Четверг, 14 ноября, 2024

Сергей Бодрунов: «Малый бизнес не разовьется без большого»

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития имени С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

Я полагаю, что очень важно не забыть о балансе создания крупных холдингов в сельском хозяйстве и малого бизнеса, потому что, если мы хотим поднимать сельское хозяйство силами частного инвестора, этот инвестор должен быть мощный, он должен иметь какие-то серьёзные возможности – и финансовые, и организационные, и технологические, и прочие. У нас, к сожалению, таких крупных агрохолдингов пока мало.

Да, есть специалисты, которые формируют крупные компании в сельском хозяйстве. В частности, есть агрохолдинг имени Ткачёва, есть холдинг «Степь», есть другие холдинги, крупнейшие три из них владеют 2 миллионами гектар, а у первой двадцатки – 8 миллионов гектар. Но в масштабах России это не так много. Часть из них, я не буду называть сегодня, чтобы не делать рекламу или антирекламу, используют землю просто как земельные банки, на всякий случай, держат эту землю под спудом. Это тоже очень важная проблема, которую стоит, наверное, рассматривать.

Я думаю, очень важно в этом контексте понимать место и роль малого бизнеса, потому что очень хорошо развиваться малому бизнесу, фермеру, если есть крупный молокоприёмник, большой завод, крупное мукомольное производство и так далее. А если рядом ничего нет, значит, не будет развития и малого бизнеса, сколько бы мы ни давали льгот.

Economic drivers of technological development

Russia’s leading economists, with the participation of reputable foreign experts, government officials and businessmen, defined at the Saint Petersburg Economic Congress, SPEC-2019 the areas of the country’s technological development in order to create a model of breakthrough economy.

Breakthrough technologies

Today, the country’s civil society, businesses and politicians are concerned about breakthrough development. Technological breakthrough is being discussed at all levels, the National Technology Initiative project has been launched, however most experts believe it’s still a long way to go until breakthrough. Economists are actively involved in the discussions and are ready to assume the responsibility to advise on the proper development trajectory that will not lead into a dead end.

Academician Viktor Ivanter uses a strong expression to drive the idea home: «Excuse me, but all “reformers” might as well go to hell. Instead of reforms and reformers, we need people who can explain what exactly needs to be done and how to do it. It seems to me that if instead of discussing our problems we talked about our successes that can be replicated, and we’ve had those, and we could understand and explain how, with all the bad stuff that’s been happening in the economy, we’ve still managed to build the bridge and to revive the military-industrial complex and agriculture. That’s the proposal I have, and if it is accepted, I trust we will spend our time in a most effective manner.”

The entire global, not just Russia, is poised at the beginning of qualitative transformations that create global challenges for the future socio-economic development; a gradual transition has begun towards a new paradigm, towards re-industrialization and revival of industry on a qualitatively upgraded technological base. But given its actual pace, the transition, despite the appeals from on high, is still more words  than deeds, a subject of ​​discussions, says Professor Bodrunov, Director of the S.Yu. Witte Institute of  New Industrial Development and President of the Free Economic Society of Russia.

“Those problems are on a completely different scale, one that’s more profound. We are just beginning to realize it. We at the Witte Institute have been have been working on those issues in tandem with scientists from the Russian Academy of Sciences for more than 20 years. In contrast to the various studies that are popular today, although they are not sufficiently conceptualized and oftentimes not even systematized, we offer a theoretical understanding of those trends, and we believe that the basis of all changes is the growth of knowledge-intensity of material production. Such knowledge-intensive progress needs integration of production, science and education, a trajectory based on high tech reindustrialization which creates a possibility of advanced (in the case of deriving our own proper knowledge) rather than catch-up development of the Russian economy», Bodrunov says.

Not a future-oriented policy

According to Academician Glazyev, a big issue of the Russian economy is that the methodology of foresight, or prediction of technological, institutional or social future, which is necessary for successful  socio-economic development, is not in any way related to the actual economic policy. And hence the existence of an especially huge valley of death in Russia, the death of new technological ideas in the process of transition of knowledge from fundamental research to commercialization. The advanced countries are entering the phase of a new technological mode, which will generate a new long wave of development, and it will be especially difficult for us to enter that phase because of the valley of death, although to make a leap forward in its economic development the country will need a technological revolution, because the new mode implies a growth rate of 35%, and sometimes 70-80% per year, while the introduction of such technologies on the periphery will also result in an outpacing growth of 10-15% in the key industries.

“We’ve had some funding for fundamental research, albeit small if compared to other countries, but still noticeable. There are examples of commercialization of mostly imported technologies, and admittedly some of ours, but our technologies are unable to pass through the valley of death because there are no state support mechanisms. And so, we are stuck in reproducing what we have already created, and we lack proper economic policy tools to overcome the technological gap between the technological modes and to create a powerful drivers for economic growth. We simply do not use such tools,” says Glazyev.

Aganbegyan’s seven steps

Academician Abel Aganbegyan believes that drastic measures are needed to change the economic situation in Russia, and it became quite obvious in 2019 — one of the worst years in terms of socio-economic development. The grandmaster of Russian economics formulated seven steps that need to be taken in order to radically change the situation.

First step

Transition to forced investment and invest in human capital. At the same time, create mechanisms to increase consumer demand.

Second step

Mobilize considerable funds. What funds can be used? We have a gross domestic product worth almost 104 trillion rubles, and almost 18 trillion rubles in investments. We need 2 trillion a year to increase them by 10%, and we need 1.5 trillion to advance the knowledge-based economy by 10%. We need at least a couple trillion rubles a year to compensate for the decline in real incomes

Third step

Lower the key rate of the Central Bank to at least 4-5% over 3 years. So long as it’s not reduced, finance a lower rate from the budget to ensure technological upgrade of the existing production facilities, four percent for new high-tech industries, four percent for infrastructure.

Fourth step

Switch to stimulating investment and economic growth, introduce a tax break for technological upgrades and construction of new facilities, etc.

 Fifth step

Major structural changes are needed in order to remove obstacles to economic growth and stimulate economic growth in the regions and at private companies. To that end, major transformations are needed in the field of property ownership: competitive environment should be restored, we need natural monopolies, we need to increase the share of private property to at least 50%. 

Sixth step

Make fundamental changes in the banking and budget policies.

Seventh Step

Carry out serious social reforms which we’ve been carrying out the wrong way. This includes pension, health care, housing and utilities infrastructure.

Technologies and ecology

Technological development cannot be viewed in isolation from the environment. It is obvious. We have seen too many disasters caused by the technological development of the past eras. Nowadays, there’s much talk in the global community about a climate policy and climate issues. However, according to academician Boris Porfiryev, Director of the Institute of Applied Physics, Russian Academy of Sciences, if this topic is not carefully analyzed from all sides, it can turn into a negative factor for economic growth, considering what our partners are currently trying against us. Porfiryev recalls the words in the preamble of the Paris Agreement to the effect that the Parties may be affected not only by climate change, but also by the impacts of the measures taken in response to it.

“What are we being offered today as a medicine which has been extensively used for a while by the our economic authorities? The so-called low-carbon economy which implies that as soon as we have solved all our climate problems by minimizing greenhouse gas emissions, primarily carbon dioxide, we will start living happily ever after. To this end, an economic mechanism is proposed in the form of imposition of the so-called carbon tax, which is shamefacedly referred to as carbon fee. In particular, that is exactly what it looks like in the latest project of the Ministry of Economic Development which authored the draft laws regulating greenhouse gas emissions. The question is simple: will the transition to a low-carbon economy solve the climate stabilization problem, the problem of keeping the temperature change below 1.5 degrees until 2100 as proposed by the international community? The second question is whether it will helps to ensure the sustainability of economic development and economic safety. The answer to both of these questions is negative, and it is backed up by corresponding calculations made by international experts.”

At the same time, according to Porfiryev, other no less important mechanisms for solving the climate problem are being ignored, in particular, the need for adaptation, which is important regardless of whether and to what extent the problem of emissions will be solved.

Future is uncertain

According to Sergey Kalashnikov, a member of the Federation Council, Doctor of Economics, any forecasts currently proceed from the sequential logic that is characteristic of our thinking: new scientific achievements have been made, a new technological mode has emerged, and this new technological mode will give rise to a new economy. But Kalashnikov is convinced that linear logic does not apply in this case. What we really see is several different events occurring simultaneously in different areas. Kalashnikov believes there are already certain elements that over time are certain to grow into complex systems, by which we could judge the contours of the future, but, unfortunately, no certain knowledge is available at this stage, and only after those systems have taken shape will we understand what problems will require solution.

Outlines of future problems (according to S. Kalashnikov)

First

The nature of labor has changed: we are switching from processing stuff to processing information, and it immediately entails a complete transformation of the importance, role and nature of human labor. In any case, labor becomes network-based, personalized and creative. Today, a person as the creator of certain products becomes self-employed, and the entire production cycle can be run from beginning to end by a single individual or by a group of cooperating individuals.

Second

A creative person has different living conditions. A new type of economy is emerging, based on the proliferation of a service sector, and the emergence of a special class of services, social services. Colleagues, when you see a doctor, you do not have any defined set of parameters describing the quality of service you expect to receive, and neither does the doctor. When no quality parameters are assumed, the entire services pricing system starts to crack at the seams.

Third

New labor, new social conditions require a new organization of society. What lies on the surface is the aging of the population and, what’s more terrifying, mass unemployment. Considering the processes of robotization, computerization and so forth, tomorrow we will face the problem of millions losing their jobs. The most vivid example is the huge amount of people employed as car drivers. We already see that’s a job of yesterday.

Fourth

It all leads to a stratification of society, whether we like it or not. With our 20th century notions, how well are we prepared for a deep stratification of society and everything that goes with it? Do we need to remind ourselves of the political risks caused by deep stratification?

Fifth

Another example, the ineffectiveness of the old mechanisms of social protection. The social security system has been destroyed. The replacement of horizontal distribution with vertical, massive non-individualized contingencies, the inability to separate subjective and objective risks of insurance has rendered social insurance ineffective in all areas. As a result, there is a lack of basic social mechanisms, pension systems, health care, and education.

Sixth

The role of the state should be interpreted in a completely different way. Like it or not, the state has become the big brother we had been laughing so hard at by the end of the 20thcentury. We are not going anywhere without increasing the role of the state, and not only in the economy but primarily in the social sphere, because we need stronger controls in the new uncertain social situation.

Conclusions

In the existing circumstances, minimum social standards no longer work as a means of fighting poverty; for future use we need to switch to average social standards.

A new education system is a combination of algorithmic education of Jan Amos Comenius and classical education.

It will be necessary to revise the basic concepts of justice and equality. Currently, the concept of equality, which translates to the equality of conditions or opportunities, needs serious revision.

New models

According to Viktor Ivanov, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences, the existing model of socio-economic development has reached its limits. The question is what model we will use in the future.

«We have now come to an active phase of formation of a new environment. We’ve now switched to an active environment. The question is how it will happen. When we invent new technologies, we don’t know how they will be used. First we zoom out, then focus. The question is what we will focus on. If the focus lands on a positive zone, we will get a humanitarian and technological transition. If it lands on a negative zone we will end up with a catastrophe and degradation. How can we control the process? We’ve now practically come to the concept of humanitarian and technological revolution which prioritizes improvement of the quality of life based on new technologies,” Viktor Ivanov says.

Digital economy

Attention was also paid to digitalization which is much talked about but is not well understood. Elena Lenchuk, Director of the Institute of Economics of the Russian Academy of Sciences, says no generally accepted definition exists of digital economy so far, either in scientific literature or in the programs. Moreover, in principle, digital economy as a controlled entity, or even a strategically controlled entity, has yet to be defined. However, foreign economists define “digital economy” as a combination of information and communication technologies with bio-, cognitive, and physical technologies.

“Today, a large-scale digital transformation is taking place abroad, the size of the global digital sector today is up to 15% of the global GDP. According to estimates, it will grow in size to $23 trillion by 2035. In that sector, companies’ capitalization exceeds that of energy companies, telecommunications giants, and we cannot ignore this fact. Russia, of course, lags behind the digital economy leaders in many respects. According to various estimates, we are 5-8 years behind. In this regard, it is interesting to look up the global digitalization index. At this point, Russia ranks 42nd, even behind Kazakhstan,” says Elena Lenchuk.

According to the scholar, without launching the digitization process, without developing technologies, the targets set by the May decree, No. 204, which provide for a several times increase in productivity, growth of non-commodity exports and development of innovatively active enterprises, will be practically unreachable. And one should ask oneself whether the measures prescribed by the Digital Economy national project are sufficient to turn digitalization into a driver of economic growth. Today, 70% of the software used in Russia is foreign made, and there’s a disastrous lag in microelectronics. Therefore, according to Lenchuk, the creation of a digital economy in our country first of all implies an overall general technological modernization of all areas and is only possible with the creation of an innovative development model and the introduction of advanced production technologies of a new technological mode.

Dmitry Belousov, a prominent analyst from the Center for Macroeconomic Analysis and Short-term Forecasting, followed up on the topic of digitalization. In his opinion, it’s more important that digitization creates new conditions for all major production factors: on one hand, one can lift the curse of being tied to the customary suppliers, on the other hand, one can work directly for the global market becoming directly involved in the global commodity exchange network. The contribution of the IT sector in GDP may account for a 0.4% growth, which is 10% of what we can realistically count on today.

