Суббота, 27 июля, 2024

Острая персональная недостаточность

Изображение от Freepik.

За последние шесть лет рынок труда пережил серьезную трансформацию: уровень безработицы сократился на 20%, а зарплаты выросли более чем на треть. В ближайшие годы экономика будет испытывать дефицит кадров. Президент поручил правительству до 1 сентября разработать новый национальный проект «Кадры». Предполагается, что он заложит систему планирования и управления кадровым обеспечением.

Кого не хватает

С учетом демографических вызовов в ближайшие годы экономика России будет испытывать высокую потребность в кадрах и даже их дефицит, заявил президент РФ Владимир Путин на съезде Федерации независимых профсоюзов России в начале апреля. Ранее в интервью «РИА Новости» он отмечал, что для решения проблемы бизнес должен повышать производительность труда, снижать количество работающих на тех участках, где это возможно, и внедрять современную технику.

Сегодня нехватка кадров — один из факторов, который может привести к замедлению экономического роста и развития в целом. «Если шесть лет назад мы рассматривали обеспечение трудоустройства в первую очередь с точки зрения его социальных эффектов, то сегодня эта работа приобретает буквально стратегический характер. За минувшие шесть лет рынок труда прошел серьезную трансформацию. Уровень безработицы снизился на 20%. Уровень заработной платы в реальном выражении, за вычетом инфляции, возрос более чем на треть», — рассказала вице-премьер Татьяна Голикова на межрегиональном совещании «Кадры. Время возможностей».

Сейчас правительство формирует структуру нового нацпроекта «Кадры». В нем будет предусмотрено ежегодное обновление прогноза рынка труда на пятилетний период, исходя из потребности экономики в кадрах с учетом темпов производительности труда. Первый прогноз ожидается в конце этого года. Министр труда и социальной защиты Российской Федерации Антон Котяков на том же совещании отметил, что в перспективе до 2030 года в экономике будет на 2,4 млн рабочих мест больше по сравнению с 2022 годом. Наибольшая потребность прогнозируется в обрабатывающих производствах, транспортировке и хранении, IT, научной и исследовательской деятельности, здравоохранении и социальном обслуживании. Также к 2028 году предстоит подготовить около миллиона специалистов рабочих профессий.

Цифры дефицита

По итогам 2023 года в России дефицит кадров составлял 4,8 млн работников, по оценке Института экономики РАН. Особенно не хватает массового персонала, включая водителей и продавцов. В середине прошлого года Татьяна Голикова отмечала, что на одного опытного соискателя в производственной сфере приходится 10 вакансий. По данным hh.ru на начало года, дефицит кадров сохраняется в самых массовых сферах: рабочие, производство, продажи, розница, транспорт и строительство. Нехватка персонала ощущается также в сельском хозяйстве и автобизнесе. При этом активнее всего растет спрос на специалистов в сфере финансов, маркетинга и информационных технологий.

Как привлечь «синих воротничков»

На подготовку специалистов рабочих профессий для различных отраслей экономики и промышленности направлен федеральный проект «Профессионалитет». Он предполагает тесную кооперацию образовательных учреждений и предприятий реального сектора. В ближайшее время в рамках проекта предстоит обновить образовательные программы для авиа- и судостроения, фармацевтики, электроники, ОПК и других отраслей. По данным Минпросвещения, за два года реализации проекта создано 220 кластеров, которые включают более 900 образовательных организаций по всей стране по 24 приоритетным для развития экономики отраслям. К следующему учебному году количество кластеров увеличится до 370. «Мы работаем над тем, чтобы расширить проект и на остальные специальности — на всю систему среднего профессионального образования», — рассказал министр просвещения Сергей Кравцов.

Один из модулей федерального проекта включает в себя экскурсии на заводы. У школьников есть возможность познакомиться с современным производством и узнать о перспективных профессиях в сфере промышленности. В этом модуле участвуют уже около 10 тыс. предприятий.

В начале 2000-х годов после 9-го класса в колледж шло не более 12%, к 2023 году — уже около 60%. После 11-го класса среднее профессиональное образование выбирают около трети учеников. По итогам 2022 года более 70% выпускников колледжей и техникумов нашли работу.

Сотрудничество вузов и предприятий реального сектора помогает сблизить образовательные и профессиональные стандарты. Например, «Росатом» для обеспечения кадрового потенциала выстроил целую экосистему по подготовке сотрудников: «школа — колледж — вуз — компания». «Мы готовим кадры не только для себя, но и для наших городов присутствия, проводим раннюю профориентацию в школах», — рассказала заместитель генерального директора госкорпорации Татьяна Терентьева в ходе онлайн-марафона федерального этапа всероссийской ярмарки трудоустройства «Работа России. Время возможностей». До 2030 года «Росатому» необходимо около 350 тыс. новых сотрудников: инженеров, технологов, конструкторов, IT-специалистов и других.

Более 500 предприятий-партнеров у карьерного центра МГТУ СТАНКИН, в основном это предприятия ОПК. Как отметила директор Центра карьеры вуза Гулия Кобиашвили, это позволяет университету корректировать образовательные программы, чтобы они соответствовали вызовам рынка труда.

Отцы и дети

Однако подготовить «синих воротничков» и других специалистов для производств мало — их надо удержать. Как показало исследование брендингового агентства Makelove, запросы рабочих не ограничиваются только зарплатой. Так, у профессионалов старшего возраста консервативные взгляды, поэтому им важны традиционные ценности, стабильность, взаимовыручка. Молодежь же часто считает, что работать на производстве — это не модно, там все устарело, консервативность их отталкивает. Предприятия стараются бороться с этими стереотипами и говорить с молодыми людьми на одном языке. Например, холдинг «Евраз» снял комедийный сериал «‎Короче, Евраз», в котором два молодых человека устраиваются работать на завод и показывают на реальных ситуациях, как устроена внутренняя жизнь предприятия.

Не только зарплата

Одна из самых дефицитных профессий сейчас — IT-специалист, причем не хватает профессионалов с опытом. В Минцифры в прошлом году дефицит оценивали в 500–700 тыс. человек. Компании по-разному пытаются решать эту проблему. Как показало исследование НИУ ВШЭ, 43,7% из тех, кто столкнулся с нехваткой айтишников, повышают квалификацию работников собственными силами. Еще 37,4% прибегают к аутсорсингу, 30,9% направляют своих сотрудников на курсы, 21% нанимает студентов на стажировку и практику, 19,6% предлагают более высокую зарплату.

Как показал опрос рекрутинговой компании Get experts, зарплатные ожидания многих IT-специалистов превышают возможности работодателей в 1,5–2 раза. «Из-за того, что поиск нового специалиста стал более затратным и долгим процессом, компании уделяют больше внимания удержанию сотрудников и готовы предлагать им повышение зарплат и перевод на удаленный или гибридный формат работы. Нередки случаи, когда работники, получив возможность работать удаленно, в том числе из-за границы, соглашаются остаться на прежнем месте без повышения зарплаты. В связи с этим крупные компании сейчас активно прорабатывают нюансы юридического оформления такого формата взаимодействия», — рассказала менеджер направления «Информационные технологии и телекоммуникации и финансовые институты» Get experts Анна Пантелеева.

Приходится повышать

Большинство работодателей (59%) считают решением проблемы дефицита кадров именно повышение зарплаты, показал опрос hh.ru. «Что важно отметить, это происходит без какой-либо связи с ростом производительности труда. Для экономики это, мягко говоря, не очень хорошо. Я бы назвала это одной из главных болей бизнеса и экономического блока, поскольку получается замкнутый круг: экономика развивается, компаниям нужны люди, людей нет, в итоге бизнес вынужден переплачивать, залезая в пустой карман. Эта история не способствует процветанию рынка. Тот же самый “разгон” зарплат мы наблюдали в 2008 году», — обратила внимание главный эксперт hh.ru по рынку труда Наталья Данина.

Еще один способ преодоления кадрового дефицита — наем подростков до 18 лет. Пока такой вариант выбирают всего 16% компаний, и здесь есть ряд ограничений. «Работа не должна касаться тяжелого физического или психологического труда, а также должна быть строго регламентирована по времени. У подростков не может быть опасных условий труда, командировок, работы в ночное время, выходные и праздники», — напомнила директор по персоналу и организационному развитию сервиса «Работа.ру» Юлия Санина. Чаще всего подростки работают курьерами, в розничной торговле, кофейнях, колл-центрах.

В Минтруде подчеркивают, что растущий спрос на кадры не может быть удовлетворен без донастройки мер государственной поддержки. Такая работа проводится в рамках нацпроекта «Демография». По словам главы ведомства Антона Котякова, с 2020 года стартовала переформатированная программа переобучения, а в 2021 году появилась программа субсидирования найма. «Есть молодые люди, которые думали, что нашли себя, когда пошли в определенное учебное заведение. При этом уже на этапе обучения или его завершения стало понятно, что профессия невостребованная или к ней не лежит сердце. Мы должны дать инструментарий человеку, чтобы найти себя на рынке. Именно поэтому была запущена программа переобучения. Программы обучения недолгосрочные, но с учетом профориентационной работы, подбора потенциальных вариантов трудоустройства позволяют гарантировать практически стопроцентный результат», — подчеркнул министр.

Структура спроса и предложения на рынке труда

Источник: hh.ru

Активных вакансий, % от общего числа Активных резюме, % от общего числа 
Продажи, обслуживание клиентов 22,6 17
Рабочий персонал 21,3 12,4
Производство, сервисное обслуживание 15,8 11,7
Строительство, недвижимость 14,7 11,5
Транспорт, логистика 13 10,7

 

Автор: Андрей Смирнов

Из-за низкого доверия экономика РФ теряет 69% ВВП

Александр Аузан,
декан экономического факультета МГУ, д.э.н., профессор

Из выступления на МАЭФ-2024

В модели экономического роста Солоу меня всегда больше всего интересовал остаток Солоу, то есть те факторы роста, которые не очевидны. Неожиданно это оказалось актуальным вопросом, потому что, если говорить о доступе к капиталу, технологиям, труду, решение будет спорным. А я хочу обратить внимание на исследование двух известных французских ученых, Яна Алгана и Пьера Каю, которые показывают, что у нас есть огромный скрытый источник роста.

В начале завершившегося политического цикла была дискуссия: можно ли поднять в 1,5 раза валовый продукт на душу населения в России к 2025 году? Макроэкономисты пришли к дружному выводу, что нельзя. Я – не макроэкономист, я – институциональный экономист, но я сказал: «Да, коллеги, в 1,5 раза нельзя, в 1,7 – можно». Результат исследования состоит в том, что если бы уровень межличностного доверия, то есть положительный ответ на вопрос, можно ли доверять большинству людей, в соответствующих странах был, например, такой, как в Швеции, то в Великобритании GDP per capita был бы на 5% больше, в Германии на 7%, в Чехии на 40%, в России – на 69%. Вот этот резерв. Мы его видим, только с другой стороны зеркала. Он выражается в уровне трансакционных издержек. Уровень трансакционных издержек в российской экономике высок, потому что доверие и трансакционные издержки – это прямо противоположные показатели.

Нашей соседкой в этом списке является Мексика. Я могу сказать, что еще одна страна может претендовать примерно на такую же позицию больших скрытых ресурсов из-за пониженного доверия – Турция. Почему? Россия, Мексика, Турция – страны с принципиально более низким уровнем взаимного доверия, и это имеет объяснение, этот вопрос исследовался.

