Умной экономике нужно умное государство

24.07.2019

Сергей Бодрунов,
Президент Вольного экономического общества, президент Международного союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

Мировое сообщество — чуть ранее, и наше общество — относительно недавно, но все же! — обратили внимание на те качественные изменения в технологическом базисе экономики, о которых мы говорим многие годы. Приходит понимание того, что мы стоим в начале качественных трансформаций, которые формируют глобальные вызовы для будущего социально-экономического развития. От монотонно успокаивающих разговоров о постиндустриальном обществе, миражи которого заслоняли полисимейкерам и даже многим ученым пустыню деиндустриализации, постепенно началось движение к новой парадигме — реиндустриализации, восстановлению промышленности на качественно обновленной технологической основе. Впереди — переход на этой базе к новому этапу общественного устройства, новому индустриальному обществу следующего поколения.

Ситуация в российской экономике, мягко говоря, неоднозначна. Но, справедливости ради, отмечу — за последние пять лет многое в нашей стране удалось изменить к лучшему. Многое сделано. Но — еще далеко не все. И внешний «контекст» тоже для нас не прост — произошли существенные изменения в геополитических и геоэкономических условиях существования нашей страны, ее экономики. И дело здесь не только в санкциях, контрсанкциях — на наших глазах изменяется сама конфигурация мирового политического и экономического пространства. Россия оказывается в этой конфигурации перед жестким выбором — или стать одним из авторитетных игроков на этом новом поле, или оказаться в положении страны, зависимой от новых фаворитов и экономически, и политически. Угроза второго пути была более чем реальна в конце прошлого века. К счастью, сегодня высокий уровень суверенитета России стал геополитической реальностью. Однако ее геоэкономический суверенитет пока под серьезным сомнением.

Конечно, нам удалось осуществить прорывы в сфере оборонного производства, наметились позитивные сдвиги в аэрокосмической сфере (я, имея компетенцию в этой сфере деятельности, могу «засечь», что в последние годы здесь сделаны новые крупные шаги), в энергетике, строительстве, транспортной инфраструктуре, создании трубопроводных сетей, кораблестроении и т. д. Мы смогли реализовать мирового уровня проекты в спорте — я имею в виду Олимпийские игры 2014 года, недавний чемпионат мира по футболу — их невозможно было бы осуществить без приличной экономики.

Но у этой медали есть и другая сторона.

В нашей экономике вот уже 10 лет наблюдается по большому счету определенная тенденция к стагнации. Медленный, 1–2%-й рост перемежается спадами, относительно оптимистичная уточненная цифра Росстата о результатах 2018 года — рост ВВП на 2,3% — на самом деле нас недостаточно вдохновляет, ибо для того, чтобы начать догонять, хотя бы по экстенсивным показателям, наших основных геополитических конкурентов, нам нужны цифры как минимум в два раза больше. Только в этом случае мы можем опередить по темпам роста мировую экономику.

Но это — часть проблемы. И я полагаю, возможно, не самая важная ее часть.

На самом деле России нужен сейчас не столько экстенсивный рост, сколько интенсивное развитие. О том, что рост ВВП сам по себе еще не отражает реальных качественных сдвигов в экономике, исписано немало страниц. Этот тезис находит все большее понимание и в мировом сообществе, и у нас. Однако за годы обострения внешнеполитических проблем мы не смогли пока в полной мере решить задачу импортозамещения в сфере высокотехнологичного индустриального материального производства, у нас все еще нет соответствующих мировому уровню массовых производств знаниеёмкого оборудования, у нас дефицит соответствующих кадров, у нас все еще большие проблемы с развитием как академической, так и прикладной науки.

О чем говорят наши успехи и наши проблемы? Они говорят о том, что в стране есть и потенциал, и стремление решить стоящие перед нами задачи. И это очень важно. Однако выраженной четко стратегии, которая позволила бы использовать этот потенциал, пока нет.

О важнейших экономических проблемах России, о необходимости в их разрешении опираться на академическую науку будут говорить крупнейшие российские специалисты на открывающемся в мае т. г. Московском академическом форуме (МАЭФ).

Безусловно, в связи с этим стоит отметить — большая ответственность лежит на экономической науке. Мы должны помочь теоретически правильно сформулировать стратегические цели нашего развития (об этом обычно мало задумываются, ограничиваясь, как правило, постановкой количественных задач). Обоснование выверенных целей и дает наука, теория, позволяя не просто предугадать, а — обосновать направление будущего развития.

Исследования ученых Российской академии наук, экономистов ведущих научных институтов и университетов, экспертов Вольного экономического общества России показывают: такая цель в условиях современной технологической революции — это ускоренный технологический прогресс, ведущий к активному развитию экономики, общества и человека.

Пожалуй, в этом плане стоит позитивно оценить некоторые подвижки последнего времени. Сформированы Национальные проекты, сформулирована с участием РАН и одобрена Президентом Национальная технологическая инициатива. Кстати, о необходимости технологического развития глава государства неоднократно заявлял, в том числе в недавнем Послании Федеральному Собранию. Это — весьма правильные шаги в направлении подъема национальной технической базы.

Но до целостного стратегического плана социально-экономического развития, в основу которого будет положен именно научно-технический прогресс, пока далеко. Во всяком случае, он в явном виде не сформулирован.

В этом свете представляется целесообразным придание НТИ статуса Национального проекта. Премьер Д. Медведев уже заявил 4 апреля о выделении НТИ 6 млрд рублей. По нашим расчетам, этого недостаточно. В ранге президентского проекта у НТИ могли бы быть иные перспективы, да и с исполнителей был бы совершенно иной спрос. При этом РАН могла бы стать координатором такого проекта — ведь для его реализации должен существовать некий штаб, обладающий и определенными, в том числе — властными, полномочиями, и быть при этом в определенной мере меритократическим, обладающим высокими компетенциями.

Очень важно определиться с ресурсами. Для экономистов-практиков кажется едва ли не очевидным, что в данном случае речь должна идти в первую очередь о деньгах. Но это не так. Деньги как раз в России есть. Это убедительно доказал академик А. Г. Аганбегян в своей книге, презентация которой недавно состоялась в ВЭО России. Я говорю при этом не только о наших золотовалютных резервах, о профиците государственного бюджета. И даже не только о том, что около триллиона рублей бюджетных ассигнований прошлого года не было использовано — речь идет и о других резервах. К примеру, о том, что у нас до 30 триллионов рублей составляют накопления предприятий, свыше 40 триллионов — на руках у населения, до 20 триллионов, по некоторым оценкам, в теневой экономике. Все еще значительные объемы капитала вывозятся из страны.

То есть — дело не в финансовых источниках технологической интенсификации. Речь должна идти в первую очередь о других ресурсах — человеческих. И они у нас тоже есть: Россия занимает одно из первых мест в мире по доле так называемого креативного класса, если считать по методике известного американского социолога-креативиста Р. Флориды. Но эти ресурсы нашей экономикой нынешнего типа не востребованы в той мере, в которой необходимо для прорыва. Речь должна идти о системе мер, уже не раз предлагавшейся представителями секции экономики Российской академии наук, экспертами ВЭО. И первое — это отказ от монетаристски ориентированной экономической теории и практики, уход от рыночного фундаментализма, с чем сегодня, пожалуй, уже солидарно большинство интеллектуалов. И, конечно, это — активная промышленная политика, стратегическое планирование, активизация инвестиционной деятельности, концентрация главных ресурсов в базовых сферах технологического прорыва, совершенствование государственного управления. Умной экономике нового этапа развития общества нужно умное государство.

Олег Смолин: «Рост расходов на здравоохранение мог бы покрыть дефицит Пенсионного фонда»

22.07.2019

Олег Смолин,

член Президиума ВЭО России, первый заместитель председателя Комитета по образованию и науке Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, академик Российской академии образования, доктор философских наук

Серьёзные учёные полагают, что один из главных факторов, который мог бы ускорить экономический рост, – это развитие человеческого потенциала. При этом мы должны понимать, что не только в Государственной думе – в Правительстве, во властных структурах – идёт дискуссия о том, надо ли нам наращивать такие вложения.