“A decision on developing a digital economy should also be a decision on stimulating economic growth, otherwise we simply won’t be able to provide jobs for those people who will become unemployed as a result of digitalization; and also a decision on developing mass industry, otherwise digitalization will become the story of individual firms operating in foreign markets over and above our economy; and also a decision on increasing territorial, professional, and other mobility. That’s the problem we are running away from. Digitalization generates long-term social and political challenges that have yet to be properly understood. Only now are we beginning to understand that digitalization makes it possible to develop minimum-manned production. For instance, the Amur Gas Chemical Complex, a huge global facility which is currently under construction, will employ 1,200 people, a staff of a medium-sized plant in the Soviet Union. And near zones of intensive growth zones of decline are likely to emerge,” the expert warns.

R&Dparadox

Viktor Ryazanov, Head of the Economic Theory Department at the St. Petersburg State University drew attention to the fact that despite the increase in research and development spending and the several times growth of the new technologies – nanotechnology, computer technology, and biotechnology – labor productivity continues to fall, and the forecasts are far from being optimistic.

“The question is why the period, as large as it was, of the development of R&D and the new industrial revolution did not yield any impressive results? I think that it’s quite appropriate to remember Marx and his law of correspondence of productive forces to the level and the character of development of production relations. Therein lie the main limitations that prevent research projects and new technologies from being successfully implemented in the economy. Indeed, if we take a closer look, we will see that, naturally, a speculative economic model cannot ensure that sufficient financial resources will be rerouted for supporting and distributing new technologies.” the scholar said.

Fundamental answers

Concluding the SPEC-2019 plenary session, Dmitry Sorokin, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences, Research Director of the Financial University under the Government of the Russian Federation, and Research Director of the VEO of Russia, remined the audience that however they described the emerging trends – continued stagnation or recovery from the crisis — so far according to the 2018 official results the volume of investments is lower in real terms than in 2012, the processing industry in the conditions of import substitution ended up on the 2012 level, the volume of construction work is below the 2010 level, and real disposable incomes of the population are the same as in 2010.

“I remember all too well an article in Rossiiskaya Gazeta, a column brilliantly written by Viktor Ivanter. And he clearly stated some 5 months ago that the development projections and plans that had been submitted did not envisage the fulfillment of the presidential decree on ensuring a breakthrough development, either technological or socio-economic,” the scholar stressed. “I wouldn’t really want all those discussions, deliberations and debates to boil down to a talk about the mistakes made by the government, the politicians, and so on. I would like us to look for fundamental answers to the questions, to look into the patterns of our existence in search of what the recent speakers were referring to. It would be better for science that way.”

New enterprise structure

Georgiy Kleiner, Deputy Research Director of the Central Institute of Economics and Mathematics of the Russian Academy of Sciences, Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences

There’s no doubt a federal program for reforming the enterprise should be established. There’s no reason to expect that enterprises will adapt on their own. The range of legal forms of the enterprise should be expanded. The current range is obviously too narrow to encompass all relationships among owners, managers, employees and specialists. Certain formats, the so-called collective forms, should be added to include establishment of self-managed enterprises. What does a company’s interior consist of? A sector of innovative projects, a sector of organizational structures, a sector of information and communication infrastructures, and a logistics and innovation sector. Those 4 sectors are currently not reflected in the management structure of the enterprise. I propose to create 4 offices in enterprises: a project office, a processing office, an organizational office, and an infrastructural or environmental office. Like barrel hoops, those 4 offices should draw together separate fragments, separate segments, separate areas of an enterprise’s activity, shaping the enterprise into a complete, balanced and effective system in a friendly external environment.

Economy of «successful psychopaths»

Yakov Mirkin, Head of the Department of International Capital Markets at the Primakov National  Research Institute of World Economy and International Relations of the Russian Academy of Sciences, Doctor of Economics, Professor

In the US, there is a concept of the so-called «successful psychopath.» It’s sort of a normal person with despotic character traits, a winner. Such people are heads of corporations or presidents. If you think about it, the model of collective behavior of the managing class fits entirely into the successful sociopath concept. And what kind of economy is built around this model of collective behavior? First of all, it’s not a welfare economy, it’s an economy of barrels and megawatts. It’s based on the thieving, dishonest, manipulated, indoctrinated individual. The result is an economy of punishment, full of rules, an economy of vertical power, of super-concentration, of nationalization, a centripetal economy, and, in the end, a weird economy where growth is entirely supported by the budget. Any industrialist who you might happen to talk to at this point in time will not be talking about foreign investments or loans, which are expensive and inaccessible; he will be talking about budget preferences. If you think about it, it’s just a crazy growth model, doomed to failure in advance, because it makes the budget responsible for everything: war and peace, huge reserves and investment, defense and social spending.

Unpopular economy

Vitaly Tretyakov, Dean of the Higher School of Television of the Moscow State University, Professor

The inability to get a common-sense understanding of what is happening in our economy annoys people. Hence, the obvious demand for social justice. Meek attempts to put the problem in a spotlight and mitigate it seem rather cynical, hypocritical and sanctimonious. As Stalin’s popularity grows, ordinary people are questioning the equity in our today’s economy. When people who bash the Soviet economy, the Soviet system, the Soviet regime, and especially the Stalinist regime the most personally extract the maximum profit for themselves from what was built by the so-called “gulag slaves”, one cannot help asking: “Is it even fair you own it?” It’s a popular sentiment and it’s growing, a cry out for universal justice on the national scale, a feeling that the economy has not been built properly, that everything is being done in the interests of a very small group of people, not a middle class, not even the ruling class, but a tiny group within the ruling class. There’s no clue as to where we’re going, there’s little understanding even in the academic circles. People keep asking the same question. They do not understand their place in the economy.

Экономические драйверы технологического развития

Ведущие экономисты России с участием авторитетных зарубежных экспертов, представителей властей и бизнеса определили на Санкт-Петербургском экономическом конгрессе СПЭК-2019 направления технологического развития страны для создания модели экономики прорыва.

Технологии прорыва

Сегодня темой прорывного развития озабочены и гражданское общество, и бизнес, и политические структуры нашей страны.  Тема технологического прорыва звучит на всех уровнях, запущен проект Национальная технологическая инициатива, однако до самого прорыва пока, как полагает большинство экспертов, далеко. Экономисты активно включились в обсуждение и готовы взять на себя ответственность давать рекомендации о верных путях развития, которые не заведут в тупик.

Академик Виктор Ивантер выразил эту мысль более жёстко:  «Простите, но как только реформатор – так к чертовой матери. Вместо реформ и реформаторов нужны люди, которые объясняют, что нужно конкретно делать, умеют что-то сделать. Мне кажется, если мы с вами вместо того, чтобы рассказывать о проблемах,  могли бы говорить об успехах, которые можно тиражировать, а такие успехи у нас есть, понять и объяснить, почему же на фоне тех безобразий, которые мы с вами в экономике отмечаем, мост построили, военно-промышленный комплекс реанимировали, сельское хозяйство. Вот такое у меня есть предложение, если оно будет принято, мне кажется, мы с вами очень эффективно это время проведем».

Всё мировое сообщество, не только Россия, стоит в начале качественных трансформаций, которые формируют глобальные вызовы для будущего социально-экономического развития, постепенно началось движение к новой парадигме, реиндустриализации, восстановлению промышленности на качественно обновленной технологической основе. Но этот переход для нас, учитывая реальные темпы, несмотря на призывы верхнего эшелона власти, пока еще остается больше областью слов, а не дел, областью разговоров, считает профессор Бодрунов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте и президент Вольного экономического общества России.

«Эти проблемы имеют совершенно другой масштаб, более глубокий масштаб. Это сейчас только начинает осознаваться. Мы в институте имени Витте в диалоге с учеными Российской академии наук работаем над этими вопросами уже более 20 лет. В отличие от господствующих в настоящее время, не слишком концептуализированных, а часто даже и не систематизированных разнообразных исследований, мы предлагаем теоретического осмысление этих трендов, и считаем, что в основе всех изменений лежит рост знаниеемкости материального производства. Необходимы для такого знаниеинтенсивного прогресса интеграция производства, науки и образования, курс, основанный на высоких технологиях реиндустриализации, что создаёт возможность опережающей, в случае получения своих надлежащих знаний, а не догоняющей траектории развития российской экономики», — отметил Бодрунов.

Политика не нацелена на будущее

По мнению академика Глазьева, большая проблема российской экономики в том, что методология форсайта, или предвидения будущего, технологического, институционального, социального, которое нужно для успешного социально-экономического развития, никак не связана с реальной экономической политикой. И с этим связана особенно огромная долина смерти в России – гибель новых технологических идей в процессе перемещения знаний от фундаментальных исследований к коммерциализации. Передовые страны выходят в стадию нового технологического уклада, который будет генерировать новую длинную волну развития, и в эту фазу нам из-за этой  долины смерти будет особенно сложно попасть, хотя именно технологическая революция может обеспечить стране скачок в экономическом развитии, ведь в ядре этого нового уклада темпы роста достигают 35, а подчас и 70-80% в год, а на периферии внедрение этих технологий тоже дает опережающий рост – 10-15% в несущих отраслях.

«У нас есть некоторое финансирование фундаментальных исследований, пусть небольшое, относительно других стран, пока еще заметное. Есть примеры коммерсализации в основном импортных технологий, надо признать, немножко и своих, но наши технологии не могут пройти сквозь эту долину смерти в силу того, что отсутствуют механизмы государственной поддержки. И, соответственно, то, что мы уже создали, мы так и воспроизводим, а преодолеть технологический скачок, между технологическими укладами, создать мощный инициирующий импульс для формирования нового ядра экономического роста у нас не хватает инструментов экономической политики. Мы их просто не используем», — отметил Глазьев.

7 шагов академика Аганбегяна

Академик Абел Аганбегян считает, что для изменения экономической ситуации в России нужны коренные меры, и это очевидно демонстрирует 2019 год – один из худших по социально-экономическому развитию. Мэтр российской экономики сформулировал 7 шагов, которые необходимо сделать, чтобы кардинальным образом переломить ситуацию.

Первый шаг

Перейти к форсированным инвестициям и вложениям в человеческий капитал. Одновременно нужны средства для того, чтобы поднять покупательский спрос.

Второй шаг

Мобилизация значительных средств. Какие это средства? У нас почти 104 триллиона валовый внутренний продукт, почти 18 триллионов инвестиций. Нам нужно в год 2 триллиона, чтобы на 10% их поднять, и нужно 1,5 триллиона, чтобы на 10% поднять экономику знаний. Минимум в год нам нужно хотя бы триллиона 2, чтобы компенсировать снижение реальных доходов

Третий шаг

Снизить ключевую ставку Центрального банка за 3 года хотя бы до 4-5%. Пока она не снижена, за счёт бюджета финансировать низкую ставку для технологического обновления действующего производства, четырёхпроцентную для новых мощностей высокотехнологических отраслей, четырёхпроцентную для инфраструктуры.

Четвертый шаг

Нужно перейти к стимулированию инвестиций и экономического роста, ввести налоговую паузу, когда проводится техническое обновление, строятся новые мощности и так далее.

Пятый шаг

Нужны крупные структурные преобразования для того, чтобы устранить препятствия для экономического роста, и стимулировать регионы, частные компании к экономическому росту. Для этого нужно провести крупные мероприятия в области собственности, восстановить конкурентную среду, нужны естественные монополии, нужно увеличить долю частной собственности, хотя бы до 50%.

Шестой шаг

Провести коренные изменения в банковской, бюджетной политике.

Седьмой шаг

Провести серьёзные социальные реформы, которые мы проводим в неправильном направлении. Речь идёт о пенсионном деле, о реформировании здравоохранения, о переходе на рыночные отношения в жилищно-коммунальной.

Технологии и экология

Технологическое развитие нельзя рассматривать в отрыве от экологического. Это очевидно. Мы сейчас являемся свидетелями слишком многих бед, причинами которого стало именно технологическое развитие минувших эпох. Сейчас особенно много на международном уровне говорят о климатической политике и климатических проблемах. говорится очень много. Однако, по мнению академика, директора ИНП РАН Бориса Порфирьева, если эта тема не будет с должным вниманием анализироваться со всех сторон, то она может превратиться в фактор со знаком минус для экономического роста, учитывая то, что сейчас пытаются предпринять наши партнеры. Порфирьев напомнил о строках в преамбуле Парижского соглашения о том, что стороны могут страдать не только от изменения климата, но также от воздействия мер, принимаемых в целях реагирования на него.

«Что нам предлагают сегодня в качестве лекарства, которым активно начинают пользоваться наши экономические власти. Это так называемая низкоуглеродная экономика, смысл которой состоит в том, что нужно решать все климатические проблемы путём максимального снижения выбросов парниковых газов, прежде всего, углекислого газа, и тогда наступит счастье. Главным образом для этого предлагается экономический механизм в виде взимания так называемого углеродного налога, который стыдливо именуется углеродным сбором. В частности, в последнем проекте Минэкономразвития, которое выпустило законопроекты регулирования выбросов парниковых газов, это именно так и выглядит. Вопрос простой – решает ли этот переход к низкоуглеродной экономике проблему стабилизации климата, которая определена международным сообществом в 1,5 градуса до 100 года? Второе – помогает ли это обеспечить устойчивость развития экономики и безопасности. Ответ на оба эти вопрос отрицательный, есть соответствующие расчеты самих международных экспертов».

При этом, по мнению Порфирьева, игнорируются не менее, а скорее и более важные механизмы решения климатической проблемы, в частности – необходимость адаптации, которая важна вне зависимости о того, будет ли и в какой мере решена задача выбросов.

