Среда, 2 октября, 2024
ВЭО России

Андрей Городецкий: «Присутствует ощущение стагнации и её нескончаемости»

Андрей Городецкий,
Руководитель научного направления «Институты современной экономики и инновационного развития» Института экономики РАН, заслуженный деятель науки РФ, д.э.н., профессор

Я не так давно слушал выступление президента Академии наук на научном совете Совета Безопасности – ощущение стагнации и какой-то ее нескончаемости присутствует. Складывается гипотеза о стагнационной модели развития. И возникает вопрос о том, является ли сегодняшняя стагнация красной линией в экономической и национальной безопасности?

Если оглянутся назад, к концу 80-х – началу 90-х годов и одновременно заглядывать в будущее с его императивами форсированного развития, гонки за лидерами сегодняшнего мира, то можно констатировать, что в масштабах длинных циклов мы недалеко ушли от рубежных показателей 1990 года (последнего года, хоть и затухающего, но все-таки роста советской экономики). Это по критериям наших сегодняшних национальных задач, стратегических целей и приоритетов, и приоритетов развития может рассматриваться как длинная устойчивая волна стагнации, вызванная избранной, не меняющейся уже почти 30 лет, моделью догоняющей модернизации и реформами по принципу «Вашингтонского консенсуса». И здесь 1990 год и сопоставление с ним выглядит часто так же, как роль 1913 года в качестве точки отсчета в сопоставлении к советской статистике. Только там для демонстрации триумфа плановой экономики, а здесь, наоборот.

Большая стагнация, как мне представляется (по крайней мере, гипотеза о ней), наступает, к сожалению, как главный вызов и наибольшая угроза национальной и экономической безопасности, как неспособность вырваться из узких рамок цикла «застой, посильный рост, опять застой» на путях экономики, основанной на знаниях, на новых витках технологических революций и так далее. Она и есть красная линия развития и безопасности, у черты которой мы находимся и которую переходить нельзя.

Второй момент. Очевидно, что есть фундаментальная причина такого положения. Это священная и фанатичная война против социального государства, против любых моделей развивающегося государства, против любого активного и регулирующего государства. Это очень большая тема. Вся история институциональных реформ, начиная с начала 2000-х годов, это подтверждает.

Хочу отметить, что эта идеология священной войны против социального государства пролезает и в национальные проекты. И, кстати говоря, туда же пролезает и то, что в этих национальных проектах вообще нет механизмов стратегического планирования. Это тоже само по себе может рассматриваться, как паллиатив, который изобрели: пускай будут стратегические проекты, но пусть не будет плана.

Май 2012 года и май 2018 года – отвратительный образец безответственности и неисполнительности. Это заставляет ставить вопрос о взаимосвязи проектов, необходимости увязки вопросов стратегического развития и реализации стратегических национальных проектов со стратегиями национальной и экономической безопасности.

Здесь отмечу 5 моментов.

Новый майский указ – это еще один исторический шанс на выход из этой большой стагнации и успешный ответ на глобальные вызовы к современной переходной эпохе, но при определенных условиях.

Майские указы 2012 года и 2018 года необходимо видеть в преемственности и содержательном единстве.

Это нужно рассматривать как долгоиграющую политическую программу лидера страны, рассчитанную не на один срок, и свободную от привязки к конъюнктуре избирательных циклов.

На что нужно ориентироваться? Есть цели устойчивого развития и показатели. Они либо не разрабатываются, либо в разработке, либо их просто нет. Здесь же отвратительная ситуация и с разработкой и показателей, и с контролем и учетом. И параметры — индикаторы экономической безопасности — есть в составе показателей Роскомстата, но такая же история – либо разрабатываются, либо не контролируются и так далее.

И последнее. Конечно, национальные проекты могут быть важнейшим элементом или ядром реализации стратегического государственного планирования, но никак не заменой государственному строительству, и это надо иметь в виду.

Андрей Клепач: «Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня»

Андрей Клепач,
Заместитель председателя, главный экономист Внешэкономбанка, член Правления ВЭО России

Я принадлежу к группе экономистов, которые считают, что темпы для нас важны. И это не самоцель, это вопрос даже не только нашего веса в мире, который сейчас по паритету где-то 3% или 3,1%. Если продолжить эти тенденции, будет около 2%. И это создаст не только ограничения на наши геополитические возможности по финансированию обороны (у нас, правда, цифры секретные, но если брать ГПВ, то у нас и так в процентах к ВВП расходы на оборону должны сокращаться, и это правильно), а вопрос в том, что мы не сможем решить задачи развития, поставленные в указах. Сейчас даже не буду комментировать, выполнят ли их в полной мере или нет. А за 24-м годом у нас вообще какие задачи? Как страна будет жить?

И в этой связи, несколько моментов. На самом деле, многомерность нашей экономики и наш вес в мире, он намного больше, чем наш вес в ВВП. И это в том числе ресурсная составляющая. Так, водные ресурсы – это колоссальный актив, и чем дальше, тем больше. Мы относимся к странам, пока, слава Богу, с избыточными водными ресурсами, тогда как большинство других – к дефицитным. И этот дефицит будет возрастать. Вопрос, а мы сможем это капитализировать или нет? При этом, как, кстати, и в нацпроекте отмечено, у нас огромная проблема чистой воды в очень многих населённых пунктах. У нас есть задача восстановления водного ресурса и водного баланса по Волге, и по многим другим регионам. То есть, на самом деле, мы должны до 24-го года научиться создать экономику нормального водного хозяйства. Это тот ресурс, который вес наш в экономике и в социальной жизни мира, особенно, видимо, после 24-го года, значительно повысит. Как там Ленин у нас говорил: советская власть плюс электрификация всей страны. Вот сейчас, по сути дела, умение распоряжаться водой и человеческими знаниями становится главным. Весь вопрос и в этой области – опять же в том, что мы в состоянии сделать сейчас за 6 лет и что будет дальше.