Недавно мне довелось нечаянно спровоцировать дискуссию Антона Германовича Силуанова и Алексея Леонидовича Кудрина в Государственной думе. Вопрос был очень простой: можем ли мы успешно развиваться, если значительную часть наших экономических ресурсов мы вкладываем в так называемый Фонд национального благосостояния, хотя я не замечал, чтобы чьё-то благосостояние от наличия этого фонда повысилось? Ответы были разные. Антон Германович сказал, что у нас впереди могут быть трудные годы, поэтому нужно продолжать. Алексей Леонидович, обращаю внимание на это, заявил, что, по его мнению, нужно увеличивать вложения в человеческий потенциал. Повторяю, это говорит человек, который является создателем системы, получившей название «кудриномика». Теперь Алексей Леонидович говорит примерно то же самое, что говорим и мы. Это очень важный фактор для понимания ситуации в политических элитах.

Я солидарен с теми, кто говорит, что экономический рост невозможен без платёжеспособного спроса и, значит, без повышения уровня жизни. На мой взгляд, крайне проблематична технологическая революция при очень дешёвой рабочей силе. По крайней мере, мы понимаем, что бизнес вкладывает деньги в технологические инновации тогда, когда дороже вкладывать деньги в рабочую силу. Я напомню, что, по данным того же Алексея Кудрина, количество многофункциональных роботов в разных странах мира выглядит так: Южная Корея – 478 на 10 000 населения, Китай – 36, Россия – 2.

Есть и другие проблемы, которые мы называем социоэкономикой, например, по оценкам, если бы мы подняли расходы на медицину от 4% до 6% от ВВП, а это международная норма, то мы, соответственно, смогли бы обеспечить такое сокращение потерь рабочего времени от временной нетрудоспособности, что заполнили бы дефицит пенсионного фонда. Такие связи очень интересны. Я буду говорить преимущественно об образовании и науке, поскольку именно образование и наука являются ключевым фактором развития человеческого потенциала, как признают практически все экономисты.

Начну с того, что согласно данным Высшей школы экономики, наши вложения в образование, государственные расходы на образование в 2006 году составляли 3,9%, в 2015 году – 3,6% (сократились на 0,3%). В 2019 году бюджет образования растёт значительно – почти плюс 21%, но мы, по-видимому, не достигнем уровня 2012 года, поскольку, по данным той же Высшей школы экономики, если принять расходы на образование за 100% в 2006 году, то в 2012 году будет 180%, в 2015 – 149%, а вот в 2019 рост всё ещё не приведёт нас к уровню 2012 года. Напомню, как утверждают международные эксперты, страна, которая хочет осуществить быструю, ускоренную модернизацию, должна тратить не менее 7% на образование.

Обращаю ваше внимание, коллеги, что если такие разные люди, как Алексей Кудрин, Ярослав Кузьминов (ректор НИУ ВШЭ) и ваш покорный слуга, сходятся в том, что мы не можем обеспечить экономический прорыв, не наращивая расходов на образование, то, наверное, вопрос уже перезрел.

Ситуация с наукой ещё более проблематична. Международная норма госрасходов на науку – 2%. По указу президента № 599 от 2012 года, как вы знаете, в 2015 году должно быть 1,77%. Если верить заключению комитета (я ссылаюсь на официальное заключение Комитета по образованию и науке Госдумы), то на 2019-2021 годы мы видим 0,38-0,39-0,38%. На санацию многих банков было потрачено намного больше денег, чем составляет бюджет образования и науки вместе взятые. Знаете, как когда-то шутил Генри Форд: если бы народ знал, как работает наша банковская система, в стране была бы революция.

Вторая системная проблема образования и науки, которая сравнима по остроте, – это проблема бюрократизации. Не зря председатель правительства говорит о регуляторной гильотине. Комитет Государственной думы по образованию и науке сделал специальный доклад. Оказалось, что средние учебные заведения в год заполняют 300 отчётов по 11 700 показателям. Причём ситуация явно меняется следующим образом: всё меньше людей работающих, всё больше людей контролирующих. Невольно вспоминается шутка 30-х: полстраны сидит, полстраны её охраняет. Сейчас полстраны работает, полстраны контролирует – ситуация явно меняется в пользу последних. Кстати, 80% всех контрольных процедур в образовании – я думаю, такая же ситуация в науке, – не по линии собственно образования, а по линии разного рода других надзоров. Знакомый ректор в Москве говорит, что его контролирует кроме Рособрнадзора ещё 18 различных структур. Российский учитель в международных исследованиях занял первое место по количеству времени, которое он тратит на разного рода бюрократические процедуры.

Коллеги, бюрократизация вредна вообще. Как говорил Макс Вебер, попытка чрезмерной рационализации ведёт к иррационализации. Бюрократизация в образовании и в науке вредна особенно, потому что эти отношения не терпят большого количества бюрократии, бюрократизация убивает живую душу, в частности, образования.

Известно положение президентского указа № 597 от 2012 года. Если вы посмотрите опросы Общероссийского народного фронта, – подчёркиваю, я ссылаюсь только на данные организаций, которые не могут по определению сгущать краски, те, которые должны давать информацию достаточно достоверную, – в 2016 году в 75 регионах из 85 указ не исполнялся. Последние данные за 2019 год выглядят так: в 53 регионах Российской Федерации 30% учителей получают на уровне 15 000, то есть это никак не соответствует указу президента Российской Федерации. При этом средняя нагрузка педагога – более полутора ставок, а по данным Российской академии народного хозяйства и госслужбы, уже 14% российских учителей работают на две ставки. Есть грустная шутка: работаем на полторы, потому что на одну есть нечего, а на две есть некогда. Вот, 14% учителей уже есть некогда. Коллеги, это не шутки, это вопрос качества образования. Учитель, преподаватель вуза, приходя к студенту или ученику, должен быть эмоционально свеж, он должен отдавать ему не только свои знания, но и часть своей личности. Когда у вас две ставки – я работал учителем – когда у вас две ставки, делать это практически невозможно, эмоциональное выгорание неизбежно, снижение качества образования в такой ситуации практически неизбежно.

Мне кажется, что страна почти дозрела до консенсуса по поводу того, что нам нужны, по меньшей мере, три кита модернизации. Во-первых, это новая индустриализация. Во-вторых, более справедливое распределение доходов. Недавно премьер на одной из встреч сказал: «Мы наверняка введём прогрессивный подоходный налог, просто мы пока ещё до этого не дозрели». Хочется дозревать быстрее. Мы рекордсмены большой двадцатки по неравенству. Я думаю, нам надо отказаться от «безнадежности и покоя» и вкладывать те средства, которые у нас есть, в высокие технологии и в развитие человеческого потенциала – без этого ничего не получится.

Руслан Гринберг: «Не может быть свободы без справедливости, не может быть справедливости без свободы»

10.07.2019

Руслан Семенович Гринберг,

вице-президент ВЭО России, научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н., профессор

Одна из самых серьёзных проблем нашей страны, нашего народа, нашей ментальности – это шараханье из стороны в сторону, когда маятник очень редко останавливается в равновесном состоянии. Наши деды в семнадцатом году прошлого века выбрали справедливость. Россия была беременна справедливостью, и она её получила, но пожертвовала свободой. И что получилось из этого? Из этого получился конец советской власти. Мы жили с мифом командной экономики, и, ясное дело, что крах был очевиден. Почему очевиден? Потому что было ясно, что командная экономика – это господство коллективизма над индивидуализмом, когда думалось, что раз мы строим новый мир, то общее, общественное – важнее личного. Это было неправильно, потому что человек всё-таки хочет жить для себя прежде всего, и здесь нет ничего плохого, он эгоист. Другое дело – мера эгоизма – вот это очень важно.

В 1991 году мы выбрали свободу. Мы хотели свободы – и мы её получили, но пожертвовали какой-никакой справедливостью. И вот это чёрно-белое восприятие мира постоянно нас преследует и является, в моём представлении, причиной наших неудач в экономическом развитии. Те страны и нации, которые имеют более или менее состоятельную жизнь и находятся более или менее в равновесии, это равновесие понимают так, что не может быть свободы без справедливости, не может быть справедливости без свободы. Если вы жертвуете тем или другим, вы теряете и то, и другое сразу.