Будущее покрыто мраком

По мнению члена Совета Федерации, доктора экономических наук Сергея Калашникова, сейчас в прогнозах исходят из свойственной нашему мышлению последовательной логики события: возникли новые достижения науки, они порождают новый технологический уклад, новый технологический уклад ведёт за собой новую экономику. Но, по его мнению, сейчас прекрасно видно, что никакой линейности здесь нет, есть одновременное возникновение самых разных явлений в самых разных сферах. Калашников считает, что уже сейчас существуют определённые элементы, которые, безусловно, вырастут в определённые сложные системы, по которым мы можем судить о контурах будущего, но, к сожалению, знать об этом на данном этапе не дано, и скорее с возникновением этих систем мы поймем, какие проблемы вынуждены будем решать.

Контуры будущих проблем (по С. Калашникову)

Первое

Изменился характер труда: от обработки материи мы переходим к обработке информации, и это сразу тянет за собой полное изменение и места, и роли, и сути человеческого труда. В любом случае труд становится сетевым, личностно окрашенным, творческим трудом. На сегодняшний день человек, как творец определенных продуктов, становится индивидуально занятым, где весь цикл производства может существовать от начала и до конца в рамках одной личности или кооперации с рядом личностей.

Второе

Условия жизни творческого человека – это иные условия. Появляется новый характер экономики, который зиждется на широком распространении сферы услуг, и особого класса услуг – социальных услуг. Коллеги, когда вы приходите к врачу, вы не имеете заданных параметров качества той услуги, которую вам окажут, врач тоже не имеет. В условиях, когда нет заданного качества, вся система ценообразования услуги начинает трещать по швам.

Третье

Новый труд, новые социальные условия требуют новой организации общества. Что лежит на поверхности – это старение населения, а второе, более страшное – это массовая безработица. Завтра в связи с роботизацией, информатизацией и пр. мы столкнёмся с тем, что огромные миллионные массы окажутся не у дел. Самый яркий пример, наибольшая занятость у нас – это профессия водителя. Мы уже видим, что это профессия вчерашнего дня.

Четвертое

Следствие всего этого – это расслоение общества, хотим мы этого или нет. Насколько мы с нашими установками XXвека готовы к жёсткой стратификации общества со всеми вытекающими отсюда последствиями? Нужно ли говорить о тех политических рисках, которые ведёт за собой жёсткая стратификация?

Пятое

Ещё один пример – неэффективность старых механизмов социальной защиты. Социальное страхование приказало долго жить. Замена горизонтального распределения вертикальным, массовые неиндивидуализированные страховые случаи, невозможность разделить субъективные и объективные риски страхования делают социальное страхование во всех сферах в современных условиях неэффективным. В результате – дефицит основных социальных механизмов, пенсионных систем, здравоохранения, образования.

Шестое

Совершенно по-другому должна трактоваться роль государства. Нравится нам это или не нравится, но государство становится тем большим братом, над которым мы в течение конца XXвека усиленно смеялись. Без повышения роли государства не только в экономике, но прежде всего в социальной сфере, мы никуда не денемся, потому что должен быть субъект управления в новой неопределённой социальной ситуации.

Некоторые выводы

В этих условиях минимальные социальные стандарты как способ противостояния бедности уже не работают, нам нужно переходить на средние социальные стандарты – это завтрашний день. Новое образование – сочетания алгоритмического образования Яна Амоса Коменского и классического образования. Необходимо будет пересмотреть основные понятия справедливости и равенства. На сегодняшний день понятие равенства, соответствующее равенству условий или равенству возможностей, требует серьезного пересмотра.

Новые модели

По мнению Виктора Иванова, члена-корреспондента РАН, действующая модель социально-экономического развития подошла к своему пределу – стоит вопрос о том, какие модели будут у нас в перспективе.

«Мы сейчас перешли к активной фазе формирования новой среды обитания. Сейчас мы перешли к активной среде обитания. Вопрос о том, как это будет происходить. Когда мы получаем новые технологии, мы не знаем, как они будут использоваться. У нас сначала происходит рассеяние, а потом – фокусировка. Вопрос – где эта фокусировка произойдёт. Если она произойдёт в положительной зоне, то мы получим гуманитарно-технологический переход, если в отрицательном, мы получим катастрофу и деградацию. И проблема в том, как нам этим процессом регулировать. Таким образом, мы практически приходим к понятию гуманитарно-технологическая революция, где у нас на первый план выходит повышение качества жизни на основе новых технологий», — подытожил свой доклад Виктор Иванов.

Цифровая экономика

Не осталась без внимания и цифровизация, к которой призывают, о которой говорят, но про которую точно не известно, что это такое. Как отметила директор Института экономики РАН Елена Ленчук, общепринятого определения цифровой экономики, как в научной литературе, так и в программах, пока не существует. Более того, сама цифровая экономика как объект управления, более того, как объект стратегического управления в принципе пока не определены. Вместе с тем, за рубежом под DigitalEconomyимеют ввиду прежде всего соединение информационно-коммуникационных технологий с био-, когнитивными технологиями, с физическими технологиями.

«Сегодня за рубежом идёт масштабная цифровая трансформация, глобальный размер цифрового сектора сегодня составляет до 15% мирового ВВП. Есть оценки, что к 2035 году объем ее вырастет до 16 трлн долларов. В этом секторе капитализация компаний превышает капитализацию энергетических компаний, телекоммуникационных гигантов, и на это нельзя не обращать внимание. Россия, конечно, отстаёт от лидеров развития цифровой экономики, по многим показателям. Мы отстаём, по разным оценкам, на 5-8 лет. Интересно в этой связи взглянуть на глобальный индекс цифровизации. Россия сегодня занимает 42 место, уступая даже Казахстану», — отметила Елена Ленчук.

По мнению ученого, без запуска процесса цифровизации, без освоения технологий, например, те целевые установки, которые предусмотрены майским указом 204, в которых существуют установки кратного повышения производительности труда, наращивания несырьевого экспорта или роста инновационно-активных предприятий, практически невыполнимы. И следует задать себе вопрос, достаточно ли мер нацпроекта Цифровая экономика, для того, чтобы превратить цифровизацию в драйвер экономического роста экономики. Сегодня в России – 70% используемого программного обеспечения – иностранное, катастрофическое отставание в микроэлектронике. Поэтому, по мнению Ленчук, у нас формирование цифровой экономики предполагает прежде всего общую технологическую модернизацию всех сфер и возможно лишь при формировании инновационной модели развития и внедрении передовых производственных технологий нового технологического уклада.

Тему цифровизации продолжил и развил известный аналитик из Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования руководитель направления Дмитрий Белоусов. По его мнению, более важно то, что цифровизация создает новые условия для всех основных производственных факторов: с одной стороны, вы можете снять проклятие привязки к традиционным поставщикам, с другой стороны, вы можете работать непосредственно на мировой рынок, включаться непосредственно в глобальную сеть обмена товаров. Вклад развития сектора ITв ВВП может дат 0,4% прироста, а это 10% того, на что мы сейчас реально можем расчитывать.

«Решение о развитии цифровой экономики должно быть и решением о стимулировании экономического роста, иначе мы просто не сможем занять тех людей, которых будет высвобождать сам процесс цифровизации; и решением о развитии массовых отраслей, иначе у нас цифровизация превратится в историю развития отдельных фирм, которые работают на зарубежные рынки поверх нашей экономики; и решением о повышении территориальной, профессиональной и так далее мобильности населения. Это та проблема, от которой мы убегаем. Цифровизация порождает долгосрочные социальные и политические проблемы, которые пока не осмыслены нормально. Только сейчас мы начинаем понимать, что цифровизация сама по себе даёт возможность развития малолюдных производств. Сейчас уже строится Амурский газохимический, огромное предприятие мирового значения, там занято 1200 человек – это уровень не очень крупного завода в Советском Союзе. А рядом с зонами интенсивного роста возникают зоны упадка», — предупредил эксперт.

Парадокс НИОКР

Виктор Рязанов, заведующий кафедрой экономической теории СПбГУ обратил внимание на то, что несмотря на рост расходов на НИОКР и рост в разы новых технологий – и нанотехнологий, и компьютерных и биотехнологий – производительность труда продолжает падать, и прогнозы далеко не благополучные.

«Возникает вопрос, почему тот период, а он достаточно большой, развертывания НИОКР, новой промышленной революции на дал впечатляющих результатов? Мне думается, что здесь вполне уместно вспомнить Маркса и поговорить о его законе соответствия производительных сил уровню развития и характеру развития производственных отношений. Именно здесь как раз лежат главные ограничения, которые мешают научным разработкам, новым технологиям успешно реализовать себя в экономике. Действительно, если перевести это на более конкретный разговор, то речь идёт о том модель экономики спекулятивного направления, естественно, не позволяет обеспечить разворот необходимых финансовых ресурсов для поддержки и для распространения новых технологий», — считает учёный.

Фундаментальные ответы

Завершая пленарное заседания СПЭК-2019, Дмитрий Сорокин, член-корреспондент РАН, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ и научный руководитель ВЭО России напомнил, что как бы мы ни называли складывающиеся тренды – продолжением стагнации или выходом из кризиса – пока по официальным итогам 2018 года объем инвестиций у нас меньше уровня 2012 года в реальном выражении, обрабатывающая промышленность в условиях импортозамещения оказалась на уровне 2012 года, объем строительных работ – ниже уровня 2010 года, реально располагаемые доходы населения – меньше уровня 2010 года.

«Я хорошо помню статью в российской газете, в колонке, которую блестяще на мой взгляд ведёт Виктор Викторович Ивантер. И он чётко и ясно написал так месяцев 5 назад о том, что предлагаемые прогнозы и планы нашего развития не обеспечивают выполнение указа президента об обеспечении прорывного технологического и социально-экономического развития, — подчеркнул учёный. — Очень не хочется, чтобы все эти рассуждения, обсуждения и дискуссия свелись к тому, чтоб мы говорили об ошибках, которые допускают власть предержащие, политики и так далее. Хотелось бы, чтобы мы искали фундаментальные ответы на вопросы, искали то, о чём говорили сейчас последние выступающие, в закономерностях нашего бытия. Это для науки интереснее».

Новая структура предприятия

Георгий Клейнер, заместитель научного руководителя ЦИМИ РАН, член-корреспондент РАН

«Несомненно, что должна быть организована федеральная программа по реформированию предприятий. Рассчитывать на то, что они сами подстроятся, нет никаких оснований. Должен быть расширен спектр организационно-правовых форм предприятий. Тот спектр, который есть сегодня, явно не соответствует взаимоотношениям между собственниками, менеджерами, работниками и специалистами. К этому должны быть прибавлены формы, связанные с созданием самоуправляемых предприятий, так называемых коллективных форм. Из чего состоит внутренняя часть фирмы? Это сектор инновационных проектов, сектор организационных структур, сектор информационно-коммуникационных инфраструктур и сектор логистических и инновационных процессов. И вот эти 4 сектора сейчас не имеют своего отражения в структуре управления предприятия. Я предлагаю создать на предприятиях 4 офиса: проектный офис, процессный офис, объектный или организационный офис, и инфраструктурный или средовой офис. Эти 4 офиса должны как обручи-почки стягивать отдельные фрагменты деятельности предприятия, отдельные сегменты, отдельные направления, образовывая из предприятия целостную, сбалансированную и эффективную систему в гармонизированной внешней среде».

Экономика «успешных психопатов»

Яков Миркин, заведующий отделом международных рынков капиталов ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, д.э.н., профессор

«В США есть концепция того, что называется «успешный психопат». Это как бы нормальный человек с деспотическими чертами характера, победитель. Это главы корпораций, президенты. Если вдуматься, то модель коллективного поведения управляющего класса вполне ложится в эту концепцию успешного социопата. А какая экономика строится из этой модели коллективного поведения? Во-первых, это экономика не благосостояния – это экономика баррелей, мегаватт. В её основе – человек вороватый, нарушающий, манипулируемый, обрабатываемый. В итоге получается экономика наказания, которая полна нагромождений правил, экономика вертикали, сверхконцентрации, экономика огосударствления, стягивания в центр, и, в конце концов, это очень странная экономика, где рост полностью полагается на бюджет. Вот с кем-бы вы сегодня из промышленников не поговорили, речь не идет о внешних инвестициях, не о кредите, который дорог и малодоступен, а речь идет о преференциях из бюджета. Если вдуматься, это просто сумасшедшая модель роста, заранее обреченная на неудачу, потому что бюджет должен выдержать и пушки, и масло, и резервирование в огромном объеме, и инвестиции, и оборону, и социальные расходы».

Народ не понимает такую экономику

Виталий Третьяков, декан высшей школы телевидения МГУ, профессор

«Отсутствие возможности здравомыслящим взглядом понять то, что происходит в нашей экономике, раздражает людей. Следствие со всей очевидносьтю – это, конечно, запрос на социальную справедливость. Скромненькие попытки указать на эту проблему и ее нивелировать кажутся скорее циничными, лицемерными и ханжескими. Все больше и больше при росте популярности фигуры Сталина простыми людьми ставится вопрос о справедливости в нашей экономики сегодня. Когда люди, которые более всего критикуют советскую экономику, советский строй, советский режим, и особенно сталинский режим, извлекают лично для себя максимум прибыли как раз из того, что построено с помощью в том числе и этих рабов ГУЛАГа, как их называют, возникает вопрос: «А справедливо ли вообще, что вы владеете этим?». Это массовое ощущение и оно нарастает – желание этой глобальной справедливости общенационального масштаба, ощущение, что все в экономике построено не так, все построено под интересы совсем узкой группы людей, не какого-то среднего класса, не какого-то даже правящего класса, а узкой группы внутри этого правящего класса.