Возьмем те же расходы на НИОКР. Это такой садомазохизм. У нас там с 2008-го года всё болтается в пределах 1,1%. Если более точно считать в международном сопоставлении, потому что у нас не учитываются в полной мере расходы на оборудование, будет где-то 1,4% ВВП. Если кто-то помнит указы 12-го года, по ним должно было быть 1,77% к 2018-му году. Но суть дела не в этом. Хотя у нас расходы в 2 раза меньше, чем в Китае, по многим позициям, благодаря нашим безумным учёным, и в авиации, и по отдельным композитным материалам, по фотонике, по квантовой связи и вычислениям, по сверхсложным вычислениям и суперкомпьютерам, по определённым медицинским направлениям мы находимся на мировых позициях. Но сейчас мы также находимся на развилке, и если кардинально не изменим финансирование науки, подходы к науке, чтобы учёный и не только учёный, а связка учёный-инженер-конструктор заработала, а будем перманентно как-то перетасовывать собственность Академии наук, менять подчинение и прочее, мы этого прорыва не получим. И это даже не вопрос разницы 1% или 2%. Нужно больше. У нас в прогнозе стоит минимум 2,3-2,5% к 30-му году. Но здесь ещё очень важна качественная перестройка.

Третий момент. У нас не только есть потенциал, у нас есть насущная необходимость существенного ускорения темпов роста. Наши оценки близки к оценкам Института народнохозяйственного прогнозирования. Мы, даже с учётом полного выполнения указов президента, больше 2,3-2,5% роста не получим в среднесрочной перспективе. Этого недостаточно. Нужны дополнительные меры и шаги. Здесь, может быть, сейчас ключевой – не вопрос эмиссии и её размеров. Деньги в экономике есть. Отток капитала – от 40 до 60 миллиардов с лишним долларов в год – это 2,5-3 с лишним процента ВВП. Вопрос, как создать условия, чтобы эти деньги инвестировались в России и куда, в какие сектора. В одних избыток, как у части металлургов, нефтяников, Газпрома, а у других – шаром покати. Поэтому вопрос перераспределения, координации ресурсов и где-то точечной эмиссии для финансирования – это ключевая проблема, которую мы не решили.

Тут без ускорения мы просто потеряем ещё 6 лет. А если мы потеряем 6 лет, это даже не вопрос мирового лидерства. Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня. У нас по Росстату 5 лет падают реальные доходы населения. Думаю, по новой методике будет, наверное, 4, но они всё равно упали. Скоро Казахстан нас обгонит по душевым доходам, по паритету покупательной способности. Люди могут терпеть, благодаря Крыму, другим жертвам, противопоставлению внешнему давлению, но, тем не менее уже сейчас видна развилка, на которой терпение заканчивается. А что даёт экономический рост 2%, а что 3 с лишним процента для людей? Или они от этого ничего не получат?

В Америке тоже примерно 10 с лишним лет реальные доходы не росли, а росло неравенство. И темп роста хороший, если брать начало 2000-х годов – вообще 4 с лишним процента. Но это привело к кризису среднего класса, к Трампу и ко всему остальному. Во Франции тоже не просто так происходит то, что происходит. Много лет реальные доходы не растут. Растёт дифференциация, растут социальные дисбалансы. Мы получаем жёлтые жилеты. У нас это не будет так повторяться, но, тем не менее, нужен и экономический, и социальный поворот. И того, что сейчас заложено в нацпроектах, недостаточно. Нужны дополнительные новые решения. Но, опять же, по нашему бюджету у нас в этом году реальные доходы бюджетников просто упадут.

По пенсиям – да, они растут в реальном выражении, но соотношение с заработной платой, если брать то, что заложено в бюджет, будет ухудшаться. Это означает, что должны быть новые решения, их надо искать. Пока мы видим, как большими усилиями пытаются запустить то, что уже приняли – я имею в виду и нацпроекты – там Правительство ведёт большую работу.

Что касается ряда долгосрочных моментов. И с учётом нацпроектов, и всего остального, у нас пик расходов на образование в процентах к ВВП в реальном выражении был в 2010-11-м годах. Сейчас у нас, если брать бюджетную систему, 3,5% ВВП – это ниже, чем в Индии. По здравоохранению расходы падают с 2016-го года, сейчас – 3,2%. Какие должны быть экономические усилия и со стороны государства, и со стороны частного бизнеса, с точки зрения перенастройки системы обязательного медицинского страхования, чтобы всё-таки выйти хотя бы на средние европейские показатели? По здравоохранению – это где-то 4,7-5% ВВП (это не США со своими 17%). Конечно, проценты автоматически не означают эффективность, но всё равно этот уровень в части бюджетной системы у нас низкий. В образовании тоже, как минимум, надо 5 с лишним процентов. Такие ориентиры, кстати, ставились. У нас есть Концепция долгосрочного социально-экономического развития до 20-го года, которую не любят вспоминать. Её никто не отменял. Сейчас это единственный официальный стратегический документ, который правительство одобрило – я это точно знаю, так как сам тогда в министерстве работал. Но одобрить – одно, а вот руководствоваться и превратить его в решение – это другое.