Это очень важно иметь в виду, потому что никогда не бывает чёрно-белого ответа. Если вы выбрали рыночную экономику, то вы должны иметь в виду, что рынок сам по себе – это индивидуализм, но если вы отбросили социальное прилагательное, то вы получаете общество асоциальное и плутократическое, которое мы имеем сегодня. Так что моё пожелание очень простое: надо видеть мир не в чёрно-белых красках. И государственники имеют очень много правильного в своих суждениях, и рыночники имеют очень много правильного в своих суждениях – тут важна проблема нахождения баланса.

Ещё один наш порок на учёном языке называется «онтологизация теоретических схем», а на простом языке это означает внедрение самой лучшей на тот момент научной теории в жизнь независимо от того, хотят этого люди или не хотят. Большевики внедрили командную экономику независимо от того, хотели люди или нет, а в девяносто первом году Ельцин и его команда внедряли миф о том, что надо думать о себе, только себе, а всё остальное как-нибудь приладится. Отсюда возникает, естественно, проблема.

Вторая особенность, это для молодых очень важно понять, – это, конечно же, нетерпение. Скорость перемен важнее, чем сами перемены. Это опять же то, что мы наблюдали с девяносто первого года.

И конечно же, ещё нам надо подумать о том, как нам быть с нашим чёрно-белым отношением к Западу. У нас есть только одна краска: или любовь, или ненависть. Больше ничего не существует. Отсюда комплекс неполноценности и мания величия в одном флаконе. Это очень деформирует наше представление об остальном мире, в котором мы все живём. Бернард Шоу как-то говорил, и мне очень нравится его изречение, что когда случился научно-технический прорыв, мы научились летать как птицы, мы научились плавать как рыбы, дело за малым – научиться жить как люди.

Жан Тироль: «Государство не должно быть игроком на рынке»

07.07.2019

«Если руководитель компании является в то же время государственным служащим, возникает конфликт интересов. В частных компаниях это невозможно. Если государство старается обеспечить своим людям победу на выборах, то решения могут приниматься руководством компании, исходя не из рыночных, а из сиюминутных политических соображений. Если банк контролируется государством, то государство скорее будет спасать такой банк в критической ситуации, и, соответственно, руководство банка уже будет рисковать, зная, что его в любом случае спасут».

Беседа президента ВЭО России профессора Сергея Бодрунова с Жаном Тиролем, лауреатом Нобелевской премии по экономике, научным руководителем Института теории отраслевой организации при Университете Тулуза 1 Капитолий, президентом фонда Жан-Жака Лафонта Тулузской школы экономики.

Бодрунов: Спасибо большое за то, что нашли время прийти в нашу гостиную Дома экономиста. Я хотел бы задать вам такой вопрос: по данным Антимонопольной службы России, около 70% российского ВВП дают компании, которые либо являются государственными, либо в них превалирует доля государства – они находятся под контролем государства. Как вы считаете, такое широкое участие государства улучшает темпы роста нашей экономики или тормозит развитие экономики?

Тироль: 70% – это, конечно, очень большая цифра. Обычно предпочтительнее, чтобы доля государства в экономике была существенно ниже. Государство не должно выступать в качестве игрока на рынке – я объясню чуть позже, что я имею в виду. Рынок сам по себе хорош, хотя, конечно, в нём есть и отрицательные факторы. Но если государство будет выступать в качестве игрока, то может возникнуть конфликт интересов. Например, если руководитель компании является в то же время государственным служащим, возникает конфликт интересов. В частных компаниях это невозможно. Другой пример: если государство старается обеспечить своим людям победу на выборах, то решения могут приниматься руководством компании, исходя не из рыночных, а из сиюминутных политических соображений. Если банк контролируется государством, то государство скорее будет спасать такой банк в критической ситуации, и, соответственно, руководство банка уже будет рисковать, зная, что его в любом случае спасут. Государство должно всё-таки воздерживаться от активного участия в производственном процессе, а выступать в качестве регулятора…

Бодрунов: То есть, выполнять свою основную функцию…

Тироль: Да, по крайней мере, я так считаю. Нужно быть осторожнее и стараться снижать роль государства именно в производстве.

Бодрунов: А в других секторах экономики государство может участвовать более активно?

Тироль: В финансах, конечно, у государства очень большая роль именно как у регулятора финансовой сферы. Тут мы как раз видим, что государство зачастую недостаточно регулирует этот сектор – банковскую сферу и так далее – и из-за этого возникают серьёзные проблемы. Кроме того, государство часто вмешивается, начинает спасать банки или проводить финансовую политику, которая не очень хорошо сказывается на ситуации в финансовом секторе – это тоже проблема. На самом деле мы сейчас немного возвращаемся в то состояние, которое у нас было до 2008-го года. Иногда решение спасти ту или иную компанию, тот или иной банк может сыграть положительную роль, конечно. Сейчас у нас более грамотная политика в области макроэкономики, более грамотное регулирование. Это касается и Евросоюза, и Федеральной резервной системы США, так что есть положительные изменения. Но дьявол, как говорится, в деталях. Нельзя забывать об уроках 2008-го года. Мы сейчас видим, что в некотором смысле ситуация возвращается к тому, что у нас было накануне 2008-го года. Поэтому, я считаю, что регуляторы должны всегда быть по-настоящему независимыми.

Бодрунов: Я с вами согласен, это очень важное наблюдение. Мне представляется также, что государство должно играть определённую роль, но эта роль – больше роль регулятора, чем рыночного актора. И мне кажется, с этим связана ещё одна проблема: роль государства в монополизации рынка даже не государственными монополиями, а просто крупными компаниями. Как отметил руководитель Антимонопольной службы России, в стране наблюдается огосударствление экономики.

Игорь Артемьев,
Руководитель Федеральной антимонопольной службы РФ

Мы сегодня движемся в двух противоположных направлениях. С одной стороны, если раньше мы боролись за новую нормативную базу по развитию конкуренции, она сегодня появилась: это указ президента, 18 правительственных отраслевых программ развития конкуренции, решение Госсовета России о том, чтобы каждый регион себе написал программу развития конкуренции – это хорошо. Теперь нам нужно бороться не за принятие актов, а за их исполнение. А с другой стороны мы имеем огосударствление экономики, антиконкурентные практики, освоение средств как основные элементы во многих случаях и в политике. Я хотел бы сказать, что, если нам в течение ближайшего времени не удастся заменить один фундамент окончательно на другой фундамент в этой части конкуренции, то мы можем долго ещё ходить по кругу, возвращаясь каждый раз в точку ноль с точки зрения темпов роста, и с точки зрения качества жизни.

Бодрунов: В то же время есть мнения видных экономистов о том, что крупные задачи, которые стоят перед экономикой России, надо решать крупным компаниям, мощным, большим, которые могут консолидировать интеллектуальные, материальные, финансовые ресурсы. Возникает некое противоречие. С одной стороны, нужны крупные компании, с другой, должна быть полностью демонополизирована экономика. Каково ваше мнение, как эта коллизия может быть разрешена?

Тироль: У России тут есть своя специфика. Понятно, что до недавнего прошлого в России действовала плановая экономика. И в России есть такой момент, что здесь очень много государственных компаний. Правильно?

Бодрунов: Да, и их почему-то становится всё больше, а не всё меньше.

Тироль: Совершенно верно. И это, конечно, настораживает. Нужно всё-таки больше независимости. Нужно, чтобы был независимый регулятор, который продвигал бы конкуренцию на российском рынке. У вас большая страна, огромные расстояния, поэтому транспорт – это особая сфера, но ситуация, которую вы описали, возникает периодически в разных странах. Для этого есть различные причины – нужно, конечно, учитывать специфику ситуации в каждой конкретной стране. Иногда, скажем, возникает такая ситуация: один человек говорит, я хочу завести себе «Фейсбук», потому что у тебя есть «Фейсбук», люди начинают подражать друг другу, и мы сейчас видим, что происходит всё больше концентрация силы на рынке, у технологических цифровых компаний становится больше рыночной власти. И, например, при нынешней администрации США мы также не видим достаточно серьёзных усилий по борьбе с монополиями. Во времена Обамы этого было больше. В итоге происходит перераспределение ресурсов от более эффективных компаний к менее эффективным, и это, конечно, настораживает. Если перераспределение происходит в другую сторону, в сторону более эффективных компаний, то это хорошо. В Европе, впрочем, ситуация немного другая. Там с антимонопольным законодательством положение обстоит получше, на мой взгляд.

