Среда, 13 ноября, 2024
ВЭО России

Александр Шохин: «В нацпроектах отсутствуют стимулы для частных инвестиций»

Александр Шохин,
президент Общероссийской общественной организации «Российский союз промышленников и предпринимателей», член Президиума ВЭО России, д.э.н., профессор

Год назад в майском указе президента России были зафиксированы национальные цели развития в экономической и социальной сфере. Если эти цели будут реализованы, а вернее сказать, не «если», а «когда» (потому что президент, как показало заседание Совета по стратегическому развитию и национальным проектам, настроен достаточно решительно на то, чтобы не «если», а «когда» преобладало здесь), то, безусловно, наша экономика будет более инновационной, конкурентоспособной, основанной на цифровых технологиях, мы обойдём Германию, станем пятой экономикой мира, качество жизни граждан улучшится и так далее.

В соответствии с майским указом национальные проекты, которые должны были бы стать базой для достижения национальных целей, на наш взгляд, пока ещё не в полном объёме выполняют эту функцию. С одной стороны, нацпроекты стали основой для бюджетного процесса и принятия целого ряда стратегических решений, но, с другой стороны, налицо низкая координация национальных проектов, недостаточно эффективное взаимодействие органов власти всех уровней при реализации нацпроектов, что ставит под угрозу выполнение в указанные жёсткие сроки национальных целей развития. Ряд этих вопросов, как я уже сказал, обсуждался на Совете по стратегическому развитию, были высказаны довольно жёсткие оценки – со стороны президента, прежде всего, – и, безусловно, это даёт нам возможность активизировать дискуссию по тому, как лучше достигать этих целей.

Одно из узких мест – это отсутствие адекватных стимулов для частных инвестиций, хотя в соответствии с нацпроектами почти треть из совокупного финансирования в 25 триллионов средств 7,5 приходится на внебюджетные источники, и понятно, что это средства частных инвесторов, и российских инвесторов в первую очередь. Поэтому требуется ускорить принятие ряда законов, стимулирующих инвестиционную активность.

Есть законопроект – «О защите и поощрении капитальных вложений в развитие инвестиционной деятельности в Российской Федерации», который мы (я имею в виду бизнес-сообщество) с осени прошлого года, с сентября, обсуждаем с Правительством. Уже подготовлена, по-моему, дюжина вариантов, но, к сожалению, споры между ключевыми ведомствами – Минфином, Минэком, Минпромом – пока ещё не завершились, и законопроект уже, по-моему, несколько раз снимался с рассмотрения Комиссии по законопроектной деятельности Правительства и не выносится на заседание Правительства.

А в этом законе, на наш взгляд, продвинута очень серьёзная новелла – это универсальная стабилизационная оговорка. Она предусматривает сохранение условий ведения бизнеса на период реализации инвестпроектов, а также вводит правило отсрочки введения норм, которые ухудшают условия ведения бизнеса, как минимум, на два года. А сейчас у нас можно получить эти изменения, что называется, на завтрашний день.

Несмотря на фиксируемые и российским бизнесом, и международными экспертами улучшения по ряду компонентов делового климата – ну, в частности, речь идёт о подключении к электросетям, получении разрешений на строительство и ряд других, – перечень главных ограничителей для развития бизнеса остаётся на протяжении многих лет неизменным.

Бизнес озабочен нехваткой кадров, избыточным давлением в рамках контрольно-надзорной деятельности, ростом расходов как в части цен и тарифов, так и фискальной нагрузки на компании. При этом, конечно, мы имеем основания для фиксации положительных изменений, – ну, в частности, в прошлом году впервые удалось за многие годы все ключевые законопроекты, меняющие фискальную или административную нагрузку на бизнес в налоговой сфере, принять в рамках весенней сессии – за полгода до начала финансового года. Конечно, в рамках этого позитива мы получили 2%-ный рост НДС, но тем не менее мы давно настаивали на том, чтобы не к 1 декабря принимались законы, которые вступают в силу с января следующего года в фискально-бюджетной области, а как минимум в рамках весенней сессии.

Среди позитивов следует отметить выведение из-под налога на имущество движимого имущества: как класс «дви́жка» выведена из-под нового налогообложения. Но в то же время мы, добившись этого результата, перешли к дискуссии в рамках понятийного аппарата Гражданского кодекса, что такое движимое, а что такое недвижимое имущество: здесь у нас расхождение с субъектами Федерации, которые в понятие «недвижимое имущество» готовы вписывать большие категории машин и оборудования, а если так случится, то налог на модернизацию сохранится, поскольку часть машин и оборудования будет рассматриваться как недвижимое имущество с соответствующим налогообложением. А для компаний очень важно, чтобы здесь была определённость, и чтобы были стимулы для технологического обновления.

Кроме повышения предсказуемости и понятности, прозрачности в части движимого имущества мы сталкиваемся часто с тем, что новые правила администрирования – налогового администрирования, в частности, – начинают задним числом применяться.

Неналоговые платежи и неопределённость с ними – это тоже проблема для бизнеса. Мы несколько лет ведём дискуссию с Правительством по поводу законодательного урегулирования всех процедур введения неналоговых платежей, установления ставок, но, как говорится, за что боролись, на то и напоролись: сейчас Правительство и Государственная дума предлагают часть неналоговых платежей перенести в Налоговый кодекс – в частности, экологический сбор, утилизационный сбор, плату за негативное воздействие на окружающую среду, плату за пользование автомобильными дорогами, право за пользование частотами, курортный сбор и так далее. И как только они попадают в Налоговый кодекс как налоги, то, естественно, на бизнес распространяется и уголовная ответственность, и целый ряд других жёстких мер администрирования.

Мы-то ставили вопрос о том, чтобы процедуры были жёсткими, установленными в законе, и администрирование было прозрачным, в то же время целый ряд неналоговых платежей может быть переведён спокойно в Налоговый кодекс в раздел «Государственные пошлины». Дискуссию эту мы продолжаем, и очень важно, чтобы у нас контуры налоговой фискальной политики в целом определялись не только по циклам политическим. У нас же мораторий объявлялся на неповышение фискальной нагрузки до 2018 года, сейчас, после повышения в том числе НДС, опять мораторий предлагается до 2024 года. Но, как я уже говорил, для принятия инвестиционных долгосрочных решений нужна определённость, рассчитанная на больший срок – и на 12, и на 18 лет.

На Международном юридическом форуме в Санкт-Петербурге как минимум две сессии были посвящены надзорно-контрольной деятельности. И какие темы мы обсудили там?

Это сокращение количества неактуальных и избыточных обязательных требований, и, прежде всего, через механизм так называемой регуляторной гильотины.

Обеспечение гибкости системы и механизма оперативного реагирования при изменении требований к бизнесу в соответствии с развитием технологий, цифровых прежде всего.

Цифровизация сфер надзора (контроля), и дистанционные механизмы надзора, исключающие прямой контакт «надзирателя» (в кавычках) и «надзираемого», – это тоже один из факторов и раскрепощения бизнеса, и сокращения коррупции.

Ликвидация дублирования функций контрольно-надзорных органов, когда по одним и тем же вопросам несколько федеральных и региональных надзоров проверяют бизнес.

Ориентация надзорно-контрольных органов на профилактику и предупреждение нарушений, а не на количество проверок, штрафов и так далее.

Есть ещё важная тема – это нормализация отношений бизнеса с силовыми, правоохранительными структурами.

Из выступления на Московском академическом экономическом форуме, организованном ВЭО России и РАН.

Виктор Ивантер: «Запустить экономический рост можно без инвестиций»

Виктор Ивантер,
научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, академик РАН, действительный член Сената ВЭО России

Из выступления на Московском академическом экономическом форуме (МАЭФ)

Все наши проблемы заключаются в том, что нам нужно действительно серьёзно увеличить темпы роста валового внутреннего продукта. И пустые разговоры по поводу того, что нам, так сказать, валовый внутренний продукт не так важен. Валовый внутренний продукт, если отбросить подробности, – это доходы. Если доходов не будет, то у нас есть единственный способ – заниматься перераспределением: у кого-то забрать, кому-то дать. Мы такой опыт имели, результаты негативные. Значит, экономический рост должен быть. А экономический рост за счёт чего может происходить реально? Экономический рост может происходить реально за счёт инвестиций. Должны быть инвестиции, оплодотворённые технологии – и будет экономический рост.

Но дело всё в том, что в стагнирующую экономику никакой психически здоровый человек денег не вкладывает. Следовательно, мы попадаем в следующую ситуацию: с одной стороны, нам нужно увеличивать нормы накопления до, скажем, 25%, и это разумно, а с другой стороны, как её увеличивать? Значит, единственный способ вроде бы заключается в том, чтобы использовать государство, которое может самостоятельно вкладывать в инфраструктуру (я об этом немножко скажу попозже). И здесь возникает вопрос, а можно ли запустить экономический рост сразу, безинвестиционно?