У нас еще в 2012-м году был принят пакет госпрограмм и по здравоохранению, и по образованию, где многие эти параметры были. Только мы сразу потом стали её выполнять соответственно обстоятельствам, бюджетным ограничениям, и получили ту картину, которая есть.

Ещё раз повторяю, не всё определяется здесь деньгами, тем более относительно ВВП. Очень важны качественные моменты. В здравоохранении сделали серьёзный шаг по перинатальным центрам, по радиологическим центрам. Но есть всё равно куча других вопросов, которые вызывают недовольство качеством медицинских услуг. Это проблема, которую мы не решили, и, наряду с выполнением нацпроекта, надо формировать, по сути дела, новую госпрограмму.

Мы отчасти с 2012-го года подняли зарплаты. Но, если мы возьмём техническое оснащение, что образования, что медицины, то мы в конце европейского списка. Если брать образование, на одного учащегося у нас стоимость школы, оборудования – примерно 6 тысяч долларов. Это в 2 раза меньше, чем в Литве или Польше. В здравоохранении у нас где-то на 14 тысяч оборудования приходится на одного работника. Это тоже примерно на 30-40% ниже, чем в Литве и Польше. То есть, нам здесь нужны огромные инвестиции, причём, это вопрос как раз и импортозамещения, потому что мы не можем всё это оборудование, как раньше, закупать за границей. Поэтому я говорю о том, что должна расти не только общая норма накопления, а нужны очень серьёзные изменения структуры инвестиций, структуры накопления.

У нас страна – крайне разнообразна по регионам. Мы не обеспечим высоких темпов роста, сохраняя ту модель пространственного развития, которая у нас сложилась. У нас с 90-х годов Сибирь, если мы берём за Тюменью – срединная Сибирь, Восточная Сибирь – падает и по населению, и по ВРП. Сейчас всё, что за европейской частью России – это где-то процентов 17 ВВП всего. 80 с лишним – это европейская часть плюс Урал с Тюменью. Мы, таким образом, не только темпы роста не обеспечим высокие, мы создаём огромнейший дисбаланс между теми, кто живёт в крупных городах и остальными территориями. В Новосибирске полтора миллиона уже человек, почти в 2 раза больше, чем в начале 90-х, зато вся округа обезлюдена. То же самое касается Воронежа и Липецка. Для решения этой проблемы нужны и другие подходы к городской среде, и совершенно другая инфраструктурная система. У нас идут споры, делать или нет скоростную дорогу Москва-Санкт-Петербург. Но и так тут потоки огромные. А вот суть проекта Москва-Казань была в том, что это – возможность подъема российской глубинки, помимо того, что это другая модель движения пассажирских грузов, в смысле пассажиров и грузов, разделённые полосы, плюс в перспективе выход на так называемый большой евразийский проект. Ещё в советское время проектировалась скоростная дорога как раз на юг, в Сочи и даже ближе к Крыму.

Когда мы сравниваем Россию с Индонезией или другими странами, чтобы устойчиво выйти на пятое место в мире или даже выше, фактически у нас должна быть не только консолидация внутри страны, а консолидация постсоветского пространства вместе с Украиной, Узбекистаном, где почти 30 миллионов человек, высокие темпы роста и диверсифицированная экономика, Казахстаном и другими. Тогда мы получаем экономику, где примерно 260-270 миллионов человек. И вот в этой экономика, где все будут развиваться быстрее, будет огромным импульсом для России. Нам надо переосмыслить не просто ЕврАзЭс, но и СНГ. И в этой связи мы можем быть действительно драйвером собственного развития в другом пространственном измерении. Надо, чтобы мы опять прирастали Сибирью, а не Москвой и Питером. И тогда мы совершенно по-другому повернули бы себя лицом к Востоку. Если мы сами в Сибирь не идём, то, как мы получим восточный вектор с Китаем, Ираном и другими странами? Так что на самом деле вопрос устойчивых, высоких в долгосрочном плане темпов роста – это вопрос совершенно другой конструкции, консолидирующей.

Мы, экономисты, действительно зациклились: эмиссия, процентные ставки, темпы роста ВВП. Экономическая модель и социальная модель – это вопрос ценностей. И пока мы не найдём баланса между эффективностью и тем, чтобы была справедливость (а справедливость имеет много измерений, это не только богатство и бедность). У нас большинство населения и не бедное, и не богатое, оно малообеспеченное. Кто-то, конечно, наверное, поднимается и наверх, и в Лондон. Но всё-таки основная часть – малообеспеченные. Та же КДР ставила задачей к 20-му году задачу сделать 40% населения средним классом. Мы её решить не можем сейчас, но эта задача есть. И к среднему классу должны относиться не только те, кто работает в финансовой сфере, а те, кто занят интеллектуальным и производительным трудом.

Анатолий Вишневский: «Больше половины отводится на борьбу с раком, и лишь в пределах 5% — на сердечно-сосудистые болезни»

Анатолий Вишневский,
директор Института демографии НИУ ВШЭ

Насколько национальные проекты, затрагивающие демографию, соответствуют приоритетам и целям, определенным как в указах президента, так и общим замыслам всей системы национальных проектов? Я сейчас не говорю о достижимости целей, это другой вопрос. Я просто хочу сказать о том, как они соответствуют целям.