Бодрунов: Хотел бы напомнить вам, что в интервью «Российской газете» вы упомянули о «технологическом каннибализме» больших корпораций. То есть, речь шла о том, что эти компании фактически тормозят технологический процесс. Я бы хотел, чтобы Вы пояснили эту мысль.

Тироль: Нет, в принципе в большой компании ничего плохого нет. Тут проблема не в размере. Такие компании, как «Гугл», например, занимаются инновациями, и многие инновации развиваются именно такими крупными компаниями. Но всё-таки нас волнует положение монополистов. Они могут создавать искусственные барьеры для входа на рынок новых игроков для того, чтобы препятствовать конкуренции. Они за это не получают никакого наказания, и они искусственно могут завышать расходы, раздувать сметы на какие-то проекты и так далее. Иногда происходит вот, что, и это я имел ввиду, когда говорил о каннибализме: появляется какая-то инновация, какой-то новый продукт, и он заменяет собой какие-то старые продукты. Вот это и есть самопожирание корпораций, то есть, получается, что компания выводит на рынок какую-то новинку, а тем самым пожирает свою прибыль от каких-то других продуктов, которые они продавали раньше. Соответственно, у них нет стимула продвигать новые продукты, нет стимула продвигать инновации. Возьмём для примера службы такси. Появились компании типа «Убер», «Лифт», «Яндекс Такси» и так далее. По сути, там никаких особых инноваций-то и нет. Там есть геопозиционирование…

Бодрунов: То есть, использование существующей платформы технологической…

Тироль: Да, и возможность ставить оценки. Но никто до этого раньше такого не делал. А эти компании сделали. Так что, даже небольшая инновация привела к таким существенным изменениям, и по всему миру появилась теперь совершенно новая ситуация в сфере услуг такси. Нужно всё время способствовать инновациям, создавать такую ситуацию, при которой инновации развивались бы.

Бодрунов: То есть, опасаться больших проблем, связанных с таким технологическим каннибализмом, в России пока рано…

Тироль: Да, но тут есть опасность в том, что, может быть, инноваций слишком мало.

Бодрунов: Вот именно.

Тироль: Если мы посмотрим, например на 20 ведущих российских компаний, знаете, очень странно, мы увидим там какие-то горнодобывающие компании, энергетические компании, банки, ритейлеры (ну, у ритейлеров ещё есть какая-то конкуренция). А высокотехнологичных компаний вы там не увидите.

Но для того, чтобы изменить ситуацию, российская промышленность должна будет полностью измениться. И мы видим, как такой переход происходит сейчас в некоторых странах – необходимы высокотехнологичные компании, высокотехнологичное производство. Если вы сейчас посмотрите на ведущие компании в мире, вы увидите, что они или американские, или китайские. Российских компаний, японских среди них нет. И это определённый тренд. Ещё я хотел бы сказать особо о здравоохранении. В будущем здравоохранение будет играть очень важную роль в экономике. Это будет очень важный сектор. Сейчас начинается использование больших данных. И это всё будет очень важную роль играть в будущем.

Бодрунов: Я думаю, что, конечно, это действительно тренд современности: знаниеёмкие технологии, интенсивное производство развиваются очень быстрыми темпами. И, наверное, правильно считать это новой технологической индустриальной революцией. Вот здесь мы можем говорить о роли науки, о том, что современная наука становится всё более приближенной к реальным потребностям рынка, потребностям реального сектора экономики. И у нас в России есть проблемы как раз со средними звеньями в цепочке НИОКР: есть хорошая фундаментальная наука, есть неплохие участники рынка, которые используют инновации, но вот воплощающая идеи науки в инновациях середина у нас страдает. Это создаёт иллюзию, что наука мало, что может дать производству. На самом деле, очевидно, что это не так. Что может дать наука современной экономике?

Тироль: Я сам учёный, так что я по определению верю в науку. Я считаю, что для России роль учёных очень важна, наука должна играть очень большую роль, и у России, конечно, замечательные традиции и в физике, и в других фундаментальных науках, поэтому государство должно поддерживать высшую школу, поддерживать университеты. Это очень важно. Мы слышали выступление участников МАЭФ, которые говорили об этом, о важности хорошей системы образования в стране. Это действительно необходимо. Университеты играют очень большую роль и в России, и в других странах. Важно поддерживать международное общение среди учёных. Если вы говорите, допустим, на английском языке, вы можете поехать в любую страну – в США, в Китай, куда угодно, и общаться со своими коллегами там, необходима свобода общения среди учёных различных стран. Конечно, большинство учёных предпочитает работать в собственной стране, но в то же время, если в какой-то стране будут созданы хорошие условия, почему бы и не работать там? Если все будут замыкаться в себе, то не будет такого сотрудничества.

Вы меня спросили, как экономика, как наука взаимодействуют с производством. Действительно, необходим трансфер технологий от науки к производству, и производство, в свою очередь, тоже должно поддерживать науку. Это может происходить через уже зарекомендовавшие себя компании, а может происходить и через стартапы. Многие стартапы начинались с Стэнфорде и в Массачусетском технологическом институте, там существует целая экосистема с финансовой поддержкой, и из этих стартапов выросли крупнейшие технологические компании мира.

Если вы посмотрите на ведущие компании США, многие из них лет 20 назад не существовали даже, а во Франции – как раз ситуация обратная, многим из крупнейших компаний – уже больше века. Это старые компании, которые, может быть, название поменяли. Конечно, у них тоже есть какие-то инновации, тоже есть какие-то изменения, но как бы то ни было нужно растить и молодые, новые компании, а не только поддерживать те, которые уже существуют. В этом очень большая разница между такими странами как США и более традиционными – Францией, Швейцарией и так далее.

Бодрунов: Наиболее эффективны те экономики, которые принципиально используют в качестве основного ресурса именно тот, который важен для этого технологического уклада. Основным ресурсом, который будет использоваться с середины XXI века, будут, на мой взгляд, знания, которые, сублимированные в технологии, приходят в реальный сектор экономики. Если мы возьмём типичный гаджет, то мы увидим, что в нём огромное количество функций. В то же время материальная часть там совершенно небольшая, материалов там немного, зато там огромное количество знаний, воплощённых в технологиях. Поэтому тот, кто будет владеть знаниями в дальнейшем, тот будет владеть, собственно говоря, экономикой. Мне представляется, что для России очень важно осознать то, что нужно становиться на рельсы высокотехнологичного производства, с высокой знаниеёмкостью. Вы согласны?

Тироль: Я считаю, что вы правы. Это действительно очень важно – развивать экономику, которая опиралась бы на знания, использующую в первую очередь знания. То, что вы говорили про гаджеты, верно, но давайте посмотрим на здравоохранение: там тоже всё больше используются высокие технологии, новые инженерные решения, кроме того, нужно вспомнить большие данные, новую статистику и так далее, и скоро вместо врачей уже будут действовать какие-то алгоритмы, которые обрабатывают всю эту информацию и принимают решения, именно там будут самые большие деньги. Нужно развивать именно эти знания, эти технологии. Но для этого опять-таки необходимо, чтобы страна создавала соответствующую обстановку для системы образования, чтобы привлекала лучших преподавателей, перспективных студентов, чтобы им было интересно, чтобы они хотели оставаться в стране учиться, работать, преподавать. Нужно работать над созданием такой экосистемы.

Бодрунов: Именно экосистемы…

Тироль: Чтобы люди шли работать в какие-то высокотехнологичные компании или создавали свои стартапы. Для этого необходим целый комплекс мер.

Бодрунов: Да, такие стартапы должны создаваться в пространстве, комфортном экономически, технологически, административно, а не путём сопротивления системе и пробивания, как трава сквозь асфальт, всего экономического давления. Я хотел бы в завершение нашей передачи поговорить еще об одном. Вы высказали какие-то рекомендации, пожелания, с чем-то согласились, с чем-то – нет. Это мнение очень важно для нас, для тех, кто организовал Московский академический экономический форум, для экономистов страны в целом. Мы готовим общую резолюцию форума, а программный комитет представит её общественности. Что можно было бы, по Вашему мнению, обязательно включить в такую резолюцию?