Независимо от международных исследований мы к этому выводу пришли с коллегами по экономическому факультету и по Институту национальных проектов. С 2016 по 2020 год мы проводили исследование, применяя методики Хофстеде, по российским регионам, успели охватить примерно 17 регионов. И вот что мы обнаружили: у нас две страны в одной. (Кстати, то же самое относится к нашей соседке Турции и к Мексике). Два культурных центра. По важнейшему показателю индивидуализма и коллективизма и связанным показателям у нас есть И-Россия (это мегаполисы, Урал, Сибирь, Дальний Восток), и у нас есть К-Россия (все остальные территории). Культурные нормы дают спрос на те или иные институты. Фактически у нас страна расколота в вопросе о том, какие институты надо строить. Потому что И-Россия хочет демократизации, свободы предпринимательства, модернизации. К-Россия хочет социальной защиты, государственного участия, перераспределения. Два сигнала поднимаются наверх, идет аннигиляция, и в итоге мы имеем слабый институциональный слой и ручное управление, потому что вот К-Россия, которая фактически может быть очень надежной электоральной базой власти, и вот – И-Россия, которая важна в смысле фронтирной компании проектов глобальной конкурентоспособности и так далее. Причем, если говорить честно, и то, и другое – возможный мотор развития, потому что инкрементные инновации, как показал опыт восточноазиатских модернизаций, произрастают на коллективистских культурах. Да, японские инновации не такие, как инновации Силиконовой долины. Там удается просто лучше всех сделать то, что было уже сделано. Радикальные инновации – это путь И-России.

Можем ли мы эти два мотора превратить не в противодействующие силы, снять вот барьер, который приводит к пониженному доверию и не позволяет дотянуться до ресурса? Я бы в данном случае обратил ваше внимание на идеи академика Полтеровича. Виктор Меерович – один из самых уважаемых российских экономистов и общий учитель для всех институциональных экономистов, на мой взгляд. Последние доклады Виктора Мееровича посвящены коллаборативным институтам. Это скоординированная рыночная экономика, капитализм стейкхолдеров, а не акционеров, и консенсусная демократия. Я позволил себе сделать некоторую роспись возможных институтов, которые в России реализовали бы сшивание И-России и К-России институциональными способами на основе коллаборативных институтов. Многие из этих институтов смотрятся как романтическое предположение, и это правильно, потому что нужны культурные условия, определенные пороговые условия должны быть достигнуты, для того чтобы эти коллаборативные институты реализовались.

Вот эти три пороговых условия.

Это три «Д»: долгосрочный взгляд, доверие большинству людей и договороспособность. Долгосрочный взгляд, это очевидно. Доверие большинству людей: исследование Алгана и Каю и многочисленные другие исследования показывают, как это снижает трансакционные издержки. Алган и Каю провели колоссальный анализ. Они взяли материал за 70 лет с 1930-го по 2000 год по целому ряду стран. Через так называемый «эпидемиологический метод» они провели анализ с хорошей математикой. Ну и наконец договороспособность. Может быть, это самое сложное, потому что доверие может строиться как доверие своим против чужих, и в этом случае вы получаете недоговороспособность в стране.

Главный вопрос: можем ли мы реализовать сдвиг в сторону, я бы сказал, 3Д-культуры? Мы сейчас начали серию экспериментов с большими компаниями. Не буду говорить, пока там не получены результаты, но уже завершенные исследования показывают возможности наращивания доверия.

Исследование, которое мы провели вместе с московской школой управления «Сколково», сообществом «Ноодом», «Клубом первых», нашими программами дополнительного образования экономического факультета МГУ и Института национальных проектов, завершено совсем недавно. Нам удалось разными методами – от количественной и качественной социологии до серьезной математики – пощупать структуру доверия в российском бизнесе. Самый удивительный факт, который мы обнаружили: доверие, в том числе обобщенное доверие, а тем более доверие контрагенту, в бизнесе принципиально выше, чем среди населения. И это не ошибка измерения. Мы посмотрели: 15 лет назад было то же самое. Бизнес – это одна из причин той высокой адаптивности, которая в 2022 году проявилась.

Оказывается, прагматичный бизнес стоит на в 1,5 раза более высоком уровне обобщенного доверия, чем принято среди населения. Почему? Когда я первый раз столкнулся с этим фактом 15 лет назад, я все задавал себе вопрос: «Как так может быть?», – и ответ для себя нашел во фразе одного предпринимателя девяностых годов. Он сказал: «Ничто так не укрепляет веру в человека, как стопроцентная предоплата». Это не шутка. Это история институциональной эволюции. Потому что когда существует недоверие, нужно выстраивать институты, компенсирующие это недоверие. Я напомню жестокую историю России последнего тридцатилетия. Сначала был обмен заложниками. Заложниками! Потом – залогами, потом 100%-я предоплата, потом 70%-, 50%-я, и в итоге бизнес вышел на структуру институтов, которые поддерживают в 1,5 раза более высокой уровень доверия.

Потому что институты строятся не только сверху. Они строятся сбоку, снизу. Это те правила, которые мы в состоянии принять, развить, применить.

195 лет сельскохозяйственным выставкам в России

195 лет назад, в 1829 году, в России прошла первая сельскохозяйственная выставка. Формат этого события отличался от существовавших в то время ярмарок, но через некоторое время стал уже привычным. Это был прообраз современных научно-просветительских выставок. С 1849 года под эгидой Вольного экономического общества прошло множество сельскохозяйственных мероприятий такого рода. В них принимали участие промышленники, заводчики, агрономы со всей страны. Они способствовали просвещению населения и развитию государства. 

От ярмарки к выставке

До первой выставки подобные показы проходили только при дворе и обычно несли прикладную функцию: во время их проведения выбирались царские поставщики. Первая публичная экспозиция прошла в Санкт-Петербурге 195 лет назад, в 1829 году. Положение о ее проведении подписывал сам император Николай I. Для демонстрации продукции и товаров на берегу Невы было выделено недавно построенное здание южного пакгауза Биржи, сохранившееся до наших дней. Выставка имела общегосударственный размах, в ней приняло участие более 300 участников из 33 регионов Российской империи. Они представили экспонаты из 15 отраслей хозяйства: от красок и инструментов до продуктов и пряжи. Мероприятие за три недели посетило более 100 тыс. человек. Вход на выставку, кроме вторника и пятницы, был свободным. После выставки впервые в истории России был издан каталог (тираж 2400 экземпляров), содержащий опись представленных товаров. 

Несмотря на явный успех выставки, следующий подобный сбор промышленников России состоялся только через 12 лет. Тем не менее выставочная культура получила свое развитие. В столице и регионах стали проводиться отраслевые выставки, которые отличались от привычных для российского обывателя ярмарок, хотя и назывались так же, тем, что в их задачи стало входить «просвещение публики». Этот пункт даже вошел в уставы региональных ярмарок. Российское предпринимательство, таким образом, к середине XIX века пришло к тому, что для подобных мероприятий важны не только демонстрация продукции и налаживание торговых контактов, но и обмен опытом, знаниями, достижениями и техническими новинками. Формат все больше становился похожим на выставки достижений народного хозяйства.

Селекция в моде

Эта тенденция не могла не быть замеченной Вольным экономическим обществом. Оно выступило с инициативой проведения в столице первого смотра крупного рогатого скота и других сельскохозяйственных животных. Председатель ВЭО в то время, морской министр Николай Семенович Мордвинов, уже обращал внимание Николая I на то, что в России, несмотря на большое поголовье, практически не развивалась культура селекции, из-за чего, например, шерсть овец мало годилась для производства высококачественного сукна. 

Высочайшим повелением была согласована экспедиция в Испанию для покупки стада тонкорунных овец. Мудрый Мордвинов отправил в эту поездку не государственного человека, а небогатого предпринимателя Рувье. Для него этот вояж стал началом новой жизни, он обогатился сам и возбудил в других русских предпринимателях интерес к селекции, в данном случае овец. 

Благодаря деятельности Вольного экономического общества в России серьезно расширилось развитие, как сейчас бы сказали, высокотехнологического скотоводства. Общество выпускало журналы по селекции, проводило многочисленные конкурсы. При этом ставка делалась не только на распространение заграничных пород, но и на увеличение поголовья и улучшение условия жизни отечественных пород. 

К концу 1840-х годов назрела ситуация, когда проведение полноценной скотоводческой выставки стало логичным продолжением этой работы. С такой идеей к императору Николаю I обратился президент ВЭО, внук Павла I, принц Петр Георгиевич Ольденбургский. Общество обязалось выделить 10 тыс. рублей для постройки выставочных павильонов. В 1849 году в Санкт-Петербурге состоялась первая в истории России выставка гуртового скота, а Вольное экономическое общество занялось составлением правил для проведения в столице всероссийской выставки сельских произведений.

Предтеча ВДНХ

К середине XIX века общество, хозяйство и предпринимательство России были готовы к тому, чтобы встретить первую полноценную выставку достижений народного хозяйства. Ее открытие инициировало Вольное экономическое общество, организационный комитет возглавил вице-президент ВЭО князь Василий Владимирович Долгоруков. Местом проведения стал манеж лейб-гвардии Конного полка в Санкт-Петербурге. 

Призовой фонд

 

Организаторы создали серьезную мотивацию для участников, назначив денежные призы за достижения в самых разных номинациях. Так, президент ВЭО князь Петр Георгиевич Ольденбургский давал 300 рублей серебром за «такой предмет, который опытом будет самым полезнейшим», вице-президент ВЭО Долгоруков — 400 рублей серебром за рабочего жеребца, который перевезет на состязании не менее ста пудов, другие члены Общества назначили свои вознаграждения в разных номинациях — от лучшей пеньки до лучшей дойной коровы. Призовой фонд выставки превысил 13 500 рублей, имена жертвователей были опубликованы в материалах выставки.

Выставка стала по-настоящему всероссийской. На нее съехались промышленники, агрономы, сельхозпроизводители, заводчики и другие специалисты со всей страны. На выставке было представлено более 3500 экспонатов — от сельскохозяйственных культур и образцов почвы до новейших механизмов и промтоваров. Особое внимание организаторы уделили просветительской стороне экспозиций: все представленные экспонаты должны были содержать подробные описания. Заводчики обязались рассказать о породах, условиях содержания животных, численности голов; механизаторы — продемонстрировать чертежи техники, рассказать об условиях производства, условиях эксплуатации, мощности экспонатах и их прикладной пользе. 

Выставка 1850 года в Санкт-Петербурге стала своеобразным «отборочным туром» перед всемирной выставкой сельскохозяйственных достижений в Лондоне, которая прошла в следующем году. Треть участников из России в итоге получили на выставке в Великобритании заслуженные награды.

Масштабы растут

После этого в регионах империи стали регулярно проводиться отраслевые выставки: на это мотивировали участников, а в 1860 году Санкт-Петербург встретил вторую всероссийскую выставку достижений народного хозяйства. За год до нее Вольное экономическое общество разослало в регионы в количестве 25 тыс. экземпляров условия участия; в газетах и журналах были напечатаны объявления и статьи о грядущей выставке. Половину расходов по организации (более 24 тыс. рублей) взяло на себя ВЭО. Большая часть экспозиций выставки была размещена в Михайловском манеже, однако даже такое огромное помещение (более 6 тыс. кв. м) не смогло вместить всех участников. Общая площадь выставки превысила 10 тыс. кв. м. Рекордным на тот момент стало число экспонатов выставки — более 10 тыс., что было почти в три раза больше числа экспонатов на предыдущем мероприятии. 

Открытые таланты

 

На выставках открывались публике не только машины и селекционные достижения, но и таланты изобретателей. Так, Ефим Андреевич Грачев, крестьянский сын, в 1848 году обустроил на окраине столицы свое небольшое хозяйство. Используя в своей работе передовые технологии селекции, Грачев активно «возделывал свой сад». Через некоторое время грибами, овощами и спаржей он снабжал уже треть населения Санкт-Петербурга. Ефима Андреевича активно поддерживало Вольное экономическое общество. Оно содействовало получению Грачевым из-за рубежа последних изданий по селекции растений, печатало статьи Грачева в своих сборниках, поддерживало участие Грачева на российских и международных выставках, где он завоевывал множество призов. После смерти агронома ВЭО утвердило памятную медаль и премию в честь этого виднейшего селекционера.