Вот, в свое время, еще в 2006 году, выступая с президентским посланием, Путин говорил о самой острой проблеме современной России – о демографии. И сказал, что для решения этой проблемы необходимо следующее: первое – снижение смертности, второе – эффективная миграционная политика, третье – повышение рождаемости. Я думаю, что акценты были расставлены, приоритеты были определены совершенно верно. Но в последующей политической реальности и в национальных проектах они смещены. И на первое место вышла рождаемость, в отношении которой всякого рода даются обещания, которые не сбываются, и которой придается очень большое значение. По этому поводу я хочу сказать, что рождаемость в России, хотя она и ниже чем хотелось бы, но она не ниже, чем в других странах. Россия не самая высокая, но она находится в верхней половине списка. То есть рождаемость, в частности, в 2017 году, приличная.

Рассчитывать на то, что мы перепрыгнем всех, и будет у нас рождаемость выше Швеции, Франции и так далее, притом что даже если она будет выше, она не будет такой, как нужно для того, чтобы население не убывало, мне кажется, не нужно.

Гораздо хуже дело обстоит со смертностью. Отчасти Абел Гезевич говорил об этом, и положение действительно очень плохое. В 2014 году Путин объявил, что Россия вошла в число стран с низкой смертностью. Это была правда, но не вся правда. Потому что она вошла действительно в этот список, заняв в нем 53 место. Не знаю, должна ли Россия этим гордиться или нет? Скорее, все-таки нет. Еще интересно то, что этот рейтинг, который составило агентство Bloomberg, содержал разные параметры, кроме ожидаемой продолжительности жизни. В частности, там был рейтинг по доле затрат на здравоохранение в ВВП. Так вот эта доля у нас лучше и место в списке выше, чем показатель по смертности. То есть, получается, что наши затраты еще недостаточно эффективно используются.

И хотя сейчас наметились некоторые положительные тенденции: мы, наконец, буквально 3-4 года назад впервые превысили уровень 1965 года по продолжительности жизни населения России, но все-таки нам еще очень далеко, особенно по продолжительности жизни мужчин, до показателей очень многих стран, во всяком случае, развитых, а отчасти и некоторых развивающихся.

И здесь опять возникает вопрос о приоритетах, поскольку вообще-то эти демографические цели размазаны между несколькими проектами. В частности, они разделены между национальным проектом «Демография» и национальным проектом «Здравоохранение». Причем не очень понятно, почему одно отнесено к одному проекту, а другое к другому. Есть еще и проблема использования финансирования. Я согласен, что оно недостаточное, но какое есть, и его надо использовать правильно.

Если посмотреть на распределение финансирования национального проекта «Здравоохранение», то, с моей точки зрения, он вызывает очень большие вопросы. Не в том смысле, что я хочу рекомендовать Минздраву, как им тратить деньги, это не мое дело. Но я говорю сейчас о соответствии обозначенной цели. Если обозначена цель – повышение ожидаемой продолжительности жизни до 78–80 лет, то должны быть в рамках данного проекта такие меры, которые этому способствуют. Если посмотреть на приоритеты национального проекта «Здравоохранения», то 56 процентов (или что-то в этом роде, в общем, больше половины) расходуется на борьбу с онкологическими заболеваниями. Между тем, с точки зрения достижения целей, то есть роста продолжительности жизни до 78–80 лет, это никакого вклада не даст, потому что смертность от онкологических заболеваний – это смертность, в основном, пожилых людей. А то, что тормозит и определяет наше отставание от других стран – это высокая смертность людей в среднем возрасте и не от онкологических заболеваний, а от болезней системы кровообращения и так называемых внешних причин. Здесь на борьбу с сердечно-сосудистыми заболеваниями определено 4 или 5 процентов, а там 56 процентов. И это трудно объяснить с точки зрения целей проекта. И я повторяю, что я не собираюсь учить Минздрав, как ему тратить деньги. Здесь просто вопрос о приоритетах с точки зрения достижения обозначенной цели. Так вот, затраты на борьбу с сердечно-сосудистыми заболеваниями (которые сейчас – главный тормоз роста продолжительности жизни) в 13 раз меньше, чем на борьбу с раком.

А второй блок причин: вообще не упоминаются внешние причины, то есть причины, связанные не с болезнями, а со всякого рода травмами, убийствами, самоубийствами и так далее. Я даже не знаю почему. Может быть, это рассматривается как проект Минздрава, а Минздрав за это не отвечает.

Единственное упоминание об этом есть в проекте, посвященном дорогам, и там только речь идет о дорожно-транспортных происшествиях. Но надо сказать, что дорожно-транспортное происшествие – это, конечно, важная причина, но, например, у нас за 2010–2016 годы от всех дорожных происшествий (не только дорожно-транспортных, автомобильных, но и железнодорожных, и авиационных) погибло 193 тысячи человек, а только от самоубийств – 198 тысяч, но, например, самоубийства ни в одном проекте не упоминаются.