Тироль: Прежде всего, нужно задать себе вопрос, какое общество мы хотим себе построить, что мы понимаем под общим благом? Это очень важный вопрос. Причём это не просто какой-то наивный вопрос…

Бодрунов: Это фундаментальный вопрос.

Тироль: Давайте научно подойдём к этому делу. Это очень важный момент. В России, например, у вас был советский период, который оставил тяжёлый след, когда не уделялось должное внимание стимулированию человека. Да, конечно, был хороший уровень образования, хорошая социальная политика, перераспределение, понятно. Это, так сказать, всё понятно. Это то, что касается общего блага. Но как к этому прийти? Необходимо обеспечивать общество какими-то благами. Я сейчас не буду предлагать что-то конкретно для России. Но, первое, понятно, что необходимо вкладывать в серьёзное образование. Образование необходимо всем. Это действительно очень важно. Необходима система бесплатного здравоохранения. Если я заболел, это не моя вина, правильно? И я не должен нести на себе этот риск.

Далее, необходимы инфраструктурные реформы. Вот здесь как раз я хотел бы поговорить о роли государства, о разнице между государством как регулятором и государством как рыночным игроком. Государство должно заниматься регулированием, и этот регулятор должен быть независимым. Если регулятор занимается продвижением конкуренции и так далее, если мы говорим о регулировании банковской сферы, нужно сделать так, чтобы регулятор мог принимать правильные решения без влияния политических факторов – не должно быть конфликта интересов. Это относится и к продвижению банковских реформ и так далее.

Что касается реформ. Возьмем реформу пенсионной системы, которая для вас актуальна, или другую реформу – в каждой стране есть свои проблемы. Постепенно пенсионеров становится всё больше и больше, продолжительность жизни растёт, и это серьёзный вопрос, что же делать? Получается, что нагрузка на работающее население всё больше возрастает. Могут быть различные подходы к решению этой проблемы: могут быть созданы специальные пенсионные фонды, страховые фонды, можно поднять пенсионный возраст – я не хочу давать никаких рекомендаций по этому поводу, но нужно сделать что-то, чтобы все люди получали достойную пенсию. И в данном случае государство должно серьёзно подумать, как это можно наилучшим образом обеспечить – это касается и России, и других стран.

Технологии доверия

05.07.2019

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

– Президент России на Экономическом форуме в Санкт-Петербурге заявил, что мы без технологий опустимся до низших пределов развития экономики, поэтому я ещё раз хотел бы сказать, что сегодня мы обсуждаем тему, которая является основной для решения многих проблем. Будущее мировой экономики, мирового развития прямо сопряжено с развитием технологий. Технологии становятся главным ресурсом в экономической борьбе. Лидеры будущего – технологические. А среди технологий базовое место занимают цифровые технологии. Здесь я хотел бы остановиться на одном важном моменте. Обычно мы рассматриваем технологии в привязке к экономике. Наступит время, когда слово «экономика» забудут. Наступит время, когда, благодаря технологиям, в том числе и цифровым, человек, по Марксу, выйдет за пределы материального производства, а производство перейдет в технологическое пространство, которое будет существовать под контролем человека, я надеюсь. В этом плане очень важно понимать, какая же роль у человека? Когда мы говорим о проблемах цифровизации, о проблемах технологического развития в целом, мы должны чётко понимать, что их решение должно быть направлено на развитие человека, потому что технологии можно применять по-разному. Наиболее яркий пример – ядерные технологии, то же касается и цифровых технологий. Я считаю, что цифровые технологии позволяют повысить то, чего сегодня так не хватает в развитии нашего общества, не только российского, – доверие. Чем больше доверия, в том числе в экономических транзакциях, тем меньше затрат, тем выше эффект. Когда мы говорим, что в банковской системе 50% всех затрат составляют затраты на перепроверку того, что проходит по банковской системе, мы понимаем, насколько было бы дешевле, если б уровень доверия был выше. Цифровые технологии позволяют такие проблемы решать более эффективно. Мы знаем блокчейн, появляются другие новые технологии, которые способствуют повышению уровня доверия. В своих работах я их называю технологиями доверия. Важно иметь ввиду и другую сторону – человеческую. Если человек не изменит свой потребительский подход, если сохранится сегодняшняя парадигма развития экономики, когда мы следим за процентами ВВП, не разбираясь в его качестве, в структуре, мы останемся на хищническом пути. Создавая новые технологии, мы должны понимать, что эти технологии обязаны работать также и на развитие человека, его человеческих качеств. Помните, Кант говорил: «Звёздное небо – над нами, нравственный закон – внутри нас». Чтобы был нравственный закон внутри нас, надо понимать, что этому нравственному закону нужна поддержка, поэтому технологии должны развиваться при соответствующем образовании, многих других институциональных изменениях и подходах к построению экономического пространства.

Зампред Внешэкономбанка: «Наш бюджет должен быть дефицитным на 2,5%»

27.06.2019

Как можно ускорить экономический рост до более 4%, и в этом смысле выйти, при принятии дополнительных мер, на темпы роста, более динамичные, чем у мировой экономики?

Сейчас по расходам на здравоохранение, образование и науку мы находимся ниже или чуть ниже параметров развитых стран. Нацпроекты не изменят кардинально ситуацию – нужны дополнительные меры. А это что означает? Это означает пересмотр и планок для так называемых целевых категорий в образовании, здравоохранении и науке, потому что если мы сравниваем это и хотим выйти на параметры, конкурентоспособные с европейскими, то они должны быть выше. Второе – это уход от неоправданной дифференциации по регионам, где за одну и ту же зарплату, в зависимости от того, есть ли у тебя рядом есть нефтяная скважина или нет, учитель, врач получает зарплату, различающуюся раза в два (если мы сравниваем, например, Татарстан и Кировскую область).

В нацпроектах есть точечные решения, но, по сути дела, они не решают проблему крайнего отставания фонда вооружённости в оснащённости оборудованием и наших образовательных учреждений, и школ от европейского уровня. То есть мы здесь находимся на уровне ниже Италии, Литвы и прочих. Таким образом, действительно, мы видим, что нужны новые подходы к экономической политике, а это другие параметры расходов на образование, здравоохранение, науку, на ту же транспортную инфраструктуру.

Применительно к науке это не только планка нынешняя 1,1% ВВП, а поднимем ли мы когда-нибудь её до 1,5%, до 2%? Это в первую очередь не только вопрос опережающего развития фундаментальной науки, что было заявлено в принятой стратегии о развитии науки и технологий, но преодоление разрыва, и финансового, и организационного, между фундаментальной наукой и прикладной, когда те же научные центры отраслевые или государственные научные центры практически не могут в явном виде заниматься перспективными прорывными исследованиями, потому что у них не идёт финансирование по другой линии. И это вопрос формирования так называемых научно-технических заделов под будущие поколения техники и технологий. Здесь есть свои решения, это обсуждается, но эту конструкцию научно-технической политики ещё надо выработать.

И теперь о том, чем обычно начинают все эти споры, о развитии бюджетной и денежно-кредитной сферы. Конструкция бюджета, которая принята сейчас – профицитная, но это своеобразный профицит, потому что для того, чтобы финансировать национальные проекты, а это финансирование больше, чем напрямую вытекает из бюджетного правила, мы увеличиваем наш внутренний долг. Если эту политику продолжать, то мы к 2035 году, если ничего не менять в правилах, выйдем на госдолг примерно в 30% ВВП, то есть в 2,7 раза выше, чем сейчас. Но для чего? Для того, чтобы за счёт этих заимствований, отсасывая деньги из экономики, увеличить Фонд национального благосостояния. То есть, мы не столько инвестируем, сколько продолжаем накапливать избыточные государственные сбережения, большей частью размещённые в валютных активах за рубежом, а не вложенные в свою собственную экономику. Реализация той модели ускорения развития и решения структурных ключевых проблем здравоохранения, образования, транспортной инфраструктуры, означает, что у нас бюджет будет дефицитным – примерно два с лишним процента. Но госдолг при этом сценарии вырастает меньше, потому что нет задачи увеличения суверенных фондов.

Ну, а в части денежно-кредитной политики речь идет не только о смягчении в краткосрочном плане политики ЦБ, но, по сути дела, о создании другой финансово-экономической системы с институтами развития, которые могут предоставить длинные деньги для крупных долгосрочных проектов, но на условиях, доступных для предприятий. Как это сейчас отчасти делается для оборонного комплекса, так же необходимо делать и для инфраструктурных проектов.