Не наживы ради

Несмотря на то, что кустарные и сельскохозяйственные выставки стали во многом развитием ярмарочной культуры, с первых выставок наметилось и серьезное различие между двумя этими формами презентации продукции. Главное отличие было в цели мероприятий. Если целью ярмарок была продажа товаров, налаживание торговых связей, то главной целью выставок стало просвещение, распространение знаний между всеми сословиями общества. Уже первые выставки были для своего времени весьма демократичным мероприятием. Практически во все дни вход на них был свободным. Крестьяне, землевладельцы, мещане, придворные — выставки посещали все, и пусть грамотность населения не была стопроцентной, но так или иначе общество напитывалось новыми знаниями и навыками. 

Предприниматели видели в таких выставках свою выгоду: повышение механизации, селекция могли принести больший урожай, а значит, большую прибыль, государственные чиновники находили пользу для страны, землевладельцы — расширяли круг знакомств, узнавали способы повышения производительности земли. 

Выставки стали частью культуры России. Каждая из них становилась событием с самой широкой географией. Еще до выставки информация о ней затрагивала все регионы страны. Рассылались приглашения, условия участия, в газетах печатались объявления. После выставок выходили каталоги, шла активная переписка между агрономами, заводчиками скота, промышленниками о результатах применения тех или иных технологий. 

В журналах Вольного экономического общества выходили статьи о самых успешных методах повышения производительности хозяйств. ВЭО поддерживало «передовиков» во всех отраслях, выделяло финансы на развитие, помогало с публикациями и участием в зарубежных выставках. 

Так в России формировался новый класс неравнодушных и просвещенных хозяйственников, заинтересованных не столько в личном развитии (на это им хватало и ранее), но и в развитии экономики страны. 

Автор: Алексей Рудевич

China’s response to international economic order under reforms

Cheng Enfu,
Director and chief professor of the Research Center for Socio-Economic Development, academician of the Chinese Academy of Social Sciences, chairman of the World Association of Political Economy

How to correctly analyze the state of the current international order and the problems associated with its reform? What responses has China developed to deal with these problems? Beijing Polytechnic University professor Song Xianping kindly responded to The Free Economy Journal’s request to discuss this topic with academician Cheng Enfu. Cheng Enfu is the editor-in-chief of a number of international English-language publications, including the Review of World Political Economy, published in the UK. He has published more than 600 papers in ten countries, including Russia, the United States, Japan and Vietnam, and enjoys enormous influence in international scientific circles. He worked as a member of the Committee for Science, Education, Culture and Hygiene of the National People’s Congress, was elected for three consecutive terms (for a total of 15 years) as a deputy of the National People’s Congress. Professor Cheng presented theoretical justifications and made policy recommendations at conferences organized by the two presidents of the People’s Republic of China. He is honorary professor at Moscow and St. Petersburg universities.

Song Xianping: Since the financial crisis in the United States and Europe in 2008, the world has experienced significant changes in the international political and economic order. How should we identify the main contradictions in the development of the world economy and general trends in reforms, taking into account the variability and spontaneity of economic phenomena?

Cheng Enfu: Due to the constant influence of anti-globalization and the shift of economic priorities towards security, which began with the instigation of the United States, the process of global economic recovery tends to slow down. As the challenges to global economic growth continue to increase, we see little or no impetus for economic recovery. The risks associated with the food crisis, energy security, climate change, and imbalances in economic development are increasing. In this context, the international economic order is undergoing significant changes.

The United States’ pursuit of economic neoliberalism, offensive realism in international relations, and provocative military expansion prevents the emergence of a truly free and prosperous world economy. At the present stage, the main contradiction in global economic development is the conflict between the United States, which together with its allies is striving for hegemony in the international arena, and developing countries such as China and Russia that oppose them. The joint opposition of the progressive countries of the world and the forces of justice to various hegemonic practices of the United States and the West is the general background for reforming the international economic and political order, aimed at its successful development. Only by correctly identifying this main contradiction and the general context can one formulate objectively necessary internal and external strategies and tactics, and scientifically evaluate the correctness and validity of certain judgments and actions.

New trends in international economic development

Song Xianping: Against the background of the economic recession, which has not yet recovered from the consequences of the global financial crisis, but has also worsened due to anti-globalization trends and the pandemic, the pace of transition to free international trade has slowed down and the entire process of reviving the global economy has become more complicated.

Cheng Enfu: Yes, absolutely right. Military issues such as Russia’s special military operation, the new Middle East military conflict, military confrontation between North and South Korea, military provocation in the South China Sea and military assistance to Taiwan provoked by the US-Western military coalition lead to an increase in existing risks associated with global economic problems. This leaves many participants in the globalization process feeling a sense of uncertainty.

First, global economic growth continues to slow. As a result of the ongoing impact of the Russian-Ukrainian conflict, the Palestinian-Israeli conflict and other similar issues, global economic growth is falling beyond expectations amid increased risks of geo-economic fragmentation and the continued tightening of the financial environment, and global trade performance remains weak. The International Monetary Fund’s World Economic Outlook report, published in January 2024, forecasts that global GDP growth will stall at 3.1% this year and 3.2% in 2025. This is below the 3.8% average for the 20 years preceding the coronavirus epidemic, reflecting the negative impact of factors such as tightening monetary policy, the withdrawal of fiscal support, and slow growth in productive capacity. Global trade growth is forecast to be 3.3% in 2024 and 3.6% in 2025, also lower than the previous period’s average of 4.9%. Increased trade imbalances and geo-economic fragmentation are expected to continue to negatively impact global trade levels.
Secondly, there is a significant dissimilation of economic recovery processes. Developed and developing countries performed better across all economic sectors, with the United States and a number of large emerging market and developing economies showing greater resilience than expected. The United States economy is projected to grow at 2.1% in 2024 and 1.7% in 2025. Strong performance is also expected in developing Asia, where growth is forecast at 5.2% in 2024 and 4.8% in 2025. Growth in the Eurozone is significantly weaker, with forecast rates of 0.9% in 2024 and 1.7% in 2025. This is due to weaker consumer interest, high energy prices, weakness in interest rate-sensitive manufacturing and lack of business investment. Japan’s sluggish economic growth has seen the country fall behind Germany in the world’s GDP rankings in 2023, and Japan’s economic growth is expected to slow to 0.9% in 2024 and 0.8% in 2025 from 1.9% in 2023.

Thirdly, obvious competition between China and the United States has fully formed. Both countries are the strongest players in the global value chain, with the United States already forming a comprehensive competitive strategy towards China as the central focus of strategic competition, with long-term competition as the main motive. The key point of the strategic competition between China and the United States is that the country that can take the lead in domestic development in a more practical and optimal way and make it more stable will be in the lead. Competition in the field of science and technology will be the decisive “battle” in the course of strategic rivalry. The United States assesses the security and weaknesses of globalization based on geopolitical features and the ability to manipulate on the world stage, encourages friendshoring, the creation of coalitions and the regionalization of production chains, and continues to separate China from the United States and other countries as much as possible with the help of so-called “high walls” in the sphere of high technologies, strengthen existing export and entry controls, and strictly limit investments in sensitive high-tech areas such as semiconductors and microelectronics, quantum information technologies and artificial intelligence systems to ensure their scientific and technological superiority.

Fourth, uncertainty about global economic growth has increased further. Current geopolitical conflicts have significantly influenced overall market trends, exacerbating shortages in the global commodity market, which has led to significant increases in food, energy and transport prices. Increasing geo-economic fragmentation could, in turn, limit cross-border commodity flows, further triggering price volatility and thus creating supply pressures that impede global economic recovery. Global inflation, although trending lower, is still high, core inflation remains volatile and is likely to rebound, and the Fed’s continued interest rate hikes are driving up borrowing costs, including mortgages and business development loans, holding back investment into business, consumer spending, etc. All of this puts downward pressure on the US economy. At the same time, expectations are growing in the global market that the Federal Reserve may keep interest rates high for a long time in the future to curb inflation, and developed countries are being held hostage to follow suit, further exacerbating the debt burden of developing countries as more and more a share of already limited government revenues is absorbed by interest payments, thereby increasing the risk of a debt crisis.

Problems of the international economic order

Song Xianping: The international economic situation is determined by the international economic order. The international economic order does not have a linear, cause-and-effect structure. Rather, it is an iterative product of the dynamic interaction of many factors. Imbalance in the international economic order results from a combination of changes in the power preferences of participants, the marked decline in the institutional capacity of countries that dominate the order, and the chaotic environment in which these participants interact. So, what are the challenges to optimizing the international economic order at this stage?

Cheng Enfu: The current international economic order is still based on a rigid order dominated by the United States. The failure of international coordination mechanisms and the impediment of cooperative action in global governance at the behest of the United States leads to a collective action problem. It manifests itself in the following:

First, there is increased tension in the new pluralistic structure of the world economy. The number of factors influencing the international economic order has increased, the dispersion of forces has increased, and international relations have become more complex. The former model of vertical, monopolistic and hierarchical «unilateral power structures» dominated by one subject, one region and one idea is being transformed into a model of «multilateral power structure» with multiple actors, diverse cultures, regions and multiple concepts that are smoothed and leveled by the idea coordinated existence, with the identification of key fragments and segmentation of the common economic space. (Chen Mingkun writes about this, in particular, in his work “Transfer of centers of power and changes in the international order under the influence of shifts that have occurred over the past hundred years. — author’s note).

Thus, the recent economic development of the Asian region and the strengthening of its role in international economic governance have changed the situation in which Europe and the United States dominated in establishing international economic rules. The economic rise of emerging markets and developing countries has led to an objective weakening of the absolute dominance of hegemonic countries in global economic governance and the multipolarization of world economic dominance. Hegemonic powers, seeking to protect their interests, implement trade protectionism, while reducing their activity in providing public goods in the international market. The hegemonic management of the great powers was replaced by multi-principled cooperative management. (Cheng Enfu, Song Xianping, Li Zhuozhu. “Foundations and prospects of Chinese-Russian practical cooperation in the new world situation.” — “Modern China and the world,” — author’s note).

Although the view that “the East is rising and the West is on the decline” is becoming more and more popular, it is nevertheless more obvious that the West is still strong and the East is weak. The United States is the world’s largest economy and sole hegemonic power, and its economic philosophy and policies have long gone beyond the domestic sphere and have a negative impact on the global economic order. Since becoming US President in 2021, Biden has, as a typical establishment figure, “streamlined” and “modernized” the Trump administration’s open hostile, all-encompassing strategic competition with China. This strategic competition has become more systemic, including the creation of so-called “fence barriers” and the construction of new multilateral mechanisms in the Asia-Pacific region, the Middle East and Europe — a network of economic alliances dominated by the United States. The US is trying to use this system of global governance, a la the Great Power Club, with the predictable dominance of the US, to challenge and counterbalance China’s growing influence.

Secondly, it is a common neoliberal ideology in America. Since the 1980s, the ideology defining the economic order of countries has been neoliberalism, the possible manifestations of which have included deregulation, liberalization of trade and industry, and privatization of public goods. Even after the financial crisis, in conditions of a tough budget economy and ideology, neoliberalism remains in the country. Based on the logic of the desire of private monopoly capital for profits, transnational corporations dominate the global scheme of industrial chains, which is the main step towards maximizing profits, providing a large number of industrial transfers that make the United States a virtual reality.

Despite the Obama administration’s emphasis on «re-industrialization» from its inception, the service sector remained very strong over the years, while the manufacturing sector remained relatively low and the effect of its «re-industrialization» was far from achieved. The virtual “deindustrialization” of the United States has led to the emergence of a “rust belt” in the Northeast and Midwest, where the lost blue-collar class, against the backdrop of the “fat stock cats” of Wall Street and the tech elite of Silicon Valley, were most vulnerable.