Третий, ключевой демографический процесс вообще не отражен в системе национальных проектов. Мы не можем рассчитывать на то, что обойдемся без миграции. И никто на это, честно говоря, не рассчитывает. То есть, все сейчас этот вопрос обсуждают, но проекта специального нет. И поэтому все представления о миграции очень рудиментарные. То, что нуждается и в обсуждении, и в финансировании, вообще в систему национальных проектов не попало. Кстати сказать, сейчас все-таки идет определенная работа по совершенствованию национальных проектов. Там есть определенные процедуры, которые предполагают внесение определенных изменений по ходу их исполнения. Но пока, мне кажется, что с точки зрения определения приоритетов здесь все не очень хорошо.

По прогнозу Росстата о численности населения России, естественная убыль населения, которая предполагается положительной, на самом деле будет, скорее всего, отрицательной. И только миграция может хоть как-то спасти Россию от сокращения численности населения. Желательно, чтобы население росло. Но это все тоже не отражено в целом в системе национальных проектов.

Владимир Иванов: «В России наука отнесена к сфере услуг»

Владимир Иванов, 
заместителю президента РАН, член-корреспондент РАН

У нас недавно что закончилось общее собрание, на котором обсуждался вопрос, как дальше будет у нас развиваться наука. Если говорить, как мы видим себе проблему, она заключается в том, что сегодня наука по сути не является приоритетом.

Вот, давайте посмотрим. Мы говорим про инвестиции, мы говорим про экономику, мы говорим про производство. Вопрос: на чем мы это будем делать? Где мы возьмем новые технологии? Где мы возьмем новое образование? Из фундаментальной науки есть всего два выхода: первый – это в образование, а второй – в технологии. То есть, пока мы не решим проблему нашей фундаментальной науки, все остальное будет очень хорошо, очень здорово, но жить мы всегда будем за счет тех зарубежных технологических поставок, которые нам сделают, и другого выхода здесь не будет.

Второй момент. Вот, Абел Гезевич сказал о падении нефти. Вопрос: а почему она падает? Очень просто: потому что ее меньше надо будет на бензин. Почему на бензин меньше надо? Потому что есть новые технологии, которые позволяют сократить его потребление. Вот и весь ответ на вопрос. Наши зарубежные партнеры такие технологии имеют, поэтому и падает цена. Вот и весь простой вопрос.

Дальше. Финансирование науки. В 2012 году было принят указ президента, по которому доля науки в структуре ВВП должна составить к 2015 году 1,77%. С той поры ничего не изменилось: как было 1,12%, так и осталось. А что это дает? Тем же указом было написано, что необходимо создать 20 миллионов высокотехнологичных рабочих мест. У нас фундаментальной науки нет, новой технологии нет. Откуда возьмутся новые высокотехнологичные рабочие места? Их тоже нет. А раз нет высокотехнологичных рабочих мест, значит, нет зарплат, нет отчислений в бюджет, в тот же самый Пенсионный фонд. Вот мы и пришли к пенсионной реформе.

Я возвращаюсь все к тому же: для того, чтобы нам сейчас хоть как-то исправить ситуацию, хоть как-то удержать, считались три различных сценария. По оценкам, необходимо увеличение финансирования фундаментальной науки с 0,15 процента ВВП до 0,4–0,5 процента ВВП. Это только для фундаментальной науки.

Дальше. Система целеполагания. Мы сейчас, к сожалению, не имеем четкой, сбалансированной системы целеполагания. Мы, вообще говоря, не знаем, что хотим. Вот приняли в 2016 году стратегию научно-технологического развития. До сих пор нет целевых показателей. Времени прошло два с лишним года. Для справки: атомную бомбу сделали за четыре года от нуля под ключ. А мы до сих пор бумаги пишем, даже написать не можем.

Поэтому в чем основная проблема, как мы ее видим? Политически задача поставлена абсолютно четко, но как только мы доходим до исполнительской воли, начинается беда. У нас сейчас есть стратегия научно-технологического развития. У нас есть НТИ, у нас есть фонды, у нас есть ФОИВ и есть еще госкорпорации. И все они получают деньги на фундаментальную науку – ситуация не сбалансирована, единой программы нет. Вот только сейчас её Академия разработала – долго мы за это бились, но, наконец, вышли на финишную стадию. Но координации научной работы нет. То же самое – по прикладным исследованиям, то же самое – по промышленности.

И еще, самое интересное. У нас наука отнесена к сфере услуг! Теперь у меня простой вопрос ко всем присутствующим, здесь все ученые. Какую и кому услугу оказывает физик-теоретик? Простите, это же пишет Высшая школа экономики, Академия народного хозяйства на этом настаивает, что это услуга. Непонятно. Во всем мире наука – ведущая производительная сила.

Поэтому до той поры, пока мы не признаем науку ведущей производительной силой, до той поры, пока мы не сделаем систему управления координирующую, трудно предположить, что национальные проекты будут решены. Есть еще одна проблема – в национальных проектах нет науки. В явном виде она присутствует в проекте «Наука», а в неявном присутствует в проекте по экологии, в проекте по медицине. А все остальные проекты – без науки. А раз это так, то мы в лучшем случае за эти деньги сможем сохраниться на сегодняшнем уровне.

Лидирующие экономики «решорят» промышленность и привлекают умы

Даже экономики с абсолютно рыночной структурой не живут без плана. Нет никакой невидимой руки рынка: и Франция, и Великобритания, и Германия, и другие развитые страны имеют свои стратегии роста. Они проектируют цепочки создания добавленной стоимости по секторам экономики и туда направляют все возможные меры государственной поддержки.