Таким образом, мы действительно стоим перед необходимостью изменения политики. Причём интересно, что опросы – в данном случае опросы «Левада-Центра» – показывают, что примерно 40% населения считает, что сейчас экономическая ситуация в России неблагоприятна. Причём эта оценка, конечно, лучше, чем в 2015 году, но она раза в два хуже, чем было в 2006-2007. Есть запрос на изменение политики. По тем же опросам «Левады» примерно 42% в прошлом году, а в этом году вообще 57% респондентов выступает за масштабное и кардинальное изменение экономической политики. Надеюсь, оно произойдёт.

Ректор РАНХиГС: «У нас хорошая макроэкономика при плохих институтах»

23.06.2019

Владимир Мау,
ректор РАНХиГС при Президенте РФ, заслуженный экономист Российской Федерации, д.э.н, профессор

Мы все как экономисты постоянно говорим о том, что экономический рост является ключевой задачей, но в то же время я всё-таки хочу всегда сделать несколько оговорок. Прежде всего, экономический рост нужен не сам по себе, а как рост, обеспечивающий благосостояние. Когда термин ВВП впервые появился, он же появился как замена понятию «благосостояние», как синтетический показатель. Прошедшие 80 лет (он появился с конца 30-х годов), в общем, показывают, что, возможен экономический рост и без роста благосостояния. И эту поправку всегда надо делать: мы говорим, что экономический рост нужен не сам по себе, а рост, сопровождаемый ростом благосостояния.

Во-вторых, он, конечно, должен сопровождаться технологической модернизацией. В-третьих, он должен продолжаться в средней и долгосрочной перспективе, а не быть ростом, который есть в ближайшие два года, после чего десять лет экономика падает – при нашей жизни был и такой период. В-четвёртых, рост не может обеспечиваться ценой макроэкономической и социальной дестабилизации. И вот в совокупности всех этих факторов очень важно вырабатывать политику экономического роста. Повторяю: рост – это, прежде всего, рост благосостояния. Только тот экономический рост, который обеспечивает благосостояние, имеет смысл.

Мы, конечно, должны более тонко и более глубоко анализировать современную ситуацию и источники торможения экономического роста и роста благосостояния. Ну, собственно, вот у нас есть хороший кейс: быстрый экономический рост 2000-х годов (ну, точнее, 1999-2008 года), тогда была задача поставлена удвоения ВВП, и она, в общем, фактически была решена. Но ведь эту задачу можно было сформулировать по-другому. Удвоение ВВП в тот момент практически означало восстановление докризисного экономического уровня 1989-1990 годов. И в этом смысле эта задача была более простой и с точки зрения экономических механизмов более понятной. Когда у вас есть свободные мощности, когда у вас есть незанятая рабочая сила, политическая и макроэкономическая стабильность, достигнутая к 2000 году, экономический рост восстанавливается сам собой. И в этом смысле торможение началось тогда, когда экономика достигла докризисного уровня. Да, при другой структуре, но экономика к 2008 году достигла докризисного уровня, и если бы даже не было глобального кризиса, если бы не было потом санкций, в общем, модель экономического роста первого послекризисного десятилетия была исчерпана.

Мы подчёркиваем важную роль инвестиций с точки зрения развития экономического роста. Это справедливо, но тут требуется более тонкий анализ, – если мы посмотрим на нашу ситуацию в макроэкономических терминах, например (макроэкономических институциональных), мы увидим, что мы страна с очень хорошей макроэкономикой: у нас исчезающий долг, профицитный бюджет, практически нет валютного долга, отток капитала, в общем, равен выплатам нерефинансируемого долга за последнее время, – при этом счастья нет, как говорится. Макроэкономика есть, а счастья нет. Нет экономического роста. Итак, у нас хорошая макроэкономика при плохих институтах. Вот если делать очень короткий анализ, то, собственно, отсюда и вытекают основные проблемы.

В этой ситуации, поскольку мы как страна, находящаяся между развитыми и развивающимися странами (по ряду социально-экономических параметров мы – развитая страна, а по ряду – скорее развивающаяся), у нас есть два пути, типичных и для развивающихся, и для развитых стран. Развивающиеся страны обычно развиваются за счёт быстрого роста инвестиций, развитые – за счёт существенного улучшения институтов. По большому счёту, нам нужно и то и другое. У нас не может быть нормального роста инвестиций без качественного улучшения институтов.

При этом, когда мы говорим об инвестициях, мне представляется, что здесь надо увидеть ещё одну более тонкую вещь: речь ведь не только в том, 21% или 25% инвестиций, что, конечно, важно – у нас инвестиции существенно, на несколько процентов ВВП, ниже сбережений. И в этом смысле, ставя задачу довести инвестиции до 25%, скажем, надо бы поставить задачу довести инвестиции до уровня сбережений. А у нас как раз сбережения (ну, по разным оценкам) 25-27% при инвестициях порядка 20-21%. А это более сложная задача: это задача не залития экономики деньгами, это задача – как заинтересовать тех, кто готов инвестировать. Это задача качества институтов, а вовсе не просто того, что вот давайте прикажем кому-то вложить больше денег.

Больше того, я хочу напомнить, что мы же уже проходили ситуацию с ускорением. Если мы помним вторую половину 80-х годов, когда темпы роста действительно увеличились в течение 1987-1988 годов, но это было достигнуто ценой колоссального роста бюджетного дефицита и государственного долга. Два года темпы роста росли, а потом десять лет экономика падала – не темпы падали, а экономика падала, и это была плата за краткосрочное ускорение, и поэтому, вырабатывая политику экономического роста, мы должны очень аккуратно к этому относиться.

Ну, и конечно, ещё один фактор, который формально является не экономическим, но является важнейшим с точки зрения экономики, – это фактор доверия. На мой взгляд, доверие на сегодня – это основная экономическая категория. Недаром среди 15 KPI, которые установлены указом президента губернаторам, доверие органам власти стоит на первом месте. Но ведь проблема в том, что у нас очень низкий уровень доверия не только к власти, а всех ко всем! У нас очень низкий уровень доверия. По нашим социологическим исследованиям только за 2018 год количество тех, кто стал доверять кому-либо, включая близких, ещё меньше – увеличилось на треть, а тех, чьё доверие возросло, увеличилось на 6%. Без доверия – доверия к институтам, к партнёрам, друг к другу – экономика тоже развиваться не может. А это то, на что инвестиции не повлияют. Инвестиции – скорее следствие факторов, связанных с доверием, а не предпосылка их.

Конечно, с точки зрения структурных модель экономического роста, роль государства достаточно понятна, и нацпроекты, вытекающие из майского указа президента (майского 2018 года), достаточно понятны. Акцент делается, прежде всего, на благосостояние, на человеческий капитал и транспортную инфраструктуру. В принципе, с точки зрения современного общества – общества, вышедшего из индустриальных рамок, его можно назвать по-разному, это совершенно правильно, хотя не будем забывать, что это, в общем, довольно типичная ситуация для экономической политики, в том числе и нашей страны.

Как экономический историк не могу не зачитать цитату. Министр финансов заявил, что, прежде всего, важнее сокращение расходов по военному ведомству и на государственное управление, но не нужно жалеть денег на то, где происходит рост народного благосостояния. К таким расходам министр финансов относит издержки на училища и школы, на устройство судебной части и на пути сообщения. Это было сказано министром финансов Абазой в госсовете 31 декабря 1880 года. Можно сказать, что, конечно, тезис начала XIX века о том, что основная проблема – дураки и дороги, трансформируется в тезис о преимуществах человеческого капитала и транспортной инфраструктуры. Но, в общем, тезис о том, что экономический рост – ответственность государства, прежде всего, связана с человеком и связанностью нашей огромной территории, он исключительно важен. И это краеугольный камень и национальных проектов.