The income surge accelerates, leading to increased economic growth and increased tension between employers and employees, as well as serious social discord. At the same time, neoliberalism promotes the financialization of capital accumulation, which leads to “redistribution” and the growth of “accumulation through property equity” and further polarization of society. The dominance of the neoliberal development model in the context of high development rates of the global world economy has led to the synchronization of economic cycles, which causes crises that are difficult to control once they occur, the speculative nature, models of financialization, savings and, as a result, bubbles have increased the risk of crisis situations, which, in turn, led to the stabilization of the economic systems as a whole. (Wang Hanfeng. “A study of the cyclical evolution of the international economic order. Logic based on the form of the state and the form of capital.” — “Review of Political Economy.” 2023 — author’s note)

Thirdly, increasing adjustments to global governance in the form of anti-globalization actions. As developing economies progress, developed countries such as the United States are actively moving towards influencing the global economic order. They directly or covertly use trade protectionism, under the guise of “withdrawal” depending on a particular country or the so-called de-risking, create barriers to the flow of basic research and development in the world economy, such as technologies, specialists and data. Various anti-globalization social movements and trade conflicts have caused the externalization of geopolitical risks and manipulation of the world market. de-chinaization is the first significant step taken by the Trump administration to unleash a full-fledged rivalry with China. This rivalry resulted in a trade war unprecedented in history. However, China is the world’s largest trading power. China’s economy is being increasingly integrated with the outside world, including the United States. China is a major trading partner of many countries, occupying an innovative position in the international industrial chain, having low interchangeability in some industries and reducing the level of external dependence.

As they say, good for one, good for everyone; when one suffers, the rest suffer too. Final de-chinaization would be too intolerable for the United States and its allies. But it was necessary to prevent the rise of China by all means, and for this reason, the Biden administration changed its rhetoric after taking office. The term de-chinaization has been replaced by de-risking. It mainly involves the withdrawal of some important and key industrial chains from China through the so-called friend-shoring and near-shoring in the areas of economic exchanges and trade, that is, the transfer of production to friendly and close countries to reduce dependence on China. In essence, de-risking is just an euphemism for de-Chinaization, and its core meaning remains selective and progressive “decoupling” with the ultimate goal of de-Chinaization of the industrial value chains.

Fourthly, this is the dissimilation of the international economic order through manipulation in the field of high technology. At present, the new round of scientific and technological revolution and industrial changes, new technologies represented by 5G, artificial intelligence and quantum communications continue to progress, the role of science and technology as the first productive force is becoming increasingly prominent, leading to significant changes and far-reaching consequences to develop social productivity and increase labor productivity.

The role of technology in ensuring economic and social development is constantly increasing. During the Fourth Industrial Revolution, the focus of strategic competition between major countries has shifted from traditional end products to high-tech products and key nodes in industrial value chains. There is growing concern about the fateful, iterative and emergent nature of new technologies themselves. While developed countries are already leading the way in high technology, phasing out old-generation networks and introducing advanced technologies such as 5G, low-income countries are still using 2G and 3G networks, and least developed countries are still trying to catch up with technology of the first and second generation: the technological and digital divide between them continues to widen, further exacerbating the vulnerabilities of developing countries.

In particular, Internet enterprises in developed countries are able to create “communities” that go beyond the traditional material sense, and form “global communities” that go beyond the state, using virtual networks and information and communication technologies, capturing the data and preferences of global citizens and create information cocoons in accordance with the intentions of Internet enterprises. In the future, this could weaken state power and internal governance in developing countries, have a profound impact on the consciousness and perceptions of their citizens, and undermine their national economy and traditional culture.

China’s program to restore international economic order

Song Xianping: While the international economic order is facing difficulties, China is also facing enormous challenges. It is now more important than ever to form the global economy based on the principles of equality, openness, cooperation and collective action. In the medium to long term, it is in the fundamental interests of the vast majority of the world to maintain basic stability in great power relations, especially as global security challenges grow and there is much greater uncertainty, and Sino-American relations are more open than in the past. Professor Cheng, what hopes do people around the world have for China? And how should China respond to this?

Cheng Enfu: The so-called “era of disorder” in international economic and political affairs creates opportunities for cooperation and interaction. The international community has already seen a stable, innovative, open, confident and united China; it is very optimistic about China’s enormous economic and social development potential and expects China’s high-quality development to bring more opportunities to the world. In the current “age of change,” anti-globalization is just a stage on the path of trial and error in politics, and no country can cope with the challenges facing humanity alone, just as it cannot drive itself onto a “desert island.”

China actively participates in the reform and construction of the global governance system, adheres to the concept of global governance based on common goals and joint action, to the idea of genuine multilateralism, promotes the democratization of international relations, and pushes the development of global governance in a more equitable and reasonable direction.

To combat existing difficulties, China is preparing the following response measures:

First, we must recognize the period of turbulence and change in the process of transformation of the international economic order, realize the concept of the Community of a Shared Destiny for Humanity, and contribute to the achievement of a new international economic order that is more tolerant. Currently, the world is experiencing unprecedented changes, the world has entered a new period of turbulence and change, but the general direction of human development and progress will not change. The basis for the existence should be rational rules, not hegemonic power. Evolutionary changes will put pressure on the existing order, destroy stable structures within the system and open up opportunities for the development of innovative habitats, putting an end to the dominance of traditional powers supergroups and the emergence of a union of new states. (See Cheng Enfu, Sun Shaoyong. “Research on the rationalization of the international economic order. Shanghai.” Publishing house of Shanghai University of Finance and Economics. 2023 Russia. Rodina Publishing House, 2023 — author’s note).

China has developed and is promoting the Belt and Road Initiative, which is based on the concept of common destinies of countries, the Global Community Initiative, the Global Security Initiative, Global Development Initiative, Global Civilization Initiative, and the latest Global Artificial Intelligence Governance Initiative (Six Initiatives). These initiatives resonate with the challenges of international governance, the need for international economic and trade cooperation, the challenges of countering the threat of war, obstacles to development, the clash of civilizations, risk management and control of artificial intelligence, and seek to offer a Chinese solution for the future of peoples around the world (see Cheng Enfu, Lu Xia. “Six Global Initiatives of China to Contribute to the Construction of a Community with a Shared Destiny for Humanity — Asia-Pacific Economy, 2024.”)

China plans to take the lead in meeting the high standards of international economic and trade regulations, steadily enhance institutional openness, improve trade quality and volume, step up efforts to attract foreign investment, promote high-quality implementation of the Belt and Road strategy, deepen multilateral, bilateral and regional economic cooperation. Currently, more than 150 countries and 30 international organizations have signed cooperation documents within the framework of the Belt and Road construction, turning this strategy into a platform for international cooperation.

Secondly, China is currently experiencing a period of accelerated transformation of the driving forces of the economy. As the country is an important engine of global economic development, China’s economic stability will bring stability to the entire world.

 

Between 1950 and 1979, China’s economic growth averaged more than 6% per year. For more than 40 years since 1980, China’s economic growth rate has averaged 9%, 5.6 percentage points higher than the average global economic growth rate over the same period. And even in 2009 and 2020, when the world economy was experiencing serious turmoil and plunged into recession, the Chinese economy continued to grow. In particular, China’s economic growth rate of 9.2% in 2009 brought optimism to the global economy, which was in recession. China’s economic growth was 2.3% in 2020 despite the impact of the coronavirus epidemic, making China the only major economy in the world to achieve positive economic growth. 

 

In 2023, China’s GDP exceeded 126 trillion yuan, the growth rate was 5.2%, up 2.2 percentage points from 2022, and the contribution of the Chinese economy to global economic growth in 2023 was more than 30%. The government’s 2024 performance report projects economic growth to be around 5%, highlighting the strong resilience, potential and vitality of the Chinese economy. This target not only exceeds previous IMF and World Bank forecasts for China’s economic growth this year, but also significantly exceeds similar IMF forecasts for US and European economic growth and implies huge opportunities for development. We can say that our economy has all the prerequisites for long-term improvement.

 

China has a strong industrial base, rich resources, outstanding innovation potential, and is the only country in which all industrial categories according to the UN Standard International Industrial Classification are represented. The total number of human resources, scientific and technical personnel and research and development personnel rank first in the world. Investments in R&D and the high-tech industry as a whole have been demonstrating double-digit growth for many years in a row, the development of cloud computing, big data, artificial intelligence and other modern technologies is accelerating the application of new products, new forms of business are emerging, new development impulses are being formed and strengthened with sufficient supply chain stability.

Third, countries in the so-called Global South, including China, have further strengthened their cooperation, and China is committed to maintaining and protecting economic interests in the region and promoting high-quality development of cooperation mechanisms. As the “great power games” initiated by the United States and the West intensified, relations between the global North and the global South again came under the influence of geopolitical factors, the strategic value of the global South as a “middle territory” increased significantly, and it found itself included in a complex network of international struggles for power and interests. Countries of the global South that are not in coalition with the United States and the West are not at the center of the international power system and have similar international situations, interests, development goals and political ideas, forming the collective identity of the countries of the South.

With regard to the restructuring of the international economic order, the countries of the global South advocate the establishment of a new, fair and reasonable international order based on the Charter and principles of the United Nations, the practice of true multilateralism, and the achievement of shared governance based on equality and mutually beneficial cooperation. In the area of global economic governance, the South faces greater vulnerabilities than the West, and the primary task of states is to work together for development, uphold the principle of common but differentiated responsibilities, and promote the development of a fair and reasonable system of global economic governance. In the international economic sphere, countries of the global South advocate the concept of open, inclusive and mutually beneficial cooperation, a commitment to true multilateralism and fair trade, and building an open world economy by reforming and improving international cooperation mechanisms to solve emerging problems.

In the context of the new era, the rise of developing countries such as China, India, Vietnam, Brazil, South Africa, Turkey and Indonesia, especially the BRICS countries such as China and Russia, their expansion and the development of the Asian Infrastructure Investment Bank, and the trend of global “de-dollarization” ”, not only contributed to the adjustment of the global economic context, but also strengthened the overall potential and international status of the global South. As an important member of the global South, China should always share the fate of other developing countries, share its own development experience in the region, strive to strengthen cooperation within the region in political, economic, scientific, technological, military and other fields, provide meaningful assistance and support, and jointly solve problems associated with global risks and make significant contributions to improving the current international economic order and to promoting prosperity, progress and freedom throughout the world.

Song Xianping: I believe that continued close cooperation between China and Russia and the joint actions of progressive countries and forces will certainly give a powerful impetus to the improvement of the international economic and political order and make a great contribution to improving the well-being of the people of the world.

Noo-integration as a new reality

Sergei Bodrunov,
President of the VEO of Russia, Correspondent Member of the Russian Science Academy

Participants in discussions on the sites of the VEO of Russia, the International Union of Economists, our partners, and on the pages of “The Free Economy Journal” have been talking about the new world economic reality for several years, and each time the conclusions, forecasts and recommendations of scientists become more and more relevant for making practical decisions in the field economic policy. And for good reason: the increasing power of technology, combined with the possibility of using it in a far from positive way, increasingly contradicts the archaizing type of economic structure in today’s society.

  Clearly, the problem of transition to a different type of development arises, one that will, in one way or another, ensure a resolution (and preferably a low-conflict one) of the emerging contradictions.

  Now the answer to the question of choosing a development path that will reduce the conflict potential of the systemic transition is, without exaggeration, becoming decisive for the fate of the world, since scenarios of a catastrophic outcome are becoming increasingly visible — and this is reflected in many forecast documents of serious international think tanks.

In this aspect, attention should be paid to one of the most important processes in the world economy, which, accompanying and reflecting general tectonic changes, is associated with new integration, the strengthening of integration processes on a new basis. Its importance is due to the fact that the old institutional forms of unions in the new economic reality no longer meet the needs of their participants, and as a result, they simply stop working, to the point that sometimes even the thread of “dialogue” between the economies of countries and regions is lost.