Мы только сейчас приходим к осознанию необходимости такого планирования, потому что президент поставил задачу обеспечить темпы экономического роста выше среднемировых, — прокомментировала директор Института экономики роста им. П. А. Столыпина Анастасия Алехнович. Разработкой такой стратегии сегодня занимается и Столыпинский институт. Чтобы документ максимально отвечал требованиям времени, специалисты проанализировали опыт других стран.

Оказалось, что авторы всех изученных стратегий придерживаются единого мнения о том, что ускорение темпов экономического роста возможно в случае локализации всей цепочки создания добавленной стоимости на территории страны и роста производительности труда. Это совершенно противоположная идеология тому, что есть сейчас, когда часть низкой добавленной стоимости создается в развивающихся странах. При этом особая роль уделяется цифровизации, поскольку она дает возможность повысить эффективность большинства секторов экономики.

Так, промышленная стратегия Великобритании в первую очередь направлена на развитие технологий искусственного интеллекта, машинного обучения и больших данных. По экспертным оценкам, к 2030 году вклад этого сектора в экономику страны составит 232 миллиарда фунтов стерлингов. Искусственный интеллект в стремительно стареющей стране рассматривают как естественный источник повышения производительности труда во всех секторах экономики. Кроме того, в Великобритании всерьез озаботились привлечением квалифицированных кадров, в том числе и «перекачкой мозгов» из других стран.

Так, 45 миллионов фунтов стерлингов будет выделено Институту Алана Тьюринга на развитие программ PhD (аналог аспирантуры) в «цифровых» отраслях. 406 миллионов фунтов стерлингов планируется вложить в развитие программ математического, цифрового и технического образования. На создание национальной системы переподготовки кадров выделят еще 64 миллиона фунтов стерлингов.

Стратегия Франции тоже провозглашает приоритет экономики данных. В документе прописаны семь ключевых областей, на поддержку которых будет нацелена экономическая политика государства в ближайшие годы. Это, в частности, цифровые технологии и интернет вещей, технологии дополненной реальности и робототехника, аддитивное производство, создание новых композитных материалов, автоматизация производств, энергетическая эффективность и другие. Бизнесу на адаптацию в новых условиях хозяйствования планируется выделять льготные кредиты — на них уже выделено 719 миллионов евро. А чтобы поощрить предпринимателей вести научные исследования и внедрять новые разработки, планируется ввести налоговые льготы.

Приоритетными секторами в экономической стратегии Канады названы обрабатывающая промышленность, сельское хозяйство, медицина, «зеленые» технологии, цифровая экономика и ресурсы будущего. Для развития промышленности канадские экономисты советуют властям упростить механизмы инвестирования, создавая якорные предприятия и укрепляя международную кооперацию, координировать работу академического сообщества и производителей новых продуктов, чтобы снижать затраты на их внедрение, привлекать и обучать новых специалистов и обеспечить «гиперрост» перспективным предприятиям малого и среднего бизнеса.

Стратегический план развития Германии ставит на наращивание связей между академическим сообществом и производителями, привлечение иностранных экспертов и ученых, поддержку малого и среднего бизнеса и улучшение условий для частных инвестиций в исследования и разработки. Власти страны отдают себе отчет в том, что необходимо усиливать механизмы защиты интеллектуальной собственности, поддерживать инновационную промышленность госзаказами, совершенствовать систему электронного правительства для облегчения доступа предпринимателей и граждан к госуслугам.

Стратегия Китая, пожалуй, самая амбициозная среди всех проанализированных российскими учеными. Так, если документы других стран базируются на темпах роста ВВП от 1,4 процента в Германии до 2 процентов в Великобритании, то Китай ставит перед собой цель достигнуть к 2020 году показателя 6,3 процента. Но тут, что интересно, построение киберэкономики лишь на третьем месте в числе приоритетных направлений социально-экономического развития. Первые две позиции занимают модернизация сельского хозяйства и оптимизация промышленной системы. Это объяснимо, ведь еще десять лет назад большая часть населения в этой стране могла позволить себе мясо лишь по праздникам, а в промышленности господствовал неквалифицированный ручной труд. Теперь улучшение качества жизни населения — это одна из основных задач, прописанных в «Пятилетнем плане социально-экономического развития Китая на 2016–2020 годы».

По словам Анастасии Алехнович, именно опыт Китая больше других подошел бы России при подготовке документа о стратегическом планировании. «Для равнения на Великобританию или Германию мы слишком отстали по показателю валового национального продукта (ВНП) на душу населения. Пока мы не выйдем на определенный уровень ВНП, нет смысла слепо копировать их модели развития, но надо их учитывать. Мы сейчас по поручению президента готовим такую стратегию. Она будет представлена ему в марте этого года», — прокомментировала Алехнович.

Текст: Надежда Толстоухова

Виктор Рязанов: «Спекулятивная экономика не позволяет развивать новые технологии в промышленных масштабах»

Виктор Рязанов,
заведующий кафедрой экономической теории СПбГУ

По многим оценкам, новые технологии могут обеспечить от 4% до 5% дополнительно ежегодного роста в тех странах, где они активно внедряются. Одним из важных доказательств роли, которая отводится развертыванию новых промышленных технологий, является интенсивность НИОКР.В странах, на долю которых приходится примерно 80% затрат на НИОКР в мире дают возможность сделать некоторые заключения. Несколько цифр я хотел бы привести.