Второе обстоятельство, на которое меньше обращают внимание в нацпроектах (и в этом, кстати, отличие нацпроектов 2018 года и национальных целей от указа 2012 года), состоит, на мой взгляд, в том, что мы реально переходим от модели экономики спроса к экономике предложения. Указы 2012 года – они все были о формировании спроса: зарплатные и все, которые с ними связаны. Указы теперешние – они, прежде всего, об экономике предложения – они об инвестиционном климате, они об инфраструктуре, они не о зарплате, а об инфраструктуре – социальной и экономической. Конечно, это создаёт и зарплатные стимулы. В условиях низкой инфляции, а у нас, в общем, она скорее низкая (хотя, вы знаете, наша нынешняя ситуация напоминает мне ещё одну цитату из Сергея Юльевича Витте, который, представляя свою денежную реформу в 1895 году в Госсовете же, сказал, что только люди, достигшие 50 лет, помнят, когда рубль в России был стабильным). В принципе, мы сейчас находимся в схожей ситуации. Но в этих условиях, действительно, спросовые факторы тоже могут играть гораздо бо́льшую роль (спросовые факторы роста), но акцент нацпроектов делается на факторы предложения, и с макроэкономической точки зрения мне это представляется исключительно важным.

Есть несколько обстоятельств, которые я бы отнёс к факторам риска и которые я хочу перечислить, подробно на них не останавливаясь, и на этом завершить. Ну, первый я сказал – это фетиш. Фетиш темпов роста, фетиш краткосрочных темпов роста. У нас в советской экономике, особенно к концу, появилось такое понятие, как плановый фетишизм. Было представление, связанное с тем, что, если нам надо решить какую-то задачу, мы должны включить соответствующий показатель в план и дать денег. Собственно, сейчас у нас очень многие риски состоят в том, чтобы установить KPI и дать денег, а вовсе не создать условия, которые позволят экономике расти. Этот вот акцент на фетишизацию номинальных темпов – это серьёзный риск, на который следует обращать внимание.

Я бы также ещё обратил внимание на риски, связанные с долгосрочными факторами роста. Мы живём реально в условиях конфликта между долгосрочными и краткосрочными задачами экономической политики. То, что хорошо для решения краткосрочных задач, не даёт долгосрочных эффектов, как правило. По долгосрочным эффектам нельзя отчитаться непосредственно в ближайший месяц или в ближайший год. И в этом смысле преимущество долгосрочного над краткосрочным является, на мой взгляд, несомненно, одним из важнейших факторов дальнейшего устойчивого социально-экономического развития.

Академик РАН предсказывает ещё 3 года стагнации в России

23.06.2019

Абел Аганбегян,
Заведующий кафедрой экономической теории и политики РАНХиГС, академик РАН

Российская экономика седьмой год находится в стагнации, которая началась с 2013-го года, из которых два года – 15-й и 16-й, были годами рецессии. Стагнация продлится, минимум, ещё 2-3 года – видимо, она будет десятилетней. Если помните, в Америке стагнация длилась 12 лет, с 70-го по 82-й. И только коренные меры президента Рейгана в 82-м году содействовали тому, что она была преодолена.

Из 12 главных экономических и социальных показателей, если взять шесть полных лет – 2018-й год по отношению к 2012-у, шесть показателей являются отрицательными. К сожалению, большая часть из них – социальные показатели. Стагнация сопровождается снижением уровня жизни. По сравнению с 12-м годом у нас ниже и реальные доходы, и конечное потребление домашних хозяйств, и розничный товарооборот в расчёте на душу населения. Шестой год сокращаются реальные доходы, третий год идёт резкое сокращение ввода жилья (уже на 11 миллионов квадратных метров в год ниже, чем в 15-м году).

Кроме того, в негативной зоне находятся инвестиции в основной капитал, объём строительства, экспорт и импорт (снижение – 20-25% за этот период). Немного растёт валовый внутренний продукт: в среднем 0,4 процента в год за 6 лет, немного быстрее – промышленность (0,6% в год). В отличие от кризиса, который внутри себя содержит и механизм выхода из него – чем глубже вы упали, тем, по мировой статистике, вы более круто выходите из кризиса (кризис мудрые китайцы обозначают двумя иероглифами – один означает беда, а второй – шанс), стагнация не имеет внутри себя никакого механизма выхода. Стагнация с каждым годом ухудшается, потому что она содержит внутри себя негативные тренды, которые тянут экономику вниз.

Какие это тренды?

Первое. Отток капитала идёт 11-й год подряд. Он начался в 2008-м году, и каждый год с тех пор продолжается. В целом за 10 лет и один квартал из России ушло больше, чем пришло – на 746 миллиардов долларов. Это огромная сумма.

Второй негативный тренд в рамках стагнации – это прогрессирующее устаревание основных фондов и его активной части, машин и оборудования. Поскольку инвестиции сокращаются, то, естественно, нормы выбытия и нормы обновления резко снижаются в период стагнации. Так, в год у нас выбывает только 0,5% основных фондов, за 5 лет – 2,5%, а оставшиеся 97,5%, из которых значительная часть – почти половина – это оборудование, на 5 лет стареют. Сейчас у нас 23%, по нашей официальной статистике, машин, оборудования и транспортных средств, которые должны были быть вчера выкинуты ещё и заменены новыми, работают сверх сроков амортизации. Они требуют средств на обслуживание, ремонт, на замену запчастей, значительную часть времени простаивают, и, естественно, они с каждым годом всё сильнее тянут экономику вниз.

Третье совершенно неожиданное обстоятельство, которое тянет нас вниз (это специфика России) – это наш бюджет. Дело в том, что в постоянных ценах за 6 лет реальный бюджет сокращается, и сокращается по следующей причине: когда мы создавали налоговое законодательство, доля нефти и газа в валовом продукте России составляла 10%, а в налоговых поступлениях – 40%, поэтому, когда был подъём, и цены на нефть выросли в 8 раз с 1998-го по 2008-й год, то бюджет рос намного быстрее валового продукта и тянул его вверх; затем цены на нефть снизились (они же были 115, а сейчас 70), поэтому, если они формируют 40% налогов, а 40% налогов – это треть консолидированного бюджета, который составляет 37% всего ВВП, то бюджет, сокращаясь, тянет вниз всю экономику.

Конечно, экономику вниз тянет и неблагоприятная демографическая обстановка. За два последних года, как вы знаете, на 300 тысяч сократилась рождаемость. Она была почти 1 900 тысяч, а в 2018-м году – 1 600 тысяч. На 5 миллионов по сравнению с 2010-м годом сократилась численность трудоспособного населения. С 2018-го года началось снижение общей численности населения, потому что миграция вдвое сократилась из-за того, что доллар теперь стоит больше в рублях, и мигрантам из других стран, где всё оценивается в долларах, невыгодно работать в России и получать эти рубли – их интересует отправка денег своим семьям, а рубль обесценился более, чем вдвое. Таким образом, в прошлом году общее сокращение численности населения составило 100 тысяч человек. Все эти тренды и ряд других, не буду дальше углубляться, конечно, тянут нашу экономику вниз.

Особенно плохо, что вот в этот период стагнации, по основным показателям падает уровень жизни. Уровень жизни – это не благоденствие, это не просто помощь людям, это не просто цель. Человек – это главная производительная сила. И если вы не вкладываете в человека (а вклад в человека – это и есть рост его благосостояния в конечном счёте), то вы просто подрываете свой экономический рост.

Что значит сокращение третий год подряд объёмов жилищного строительства? Жилищное строительство имеет колоссальный акселераторный эффект с точки зрения экономического роста. Рост жилищного строительства тянет за собой и строительство всех коммуникаций, и развитие инфраструктуры, и сопутствующих объектов, и колоссальные денежные потоки, в том числе связанные с оборотом жилой недвижимости, и это – 20% валового продукта. Поэтому каждые 5% роста жилищного строительства – это 1% роста валового продукта. И наоборот, сокращение жилищного строительства – это минус валового продукта, а сокращение произошло с 85 миллионов квадратных метров в год в 2015-м году до 75 миллионов сейчас.

Экономический рост невозможен без сколь-нибудь длительного роста платежеспособного спроса. За год можно что-то сделать, но в принципе, если мы не будем систематически увеличивать реальные доходы, если мы в ближайшие годы не компенсируем то довольно значительное снижение, которое произошло с 2012-го года, то никакого преодоления стагнации, возобновления экономического роста не будет.