Потенциал экономического роста уже сейчас (это оценки Института народнохозяйственного прогнозирования) – это 4,8%. При этом вклад чистого экспорта – 0,8%, валовые накопления – 2,6%, госпотребление – 0,3% и потребление домашних хозяйств – 1,1% (это важный элемент). За счёт чего? Это инфраструктура – 1% плюс ввод жилья – 0,8%, эффективность экспорта – 0,7%, модернизация машиностроения – 0,8% и экономическая инерция, которую мы сохраняем, – 1,5%. Получаем 4,8%. И в этом смысле тот ориентир, который был поставлен в послании президента, что экономический рост должен к 2024-2025 году в полтора раза увеличить валовый внутренний продукт на душу населения в России, требует действительно вот таких темпов – между 4,5% и 5%.

Так, теперь вопрос заключается в том, а реалистично ли это? Что для этого нужно сделать, чтобы начать сразу экономический рост? Для этого, во-первых, нужны свободные мощности. Посмотрите, что у нас происходит. С 2008 года ввод мощностей существенно опережал рост валового внутреннего продукта. Если валовый внутренний продукт болтался вокруг нуля, то мы ввели дополнительно почти 40%мощностей. А теперь, смотрите, выясняется следующее: если мы будем использовать мощности 2008 года, то выясняется, что их хватит для удовлетворения спроса до 2023 года.

Но всё это возможно при условии, что есть спрос. А вот смотрите, что у нас получилось по видам спроса. По автомобилям мы упали в 2018 году по сравнению с 2014 годом с двух миллионов двести до миллиона семьсот, по микроволновым печам – падение на почти 600 тысяч, по стиральным машинам, по холодильникам – похожая картина. Таким образом, этот неудовлетворенный, отложенный спрос по сравнению с годовым выпуском показывает, что мы можем в течение нескольких лет иметь гарантированный спрос. Но весь вопрос вот в чём: нас интересует не спрос, а платёжеспособный спрос. А платёжеспособный спрос определяется финансовыми ресурсами. В чём у нас безусловно проблемы нет, это в ликвидности: наша финансовая ликвидность избыточна и не используется, и тем самым вполне возможна для того, чтобы обеспечить деньгами этот спрос.

Третий фактор: нужен труд для того чтобы запустить мощности. Доля работников в обрабатывающей промышленности с низким уровнем интенсивности (это интеллигентное выражение) – это люди, которые присутствуют и ни черта не делают, – это 20%. Доля работников, занятых низкоквалифицированным трудом, у нас составляет 25%. Так что неиспользуемого труда у нас тоже достаточно. Мы считаем, что в этих условиях на 30% к 2025 году могут вырасти реально располагаемые доходы.

Итак, мы выяснили, что для того, чтобы всё это сделать, достаточно опираться на тот экономический потенциал, который есть сейчас.

Другой вопрос, а как это запустить? Задача заключается в том, чтобы тиражировать успехи.

Вот я сейчас назову, по крайней мере, три крупнейших успеха, которых мы достигли, совершенно уникальных. Первый успех – в сельскохозяйственном производстве. То есть мы действительно занимаемся экспортом, мы действительно экспортируем продовольствие. Мы реально экспортируем своё избыточное продовольствие, и доказательством этому является то, что наши партнёры, которые развлекаются санкциями, никаких нам санкций на импорт продовольствия не накладывают, как было когда-то.

Второй совершенно сумасшедший успех – это то, что мы реанимировали наш оборонно-промышленный комплекс. Есть, конечно, всякие проблемы, не всегда всё летает. А то у Челомея и у Королёва всё всегда летало. И это, конечно, уникальное достижение. Оборонно-промышленный комплекс – это реальный анклав, который может обеспечить технологический рывок в стране. Мы неудачно в своё время, прямо скажем, провели так называемую конверсию. Сейчас мы это называем диверсификацией, – если мы её удачно и правильно проведём, то я думаю, что можно получить серьёзнейший результат.

Ещё нужно учитывать крупные мегапроекты, которые реализованы. Я имею в виду и Сочи, который совершенно другой вид принял, Владивосток с его потрясающими совершенно мостами, подготовка стадионов к первенству мира, Керченский мост и так далее.

Теперь возникает вопрос, а что не надо делать? Самое главное, если мы что-то решили, это надо делать, а не волокитить. Вот, например, в 2014 году, когда экономисты-академики встречались с президентом, обсуждался вопрос о проектном финансировании. Проектное финансирование принципиально очень для экономического роста, потому что залогом в проектном финансировании является сам проект. Потому что если этого нет, то кредитование вообще устроено довольно обычно: деньги дают не тем, кому надо, а у кого деньги есть. А здесь залогом является сам проект. Прошло пять лет. У нас есть проектные офисы, у нас есть инструкции, у нас только нет проектного финансирования. Как не было, так и нет. Значит, просто нужно сделать то, что решили. Это первое.

Крупным вкладом, как мы выяснили, в экономический рост, безусловно, являются инфраструктурные проекты. Кто знает, какие инфраструктурные проекты всё-таки будут? Мы будем строить дорогу куда: в Казань или в Питер? Или по-прежнему будет у нас актуальна книга Радищева «О путешествии из Петербурга в Москву»? Нет решений до сих пор.

И наконец, ещё одна проблема, довольно принципиальная, – это проблема заработной платы. Не будет никакого экономического роста и технологического роста, если не будет роста заработной платы. Разговоры о том, что есть какой-то такой закон о том, что заработная плата должна расти медленнее производительности, – нет такого закона. И хотелось бы посмотреть в глаза тому, кто его изобрёл, кто это доказал. Есть хорошая, мне кажется, мысль такого малосимпатичного политического деятеля, но успешного предпринимателя Генри Форда, который доказал, что инвестиции в высокую заработную плату – это эффективный способ и развития, и развития спроса.

И последний тезис. Есть проблемы взаимоотношения российской науки и общества. И это проблемы, связанные не с какой-то злонамеренностью, а с неким политическим мифом, который возник в начале 90-х годов. А он заключается, во-первых, в том, что любые технологии можно купить, если деньги есть. И всё можно прочесть, что уже написано, и сделать так же. Значит, если всё можно купить, тогда зачем нам собственное производство? Важны только деньги. А если всё можно прочесть, зачем наука? Потом выяснилось, что, во-первых, купить можно не всё, а только то, что вам продают. Я имею в виду не рядовую технику, а технологические достижения. То есть, этот рынок технологий – это такой закрытый клуб, куда попадают только те, кто располагает собственными технологиями. У нас есть космос, ядерная энергетика – и в этих областях есть сотрудничество.

Теперь вопрос о «прочесть». Мало же прочесть. Надо же понять, что написано. А чтобы понять, что написано, надо этим заниматься. Вот поэтому, если мы откажемся от этих двух мифов, тогда будет совершенно понятно, зачем нам нужны новейшие технологии и зачем нужна фундаментальная наука, без которой технологии развиваться не могут.

Росстат нас неправильно сосчитал!

«Ужасные» цифры

В декабре 2018 года первый вице-премьер, министр финансов Антон Силуанов обрушился с жесткой критикой на российское статистическое ведомство. Его работу он назвал неудовлетворительной, а качество расчетов — ужасным. В качестве примера министр привел показатель реальных располагаемых доходов населения — по данным Росстата, он снижается последние четыре года. «Как он считается, знает, наверное, только Росстат», — отметил Силуанов. Данные по реальным зарплатам считаются «более или менее понятно и достоверно», полагает министр, а вот качество подсчета реальных доходов страдает. Дело в том, что Росстат «вручную» собирает некоторую информацию — например, по стоимости продуктов, входящих в потребительскую корзину. А это якобы сказывается на достоверности подсчетов. Первый вице-премьер подчеркнул, что Росстат пользуется устаревшими технологиями и ему нужна реформа как в отношении принципов работы, так и в отношении команды. Тем более что роль Росстата особенно повышается сейчас, когда правительство реализует национальные проекты. «Нужно говорить об обновлении команды, обновлении принципов, методов и работ», — настаивал Антон Силуанов.

Такое выступление министра было далеко не первой критикой Росстата за последние годы. Еще в марте 2017 года министр экономического развития Максим Орешкин назвал данные Росстата за февраль 2017 года нерепрезентативными — «по фундаментальным и по техническим причинам». Он отмечал тогда, что на искажение статистики повлияла база — данные за високосный 2016 год, а также перенос на февраль 2017 года дополнительных праздничных дней. Накануне заявления Орешкина Росстат сообщил об ухудшении положения дел в экономике в начале 2017 года. Так, в феврале того года промышленное производство в России по сравнению с тем же месяцем в 2016 году снизилось на 2,7%. А за январь и февраль 2017 года падение в годовом выражении составило 0,3%. Максим Орешкин раскритиковал методологию расчетов Росстата. По его словам, «оценки базировались не на реальных данных», к тому же сроки публикации статистики переносились.

Претензии к Росстату есть не только у правительства. Так, уже в январе этого года Федерация независимых профсоюзов России (ФНПР) обратила внимание на то, что долги по зарплате оказались в пять раз больше данных Росстата. Причем расхождения в цифрах значительные: например, в Орловской области задолженность, по данным Росстата, составляет 8,3 миллиона рублей, а по данным мониторинга профсоюзов — 44,3 миллиона. На Сахалине Росстат задолженности вообще не обнаружил, по данным профсоюзов — 11,2 миллиона рублей. «Методики, которыми пользуется в своей работе Росстат, не учитывают многие критерии, так что разночтения действительно есть, — подтвердил в интервью «Российской газете» председатель ФНПР Михаил Шмаков. — При этом должен сказать, что у профсоюзов, в отличие от Росстата, нет задачи вести сплошное наблюдение — мы отслеживаем именно «горячие точки» и обращаем на них внимание правительства и объединений работодателей».