Три главные сферы, главные области, в которых разворачивается нынешняя новотехнологическая революция: нанотехнологии, где с 2000 года по 2017 год количество зарегистрированных патентов увеличилось в 17 раз, в биотехнологях их рост составил 3,5 раза, в компьютерных, информационных технологиях – более 4 раз. Казалось бы, хорошие результаты, которые подтверждают то, что действительно новая революция постепенно разворачивается, и мы видим её проявления в этой области. А каковы реальные результаты с точки зрения экономического развития?

Возьмем динамику роста производительности труда, начиная с 2000 года, и что мы видим? Мы видим, что, несмотря на то, что тратятся огромные ресурсы на НИОКР, создаются мощные заделы, продолжается затухающее падение производительности труда. Можно привести точные данные по США. У них за период с 1947 по 1974 средний темп роста производительности труда был 2,7%. А сегодня темп роста существенно сократился, и возникает вопрос, почему?

А если мы посмотрим на то, какие прогнозы на ближайшее будущее, то они тоже далеко не впечатляющие и не позволяют говорить о том, что эти новые технологии действительно стали фактором экономического роста, экономического развития, роста производительности. Сегодня многие аналитические центры и отдельные экономисты приводят свои аргументы в обоснование того, почему пока такая эффективность внедрения НИОКР.

На мой взгляд, надо учитывать более существенные и более принципиальные обстоятельства, которые мешают эффективно внедрять уже подготовленные технологии и успешно распространять их в реальной экономике. Мне думается, что здесь вполне уместно вспомнить Маркса и поговорить о его законе соответствия производительных сил уровню развития и характеру развития производственных отношений. Именно здесь как раз лежат главные ограничения, которые мешают научным разработкам, новым технологиям успешно реализовать себя в экономике.

Действительно, если перевести это на более конкретный разговор, то речь идёт о том, что модель экономики спекулятивного направления, естественно, не позволяет обеспечить разворот необходимых финансовых ресурсов для поддержки и для распространения новых технологий в промышленных масштабах.

Я должен также отметить одно важное обстоятельство. Когда мы говорим о роли цифровых технологий, цифровизации экономики, то с точки зрения применимости и реалистичности, эти цифровые технологии прежде всего могут быть реализованы именно в финансовой сфере, потому что деньги – это и есть цифры, которые непосредственно могут реализовываться в финансовых технологиях, а для того, чтобы цифра реализовалась в реальном производстве, она должна пройти очень серьезный процесс превращения в системе, и именно здесь возникают дополнительные сложности.

Эффективность денежных операций с точки зрения скорости, и с точки зрения обеспечения успешности и прибыльности, несомненно, значительно выше, чем то, что можно обеспечить цифровизацией в сфере реальной экономики. Именно здесь как раз и лежат те основные ограничения, которые мешают реализовать потенциал новой промышленной революции и обеспечить успешность экономического и социального развития.

Михаил Головнин: «Зацикленность на таргетировании инфляции не обоснована практически»

Михаил Головнин,
первый заместитель директора Института экономики РАН, член-корреспондент РАН

У ЦБ проявляется зацикленность на таргетировании инфляции при том, что она не обоснована практически. Есть много центробанков с режимом инфляционного таргетирования в странах с формирующимися рынками, которые регулируют валютный курс. Между тем де-факто валютный курс у нас регулируется, но бюджетным правилом и интервенциями Министерства финансов. Я бы хотел обратить внимание на один важный тезис — нужно вернуть экономическим ведомствам те роли, для которых они предназначены. ЦБ должен заниматься, помимо инфляции, регулированием валютного курса, а Министерство финансов должно заниматься по большому счету экономическим ростом, хотя оно им заниматься очень не хочет. Ну и, безусловно, очень важный момент — для активной реализации политики роста необходимо применение валютных ограничений.

Василий Богоявленский: «Надежды на то, что мы слезаем с нефтяной иглы не оправдались»

Василий Богоявленский,
заместитель директора Института проблем нефти и газа РАН, член- корреспондент РАН, д.т.н.

75% жидких углеводородов мы поставляем на экспорт, 25 потребляем. По газу больше — 70 потребляем, 30 продаем. В советское время 30% продавали нефти. То есть мы абсолютно работаем на Запад. Надежды на то, что мы слезаем с нефтяной иглы не оправдались. Снижение доли экспорта углеводородов, может быть, за счет вооружения, сельского хозяйства не оправдывается. У нас — прямая зависимость от цены на углеводороды. С импортозамещением дела обстоят в нашей отрасли пока плохо. Я побывал на большинстве платформ, установок. Чисто визуальный анализ говорит о том, что примерно 80% оборудования — зарубежного производства.

Как завершился МАЭФ

16 мая завершились мероприятия первого международного Московского академического экономического форума. В работе Форума приняли участие более двух с половиной тысяч человек из 62 регионов России, в том числе представители 24 стран Европы, Азии, Ближнего Востока, Северной и Южной Америки. 16 мая работали пленарные конференции Форума в Финансовом университете при Правительстве РФ, в Российском экономическом университете имени Г.В. Плеханова, в РАНХиГСе, в МГУ имени М.В. Ломоносова. В МАИ состоялась молодежная секция МАЭФ. Кроме того, в рамках МАЭФ состоялись научно-практические конференции и сессии на 28 региональных площадках в различных субъектах РФ. Заключительная пленарная сессия Форума проходила в Большом зале РАН. Модераторы пленарных конференций МАЭФ, открывая работу заключительной сессии, подвели итоги Форума.

