “modified according to differing national conditions”.

The economic views of the manager of a privately owned railroad would be of no importance if it were not for one circumstance. Just a few months after Witte found it necessary to systematize his views, he began his career as a statesman, and his economic credo soon became the basis of the government policy.

“They will get the sovereign’s neck broken…”

A sharp turn in Witte’s career was largely due to chance. As the manager of the Southwestern Railroad he had the audacity to limit the speed of the royal train, causing outrage among the courtiers. “They will surely get the sovereign’s neck broken,” he replied to his opponents in the presence of the tsar. On the other railroads, the managers were less obstinate, and the train was usually driven by two locomotives at a breakneck speed until a disaster occurred near Borki train station. The emperor Alexander III’s family was saved by a miracle. That was when he remembered Witte’s warning.

In March 1889 Witte was appointed director of the department of railway affairs and, contrary to all the canons of the Table of Ranks, he was immediately promoted to the rank of actual state councilor equated to a general’s rank.

When appointed to that position, Witte had a personal conversation with the sovereign. Alexander III, knowing that because of his transition to the civil service Witte would lose two thirds of his salary, ordered that in addition to the official government salary he be paid another one of the same size from the coffers of the imperial family.

On January 1, 1893, Alexander III appointed him Minister of Finance with simultaneous promotion to the rank of secret councilor. Witte’s 43 year long career reached its peak.

In today’s Russia, one ministry is responsible for agriculture, another for industry, and a third for economy. In contrast, Witte, being the Minister of Finance, was in charge of everything: besides finance, he was put in charge of the department of railway affairs, trade, industry, and agriculture; He was able to influence the resolution of the most important issues. Yesterday’s Panslavist, Slavophile, and a staunch supporter of Russia’s own way of development was rapidly turning into a European-style industrializer and proclaiming his willingness to bring Russia into the fold of advanced industrial powers in a short time.

The post of the Minister of Finance was not the end of Witte’s political biography; having stepped down in 1903, Sergei Yulievich did quite a lot of good for Russia, but in this essay our intent is to examine Witte’s economic views, so we will look into them leaving aside the further chronology of his life.

Monetary reform

Among Witte’sreforms, the most effective and complete was the experience of stabilizing the Russian ruble. It took a long time, approximately 15-17 years, to prepare a monetary reform in Russia. A significant contribution to its implementation was made by the previous finance ministers, M. Reitern, N. Bunge and I. Vyshnegradsky. Witte continued and completed their work. Circumstances favored the new minister: industry was on the rise; the process of railway construction proceeded at a rapid pace; the trade balance had a steady surplus. By the time the monetary reform began, the government’s gold reserves had doubled to 645.7 million rubles.

In response to the high import duties imposed on Russia’s grain exports, Witte passed a law through the State Council, according to which minimal tariff rates were applied only to those countries which adhered to the most favored regime in relations with Russia. Germany, the main consumer of Russian grain, did not adhere to such a regime, and its exports to Russia were subject to an increased state duty. Germany was forced to make concessions. In 1894, a new trade agreement was made.

In March 1896, Witte presented the final draft of the monetary reform to the Finance Committee, and in April to the State Council.

Witte’s Monetary System:

The newly minted gold coin was to become Russia’s main coin and legal tender; gold coins minted according to the 1885 law were accepted for all payments until their withdrawal from circulation at the rate of 1 ruble = 1 ruble 50 kopecks of the new coinage;

State credit notes represented legal tender and were included in bank’s liabilities; they could be exchanged for gold at the rate of 1 ruble 50 kopecks in credit notes per 1 ruble in gold, or 66 ½ gold kopecks per one-ruble credit note, which corresponded to the average exchange rate of the ruble and the liability balance ratio established in the years before the reform;

The emission of credit notes was carried out by the State Bank only for the bank’s commercial operations, credit notes were 50% gold-backed up to 1 billion rubles, and 100% gold-backed in excess of 1 billion rubles;

All obligations under government and private loans in metal rubles which arose prior to the enactment of the law remained unchanged, i.e. were subject to repayment in new rubles at the rate of one and a half times their previous value.

Although the main provisions of the project were approved by the Finance Committee, they were met with almost unanimous disagreement in the State Council. In such a situation, Witte decided to bypass the State Council and appeal directly to the tsar. It worked.

The first law “On Minting and Putting Gold Coins into Circulation” was signed by Nicholas II the day after the meeting, on January 3, 1897. Released were ten-ruble gold coins, dubbed Imperials, equaling 15 rubles in credit notes, and 5-rubles, Half-Imperials, equaling 7.5 rubles in credit notes. The next act was the August 29, 1897 decree on the fundamentals of issuing credit notes. Compared with the previously proposed 1 billion-ruble issue of 50% gold-backed credit notes, the amount was reduced to 600 million rubles. Finally, on August 27, 1898, a decree was signed on the fundamentals of silver coin circulation. The silver coin was assigned the role of ancillary money, which was a kind of concession to the adherents of bimetallism.

The reform was not confiscatory in character, as it often happened in the history of Russia, and was as comfortable as possible for the people: in fact the market exchange rate between the treasury bills and their gold content remained the same. There was no replacement of currency, recalculation of prices and obligations.

The monetary reform was being implemented amidst strong controversy between its supporters and opponents. The reform was supported by representatives of industry and commerce. The ruble stabilization measures and the banknote coverage system coincided with the completion of the formation of the Russian national marketplace and the emergence of financial capital. The process of the merging of industrial and banking capital began.

Gentry and kulaks opposed the monetary reform. The reform deprived them of cheap Russian money which they used to pay off their workers while selling their grain abroad for expensive European gold.

Industrial policy

During the industrial rise of the 1890s, which coincided with Witte’s active period, industrial production practically doubled, about 40% of the enterprises active at the beginning of the 20th century were put into operation, and as many railways were built including the great Trans-Siberian Railway, to the construction of which Witte made a considerable personal contribution.

Railway construction was carried out both by the government, which took upon itself the construction of lines of strategic importance, and private companies. Over the 10 years of Witte’s stint as the Minister of Finance, the length of railway lines almost doubled – from 29.4 thousand to 54.2 thousand miles. The railway industry became an effective instrument of economic growth. It greatly reinforced the mobility of the population, which made it easier for the manufacturing industry to hire workers and contributed to the growth of cities at the expense of the countryside.

Witte’s achievements included the streamlining of the tariff policy, in which he was an outstanding specialist. The ability to pursue a policy of sustainability of tariff rates indicated that the rates were being correctly determined. The lowering of passenger tariffs, especially over considerable distances, contributed to the development of passenger transport by reducing its losses.

As a result, Russia, in terms of its most important economic indicators, closed the gap separating it from the leading capitalist countries, taking fifth place in global industrial production, almost equaling France. But nevertheless, it still significantly lagged behind the West in absolute terms, especially per capita consumption.

Witte paid much attention to training specialists for industry and commerce. By 1900, three polytechnic institutes and 73 commercial schools were established, several industrial art institutions were established or reorganized, including the famous Stroganov School of Technical Drawing, 35 merchant shipping schools were opened.

Labor law

The growth of the workers’ strike movement prompted the government to improve the factory legislation. With the active participation of Witte, laws were written and adopted on limiting the working hours in enterprises (June 2, 1897), on remunerating workers who lost their ability to work as a result of an industrial accident (June 2, 1903), on introducing factory supervisors (June 10, 1903). Witte introduced the institution of factory inspectors, who supervised both the technical condition of production facilities and the implementation of the labor regulations and the health and safety laws.

Agricultural transformation

Having become the head of the Special Council on the Needs of Agriculture in 1902, Witte was able to gain a deeper understanding of the peasant question and to outline the possibilities for its solution. The tsar approved the network of provincial and district committees established under the Special Council. A total of 82 provincial and regional committees and 536 district and circuit committees were created, with the membership of nearly 12,000 people. The committees were dominated by gentry: their share was 66% in the provincial committees (with the share of peasants being 2%), 52% of members of the district committees were gentry and government officials, with the share of peasants being 17%.

Summing up the work of the Special Council, Witte admitted that “the prosperity of the agricultural sector depends in the closest way on whether our peasantry’s legal status is capable of promoting the spirit of economic enterprise and initiative within its ranks; without that, as well as without the education of the peasantry, any sorts of measures in the field of agricultural economy and technology will bring, in the opinion of the committees, only an insignificant benefit.”

The main obstacle to such a transformation was the preservation of the peasant community. At the same time, Witte, maneuvering between tradition and the need for transformation, delicately emphasized that «the principle of the inviolability of the peasant community must be combined with the possibility for individual peasants to leave it.»

Summarizing the proposals of the committees created under the Special Council, Witte emphasized that instead of preventing the development of proletarianization, the community accelerated it. Temporary land use brought up the most destructive methods of farming (they boiled down to the “plow as much as possible, and come what may” principle), the forage lands were being destroyed, and what remained was deprived of any care. Calling for the free separation of peasants from the community, Witte argued it was advisable for the government and society to support peasants who were leaving the community.

However, the measures for a new arrangement of peasant life outlined by Witte, albeit in a rather delicate manner, were opposed by gentry. Witte was removed from directing the work of the Special Council. In 1903, that same year, Witte was dismissed from the post of Minister of Finance. Eighteen months later Pyotr Stolypin set about implementing the proposals that had been laid down and substantiated by Witte. Therefore, Witte always believed that Stolypin had “robbed him” and could not write about him without personal dislike.

“… Stolypin,” wrote Witte in his Memoirs, “had an extremely superficial mind and an almost complete absence of culture or education a statesman should possess. By education and intelligence … Stolypin was a type of bayonet-junker.”

Count Half-Sakhalin

After the humiliating defeat of Russia in the Russian-Japanese war of 1904-1905 Witte was appointed the first authorized representative for negotiating with the Japanese. The negotiations took place in Portsmouth, United States of America, in August 1906.

Witte had to display considerable diplomatic skill to minimize Russia’s losses.  In fact, at the negotiating table Witte even managed to return part of what had been lost in battle. And still, he had to agree to the concession of South Sakhalin, already captured by the Japanese.

After the signing of peace, Sergei Yulievich was granted the title of count, but his enemies immediately dubbed him “Count Half-Sakhalin”. Witte himself wrote in his memoirs: “The only significant concession that was made, in the sense of the Sovereign’s instructions given to me, was the concession of South Sakhalin, and the Sovereign himself made it. That honor belongs personally to His Majesty…»

Витте. Гений возможного

170 лет назад 17 июня 1849 года в Тифлисе родился Сергей Юльевич Витте, выдающийся государственный деятель России, экономист, член Императорского Вольного экономического общества. Характеризуя деятельность Витте, еще один выдающийся член ВЭО П.Б. Струве писал: «Экономический гений Витте следует искать не в плохих трактатах по политической экономии, написанных чужими руками, а в государственном творчестве, свободном от пут доктрин и с какой-то державной легкостью разрешавшей трудности, перед которыми останавливались мудрецы и знатоки».

Ультрарусский, ультрадворянский и ультрамонархический

Приведенное в начале суждение Петра Бернгардовича Струве тем более ценно, что либеральный экономист, представитель легального марксизма писал так о человеке, которого характеризовали как ультрарусского, ультрадворянского и ультрамонархического. И все эти ультра, несомненно, прилагались к Витте, по обстоятельствам рождения.

Вот что писал об этих обстоятельствах сам Витте в «Воспоминаниях»:  «Отец мой, Юлий Федорович Витте, был директором департамента государственных имуществ на Кавказе. Мать, Екатерина Андреевна Фадеева, — дочь члена главного управления наместника кавказского Фадеева. Фадеев был женат на княжне Елене Павловне Долгорукой, последней из старшей отрасли князей Долгоруких, происходящей от Григория Федоровича Долгорукова, сенатора при Петре I, брата знаменитого Якова Федоровича Долгорукова».

В 1866 году Сергей поступил в Новороссийский университет в Одессе на физико-математический факультет. Учился с завидной прилежностью, выделяясь среди товарищей и поражая успехами профессоров. «…Я занимался и днём, и ночью, — вспоминал он, — и поэтому всё время пребывания моего в университете я действительно был в смысле знаний самым лучшим студентом». Он думал о научно-преподавательской карьере и, заканчивая университетский курс, подготовил диссертацию по высшей математике «Выяснение понятий о пределах».