It is no coincidence that the emerging world economic structure received the name “integral” in the terminology of RAS Academician Sergei Glazyev. This term emphasizes that it is multi-level integration that will ensure the quality and speed of passing through the stages of the global transformation transition. “Noo-integration” (a term proposed at the recently held IX St. Petersburg Economic Congress (SPEC-2024)) as integration based on noo-principles of development, involves the coupling of many processes: it is not only the interpenetration of technological paradigms of participants and the formation of integrated systems (for example, logistical), but also something completely different — for example, “integration of generations” as a result of social development, integration of social strata based on a common solidarity idea based on the fact that the advantages of the economy of a new way of life turn into social achievements, etc.

The process of noo-integration also implies a change in the conditions for potential member states to join the association, which implies that all countries anywhere in the world have the same chances for development and are members of a union of equal partners.

In the current realities, BRICS, in which Russia is the chairman this year, is best suited to the role of such an association. And the enormous attention of the scientific, political, and business communities, which are increasingly focused on the “evolution” of this organization, confirms this point. The activities of BRICS, based on the principles of equality, openness, solidarity and multidisciplinary strategic partnership, today attract a large number of states. Integration in this case appears as a reasonable unification without the dictates of superpowers, a conscious, necessary, global and objective creation of integrity based on values and knowledge that form the basis for mutual understanding and trust between peoples.

Already today, the BRICS countries have begun a balanced regulation of scientific and technological development, the creation of common scientific, educational and scientific and technological spaces based on common values. The special role of knowledge and its practical implementation — new technologies and scientific and technological progress — in the history of the organization is noted. It is thanks to this aspect that the very possibility of regular dialogue and interaction between countries with a significant geographical distance from each other arose.

One of the principles of noo-integration consists in that the processes of unification are complementary and conjugate. For example, BRICS can harmoniously coexist with such ideologically and qualitatively similar Chinese initiatives as “One Belt – One Road” and “Communities of a Common Destiny for Humanity”, with the Russian project of the Greater Eurasian Partnership and others.

And here I would like to say the following. We, Russia, have considerable experience of such integration — albeit in a different form.

Thus, the Russian Empire, in contrast to the classical Western empires, was an example of the integration of heterogeneous socio-economic spaces and economic structures. Even then, in past centuries, the logic of large infrastructure projects for the economic development of territories began to work, priority segments of the economy and leading sectors with the potential for long-term socio-economic development were financed.

We also had the Soviet Union. His powerful attempt at integration, carried out on a new economic and ideological basis, was, in fact, the integration of cultures, interests, social ideas and narratives of huge masses of a completely different population — and this attempt, in many ways, was not unsuccessful!

Unfortunately, we were unable to ensure further integration process, and in both cases. Why? Precisely because technological development and a powerful economy must be ahead, and only on its basis is the next integration stage possible.

The conclusion is clear. It is necessary to increase the efficiency of the economy and the level of technological development — with the active development of the social space and the improvement of relevant institutions.

Scientific discussions about integration processes in the new world economic reality, which took place, including at the above-mentioned SPEC, became one of the main topics of this issue, and I would like to hope — our research into the problems of integration, its role and significance within the framework of the transformation process of the world order , identifying the various consequences of certain approaches to integration: economic, technological, social, will give the right direction for strengthening in international economic relations the important noo-principles of justice, solidarity, eliminating the problem of “competition of regionalisms” and “integration immaturity”.

Перспективы энергетики ЕАЭС

Арзыбек Кожошев,
министр по энергетике и инфраструктуре Евразийской экономической комиссии, заслуженный экономист Киргизии, д.э.н., профессор 

Напомню слова лауреата Нобелевской премии по физике академика Петра Леонидовича Капицы, который в свое время сказал: «Будущее планеты зависит от того, как она будет обеспечивать себя энергией».  

Уважаемые коллеги, в современном мире происходят глубокие структурные изменения, обусловленные сменой технологических укладов. Этот процесс сопровождается технологической революцией, резкими изменениями системы экономических оценок и крупномасштабными сдвигами в экономике. Исходя из этого, сама тематика Энергетического форума, на мой взгляд, подразумевает две ключевые составляющие. Первая – энергетические вызовы, стоящие перед нами в целом и государствами ЕАЭС в частности. Вторая – готовность преодолеть их общими усилиями.

В рамках второго тезиса позвольте мне как представителю Евразийской экономической комиссии представить немного информации о ЕАЭС, тем более в этом году 10 лет с момента учреждения Евразийского экономического союза, международного интеграционного экономического объединения, участниками которого являются Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизстан и Российская Федерации. В ЕАЭС обеспечивается свобода движения товаров, услуг, капитала и рабочей силы, а также проведение скоординированной политики в отраслях экономики, в том числе энергетики. 

В основе решения о создании Союза лежит понимание того, что вместе пять стран смогут снизить негативные последствия глобальной нестабильности, укрепляя свои экономики и обеспечивая их гармоничное развитие. ЕАЭС поступательно развивается и показывает свою актуальность. По итогам 2023 года ВВП Союза составил 2,39 триллиона долларов США, а объём взаимной торговли 72,6 миллиардов долларов США. За годы его существования достигнуты высокие показатели прироста совокупного ВВП в пределах 28,7%, увеличение абсолютного объема взаимной торговли в 1,9 раза. Нарастают темпы экономического сотрудничества. Формируются общие инфраструктурные проекты. 

Активно развивается взаимная торговля энергоресурсами между нашими странами. По итогам 2023 года она составляет 29 миллиардов кубических метров природного газа, 3,4 миллиона тонн нефтепродуктов. ЕАЭС располагает масштабными запасами первичных энергоресурсов и занимает одно из первых мест в мире по объёму добычи и экспорта углеводородного сырья. В совокупности запасы энергоресурсов в Союзе оцениваются в пределах 40,7 триллионов кубических метров природного газа, или 1/5 мировых запасов, его запасов в мире, 18,5 миллиардов тонн нефти, или 7% мировых ее запасов. В 2023 году добыто порядка 700 миллиардов кубических метров газа и более 600 миллионов тонн нефти. Также на долю Союза приходится свыше 1,3 триллионов киловатт-часов выработки электроэнергии, что составляет 5% мировой выработки. Все это свидетельствует об имеющемся серьезном совокупном потенциале. На мой взгляд, именно эта общность может стать ключом противостояния возникающим вызовам и угрозам.

Уровень обеспеченности энергоресурсами стал одним из основных факторов мировой геополитики. Отрасль столкнулась с серьезными вызовами и потрясениями, требующими стремительных изменений в бизнес-моделях, хозяйственных связях, логистике поставок энергоресурсов и поиска новых возможностей для развития топливно-электрического комплекса.

Какие вызовы имеют на сегодня свою актуальность? Их можно разделить на следующие группы.

Геополитические: намеренное ограничение экспорта, бойкоты, картельные соглашения, энергетические эмбарго.

Экономические: отсутствие достаточного количества инвестиций, нерациональное расточительное потребление энергоресурсов и так далее.

Экологические: загрязнение окружающей среды, техногенные аварии на производстве и объектах ТЭК. Сюда же следует отнести неравномерность распределения запасов энергоресурсов, по регионам, в связи с чем государства разделились на тех, кто имеет свои запасы энергоресурсов и тех, кто их не имеет.

Эти вызовы усугублены и рядом других проблем, которые странам пятерки следует решать. Возрастающий спрос на энергоресурсы, растущая зависимость от импорта энергосырья отдельных стран ЕАЭС, износ энергетической инфраструктуры и оборудования, потребность в значительных инвестициях во всех звеньях энергетической цепочки, уязвимость жизненно важной энергетической отрасли, необходимость научно-технологических инноваций. Все эти вызовы и угрозы напрямую связаны с обеспечением энергетической безопасности стран, которая является фундаментом развития и благополучия.

В связи с увлечением масштабов мирового глобального энергетического кризиса проблема обеспечения безопасности становится все более острой для любого государства ЕАЭС и для Союза в целом. Несомненно, для государств Союза вопрос энергетической безопасности является важнейшей составляющей национальной безопасности. Этот факт в определенной степени становится ключевым при разработке стратегии развития в долгосрочной перспективе ЕАЭС до 2045 года, где сфере энергетической интеграции и безопасности уделяется особое внимание, как фундаментальной основе евразийского благополучия и экономического роста.

Именно на ключевом факторе энергетической безопасности для обеспечения роста экономик заостряют внимание главы государств ЕАЭС. Что имеется в виду?

Энергетическая безопасность является общей и важной задачей, это одно из стратегических направлений развития евразийской интеграции, определяющих динамику и темпы развития экономики. Энергобезопасность каждого из государств ЕАЭС не может быть обеспечена отдельно. Необходимо обеспечить энергобезопасность Союза в целом. Санкции Запада вызывают необходимость укрепления энергобезопасности ЕАЭС.

В странах ЕАЭС пока не сформирована система обеспечения энергобезопасности, не определено и общее понятие энергетической безопасности. Создание общих рынков энергоресурсов способно обеспечить стабильность и самодостаточность энергосистем государств Союза. В этих условиях ЕАЭС именно интеграционные процессы приобрели особую актуальность, усилится роль и ценность совместных проектов, позволяющих объединить общие усилия, потенциал, выдержать мировую турбулентность и создать задел перспективного развития. 

Большую актуальность приобретает совместная деятельность стран евразийской пятерки по формированию общего энергетического пространства и эффективного использования преимуществ евразийской интеграции. В этой связи одним из основных направлений обеспечения энергетической безопасности Союза являются приоритетное обеспечение внутренней потребности в энергоресурсах, эффективное использование совокупности энергетического потенциала и оптимизация межгосударственных поставок, повышение энергоснабжения, обеспечение энергоэффективности и увеличение доли возобновляемых источников энергии в энергобалансе, снижение зависимости и повышение уровня импортозамещения, содействие инновационному развитию и модернизации предприятий ТЭК, развитие транзитного потенциала и увеличение межгосударственных поставок энергоресурсов, реализация совместных инфраструктурных проектов. 

Приоритетной задачей евразийской интеграции является создание общих рынков энергетических ресурсов Союза. Сегодня идет работа по формированию общих рынков электроэнергии, газа, нефти и нефтепродуктов. Дальше всего мы продвинулись в создании общего электроэнергетического рынка Союза. В 2022 году вступил в силу международный договор о его формировании. Утвержден ряд актов, определяющих порядок и функционирование общего электроэнергетического рынка Союза. Определены торговые площадки, которым поручено организовать централизованную торговлю электроэнергией по срочным контрактам и на сутки вперед. Создание общих рынков энергоресурсов откроет возможность его участникам осуществлять трансграничную торговлю на евразийском пространстве, причем стоимость энергоресурсов будет формироваться с использованием биржевых механизмов, что обеспечит их прозрачность. 

Технически возможный потенциал взаимной торговли электроэнергией составляет порядка 45 миллиардов киловатт-часов. При этом в настоящее время среднегодовой объём взаимной торговли – 5 миллиардов киловатт-часов, то есть потенциал здесь имеется огромный. 

Подобная работы ведется и в сферах газа, нефти и нефтепродуктов, в которых Союз также обладает большим потенциалом. В настоящее время завершается работа по подготовке соответствующих международных договоров и актов, регламентирующих функционирование общих рынков, которые находятся в высокой степени готовности. Таким образом, планируется синхронизировать запуск общих рынков энергоресурсов ЕАЭС. 

Какой эффект для устойчивого развития мы ожидаем от какой энергетической взаимосвязи?

Первое – это создание предпосылок для обеспечения энергетической безопасности Союза.

Второе – формирование равных условий для хозяйствующих субъектов и внедрение рыночных биржевых механизмов.

Третье – достижение мультипликативного эффекта и новых точек роста национальных экономик.

И наконец, функционирование общих рынков энергоресурсов может обеспечить повышение эффективности использования существующих генерирующих мощностей, направить высвобождение инвестиций на модернизацию оборудования и техническое перевооружение производственных фондов и стабилизацию роста цен на энергоресурсы. 