Издание «Проект» «подловило» Росстат на занижении цифр о количестве россиян, уехавших из России. Так, по данным Росстата, из России в Германию в 2016 году уехали 4694 человека, в то время как немецкая сторона зафиксировала почти 25 тысяч прибывших россиян. А по американскому, чешскому и венгерскому направлению число уехавших россиян отличается от данных Росстата в 9, 12 и 14 раз соответственно. Журналисты издания пришли к выводу, что в целом в 24 страны, которые входят в Организацию экономического сотрудничества, из России выехало в шесть раз больше людей, чем подсчитали в Росстате.

Новая эра статистики

В скором времени все проблемы Росстата должны остаться в прошлом. Как и рекомендовал министр Силуанов, начали с кадровых перестановок. В конце декабря прошлого года премьер-министр Дмитрий Медведев освободил от должности многолетнего руководителя Росстата Александра Суринова и назначил на его место Павла Малкова. До этого Малков был директором департамента госуправления Минэкономразвития. «Изменения приходят в Росстат, начинается новая эра развития ведомства», — прокомментировал это назначение Максим Орешкин. Сразу после назначения главной задачей Малкова на новом посту назвали Всероссийскую перепись населения, которая пройдет в следующем году. Неслучайно именно на этот год придется пик финансирования Росстата из федерального бюджета в ближайшие три года: 18,4 миллиарда рублей на этот год, 33,9 миллиарда на 2020-й и 20,4 миллиарда на 2021-й.

Проблема ВВП

Основной недостаток показателя ВВП заключается в том, что он усредненный: если у одного человека два автомобиля, а у другого ни одного, то в среднем каждый имеет по одному автомобилю. Показатель не учитывает многие качественные характеристики уровня благосостояния (две страны, имеющие одинаковую величину ВВП на душу населения, могут иметь разные уровень образования, продолжительность жизни, уровень заболеваемости и смертности, уровень преступности и др.). Также ВВП игнорирует разную покупательную способность доллара в разных странах (на 1 доллар в США и, например, в Индии можно купить разное количество товаров), не учитывает негативных последствий экономического роста (степень загрязнения окружающей среды, зашумленности, загазованности и т. п.).

Сам Малков, помимо переписи, выделяет еще два ключевых направления работы. Первый — реформа системы статистики, которая затронет повышение качества собираемых данных и качества аналитики, увеличение скорости выдачи результатов расчетов, применение современных способов и методов обработки информации, в том числе с использованием данных из альтернативных источников. Второе направление — это реформа системы отчетности, которая предполагает внедрение единых стандартов. «С каждым годом собирается все больше разных отчетов, которые ложатся тяжелым грузом на плечи бизнеса и государственных учреждений. Наша задача — снизить эту нагрузку и привести систему отчетности к единым стандартам», — отметил Малков. Он добавил также, что ведомству необходим качественный переход от статистики к аналитике: важно научиться работать с данными, научиться объяснять их и рассказывать про результаты своих исследований на понятном каждому потребителю языке.

Опять получилась двойка

Впрочем, пока благие намерения успехом не увенчались. Не прошло и месяца после назначения Павла Малкова, а Росстат уже успел «отличиться» и снова оказаться в заголовках новостей. Дело в том, что ведомство значительно пересмотрело показатель роста ВВП за 2018 год. В начале января он оценивался в 1,8%, в конце январе — уже в 2%, а в начале февраля и вовсе подрос до 2,3%. Это рекордный показатель за последние пять лет. В Минэкономразвития такой внезапный успех объяснили строительным бумом в Ямало-Ненецком автономном округе, где реализуется масштабный проект Ямал-СПГ. Экономисты ведомства отметили, что за 9 месяцев 2018 года объем строительных работ в регионе составил 97 миллиардов рублей, а инвестиции в строительство зданий и сооружений — 592 миллиарда. Такое расхождение в Минэкономразвития посчитали аномальным и сочли, что оно связано с проблемами в первичном сборе данных. В конце концов «потерянные» 500 миллиардов нашлись, что привело к инвестиционному всплеску в третьем квартале 2018 года и увеличению динамики роста ВВП за целый год.

Такие подсчеты эксперты сочли сомнительными. В конце января произошла публичная дискуссия между директором аналитического департамента «Локо-Инвест» Кириллом Тремасовым и министром экономического развития Максимом Орешкиным — в соответствии с духом времени, в Facebook. «Логика объяснений, на первый взгляд, очень простая, но, по сути, просто безграмотная, — написал Тремасов. — Почему Минэк сделал вывод, что эти цифры должны быть примерно равны, я не знаю! Хоть бы в методику, что ли, заглянули. Ее даже всю читать не надо — там на первых страницах достаточно ясно написано, что включается, а что нет в стоимость строительных работ. Если Ямал-СПГ устанавливает дорогое оборудование на новых производственных объектах, то стоимость этого оборудования будет инвестициями, но не будет включаться в стоимость строительных работ. Это, в общем-то, и без методики должно быть понятно». Аналитик предположил, что «похоже, Орешкина все-таки попросили объяснить, что там опять за хрень со статистикой творится», и обратил внимание, что дискуссии о статистике свелись не к поиску сути (какие реальные достижения/провалы российских компаний стоят за теми или иными цифрами?), а к разбору нюансов статистического учета.

Максим Орешкин на такую эскападу обиделся и напомнил уже в своем Facebook, что в период работы Кирилла Тремасова в Минэкономразвития ему предлагали «заниматься вопросами повышения качества статистики», но он отказался. Быть публичным комментатором в роли «срывающего покровы» гораздо проще, чем планомерно работать в непубличной плоскости, чтобы шаг за шагом делать жизнь в стране лучше, заключил министр.

 

Не считать ВВП?

В последние годы все чаще звучат предложения вообще не считать ВВП либо дополнять его другими показателями, которые более точно покажут темпы роста экономики и благосостояния граждан. Экономисты указывают на то, что темп роста ВВП не является главным и единственным показателем, свидетельствующим об успешном экономическом развитии той или иной страны, поскольку анализ динамики роста ВВП должен сопровождаться анализом факторов, обуславливающих этот рост. «В экономическом анализе ВВП сопоставляется с численностью всего населения, экономически активного и занятого населения, потребленными в производстве ресурсами, основными фондами, объемом инвестиций, фондом заработной платы, государственными расходами по различным направлениям, реальными денежными доходами и расходами населения и другими показателями, — пояснила профессор Департамента правового регулирования экономической деятельности Финансового университета при Правительстве РФ Анна Попова. — Это позволяет исследовать уровень и динамику занятости, эффективность использования трудовых и материальных ресурсов, направления и результаты инвестиционной политики, измерять экономический потенциал страны и степень его использования, анализировать основные результаты экономического развития страны в краткосрочном и среднесрочном плане. Показатель уровня ВВП в расчете на душу населения используется в системе национальных расчетов не для характеристики качества жизни, а для установления размера взносов страны в бюджеты международных организаций, для решения вопросов о величине и условиях предоставления кредитов, финансовой и иной помощи различным странам». По словам Анны Поповой, по ВВП нельзя судить о размерах таких секторов экономики, как финансово-кредитная система, рынок ценных бумаг, государственный бюджет и т. д. Так как эти сектора перераспределяют созданный ВВП, считается, что учет их операций необязателен. «А ведь в развитых экономиках эти сектора концентрируют огромные объемы капитала, — обращает внимание эксперт. — Другим недостатком показателя ВВП как показателя, выражающего стратегию социально-экономического развития государства, является то, что он не отражает негативных последствий научно-технической революции и экономического роста, а главное — качество жизни, уровень благосостояния, которые, как показывает мировой опыт, растут медленнее, чем ВВП. Именно повышение качества жизни и уровня благосостояния большинства населения должны выражать суть как стратегии, так и тактики социально-экономического развития страны».

Не так все плохо

«Строго говоря, у Росстата нет проблем с пересчетами, — полагает Олег Шибанов, профессор финансов Российской экономической школы. — Они происходят везде и всегда, методология используется международная, и в том же США бывают очень большие изменения данных по сравнению с исходными. Например, про рецессию 2001-го — в первых оценках казалось, что ВВП упал, а потом оказалось, что даже подрос». Претензии, по словам экономиста, связаны с размером пересчета (очень большие в строительстве) и из-за этого — значительной нестабильностью статистических рядов. «Аналитики, госорганы и ЦБ должны понимать, почему происходят эти пересчеты. Росстату было бы правильно выйти с публичными комментариями по последним числам и показать, за счет чего мы увидели новую динамику. Пока они на официальном сайте не появились», — добавил Шибанов. Олег Шибанов полагает, что в целом более показательно то, что получают граждане, чем общий ВВП. «Но здесь есть несколько индикаторов, от реальных располагаемых доходов и зарплат до безработицы по регионам, которые вполне показывают динамику благосостояния россиян. Эту статистику стоило бы публиковать более подробно и часто, а сама методология понятна и разумна, — добавил он. — Я не сторонник «индексов счастья», они довольно субъективны, и на них зачастую сложно ориентироваться. Обратную связь по тем же «Госуслугам» уже собирают, и ее анализ помогает улучшить предоставление услуг».