В семье неприязненно относились к планам Сергея насчет профессуры, считая ее недворянским делом в отличие от государственной службы, которая может дать прочное положение в обществе. Да тут еще и семейные  обстоятельства. В годы его учения в университете умерли дед Фадеев и отец, которому было всего 50 лет. При жизни они неудачно поместили деньги в компанию Чиатурских копей, потерпевшую крах, так что семья осталась без средств к существованию. Сергею надлежало взять на себя часть забот о матери и двух сестрах. А хорошую стартовую зарплату молодой специалист мог получить и в то время только в высокотехнологическом секторе – на железной дороге. Помогла протекция министра путей сообщений графа В.А. Бобринского, хорошего знакомого деда Фадеева; он как раз хотел набрать на службу в свое ведомство группу математиков – выпускников университетов, рассчитывая сделать из них специалистов по финансовой части железнодорожного дела.

По железной дороге к науке

За пятнадцать лет работы на железной дороге Витте поднялся по служебной лестнице от билетного кассира (он сам решил начать с этой незначительной должности для приобретения опыта) до управляющего Юго-Западными железными дорогами. Его коньком стали железнодорожные тарифы: кандидат математики, он помнил наизусть целые таблицы цифр и впоследствии написал исследование об основных принципах формирования тарифов.

В это же время Витте задумывается над теоретическими проблемами, обращается к трудам классиков политической экономии, и, наконец, в 1889 г. публикует книгу «Национальная экономия и Фридрих Лист». Витте считал, что России уготован самобытный путь в экономике. В теории Листа как раз уделялось внимание национальным особенностям экономических систем. Пропагандируя учение Листа, Витте подчеркивал, что не отрицает выводов Адама Смита и Давида Рикардо. Однако, по его мнению, творцы классической политической экономии создали науку, которую было бы правильнее назвать не политической, а космополитической экономией. Между тем сама жизнь ежедневно опровергает универсальность их аксиом, факты доказывают, что у каждой национальной экономики есть свой, во многом уникальный путь.

Витте изумлялся доктринерам, намеревавшимся проводить реформы с помощью учебников политической экономики. «Мы, русские, — с сарказмом писал он, — в области политической экономии, конечно, шли на буксире Запада, а потому при царствовавшем в России в последние десятилетия беспочвенном космополитизме нет ничего удивительного, что у нас значение законов политической экономии и житейское их понимание приняли нелепое направление. Наши экономисты возымели мысль кроить экономическую жизнь Российской империи по рецептам космополитической экономики. Результаты этой кройки налицо». Главный вывод Витте: общие экономические принципы непременно должны «получить видоизменение, соответствующее различным национальным условиям».

Экономические воззрения управляющего частной железной дорогой не имели бы никакого значения, если бы не одно обстоятельство. Буквально через несколько месяцев после того, как Витте счел необходимым систематизировать свои взгляды, он начал свою государственную деятельность, и его экономическое кредо вскоре легло в основу правительственной политики.

Государю сломают голову

Резкий поворот в карьере Витте во многом произошел благодаря случайности. В качестве управляющего юго-западной железной дорогой он имел дерзость ограничить скорость движения царского поезда, вызвав возмущение придворных. «Государю непременно сломают голову», — бросил он своим оппонентам в присутствии царя. На других дорогах управляющие были менее строптивыми, и поезд гоняли на двух локомотивах с бешеной скоростью до тех пор, пока близ станции Борки не произошло крушение. Семья императора Александра IIIспаслась чудом. Тогда-то и вспомнили о предупреждении Витте.

В марте 1889 г. Витте был назначен директором департамента железнодорожных дел и вопреки всем канонам Табели о рангах сразу произведен в «генеральский» чин действительного статского советника.

При назначении на эту должность Витте имел личную беседу с государем. Александр III, осведомленный, что при переходе на государственную службу Витте втрое потеряет в зарплате, распорядился выплачивать ему помимо штатного казенного оклада еще один, такой же, из средств императорской фамилии.

1 января 1893 года Александр III назначил его министром финансов с одновременным производством в тайные советники. Карьера 43-летнего Витте достигла своей вершины.

Это сегодня в России за сельское хозяйство отвечает одно министерство, за промышленность – другое, за экономику – третье. А Витте, заняв кресло министра финансов,  получил власть над всем: ему теперь, кроме финансов, были подчинены департамент железнодорожных дел, торговля, промышленность, сельское хозяйство; он мог оказывать влияние на решение самых важных вопросов. Вчерашний панславист, славянофил, убежденный сторонник самобытного пути развития России в короткий срок превратился в индустриализатора европейского образца и заявил о своей готовности в течение короткого срока вывести Россию в разряд передовых промышленных держав.

Постом министра финансов политическая биография Витте не закончилась, покинув его в 1903 году, Сергей Юльевич сделал еще немало для России, но в этом очерке мы ставим себе целью рассмотреть экономические воззрения Витте, поэтому и перейдем к ним, оставив в стороне дальнейшую хронологию его жизни.

Денежная реформа

Среди реформ Витте наиболее эффектен и завершен опыт стабилизации российского рубля. Денежная реформа в России готовилась достаточно долго и заняла в целом примерно 15-17 лет. Значительный вклад в ее проведение внесли три предшествующих министра финансов – М. Рейтерн, Н. Бунге и И. Вышнеградский. Витте продолжил и завершил их дело. Обстоятельства благоприятствовали новому министру: на  подъеме была промышленность; шел бурный процесс железнодорожного строительства; торговый баланс имел устойчивое положительное сальдо; золотой запас государства к началу денежной реформы увеличился вдвое, до 645,7 млн. руб.

В ответ на высокие пошлины на русский хлебный экспорт Витте провел через Государственный совет закон, в соответствии с которым тарифные ставки были признаны минимальными лишь для тех стран, которые придерживались режима наибольшего благоприятствования в отношениях с Россией. Германия, главный потребитель русского хлеба, такого режима не придерживалась, и ее экспорт в Россию облагался пошлиной по повышенной ставке. Германия была вынуждена пойти на уступки. В 1894 г. был заключен новый торговый договор.

В марте 1896 г. Витте вошел с окончательным проектом денежной реформы в финансовый комитет, а в апреле – в Государственный совет.

Денежная система Витте:

десятирублевая золотая монета новой чеканки представляла собой основную монету России и законное средство платежа, золотые монеты чеканки по закону 1885 г. были обязательны к приему по всем платежам до изъятия их из обращения по соотношению 1 руб. = 1 руб. 50 коп. в золотой монете новой чеканки;

государственные кредитные билеты имели силу законного средства платежа и включались в пассив банка, их обмен на золото осуществлялся по курсу 1 руб. 50 коп. кредитных за 1 руб. золотом, или 66 ½ копейки золотом за кредитный рубль, что соответствовало среднему курсу рубля и соотношению расчетного баланса, сложившегося в годы перед реформой;

эмиссия кредитных билетов осуществлялась Государственным банком только для коммерческих операций банка, до 1 млрд руб. кредитные билеты обеспечивались золотом на 50%, свыше 1 млрд руб. – полностью;

все обязательства по правительственным и частным займам, заключенные в металлических рублях до этого закона, остались неизменными, то есть подлежали оплате новыми рублями в полуторном размере.

Если в Комитете финансов основные положения проекта были одобрены, то в Государственном совете они встретили почти единодушное неприятие. В такой ситуации Витте решил обойти Госсовет и обратился непосредственно к царю. Это сработало.

Первый закон «О чеканке и выпуске в обращение золотых монет» был подписан Николаем II на следующий день после совещания, 3 января 1897 г. Были выпущены 10-рублевые золотые монеты – империалы, равнявшиеся 15 рублям кредитными билетами, и 5-рублевые – полуимпериалы, равнявшиеся 7,5 рубля кредитными билетами. Следующим актом стал указ от 29 августа 1897 г. об основах эмиссии кредитных билетов. По сравнению с ранее планировавшейся суммой выпуска кредитных билетов, обеспеченных золотом на 50%, в размере 1 млрд руб., она была уменьшена до 600 млн. руб. Наконец, 27 августа 1898 г. был подписан указ об основах обращения серебряной монеты. Ей была отведена роль вспомогательных денег, что явилось и определенной уступкой сторонникам биметаллизма.

Реформа не носила конфискационный характер, как это часто бывало в истории России и была максимально комфортна для людей: фактически сложившейся на рынке курс между казначейскими билетами и их золотым содержанием сохранялся. Не было и замены денежных знаков, пересчета цен и обязательств.

Денежная реформа проходила в условиях острой полемики между ее сторонниками и противниками. За реформу выступали представители промышленности и торговли. Меры по стабилизации рубля и система покрытия банкнот совпадали с завершением формирования российского национального рынка и зарождением финансового капитала. Начался процесс сращивания промышленного и банковского капитала.

Против денежной реформы выступало дворянство и кулачество. Реформа лишала их дешевых русских денег, которыми оно расплачивалось со своими рабочими, получая цену своего хлеба за границей дорогим европейским золотом.

Промышленная политика

За время промышленного подъема 90-х годов, с которым совпала  деятельность Витте, промышленное производство фактически удвоилось, в строй вступило около 40% всех действовавших к началу XX века предприятий и было построено столько же железных дорог, в том числе великая Транссибирская магистраль, в сооружении которой Витте внес немалый личный вклад.

Железнодорожное строительство велось как казной, взявшей на себя проведение линий стратегической важности, так и частными компаниями. За 10 лет работы Витте на посту министра финансов протяженность железнодорожных магистралей возросла почти вдвое – с 29,4 тыс. до 54,2 тыс. верст. Железнодорожное хозяйство стало эффективным инструментом экономического роста. Оно значительно усилило подвижность населения, что облегчало обрабатывающей промышленности приобретение рабочих рук, содействовало росту городов за счет деревни.

К достижениям Витте нужно отнести упорядочение тарифного дела, в котором он был выдающимся специалистом. Политика устойчивости тарифных ставок свидетельствовала о том, что их определение производилось правильно. Снижение пассажирских тарифов, особенно на значительные расстояния, способствовало развитию пассажирского транспорта, снизив его убыточность.

В итоге Россия по важнейшим экономическим показателям приблизилась к ведущим капиталистическим странам, заняв пятое место в мировом промышленном производстве, почти сравнявшись с Францией. Но все же отставание от Запада и в абсолютных показателях, и особенно по душевному потреблению оставалось еще весьма значительным.

Много внимания Витте уделял подготовке кадров для промышленности и торговли. К 1900 году были учреждены три политехнических института, 73 коммерческих училища, учреждены или реорганизованы несколько промышленно-художественных заведений, в том числе знаменитое Строгановское училище технического рисования, открыты 35 училищ торгового мореплавания.

Трудовое законодательство

Нарастание стачечного движения побудило правительство заняться усовершенствованием фабричного законодательства. При активном участии Витте были разработаны и приняты законы об ограничении рабочего времени на предприятиях (2 июня 1897 года), о вознаграждении рабочих, потерявших трудоспособность в результате несчастного случая на производстве (2 июня 1903 года), о введении на фабриках и заводах института фабричных старост (10 июня 1903 года). При Витте заработал институт фабричных инспекторов, которые контролировали и техническое состояние производства, и исполнение законов о нормах и охране труда.

Аграрные преобразования

Возглавив в 1902 г. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, Витте смог глубже разобраться в крестьянском вопросе и наметить возможности его решения. Царь утвердил сеть созданных при особом совещании губернских и уездных комитетов. Всего было создано 82 губернских и областных комитета и 536 уездных и окружных комитетов, в которые вошли около 12 тысяч человек. Преобладающую долю в них занимали дворяне: в губернских комитетах их было 66% (крестьян 2%), в уездных 52% принадлежало дворянам и чиновникам при доле крестьян 17%.

Подводя итоги работы Особого совещания, Витте признает, что «преуспевание сельскохозяйственной промышленности ближайшим образом зависит от такого правового положения нашего крестьянства, которое содействовало бы развитию в нем духа хозяйственной предприимчивости и самодеятельности; вне этого, а также просвещения крестьянской среды, всевозможные меры в области экономики и техники сельского хозяйства принесут, по мнению комитетов, лишь ничтожную пользу».

Главное препятствие подобным преобразованиям заключалось в сохранении общины. При этом Витте, лавируя между традицией и необходимостью преобразований, деликатно подчеркивает, что «принцип неприкосновенности общины должен быть совмещен с возможностью выхода из нее отдельных крестьян».