Энергетические перспективы, безусловно, должны учитывать и современные тренды по переходу к низкоуглеродному развитию, декарбонизации и в конечном счете диверсификации источников энергии и развитию новых технологий. Государства ЕАЭС обеспечивают свою потребность в энергоресурсах главным образом за счет традиционных источников энергии. Также прорабатываются вопросы расширения и использования ВИЭ в энергобалансах. Во всех государствах Союза приняты государственные программы по переходу к «зеленой» экономике и развитию альтернативной энергетики, и уже есть результаты. По итогам 2023 года выработано электроэнергии на ВИЭ с учетом ГЭС порядка 236 миллиардов киловатт-часов, или 18% от общего объёма выработки электроэнергии в странах ЕАЭС. Доля выработки электроэнергии на АЭС составляет порядка 230 миллиардов киловатт-часов, или 17% от всего объема электрической энергии, выработанной в Союзе. Несмотря на то, что существуют различные точки зрения на переход к «зеленой» экономике, особенно в контексте происходящих глобальных изменений, противостояния концепций мироустройства и развития, на наш взгляд, не учитывать современную низкоуглеродную тенденцию было бы не совсем дальновидным. В этом вопросе важно найти баланс между углеродными и низкоуглеродными источниками энергии. 

Уверен, что многие решения энергетических задач лежат в плоскости активного развития и внедрения инноваций, оперативного взаимодействия науки и производства. Сегодня наука стала не только инструментальной ценностью. Она превратилась в один из решающих цивилизационных инструментов постиндустриального мира, в котором не заводы и фабрики, а университеты и научно-исследовательские комплексы определяют основные тренды общественного развития. 

Безусловно, энергетическая проблематика объемна, имеет потенциал для изучения, и здесь большая надежда на научно-технологическое развитие. 

Регионы уравнивают в привлекательности

В послании Федеральному собранию РФ президент объявил о подготовке обновленной Стратегии пространственного развития (СПР), которая должна сблизить субъекты федерации по доходам, привлекательности, связности, инфраструктуре. Работа над концепцией документа уже идет, и ученые-экономисты активно участвуют в дискуссии по поводу подходов к разработке СПР.

Прощаются им долги их

Наиболее ярко в послании президента России ФС РФ 2024 года прозвучала идея списания двух третей долгов субъектов федерации. Бюджетные кредиты выдавались российским регионам на реализацию инфраструктурных проектов под 3% годовых на срок до 15 лет. И в последние годы увеличивалась роль регионов в господдержке инвестпроектов, то есть они заведомо были вынуждены обращаться за деньгами чаще. Общий объем бюджетной задолженности регионов на 1 января 2024 года достиг 3,2 трлн рублей, увеличившись за год на 14,5%. Из этой суммы почти 2,5 трлн составляют бюджетные кредиты.

«Списание двух третей региональных долгов — очевидно хорошая мера, поскольку даст возможность региональным властям больше инвестировать, — убеждена Ольга Кузнецова. — Но вклад этой меры именно в снижение межрегиональной дифференциации может оказаться весьма скромным: у двух крупнейших городов — Москвы и Санкт-Петербурга — задолженность небольшая, а с остальными регионами ситуация уже не столь однозначная».

Объем госдолга некоторых субъектов РФ

Московская область
Долг — 8,38%, население — 5,37%

Татарстан
Долг — 4,64%, население — 2,73%

Нижегородская область
Долг — 4,53%, население — 2,10%

Прямой очевидной зависимости между уровнями долга и экономического развития нет (высокая задолженность бывает у высоко- и среднеразвитых регионов, потому что они могли много вкладывать в развитие в прежние годы, тогда как регионы с низким уровнем развития часто балансировали доходы и расходы на низком их уровне), подчеркивает Ольга Кузнецова.

«Рост государственного долга субъектов Российской Федерации продолжался даже с учетом того, что практически безвозмездные кредиты из федерального бюджета везде заместили дорогие коммерческие заимствования и субъекты РФ смогли сэкономить на выплатах по обслуживанию своего государственного долга, — отмечает директор Центра региональной политики (ИПЭИ) РАНХиГС Владимир Климанов. — Поэтому радикализация действий по списыванию части бюджетных кредитов, которые имеют сейчас все регионы, назрела».

Можно увидеть, что практически во всех регионах уровень долговой нагрузки превысил собственные доходы бюджетов в несколько раз, указывает старший партнер группы «Деловой профиль» Ксения Архипова. В Москве на начало текущего года этот показатель составляет 4,8 раза, а в Санкт-Петербурге — 7,9 раза. «Лидером» в этом соотношении является Мордовия, где бюджетные долги в 94 раза больше годового бюджета на 2023 год. В Удмуртии и вовсе в 2022 году соотношение достигало 104 раз, а в 2023 уменьшилось до 82,2 раза.

Ксения Архипова обращает внимание, что закредитованность региональных бюджетов наблюдается уже давно, а это значит, что следовало бы пересмотреть механизм бюджетного кредитования проектов развития, возложив ответственность за их финансирование не на региональные бюджеты, а на профильные министерства. Не следует также смешивать региональные коммерческие инвестиционные проекты с социально значимыми проектами инфраструктуры, считает эксперт.

Зачем нужна новая стратегия?

Сейчас в России действует Стратегия пространственного развития РФ на период до 2025 года, утвержденная в 2019-м. По мнению многих экспертов, она была в некоторых аспектах недоработанной. Так, доцент РУДН Константин Чернышев напоминает, что представленный на общественное обсуждение в 2018 году проект СПР включал Байкальский макрорегион, но передача двух забайкальских субъектов в состав Дальневосточного округа привела к включению оставшейся Иркутской области в Ангаро-Енисейский макрорегион, что вызывало сомнения в экономической обоснованности деления. Безусловно, в действующей стратегии, по мнению эксперта, немало и сильных мест, в частности, инфраструктурное обеспечение переориентации на восток, в том числе увеличение провозной способности Байкало-Амурской и Транссибирской железнодорожных магистралей, модернизация портового хозяйства.

Главный научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования (ИНП РАН) Ольга Кузнецова также считает, что достижением последнего десятилетия стало активное формирование федеральной пространственной политики, и сам факт принятия в 2019 года Стратегии пространственного развития РФ — уже значимое достижение, то есть движение в целом было в правильном направлении. Другое дело, что не всегда новые инструменты поддержки территорий показывают максимальную эффективность, и есть целый ряд задач, которые пока не решены.

Например, так и не была создана система аналитического мониторинга пространственного развития в разрезе муниципальных образований и их типов, а без этого невозможно адекватно оценивать пространственное развитие. Ольга Кузнецова также обращает внимание, что до конца не решен вопрос с оптимальной системой местного самоуправления, полномочий и доходных источников местного самоуправления, недостаточно внимания уделялось межрегиональным и межмуниципальным взаимодействиям, не решена задача справедливого распределения налоговых доходов между регионами.

«В любом случае многие работающие механизмы будут востребованы и далее, — уверен профессор Климанов. — Речь может идти об общей конструкции межбюджетных отношений, ядром которой выступает сформировавшаяся система предоставления межбюджетных трансфертов разных видов, об особом внимании к геостратегическим макрорегионам, таким как Дальний Восток, Арктика, Северо-Кавказский федеральный округ, новые регионы, об индивидуальных программах социально-экономического развития отсталых регионов, об использовании преференциальных режимов, например, особых экономических зон или территорий опережающего развития».

Что важно учесть


Эксперты в области пространственного развития из Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, главные научные сотрудники Ольга Кузнецова и Александр Дружинин в недавней статье, посвященной выработке Стратегии пространственного развития, пришли к выводу, что новый документ должен исходить из следующих принципов:


— взаимосвязанность с другими направлениями федеральной социально-экономической политики, особенно научно-технологической, внешнеэкономической, организация межведомственного взаимодействия (помимо Минстроя и Минтранса, Минэкономразвития, в разработке СПР должны быть задействованы, по меньшей мере, Министерство по развитию Дальнего Востока и Арктики РФ, Министерство сельского хозяйства РФ, Министерство науки и высшего образования РФ);

— многовекторная федеральная пространственная политика, определение ее целей, задач, направлений в отношении всех макрорегионов страны, а не только приоритетных геостратегических регионов; особого внимания требуют Сибирь, Юг, Северо-Запад;

— обеспечение полимасштабности федеральной пространственной политики с обязательным усилением ее «муниципализации»;

— переход от определения перспективных центров экономического роста к анализу единой системы расселения и перемещение основного акцента в пространственном развитии на создание условий для взаимодействия территорий разных типов и масштабов.

Межрегиональная дифференциация 

Рассматривая задачу снижения дифференциации межрегионального развития, важно помнить, что это не равно созданию условий для развития регионов, считает Ольга Кузнецова. Снижение дифференциации означает, по ее мнению, что регионы с низким уровнем экономического развития должны развиваться быстрее: не такими же темпами и уж тем более не медленнее регионов с высоким уровнем экономического развития. То есть в них нужно вкладывать больше денег.

«Снижение межрегионального неравенства так или иначе требует вложения средств в регионы с недостаточным уровнем экономического развития. Уже сложившиеся точки роста, безусловно, должны развиваться, но важно расширять географию экономического роста. И один из возможных путей решения этой задачи — повышение связности территорий за счет развития транспортной инфраструктуры, причем на разных уровнях», — уверена профессор Кузнецова.

Эксперты ИНП РАН отметили в упомянутой статье, что в стратегии должно быть для начала отражено все многообразие существующих форм территориальной организации общества и экономики. Движение в этом направлении, связанное с поправками в СПР 2021–2022 годов, уже началось, но новаций последних лет недостаточно.

В частности, в действующей редакции стратегии речь идет о трех видах городских агломераций: крупнейших (с населением более 1 млн человек), крупных (от 0,5 до 1 млн) и «просто» агломерациях (с населением свыше 250 тыс), опорных населенных пунктах, агропромышленных и минерально-сырьевых центрах и сельских территориях. Однако в действующей нормативно-правовой базе РФ уже есть еще один вид агломерации, который не учитывается в СПР: сельские агломерации (примыкающие друг к другу сельские территории и граничащие с сельскими территориями поселки городского типа и/или малые города с численностью населения до 30 тыс. человек.)

Даже с учетом этого варианта вне поля зрения СПР оказываются также агломерированные формы расселения с численностью от 30 до 250 тыс., хотя именно в этих масштабах обеспечение связности населенных пунктов имеет существенное значение в силу расширения потребительского рынка и рынка труда, считают эксперты ИНП РАН. И в этом направлении необходимы дополнительные исследования ученых-экономистов, потому что процессы агломерирования на основе малых и средних городов, сельской местности пока слабо изучены.

С точки зрения эффективной организации государственного управления проблемой является и определенная ведомственная разобщенность. Неудивительно, что сельские агломерации не попали в СПР, поскольку занимается ими (как и сельской местностью в целом) не Минэкономразвития России, а Минсельхоз России, хотя на сегодняшний день для сохранения сельских населенных пунктов существенно развитие не только сельского хозяйства, но и несельскохозяйственной занятости.

Дискуссия продолжается, проект концепции СПР должен быть представлен в течение 2024 года, и у разработчиков есть все возможности, чтобы внести в документ задачи и инструменты, получившие консенсусную поддержку научного сообщества.

Автор: Дмитрий Алексеев

Экономисты РФ строят монетарную экосистему для БРИКС

Алексей Субботин,
руководитель проекта ЮНИТ, Международный научно-исследовательский институт проблем управления

Позвольте представить вам нашу концепцию, которую мы называем «ЮНИТ» – это новая децентрализованная монетарная экосистема.

Лидеры всех стран БРИКС уже официально многократно заявляли о том, что нам необходима новая финансовая инфраструктура, в основе которой будет находиться новый комплексный подход к расчетам между не только нашими странами, но всеми участниками по всему миру.