Понимание, куда мы идем, отсутствует полностью, отсутствует и в академической среде. Тот же самый вопрос стоит у людей. Они не понимают, что им делать в этой экономике?»

Академики зовут на Всероссийский экономический диктант

9 октября в России в третий раз пройдет акция Всероссийский экономический диктант. О том, зачем он нужен, какие вопросы там задают, об уровне экономической грамотности россиян рассказал Дмитрий Сорокин, вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН.

По данным опроса «Высшей школы экономики» за 2016 год, всего 2% россиян считают себя финансово грамотными, каждый десятый подписывает договоры, не читая, почти половина вкладчиков не понимает, что такое государственное страхование частных сбережений, треть населения не ориентируется на рынке финансовых услуг. Как вы считаете, изменилась ли ситуация сегодня? Как вы оцениваете экономическую грамотность россиян?

Два с небольшим года – слишком маленький срок, чтобы произошли какие-либо серьезные (статистические значимые) изменения в финансовой грамотности населения. Думаю, что, если повторить сегодня этот опрос, результат будет примерно таким же. Хотя, некоторые позиции вызывают недоумение: 98% опрошенных считают себя финансово неграмотными, но при этом 2/3 считают, что ориентируются на рынке финансовых услуг. А в принципе мне представляется, что уровень финансовой грамотности российского населения не выше и не ниже, чем в других сопоставимых с нами по уровню экономического развития странах. У тех, кому от 20 до 40 лет, – она повыше, а у тех, кому за 60, – пониже. При сопоставимом уровне образования.

В чем польза и миссия Всероссийского экономического диктанта? 

Я думаю, что миссия экономического диктанта, это донесение до его участников понимания, что наличие определенного уровня экономических знаний – одно из важнейших условий личной защищенности. Может быть, ее можно сформулировать так: «Экономический диктант: проверяем себя на прочность».

Что касается пользы Диктанта, то она различна для организаторов и участников. Для Вольного экономического общества – это выполнение одной из заложенных с начала его создания функций – способствовать народному экономическому просвещению. Для экспертного экономического сообщества результаты экзамена дадут материал для понимания того, насколько активное население обладает экономической грамотностью. Для участников – возможность проверки своих экономических знаний. Ну а в целом – это еще одно мероприятие, привлекающее общественное внимание к экономическим вопросам.

Вокруг чего будут сосредоточены основные вопросы Диктанта-2019? 

Думаю, что вопросы мы сосредоточим на экономической истории нашей страны, основных экономических процессах, которые сейчас наблюдаются и на тех практических вопросах экономической жизни, с которыми сталкивается каждый из нас.

Можно ли подготовиться к Диктанту? Что бы вы посоветовали участникам акции?

Почитайте в СМИ об экономических событиях. Столкнетесь с непонятными терминами – посмотрите их объяснения в интернете. Там же найдете ответы на главные вопросы экономической истории страны. Но, главное, помните: это не экзамен, где важно получить отметку. Это самопроверка ваших экономических знаний. После того как результаты будут опубликованы, каждый сможет увидеть, в какой области ему этих знаний не хватает и соответственно заняться их пополнением.

Какую одну книгу вы бы порекомендовали тем, кто хочет понять, как устроена экономика, но не знает с чего начать? 

Вы спрашиваете о человеке, который хотя и окончил среднюю школу, но ничего не знает о том, как устроена экономика? Видимо, он совсем не интересовался таким школьным предметом, как обществознание. Если это так, то пусть и купит школьный учебник по обществознанию для старших классов и почитает соответствующие разделы. Но с другой стороны, к сожалению, не могу назвать популярную книгу о том, как устроена экономика и при этом написанную в увлекательной форме. Нет и соответствующих журналов. В связи с этим хочу напомнить, что в 1929-м году руководством СССР было принято решение о массовом издании популярных журналов для молодежи по науке и технике. Это было связано с необходимостью привлечения кадров для технологического обновления страны. Люди старшего поколения помнят такие журналы «Знание – сила», «Техника молодежи», «Радио» и другие. Они были не только массовыми, но и доступными практически для любой семьи. Их выписывали, читали и увлекались техническими специальностями. Боюсь, что если сейчас такой журнал будет создан, то массовым из-за своей цены и доходов населения он не станет. Пример: интереснейший по содержанию и увлекательный по форме журнал «Знание – сила». Многие его сегодня покупают?

К тому же сегодня особенно для молодежи чтение текстов на бумажных носителях – не самый популярный вид времяпрепровождения. Хорошо бы кто-нибудь попытался устроить такой увлекательный массовый экономический ликбез через популярные в молодежной среде социальные сети. Конечно, это потребует очень больших творческих усилий и средств, но другого пути я не вижу. Может, мы обсудим эту идею на очередном Президиуме ВЭО?

Никита Масленников: «Когда невозможно оценить перспективы и потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать?»

Никита Масленников,
ведущий эксперт Центра политических технологий

На российскую макродинамику сильно влияет состояние глобального хозяйства. Никто не отменял мировой экономический цикл. Можно надеяться на то, что действия регуляторов —  центральных банков и минфинов —  позволят еще оттянуть наступление новой рецессии, но насколько? Это большой вопрос, потому что резервов, ресурсов для упреждающей антициклической политики уже почти не осталось.

И есть еще другой процесс, гораздо более существенный и системный.  Дело в том, что мировая экономика в целом меняет свою структуру. И мы сейчас видим признаки того, что вагончик тронулся, что старая система международного разделения труда, организации международной торговли, прямых инвестиций, трансфера технологий и т.п. – она уже себя изжила. Мы видим резкое усиление позиций азиатско-тихоокеанского региона – он становится новым центром силы для мирового хозяйства. А там не только «азиатские тигры» и «драконы» во главе с Китаем и Индией, там Япония, там Австралия, США, наконец. Экономический мир должен переходить к движению в новой колее. Но ширина ее не известна, и будет ли она общей для всех? Отсюда и нарастание торговых и прочих дисбалансов, сопровождаемых тарифно-таможенными «войнами» и проч.

Плюс надвигается новая индустриальная революция. Появляются всевозможные блокчейны, криптовалюты, 3D-печать, искусственный интеллект, экосистемы и многое другое – по сути некий новый комплекс фундаментальных условий экономической жизни. Его глубокое укоренение – реальная перспектива ближайших 10-15 лет. При этом индустриальная революция отнюдь не сводится только к новым технологиям. Много важнее изменения самих смыслов традиционных видов экономической деятельности. Мы видим, что сейчас происходит в финансовом секторе, как под напором финтеха он в буквальном смысле перезагружается. Перезапуск переживают и нефинансовые бизнесы. Мир меняется.

Все  в нем идет быстрее, даже не в количественном, а в качественном смысле. И пока на этом фоне мы выглядим не слишком выразительно. Наша сегодняшняя доля в мировом хозяйстве по паритету покупательной способности на уровне где-то  2,7-2,8%. По текущим валютным курсам (оценка МВФ на 01.12.2018) – с 1,98% глобального ВВП на 11-ом месте.

Если мы хотим войти в первую пятерку мировых экономик, наша модель развития должна стать другой. Потому что разница между нами и Германией – это ни много  ни мало полтриллиона долларов. Можем ли мы наращивать ВВП с темпом 3% плюс, чтобы догнать Германию? Но ведь и она не будет стоять на месте. Кроме того, нам в затылок уже дышит Индонезия. Многие страны из развивающегося мира могут вполне нас оттеснить, потому что мы никак не растем – 0,5% в первом квартале 2019 года и 0,7% в январе-июне, — а они показывают по 5-7% в год.

И поэтому возникает большой  вызов. Быть в топ-5 можно лишь с другой экономической структурой. Восстановительный рост после кризиса 2015-2016 годов в 2018-м уже завершился, несмотря на рекордный в том году показатель 2,3%. По прогнозу МЭР, темпы роста экономики до 2024 года должны более чем удвоиться – с 1,3% в текущем году разогнаться к 2022-2024 годам до скорости 3,2-3,3%. Однако экспертные расчеты официального оптимизма не разделяют. В частности, Центр развития НИУ ВШЭ 2020-2023 годы видит лишь в диапазоне роста 1,7-1,9%, при этом планка в 2,2%, по оценкам, может быть взята только в 2025-м. А по расчетам ЦМАКП, учитывающим и влияние возможной новой мировой рецессии, темп роста российской экономики затормозит до 0,2-0,5% в 2021 году и до 0,5-0,9% в 2022-ом.

Совершенно однозначно, что мы с ответом на текущий исторический вызов явно запаздываем, хотя примерно понимаем, какая должна быть логика перехода к новой модели.

По «классике» государственная регулятивная практика состоит из трех блоков – монетарного, налогово-бюджетного и структурного. Общемировой тренд – существенное усиление роли последнего, когда через структурные реформы устанавливаются новые долгоустойчивые правила экономической «игры» для всех участников.

У нас более-менее отработана монетарная политика. И, кстати, наш ЦБ с начатым переходом к нейтральной ключевой ставке в интервале 6-7% как раз в русле намерений и действий коллег по «мировому цеху». В определенном смысле мы лидеры: скажем, по проникновению финансовых технологий входим в топ-3 в мире. Это не единственная сфера, где мы можем похвастаться, что не хуже других. В лучшую сторону отличаемся бюджетным профицитом, но в этом году налогово-госрасходная составляющая сыграла откровенно проциклическую роль и ускорила торможение.  С повышением НДС мы потеряли два квартала с точки зрения разгона инвестиций,  а полгода в современных экономических условиях – это  очень большой срок. К тому же и догоняющий рост госрасходов в рамках нацпроектов может усилить инфляционное давление и добавить забот денежным властям.

А структурные реформы мы так и не начали. Эти меры еще с 2015 года постоянно описывались в целевых сценариях, и, тем не менее, каждый год мы отдаляемся от их реализации. И понятно уже, что отстали. При этом сложившиеся структурные ограничения  фатально сказываются на качестве экономики. Вклад инвестиций в прирост ВВП в прошлом году снизился почти вдвое – с 1,1 п.п. до 0,6 п.п.; вклад потребления населения – почти на треть – с 1,7 п.п. до 1,2 п.п.

Потенциальный выпуск снижается под напором целого ряда факторов. Прежде всего, у нас демография отвратительная. В этом году мы уже потеряли 149 тысяч человек. Снижается производительность труда, которую мы толком-то и не имели. То, что поддается статистическому учету, показывает, что по этому показателю мы отстаем в три-четыре раза от развитых экономик. Это, конечно, следствие качества производственных мощностей.  Но не только. Вклад некоторых компонентов в совокупную факторную производительность практически нулевой. По человеческому капиталу, например. А это навыки, это компетенции, это качество рабочей силы, это, в конце концов, желание работать. На котором сказывается и обеспеченность зарплатами.  С 2013 года у нас падение реальных располагаемых доходов: даже рассчитанное  по новой методике, оно составляет 8,3%. Людям, извините, стрёмно напрягаться лишний раз в рамках формальной занятости.

Снижение качества экономического роста иллюстрирует еще целый ряд макронюансов. Везде в мире 60% ВВП создают малые и средние предприятия. У нас более-менее реальная цифра — это 21%. С  2014 года  показатель каждый год прирастал на 0,6-0,7%,  иногда даже на 0,9%. В 2018-м как отрезали – водораздел,  всего 0,3%.  То есть, темпы вклада малого и среднего бизнеса в ВВП сократились в 2-2,5 раза.

Доля высокотехнологических секторов в ВВП в 2018-м сократилась – не намного, на 0,3%, но она не выросла. Высокотехнологичный экспорт снизился за год на 17,6%. Притом, что у нас в этой сфере есть достижения. Выручка наших внутренних IT-шников составила более 16  миллиардов долларов.  Из них около 10 миллиардов – это экспорт. То есть, российские софты пользуются спросом там, а здесь они не внедряются.

Рост нашей экономики спотыкается о качество институтов, о «барьер комфортности» деловой среды. По соответствующим показателям рейтинга Doing Business мы в лучшем случае где-нибудь в конце мировой первой сотни. Причем прогресса в этой сфере особого нет. Если раньше погоду определяла эпидемия рейдерский захватов, то теперь распространяется пандемия уголовных преследования в связи с обычными арбитражными разбирательствами. При этом процесс начал набирать силу после того, как объявили амнистию капиталов.

А это и есть пресловутый инвестиционный климат, который является сегодня главным ограничением. Стимулирующий инвестиционный климат  — это когда я хочу работать, когда понимаю, что могу получить свою маржу. А когда  невозможно оценить перспективы и еще потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать? Реальные мотивации к повышению активности частного капитала трудно различимы на фоне возведенных по этому поводу монументальных вербальных конструкций. Недавно вот мы услышали крик души главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной, указавшей, что монетарными мерами – снижением ключевой ставки или другим инструментарием денежной политики – структурных проблем не решить.