Обобщая предложения созданных при Особом совещании комитетов, Витте подчеркивает, что община не предупреждает развитие пролетаризации, а, напротив, ускоряет ее. Временное землепользование воспитывает самые хищнические приемы эксплуатации земли, сводится к тому, чтобы «спахать побольше, хотя и как-нибудь», кормовые угодья уничтожаются, а то, что остается, лишено всякого ухода. Призывая к свободному выделению крестьян из общины, Витте говорит о том, что целесообразно содействие выделяющимся из общины со стороны правительства и общества.

Однако изложенные им, хотя и в достаточно деликатной форме, меры по новому обустройству крестьянского быта вызвали сопротивление дворянского сословия. Витте отстранили от руководства работой Особого совещания. В том же 1903 году Витте был смещен и с поста министра финансов. Прошло всего полтора года, и Петр Столыпин приступил к реализации заложенных и обоснованных Витте предложений. Поэтому Витте всегда считал, что Столыпин «обокрал» его и не мог писать о нем без личной неприязни.

«… Столыпин, — писал Витте в «Воспоминаниях», — обладал крайне поверхностным умом и почти полным отсутствием государственной культуры и образования. По образованию и уму… Столыпин представлял собою тип штык-юнкера».

Граф Полусахалинский

После унизительного поражения России в русско-японской 1904-1905 гг. Витте был назначен первым уполномоченным на переговорах с японцами, проходивших в американском городке Портсмут в августе 1906 года.

Витте пришлось проявить большое дипломатическое искусство, чтобы свести к минимуму потери России. В сущности, за столом переговоров Витте даже вернул часть потерянного на полях сражений. И, тем не менее, ему пришлось согласиться на уступку южной части Сахалина, уже захваченной японцами.

После подписания мира Сергею Юльевичу был дарован графский титул, но недоброжелатели тут же окрестили его «графом Полусахалинским». Сам же Витте в своих мемуарах писал: «Единственную существенную уступку в смысле инструкции Государя, мне данной, которая была сделана, это уступка южного Сахалина, и ее сделал сам Государь. Эта честь принадлежит лично его величеству…»

Сергей Бодрунов: «Малый бизнес не разовьется без большого»

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития имени С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

Я полагаю, что очень важно не забыть о балансе создания крупных холдингов в сельском хозяйстве и малого бизнеса, потому что, если мы хотим поднимать сельское хозяйство силами частного инвестора, этот инвестор должен быть мощный, он должен иметь какие-то серьёзные возможности – и финансовые, и организационные, и технологические, и прочие. У нас, к сожалению, таких крупных агрохолдингов пока мало.

Да, есть специалисты, которые формируют крупные компании в сельском хозяйстве. В частности, есть агрохолдинг имени Ткачёва, есть холдинг «Степь», есть другие холдинги, крупнейшие три из них владеют 2 миллионами гектар, а у первой двадцатки – 8 миллионов гектар. Но в масштабах России это не так много. Часть из них, я не буду называть сегодня, чтобы не делать рекламу или антирекламу, используют землю просто как земельные банки, на всякий случай, держат эту землю под спудом. Это тоже очень важная проблема, которую стоит, наверное, рассматривать.

Я думаю, очень важно в этом контексте понимать место и роль малого бизнеса, потому что очень хорошо развиваться малому бизнесу, фермеру, если есть крупный молокоприёмник, большой завод, крупное мукомольное производство и так далее. А если рядом ничего нет, значит, не будет развития и малого бизнеса, сколько бы мы ни давали льгот.

Economic drivers of technological development

Russia’s leading economists, with the participation of reputable foreign experts, government officials and businessmen, defined at the Saint Petersburg Economic Congress, SPEC-2019 the areas of the country’s technological development in order to create a model of breakthrough economy.

Breakthrough technologies

Today, the country’s civil society, businesses and politicians are concerned about breakthrough development. Technological breakthrough is being discussed at all levels, the National Technology Initiative project has been launched, however most experts believe it’s still a long way to go until breakthrough. Economists are actively involved in the discussions and are ready to assume the responsibility to advise on the proper development trajectory that will not lead into a dead end.

Academician Viktor Ivanter uses a strong expression to drive the idea home: «Excuse me, but all “reformers” might as well go to hell. Instead of reforms and reformers, we need people who can explain what exactly needs to be done and how to do it. It seems to me that if instead of discussing our problems we talked about our successes that can be replicated, and we’ve had those, and we could understand and explain how, with all the bad stuff that’s been happening in the economy, we’ve still managed to build the bridge and to revive the military-industrial complex and agriculture. That’s the proposal I have, and if it is accepted, I trust we will spend our time in a most effective manner.”

The entire global, not just Russia, is poised at the beginning of qualitative transformations that create global challenges for the future socio-economic development; a gradual transition has begun towards a new paradigm, towards re-industrialization and revival of industry on a qualitatively upgraded technological base. But given its actual pace, the transition, despite the appeals from on high, is still more words  than deeds, a subject of ​​discussions, says Professor Bodrunov, Director of the S.Yu. Witte Institute of  New Industrial Development and President of the Free Economic Society of Russia.

“Those problems are on a completely different scale, one that’s more profound. We are just beginning to realize it. We at the Witte Institute have been have been working on those issues in tandem with scientists from the Russian Academy of Sciences for more than 20 years. In contrast to the various studies that are popular today, although they are not sufficiently conceptualized and oftentimes not even systematized, we offer a theoretical understanding of those trends, and we believe that the basis of all changes is the growth of knowledge-intensity of material production. Such knowledge-intensive progress needs integration of production, science and education, a trajectory based on high tech reindustrialization which creates a possibility of advanced (in the case of deriving our own proper knowledge) rather than catch-up development of the Russian economy», Bodrunov says.

Not a future-oriented policy

According to Academician Glazyev, a big issue of the Russian economy is that the methodology of foresight, or prediction of technological, institutional or social future, which is necessary for successful  socio-economic development, is not in any way related to the actual economic policy. And hence the existence of an especially huge valley of death in Russia, the death of new technological ideas in the process of transition of knowledge from fundamental research to commercialization. The advanced countries are entering the phase of a new technological mode, which will generate a new long wave of development, and it will be especially difficult for us to enter that phase because of the valley of death, although to make a leap forward in its economic development the country will need a technological revolution, because the new mode implies a growth rate of 35%, and sometimes 70-80% per year, while the introduction of such technologies on the periphery will also result in an outpacing growth of 10-15% in the key industries.

“We’ve had some funding for fundamental research, albeit small if compared to other countries, but still noticeable. There are examples of commercialization of mostly imported technologies, and admittedly some of ours, but our technologies are unable to pass through the valley of death because there are no state support mechanisms. And so, we are stuck in reproducing what we have already created, and we lack proper economic policy tools to overcome the technological gap between the technological modes and to create a powerful drivers for economic growth. We simply do not use such tools,” says Glazyev.

Aganbegyan’s seven steps

Academician Abel Aganbegyan believes that drastic measures are needed to change the economic situation in Russia, and it became quite obvious in 2019 — one of the worst years in terms of socio-economic development. The grandmaster of Russian economics formulated seven steps that need to be taken in order to radically change the situation.

First step

Transition to forced investment and invest in human capital. At the same time, create mechanisms to increase consumer demand.

Second step

Mobilize considerable funds. What funds can be used? We have a gross domestic product worth almost 104 trillion rubles, and almost 18 trillion rubles in investments. We need 2 trillion a year to increase them by 10%, and we need 1.5 trillion to advance the knowledge-based economy by 10%. We need at least a couple trillion rubles a year to compensate for the decline in real incomes

Third step

Lower the key rate of the Central Bank to at least 4-5% over 3 years. So long as it’s not reduced, finance a lower rate from the budget to ensure technological upgrade of the existing production facilities, four percent for new high-tech industries, four percent for infrastructure.

Fourth step

Switch to stimulating investment and economic growth, introduce a tax break for technological upgrades and construction of new facilities, etc.

 Fifth step

Major structural changes are needed in order to remove obstacles to economic growth and stimulate economic growth in the regions and at private companies. To that end, major transformations are needed in the field of property ownership: competitive environment should be restored, we need natural monopolies, we need to increase the share of private property to at least 50%. 

Sixth step

Make fundamental changes in the banking and budget policies.

Seventh Step

Carry out serious social reforms which we’ve been carrying out the wrong way. This includes pension, health care, housing and utilities infrastructure.

Technologies and ecology

Technological development cannot be viewed in isolation from the environment. It is obvious. We have seen too many disasters caused by the technological development of the past eras. Nowadays, there’s much talk in the global community about a climate policy and climate issues. However, according to academician Boris Porfiryev, Director of the Institute of Applied Physics, Russian Academy of Sciences, if this topic is not carefully analyzed from all sides, it can turn into a negative factor for economic growth, considering what our partners are currently trying against us. Porfiryev recalls the words in the preamble of the Paris Agreement to the effect that the Parties may be affected not only by climate change, but also by the impacts of the measures taken in response to it.

“What are we being offered today as a medicine which has been extensively used for a while by the our economic authorities? The so-called low-carbon economy which implies that as soon as we have solved all our climate problems by minimizing greenhouse gas emissions, primarily carbon dioxide, we will start living happily ever after. To this end, an economic mechanism is proposed in the form of imposition of the so-called carbon tax, which is shamefacedly referred to as carbon fee. In particular, that is exactly what it looks like in the latest project of the Ministry of Economic Development which authored the draft laws regulating greenhouse gas emissions. The question is simple: will the transition to a low-carbon economy solve the climate stabilization problem, the problem of keeping the temperature change below 1.5 degrees until 2100 as proposed by the international community? The second question is whether it will helps to ensure the sustainability of economic development and economic safety. The answer to both of these questions is negative, and it is backed up by corresponding calculations made by international experts.”

At the same time, according to Porfiryev, other no less important mechanisms for solving the climate problem are being ignored, in particular, the need for adaptation, which is important regardless of whether and to what extent the problem of emissions will be solved.

Future is uncertain

According to Sergey Kalashnikov, a member of the Federation Council, Doctor of Economics, any forecasts currently proceed from the sequential logic that is characteristic of our thinking: new scientific achievements have been made, a new technological mode has emerged, and this new technological mode will give rise to a new economy. But Kalashnikov is convinced that linear logic does not apply in this case. What we really see is several different events occurring simultaneously in different areas. Kalashnikov believes there are already certain elements that over time are certain to grow into complex systems, by which we could judge the contours of the future, but, unfortunately, no certain knowledge is available at this stage, and only after those systems have taken shape will we understand what problems will require solution.

Outlines of future problems (according to S. Kalashnikov)

First

The nature of labor has changed: we are switching from processing stuff to processing information, and it immediately entails a complete transformation of the importance, role and nature of human labor. In any case, labor becomes network-based, personalized and creative. Today, a person as the creator of certain products becomes self-employed, and the entire production cycle can be run from beginning to end by a single individual or by a group of cooperating individuals.

Second

A creative person has different living conditions. A new type of economy is emerging, based on the proliferation of a service sector, and the emergence of a special class of services, social services. Colleagues, when you see a doctor, you do not have any defined set of parameters describing the quality of service you expect to receive, and neither does the doctor. When no quality parameters are assumed, the entire services pricing system starts to crack at the seams.

Third

New labor, new social conditions require a new organization of society. What lies on the surface is the aging of the population and, what’s more terrifying, mass unemployment. Considering the processes of robotization, computerization and so forth, tomorrow we will face the problem of millions losing their jobs. The most vivid example is the huge amount of people employed as car drivers. We already see that’s a job of yesterday.

Fourth

It all leads to a stratification of society, whether we like it or not. With our 20th century notions, how well are we prepared for a deep stratification of society and everything that goes with it? Do we need to remind ourselves of the political risks caused by deep stratification?

Fifth

Another example, the ineffectiveness of the old mechanisms of social protection. The social security system has been destroyed. The replacement of horizontal distribution with vertical, massive non-individualized contingencies, the inability to separate subjective and objective risks of insurance has rendered social insurance ineffective in all areas. As a result, there is a lack of basic social mechanisms, pension systems, health care, and education.

Sixth

The role of the state should be interpreted in a completely different way. Like it or not, the state has become the big brother we had been laughing so hard at by the end of the 20thcentury. We are not going anywhere without increasing the role of the state, and not only in the economy but primarily in the social sphere, because we need stronger controls in the new uncertain social situation.

Conclusions

In the existing circumstances, minimum social standards no longer work as a means of fighting poverty; for future use we need to switch to average social standards.

A new education system is a combination of algorithmic education of Jan Amos Comenius and classical education.

It will be necessary to revise the basic concepts of justice and equality. Currently, the concept of equality, which translates to the equality of conditions or opportunities, needs serious revision.