Если конверсировать те проблемы, которые в своих речах указывают наши лидеры, то главное сейчас – отсутствие доверия. Это является следствием многолетнего доминирования различных централизованных систем, которые оказались, условно говоря, не в правильных руках. В последнее время мы видим, что политика начинает абсолютно доминировать над экономикой, и те решения, которые применяются в отношении глобальной финансовой архитектуры, имеют сиюминутную политическую выгоду, а зачастую даже эта сиюминутность не оправдывается.

Мы наблюдаем, что многие страны вводят меры протекционизма и контроля за потоками капитала. На сегодняшний день мы, к сожалению, можем констатировать, что ситуация скорее ухудшится, нежели улучшится. Мы видим нарастающий политический кризис в Европе с риском перехода в глобальный экономический кризис, мы понимаем, что неаккуратное, неопробованное внедрение валют центральных банков может нанести очень болезненный удар существующей финансовой экосистеме.

Мы предлагаем создание новой устойчивой финансовой инфраструктуры, которая будет соответствовать следующим принципам.

Комплементарность. Она не должна исключать функционирование как фиатной инфраструктуры, так и создаваемой сейчас цифровой финансовой инфраструктуры.

Она должна быть децентрализованной.

Мы так же, как наши коллеги, понимаем, что есть необходимость в обеспечении расчетно-платежных единиц реальными активами, и 40% золота – это тот уровень, который мы также используем в своей концепции.

Мы считаем абсолютно необходимым, чтобы новая финансовая экосистема была прозрачной и хорошо управляемой. Для этого мы предлагаем делать ее на базе международной межправительственной организации, которая создана по Уставу ООН. То есть мы изначально говорим о том, что новая финансовая инфраструктура должна быть наднациональной и международной.

Сейчас у нас есть стандартные фиатные инструменты, то есть репрезентативная валюта, где денежные знаки представляют определенную ценность, за которой стоит государство. Есть золото, есть так называемая криптовалюта, то есть математические алгоритмы, которые реализуемы с использованием современных технологий. И последнее явление – так называемые стейблкоины – смесь цифровых технологий и либо фиатных, либо ресурсных валют. Каждый из этих инструментов имеет свои плюсы и минусы, если мы будем оценивать их с точки зрения исполнения функций денег, но, как мы видим из нашего анализа, ни один из инструментов не является идеальным.

Как я уже говорил, те принципы, которые мы использовали при разработке нашей концепции – простые, но необходимо строго их придерживаться. Мы назвали проект экосистемой ЮНИТ. Расчетно-платежная единица внутри этой системы также называется ЮНИТ. По сути своей это централизованная система с фрактальной организацией. Фрактальность подразумевает, что участники могут быть самыми разными как по форме владения (суверенными, частными, квазисуверенными), так и по географии их размещения. То есть мы хотим, чтобы система развивалась именно там, где для нее существует потребность, и фрактальная логика ее организации позволяет это довольно эффективно делать.

Наш подход отличает простота. Мы хотим, чтобы сама система не осуществляла какой-то свой объем действий, а за счет внутренней простоты обеспечивала понятность, легкость для использования и прозрачность, которые должны создать доверие. То есть наша система в основе своей должна быть способна подключиться ко всем существующим системам, как фиатным, так и цифровым, которые существуют в самых разных странах мира. В перспективе мы видим, что система может развиваться и, начиная с реализации учетной функции, может перейти к платежной функции и дальше перейти к функции измерения ценности, а также накопления и инвестиций капитала.

ЮНИТ не является криптовалютой, поскольку он обеспечен реальными активами. ЮНИТ не является стейбкоином, поскольку у него отсутствует прямая привязка к какому-либо из активов, и, кроме того, в нем отсутствует механизм обратной конвертации, нельзя ЮНИТ обменять в те активы, к ценности которых он привязан. В то же время ЮНИТ не является цифровой валютой центральных банков, поскольку он изначально децентрализован, обеспечен реальными активами и полностью взаимозаменяе. По сути, ЮНИТ представляет собой попытку предложить аполитическую валюту, которая бы использовалась исключительно для экономических целей и не могла бы быть использована неправильным образом из-за возникновения каких-то долгов или обязательств, которые не связаны с экономической деятельностью.

Мы предполагаем использование международной межправительственной организации в качестве базы, которая будет обеспечивать корпоративное управление в нашей экосистеме, и также приветствуем использование наднациональных межправительственных банковских организаций, которые смогут обеспечить взаимодействие нашей экосистемы с существующим миром фиатных и цифровых валют.

Позвольте мне остановиться на концепции фрактального дизайна нашей экосистемы. Здесь главный принцип заключается в том, чтобы сделать систему самообучающейся и повысить ее выживаемость за счет того, что каждый угол фракции соответствует другому углу, то есть ни один из них не будет иметь преимущества над другим. Нассим Талеб в книге «Антихрупкость» эту концепцию очень хорошо проработал.

С точки зрения экономической теории предлагаемая нами концепция решает 3 главных проблемы глобальных финансов. Сейчас государство, чья валюта является международной, несет расходы по обеспечению ликвидности этой валюты на международных рынках – в настоящее время это в основном проблема США, которые сейчас для того, чтобы обеспечивать ликвидность, вынуждены печатать доллары, и это ведет к дисбалансу самой американской экономики, а через это и к потенциальному риску для мировой экономики.

В нынешней системе международных финансовых отношений невозможно одновременно иметь открытый рынок капитала, контролировать стоимость своей валюты, ценность своей валюты и ставку процента для экономики. То есть по факту это ограничивает ведение суверенной финансово-экономической политики. И мы все прекрасно знаем, например, страны Латинской Америки, которые более чем 100 лет провели в системе периферийного капитализма, и ни одни из них не смогла найти даже временное решение для этой проблемы.

Третий экономический закон – это так называемый закон Грешема, по которому плохая валюта при равных условиях вытесняет из оборота хорошую. Мы не хотим делать ЮНИТ плохой валютой, но мы считаем, что это должна быть именно та валюта, которая будет обслуживать оборот в мировой торговле, прежде всего в трансграничной торговле, между нашими странами. Даже при таком подходе, что ЮНИТ формируется из 40% золота и 60% мягких валют стран БРИКС, на протяжении 10 лет ЮНИТ может демонстрировать бо́льшую устойчивость, чем американский доллар.

Как я уже говорил, наша цель – не создать платежную страну. Наша цель – создать более широкие подходы, начать формирование новой финансовой глобальной инфраструктуры. Впоследствии мы предполагаем, что это будет использоваться для расчетов, платежей, но для этого необходимо согласие регуляторов, и мы с регуляторами в нашей стране активно работаем.

Следующим шагом формирования глобальной финансовой экосистемы должно стать использование ЮНИТа для определения ценности ресурсов, то есть мы предполагаем открытие Евразийской товарно-сырьевой биржи, где российский уголь, зерно, целлюлоза и другие ресурсы будут продаваться за юниты. С нашей точки зрения, это является идеальным решением, поскольку продажи за рубли осложнены тем, что у наших контрагентов в других странах нет доступа к рублям, и, кроме того, сам российский рынок в силу определенных причин является довольно волатильной единицей.

Но не надо забывать, что наша цель – это же не просто торговля, наша цель – это повышение благосостояния и экономический рост наших стран, для чего необходимы инвестиции, и мы, безусловно, думаем, что на определенном этапе инвестиционные проекты, связанные, по крайней мере, с ресурсами, которые торгуются в юнитах, будут также осуществляться в юнитах.

Мы видим большую пользу от внедрения экосистемы ЮНИТ как для компаний, которые занимаются внешней академической деятельностью экспортеров и импортеров, так же, как и для правительств, которые обеспечат поступление налоговых и таможенных платежей, а также возможности устойчивого экономического роста. И не надо забывать про инвесторов, для которых будут создаваться новые финансовые рынки с новым инструментарием, который будет более надежен для инвестиций, нежели существующие фиатные рынки, которые целиком завязаны на доллары. 

Говоря о том, как мы реализуем наш проект: в настоящий момент проект реализуется в основном на базе нашего Международного научно-исследовательского института проблем управления, который является международной межправительственной организацией, созданной в 1976 году при большой поддержке уважаемого Сергея Юрьевича Глазьева и его команды из Евразийской экономической комиссии. Мы также входим в рабочую группу при Деловом совете БРИКС, 28 февраля этого года сделали презентацию нашего проекта на заседании рабочей группы Делового совета БРИКС по финансовым услугам. Руководитель китайской команды господин Вань Кун высоко оценил проект. Эксперты с китайской стороны, в том числе Центральный университет финансов и экономики, подтвердили теоретическую годность проекта. И, насколько нам известно, сейчас проект по линии Делового совета БРИКС направлен в Центральный Банк Китая.

Мы понимаем, что старт проекта нам необходимо сделать в России. Мы уже ведем контакты с нашими партнерами из других стран. Было бы очень интересно, если бы коллеги из Лаоса, например, и Киргизии присоединились к нему. Мы понимаем, что у нашего проекта всегда будут оппоненты, чья сила зиждется в нынешней фиатной экосистеме, но мы также понимаем, что у проекта есть многовекторные варианты развития. Также мы можем получить политический импульс, и если решение будет принято на самом верхнем уровне, то проект может получить поддержку с этой точки зрения.

Один из принципов экосистемы – инклюзивность, то есть мы открыты для всех и честно предлагаем тот инструмент, который считаем хорошим для себя, и надеемся, что другие страны тоже будут им пользоваться.

Мы отправили документы в Центральный Банк России и надеемся, что в самое ближайшее время приступим к созданию тестирования пилотной модели, чтобы иметь возможность представить результаты на предстоящем саммите БРИКС, который запланирован на октябрь этого года в Казани. Сергей Юрьевич Глазьев имел возможность представить наш проект госпоже Дилме Руссеф, которая в настоящее время является президентом Нового банка развития. Она пообещала свою поддержку. И мы в настоящее время ожидаем того, что под эгидой Нового банка развития мы сможем провести глобальную конференцию по теме проекта ЮНИТ.

В РФ разрабатывают децентрализованную платежную систему

Российские экономисты представили концепцию децентрализованной монетарной экосистемы «ЮНИТ» с собственной платежной единицей UNT для расчетов в рамках БРИКС. Ее разработали ученые Международного научно-исследовательского института проблем управления. Предполагается, что UNT будет обеспечен реальными активами. Его корзина будет состоять из нескольких компонентов: 40% физического золота, 60% — мягких валют стран БРИКС. «UNT не является ни криптовалютой, поскольку он обеспечен реальными активами, ни стейблкоином. Кроме того, у него отсутствует механизм обратной конвертации, то есть, UNT нельзя обменять на те активы, к ценности которых он привязан. В то же время UNT не является цифровой валютой центральных банков. По сути, UNT ­— это попытка предложить «аполитическую» валюту, которая будет использоваться исключительно для экономических целей», — отметил руководитель проекта «ЮНИТ» Алексей Субботин на XII Китайско-российском экономическом диалоге «Мировые тенденции интеграции: инструменты валютно-финансового и экономического взаимодействия».

Китайско-российский экономический диалог организован Институтом финансовых исследований «Чунъян» Китайского народного университета (RDCY), Вольным экономическим обществом России (ВЭО России), Международным Союзом экономистов (МСЭ), Экспертно-деловым советом МСЭ и ВЭО России по вопросам развития российско-китайского сотрудничества и Институтом нового индустриального развития им. С.Ю. Витте (ИНИР). Цель — выработка экспертных рекомендаций по вопросам углубления стратегического партнерства между Россией и КНР. Руководители Диалога: исполнительный декан Института финансовых исследований «Чунъян» Китайского народного университета, член Валдайского клуба, профессор Ван Вэнь и вице-президент ВЭО России, вице-президент МСЭ, академик РАН Сергей Глазьев.