Для этого требуется, прежде всего, установление понятных правил и принципов функционирования деловой среды. Понятно, что декларация о пресловутой «регуляторной гильотине»  появилась не от хорошей жизни.  Но ее «очищающий нож» все никак не опустится: с виртуальной «плахи» норовят убрать целые пласты ведомственного нормотворчества. А предпринимателям так и не понятны перспективы распространения неналоговых платежей, условий доступа к сетям, тарифов инфраструктурных монополий. Да и с запуском модели индивидуального пенсионного капитала сколько лет не могут решить! А это как раз структурная реформа. Без пенсионных накоплений коэффициент замещения через десять лет снизится чуть не до 20% с нынешних 30%. Можно ли выживать на такие деньги? Запуская проект, предприниматель должен учитывать динамику издержек на ФОТ и соцстрах, представлять уровень социальной напряженности через 5-6 лет. Он должен понимать, какие налоговые льготы получит в случае софинансирования пенсионных накоплений своих работников – ведь, по сути, это инвестиции в человеческий капитал. Но – молчание было им ответом…

Нацпроекты, это, конечно, хорошо. Но чтобы они заработали, в их исполнение должен быть вовлечен бизнес. Все вроде верно: проектный подход – это как раз по-бизнесовому, это должно быть понятно предпринимателям.  Но тогда как им объяснить, почему на начало второго полугодия уровень кассового исполнения нацпроектов составлял всего 32,4%.  Кроме того, совместное нацпроектирование – это регулярные коммуникации, постоянный диалог сторон, совместный контроль за исполнением.  По-другому никак не сработает. По факту же, до сих пор не могут принять закон о соглашениях по защите и поощрению капвложений, который в нынешней редакции, кстати, тоже не свободен от рисков расширения сферы «ручного управления».  А это отнюдь не общестимулирующий инвестиционный климат: вроде все в конкуренции равны, но кто-то будет еще равнее.

Сколько еще мы можем проехать на инерции, без структурных реформ? Сроку у нас – до начала следующей мировой рецессии, которую, по прогнозам, стоит ждать или уже в конце 2020-го или в первой половине 2021-го.  Если продолжим движение по накатанной, провалимся сильнее, чем остальной мир. Поэтому для нас вызов с темпами роста экономики связан еще и с глобальным контекстом.

Как вариант, мы можем в очередной раз предъявить рост, сходный с тем, что был в 2018-м. Но тогда рекорд был достигнут в результате накачки анаболическими стероидами: строительство Крымского моста, досрочное введение СПГ Ямал, значительный объем гособоронзаказа (часть затрат на вооружение оценивается как инвестиции). Можем, конечно, что-нибудь подобное выдать, начав, например, нормально финансировать нацпроекты. Но такого рода стимулирование в отрыве от перезапуска деловой среды –не органический, не естественный рост. А это значит, что мы из кризиса будем выходить с еще большим напряжением. И снова вернемся в 2019 год и будем думать, какие же еще структурные реформы записать в очередной целевой сценарий.

С начала года экономика растет темпом ниже даже довольно скромных официальных ожиданий. Корректировка экспертных прогнозов пока на «медвежьей» траектории – в среднем около 1%. Тем важнее усилия второго полугодия, обеспечивающие эффект-2020, когда возвращение в интервал 1,5-2,0% вполне возможно. Для этого требуется продолжение плавного смягчения денежно-кредитных условий при тщательном учете проинфляционного давления бюджетных эмиссий, включение госрасходных и нацпроектных стимулов и, конечно же, реанимация структурной повестки, обеспечивающей комфортные перемены в нынешнем резко-континентальном инвестклимате.

Сергей Бодрунов: «Финансовый капитал — глобальная угроза цивилизации»

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, д. э. н., профессор

«Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». Известное присловье из житейской мудрости. На самом деле — где легче, проще добыть желаемое («лучше» — с точки зрения количества прилагаемых для получения желаемого усилий). Естественно, в рамках «окна текущих возможностей». Природа вообще всегда идет по самому простому, минимально «затратному» пути (в рамках ее «окна возможностей» — природных законов и возникающих преград). Выживает то, что менее «затратно». И не использует «лишнего». Древний человек — существо исходно природное — добывал еду, чтобы съесть, а не накопить. И шкуру, чтобы укрыться от ветра. А не две. Столько, сколько надо. По потребности. И эти потребности не простирались далее горизонта «здесь и сейчас». Потом сообразил, что на разные коллизионные случаи должен быть запас. Стала быть осознанной им эта новая потребность. И стал он добывать несколько больше, чем требовалось на текущий момент. Потом он понял, что какие-то продукты он может получить в излишке (что-то у него проще, лучше/быстрее получается, чем у других, к примеру), зато каких-то ему не хватает, но — они есть у соседа. И возникла мена, меновая торговля. Простая поначалу — менялась, условно, одна рыба на одну шкуру (предполагаем, что их «ценность » в тот момент была эквивалентной). Потом некто гениальный изобрел возможность что-то обменять неэквивалентно — и, о чудо, получить не одну шкуру за одну рыбу, а две! За те же усилия по добыче одной рыбы! Вот тут ему масть и поперла! Появилась «незаработанная» «прибыль». С развитием меновой торговли появился (был изобретен) денежный эквивалент стоимости продукта/товара. Вкупе с возможностью неэквивалентного обмена возникла и возможность аккумулировать прибыль в денежных единицах. Но — торговля развивалась. У разных народов/племен/родов появлялись разные денежные единицы. Устанавливался в процессе торга «валютный» обмен и «валютный курс». И самым простым способом аккумулировать прибыль стал — добывать ее в процессе мены «валют». А «вложение» аккумулированной «валютной прибыли» в «валютный обмен» — получение уже «денег из денег» (что существенно проще с точки зрения количества усилий по добыче/производству и его последующей реализации) — еще выгоднее. К этому стоит добавить изобретение связанного с этим процессом займа под «процент», аккумулирование «прибыли будущего» (здесь нетрудно разглядеть оплату — первоначально — трудового времени, которое надо бы потратить на добычу/производство эквивалента «занимаемого», а затем — уже и «сверхэквивалента»!). Получило развитие, в силу большей простоты аккумулирования прибыли (по сравнению с «производством» здесь меньше «транзакций»), ростовщичество. Как финансовый институт. Проникающий во всё жизнеустройство. И несправедливый по своей сути. И строящий общество на несправедливой основе. И подчиняющий себе прочие институты общества. И имеющий большие шансы развития и пенетрации, чем производство. «Изгнание торговцев из храма» Христом — не о торговле, а о ростовщичестве. В Древней Иудее оно не просто получило предельно оформленное развитие, но и через религиозно-государственное управление внедрено было в быт едва ли не как «указание сверху»! В Храме нельзя было жертвовать неподходящее» животное (а жертва была обязательной по религии!), если оно не было одобрено «специальными людьми», которым иерархами Храма предоставлено было такое право. А не одобрено — купи «проверенное», здесь как раз есть — бери. Вот прямо в Храме. И плати. Втридорога. С прибылью — известно для кого. А уж введение специальной храмовой «валюты» (только ее можно было жертвовать, а денежная жертва (если не сикль (ныне — шекель), то хоть лепта) тоже была обязательной, даже введены были специальные «тарифы» — от кого и сколько…) — это уже вообще гениальное изобретение древних иудейских финансистов! Древний иудей, идя в Храм (что тоже было, конечно, обязательным!), был обязан менять ходившие «бытовые» деньги на храмовые. А «курс» устанавливали менялы (их «офисы», меняльные конторы, были тут же, в Храме), которые и ссудить могли тут же — под «процент». Ростовщичество как явление, проникшее в государственнно-религиозный институт управления обществом и будучи им поддержанным, стало подменять собой истинное содержание и смысл религиозных установлений. Оно издревле рассматривалось как непроизводительный (и потому — несправедливый!) вид деятельности. Ведущий к тому кризису, о котором ниже. Потому и восстал Христос — возможно, первым явственно осознал губительность этого явления для цивилизации…

В Европе ростовщичество распространилось в Средние века, с купцами, использующими разрастающийся финансовый институт, и с рассеиванием иудейских общин с их традиционным видом финансовой деятельности, и полностью изменило лицо европейской культуры и общественного уклада. Именно этот финансовый институт дал возможность старта капитализму как новому общественному строю. Однако на начальных этапах извлечение прибыли шло преимущественно через производство продукта и его обмен, «инвестиции» должны были (вынуждены были) пройти сложный путь производства/обмена. Финансовый капитал был необходимым подспорьем в этом процессе. При этом, еще раз подчеркнем, преимущественную роль играл производительный, промышленный капитал. Почему? Потому что первичной была потребность растущего общества (острая!) в продуктах, товарах — надо было «одеться и накормиться», что и дал возможность сделать возникший на базе этой потребности изобретенный человечеством индустриальный способ производства. Породивший капиталистическое — по Марксу — (и индустриальное!) общество. Однако с развитием капиталистических отношений роль финансового капитала росла. Финансовые транзакции — самый простой и быстрый способ извлечения/аккумулирования прибыли. Стремительный рост промышленного производства
формировал потребность общества в развитии финансовых технологий. Появились кредитные организации и соответствующий инструментарий. При этом развитие финансирования как института, финансовых инструментов и технологий, в силу
более быстрой оборачиваемости «объекта», осуществлялось более быстрыми темпами, чем развитие производства, требовавшего больше затрат и операций
для извлечения прибыли. При этом для своего существования монетизированный эквивалент не мог обойтись без «реального сектора» — в конце концов, люди не едят же деньги и не одеваются в купюры… Происходил удивительный процесс.
Финансы, будучи первоначально встроенными в процесс производства продукта, постепенно превратились в силу своей природы в равноценный, а затем — в превалирующий элемент производства, уже, в свою очередь, встроив — и то только в необходимых случаях! — производство в процесс извлечения прибыли. Почему? В силу двух вещей. Одна из них — указанная выше более простая/быстрая/эффективная форма аккумулирования прибыли. А вторая — сама эта прибыль как результат финансовой деятельности. Капиталист — не что иное как «добыватель»/производитель в конечном счете не сапог или огурцов, а прибыли — в виде сапог, огурцов, неважно чего, и (проще всего!) в денежной форме (а тут как раз и банки/фининструменты все более развитые под рукой!). «Накопил — и машину купил» — это лишь часть (советская!) формулы капитализма, начиная со второй половины XIX века. Новая формула — «Д-Т-Д» (неважно, просто Д или Д’, главное — уже не деньги как посредник между товарами, а наоборот!)! Отсюда — тренд выдавливания производительного капитала (более сложно устроенного и «добываемого») финансовым. Подчинившим себе на современном этапе «производственный капитал. Но и промышленник-капиталист всегда ищет, «где глубже». В поиске добывания максимума прибыли он минимизирует издержки; он будет, однажды научившись (освоив в производстве), делать некий продукт (понеся на первом этапе внедренческие затраты) без изменений (без допзатрат,
«снимая сливки» (о гуру-маркетолог Котлер!) до тех пор, пока будет достигнут предел рынка данного изделия (насыщение/удовлетворение потребности),
а потом только — станет делать усовершенствование продукта либо новый продукт, то есть «расширяя» рынок для себя. Почему он вынужден делать инновации?
Потому что иначе не расширить рынок и не получить прибыли. [Кстати, отсюда следует несостоятельность постиндустриалистского «отказа от производства» и подтверждение нашего тезиса о сохранении его (в качественно новом виде) в качестве основы нового индустриального общества второго поколения.] Этот тренд особенно интенсифицируется начиная с конца XIX века, что отразили в своих работах Гильфердинг, Ульянов и др.; в настоящее время доминирование финансового капитала над капиталом реального сектора получило название финансиализации. Причины и содержание этого процесса, однако, как правило, не раскрываются, дается лишь его количественная характеристика. Однако следует
понимать, что, поскольку аккумулирование прибыли осуществляется в денежной (наиболее, в силу простоты транзакции, ликвидной) форме, обеспечивающей
повышение эффективности инвестиций (перелив капитала, обмен и т. п.), — при достижении пределов насыщения рынка (удовлетворения реальных потребностей), но при неизменном сохранении «желания» капиталиста получать прибыль происходит изменение характера/типа удовлетворения потребностей и вида рынка. Вместо рынка покупателя/потребителя (формирующего преимущественно реальные потребности) формируется и все более растет рынок «продавца», который в целях создания для себя новых рынков начинает влиять все более активно на предпочтения потребителя (в том числе — стимулируя формирование и расширение
потребностей симулятивных!). Меняется характер отношений потребитель — рынок — производитель. Меняется даже зримо — к примеру, тип оповещения потребителя о товаре (с информационного — «где-что-почем» — до внедрения мысли, что без этого вввау-товара (чаще всего — как раз симулятивного) потребитель едва ли не помрет!). Именно так стимулируется возникновение и развитие другого типа потребностей — уже все более симулятивных, что привело ныне (и не могло не привести!) к их превалированию в современном «ВВП». Особо отметим, что причины доминирования финансового капитала обусловлены не только его собственной природой (в частности, описанными выше особенностями, предельно высокой реадинесс-способностью и др.), но и развитием, как ни покажется странным (но, конечно, только на первый взгляд), производственного сектора — в частности, созданием качественно новых технологий (и их активным применением в финансовой сфере как отклик на ее собственные потребности) и иными трансформационными процессами, вытекающими из прогресса технологий, с одной стороны, и этим прогрессом обусловленные, с другой (каковые финкапитал,
как наиболее «простонырливый», активно использует — и с лучшим для себя результатом!). Заметим, что в древнем обществе не было активного инновационного процесса. Тысячелетиями повторялось одно и то же — пока не была изобретена прибыль. Инновации — ответ на требование удовлетворения все более возрастающих потребностей, удовлетворение которых, как я писал уже не
раз, через феномен осознания создает новые, все более расширяющиеся потребности. Описанный выше механизм формирования финансового института
для получения прибыли активно содействовал развитию института инновации, придавая ему постоянное ускорение. Как отклик на расширение «потребности» в прибытке! Вспомним «ускорение НТП»! Откуда оно взялось? С чего это вдруг НТП возник, да еще и «заускорялся»? Вот именно «с этого»! При этом развитие инноваций, ускорение их внедрения создает предпосылки для «поддержки» ими других процессов — в частности, через инвестиции (в погоне за прибылью) — в сам инновационный процесс, создавая описанный нами ранее эффект «ускорения ускорения» НТП и время от времени переворачивая общество, формируя периодически новые технологические уклады. Сейчас современные технологии стремительно формируют новый техуклад, и в это дело «ускорение ускорения» инноваций дает основной вклад. Именно поэтому данный процесс является одной из базовых отличительных черт НИО.2.