New models

According to Viktor Ivanov, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences, the existing model of socio-economic development has reached its limits. The question is what model we will use in the future.

«We have now come to an active phase of formation of a new environment. We’ve now switched to an active environment. The question is how it will happen. When we invent new technologies, we don’t know how they will be used. First we zoom out, then focus. The question is what we will focus on. If the focus lands on a positive zone, we will get a humanitarian and technological transition. If it lands on a negative zone we will end up with a catastrophe and degradation. How can we control the process? We’ve now practically come to the concept of humanitarian and technological revolution which prioritizes improvement of the quality of life based on new technologies,” Viktor Ivanov says.

Digital economy

Attention was also paid to digitalization which is much talked about but is not well understood. Elena Lenchuk, Director of the Institute of Economics of the Russian Academy of Sciences, says no generally accepted definition exists of digital economy so far, either in scientific literature or in the programs. Moreover, in principle, digital economy as a controlled entity, or even a strategically controlled entity, has yet to be defined. However, foreign economists define “digital economy” as a combination of information and communication technologies with bio-, cognitive, and physical technologies.

“Today, a large-scale digital transformation is taking place abroad, the size of the global digital sector today is up to 15% of the global GDP. According to estimates, it will grow in size to $23 trillion by 2035. In that sector, companies’ capitalization exceeds that of energy companies, telecommunications giants, and we cannot ignore this fact. Russia, of course, lags behind the digital economy leaders in many respects. According to various estimates, we are 5-8 years behind. In this regard, it is interesting to look up the global digitalization index. At this point, Russia ranks 42nd, even behind Kazakhstan,” says Elena Lenchuk.

According to the scholar, without launching the digitization process, without developing technologies, the targets set by the May decree, No. 204, which provide for a several times increase in productivity, growth of non-commodity exports and development of innovatively active enterprises, will be practically unreachable. And one should ask oneself whether the measures prescribed by the Digital Economy national project are sufficient to turn digitalization into a driver of economic growth. Today, 70% of the software used in Russia is foreign made, and there’s a disastrous lag in microelectronics. Therefore, according to Lenchuk, the creation of a digital economy in our country first of all implies an overall general technological modernization of all areas and is only possible with the creation of an innovative development model and the introduction of advanced production technologies of a new technological mode.

Dmitry Belousov, a prominent analyst from the Center for Macroeconomic Analysis and Short-term Forecasting, followed up on the topic of digitalization. In his opinion, it’s more important that digitization creates new conditions for all major production factors: on one hand, one can lift the curse of being tied to the customary suppliers, on the other hand, one can work directly for the global market becoming directly involved in the global commodity exchange network. The contribution of the IT sector in GDP may account for a 0.4% growth, which is 10% of what we can realistically count on today.

“A decision on developing a digital economy should also be a decision on stimulating economic growth, otherwise we simply won’t be able to provide jobs for those people who will become unemployed as a result of digitalization; and also a decision on developing mass industry, otherwise digitalization will become the story of individual firms operating in foreign markets over and above our economy; and also a decision on increasing territorial, professional, and other mobility. That’s the problem we are running away from. Digitalization generates long-term social and political challenges that have yet to be properly understood. Only now are we beginning to understand that digitalization makes it possible to develop minimum-manned production. For instance, the Amur Gas Chemical Complex, a huge global facility which is currently under construction, will employ 1,200 people, a staff of a medium-sized plant in the Soviet Union. And near zones of intensive growth zones of decline are likely to emerge,” the expert warns.

R&Dparadox

Viktor Ryazanov, Head of the Economic Theory Department at the St. Petersburg State University drew attention to the fact that despite the increase in research and development spending and the several times growth of the new technologies – nanotechnology, computer technology, and biotechnology – labor productivity continues to fall, and the forecasts are far from being optimistic.

“The question is why the period, as large as it was, of the development of R&D and the new industrial revolution did not yield any impressive results? I think that it’s quite appropriate to remember Marx and his law of correspondence of productive forces to the level and the character of development of production relations. Therein lie the main limitations that prevent research projects and new technologies from being successfully implemented in the economy. Indeed, if we take a closer look, we will see that, naturally, a speculative economic model cannot ensure that sufficient financial resources will be rerouted for supporting and distributing new technologies.” the scholar said.

Fundamental answers

Concluding the SPEC-2019 plenary session, Dmitry Sorokin, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences, Research Director of the Financial University under the Government of the Russian Federation, and Research Director of the VEO of Russia, remined the audience that however they described the emerging trends – continued stagnation or recovery from the crisis — so far according to the 2018 official results the volume of investments is lower in real terms than in 2012, the processing industry in the conditions of import substitution ended up on the 2012 level, the volume of construction work is below the 2010 level, and real disposable incomes of the population are the same as in 2010.

“I remember all too well an article in Rossiiskaya Gazeta, a column brilliantly written by Viktor Ivanter. And he clearly stated some 5 months ago that the development projections and plans that had been submitted did not envisage the fulfillment of the presidential decree on ensuring a breakthrough development, either technological or socio-economic,” the scholar stressed. “I wouldn’t really want all those discussions, deliberations and debates to boil down to a talk about the mistakes made by the government, the politicians, and so on. I would like us to look for fundamental answers to the questions, to look into the patterns of our existence in search of what the recent speakers were referring to. It would be better for science that way.”

New enterprise structure

Georgiy Kleiner, Deputy Research Director of the Central Institute of Economics and Mathematics of the Russian Academy of Sciences, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences

There’s no doubt a federal program for reforming the enterprise should be established. There’s no reason to expect that enterprises will adapt on their own. The range of legal forms of the enterprise should be expanded. The current range is obviously too narrow to encompass all relationships among owners, managers, employees and specialists. Certain formats, the so-called collective forms, should be added to include establishment of self-managed enterprises. What does a company’s interior consist of? A sector of innovative projects, a sector of organizational structures, a sector of information and communication infrastructures, and a logistics and innovation sector. Those 4 sectors are currently not reflected in the management structure of the enterprise. I propose to create 4 offices in enterprises: a project office, a processing office, an organizational office, and an infrastructural or environmental office. Like barrel hoops, those 4 offices should draw together separate fragments, separate segments, separate areas of an enterprise’s activity, shaping the enterprise into a complete, balanced and effective system in a friendly external environment.

Economy of «successful psychopaths»

Yakov Mirkin, Head of the Department of International Capital Markets at the Primakov National  Research Institute of World Economy and International Relations of the Russian Academy of Sciences, Doctor of Economics, Professor

In the US, there is a concept of the so-called «successful psychopath.» It’s sort of a normal person with despotic character traits, a winner. Such people are heads of corporations or presidents. If you think about it, the model of collective behavior of the managing class fits entirely into the successful sociopath concept. And what kind of economy is built around this model of collective behavior? First of all, it’s not a welfare economy, it’s an economy of barrels and megawatts. It’s based on the thieving, dishonest, manipulated, indoctrinated individual. The result is an economy of punishment, full of rules, an economy of vertical power, of super-concentration, of nationalization, a centripetal economy, and, in the end, a weird economy where growth is entirely supported by the budget. Any industrialist who you might happen to talk to at this point in time will not be talking about foreign investments or loans, which are expensive and inaccessible; he will be talking about budget preferences. If you think about it, it’s just a crazy growth model, doomed to failure in advance, because it makes the budget responsible for everything: war and peace, huge reserves and investment, defense and social spending.

Unpopular economy

Vitaly Tretyakov, Dean of the Higher School of Television of the Moscow State University, Professor

The inability to get a common-sense understanding of what is happening in our economy annoys people. Hence, the obvious demand for social justice. Meek attempts to put the problem in a spotlight and mitigate it seem rather cynical, hypocritical and sanctimonious. As Stalin’s popularity grows, ordinary people are questioning the equity in our today’s economy. When people who bash the Soviet economy, the Soviet system, the Soviet regime, and especially the Stalinist regime the most personally extract the maximum profit for themselves from what was built by the so-called “gulag slaves”, one cannot help asking: “Is it even fair you own it?” It’s a popular sentiment and it’s growing, a cry out for universal justice on the national scale, a feeling that the economy has not been built properly, that everything is being done in the interests of a very small group of people, not a middle class, not even the ruling class, but a tiny group within the ruling class. There’s no clue as to where we’re going, there’s little understanding even in the academic circles. People keep asking the same question. They do not understand their place in the economy.

Экономические драйверы технологического развития

Ведущие экономисты России с участием авторитетных зарубежных экспертов, представителей властей и бизнеса определили на Санкт-Петербургском экономическом конгрессе СПЭК-2019 направления технологического развития страны для создания модели экономики прорыва.

Технологии прорыва

Сегодня темой прорывного развития озабочены и гражданское общество, и бизнес, и политические структуры нашей страны.  Тема технологического прорыва звучит на всех уровнях, запущен проект Национальная технологическая инициатива, однако до самого прорыва пока, как полагает большинство экспертов, далеко. Экономисты активно включились в обсуждение и готовы взять на себя ответственность давать рекомендации о верных путях развития, которые не заведут в тупик.

Академик Виктор Ивантер выразил эту мысль более жёстко:  «Простите, но как только реформатор – так к чертовой матери. Вместо реформ и реформаторов нужны люди, которые объясняют, что нужно конкретно делать, умеют что-то сделать. Мне кажется, если мы с вами вместо того, чтобы рассказывать о проблемах,  могли бы говорить об успехах, которые можно тиражировать, а такие успехи у нас есть, понять и объяснить, почему же на фоне тех безобразий, которые мы с вами в экономике отмечаем, мост построили, военно-промышленный комплекс реанимировали, сельское хозяйство. Вот такое у меня есть предложение, если оно будет принято, мне кажется, мы с вами очень эффективно это время проведем».

Всё мировое сообщество, не только Россия, стоит в начале качественных трансформаций, которые формируют глобальные вызовы для будущего социально-экономического развития, постепенно началось движение к новой парадигме, реиндустриализации, восстановлению промышленности на качественно обновленной технологической основе. Но этот переход для нас, учитывая реальные темпы, несмотря на призывы верхнего эшелона власти, пока еще остается больше областью слов, а не дел, областью разговоров, считает профессор Бодрунов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте и президент Вольного экономического общества России.

«Эти проблемы имеют совершенно другой масштаб, более глубокий масштаб. Это сейчас только начинает осознаваться. Мы в институте имени Витте в диалоге с учеными Российской академии наук работаем над этими вопросами уже более 20 лет. В отличие от господствующих в настоящее время, не слишком концептуализированных, а часто даже и не систематизированных разнообразных исследований, мы предлагаем теоретического осмысление этих трендов, и считаем, что в основе всех изменений лежит рост знаниеемкости материального производства. Необходимы для такого знаниеинтенсивного прогресса интеграция производства, науки и образования, курс, основанный на высоких технологиях реиндустриализации, что создаёт возможность опережающей, в случае получения своих надлежащих знаний, а не догоняющей траектории развития российской экономики», — отметил Бодрунов.

Политика не нацелена на будущее

По мнению академика Глазьева, большая проблема российской экономики в том, что методология форсайта, или предвидения будущего, технологического, институционального, социального, которое нужно для успешного социально-экономического развития, никак не связана с реальной экономической политикой. И с этим связана особенно огромная долина смерти в России – гибель новых технологических идей в процессе перемещения знаний от фундаментальных исследований к коммерциализации. Передовые страны выходят в стадию нового технологического уклада, который будет генерировать новую длинную волну развития, и в эту фазу нам из-за этой  долины смерти будет особенно сложно попасть, хотя именно технологическая революция может обеспечить стране скачок в экономическом развитии, ведь в ядре этого нового уклада темпы роста достигают 35, а подчас и 70-80% в год, а на периферии внедрение этих технологий тоже дает опережающий рост – 10-15% в несущих отраслях.

«У нас есть некоторое финансирование фундаментальных исследований, пусть небольшое, относительно других стран, пока еще заметное. Есть примеры коммерсализации в основном импортных технологий, надо признать, немножко и своих, но наши технологии не могут пройти сквозь эту долину смерти в силу того, что отсутствуют механизмы государственной поддержки. И, соответственно, то, что мы уже создали, мы так и воспроизводим, а преодолеть технологический скачок, между технологическими укладами, создать мощный инициирующий импульс для формирования нового ядра экономического роста у нас не хватает инструментов экономической политики. Мы их просто не используем», — отметил Глазьев.