Старые проблемы и новые решения

Эксперты обращают внимание, что вопросы к Росстату появились не сегодня. Еще в начале 2000-х годов высказывались предложения по изменению подходов к расчетам и методикам. «На современном этапе лучшими в мире являются децентрализованные статистические системы англо-саксонских стран: если в привычной нам схеме обобщающие статистические функции осуществляются исключительно (или преимущественно) центральными государственными учреждениями, то в последнем случае основная роль принадлежит статистическим органам ведомств, тогда как общенациональный статистический орган осуществляет лишь функции координации. Для России этот опыт особенно актуален вследствие протяженности страны и разнообразия местных условий», — отметила Анна Попова. В России, по ее словам, до сих пор не решены проблемы несовершенства законодательной базы для получения статистической информации и обеспечения ею всех заинтересованных пользователей, «распыленности» информации. У пользователей возникают значительные трудности при получении необходимой информации. Кроме того, сегодня в стране отсутствуют показатели, отражающие новые социально-экономические явления и процессы, необходимые для анализа развития российской экономики и общества. «Например, в странах Западной Европы уже есть экологическая статистика, а у нас нет», — пояснила Попова.

Министерство экономического развития сейчас прорабатывает меры, которые помогут повысить качество статистики. В первую очередь речь идет о цифровизации всех процессов сбора и обработки статистической информации, гармонизации государственных информационных систем, которых сегодня больше 320, и создании единой цифровой платформы. Создать Национальную систему управления данными премьер-министр Дмитрий Медведев поручил правительству на сочинском инвестиционном форуме в прошлом году. Эта система должна стать одним из ключевых элементов инфраструктуры цифровой экономики.

«Ссылки на цифровую экономику стали общим местом, — отметил первый проректор НИУ ВШЭ Леонид Гохберг на ХIX Апрельской международной научной конференции по проблемам развития экономики и общества. — При формировании и внедрении системы управления данными принципиально важно понять и четко обозначить роль государственной статистики (и статистической службы), систематизировать подходы к модернизации процедур сбора и интеграции информации в условиях цифровизации, межведомственной координации статистических работ, применению новых аналитических возможностей административных, открытых и больших данных».

Текст: Кира Камнева

Государственная статистика в цифровую эпоху

Как отмечается в головном докладе НИУ ВШЭ, в цифровую эпоху информация генерируется практически повсеместно: промышленными и бытовыми приборами, космическими аппаратами, в организациях и домашних хозяйствах, социальных сетях. При этом состав этой информации непрерывно пополняется и обновляется, расширяется спектр источников и типов генерируемых данных. Это как обычные количественные и качественные характеристики объектов, процессов или явлений, так и текстовые, аудиовизуальные и иные «технологичные» форматы. Новые сведения могут не только дополнять либо уточнять результаты предшествующих наблюдений, но и кардинально изменять их.

Заметно меняется и роль статистики в глобальных процессах, круг ее пользователей значительно расширяется. Как отмечают эксперты, в объективном, системном и своевременном описании экономических, социальных, демографических, экологических, технологических трендов оказываются заинтересованными различные группы людей, которые одновременно вовлечены и в производство информации. Государственные системы статистики в мире все активнее применяют большие данные, определяют области, где они будут играть решающую роль в будущем (например, макроэкономический прогноз).

Экономисты обращают внимание на сохраняющие системные проблемы российской статистики. Среди них — межведомственная рассогласованность, непрозрачность и противоречивость информации, предоставляемой отдельными органами власти, отсутствие единого методологического надзора. Также проблему аналитики видят в первоочередной ориентации Росстата на «заказ» управленческих структур, недостаток актуальной и детализированной информации для бизнеса (в том числе малого), науки и общества. Доступ к первичным данным ограничен, собственная исследовательская база Росстата недостаточно сильна, не хватает полномочий для проведения аналитических работ, а потенциал цифровых технологий недоиспользуется.

Авторы доклада полагают, что создание на базе Росстата Национальной системы управления данными станет серьезным импульсом к становлению новой модели статистики в нашей стране. В рамках системы должны будут внедряться эффективные инструменты, обеспечивающие удовлетворение информационных потребностей субъектов экономики, общества, государства, их активное взаимодействие в процессе сбора и распространения данных — не только агрегированных, но и первичных. Эксперты обращают внимание на опыт национальных статистических службы стран ЕС, которые занимают проактивную позицию при взаимодействии с обществом, бизнесом, государством, мировым сообществом. Их деятельность, координируемая Евростатом, ориентирована на национальные, межведомственные, региональные, корпоративные информационные потребности.

Успешный опыт цифровой трансформации статистической службы показала Великобритания. Там действует принципиально новый подход к официальным публикациям («воспроизводимые аналитические процедуры»). В отличие от традиционной организации доступа к данным, подразумевающей цепочку «хранилище — коммерческое программное обеспечение — электронные таблицы — верстка — итоговый текстовый документ», планируется массовое внедрение в официальные информационные ресурсы средств автоматического формирования документов, базирующихся на открытых языках программирования и средствах разметки. Это сокращает сроки и стоимость разработки индикаторов.

Предусматривается также создание специализированных программных библиотек с публичным, облегченным доступом для ученых, аналитиков и других заинтересованных пользователей. В России уже есть пример использования широкого спектра данных для статистики — в 2015 году правительство Москвы инициировало проект оценки численности населения столицы. Использовались официальные результаты переписи населения, а также административные данные ведомств (ФНС, ФОМС, ПФР, ЦИК, Минобрнауки России, ФСС, МВД), которые ведут в своих интересах учет отдельных категорий граждан. Привлечение ведомственной информации с применением методологических приемов, обеспечивающих ее сопоставимость, позволило скорректировать итоговые статистические оценки.

Как полагают эксперты НИУ ВШЭ, использование альтернативных источников будет способствовать более точному прогнозированию доходов бюджета по налогу на доходы физических лиц, расходов на социальную поддержку и инфраструктуру. Интересно, что востребованной становится сама профессия статистика. По данным CareerCast.com, она заняла первое место в рейтинге лучших специальностей за 2017 год. Оценивались уровень дохода, перспективы роста, уровень стресса и условия работы. Востребованность вырастет на 34% в ближайшие семь лет, полагают эксперты, такие специалисты нужны во множестве сфер (маркетинге, банкинге, правительстве, спорте, торговле, здравоохранении). Везде сегодня нужны анализ и интерпретация данных. Причем зарабатывают статистики неплохо: в США средняя зарплата составляет 80 тысяч долларов в год.

Александр Дынкин: «Реальные источники перемен будут связаны с нематериальными типами производства и потребления»

Александр Дынкин, 
Президент ИМЭМО РАН им. Е.М. Примакова, академик РАН, вице-президент ВЭО России

Наше восстановление экономики, некоторые экономисты называют его постсанкционным, в 2016-2018-м годах шло на невысоком уровне, близком к 2% в год. Если посмотреть на базовый сценарий Министерства экономики, они обещают на 2019-2024-й годы рост порядка 2,7% ВВП. Как это повлияет на наше позиционирование в мире? Место России в мировой экономике, если исходить из текущего обменного курса, ниже даже итальянской экономики. Мы относительно неплохо себя чувствуем по показателю ВВП на душу населения, то есть, мы находимся на среднемировом уровне точно, далеко опережаем Индию, и нам в спину по показателю ВВП на душу населения дышат две страны – Бразилия и Китай.

Мы в Институте (международных экономических отношений РАН им. Е.М. Примакова) занимаемся долгосрочным прогнозированием и вот, каковы наши оценки.

Если мы будем жить в условиях низкой экономической динамики, скажем, в районе 1,5% в год, то к 30-му году Россия может опуститься на 7-е место в мире по паритету покупательской способности, пропустив вперёд себя Бразилию, и на 15-е – по текущему обменному курсу, сразу после Мексики. Другими словами, я хочу отметить, что вот эти две страны – Бразилия и Мексика – это сегодня наши реальные конкуренты.

Третьим конкурентом, который находится выше нас, является Германия. И вот почему… Если вы посмотрите на данные, которые получаются при пересчёте по паритету покупательной способности, вы увидите, что нас с Германией разделяет гораздо меньшая дистанция, чем та, что нас разделяет с Бразилией, которая идёт следом за нами. Поэтому я хочу сказать, что при благоприятной конъюнктуре для нас и неблагоприятной для Германии формально к 2024-му году мы сможем войти в топ-5 мировых держав по ВВП при расчётах по паритету покупательной способности. То есть, на острый и важный вопрос о том, сможем ли мы войти в пятёрку ведущих стран, я бы ответил так: цель достижима, но пока возможность её достижения отличается высокой степенью неопределённости.