Представляя доклад на тему «Сотрудничество в развитии Интегрального мирохозяйственного уклада и ноономики», руководитель российской делегации, академик РАН Сергей Глазьев подчеркнул, что в международном сотрудничестве нового уклада приоритетом становится не либерализация торговли и валютного регулирования, а совместные инвестиции. «Совместные инвестиции — это ядро новой системы международного сотрудничества. Китайская инициатива «Один пояс — один путь», которая предлагает всем желающим странам объединить свои усилия вокруг совместных инвестиционных проектов, — это великолепный пример перехода к новой системе мировых экономических отношений», — подчеркнул Сергей Глазьев. Ученый также обратил внимание на важность расширения расчетов в национальных валютах между странами.

«Учитывая, что страны ядра нового мирохозяйственного уклада не собираются либерализовывать трансграничное движение капитала, мы должны задуматься о гармонизации систем валютного регулирования. Речь идет о создании условий и новой инфраструктуры для расширения взаиморасчетов в национальных валютах, в том числе с использованием современных цифровых технологий. Важный вопрос — интеграция банковских систем. В Китае и в России действуют свои инфраструктуры платежно-расчетных отношений и обмена банковской информацией, которые заменяют SWIFT, тем не менее из-за санкций банки неохотно идут на реализацию прямых корреспондентских отношений. Нужно думать о создании специализированных банков, которые не будут бояться санкций, начнут шире использовать цифровые технологии», ­­ — полагает Сергей Глазьев.

На необходимость поиска новых решений по развитию российско-китайского партнерства, в том числе в части финансового сотрудничества между странами, указал руководитель китайской делегации, президент Китайской торговой палаты в России Чжоу Лицюнь. «Чтобы поддерживать оптимальную динамику двустороннего взаимодействия и развивать экономическое сотрудничество, нам следует искать новые решения», — подчеркнул Чжоу Лицюнь.

Председатель правления Shandong Guangjian Installation Сунь Хайтао отметил, что России и Китаю нужно расширять торговые отношения между нашими странами, наращивать расчеты в национальных валютах, создавать тренды мирового валютно-финансового взаимодействия, показывать на примере наших стран, как можно достичь плодотворного и стабильного развития. А председатель Санкт-Петербургского отделения Союза китайских предпринимателей в России, генеральный директор Российско-Китайского бизнес-парка Чэнь Джиган предложил учредить совместный российско-китайский банк.

Вице-президент ВЭО России, первый заместитель председателя Комитета Совета Федерации ФС РФ по бюджету и финансовым рынкам Сергей Рябухин представил разработанные учеными НИИ «Инновационные финансовые инструменты и технологии» «РЭУ им. Г.В. Плеханова» финансовые инструменты, которые обеспечены сырьевыми товарами, валютами дружественных государств и иными активами.

По мнению сенатора, они могут лечь в основу прототипа наднационального платёжного средства для стран БРИКС. «Данные финансовые инструменты позволяют создать наднациональное платежное средство, внутренняя стоимость которого может быть обеспечена товарно-валютными резервами, сформированными по алгоритму индексов ценовой устойчивости, созданных на группе дуальных товаров с якорем в виде золота или меди и на национальных валютах с якорем в виде резервных валют МВФ. При этом конкретные параметры и ограничения, которые используются при расчёте этих индексов, а также определение наднациональных якорей для их вычисления должны являться предметом консенсуса той группы стран, которые готовы реально перейти к дедолларизации», — пояснил Сергей Рябухин.

Угрозы климатической повестки для экономики России

Сергей Филиппов,
директор Института энергетических исследований РАН, академик РАН
Стенограмма выступления на Энергетическом форуме — 2024 (МАЭФ-2024)

Климатическая повестка оказывает сейчас, возможно, определяющее влияние на долгосрочные перспективы развития мировой энергетики и экономики. Постепенно эта повестка приобретает геополитический и геоэкономический окрас. У ведущих стран мира появился соблазн путем таким неэкономическим методом получить глобальные стратегические конкурентные преимущества. При этом они используют факторы технологического доминирования, наличие дешевых финансовых ресурсов и обилие высококачественных ресурсов для возобновляемых источников энергии. Это принципиально важно. Эта политика, эта повестка может иметь успех, поскольку в ней сошлись интересы крупнейших игроков: США, Евросоюза, Китая. А мировое экспертное сообщество лояльно к этой проблеме прежде всего за счет огромных грантов, которые оно получает. 

Эта повестка, как мне представляется, может привносить существенную угрозу для экономики и энергетики России.

Чем это может быть обусловлено?

Прежде всего тем низким качеством ВИЭ, которые есть в России. Я имею в виду низкую интенсивность этих ресурсов, и самое главное – большую сезонную неравномерность, которая убивает экономику возобновляемой энергетики в России. Отсюда высокая стоимость генерируемой энергии.

Второй фактор – холодный климат, который формирует большой спрос на тепловую энергию и на тепловую мощность, опять же при очень большой сезонной неравномерности. Этот фактор будет определяющим.

Следующее – большая территория, а значит – большие расходы на транспорт и распределение энергии.

Четвертое – структура нашей генерации, большая доля ТЭЦ.

Ну и наконец, два последних момента: отсутствие крупномасштабного производства конкурентоспособного оборудования для ВИЭ, дорогие кредиты, которые препятствуют эффективному развитию возобновляемой энергетики, прежде всего атомной. 

В стране приняты два основополагающих документа: Стратегия низкоуглеродного развития РФ (НУР) и Климатическая доктрина. Последний документ требует перехода к углеводород-нейтральной экономике к 2060 году.  

Сезонная неравномерность означает, что нам нужно будет сезонное аккумулирование. Если на Западе говорят о суточном аккумулировании, то нам приходится говорить и сезонном аккумулировании, которое несопоставимо дороже. И когда говорят о том, что солнечная электроэнергия с учетом аккумулятора по западным данным столько-то, для России эти цифры совершенно непригодны. 

По данным Мирового банка о стоимости генерации электроэнергии по территории планеты, в России эта стоимость будет в разы выше. 

Данные по ветру.

В России, в отличие от тех же самых Штатов, Китая и так далее, хорошие ресурсы ВИЭ сосредоточены на побережьях арктических и дальневосточных морей, то есть далеко, взять их оттуда практически невозможно, это будет слишком дорого, нужен транспорт электроэнергии большой мощности на большие расстояния, который мы потеряли. 

Далее, стоимость производства водорода на основе ВИЭ. Россия здесь абсолютно неконкурентоспособна, поэтому все потуги, которые в свое время поступали от Минэнерго и так далее, обречены на полный провал. 

Структура спроса на электрическую мощность в годовом разрезе говорит о том, что ТЭЦ дают половину генерации на тепловых электростанциях. Неравномерность обеспечивается именно этими источниками. ТЭЦ становятся неким анахронизмом, видимо, нужно будет ставить вопрос о том, что от них придется избавиться. Причин тут много. Сейчас мы над этим работаем. Так вот, реально с более-менее приемлемыми затратами ВИЭ можно или заместить электроэнергию только ту, что вырабатывают КЭС. То, что вырабатывают ТЭЦ, заместить чрезвычайно сложно, потому что это выработка привязана к тепловому потреблению, и этим все сказано. 

Несколько слов о тех последствиях, которые для России могут последовать от реализации глобальной климатической политики. Прежде всего это рост стоимости электроэнергии, отсюда и все проблемы для экономики и так далее. Поэтому можно сделать вывод, что реализация в стране политики декарбонизации и перехода к углерод-нейтральной экономике – это может быть исключительно политическое решение, никак не обоснованное экономически. Из этого следует, что глобальная климатическая политика формирует некий большой вызов, и нужно найти оптимальные пути ответа на этот вызов.

Несколько вариантов я сейчас попробую обосновать ниже

Первый ответ – доказать несостоятельность глобальной климатической политики.

Главный аргумент в основе климатической повестки не доказан сейчас: о том, что антропогенная деятельность является ключевым фактором. Есть много естественных причин, которые на это влияют. Когда говорят о том, что вся проблема состоит в CO2, возводит в ранг глобального врага человечества, можно напомнить, что CO2 – это кормовая база для биосферы, а через пищевые цепочки – и для человека тоже,  рушить собственную кормовую базу – не понятно, зачем?

Поэтому вопрос тут будет такой: есть ли у нас компетенции, сможет ли научное сообщество может эту задачу поставить и решить? Это большой вопрос.

Следующий ответ состоит в том, чтобы предложить некую альтернативу той глобальной политике, которая сейчас есть.

На мой взгляд, она ущербна. Почему? Потому что она требует декарбонизации для каждой страны.

На самом деле, если мы признаем, что климатическая проблема – проблема глобальная, значит, нам нужно найти и глобальный оптимум для ее решения, и исходя из этого глобального оптимума станет понятно, какие страны как должны развивать энергетику. То есть, те, у кого большие ресурсы ВИЭ, могут ставить задачу их использования, а у кого их нет, могут использовать органические топлива. Понятно, что для решения такой задачи нужно иметь соответствующие модели глобальной энергетики в динамической мультирегиональной и оптимизационной постановке.

Такие модели есть у РАН. Пока это предложение трудно реализуемо, поскольку страны – бенефициары климатической политики будут, конечно же, яро против.

Третий возможный ответ на климатический вызов состоит в том, чтобы доказать, что российские леса, российские биосистемы поглощают гораздо больше, чем то, что написано в нашей стратегии и тех документах, которые обосновывают ее. Такая работа ведется. В стратегии по 2019 году сказано, что наши биосистемы поглощают 535 мегатонн и ставится задача довести это до миллиона двухсот мегатонн. Задача сложная, и не очень понятно, согласится ли на эти цифры мировое сообщество. Но целевой сценарий стратегии исходит вот из этой цифры.

Есть другие мнения. Лесной кодекс приводит большие цифры – 600 мегатонн углерода, что значит 2,2 миллиарда тонн СО2. А это означает, что страна уже является углерод-нейтральной.

Нужно обсуждать и эти цифры уточнять. Проблема является научной и актуальной.

Ну, и последний ответ. Если мы не можем реализовать ответы 1, 2, 3, то мы приходим к тому, что нам нужно принять глобальную климатическую повестку и перейти в конечном счете к углерод-нейтральной энергетике.

Здесь есть несколько опций, начиная с того, что нужно технологическое структурное энергосбережение. Дальше мы можем идти к цели низко-углеродной энергетики, то есть замещать высокоуглеродное топливо на низкоуглеродное. Дальше – перейти к биоэнергетике. Ну и последнее – перейти на безуглеродные источники энергии, первичные и атомные.

Энергосбережение, перевооружения ТЭЦ и так далее проблему не решат совершенно. Можно получить более или менее безуглеродную или приблизиться к углерод-нейтральной энергетике, используя технологии улавливания и захоронения СО2, что чрезвычайно дорого. На 100% решить эту проблему можно только переходом на безуглеродную энергетику.

Для России перейти на безуглеродную энергетику значит, что на АЭС нам нужно будет в год вводить 35-47 Гигаватт мощностей, что является полным безумием.

Самая главная проблема в этом, что я говорил в начале, – это огромные объемы потребления тепловой энергии в стране. Я думаю, что экономические ограничения в случае попытки сделать это безуглеродным способом будут просто запредельными.

Выводы, которые я хотел сделать.

Первое. Действительно глобальная климатическая повестка представляет угрозу для России.

Второе. Природные условия в России препятствуют достижению углеродной нейтральности. Слишком большие потребности.

Третий вывод. Вызов для российской науки, и нужно отвечать на это.

Четвертый вывод. Из-за большой неопределенности, многофакторности проблемы нужно ее решать и нужны новые инструменты для того, чтобы интенсифицировать этот процесс.

Пятое. Актуальной является проблема не декарбонизации, а адаптации к климатическим изменениям. Хотим мы или нет, эту проблему придется решать. Декарбонизация – это путь в никуда, а вот адаптацией придется заниматься.

И последнее. Проблема энергобезопасности для России не столь актуальна, более важны две другие проблемы: обеспечить надежность энергоснабжения и, более важное, обеспечить надежность и живучесть этих самых систем энергоснабжения, исходя из климатических изменений и геополитических факторов.