7 шагов академика Аганбегяна

Академик Абел Аганбегян считает, что для изменения экономической ситуации в России нужны коренные меры, и это очевидно демонстрирует 2019 год – один из худших по социально-экономическому развитию. Мэтр российской экономики сформулировал 7 шагов, которые необходимо сделать, чтобы кардинальным образом переломить ситуацию.

Первый шаг

Перейти к форсированным инвестициям и вложениям в человеческий капитал. Одновременно нужны средства для того, чтобы поднять покупательский спрос.

Второй шаг

Мобилизация значительных средств. Какие это средства? У нас почти 104 триллиона валовый внутренний продукт, почти 18 триллионов инвестиций. Нам нужно в год 2 триллиона, чтобы на 10% их поднять, и нужно 1,5 триллиона, чтобы на 10% поднять экономику знаний. Минимум в год нам нужно хотя бы триллиона 2, чтобы компенсировать снижение реальных доходов

Третий шаг

Снизить ключевую ставку Центрального банка за 3 года хотя бы до 4-5%. Пока она не снижена, за счёт бюджета финансировать низкую ставку для технологического обновления действующего производства, четырёхпроцентную для новых мощностей высокотехнологических отраслей, четырёхпроцентную для инфраструктуры.

Четвертый шаг

Нужно перейти к стимулированию инвестиций и экономического роста, ввести налоговую паузу, когда проводится техническое обновление, строятся новые мощности и так далее.

Пятый шаг

Нужны крупные структурные преобразования для того, чтобы устранить препятствия для экономического роста, и стимулировать регионы, частные компании к экономическому росту. Для этого нужно провести крупные мероприятия в области собственности, восстановить конкурентную среду, нужны естественные монополии, нужно увеличить долю частной собственности, хотя бы до 50%.

Шестой шаг

Провести коренные изменения в банковской, бюджетной политике.

Седьмой шаг

Провести серьёзные социальные реформы, которые мы проводим в неправильном направлении. Речь идёт о пенсионном деле, о реформировании здравоохранения, о переходе на рыночные отношения в жилищно-коммунальной.

Технологии и экология

Технологическое развитие нельзя рассматривать в отрыве от экологического. Это очевидно. Мы сейчас являемся свидетелями слишком многих бед, причинами которого стало именно технологическое развитие минувших эпох. Сейчас особенно много на международном уровне говорят о климатической политике и климатических проблемах. говорится очень много. Однако, по мнению академика, директора ИНП РАН Бориса Порфирьева, если эта тема не будет с должным вниманием анализироваться со всех сторон, то она может превратиться в фактор со знаком минус для экономического роста, учитывая то, что сейчас пытаются предпринять наши партнеры. Порфирьев напомнил о строках в преамбуле Парижского соглашения о том, что стороны могут страдать не только от изменения климата, но также от воздействия мер, принимаемых в целях реагирования на него.

«Что нам предлагают сегодня в качестве лекарства, которым активно начинают пользоваться наши экономические власти. Это так называемая низкоуглеродная экономика, смысл которой состоит в том, что нужно решать все климатические проблемы путём максимального снижения выбросов парниковых газов, прежде всего, углекислого газа, и тогда наступит счастье. Главным образом для этого предлагается экономический механизм в виде взимания так называемого углеродного налога, который стыдливо именуется углеродным сбором. В частности, в последнем проекте Минэкономразвития, которое выпустило законопроекты регулирования выбросов парниковых газов, это именно так и выглядит. Вопрос простой – решает ли этот переход к низкоуглеродной экономике проблему стабилизации климата, которая определена международным сообществом в 1,5 градуса до 100 года? Второе – помогает ли это обеспечить устойчивость развития экономики и безопасности. Ответ на оба эти вопрос отрицательный, есть соответствующие расчеты самих международных экспертов».

При этом, по мнению Порфирьева, игнорируются не менее, а скорее и более важные механизмы решения климатической проблемы, в частности – необходимость адаптации, которая важна вне зависимости о того, будет ли и в какой мере решена задача выбросов.

Будущее покрыто мраком

По мнению члена Совета Федерации, доктора экономических наук Сергея Калашникова, сейчас в прогнозах исходят из свойственной нашему мышлению последовательной логики события: возникли новые достижения науки, они порождают новый технологический уклад, новый технологический уклад ведёт за собой новую экономику. Но, по его мнению, сейчас прекрасно видно, что никакой линейности здесь нет, есть одновременное возникновение самых разных явлений в самых разных сферах. Калашников считает, что уже сейчас существуют определённые элементы, которые, безусловно, вырастут в определённые сложные системы, по которым мы можем судить о контурах будущего, но, к сожалению, знать об этом на данном этапе не дано, и скорее с возникновением этих систем мы поймем, какие проблемы вынуждены будем решать.

Контуры будущих проблем (по С. Калашникову)

Первое

Изменился характер труда: от обработки материи мы переходим к обработке информации, и это сразу тянет за собой полное изменение и места, и роли, и сути человеческого труда. В любом случае труд становится сетевым, личностно окрашенным, творческим трудом. На сегодняшний день человек, как творец определенных продуктов, становится индивидуально занятым, где весь цикл производства может существовать от начала и до конца в рамках одной личности или кооперации с рядом личностей.

Второе

Условия жизни творческого человека – это иные условия. Появляется новый характер экономики, который зиждется на широком распространении сферы услуг, и особого класса услуг – социальных услуг. Коллеги, когда вы приходите к врачу, вы не имеете заданных параметров качества той услуги, которую вам окажут, врач тоже не имеет. В условиях, когда нет заданного качества, вся система ценообразования услуги начинает трещать по швам.

Третье

Новый труд, новые социальные условия требуют новой организации общества. Что лежит на поверхности – это старение населения, а второе, более страшное – это массовая безработица. Завтра в связи с роботизацией, информатизацией и пр. мы столкнёмся с тем, что огромные миллионные массы окажутся не у дел. Самый яркий пример, наибольшая занятость у нас – это профессия водителя. Мы уже видим, что это профессия вчерашнего дня.

Четвертое

Следствие всего этого – это расслоение общества, хотим мы этого или нет. Насколько мы с нашими установками XXвека готовы к жёсткой стратификации общества со всеми вытекающими отсюда последствиями? Нужно ли говорить о тех политических рисках, которые ведёт за собой жёсткая стратификация?

Пятое

Ещё один пример – неэффективность старых механизмов социальной защиты. Социальное страхование приказало долго жить. Замена горизонтального распределения вертикальным, массовые неиндивидуализированные страховые случаи, невозможность разделить субъективные и объективные риски страхования делают социальное страхование во всех сферах в современных условиях неэффективным. В результате – дефицит основных социальных механизмов, пенсионных систем, здравоохранения, образования.

Шестое

Совершенно по-другому должна трактоваться роль государства. Нравится нам это или не нравится, но государство становится тем большим братом, над которым мы в течение конца XXвека усиленно смеялись. Без повышения роли государства не только в экономике, но прежде всего в социальной сфере, мы никуда не денемся, потому что должен быть субъект управления в новой неопределённой социальной ситуации.

Некоторые выводы

В этих условиях минимальные социальные стандарты как способ противостояния бедности уже не работают, нам нужно переходить на средние социальные стандарты – это завтрашний день. Новое образование – сочетания алгоритмического образования Яна Амоса Коменского и классического образования. Необходимо будет пересмотреть основные понятия справедливости и равенства. На сегодняшний день понятие равенства, соответствующее равенству условий или равенству возможностей, требует серьезного пересмотра.

Новые модели

По мнению Виктора Иванова, члена-корреспондента РАН, действующая модель социально-экономического развития подошла к своему пределу – стоит вопрос о том, какие модели будут у нас в перспективе.

«Мы сейчас перешли к активной фазе формирования новой среды обитания. Сейчас мы перешли к активной среде обитания. Вопрос о том, как это будет происходить. Когда мы получаем новые технологии, мы не знаем, как они будут использоваться. У нас сначала происходит рассеяние, а потом – фокусировка. Вопрос – где эта фокусировка произойдёт. Если она произойдёт в положительной зоне, то мы получим гуманитарно-технологический переход, если в отрицательном, мы получим катастрофу и деградацию. И проблема в том, как нам этим процессом регулировать. Таким образом, мы практически приходим к понятию гуманитарно-технологическая революция, где у нас на первый план выходит повышение качества жизни на основе новых технологий», — подытожил свой доклад Виктор Иванов.

Цифровая экономика

Не осталась без внимания и цифровизация, к которой призывают, о которой говорят, но про которую точно не известно, что это такое. Как отметила директор Института экономики РАН Елена Ленчук, общепринятого определения цифровой экономики, как в научной литературе, так и в программах, пока не существует. Более того, сама цифровая экономика как объект управления, более того, как объект стратегического управления в принципе пока не определены. Вместе с тем, за рубежом под DigitalEconomyимеют ввиду прежде всего соединение информационно-коммуникационных технологий с био-, когнитивными технологиями, с физическими технологиями.

«Сегодня за рубежом идёт масштабная цифровая трансформация, глобальный размер цифрового сектора сегодня составляет до 15% мирового ВВП. Есть оценки, что к 2035 году объем ее вырастет до 16 трлн долларов. В этом секторе капитализация компаний превышает капитализацию энергетических компаний, телекоммуникационных гигантов, и на это нельзя не обращать внимание. Россия, конечно, отстаёт от лидеров развития цифровой экономики, по многим показателям. Мы отстаём, по разным оценкам, на 5-8 лет. Интересно в этой связи взглянуть на глобальный индекс цифровизации. Россия сегодня занимает 42 место, уступая даже Казахстану», — отметила Елена Ленчук.

По мнению ученого, без запуска процесса цифровизации, без освоения технологий, например, те целевые установки, которые предусмотрены майским указом 204, в которых существуют установки кратного повышения производительности труда, наращивания несырьевого экспорта или роста инновационно-активных предприятий, практически невыполнимы. И следует задать себе вопрос, достаточно ли мер нацпроекта Цифровая экономика, для того, чтобы превратить цифровизацию в драйвер экономического роста экономики. Сегодня в России – 70% используемого программного обеспечения – иностранное, катастрофическое отставание в микроэлектронике. Поэтому, по мнению Ленчук, у нас формирование цифровой экономики предполагает прежде всего общую технологическую модернизацию всех сфер и возможно лишь при формировании инновационной модели развития и внедрении передовых производственных технологий нового технологического уклада.

Тему цифровизации продолжил и развил известный аналитик из Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования руководитель направления Дмитрий Белоусов. По его мнению, более важно то, что цифровизация создает новые условия для всех основных производственных факторов: с одной стороны, вы можете снять проклятие привязки к традиционным поставщикам, с другой стороны, вы можете работать непосредственно на мировой рынок, включаться непосредственно в глобальную сеть обмена товаров. Вклад развития сектора ITв ВВП может дат 0,4% прироста, а это 10% того, на что мы сейчас реально можем расчитывать.

«Решение о развитии цифровой экономики должно быть и решением о стимулировании экономического роста, иначе мы просто не сможем занять тех людей, которых будет высвобождать сам процесс цифровизации; и решением о развитии массовых отраслей, иначе у нас цифровизация превратится в историю развития отдельных фирм, которые работают на зарубежные рынки поверх нашей экономики; и решением о повышении территориальной, профессиональной и так далее мобильности населения. Это та проблема, от которой мы убегаем. Цифровизация порождает долгосрочные социальные и политические проблемы, которые пока не осмыслены нормально. Только сейчас мы начинаем понимать, что цифровизация сама по себе даёт возможность развития малолюдных производств. Сейчас уже строится Амурский газохимический, огромное предприятие мирового значения, там занято 1200 человек – это уровень не очень крупного завода в Советском Союзе. А рядом с зонами интенсивного роста возникают зоны упадка», — предупредил эксперт.

Парадокс НИОКР

Виктор Рязанов, заведующий кафедрой экономической теории СПбГУ обратил внимание на то, что несмотря на рост расходов на НИОКР и рост в разы новых технологий – и нанотехнологий, и компьютерных и биотехнологий – производительность труда продолжает падать, и прогнозы далеко не благополучные.

«Возникает вопрос, почему тот период, а он достаточно большой, развертывания НИОКР, новой промышленной революции на дал впечатляющих результатов? Мне думается, что здесь вполне уместно вспомнить Маркса и поговорить о его законе соответствия производительных сил уровню развития и характеру развития производственных отношений. Именно здесь как раз лежат главные ограничения, которые мешают научным разработкам, новым технологиям успешно реализовать себя в экономике. Действительно, если перевести это на более конкретный разговор, то речь идёт о том модель экономики спекулятивного направления, естественно, не позволяет обеспечить разворот необходимых финансовых ресурсов для поддержки и для распространения новых технологий», — считает учёный.