С моей точки зрения, самым серьёзным ограничением роста для нас является демография и качество человеческого капитала. Вы все знаете, что есть индекс человеческого развития. По этому важному показателю мы делим 50-51-е место в мире с Белоруссией. И больших подвижек здесь не ожидается, главным образом, из-за продолжительности жизни. По данным Всемирной организации здравоохранения, по этому показателю мы находимся на 122-м месте в мире. По последним оценкам Росстата, для родившихся в 2017-м году средний ожидаемый уровень продолжительности жизни у нас – 72,7 лет. Если сравнить с несколькими странами, то, скажем, в Северной Корее – 71,5 лет, в Китае – 76, а в соседней с нами Финляндии уже 81 год. Как вы понимаете, руководство страны это всё хорошо представляет, поэтому ещё до президентских выборов была запущена система мер по стимулированию рождаемости, по поддержке многодетных семей. Это важная вещь, но реальность здесь для нас не очень благоприятная.

Если говорить о России, то самая высокая смертность, которая превышает рождаемость в 1,5-2 раза – в Псковской, Тульской, Тверской, Новгородской, Рязанской, Владимирской и других центральных областях. Это происходит в том числе из-за того, что в Центральной России воронки мегаполисов, Москва и Питер, они втягивают молодёжь из этих регионов, и центральная Россия – сердцевина страны – пустеет, к сожалению. Известны такие экспертные оценки, что 60% трудоспособного населения Иваново работают в городе Москва. Вы представляете, что это означает? Такая пространственная неравномерность – серьёзный вызов, на который пока не удаётся найти адекватный ответ. Ключ, на мой взгляд, к нему, здесь я не скажу ничего нового, это инфраструктура, это дороги, жильё, это газификация, и, конечно, развитие малого аграрного и другого малого бизнеса.

Вообще, я хочу отметить, что у нас и не только у нас, ещё со времён политбюро ЦК КПСС сохраняется некая фетишизация темпов роста. Например, академик Анатолий Иванович Анчишкин, который был одним из предшественников академика Ивантера, ещё в 80-м году достаточно убедительно с помощью межотраслевых балансов говорил о том, что рационально иметь 0,8% роста ВВП в год для того, чтобы выровнять структурные дисбалансы, которые складывались в экономике. Его тоже не послушали, заставили тогда пересчитать на 4%. К чему я это говорю: при оценках темпов роста нельзя забывать о наполнении этого роста, о качественной стороне экономического роста, что особенно важно в сегодняшней, как говорят, постиндустриальной информационной экономике.

Сторонники темпов роста любой ценой часто предлагают различные комбинации кредитной экспансии, будь то инвестиционные деньги, финансовый инжиниринг, я не хочу всё это перечислять. При этом они ссылаются на опыт Федеральной резервной системы США и Европейского центрального банка, которые практикуют количественное смягчение, не вызывающее инфляционной волны. Почему оно не вызывает инфляции? Потому что эти финансовые органы эмитируют доллары и евро. То есть, если бы мы могли эмитировать доллары и евро, то я был бы двумя руками за такую кредитную экспансию. Но мы эмитировать можем рубли, а доллары и евро имеют практически неограниченный спрос, являются привлекательным финансовым активом, чего пока нельзя сказать о рубле. Я не знаю, следили ли вы или нет, но несколько лет тому назад в Москве была шумная кампания по превращению столицы в мировой финансовый центр. Пошумели полгода и эту тему забыли. Поэтому мы не можем эмитировать рубли с той же уверенностью, что это не вызовет инфляционной волны, как в Европе или в США.

Что касается задачи войти в пятерку, напомню, что есть ещё одна задача –увеличение ВВП на душу населения на 50%. Вот как раз эта задача – суперсложная, на мой взгляд. Потому что, если статистически к ней подойти, то нам нужны ежегодные темпы роста 7%. Я думаю, что сегодня это нереально даже для Китая. Поэтому я бы подошёл к этой теме с той точки зрения, что универсальным критерием успеха должны стать ежегодные темпы роста.

Вот, смотрите, в апреле Международный валютный фонд снизил свои оценки темпов роста мировой экономики в 2019-м году с 3,5 (причём эту оценку они делали в январе) до 3,3. Кристин Лагард выступала в Торговой палате США и отметила, что, если в 2017-м году 75% мировой экономики находились в фазе подъёма, то в текущем году уже 70% глобальной экономики столкнулись со снижением роста.

Конечно, политики хотят высоких темпов роста. Трамп в своих многочисленных выступлениях говорит о том, что Америке нужно 5% роста в год. Люди это слушают. Но вот, скажем, Бюро экономического анализа Министерства торговли США опубликовало данные за 2018-й год, согласно которым темпы роста составили 2,9%. Трамп, напомню, всем рассказывал, что будет выше 3%. Прогноз Международного валютного фонда по американской экономике на текущий год – 2,3%. Япония – 1% в год. Европа борется за то, чтобы превысить показатель 1,5%. Китайцы говорят о том, что для них красная линия – 6% в год. В прошлом году было 6,2%. Ряд авторитетных японских специалистов, которые консультируют крупные японские корпорации, активно инвестирующие в Китай, считают, что реальный рост в прошлом году там был 4%.

Мы все помним, конечно, высокие темпы роста 50-60-х годов. Тогда бурно росло и население, бурно росла производительность труда. Кейнсианство, которое тогда доминировало, стимулировало этот рост за счёт увеличения госдолга. Но потом бум рождаемости ушёл из Европы в Японию, затем в Китай, даже в Штатах, в общем, самой благополучной с демографической точки зрения развитой страны, в прошлом году рост рабочей силы составил всего 0,2%.

Следующий вопрос: так ли уж плох низкий экономический рост? Когда население растёт очень медленно, высокие темпы роста ВВП, на мой взгляд, вряд ли возможны. Есть роста ВВП на душу населения. Любопытно, что они совпадают и в Штатах, и в Европейском союзе, и в Японии, и они колеблются в пределах от 1,3-1,4%. При этом (это новый феномен) экономики этих стран живут в условиях практически полной занятости, показатели безработицы находятся на рекордно низких уровнях. Скажем, в Штатах сегодня это порядка 3%. Многие опросы уверенности избирателей говорят о том, что и избирателей, и потребителей устраивают такие темпы роста при условии полной занятости и низкой инфляции. Поэтому говорить о том, что это очень плохо, я бы однозначно не стал. Конечно, когда кейнсианство было заменено неолиберализмом, появилась новая беда, я её называю банкет в долг, когда государственная задолженность начала стремительно расти. Скажем, если в развитых странах в 2000-м году она составляла 70% ВВП, то уже в прошлом году – 103%.

К чему это привело? Это привело к кризису 2008-2009-го годов, когда многие банки США были признаны слишком большими, чтобы разориться, но это не коснулось ни сбережений, ни пенсионных накоплений, ни стоимости недвижимости для среднего класса. Средний класс был крайне разочарован. В результате, мы сегодня с вами видим Трампа, мы видим кошмар брекзита, мы видим Маттео Сальвини в Италии, мы видим Болсонару в Бразилии и других ребят, которых сегодня называют популистами. Хочу отметить, что в русском политическом словаре есть такое слово народники. Может быть, стоит подумать о том, как одно с другим связано.

Хочу поставить вопрос о том, есть ли системная альтернатива у современной модели экономического роста? С моей точки зрения, мы видим очевидный кризис мотивации развития, особенно этот кризис просматривается в Европе, поэтому я полагаю, что модель, ориентированная сугубо на рост потребления, оказывается не в состоянии придать ни экономической, ни социальной динамике новое качество. Я полагаю, что реальные источники перемен будут связаны с нематериальными типами производства и потребления, с новыми стилями жизни, которые перечёркивают ценности массовой культуры и общества тотального потребления.

С моей точки зрения, речь идёт о выборе интеллектуальных источников социальных и технологических инноваций, о приоритете нематериальных стимулов жизнедеятельности, естественно, и о реальном зелёном росте. Совокупность этих новаторских подходов, мы её называем у себя в институте ответственным развитием, на мой взгляд концепция медленно, но верно идёт на смену таким доминирующим экономическим подходам прошлого века, как кейнсианство и неолиберализм.

Александр Широв: «По ряду высокотехнологичных товаров и услуг наша страна входит в пресловутую пятёрку»

Александр Широв,
заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук

Экономическая мощь – это не только параметры ВВП. Если мы посмотрим на всем нам известные цифры и данные, то мы увидим, что не только по сырью, площади, территории и лесным угодьям, а также и по ряду высокотехнологичных товаров и услуг наша страна входит в эту самую пятёрку, про которую все так много говорят. Это и космическое производство, оборонно-промышленный комплекс и так далее. И на самом деле вопрос-то состоит в том, как вот эти наши конкурентные преимущества превратить в конкретные цифры уровня и качества жизни населения, потому что экономический рост, конечно, нужен, прежде всего, для того, чтобы мы все лучше жили.

Пока, к сожалению, у нас всё здесь не здорово. Это опять же известные вещи, поэтому я очень коротко на них остановлюсь. Самое главное – то падение уровня доходов населения, выраженных, например, в номинальных долларах, это же не просто статистика. Это ухудшение качества жизни, и, прежде всего, ухудшение восприятия, в том числе российскими гражданами, России, как места, где можно трудиться, работать, жить и развиваться. И это очень плохо. Эту тенденцию, безусловно, нужно как можно быстрее преодолеть.