Что несет нам растущая финансиализация экономики, да и всего нашего житейского уклада? Как писал Ломоносов, ежели где-то что-то прибавится, то где-то что-то отымется. Финансовый капитал, да и капитализм по своей сути в целом, требует постоянного получения дохода. То есть получения чего-то из чего-то. Тут — два пути. Симулятивный — из «воздуха» (как бы): дериваты и пр. бррр. Конец
любой такой оторванной от реального продукта истории ясен и печален. И кстати, не так давно опробован. Второй путь — расширение производства (экстенсивно либо интенсивно — в количестве и/или в качественном отношении). То есть — создание продукта не из ничего. А из чего? Где «отымаем»? У матушки-природы, ресурсами называется. И, учитывая а)характер/тип существующих общественных
отношений (да, да, фактически везде — кап-кап-капиталистических…), а также б) тип становящихся превалирующими потребностей (симулятивных), мы (человечество!, звучит гордо, йес! — гордо ли?) перелопачиваем природный ресурс не просто на удовлетворение реальных потребностей общества, но — все больше — на дерьмо, сорри!.. При экономии на утилизации, рециклинге и т. п. То есть растущая финансиализация, отражая сложившиеся к настоящему времени общественно-экономические реалии, способствует — в силу опять же своей природы — ускоренному движению цивилизации к вселенскому кризису, по сравнению с которым «общий кризис капитализма» покажется философской игрушкой. Именно поэтому ВОЗНИКЛА настоятельная, уже жизненно важная и непреходящая потребность в «ограничении капитализма», рационализации
потребностей общества и способов их удовлетворения, переходе (при сохранении и развитии индустриального способа производства для удовлетворения реальных потребностей людей и отказе от наращивания потребностей симулятивных (соответственно, от категории прибыли, в качестве современного механизма «добычи» которой и используется финансиализация!)) к НИО.2 и последующему
ноообщественному устройству (где не будет потребления «лишнего», и — вот-вот! — прибыли (как потребности, симулятивно возросшей из возникшей в древности и преодолимой (за счет техпрогресса) на нооэтапе потребности человека иметь обозримый запасец на всякий случай!..)).

Важное примечание. Доминирование финансового капитала в России после развала СССР — основная, глубинная причина состоявшейся деиндустриализации. Отсюда — требование ограничения финансового капитала как фактор реиндустриализации, необходимой для перехода к НИО.2. Это — к тому, ЧТО должно быть главным в нашей промышленной (!) политике, если мы хотим добиться перелома в технологической модернизации нашего хозяйства и экономического лидерства в будущем. Еще один важный аспект. Не следует понимать призыв к ограничению финансового капитала как отказ от него немедленный. Финансовый капитал
сегодня — не только создатель фиктивных благ и фиктивных потребностей, но и акселератор создания и других, реальных (что называется, поневоле, вынужденно — не может он существовать без производства!), во всех остальных сферах экономики. Поэтому правильнее понимать на данном этапе это ограничение как «переформатирование» механизмов его использования (от превалирования к «сервисной» роли) в целях возврата его к исходной функции — поддержке развивающегося новоиндустриального сектора и акселератора тем самым нашего включения в четвертую индустриальную революцию.

Наконец, еще один важный аспект проблемы. Финансовый капитал, его непрерывный рост как концентрированное выражение «потребности» капитализма
(в Марксовом понимании) в непрерывной «добыче» прибыли, требует, как показано выше, непрерывного расширения рынка, создания потребности получать и сбывать продукт снова и снова. Но расширение экстенсивное ограниченно, а интенсивное — не слишком выгодно. Тогда возникает соблазн расширить рынок не за счет освоения новых пространств или новых изделий, а путем «утилизации»,
уничтожения созданного/накопленного. Особенно если это «выгоднее», чем «расширение рынка» указанными выше способами. Чувствуете? Вот — дыхание
грозы! Выгоднее уничтожить — капиталист уничтожит. Отсюда — война как зачистка пространства для новых рыночных экспансий (стоит вспомнить:
война как самый жесткий тип разрешения политических противоречий, а политика — как концентрированный интерес экономики… А экономика — как общественный механизм удовлетворения потребностей… Чьих — при капитализме, в числе основных? Капиталиста. В чем? В прибыли…). И еще — чем мощнее сила финансового капитала, тем проще его реципиентам представляется такой
выход. В настоящий момент — ситуация становится критической: либо — победа финкапитала и «расчистка» (в той или иной, в том числе — военной, форме), либо (через техпрогресс и «параллельное» осознание необходимости упомянутого ограничения (нооэлементы — наука, культура…)) будут найдены способы его ограничить и сформировать НИО.2.Сергей Бодрунов.

Умной экономике нужно умное государство

Сергей Бодрунов,
Президент Вольного экономического общества, президент Международного союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

Мировое сообщество — чуть ранее, и наше общество — относи­тельно недавно, но все же! — обратили внимание на те качествен­ные изменения в технологическом базисе экономики, о которых мы говорим многие годы. Приходит понимание того, что мы стоим в начале качественных трансформаций, которые формируют гло­бальные вызовы для будущего социально-экономического разви­тия. От монотонно успокаивающих разговоров о постиндустриаль­ном обществе, миражи которого заслоняли полисимейкерам и даже многим ученым пустыню деиндустриализации, постепенно нача­лось движение к новой парадигме — реиндустриализации, восста­новлению промышленности на качественно обновленной технологической основе. Впереди — переход на этой базе к новому этапу общественного устройства, новому индустриальному обществу сле­дующего поколения.

Ситуация в российской экономике, мягко говоря, неоднозначна. Но, справедливости ради, отмечу — за последние пять лет многое в нашей стране удалось изменить к лучшему. Многое сделано. Но — еще далеко не все. И внешний «контекст» тоже для нас не прост — произошли существенные изменения в геополитических и геоэкономических условиях существования нашей страны, ее экономики. И дело здесь не только в санкциях, контрсанкциях — на наших глазах изменяется сама конфигурация мирового полити­ческого и экономического пространства. Россия оказывается в этой конфигурации перед жестким выбором — или стать одним из авторитетных игроков на этом новом поле, или оказаться в положении страны, зависимой от новых фаворитов и экономиче­ски, и политически. Угроза второго пути была более чем реальна в конце прошлого века. К счастью, сегодня высокий уровень суверенитета России стал геополитической реальностью. Однако ее геоэкономический суверенитет пока под серьезным сомнением.

Конечно, нам удалось осуществить прорывы в сфере оборонного производства, намети­лись позитивные сдвиги в аэрокосмической сфере (я, имея компе­тенцию в этой сфере деятельности, могу «засечь», что в последние годы здесь сделаны новые крупные шаги), в энергетике, строитель­стве, транспортной инфраструктуре, создании трубопроводных сетей, кораблестроении и т. д. Мы смогли реализовать мирового уровня проекты в спорте — я имею в виду Олимпийские игры 2014 года, недавний чемпионат мира по футболу — их невозмож­но было бы осуществить без приличной экономики.

Но у этой медали есть и другая сторона.

В нашей экономике вот уже 10 лет наблюдается по большому счету определенная тенденция к стагнации. Медленный, 1–2%-й рост перемежается спадами, относительно оптимистичная уточненная цифра Росстата о результатах 2018 года — рост ВВП на 2,3% — на самом деле нас недостаточно вдохновляет, ибо для того, чтобы начать догонять, хотя бы по экстенсивным показате­лям, наших основных геополитических конкурентов, нам нужны цифры как минимум в два раза больше. Только в этом случае мы можем опередить по темпам роста мировую экономику.

Но это — часть проблемы. И я полагаю, возможно, не самая важ­ная ее часть.

На самом деле России нужен сейчас не столько экстенсивный рост, сколько интенсивное развитие. О том, что рост ВВП сам по себе еще не отражает реальных качественных сдвигов в экономи­ке, исписано немало страниц. Этот тезис находит все большее понимание и в мировом сообществе, и у нас. Однако за годы обо­стрения внешнеполитических проблем мы не смогли пока в пол­ной мере решить задачу импортозамещения в сфере высокотехно­логичного индустриального материального производства, у нас все еще нет соответствующих мировому уровню массовых производств знаниеёмкого оборудования, у нас дефицит соответствующих кадров, у нас все еще большие проблемы с развитием как академи­ческой, так и прикладной науки.

О чем говорят наши успехи и наши проблемы? Они говорят о том, что в стране есть и потенциал, и стремление решить стоя­щие перед нами задачи. И это очень важно. Однако выраженной четко стратегии, которая позволила бы использовать этот потенциал, пока нет.

О важнейших экономических проблемах России, о необходимо­сти в их разрешении опираться на академическую науку будут говорить крупнейшие российские специалисты на открывающемся в мае т. г. Московском академическом форуме (МАЭФ).

Безусловно, в связи с этим стоит отметить — большая ответствен­ность лежит на экономической науке. Мы должны помочь теорети­чески правильно сформулировать стратегические цели нашего раз­вития (об этом обычно мало задумываются, ограничиваясь, как правило, постановкой количественных задач). Обоснование выве­ренных целей и дает наука, теория, позволяя не просто предуга­дать, а — обосновать направление будущего развития.

Исследования ученых Российской академии наук, экономистов ведущих научных институтов и университетов, экспертов Вольного экономического общества России показывают: такая цель в усло­виях современной технологической революции — это ускоренный технологический прогресс, ведущий к активному развитию эконо­мики, общества и человека.

Пожалуй, в этом плане стоит позитивно оценить некоторые под­вижки последнего времени. Сформированы Национальные проек­ты, сформулирована с участием РАН и одобрена Президентом Национальная технологическая инициатива. Кстати, о необходи­мости технологического развития глава государства неоднократно заявлял, в том числе в недавнем Послании Федеральному Собранию. Это — весьма правильные шаги в направлении подъе­ма национальной технической базы.

Но до целостного стратегического плана социально-экономиче­ского развития, в основу которого будет положен именно науч­но-технический прогресс, пока далеко. Во всяком случае, он в явном виде не сформулирован.

В этом свете представляется целесообразным придание НТИ ста­туса Национального проекта. Премьер Д. Медведев уже заявил 4 апреля о выделении НТИ 6 млрд рублей. По нашим расчетам, этого недостаточно. В ранге президентского проекта у НТИ могли бы быть иные перспективы, да и с исполнителей был бы совершен­но иной спрос. При этом РАН могла бы стать координатором тако­го проекта — ведь для его реализации должен существовать некий штаб, обладающий и определенными, в том числе — властными, полномочиями, и быть при этом в определенной мере меритократическим, обладающим высокими компетенциями.

Очень важно определиться с ресурсами. Для экономистов-прак­тиков кажется едва ли не очевидным, что в данном случае речь должна идти в первую очередь о деньгах. Но это не так. Деньги как раз в России есть. Это убедительно доказал академик А. Г. Аганбегян в своей книге, презентация которой недавно состоялась в ВЭО России. Я говорю при этом не только о наших золотовалютных резервах, о профиците государственного бюдже­та. И даже не только о том, что около триллиона рублей бюджет­ных ассигнований прошлого года не было использовано — речь идет и о других резервах. К примеру, о том, что у нас до 30 триллионов рублей составляют накопления предприятий, свыше 40 триллионов — на руках у населения, до 20 триллионов, по неко­торым оценкам, в теневой экономике. Все еще значительные объе­мы капитала вывозятся из страны.

То есть — дело не в финансовых источниках технологической интенсификации. Речь должна идти в первую очередь о других ресурсах — человеческих. И они у нас тоже есть: Россия занимает одно из первых мест в мире по доле так называемого креативного класса, если считать по методике известного американского социо­лога-креативиста Р. Флориды. Но эти ресурсы нашей экономикой нынешнего типа не востребованы в той мере, в которой необходи­мо для прорыва. Речь должна идти о системе мер, уже не раз пред­лагавшейся представителями секции экономики Российской акаде­мии наук, экспертами ВЭО. И первое — это отказ от монетаристски ориентированной экономической теории и практи­ки, уход от рыночного фундаментализма, с чем сегодня, пожалуй, уже солидарно большинство интеллектуалов. И, конечно, это — активная промышленная политика, стратегическое планирование, активизация инвестиционной деятельности, концентрация глав­ных ресурсов в базовых сферах технологического прорыва, совершенствование государственного управления. Умной экономике нового этапа развития общества нужно умное государство.

Олег Смолин: «Рост расходов на здравоохранение мог бы покрыть дефицит Пенсионного фонда»

Олег Смолин,

член Президиума ВЭО России, первый заместитель председателя Комитета по образованию и науке Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, академик Российской академии образования, доктор философских наук

 

 

Серьёзные учёные полагают, что один из главных факторов, который мог бы ускорить экономический рост, – это развитие человеческого потенциала. При этом мы должны понимать, что не только в Государственной думе – в Правительстве, во властных структурах – идёт дискуссия о том, надо ли нам наращивать такие вложения.