Фундаментальные ответы

Завершая пленарное заседания СПЭК-2019, Дмитрий Сорокин, член-корреспондент РАН, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ и научный руководитель ВЭО России напомнил, что как бы мы ни называли складывающиеся тренды – продолжением стагнации или выходом из кризиса – пока по официальным итогам 2018 года объем инвестиций у нас меньше уровня 2012 года в реальном выражении, обрабатывающая промышленность в условиях импортозамещения оказалась на уровне 2012 года, объем строительных работ – ниже уровня 2010 года, реально располагаемые доходы населения – меньше уровня 2010 года.

«Я хорошо помню статью в российской газете, в колонке, которую блестяще на мой взгляд ведёт Виктор Викторович Ивантер. И он чётко и ясно написал так месяцев 5 назад о том, что предлагаемые прогнозы и планы нашего развития не обеспечивают выполнение указа президента об обеспечении прорывного технологического и социально-экономического развития, — подчеркнул учёный. — Очень не хочется, чтобы все эти рассуждения, обсуждения и дискуссия свелись к тому, чтоб мы говорили об ошибках, которые допускают власть предержащие, политики и так далее. Хотелось бы, чтобы мы искали фундаментальные ответы на вопросы, искали то, о чём говорили сейчас последние выступающие, в закономерностях нашего бытия. Это для науки интереснее».

Новая структура предприятия

Георгий Клейнер, заместитель научного руководителя ЦИМИ РАН, член-корреспондент РАН

«Несомненно, что должна быть организована федеральная программа по реформированию предприятий. Рассчитывать на то, что они сами подстроятся, нет никаких оснований. Должен быть расширен спектр организационно-правовых форм предприятий. Тот спектр, который есть сегодня, явно не соответствует взаимоотношениям между собственниками, менеджерами, работниками и специалистами. К этому должны быть прибавлены формы, связанные с созданием самоуправляемых предприятий, так называемых коллективных форм. Из чего состоит внутренняя часть фирмы? Это сектор инновационных проектов, сектор организационных структур, сектор информационно-коммуникационных инфраструктур и сектор логистических и инновационных процессов. И вот эти 4 сектора сейчас не имеют своего отражения в структуре управления предприятия. Я предлагаю создать на предприятиях 4 офиса: проектный офис, процессный офис, объектный или организационный офис, и инфраструктурный или средовой офис. Эти 4 офиса должны как обручи-почки стягивать отдельные фрагменты деятельности предприятия, отдельные сегменты, отдельные направления, образовывая из предприятия целостную, сбалансированную и эффективную систему в гармонизированной внешней среде».

Экономика «успешных психопатов»

Яков Миркин, заведующий отделом международных рынков капиталов ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, д.э.н., профессор

«В США есть концепция того, что называется «успешный психопат». Это как бы нормальный человек с деспотическими чертами характера, победитель. Это главы корпораций, президенты. Если вдуматься, то модель коллективного поведения управляющего класса вполне ложится в эту концепцию успешного социопата. А какая экономика строится из этой модели коллективного поведения? Во-первых, это экономика не благосостояния – это экономика баррелей, мегаватт. В её основе – человек вороватый, нарушающий, манипулируемый, обрабатываемый. В итоге получается экономика наказания, которая полна нагромождений правил, экономика вертикали, сверхконцентрации, экономика огосударствления, стягивания в центр, и, в конце концов, это очень странная экономика, где рост полностью полагается на бюджет. Вот с кем-бы вы сегодня из промышленников не поговорили, речь не идет о внешних инвестициях, не о кредите, который дорог и малодоступен, а речь идет о преференциях из бюджета. Если вдуматься, это просто сумасшедшая модель роста, заранее обреченная на неудачу, потому что бюджет должен выдержать и пушки, и масло, и резервирование в огромном объеме, и инвестиции, и оборону, и социальные расходы».

Народ не понимает такую экономику

Виталий Третьяков, декан высшей школы телевидения МГУ, профессор

«Отсутствие возможности здравомыслящим взглядом понять то, что происходит в нашей экономике, раздражает людей. Следствие со всей очевидносьтю – это, конечно, запрос на социальную справедливость. Скромненькие попытки указать на эту проблему и ее нивелировать кажутся скорее циничными, лицемерными и ханжескими. Все больше и больше при росте популярности фигуры Сталина простыми людьми ставится вопрос о справедливости в нашей экономики сегодня. Когда люди, которые более всего критикуют советскую экономику, советский строй, советский режим, и особенно сталинский режим, извлекают лично для себя максимум прибыли как раз из того, что построено с помощью в том числе и этих рабов ГУЛАГа, как их называют, возникает вопрос: «А справедливо ли вообще, что вы владеете этим?». Это массовое ощущение и оно нарастает – желание этой глобальной справедливости общенационального масштаба, ощущение, что все в экономике построено не так, все построено под интересы совсем узкой группы людей, не какого-то среднего класса, не какого-то даже правящего класса, а узкой группы внутри этого правящего класса.

Понимание, куда мы идем, отсутствует полностью, отсутствует и в академической среде. Тот же самый вопрос стоит у людей. Они не понимают, что им делать в этой экономике?»

Академики зовут на Всероссийский экономический диктант

9 октября в России в третий раз пройдет акция Всероссийский экономический диктант. О том, зачем он нужен, какие вопросы там задают, об уровне экономической грамотности россиян рассказал Дмитрий Сорокин, вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН.

По данным опроса «Высшей школы экономики» за 2016 год, всего 2% россиян считают себя финансово грамотными, каждый десятый подписывает договоры, не читая, почти половина вкладчиков не понимает, что такое государственное страхование частных сбережений, треть населения не ориентируется на рынке финансовых услуг. Как вы считаете, изменилась ли ситуация сегодня? Как вы оцениваете экономическую грамотность россиян?

Два с небольшим года – слишком маленький срок, чтобы произошли какие-либо серьезные (статистические значимые) изменения в финансовой грамотности населения. Думаю, что, если повторить сегодня этот опрос, результат будет примерно таким же. Хотя, некоторые позиции вызывают недоумение: 98% опрошенных считают себя финансово неграмотными, но при этом 2/3 считают, что ориентируются на рынке финансовых услуг. А в принципе мне представляется, что уровень финансовой грамотности российского населения не выше и не ниже, чем в других сопоставимых с нами по уровню экономического развития странах. У тех, кому от 20 до 40 лет, – она повыше, а у тех, кому за 60, – пониже. При сопоставимом уровне образования.

В чем польза и миссия Всероссийского экономического диктанта? 

Я думаю, что миссия экономического диктанта, это донесение до его участников понимания, что наличие определенного уровня экономических знаний – одно из важнейших условий личной защищенности. Может быть, ее можно сформулировать так: «Экономический диктант: проверяем себя на прочность».

Что касается пользы Диктанта, то она различна для организаторов и участников. Для Вольного экономического общества – это выполнение одной из заложенных с начала его создания функций – способствовать народному экономическому просвещению. Для экспертного экономического сообщества результаты экзамена дадут материал для понимания того, насколько активное население обладает экономической грамотностью. Для участников – возможность проверки своих экономических знаний. Ну а в целом – это еще одно мероприятие, привлекающее общественное внимание к экономическим вопросам.

Вокруг чего будут сосредоточены основные вопросы Диктанта-2019? 

Думаю, что вопросы мы сосредоточим на экономической истории нашей страны, основных экономических процессах, которые сейчас наблюдаются и на тех практических вопросах экономической жизни, с которыми сталкивается каждый из нас.

Можно ли подготовиться к Диктанту? Что бы вы посоветовали участникам акции?

Почитайте в СМИ об экономических событиях. Столкнетесь с непонятными терминами – посмотрите их объяснения в интернете. Там же найдете ответы на главные вопросы экономической истории страны. Но, главное, помните: это не экзамен, где важно получить отметку. Это самопроверка ваших экономических знаний. После того как результаты будут опубликованы, каждый сможет увидеть, в какой области ему этих знаний не хватает и соответственно заняться их пополнением.

Какую одну книгу вы бы порекомендовали тем, кто хочет понять, как устроена экономика, но не знает с чего начать? 

Вы спрашиваете о человеке, который хотя и окончил среднюю школу, но ничего не знает о том, как устроена экономика? Видимо, он совсем не интересовался таким школьным предметом, как обществознание. Если это так, то пусть и купит школьный учебник по обществознанию для старших классов и почитает соответствующие разделы. Но с другой стороны, к сожалению, не могу назвать популярную книгу о том, как устроена экономика и при этом написанную в увлекательной форме. Нет и соответствующих журналов. В связи с этим хочу напомнить, что в 1929-м году руководством СССР было принято решение о массовом издании популярных журналов для молодежи по науке и технике. Это было связано с необходимостью привлечения кадров для технологического обновления страны. Люди старшего поколения помнят такие журналы «Знание – сила», «Техника молодежи», «Радио» и другие. Они были не только массовыми, но и доступными практически для любой семьи. Их выписывали, читали и увлекались техническими специальностями. Боюсь, что если сейчас такой журнал будет создан, то массовым из-за своей цены и доходов населения он не станет. Пример: интереснейший по содержанию и увлекательный по форме журнал «Знание – сила». Многие его сегодня покупают?

К тому же сегодня особенно для молодежи чтение текстов на бумажных носителях – не самый популярный вид времяпрепровождения. Хорошо бы кто-нибудь попытался устроить такой увлекательный массовый экономический ликбез через популярные в молодежной среде социальные сети. Конечно, это потребует очень больших творческих усилий и средств, но другого пути я не вижу. Может, мы обсудим эту идею на очередном Президиуме ВЭО?

Никита Масленников: «Когда невозможно оценить перспективы и потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать?»

Никита Масленников,
ведущий эксперт Центра политических технологий

На российскую макродинамику сильно влияет состояние глобального хозяйства. Никто не отменял мировой экономический цикл. Можно надеяться на то, что действия регуляторов —  центральных банков и минфинов —  позволят еще оттянуть наступление новой рецессии, но насколько? Это большой вопрос, потому что резервов, ресурсов для упреждающей антициклической политики уже почти не осталось.

И есть еще другой процесс, гораздо более существенный и системный.  Дело в том, что мировая экономика в целом меняет свою структуру. И мы сейчас видим признаки того, что вагончик тронулся, что старая система международного разделения труда, организации международной торговли, прямых инвестиций, трансфера технологий и т.п. – она уже себя изжила. Мы видим резкое усиление позиций азиатско-тихоокеанского региона – он становится новым центром силы для мирового хозяйства. А там не только «азиатские тигры» и «драконы» во главе с Китаем и Индией, там Япония, там Австралия, США, наконец. Экономический мир должен переходить к движению в новой колее. Но ширина ее не известна, и будет ли она общей для всех? Отсюда и нарастание торговых и прочих дисбалансов, сопровождаемых тарифно-таможенными «войнами» и проч.

Плюс надвигается новая индустриальная революция. Появляются всевозможные блокчейны, криптовалюты, 3D-печать, искусственный интеллект, экосистемы и многое другое – по сути некий новый комплекс фундаментальных условий экономической жизни. Его глубокое укоренение – реальная перспектива ближайших 10-15 лет. При этом индустриальная революция отнюдь не сводится только к новым технологиям. Много важнее изменения самих смыслов традиционных видов экономической деятельности. Мы видим, что сейчас происходит в финансовом секторе, как под напором финтеха он в буквальном смысле перезагружается. Перезапуск переживают и нефинансовые бизнесы. Мир меняется.

Все  в нем идет быстрее, даже не в количественном, а в качественном смысле. И пока на этом фоне мы выглядим не слишком выразительно. Наша сегодняшняя доля в мировом хозяйстве по паритету покупательной способности на уровне где-то  2,7-2,8%. По текущим валютным курсам (оценка МВФ на 01.12.2018) – с 1,98% глобального ВВП на 11-ом месте.

Если мы хотим войти в первую пятерку мировых экономик, наша модель развития должна стать другой. Потому что разница между нами и Германией – это ни много  ни мало полтриллиона долларов. Можем ли мы наращивать ВВП с темпом 3% плюс, чтобы догнать Германию? Но ведь и она не будет стоять на месте. Кроме того, нам в затылок уже дышит Индонезия. Многие страны из развивающегося мира могут вполне нас оттеснить, потому что мы никак не растем – 0,5% в первом квартале 2019 года и 0,7% в январе-июне, — а они показывают по 5-7% в год.