Беда также состоит в том, что низкие темпы роста, эта ловушка, в которую мы попали, ставит под угрозу всю ту систему национальных интересов, которые сформулировала наша страна за последние 10-15 лет. При темпах роста 1,5-2%, даже если мы будем тратить на оборону 4% от ВВП ежегодно, всё равно мы не в состоянии будем поддерживать хоть сколько-нибудь приемлемый паритет с такими странами, как США и Китай. А это значит, что, так или иначе, мы будем вынуждены жертвовать нашими национальными интересами.

По показателям ВВП на душу населения в 2035-м году мы можем оказаться в такой же ситуации, в которой находились в 2013-м году. То есть, фактически с точки зрения темпов роста качества жизни этот период может быть потерян. Мы этим рискуем, и эти риски очень существенны.

Как мы пытаемся бороться с этой ситуацией как общество. Ну, вот, у нас есть идея национальных проектов. Про них очень много говорится. Но нужно понимать, что вес национальных проектов по отношению к той экономике, которую мы имеем, относительно небольшой. За ближайшие 6 лет российский ВВП составит примерно 760 триллионов рублей. А на все национальные проекты выделено 25,7 триллионов. То есть, это 3,4%. Если все мероприятия в рамках национальных проектов будут полностью реализованы, то, по нашей оценке, среднегодовые темпы роста ВВП увеличатся примерно на 0,8 процентных пункта. Это значит, что в итоге мы получим темпы роста примерно 2,3% в год в период до 24-25-го годов. К чему это приведёт…

Если мы, как говорится, на салфетке попытаемся посчитать, как же будет меняться место России при вот этих темпах – 2,3% – то в период до 2023-го года мы опустимся даже на 7-е место, а не на 5-е. Нас обгонит Индонезия. Короче, наше место будет уже не в премьер-лиге, говоря футбольным языком, а мы попадём уже практически в ФНЛ. Тем не менее, если такие темпы роста у нас сохранятся, то в дальнейшем эта задача выхода в пятёрку, так или иначе, будет решена, прежде всего за счёт замедления таких стран как Япония, снижение темпов роста и в развивающихся странах будет происходить, в итоге, даже имея темпы 2,3, мы можем рассчитывать на пятёрку. Но когда? За пределами 2030-го года.

К сожалению, в силу накопленных проблем, которые есть в нашей экономике, мы себе такую динамику позволить не можем. Поэтому вот эти 2,3% являются для нас сейчас результатом неприемлемым. Нужны более высокие темпы роста.

И здесь возникает дискуссия, которую начал Александр Александрович, по поводу того, нужны ли нам высокие темпы роста. Нужно же понимать, что наша страна – это страна, которая недонасыщена инвестициями, у которой огромнейшие инфраструктурные проблемы, качество жизни населения нас тоже не устраивает. Это значит, что все мы хотим покупать больше бытовой техники, автомобилей и так далее. А для этого нужны доходы. Так вот, экономический рост – это и есть доходы. Если доходов нет, то мы свои проблемы, инфраструктурные и какие угодно другие, решать не сможем. Поэтому рост нам нужен прежде всего для того, чтобы решать накопившиеся проблемы экономики. Да, потом, когда мы их решим, можно говорить о том, насколько качественно мы растём. Но пока нам нужен этот первый стимул, нам нужен толчок, который позволит нам выйти из состояния стагнации и двигаться дальше.

Понятно, что мы делали разные расчёты. Наша позиция сейчас состоит в том, что темпы примерно 3,7-4% – это ровно те темпы, которые позволяют решать задачу вхождения в пятёрку. То есть, если опираться на Послание президента, в котором впервые была эта задача озвучена, то, собственно, она решается при условии, что российская экономика в ближайшие 6 лет будет расти среднегодовыми темпами 3,7%. С учётом того, что 2019-й год, скорее всего, с точки зрения повышения темпов экономического роста, потерян, это нужно признать, то за оставшиеся 5 лет среднегодовые темпы должны быть около 4%. Это тяжёлая задача, прежде всего, управленческая задача, которая состоит в том, что нужно каким-то образом концентрировать ресурсы.

Но это ещё не всё. Если посмотреть на соотношение между номинальным курсом и курсом, рассчитанным по паритету покупательной способности, оказывается очевидным, что версия про то, что мы можем бесконечно ослаблять курс рубля и при этом обеспечивать нормальное качество экономического роста – это плохая версия. На самом деле экономический рост в России невозможен без укрепления курса, без снижения разрыва между номинальным курсом и паритетом. И, в принципе, видно, в какую яму мы этом отношении попали, и как много времени нам потребуется для того, чтобы её преодолеть.

В чём проблема? Почему мы не можем расти на 3,7%? Проблема в том, что нам не хватает доходов. Есть ли они у нас? Да есть, конечно. Вот мы видим, что у нас последние 3-5 лет реализовывалась так называемая политика макрофинансовой, макроэкономической стабилизации. Цель этой политики достигнута. Мы имеем низкие показатели инфляции, мы имеем бездефицитный, даже профицитный бюджет. И мы имеем относительно стабильный курс рубля. Но чем мы за это заплатили? Мы за это заплатили тем, что сырьевые доходы, которые мы получаем, а мировые цены на нефть в последние годы росли, не трансформируются в улучшение качества жизни населения и в экономический рост. То есть, мы видим, что цены на нефть за 2 года выросли на 60%, а ВВП суммарный за этот период – меньше, чем на 4%. Располагаемые денежные доходы населения вообще сократились на 2%. Немыслимая ситуация! Мы оторвались от мировой конъюнктуры, про которую так много нам говорили. Так вот, если мы фактор мировой конъюнктуры в ближайшее время всё-таки не задействуем, то никакого быстрого экономического роста не будет.

Вот наш текущий прогноз на ближайшие 3 года показывает, что в этом году темпы роста ВВП могут составить менее процента. Я знаю, что у Андрея Николаевича Клепача прогноз, где чуть больше 1%. Но всё равно: нам нужно 4%, а мы имеем 1%. Это совершенно не приемлемо. Беда состоит в том ещё, что у нас практически есть один фактор, который может этот рост активизировать – это инвестиции в основной капитал, потому что доходы населения находятся под давлением, и они очень сильно зависят от социальной поддержки бюджета. Чистый экспорт, там тоже проблемы, потому что наращивать резко объёмы сырьевого экспорта мы не можем.

Так вот, беда состоит в том, что у нас сейчас, несмотря на то, что мы имеем вроде бы неплохое качество основных фондов, они не загружаются, потому что существуют эти ограничения по спросу. А с другой стороны, эти ограничения по спросу сдерживают инвестиции частного бизнеса. Если у вас есть незагруженные мощности, вы не будете строить новый завод. Зачем? Ситуация сложилась таким образом, что у нас сейчас значительная часть секторов экономики практически осуществляет инвестиции исключительно за счёт амортизационных средств, то есть новых инвестиций нет. А те средства, которые компания получает, в том числе в результате высокой, хорошей международной конъюнктуры, они просто переводятся в дивиденды и потом через валютный рынок выводятся из страны.

По нашим оценкам, в 2018-м году большинство публичных компаний металлургического сектора и химического сектора имели отношение дивидендов к инвестициям более 100%. То есть, они вкладывали в своё развитие меньше, чем выплачивали дивидендов. Ситуация абсолютно ненормальная, для нашей страны нормальным всегда было соотношение 30%, то есть, дивиденды составляли примерно 30% от инвестиций.

Каким-то образом нам нужно придумать механизм использования тех резервов, которые у нас существуют, потому что наши резервы – это ничто иное, как накопленный конъюнктурный эффект от мировых рынков. В рамках бюджетного правила мы формируем эти резервы. И ясно, что нижней границей допустимых резервов может быть критический импорт, то есть, это продукция, которую мы не можем производить, и которую мы будем закупать при любых условиях. Сейчас это примерно 150 миллиардов долларов. А верхняя граница – это весь долг государственный, корпоративный. Это сейчас 450 миллиардов долларов. На данный момент наши резервы международные составляют 480 миллиардов долларов, и в этом году они ещё увеличатся на 30 или 40 миллиардов долларов. Это немыслимая величина, её нельзя логически никак объяснить. Каким-то образом вот эти дополнительные деньги в размере 30-40 миллиардов долларов нужно использовать для развития экономики, для поддержания инвестиционной активности.

Как это можно сделать. Есть два пути. Первый путь – это превращение бюджетного правила в некоторый инструмент развития, когда на новые средства, полученные в рамках бюджетного правила, мы стимулируем закупку импорта технологического, потому что технологический импорт нам нужен, мы должны обновлять наше производство. Не все высокотехнологичные продукты мы можем производить. Так вот, если мы на это направление направим 30 миллиардов долларов из 40, которые мы получим в этом году, это обеспечит около половины всего технологического импорта. Это система, которая должна стимулировать, прежде всего, модернизацию несырьевых производств. На остальные 10 миллиардов, в принципе, можно было бы снизить налоговую нагрузку в сырьевом секторе, но при условии, что эти деньги будут инвестированы в развитие смежных производств, модернизацию промышленности и экономики. И тогда результат может быть достигнут, потому что вот только реализация этой схемы, по нашим оценкам, даёт примерно до 1 процентного пункта роста ВВП в год.