Недавно мне довелось нечаянно спровоцировать дискуссию Антона Германовича Силуанова и Алексея Леонидовича Кудрина в Государственной думе. Вопрос был очень простой: можем ли мы успешно развиваться, если значительную часть наших экономических ресурсов мы вкладываем в так называемый Фонд национального благосостояния, хотя я не замечал, чтобы чьё-то благосостояние от наличия этого фонда повысилось? Ответы были разные. Антон Германович сказал, что у нас впереди могут быть трудные годы, поэтому нужно продолжать. Алексей Леонидович, обращаю внимание на это, заявил, что, по его мнению, нужно увеличивать вложения в человеческий потенциал. Повторяю, это говорит человек, который является создателем системы, получившей название «кудриномика». Теперь Алексей Леонидович говорит примерно то же самое, что говорим и мы. Это очень важный фактор для понимания ситуации в политических элитах.

Я солидарен с теми, кто говорит, что экономический рост невозможен без платёжеспособного спроса и, значит, без повышения уровня жизни. На мой взгляд, крайне проблематична технологическая революция при очень дешёвой рабочей силе. По крайней мере, мы понимаем, что бизнес вкладывает деньги в технологические инновации тогда, когда дороже вкладывать деньги в рабочую силу. Я напомню, что, по данным того же Алексея Кудрина, количество многофункциональных роботов в разных странах мира выглядит так: Южная Корея – 478 на 10 000 населения, Китай – 36, Россия – 2.

Есть и другие проблемы, которые мы называем социоэкономикой, например, по оценкам, если бы мы подняли расходы на медицину от 4% до 6% от ВВП, а это международная норма, то мы, соответственно, смогли бы обеспечить такое сокращение потерь рабочего времени от временной нетрудоспособности, что заполнили бы дефицит пенсионного фонда. Такие связи очень интересны. Я буду говорить преимущественно об образовании и науке, поскольку именно образование и наука являются ключевым фактором развития человеческого потенциала, как признают практически все экономисты.

Начну с того, что согласно данным Высшей школы экономики, наши вложения в образование, государственные расходы на образование в 2006 году составляли 3,9%, в 2015 году – 3,6% (сократились на 0,3%). В 2019 году бюджет образования растёт значительно – почти плюс 21%, но мы, по-видимому, не достигнем уровня 2012 года, поскольку, по данным той же Высшей школы экономики, если принять расходы на образование за 100% в 2006 году, то в 2012 году будет 180%, в 2015 – 149%, а вот в 2019 рост всё ещё не приведёт нас к уровню 2012 года. Напомню, как утверждают международные эксперты, страна, которая хочет осуществить быструю, ускоренную модернизацию, должна тратить не менее 7% на образование.

Обращаю ваше внимание, коллеги, что если такие разные люди, как Алексей Кудрин, Ярослав Кузьминов (ректор НИУ ВШЭ) и ваш покорный слуга, сходятся в том, что мы не можем обеспечить экономический прорыв, не наращивая расходов на образование, то, наверное, вопрос уже перезрел.

Ситуация с наукой ещё более проблематична. Международная норма госрасходов на науку – 2%. По указу президента № 599 от 2012 года, как вы знаете, в 2015 году должно быть 1,77%. Если верить заключению комитета (я ссылаюсь на официальное заключение Комитета по образованию и науке Госдумы), то на 2019-2021 годы мы видим 0,38-0,39-0,38%. На санацию многих банков было потрачено намного больше денег, чем составляет бюджет образования и науки вместе взятые. Знаете, как когда-то шутил Генри Форд: если бы народ знал, как работает наша банковская система, в стране была бы революция.

Вторая системная проблема образования и науки, которая сравнима по остроте, – это проблема бюрократизации. Не зря председатель правительства говорит о регуляторной гильотине. Комитет Государственной думы по образованию и науке сделал специальный доклад. Оказалось, что средние учебные заведения в год заполняют 300 отчётов по 11 700 показателям. Причём ситуация явно меняется следующим образом: всё меньше людей работающих, всё больше людей контролирующих. Невольно вспоминается шутка 30-х: полстраны сидит, полстраны её охраняет. Сейчас полстраны работает, полстраны контролирует – ситуация явно меняется в пользу последних. Кстати, 80% всех контрольных процедур в образовании – я думаю, такая же ситуация в науке, – не по линии собственно образования, а по линии разного рода других надзоров. Знакомый ректор в Москве говорит, что его контролирует кроме Рособрнадзора ещё 18 различных структур. Российский учитель в международных исследованиях занял первое место по количеству времени, которое он тратит на разного рода бюрократические процедуры.

Коллеги, бюрократизация вредна вообще. Как говорил Макс Вебер, попытка чрезмерной рационализации ведёт к иррационализации. Бюрократизация в образовании и в науке вредна особенно, потому что эти отношения не терпят большого количества бюрократии, бюрократизация убивает живую душу, в частности, образования.

Известно положение президентского указа № 597 от 2012 года. Если вы посмотрите опросы Общероссийского народного фронта, – подчёркиваю, я ссылаюсь только на данные организаций, которые не могут по определению сгущать краски, те, которые должны давать информацию достаточно достоверную, – в 2016 году в 75 регионах из 85 указ не исполнялся. Последние данные за 2019 год выглядят так: в 53 регионах Российской Федерации 30% учителей получают на уровне 15 000, то есть это никак не соответствует указу президента Российской Федерации. При этом средняя нагрузка педагога – более полутора ставок, а по данным Российской академии народного хозяйства и госслужбы, уже 14% российских учителей работают на две ставки. Есть грустная шутка: работаем на полторы, потому что на одну есть нечего, а на две есть некогда. Вот, 14% учителей уже есть некогда. Коллеги, это не шутки, это вопрос качества образования. Учитель, преподаватель вуза, приходя к студенту или ученику, должен быть эмоционально свеж, он должен отдавать ему не только свои знания, но и часть своей личности. Когда у вас две ставки – я работал учителем – когда у вас две ставки, делать это практически невозможно, эмоциональное выгорание неизбежно, снижение качества образования в такой ситуации практически неизбежно.

Мне кажется, что страна почти дозрела до консенсуса  по поводу того, что нам нужны, по меньшей мере, три кита модернизации. Во-первых, это новая индустриализация. Во-вторых, более справедливое распределение доходов. Недавно премьер на одной из встреч сказал: «Мы наверняка введём прогрессивный подоходный налог, просто мы пока ещё до этого не дозрели». Хочется дозревать быстрее. Мы рекордсмены большой двадцатки по неравенству. Я думаю, нам надо отказаться от «безнадежности и покоя» и вкладывать те средства, которые у нас есть, в высокие технологии и в развитие человеческого потенциала – без этого ничего не получится.

Руслан Гринберг: «Не может быть свободы без справедливости, не может быть справедливости без свободы»

Руслан Семенович Гринберг,

вице-президент ВЭО России, научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н., профессор

Одна из самых серьёзных проблем нашей страны, нашего народа, нашей ментальности – это шараханье из стороны в сторону, когда маятник очень редко останавливается в равновесном состоянии. Наши деды в семнадцатом году прошлого века выбрали справедливость. Россия была беременна справедливостью, и она её получила, но пожертвовала свободой. И что получилось из этого? Из этого получился конец советской власти. Мы жили с мифом командной экономики, и, ясное дело, что крах был очевиден. Почему очевиден? Потому что было ясно, что командная экономика – это господство коллективизма над индивидуализмом, когда думалось, что раз мы строим новый мир, то общее, общественное – важнее личного. Это было неправильно, потому что человек всё-таки хочет жить для себя прежде всего, и здесь нет ничего плохого, он эгоист. Другое дело – мера эгоизма – вот это очень важно.

В 1991 году мы выбрали свободу. Мы хотели свободы – и мы её получили, но пожертвовали какой-никакой справедливостью. И вот это чёрно-белое восприятие мира постоянно нас преследует и является, в моём представлении, причиной наших неудач в экономическом развитии. Те страны и нации, которые имеют более или менее состоятельную жизнь и находятся более или менее в равновесии, это равновесие понимают так, что не может быть свободы без справедливости, не может быть справедливости без свободы. Если вы жертвуете тем или другим, вы теряете и то, и другое сразу.

Это очень важно иметь в виду, потому что никогда не бывает чёрно-белого ответа. Если вы выбрали рыночную экономику, то вы должны иметь в виду, что рынок сам по себе – это индивидуализм, но если вы отбросили социальное прилагательное, то вы получаете общество асоциальное и плутократическое, которое мы имеем сегодня. Так что моё пожелание очень простое: надо видеть мир не в чёрно-белых красках. И государственники имеют очень много правильного в своих суждениях, и рыночники имеют очень много правильного в своих суждениях – тут важна проблема нахождения баланса.

Ещё один наш порок на учёном языке называется «онтологизация теоретических схем», а на простом языке это означает внедрение самой лучшей на тот момент научной теории в жизнь независимо от того, хотят этого люди или не хотят. Большевики внедрили командную экономику независимо от того, хотели люди или нет, а в девяносто первом году Ельцин и его команда внедряли миф о том, что надо думать о себе, только себе, а всё остальное как-нибудь приладится. Отсюда возникает, естественно, проблема.

Вторая особенность, это для молодых очень важно понять, – это, конечно же, нетерпение. Скорость перемен важнее, чем сами перемены. Это опять же то, что мы наблюдали с девяносто первого года.

И конечно же, ещё нам надо подумать о том, как нам быть с нашим чёрно-белым отношением к Западу. У нас есть только одна краска: или любовь, или ненависть. Больше ничего не существует. Отсюда комплекс неполноценности и мания величия в одном флаконе. Это очень деформирует наше представление об остальном мире, в котором мы все живём. Бернард Шоу как-то говорил, и мне очень нравится его изречение, что когда случился научно-технический прорыв, мы научились летать как птицы, мы научились плавать как рыбы, дело за малым – научиться жить как люди.

Жан Тироль: «Государство не должно быть игроком на рынке»

«Если руководитель компании является в то же время государственным служащим, возникает конфликт интересов. В частных компаниях это невозможно. Если государство старается обеспечить своим людям победу на выборах, то решения могут приниматься руководством компании, исходя не из рыночных, а из сиюминутных политических соображений. Если банк контролируется государством, то государство скорее будет спасать такой банк в критической ситуации, и, соответственно, руководство банка уже будет рисковать, зная, что его в любом случае спасут».

Беседа президента ВЭО России профессора Сергея Бодрунова с Жаном Тиролем, лауреатом Нобелевской премии по экономике, научным руководителем Института теории отраслевой организации при Университете Тулуза 1 Капитолий, президентом фонда Жан-Жака Лафонта Тулузской школы экономики.

Бодрунов: Спасибо большое за то, что нашли время прийти в нашу гостиную Дома экономиста. Я хотел бы задать вам такой вопрос: по данным Антимонопольной службы России, около 70% российского ВВП дают компании, которые либо являются государственными, либо в них превалирует доля государства – они находятся под контролем государства. Как вы считаете, такое широкое участие государства улучшает темпы роста нашей экономики или тормозит развитие экономики?

Тироль: 70% – это, конечно, очень большая цифра. Обычно предпочтительнее, чтобы доля государства в экономике была существенно ниже. Государство не должно выступать в качестве игрока на рынке – я объясню чуть позже, что я имею в виду. Рынок сам по себе хорош, хотя, конечно, в нём есть и отрицательные факторы. Но если государство будет выступать в качестве игрока, то может возникнуть конфликт интересов. Например, если руководитель компании является в то же время государственным служащим, возникает конфликт интересов. В частных компаниях это невозможно. Другой пример: если государство старается обеспечить своим людям победу на выборах, то решения могут приниматься руководством компании, исходя не из рыночных, а из сиюминутных политических соображений. Если банк контролируется государством, то государство скорее будет спасать такой банк в критической ситуации, и, соответственно, руководство банка уже будет рисковать, зная, что его в любом случае спасут. Государство должно всё-таки воздерживаться от активного участия в производственном процессе, а выступать в качестве регулятора…

Бодрунов: То есть, выполнять свою основную функцию…

Тироль: Да, по крайней мере, я так считаю. Нужно быть осторожнее и стараться снижать роль государства именно в производстве.

Бодрунов:  А в других секторах экономики государство может участвовать более активно?

Тироль:  В финансах, конечно, у государства очень большая роль именно как у регулятора финансовой сферы. Тут мы как раз видим, что государство зачастую недостаточно регулирует этот сектор – банковскую сферу и так далее – и из-за этого возникают серьёзные проблемы. Кроме того, государство часто вмешивается, начинает спасать банки или проводить финансовую политику, которая не очень хорошо сказывается на ситуации в финансовом секторе – это тоже проблема. На самом деле мы сейчас немного возвращаемся в то состояние, которое у нас было до 2008-го года. Иногда решение спасти ту или иную компанию, тот или иной банк может сыграть положительную роль, конечно. Сейчас у нас более грамотная политика в области макроэкономики, более грамотное регулирование. Это  касается и Евросоюза, и Федеральной резервной системы США, так что есть положительные изменения. Но дьявол, как говорится, в деталях. Нельзя забывать об уроках 2008-го года. Мы сейчас видим, что в некотором смысле ситуация возвращается к тому, что у нас было накануне 2008-го года. Поэтому, я считаю, что регуляторы должны всегда быть по-настоящему независимыми.