И поэтому возникает большой  вызов. Быть в топ-5 можно лишь с другой экономической структурой. Восстановительный рост после кризиса 2015-2016 годов в 2018-м уже завершился, несмотря на рекордный в том году показатель 2,3%. По прогнозу МЭР, темпы роста экономики до 2024 года должны более чем удвоиться – с 1,3% в текущем году разогнаться к 2022-2024 годам до скорости 3,2-3,3%. Однако экспертные расчеты официального оптимизма не разделяют. В частности, Центр развития НИУ ВШЭ 2020-2023 годы видит лишь в диапазоне роста 1,7-1,9%, при этом планка в 2,2%, по оценкам, может быть взята только в 2025-м. А по расчетам ЦМАКП, учитывающим и влияние возможной новой мировой рецессии, темп роста российской экономики затормозит до 0,2-0,5% в 2021 году и до 0,5-0,9% в 2022-ом.

Совершенно однозначно, что мы с ответом на текущий исторический вызов явно запаздываем, хотя примерно понимаем, какая должна быть логика перехода к новой модели.

По «классике» государственная регулятивная практика состоит из трех блоков – монетарного, налогово-бюджетного и структурного. Общемировой тренд – существенное усиление роли последнего, когда через структурные реформы устанавливаются новые долгоустойчивые правила экономической «игры» для всех участников.

У нас более-менее отработана монетарная политика. И, кстати, наш ЦБ с начатым переходом к нейтральной ключевой ставке в интервале 6-7% как раз в русле намерений и действий коллег по «мировому цеху». В определенном смысле мы лидеры: скажем, по проникновению финансовых технологий входим в топ-3 в мире. Это не единственная сфера, где мы можем похвастаться, что не хуже других. В лучшую сторону отличаемся бюджетным профицитом, но в этом году налогово-госрасходная составляющая сыграла откровенно проциклическую роль и ускорила торможение.  С повышением НДС мы потеряли два квартала с точки зрения разгона инвестиций,  а полгода в современных экономических условиях – это  очень большой срок. К тому же и догоняющий рост госрасходов в рамках нацпроектов может усилить инфляционное давление и добавить забот денежным властям.

А структурные реформы мы так и не начали. Эти меры еще с 2015 года постоянно описывались в целевых сценариях, и, тем не менее, каждый год мы отдаляемся от их реализации. И понятно уже, что отстали. При этом сложившиеся структурные ограничения  фатально сказываются на качестве экономики. Вклад инвестиций в прирост ВВП в прошлом году снизился почти вдвое – с 1,1 п.п. до 0,6 п.п.; вклад потребления населения – почти на треть – с 1,7 п.п. до 1,2 п.п.

Потенциальный выпуск снижается под напором целого ряда факторов. Прежде всего, у нас демография отвратительная. В этом году мы уже потеряли 149 тысяч человек. Снижается производительность труда, которую мы толком-то и не имели. То, что поддается статистическому учету, показывает, что по этому показателю мы отстаем в три-четыре раза от развитых экономик. Это, конечно, следствие качества производственных мощностей.  Но не только. Вклад некоторых компонентов в совокупную факторную производительность практически нулевой. По человеческому капиталу, например. А это навыки, это компетенции, это качество рабочей силы, это, в конце концов, желание работать. На котором сказывается и обеспеченность зарплатами.  С 2013 года у нас падение реальных располагаемых доходов: даже рассчитанное  по новой методике, оно составляет 8,3%. Людям, извините, стрёмно напрягаться лишний раз в рамках формальной занятости.

Снижение качества экономического роста иллюстрирует еще целый ряд макронюансов. Везде в мире 60% ВВП создают малые и средние предприятия. У нас более-менее реальная цифра — это 21%. С  2014 года  показатель каждый год прирастал на 0,6-0,7%,  иногда даже на 0,9%. В 2018-м как отрезали – водораздел,  всего 0,3%.  То есть, темпы вклада малого и среднего бизнеса в ВВП сократились в 2-2,5 раза.

Доля высокотехнологических секторов в ВВП в 2018-м сократилась – не намного, на 0,3%, но она не выросла. Высокотехнологичный экспорт снизился за год на 17,6%. Притом, что у нас в этой сфере есть достижения. Выручка наших внутренних IT-шников составила более 16  миллиардов долларов.  Из них около 10 миллиардов – это экспорт. То есть, российские софты пользуются спросом там, а здесь они не внедряются.

Рост нашей экономики спотыкается о качество институтов, о «барьер комфортности» деловой среды. По соответствующим показателям рейтинга Doing Business мы в лучшем случае где-нибудь в конце мировой первой сотни. Причем прогресса в этой сфере особого нет. Если раньше погоду определяла эпидемия рейдерский захватов, то теперь распространяется пандемия уголовных преследования в связи с обычными арбитражными разбирательствами. При этом процесс начал набирать силу после того, как объявили амнистию капиталов.

А это и есть пресловутый инвестиционный климат, который является сегодня главным ограничением. Стимулирующий инвестиционный климат  — это когда я хочу работать, когда понимаю, что могу получить свою маржу. А когда  невозможно оценить перспективы и еще потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать? Реальные мотивации к повышению активности частного капитала трудно различимы на фоне возведенных по этому поводу монументальных вербальных конструкций. Недавно вот мы услышали крик души главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной, указавшей, что монетарными мерами – снижением ключевой ставки или другим инструментарием денежной политики – структурных проблем не решить.

Для этого требуется, прежде всего, установление понятных правил и принципов функционирования деловой среды. Понятно, что декларация о пресловутой «регуляторной гильотине»  появилась не от хорошей жизни.  Но ее «очищающий нож» все никак не опустится: с виртуальной «плахи» норовят убрать целые пласты ведомственного нормотворчества. А предпринимателям так и не понятны перспективы распространения неналоговых платежей, условий доступа к сетям, тарифов инфраструктурных монополий. Да и с запуском модели индивидуального пенсионного капитала сколько лет не могут решить! А это как раз структурная реформа. Без пенсионных накоплений коэффициент замещения через десять лет снизится чуть не до 20% с нынешних 30%. Можно ли выживать на такие деньги? Запуская проект, предприниматель должен учитывать динамику издержек на ФОТ и соцстрах, представлять уровень социальной напряженности через 5-6 лет. Он должен понимать, какие налоговые льготы получит в случае софинансирования пенсионных накоплений своих работников – ведь, по сути, это инвестиции в человеческий капитал. Но – молчание было им ответом…

Нацпроекты, это, конечно, хорошо. Но чтобы они заработали, в их исполнение должен быть вовлечен бизнес. Все вроде верно: проектный подход – это как раз по-бизнесовому, это должно быть понятно предпринимателям.  Но тогда как им объяснить, почему на начало второго полугодия уровень кассового исполнения нацпроектов составлял всего 32,4%.  Кроме того, совместное нацпроектирование – это регулярные коммуникации, постоянный диалог сторон, совместный контроль за исполнением.  По-другому никак не сработает. По факту же, до сих пор не могут принять закон о соглашениях по защите и поощрению капвложений, который в нынешней редакции, кстати, тоже не свободен от рисков расширения сферы «ручного управления».  А это отнюдь не общестимулирующий инвестиционный климат: вроде все в конкуренции равны, но кто-то будет еще равнее.

Сколько еще мы можем проехать на инерции, без структурных реформ? Сроку у нас – до начала следующей мировой рецессии, которую, по прогнозам, стоит ждать или уже в конце 2020-го или в первой половине 2021-го.  Если продолжим движение по накатанной, провалимся сильнее, чем остальной мир. Поэтому для нас вызов с темпами роста экономики связан еще и с глобальным контекстом.

Как вариант, мы можем в очередной раз предъявить рост, сходный с тем, что был в 2018-м. Но тогда рекорд был достигнут в результате накачки анаболическими стероидами: строительство Крымского моста, досрочное введение СПГ Ямал, значительный объем гособоронзаказа (часть затрат на вооружение оценивается как инвестиции). Можем, конечно, что-нибудь подобное выдать, начав, например, нормально финансировать нацпроекты. Но такого рода стимулирование в отрыве от перезапуска деловой среды –не органический, не естественный рост. А это значит, что мы из кризиса будем выходить с еще большим напряжением. И снова вернемся в 2019 год и будем думать, какие же еще структурные реформы записать в очередной целевой сценарий.

С начала года экономика растет темпом ниже даже довольно скромных официальных ожиданий. Корректировка экспертных прогнозов пока на «медвежьей» траектории – в среднем около 1%. Тем важнее усилия второго полугодия, обеспечивающие эффект-2020, когда возвращение в интервал 1,5-2,0% вполне возможно. Для этого требуется продолжение плавного смягчения денежно-кредитных условий при тщательном учете проинфляционного давления бюджетных эмиссий, включение госрасходных и нацпроектных стимулов и, конечно же, реанимация структурной повестки, обеспечивающей комфортные перемены в нынешнем резко-континентальном инвестклимате.

Сергей Бодрунов: «Финансовый капитал — глобальная угроза цивилизации»

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, д. э. н., профессор

«Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». Известное присловье из житейской мудрости. На самом деле — где легче, проще добыть желаемое («лучше» — с точки зрения количества прилагаемых для получения желаемого усилий). Естественно, в рамках «окна текущих возможностей». Природа вообще всегда идет по самому простому, минимально «затратному» пути (в рамках ее «окна возможностей» — природных законов и возникающих преград). Выживает то, что менее «затратно». И не использует «лишнего». Древний человек — существо исходно природное — добывал еду, чтобы съесть, а не накопить. И шкуру, чтобы укрыться от ветра. А не две. Столько, сколько надо. По потребности. И эти потребности не простирались далее горизонта «здесь и сейчас». Потом сообразил, что на разные коллизионные случаи должен быть запас. Стала быть осознанной им эта новая потребность. И стал он добывать несколько больше, чем требовалось на текущий момент. Потом он понял, что какие-то продукты он может получить в излишке (что-то у него проще, лучше/быстрее получается, чем у других, к примеру), зато каких-то ему не хватает, но — они есть у соседа. И возникла мена, меновая торговля. Простая поначалу — менялась, условно, одна рыба на одну шкуру (предполагаем, что их «ценность » в тот момент была эквивалентной). Потом некто гениальный изобрел возможность что-то обменять неэквивалентно — и, о чудо, получить не одну шкуру за одну рыбу, а две! За те же усилия по добыче одной рыбы! Вот тут ему масть и поперла! Появилась «незаработанная» «прибыль». С развитием меновой торговли появился (был изобретен) денежный эквивалент стоимости продукта/товара. Вкупе с возможностью неэквивалентного обмена возникла и возможность аккумулировать прибыль в денежных единицах. Но — торговля развивалась. У разных народов/племен/родов появлялись разные денежные единицы. Устанавливался в процессе торга «валютный» обмен и «валютный курс». И самым простым способом аккумулировать прибыль стал — добывать ее в процессе мены «валют». А «вложение» аккумулированной «валютной прибыли» в «валютный обмен» — получение уже «денег из денег» (что существенно проще с точки зрения количества усилий по добыче/производству и его последующей реализации) — еще выгоднее. К этому стоит добавить изобретение связанного с этим процессом займа под «процент», аккумулирование «прибыли будущего» (здесь нетрудно разглядеть оплату — первоначально — трудового времени, которое надо бы потратить на добычу/производство эквивалента «занимаемого», а затем — уже и «сверхэквивалента»!). Получило развитие, в силу большей простоты аккумулирования прибыли (по сравнению с «производством» здесь меньше «транзакций»), ростовщичество. Как финансовый институт. Проникающий во всё жизнеустройство. И несправедливый по своей сути. И строящий общество на несправедливой основе. И подчиняющий себе прочие институты общества. И имеющий большие шансы развития и пенетрации, чем производство. «Изгнание торговцев из храма» Христом — не о торговле, а о ростовщичестве. В Древней Иудее оно не просто получило предельно оформленное развитие, но и через религиозно-государственное управление внедрено было в быт едва ли не как «указание сверху»! В Храме нельзя было жертвовать неподходящее» животное (а жертва была обязательной по религии!), если оно не было одобрено «специальными людьми», которым иерархами Храма предоставлено было такое право. А не одобрено — купи «проверенное», здесь как раз есть — бери. Вот прямо в Храме. И плати. Втридорога. С прибылью — известно для кого. А уж введение специальной храмовой «валюты» (только ее можно было жертвовать, а денежная жертва (если не сикль (ныне — шекель), то хоть лепта) тоже была обязательной, даже введены были специальные «тарифы» — от кого и сколько…) — это уже вообще гениальное изобретение древних иудейских финансистов! Древний иудей, идя в Храм (что тоже было, конечно, обязательным!), был обязан менять ходившие «бытовые» деньги на храмовые. А «курс» устанавливали менялы (их «офисы», меняльные конторы, были тут же, в Храме), которые и ссудить могли тут же — под «процент». Ростовщичество как явление, проникшее в государственнно-религиозный институт управления обществом и будучи им поддержанным, стало подменять собой истинное содержание и смысл религиозных установлений. Оно издревле рассматривалось как непроизводительный (и потому — несправедливый!) вид деятельности. Ведущий к тому кризису, о котором ниже. Потому и восстал Христос — возможно, первым явственно осознал губительность этого явления для цивилизации…