И теперь в заключение, в самом конце я хотел бы сказать про Крым. Все наши региональные оценки, которые мы делаем в нашем институте, показывают, что главная проблема развития российских регионов – это низкий уровень внутрирегионального фактора роста. Что это значит. Это значит, что растут те регионы, в которых есть какой-нибудь топ-сектор, нефтяная промышленность в Тюменской области или угольная промышленность в Кузбассе. Но вот внутренних связей внутри регионов у нас очень мало. У нас очень простая экономика. И вот та ситуация, в которую попал Крым, она уникальная, потому что изолированность, в том числе и банковских структур, каких-то промышленно-торговых компаний российских крупных, она приводит к тому, что, так или иначе, внутренняя сложная экономика внутри Крыма будет создаваться. Когда нет внешних связей, так или иначе, надо смежников искать где-то ближе. И есть версия, что вот Крым как раз имеет возможность создания пилотного проекта более сложной зоны, где уровень кооперационных связей будет выше, чем в среднем по России.

Тогда это означает, что на каждом этапе этих связей будут формироваться новые доходы. Отсюда возникнет рост даже в условиях снижения возможного финансирования в рамках государственных программ, направленных на вхождение Крыма в Российскую Федерацию.

Сергей Калашников: «Мы можем догнать и перегнать кого угодно»

Сергей Калашников,
Председатель Комиссии Совета Федерации по мониторингу экономической ситуации

Мы в нашей экономической реальности имеем дело с огромным количеством фантомов. То есть, изучаем и пытаемся управлять тем, чего на самом деле нет. Я позволю себе старый бородатый социологический анекдот, я его ещё на первом курсе лет 50 назад услышал, который звучит так: «Какова вероятность, что на Красной площади можно встретить динозавра»? Формально, теория вероятности отвечает, 50 на 50. Или встретишь динозавра на Красной площади или не встретишь. Так вот, оказывается, что многие наши экономические задачи вытекают из неправильно поставленного вопроса. Я постараюсь просто в качестве иллюстрации привести таких несколько пунктов, хотя их очень много.

Во-первых, сама постановка вопроса, стать пятой экономикой мира. 1,9 – вклад российского ВВП в мировой (вообще-то большинство экспертов называют 1,7), и 24% – вклад американского ВВП, хотя многие говорят, что это 29%. Коллеги, нам нужно увеличить во сколько раз экономику, чтобы приблизиться к вкладу того же американского ВВП? Я уже не беру остальные три большие экономики. То есть, на наш взгляд, сам вопрос – неправильный. Если бы был поставлен вопрос, какую долю Россия через 6 будет занимать в мировом ВВП, была бы понятна задача. А так задача – провисающая.

Ещё один пример – много раз упоминаемая проблема снижения смертности и повышения ожидаемого возраста жизни. Это вообще полный абсурд. Это не категория здравоохранения, хотя её пытаются подать именно как заслугу здравоохранения Вклад в продолжительность жизни у здравоохранения – менее 30%, а всё остальное – другие факторы. И мерить ожидаемой продолжительностью жизни эффективность здравоохранения – это как в попугаях мерить чего-нибудь такое абстрактное. Точно так же я ещё подчёркиваю, что это ожидаемая, фантомная цифра, которая ничего не говорит. Если бы мы взяли смертность на сегодняшний день, мы могли бы чётко сказать, что у нас средний возраст смерти сегодня такой-то. Но мы же этот показатель не берём.

То, что нам нужны инвестиции – это такой рефрен, всем понятный, очевидный. Но ведь странная получается история: на самом деле денег-то переизбыток у населения, у банков. Вопрос, почему эти деньги не идут в реальный сектор экономики? Значит, есть какие-то шлагбаумы, значит, есть какие-то ограничения по перетоку денег в реальную экономику. Проблема вообще доступа к инвестиционным, кредитным ресурсам – это проблема решается ответом на вопрос, почему у нас существуют финансовые пробки между тем объёмом денег, которые есть и которые нам необходимы?

Ещё один фактор – импортозамещение, мы сейчас много им занимаемся. Импортозамещение без ориентации на мировую конкуренцию – это ведь полная бессмыслица, и бессмысленная трата денег. Есть критическое импортозамещение. Например, лекарственное. Это жизненно важные вещи, мы не можем позволить себе получать их из-за рубежа, не дай Бог, что случится, и мы должны здесь даже за дополнительную цену их производить. Но нормальное импортозамещение предполагает, что мы выпускаем более дешёвую и более качественную продукцию, или мы выпускаем новую продукцию. Опыт импортозамещения нам ничего конкурентного, к сожалению, не дал. Однако мы продолжаем проводить эту политику как главную государственную линию.

Я бы мог продолжать этот перечень. Я хочу обратить внимание на то, что мы можем догнать и перегнать, кого угодно, в том числе Америку. История не только нашей страны, но и многих других стран показывает, что страны, казалось бы, полностью растоптанные, в очень короткий промежуток времени вставали с колен и показывали экономическое чудо.

Но возникает, естественно, вопрос, а каким образом мы это можем сделать? Вопрос: эволюционным путём мы можем реализовать те задачи, которые поставлены в майском указе президента? Будем наращивать, усиливать, углублять то, что у нас есть. Если ставится так вопрос, напрашивается ответ, что, к сожалению, нам нужна для реализации этих задач экономическая революция. А экономическая революция, наша страна это знает, как никакая другая, – это всегда большие проблемы, прежде всего социальные. Это означает определённую эпоху нестабильности. Это означает определённую ущербность каких-то масс населения, которые не попадают вот в это революционное колесо. Это требует от нас новых форм социальной защиты, новых подходов и так далее. У нас есть тезис о том, что неравенство – главная угроза для мировой и российской экономики. Я, например, лично для себя отвечаю, что да, к сожалению, неравенство – это то, к чему мы должны готовиться, и, если есть возможность, подстелить соломки, чтобы не упасть слишком больно. Но это означает совершенно другой подход, в том числе и к нашей политике внутренней и, в целом, социальной.

И ещё одна очень важная вещь. Новая экономика привносит новое революционное понимание классических экономических понятий. Я приведу только один пример, очевидный. Появился новый вид продуктов – социальные услуги. Социальные услуги, в отличие от классической экономики, не имеют принятых принципов и законов ценообразования. Человек приходит за медицинской помощью, ему она оказывается, при этом ни врач, ни больной не знают, на каком уровне и каково качество данной социальной услуги. Появились социальные услуги, которые народ, в принципе, оплачивать не хочет, хотя для всех эта потребность официальная – экология. Если я вам предложу платить налог на воздух, все скажут, ну, совсем уже обнаглели, экологические сборы, плата за экологию – это очевидная вещь. Или мы включаем это в социальную функцию государства, и пусть государство раскошеливается, но это опять-таки через наши деньги, через наш бюджет, или должны быть другие источники. Но платить-то за эти социальные услуги всё равно никто не хочет. И цена их тоже не определена.

И приведу еще один пример, которым я болею последние годы и который для меня кажется крайне важным – это проблема интеллектуальной собственности. Мир порождает новое понятие интеллектуальной собственности, а мы пытаемся подойти к нему совершенно с другими критериями. Но, не решив проблему интеллектуальной собственности, мы не создадим систему мотивации для творческого труда, для производства.

Андрей Городецкий: «Присутствует ощущение стагнации и её нескончаемости»

Андрей Городецкий,
Руководитель научного направления «Институты современной экономики и инновационного развития» Института экономики РАН, заслуженный деятель науки РФ, д.э.н., профессор

Я не так давно слушал выступление президента Академии наук на научном совете Совета Безопасности – ощущение стагнации и какой-то ее нескончаемости присутствует. Складывается гипотеза о стагнационной модели развития. И возникает вопрос о том, является ли сегодняшняя стагнация красной линией в экономической и национальной безопасности?

Если оглянутся назад, к концу 80-х – началу 90-х годов и одновременно заглядывать в будущее с его императивами форсированного развития, гонки за лидерами сегодняшнего мира, то можно констатировать, что в масштабах длинных циклов мы недалеко ушли от рубежных показателей 1990 года (последнего года, хоть и затухающего, но все-таки роста советской экономики). Это по критериям наших сегодняшних национальных задач, стратегических целей и приоритетов, и приоритетов развития может рассматриваться как длинная устойчивая волна стагнации, вызванная избранной, не меняющейся уже почти 30 лет, моделью догоняющей модернизации и реформами по принципу «Вашингтонского консенсуса». И здесь 1990 год и сопоставление с ним выглядит часто так же, как роль 1913 года в качестве точки отсчета в сопоставлении к советской статистике. Только там для демонстрации триумфа плановой экономики, а здесь, наоборот.

Большая стагнация, как мне представляется (по крайней мере, гипотеза о ней), наступает, к сожалению, как главный вызов и наибольшая угроза национальной и экономической безопасности, как неспособность вырваться из узких рамок цикла «застой, посильный рост, опять застой» на путях экономики, основанной на знаниях, на новых витках технологических революций и так далее. Она и есть красная линия развития и безопасности, у черты которой мы находимся и которую переходить нельзя.

Второй момент. Очевидно, что есть фундаментальная причина такого положения. Это священная и фанатичная война против социального государства, против любых моделей развивающегося государства, против любого активного и регулирующего государства. Это очень большая тема. Вся история институциональных реформ, начиная с начала 2000-х годов, это подтверждает.