Дмитрий Сорокин, вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, отметил, что в мире происходят качественные сдвиги в системе производительных сил, и осуществляться они могут только при условии сдвигов в системе экономических отношений. Цитируя академика Аганбегяна, ученый напомнил, что «стагнационные процессы в российской экономике во многом обусловлены тем, что мы задерживаем изменения в системе экономических отношений, и она начинает выступать как тормоз для развития производительных сил и экономического роста». «Если говорить о регуляторах, мы замыкаемся на роли государства и рыночных отношений, забывая о том, что современная экономическая система должна включается в себя институты гражданского общества, которые неразвиты в России в силу исторических причин, и это в том числе тормозит экономическое развитие страны», – добавил Дмитрий Сорокин. «Решение этих проблем невозможно в рамках узкого экономического мышления, – отметил ученый, – требуется междисциплинарный подход, объединение всех знаний о развитии общества, привлечение естественных наук, только так можно обеспечить прорыв, который нам всем необходим».

Виктор Гришин, вице-президент ВЭО России, ректор РЭУ имени Г.В. Плеханова, отметил, что наряду с увеличением человеческого капитала, России необходимо «воссоздать фундамент экономического развития» – индустриальный сектор. «Мы можем выпускать замечательные кадры, но если не будет базы для работы, мы не решим тех задач, которые стоят перед страной сегодня, нужна четкая стратегия индустриального возрождения», – добавил Виктор Гришин. По мнению, ректора, одним из приоритетов национального масштаба должна стать борьба с бедностью. «Речь идет не только об адресной помощи малоимущим, но и о существенном повышении уровня оплаты труда, – подчеркнул экономист, – работающие бедные – это не только социальная проблема России, но и угроза ее экономическому развитию, это низкий объём внутреннего спроса, использование устаревших технологий, неэффективность замещения труда капиталом, социальная апатия». В экспертных дискуссиях Форума участвовали не только эксперты и ученые с именем, но и молодые экономисты.

В Московском авиационном институте работала Молодежная секция МАЭФ. В рамках заключительной пленарной сессии Форума молодые ученые были награждены за лучшие доклады, представленные на молодежной секции МАЭФ. Роман Голов, член Президиума ВЭО России, заведующий кафедрой «Менеджмент и маркетинг высокотехнологичных отраслей промышленности» МАИ, похвалил молодых людей за острый ум и креативность и отметил, что за ними – будущее.

Cопредседатель МАЭФ, президент ВЭО России Сергей Бодрунов, Дмитрий Сорокин и Руслан Гринберг торжественно вручили дипломы и призы победителям и лауреатам XXII Всероссийского конкурса научных работ молодежи «Экономический рост России». Конкурс организован Вольным экономическим обществом России при участии Финансового университета, поддержке Института экономики Российской академии наук, издательского дома «Экономическая газета» и проводит каждый год, начиная с 1996-ого. Общество ведет работу по выявлению молодых талантов уже 22 года. Первое место заняла Анита Соян, учащаяся 11-го класса Лицея № 15 имени Героя Советского Союза Макаренко из города Кызыла, за работу «Оценка возможностей инновационного развития Республики Тыва – приграничного региона России». По итогам Конкурса Анита получила возможность быть зачисленной на первый курс Финансового университета при Правительстве РФ без вступительных экзаменов.

После церемонии награждения профессор Жан Тироль, лауреат Нобелевской премии по экономике, прочитал лекцию, посвященную вызовам, которые создают для бизнеса, государства и общества процессы экономического развития. Тироль подчеркнул важность политики регулирования экономики и деятельности экономических институтов. По мнению нобелевского лауреата, конкурентная политика должна быть адаптирована под процесс цифровизации, а цифровое будущее – это то, к чему нужно быть готовыми уже сегодня. Сергей Бодрунов поблагодарил Жана Тироля за участие в работе Форуме и отметил, что это большая честь для МАЭФ. Работу МАЭФ освещали «Российская газета», деловая газета Бизнес Online, агентство научных новостей «Поиск», телеканал ОТР, ТАСС, портал «Научная Россия», телеканал «Россия-24» и другие СМИ.

Знание — главный ресурс будущего

Президент ВЭО России Сергей Бодрунов, сопредседатель МАЭФ, дал телеканалу «Россия-24» эксклюзивное интервью, в котором рассказал о целях, задачах и итогах Московского академического экономического форума. Ученый отметил, что уникальность МАЭФ, его основное отличие от существующих форумов со словом «экономический» в названии, в том, что проблемы социально-экономического развития страны обсуждались с точки зрения фундаментальной академической науки. Президент ВЭО России отдельно подчеркнул широкую географию Форума. Мероприятия МАЭФ проходили на 28 региональных площадках. Отвечая на вопрос о перспективах социально-экономического развития страны, президент ВЭО России отметил, что «основы функционирования нашего промышленного пространства были разрушены», и, чтобы совершить прорыв, о котором говорится в майском указе президента, стране необходимо встать на рельсы технологического развития. «Экономические лидеры – лидеры технологические. Технологический прогресс – главное направление экономического развития в мире. Знания – основной ресурс будущего. Нам необходимо развивать знаниеёмкие ресурсы», – добавил Сергей Бодрунов.

Полное интервью на канале «Вести — 24»

1...134135136...181Страница 135 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"