В Европе ростовщичество распространилось в Средние века, с купцами, использующими разрастающийся финансовый институт, и с рассеиванием иудейских общин с их традиционным видом финансовой деятельности, и полностью изменило лицо европейской культуры и общественного уклада. Именно этот финансовый институт дал возможность старта капитализму как новому общественному строю. Однако на начальных этапах извлечение прибыли шло преимущественно через производство продукта и его обмен, «инвестиции» должны были (вынуждены были) пройти сложный путь производства/обмена. Финансовый капитал был необходимым подспорьем в этом процессе. При этом, еще раз подчеркнем, преимущественную роль играл производительный, промышленный капитал. Почему? Потому что первичной была потребность растущего общества (острая!) в продуктах, товарах — надо было «одеться и накормиться», что и дал возможность сделать возникший на базе этой потребности изобретенный человечеством индустриальный способ производства. Породивший капиталистическое — по Марксу — (и индустриальное!) общество. Однако с развитием капиталистических отношений роль финансового капитала росла. Финансовые транзакции — самый простой и быстрый способ извлечения/аккумулирования прибыли. Стремительный рост промышленного производства
формировал потребность общества в развитии финансовых технологий. Появились кредитные организации и соответствующий инструментарий. При этом развитие финансирования как института, финансовых инструментов и технологий, в силу
более быстрой оборачиваемости «объекта», осуществлялось более быстрыми темпами, чем развитие производства, требовавшего больше затрат и операций
для извлечения прибыли. При этом для своего существования монетизированный эквивалент не мог обойтись без «реального сектора» — в конце концов, люди не едят же деньги и не одеваются в купюры… Происходил удивительный процесс.
Финансы, будучи первоначально встроенными в процесс производства продукта, постепенно превратились в силу своей природы в равноценный, а затем — в превалирующий элемент производства, уже, в свою очередь, встроив — и то только в необходимых случаях! — производство в процесс извлечения прибыли. Почему? В силу двух вещей. Одна из них — указанная выше более простая/быстрая/эффективная форма аккумулирования прибыли. А вторая — сама эта прибыль как результат финансовой деятельности. Капиталист — не что иное как «добыватель»/производитель в конечном счете не сапог или огурцов, а прибыли — в виде сапог, огурцов, неважно чего, и (проще всего!) в денежной форме (а тут как раз и банки/фининструменты все более развитые под рукой!). «Накопил — и машину купил» — это лишь часть (советская!) формулы капитализма, начиная со второй половины XIX века. Новая формула — «Д-Т-Д» (неважно, просто Д или Д’, главное — уже не деньги как посредник между товарами, а наоборот!)! Отсюда — тренд выдавливания производительного капитала (более сложно устроенного и «добываемого») финансовым. Подчинившим себе на современном этапе «производственный капитал. Но и промышленник-капиталист всегда ищет, «где глубже». В поиске добывания максимума прибыли он минимизирует издержки; он будет, однажды научившись (освоив в производстве), делать некий продукт (понеся на первом этапе внедренческие затраты) без изменений (без допзатрат,
«снимая сливки» (о гуру-маркетолог Котлер!) до тех пор, пока будет достигнут предел рынка данного изделия (насыщение/удовлетворение потребности),
а потом только — станет делать усовершенствование продукта либо новый продукт, то есть «расширяя» рынок для себя. Почему он вынужден делать инновации?
Потому что иначе не расширить рынок и не получить прибыли. [Кстати, отсюда следует несостоятельность постиндустриалистского «отказа от производства» и подтверждение нашего тезиса о сохранении его (в качественно новом виде) в качестве основы нового индустриального общества второго поколения.] Этот тренд особенно интенсифицируется начиная с конца XIX века, что отразили в своих работах Гильфердинг, Ульянов и др.; в настоящее время доминирование финансового капитала над капиталом реального сектора получило название финансиализации. Причины и содержание этого процесса, однако, как правило, не раскрываются, дается лишь его количественная характеристика. Однако следует
понимать, что, поскольку аккумулирование прибыли осуществляется в денежной (наиболее, в силу простоты транзакции, ликвидной) форме, обеспечивающей
повышение эффективности инвестиций (перелив капитала, обмен и т. п.), — при достижении пределов насыщения рынка (удовлетворения реальных потребностей), но при неизменном сохранении «желания» капиталиста получать прибыль происходит изменение характера/типа удовлетворения потребностей и вида рынка. Вместо рынка покупателя/потребителя (формирующего преимущественно реальные потребности) формируется и все более растет рынок «продавца», который в целях создания для себя новых рынков начинает влиять все более активно на предпочтения потребителя (в том числе — стимулируя формирование и расширение
потребностей симулятивных!). Меняется характер отношений потребитель — рынок — производитель. Меняется даже зримо — к примеру, тип оповещения потребителя о товаре (с информационного — «где-что-почем» — до внедрения мысли, что без этого вввау-товара (чаще всего — как раз симулятивного) потребитель едва ли не помрет!). Именно так стимулируется возникновение и развитие другого типа потребностей — уже все более симулятивных, что привело ныне (и не могло не привести!) к их превалированию в современном «ВВП». Особо отметим, что причины доминирования финансового капитала обусловлены не только его собственной природой (в частности, описанными выше особенностями, предельно высокой реадинесс-способностью и др.), но и развитием, как ни покажется странным (но, конечно, только на первый взгляд), производственного сектора — в частности, созданием качественно новых технологий (и их активным применением в финансовой сфере как отклик на ее собственные потребности) и иными трансформационными процессами, вытекающими из прогресса технологий, с одной стороны, и этим прогрессом обусловленные, с другой (каковые финкапитал,
как наиболее «простонырливый», активно использует — и с лучшим для себя результатом!). Заметим, что в древнем обществе не было активного инновационного процесса. Тысячелетиями повторялось одно и то же — пока не была изобретена прибыль. Инновации — ответ на требование удовлетворения все более возрастающих потребностей, удовлетворение которых, как я писал уже не
раз, через феномен осознания создает новые, все более расширяющиеся потребности. Описанный выше механизм формирования финансового института
для получения прибыли активно содействовал развитию института инновации, придавая ему постоянное ускорение. Как отклик на расширение «потребности» в прибытке! Вспомним «ускорение НТП»! Откуда оно взялось? С чего это вдруг НТП возник, да еще и «заускорялся»? Вот именно «с этого»! При этом развитие инноваций, ускорение их внедрения создает предпосылки для «поддержки» ими других процессов — в частности, через инвестиции (в погоне за прибылью) — в сам инновационный процесс, создавая описанный нами ранее эффект «ускорения ускорения» НТП и время от времени переворачивая общество, формируя периодически новые технологические уклады. Сейчас современные технологии стремительно формируют новый техуклад, и в это дело «ускорение ускорения» инноваций дает основной вклад. Именно поэтому данный процесс является одной из базовых отличительных черт НИО.2.

Что несет нам растущая финансиализация экономики, да и всего нашего житейского уклада? Как писал Ломоносов, ежели где-то что-то прибавится, то где-то что-то отымется. Финансовый капитал, да и капитализм по своей сути в целом, требует постоянного получения дохода. То есть получения чего-то из чего-то. Тут — два пути. Симулятивный — из «воздуха» (как бы): дериваты и пр. бррр. Конец
любой такой оторванной от реального продукта истории ясен и печален. И кстати, не так давно опробован. Второй путь — расширение производства (экстенсивно либо интенсивно — в количестве и/или в качественном отношении). То есть — создание продукта не из ничего. А из чего? Где «отымаем»? У матушки-природы, ресурсами называется. И, учитывая а)характер/тип существующих общественных
отношений (да, да, фактически везде — кап-кап-капиталистических…), а также б) тип становящихся превалирующими потребностей (симулятивных), мы (человечество!, звучит гордо, йес! — гордо ли?) перелопачиваем природный ресурс не просто на удовлетворение реальных потребностей общества, но — все больше — на дерьмо, сорри!.. При экономии на утилизации, рециклинге и т. п. То есть растущая финансиализация, отражая сложившиеся к настоящему времени общественно-экономические реалии, способствует — в силу опять же своей природы — ускоренному движению цивилизации к вселенскому кризису, по сравнению с которым «общий кризис капитализма» покажется философской игрушкой. Именно поэтому ВОЗНИКЛА настоятельная, уже жизненно важная и непреходящая потребность в «ограничении капитализма», рационализации
потребностей общества и способов их удовлетворения, переходе (при сохранении и развитии индустриального способа производства для удовлетворения реальных потребностей людей и отказе от наращивания потребностей симулятивных (соответственно, от категории прибыли, в качестве современного механизма «добычи» которой и используется финансиализация!)) к НИО.2 и последующему
ноообщественному устройству (где не будет потребления «лишнего», и — вот-вот! — прибыли (как потребности, симулятивно возросшей из возникшей в древности и преодолимой (за счет техпрогресса) на нооэтапе потребности человека иметь обозримый запасец на всякий случай!..)).

Важное примечание. Доминирование финансового капитала в России после развала СССР — основная, глубинная причина состоявшейся деиндустриализации. Отсюда — требование ограничения финансового капитала как фактор реиндустриализации, необходимой для перехода к НИО.2. Это — к тому, ЧТО должно быть главным в нашей промышленной (!) политике, если мы хотим добиться перелома в технологической модернизации нашего хозяйства и экономического лидерства в будущем. Еще один важный аспект. Не следует понимать призыв к ограничению финансового капитала как отказ от него немедленный. Финансовый капитал
сегодня — не только создатель фиктивных благ и фиктивных потребностей, но и акселератор создания и других, реальных (что называется, поневоле, вынужденно — не может он существовать без производства!), во всех остальных сферах экономики. Поэтому правильнее понимать на данном этапе это ограничение как «переформатирование» механизмов его использования (от превалирования к «сервисной» роли) в целях возврата его к исходной функции — поддержке развивающегося новоиндустриального сектора и акселератора тем самым нашего включения в четвертую индустриальную революцию.

Наконец, еще один важный аспект проблемы. Финансовый капитал, его непрерывный рост как концентрированное выражение «потребности» капитализма
(в Марксовом понимании) в непрерывной «добыче» прибыли, требует, как показано выше, непрерывного расширения рынка, создания потребности получать и сбывать продукт снова и снова. Но расширение экстенсивное ограниченно, а интенсивное — не слишком выгодно. Тогда возникает соблазн расширить рынок не за счет освоения новых пространств или новых изделий, а путем «утилизации»,
уничтожения созданного/накопленного. Особенно если это «выгоднее», чем «расширение рынка» указанными выше способами. Чувствуете? Вот — дыхание
грозы! Выгоднее уничтожить — капиталист уничтожит. Отсюда — война как зачистка пространства для новых рыночных экспансий (стоит вспомнить:
война как самый жесткий тип разрешения политических противоречий, а политика — как концентрированный интерес экономики… А экономика — как общественный механизм удовлетворения потребностей… Чьих — при капитализме, в числе основных? Капиталиста. В чем? В прибыли…). И еще — чем мощнее сила финансового капитала, тем проще его реципиентам представляется такой
выход. В настоящий момент — ситуация становится критической: либо — победа финкапитала и «расчистка» (в той или иной, в том числе — военной, форме), либо (через техпрогресс и «параллельное» осознание необходимости упомянутого ограничения (нооэлементы — наука, культура…)) будут найдены способы его ограничить и сформировать НИО.2.Сергей Бодрунов.

1...131132133...181Страница 132 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"