Мы не отдаём себе должным образом отчёт в том, не считаем ту экономическую выгоду, тот экономический эффект, который проистекает от сокращения смертности. Ведь даже по Росстату стоимость жизни одного человека, когда он умирает, составляет 4,4 миллиона рублей (это официальные цифры, которые сейчас используются в расчётах в правительстве). Все наши эксперты считают, что, конечно, эти цифры вдвое-втрое занижены, но даже если это 4,4 миллиона, то у нас в год умирает 480 тысяч человек трудоспособного населения. Если бы у нас были условия Западной Европы, у нас бы умирали 130 тысяч, если бы у нас были китайские условия, у нас бы умирали 300 тысяч, но не 480. Умножьте-ка 180 тысяч лишних умерших в трудоспособном возрасте на 4,4 миллиона, и вы получите триллион убытка стране.

ЮНКТАД назвала 6 главных рисков для мировой экономики

18.06.2019

Мукиса Китуйи,
Генеральный секретарь Конференции Организации Объединённых наций по торговле и развитию

Восстановление глобальной экономики всё ещё остаётся очень хрупким. Это очень ясно видно на примере прямых иностранных инвестиций. Они всё ещё не вернулись к докризисному уровню. Мы очень чётко видим глобальную тенденцию к снижению прибыльности прямых иностранных инвестиций. И это происходит во многих странах.

Следующий тренд. Сейчас мы видим политику протекционизма, которую, в основном, прорабатывает США и Китай. Кроме того, существует нестабильность из-за автоматизации производства. И это ведёт к тому, что многие задумываются о том, стоит ли инвестировать в производствоёмкие компании.

В-четвёртых, сейчас очень чётко прослеживается тренд к тому, что в глобальных производственно-сбытовых цепочках очень большое внимание начинает уделяться препроизводственным процессам и постпроизводственным процессам, то есть, проектированию продуктов, логистике, транспортировке произведённых товаров. Этим секторам уделяется внимание больше, чем непосредственно производству. Также мы видим, что, с одной стороны, протекционизм, а с другой стороны, развитие технологий серьёзно влияют на производственно-сбытовые цепочки. Они становятся короче. Сейчас путь от производителя к конечному потребителю намного короче, чем он был 10 лет назад.

Ещё один тренд, который мы сейчас видим, это, конечно же, бремя корпоративного и государственного долга. На встрече МВФ было сказано о том, что сейчас долговое бремя угрожает очень серьёзно экономикам развивающихся стран и экономикам в переходном статусе. Это означает, что нужно опять говорить о необходимости внедрения механизмов, призванных бороться с долговым бременем для того, чтобы не повторить того, что происходило во многих странах, например, в Аргентине, когда страна существенно пострадала от этого.

Что ещё нас волнует с глобальной точки зрения? Это хрупкость многосторонних институтов, хрупкость многосторонних связей, в особенности в торговой сфере. Сейчас мы видим, что международная торговля страдает от недостатка стабильности, от недостатка предсказуемости. Мы должны иметь стабильные институты, стабильные организации, которые будут работать с целым рядом проблем в торговле.

Многие сейчас призывают к реформе ВТО, многие говорят об опасности торговой войны между США и Китаем, многие говорят об опасности новой холодной войны между Америкой и Россией. Я напомню, что Всемирная торговая организация была учреждена как международный институт, который будет бороться за процветание стран в сфере торговли. Но сейчас мы очень часто слышим критику, что в ВТО все работают только на то, чтобы чей-то голос был слышен громче, чем голоса других стран, что это всё конъюнктура, а не реальная борьба за процветание.

Так, в июле уйдёт на пенсию один из арбитражных судей Всемирной торговой организации. А в последнее время Соединенными Штатами постоянно блокировались попытки заменить судей, которые сидят в Арбитражном суде ВТО. И если США не изменит такой позиции, то весь механизм просто перестанет работать, поскольку один из судей уйдёт на пенсию.

Академик Глазьев предлагает запустить венчурный фонд в РАН

17.06.2019

Сергей Юрьевич Глазьев,
советник Президента РФ, академик РАН

Технологическая революция уже завершается. Передовые страны уже покинули так называемую зону родов нового технологического уклада, они выходят на экспоненциальное расширение новых производств, мы же топчемся на месте в течение многих лет, имеем неплохие заделы, которые, однако, остаются уже более десятилетия на уровне лабораторных и опытных производств, с трудом проходят фазу коммерциализации, и явно мы наблюдаем отставание нашей страны по базовым производствам нового технологического уклада, что обрекает нас лишь на дальнейшее нарастание отставания. По мере расширения, роста капиталоёмкости вход на эту технологическую траекторию будет становиться всё более дорогим.

Практически по всем производствам ядра нового технологического уклада у нас есть хорошие заделы, но отсутствуют механизмы расширения, коммерциализации, массового применения, поскольку нет кредитов, нет венчурного финансирования, нет вообще привычной специалистам в этой области системы финансовой инфраструктуры для поддержки инновационной активности. В результате мы либо остаемся на лабораторном уровне, либо наши специалисты покидают страну и находят приложение своим мозгам в других местах.

Нам не хватает инвестиций. Любой экономический рывок сопровождается резким повышением нормы накопления. Лидирует сегодня здесь Китай, у которого норма накопления уже под 50%. У нас тоже были периоды бурного экономического развития, всегда эти периоды сопровождались опережающим ростом инвестиций, на один процент прироста валового продукта нужно иметь 2% прироста инвестиций, то есть если мы хотим выйти на 8% в год, нам надо иметь прирост инвестиционной активности не менее чем 16%, а лучше – 20-25%. А в приоритетных направлениях и того больше.

В Китае, – замечу, самая большая в мире сегодня монетизация экономики, при этом инфляции никогда такой серьёзной, галопирующей не наблюдалось, – Китай сохраняет в какой-то мере советскую модель: кредитная эмиссия под планы роста производства, которое формируется в провинциях, подкрепляет её рыночными механизмами всякого рода залогов и гарантий со стороны провинциальных властей и, конечно, использует тот же канал, который есть у нас – создание денег под покупку валюты, поскольку у него положительное сальдо торгового баланса.

Как мы знаем, научно-технический прогресс – это главный фактор экономического развития. На него приходится свыше 90% прироста валового продукта передовых стран. Кредит является главным инструментов авансирования экономического роста. Не может быть научно-технического прогресса без инвестиций, не может быть инвестиций без кредита. А процентная ставка, по образному выражению Шумпетера, это не что иное, как налог на инновации, и при такой процентной ставке инновации будут где угодно, но только не у нас. Центральный банк не собирается менять свою политику до 2021 года. К чему это приводит? Резервы остаются неиспользованными. После того как западные страны ввели против нас санкции, из экономики России было выведено 200 миллиардов долларов, и те офшорные схемы, которые раньше работали, уже тоже не очень-то позволяют подпитывать воспроизводство капитала, даже с учётом их крайней низкой эффективности.

Конечно, не всякая кредитная эмиссия хороша. Если мы не будем контролировать целевое использование денег, то мы получим инфляцию, получим валютные спекуляции и так далее. Но коль скоро государство – ведь государство отвечает за деньги – государство делегировало создание кредита банковской системе, где сегодня доминирует государственная банковская система, то государство вправе контролировать банки, спрашивая с них за то, чтобы кредиты вкладывались в развитие реального сектора экономики.

Это не просто целевые кредиты под проектное финансирование, это должна быть целая система стратегического планирования с механизмами координации, и кредиты нужно выдавать под обязательства по наращиванию производства благодаря реализации инновационных и инвестиционных проектов. Такая форма у нас существует – специнвестконтракты. Сеть специнвестконтрактов вполне может стать основой индикативного планирования, где под специнвестконтракты выдаются не только какие-то льготы, как сейчас, а выдаются кредитные ресурсы – не под 15% или 12%, а под 2-3%, и не на два года, а на 12 и больше лет, – тогда у нас эти свободные резервы заработают.

И как важный шаг в этом направлении (я обращаюсь к нашим руководителям и Академии наук, и банковского сектора), предлагаю создать венчурный фонд Академии наук, где, допустим, Внешэкономбанк и РАН создадут финансовый механизм по финансированию инновационных проектов, которые имеются в институтах Академии наук, но которые не реализуются или реализуются за границей. Это был бы правильный, мне кажется, шаг по стимулированию инновационной активности и по удержанию умов у нас.

Журнал Вольного экономического общества России