Бодрунов: Я с вами согласен, это очень важное наблюдение. Мне представляется также, что государство должно играть определённую роль, но эта роль – больше роль регулятора, чем рыночного актора. И мне кажется, с этим связана ещё одна проблема: роль государства в монополизации рынка даже не государственными монополиями, а просто крупными компаниями. Как отметил руководитель Антимонопольной службы России, в стране наблюдается огосударствление экономики.

Игорь Артемьев,
Руководитель Федеральной антимонопольной службы РФ

 Мы сегодня движемся в двух противоположных направлениях. С одной стороны, если раньше мы боролись за новую нормативную базу по развитию конкуренции, она сегодня появилась: это указ президента, 18 правительственных отраслевых программ развития конкуренции, решение Госсовета России о том, чтобы каждый регион себе написал программу развития конкуренции – это хорошо. Теперь нам нужно бороться не за принятие актов, а за их исполнение. А с другой стороны мы имеем огосударствление экономики, антиконкурентные практики, освоение средств как основные элементы во многих случаях и в политике. Я хотел бы сказать, что, если нам в течение ближайшего времени не удастся заменить один фундамент окончательно на другой фундамент в этой части конкуренции, то мы можем долго ещё ходить по кругу, возвращаясь каждый раз в точку ноль с точки зрения темпов роста, и с точки зрения качества жизни.

 

Бодрунов:  В то же время есть мнения видных экономистов о том, что крупные задачи, которые стоят перед экономикой России, надо решать крупным компаниям, мощным, большим, которые могут консолидировать интеллектуальные, материальные, финансовые ресурсы. Возникает некое противоречие. С одной стороны, нужны крупные компании, с другой, должна быть полностью демонополизирована экономика. Каково ваше мнение, как эта коллизия может быть разрешена?

Тироль: У России тут есть своя специфика. Понятно, что до недавнего прошлого в России действовала плановая экономика. И в России есть такой момент, что здесь очень много государственных компаний. Правильно?

Бодрунов: Да, и их почему-то становится всё больше, а не всё меньше.

Тироль: Совершенно верно. И это, конечно, настораживает. Нужно всё-таки больше независимости. Нужно, чтобы был независимый регулятор, который продвигал бы конкуренцию на российском рынке. У вас большая страна, огромные расстояния, поэтому транспорт – это особая сфера, но ситуация, которую вы описали, возникает периодически в разных странах. Для этого есть различные причины – нужно, конечно, учитывать специфику ситуации в каждой конкретной стране. Иногда, скажем, возникает такая ситуация: один человек говорит, я хочу завести себе «Фейсбук», потому что у тебя есть «Фейсбук», люди начинают подражать друг  другу, и мы сейчас видим, что происходит всё больше концентрация силы на рынке, у технологических цифровых компаний становится больше рыночной власти. И, например, при нынешней администрации США мы также не видим достаточно серьёзных усилий по борьбе с монополиями. Во времена Обамы этого было больше. В итоге происходит перераспределение ресурсов от более эффективных компаний к менее эффективным, и это, конечно, настораживает. Если перераспределение происходит в другую сторону, в сторону более эффективных компаний, то это хорошо. В Европе, впрочем, ситуация немного другая. Там с антимонопольным законодательством положение обстоит получше, на мой взгляд.

Бодрунов:  Хотел бы напомнить вам, что в интервью «Российской газете» вы упомянули о «технологическом каннибализме» больших корпораций. То есть, речь шла о том, что эти компании фактически тормозят технологический процесс. Я бы хотел, чтобы Вы пояснили эту мысль.

Тироль: Нет, в принципе в большой компании ничего плохого нет. Тут проблема не в размере. Такие компании, как «Гугл», например, занимаются инновациями, и многие инновации развиваются именно такими крупными компаниями. Но всё-таки нас волнует положение монополистов. Они могут создавать искусственные барьеры для входа на рынок новых игроков для того, чтобы препятствовать конкуренции. Они за это не получают никакого наказания, и они искусственно могут завышать расходы, раздувать сметы на какие-то проекты и так далее. Иногда происходит вот, что, и это я имел ввиду, когда говорил о каннибализме: появляется какая-то инновация, какой-то новый продукт, и он заменяет собой какие-то старые продукты. Вот это и есть самопожирание корпораций, то есть, получается, что компания выводит на рынок какую-то новинку, а тем самым пожирает свою прибыль от каких-то других продуктов, которые они продавали раньше. Соответственно, у них нет стимула продвигать новые продукты, нет стимула продвигать инновации. Возьмём для примера службы такси. Появились компании типа «Убер», «Лифт», «Яндекс Такси» и так далее. По сути, там никаких особых инноваций-то и нет. Там есть геопозиционирование…

Бодрунов: То есть, использование существующей платформы технологической…

Тироль:  Да, и возможность ставить оценки. Но никто до этого раньше такого не делал. А эти компании сделали. Так что, даже небольшая инновация привела к таким существенным изменениям, и по всему миру появилась теперь совершенно новая ситуация в сфере услуг такси. Нужно всё время способствовать инновациям, создавать такую ситуацию, при которой инновации развивались бы.

Бодрунов:  То есть, опасаться больших проблем, связанных с таким технологическим каннибализмом, в России пока рано…

Тироль: Да, но тут есть опасность в том, что, может быть, инноваций слишком мало.

Бодрунов: Вот именно.

Тироль: Если мы посмотрим, например на 20 ведущих российских компаний, знаете, очень странно, мы увидим там какие-то горнодобывающие компании, энергетические компании, банки, ритейлеры (ну, у ритейлеров ещё есть какая-то конкуренция). А высокотехнологичных компаний вы там не увидите.

Но для того, чтобы изменить ситуацию, российская промышленность должна будет полностью измениться. И мы видим, как такой переход происходит сейчас в некоторых странах – необходимы высокотехнологичные компании, высокотехнологичное производство. Если вы сейчас посмотрите на ведущие компании в мире, вы увидите, что они или американские, или китайские. Российских компаний, японских среди них нет. И это определённый тренд. Ещё я хотел бы сказать  особо о здравоохранении. В будущем здравоохранение будет играть очень важную роль в экономике. Это будет очень важный сектор. Сейчас начинается использование больших данных. И это всё будет очень важную роль играть в будущем. 

Бодрунов: Я думаю, что, конечно, это действительно тренд современности: знаниеёмкие технологии, интенсивное производство развиваются очень быстрыми темпами. И, наверное, правильно считать это новой технологической индустриальной революцией. Вот здесь мы можем говорить о роли науки, о том, что современная наука становится всё более приближенной к реальным потребностям рынка, потребностям реального сектора экономики. И у нас в России есть проблемы как раз со средними звеньями в цепочке НИОКР: есть хорошая фундаментальная наука, есть неплохие участники рынка, которые используют инновации, но вот воплощающая идеи науки в инновациях середина у нас страдает. Это создаёт иллюзию, что наука мало, что может дать производству. На самом деле, очевидно, что это не так. Что может дать наука современной экономике?

Тироль: Я сам учёный, так что я по определению верю в науку. Я считаю, что для России роль учёных очень важна, наука должна играть очень большую роль, и у России, конечно, замечательные традиции и в физике, и в других фундаментальных науках, поэтому государство должно поддерживать высшую школу, поддерживать университеты. Это очень важно. Мы слышали выступление участников МАЭФ, которые говорили об этом, о важности хорошей системы образования в стране. Это действительно необходимо. Университеты играют очень большую роль и в России, и в других странах. Важно поддерживать международное общение среди учёных. Если вы говорите, допустим, на английском языке, вы можете поехать в любую страну – в США, в Китай, куда угодно, и общаться со своими коллегами там, необходима свобода общения среди учёных различных стран. Конечно, большинство учёных предпочитает работать в собственной стране, но в то же время, если в какой-то стране будут созданы хорошие условия, почему бы и не работать там? Если все будут замыкаться в себе, то не будет такого сотрудничества.

Вы меня спросили, как экономика, как наука взаимодействуют с производством. Действительно, необходим трансфер технологий от науки к производству, и  производство, в свою очередь, тоже должно поддерживать науку. Это может происходить через уже зарекомендовавшие себя компании, а может происходить и через стартапы. Многие стартапы начинались с Стэнфорде и в Массачусетском технологическом институте, там существует целая экосистема с финансовой поддержкой, и из этих стартапов выросли крупнейшие технологические компании мира.

Если вы посмотрите на ведущие компании США, многие из них лет 20 назад не существовали даже, а во Франции – как раз ситуация обратная, многим из крупнейших компаний – уже больше века. Это старые компании, которые, может быть, название поменяли. Конечно, у них тоже есть какие-то инновации, тоже есть какие-то изменения, но как бы то ни было нужно растить и молодые, новые компании, а не только поддерживать те, которые уже существуют. В этом очень большая разница между такими странами как США и более традиционными – Францией, Швейцарией и так далее.

Бодрунов: Наиболее эффективны те экономики, которые принципиально используют в качестве основного ресурса именно тот, который важен для этого технологического уклада. Основным ресурсом, который будет использоваться с середины XXI века, будут, на мой взгляд, знания, которые, сублимированные в технологии, приходят в реальный сектор экономики. Если мы возьмём типичный гаджет, то мы увидим, что в нём огромное количество функций. В то же время материальная часть там совершенно небольшая, материалов там немного, зато там огромное количество знаний, воплощённых в технологиях. Поэтому тот, кто будет владеть знаниями в дальнейшем, тот будет владеть, собственно говоря, экономикой. Мне представляется, что для России очень важно осознать то, что нужно становиться на рельсы высокотехнологичного производства, с высокой знаниеёмкостью. Вы согласны?

Тироль: Я считаю, что вы правы. Это действительно очень важно – развивать экономику, которая опиралась бы на знания, использующую в первую очередь знания. То, что вы говорили про гаджеты, верно, но давайте посмотрим на здравоохранение: там тоже всё больше используются высокие технологии, новые инженерные решения, кроме того, нужно вспомнить большие данные, новую статистику и так далее, и скоро вместо врачей уже будут действовать какие-то алгоритмы, которые обрабатывают всю эту информацию и принимают решения, именно там будут самые большие деньги. Нужно развивать именно эти знания, эти технологии. Но для этого опять-таки необходимо, чтобы страна создавала соответствующую обстановку для системы образования, чтобы привлекала лучших преподавателей, перспективных студентов, чтобы им было интересно, чтобы они хотели оставаться в стране учиться, работать, преподавать. Нужно работать над созданием такой экосистемы.

Бодрунов: Именно экосистемы…

Тироль: Чтобы люди шли работать в какие-то высокотехнологичные компании или создавали свои стартапы. Для этого необходим целый комплекс мер.

Бодрунов: Да, такие стартапы должны создаваться в пространстве, комфортном экономически, технологически, административно, а не путём сопротивления системе и пробивания, как трава сквозь асфальт, всего экономического давления. Я хотел бы в завершение нашей передачи поговорить еще об одном. Вы высказали какие-то рекомендации, пожелания, с чем-то согласились, с чем-то – нет. Это мнение очень важно для нас, для тех, кто организовал Московский академический экономический форум, для экономистов страны в целом. Мы готовим общую резолюцию форума, а программный комитет представит её общественности. Что можно было бы, по Вашему мнению, обязательно включить в такую резолюцию?

Тироль:  Прежде всего, нужно задать себе вопрос, какое общество мы хотим себе построить, что мы понимаем под общим благом? Это очень важный вопрос. Причём это не просто какой-то наивный вопрос…

Бодрунов:  Это фундаментальный вопрос.

Тироль:  Давайте научно подойдём к этому делу. Это очень важный момент. В России, например, у вас был советский период, который оставил тяжёлый след, когда не уделялось должное внимание стимулированию человека. Да, конечно, был хороший уровень образования, хорошая социальная политика, перераспределение, понятно. Это, так сказать, всё понятно. Это то, что касается общего блага. Но как к этому прийти? Необходимо обеспечивать общество какими-то благами. Я сейчас не буду предлагать что-то конкретно для России. Но, первое, понятно, что необходимо вкладывать в серьёзное образование. Образование необходимо всем. Это действительно очень важно. Необходима система бесплатного здравоохранения. Если я заболел, это не моя вина, правильно? И я не должен нести на себе этот риск.

Далее, необходимы инфраструктурные реформы. Вот здесь как раз я хотел бы поговорить о роли государства, о разнице между государством как регулятором и государством как рыночным игроком. Государство должно заниматься регулированием, и этот регулятор должен быть независимым. Если регулятор занимается продвижением конкуренции и так далее, если мы говорим о регулировании банковской сферы, нужно сделать так, чтобы регулятор мог принимать правильные решения без влияния политических факторов – не должно быть конфликта интересов. Это относится и к продвижению банковских реформ и так далее.

Что касается реформ. Возьмем реформу пенсионной системы, которая для вас актуальна, или другую реформу – в каждой стране есть свои проблемы. Постепенно пенсионеров становится всё больше и больше, продолжительность жизни растёт, и это серьёзный вопрос, что же делать? Получается, что нагрузка на работающее население всё больше возрастает. Могут быть различные подходы к решению этой проблемы: могут быть созданы специальные пенсионные фонды, страховые фонды, можно поднять пенсионный возраст – я не хочу давать никаких рекомендаций по этому поводу, но нужно сделать что-то, чтобы все люди получали достойную пенсию. И в данном случае государство должно серьёзно подумать, как это можно наилучшим образом обеспечить – это касается и России, и других стран.