Хочу отметить, что эта идеология священной войны против социального государства пролезает и в национальные проекты. И, кстати говоря, туда же пролезает и то, что в этих национальных проектах вообще нет механизмов стратегического планирования. Это тоже само по себе может рассматриваться, как паллиатив, который изобрели: пускай будут стратегические проекты, но пусть не будет плана.

Май 2012 года и май 2018 года – отвратительный образец безответственности и неисполнительности. Это заставляет ставить вопрос о взаимосвязи проектов, необходимости увязки вопросов стратегического развития и реализации стратегических национальных проектов со стратегиями национальной и экономической безопасности.

Здесь отмечу 5 моментов.

Новый майский указ – это еще один исторический шанс на выход из этой большой стагнации и успешный ответ на глобальные вызовы к современной переходной эпохе, но при определенных условиях.

Майские указы 2012 года и 2018 года необходимо видеть в преемственности и содержательном единстве.

Это нужно рассматривать как долгоиграющую политическую программу лидера страны, рассчитанную не на один срок, и свободную от привязки к конъюнктуре избирательных циклов.

На что нужно ориентироваться? Есть цели устойчивого развития и показатели. Они либо не разрабатываются, либо в разработке, либо их просто нет. Здесь же отвратительная ситуация и с разработкой и показателей, и с контролем и учетом. И параметры — индикаторы экономической безопасности — есть в составе показателей Роскомстата, но такая же история – либо разрабатываются, либо не контролируются и так далее.

И последнее. Конечно, национальные проекты могут быть важнейшим элементом или ядром реализации стратегического государственного планирования, но никак не заменой государственному строительству, и это надо иметь в виду.

Андрей Клепач: «Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня»

Андрей Клепач,
Заместитель председателя, главный экономист Внешэкономбанка, член Правления ВЭО России

Я принадлежу к группе экономистов, которые считают, что темпы для нас важны. И это не самоцель, это вопрос даже не только нашего веса в мире, который сейчас по паритету где-то 3% или 3,1%. Если продолжить эти тенденции, будет около 2%. И это создаст не только ограничения на наши геополитические возможности по финансированию обороны (у нас, правда, цифры секретные, но если брать ГПВ, то у нас и так в процентах к ВВП расходы на оборону должны сокращаться, и это правильно), а вопрос в том, что мы не сможем решить задачи развития, поставленные в указах. Сейчас даже не буду комментировать, выполнят ли их в полной мере или нет. А за 24-м годом у нас вообще какие задачи? Как страна будет жить?

И в этой связи, несколько моментов. На самом деле, многомерность нашей экономики и наш вес в мире, он намного больше, чем наш вес в ВВП. И это в том числе ресурсная составляющая. Так, водные ресурсы – это колоссальный актив, и чем дальше, тем больше. Мы относимся к странам, пока, слава Богу, с избыточными водными ресурсами, тогда как большинство других – к дефицитным. И этот дефицит будет возрастать. Вопрос, а мы сможем это капитализировать или нет? При этом, как, кстати, и в нацпроекте отмечено, у нас огромная проблема чистой воды в очень многих населённых пунктах. У нас есть задача восстановления водного ресурса и водного баланса по Волге, и по многим другим регионам. То есть, на самом деле, мы должны до 24-го года научиться создать экономику нормального водного хозяйства. Это тот ресурс, который вес наш в экономике и в социальной жизни мира, особенно, видимо, после 24-го года, значительно повысит. Как там Ленин у нас говорил: советская власть плюс электрификация всей страны. Вот сейчас, по сути дела, умение распоряжаться водой и человеческими знаниями становится главным. Весь вопрос и в этой области – опять же в том, что мы в состоянии сделать сейчас за 6 лет и что будет дальше.

Возьмем те же расходы на НИОКР. Это такой садомазохизм. У нас там с 2008-го года всё болтается в пределах 1,1%. Если более точно считать в международном сопоставлении, потому что у нас не учитываются в полной мере расходы на оборудование, будет где-то 1,4% ВВП. Если кто-то помнит указы 12-го года, по ним должно было быть 1,77% к 2018-му году. Но суть дела не в этом. Хотя у нас расходы в 2 раза меньше, чем в Китае, по многим позициям, благодаря нашим безумным учёным, и в авиации, и по отдельным композитным материалам, по фотонике, по квантовой связи и вычислениям, по сверхсложным вычислениям и суперкомпьютерам, по определённым медицинским направлениям мы находимся на мировых позициях. Но сейчас мы также находимся на развилке, и если кардинально не изменим финансирование науки, подходы к науке, чтобы учёный и не только учёный, а связка учёный-инженер-конструктор заработала, а будем перманентно как-то перетасовывать собственность Академии наук, менять подчинение и прочее, мы этого прорыва не получим. И это даже не вопрос разницы 1% или 2%. Нужно больше. У нас в прогнозе стоит минимум 2,3-2,5% к 30-му году. Но здесь ещё очень важна качественная перестройка.

Третий момент. У нас не только есть потенциал, у нас есть насущная необходимость существенного ускорения темпов роста. Наши оценки близки к оценкам Института народнохозяйственного прогнозирования. Мы, даже с учётом полного выполнения указов президента, больше 2,3-2,5% роста не получим в среднесрочной перспективе. Этого недостаточно. Нужны дополнительные меры и шаги. Здесь, может быть, сейчас ключевой – не вопрос эмиссии и её размеров. Деньги в экономике есть. Отток капитала – от 40 до 60 миллиардов с лишним долларов в год – это 2,5-3 с лишним процента ВВП. Вопрос, как создать условия, чтобы эти деньги инвестировались в России и куда, в какие сектора. В одних избыток, как у части металлургов, нефтяников, Газпрома, а у других – шаром покати. Поэтому вопрос перераспределения, координации ресурсов и где-то точечной эмиссии для финансирования – это ключевая проблема, которую мы не решили.

Тут без ускорения мы просто потеряем ещё 6 лет. А если мы потеряем 6 лет, это даже не вопрос мирового лидерства. Нет ни одной страны, которая долгое время может пережить падение жизненного уровня. У нас по Росстату 5 лет падают реальные доходы населения. Думаю, по новой методике будет, наверное, 4, но они всё равно упали. Скоро Казахстан нас обгонит по душевым доходам, по паритету покупательной способности. Люди могут терпеть, благодаря Крыму, другим жертвам, противопоставлению внешнему давлению, но, тем не менее уже сейчас видна развилка, на которой терпение заканчивается. А что даёт экономический рост 2%, а что 3 с лишним процента для людей? Или они от этого ничего не получат?

В Америке тоже примерно 10 с лишним лет реальные доходы не росли, а росло неравенство. И темп роста хороший, если брать начало 2000-х годов – вообще 4 с лишним процента. Но это привело к кризису среднего класса, к Трампу и ко всему остальному. Во Франции тоже не просто так происходит то, что происходит. Много лет реальные доходы не растут. Растёт дифференциация, растут социальные дисбалансы. Мы получаем жёлтые жилеты. У нас это не будет так повторяться, но, тем не менее, нужен и экономический, и социальный поворот. И того, что сейчас заложено в нацпроектах, недостаточно. Нужны дополнительные новые решения. Но, опять же, по нашему бюджету у нас в этом году реальные доходы бюджетников просто упадут.

По пенсиям – да, они растут в реальном выражении, но соотношение с заработной платой, если брать то, что заложено в бюджет, будет ухудшаться. Это означает, что должны быть новые решения, их надо искать. Пока мы видим, как большими усилиями пытаются запустить то, что уже приняли – я имею в виду и нацпроекты – там Правительство ведёт большую работу.

Что касается ряда долгосрочных моментов. И с учётом нацпроектов, и всего остального, у нас пик расходов на образование в процентах к ВВП в реальном выражении был в 2010-11-м годах. Сейчас у нас, если брать бюджетную систему, 3,5% ВВП – это ниже, чем в Индии. По здравоохранению расходы падают с 2016-го года, сейчас – 3,2%. Какие должны быть экономические усилия и со стороны государства, и со стороны частного бизнеса, с точки зрения перенастройки системы обязательного медицинского страхования, чтобы всё-таки выйти хотя бы на средние европейские показатели? По здравоохранению – это где-то 4,7-5% ВВП (это не США со своими 17%). Конечно, проценты автоматически не означают эффективность, но всё равно этот уровень в части бюджетной системы у нас низкий. В образовании тоже, как минимум, надо 5 с лишним процентов. Такие ориентиры, кстати, ставились. У нас есть Концепция долгосрочного социально-экономического развития до 20-го года, которую не любят вспоминать. Её никто не отменял. Сейчас это единственный официальный стратегический документ, который правительство одобрило – я это точно знаю, так как сам тогда в министерстве работал. Но одобрить – одно, а вот руководствоваться и превратить его в решение – это другое.

У нас еще в 2012-м году был принят пакет госпрограмм и по здравоохранению, и по образованию, где многие эти параметры были. Только мы сразу потом стали её выполнять соответственно обстоятельствам, бюджетным ограничениям, и получили ту картину, которая есть.

Ещё раз повторяю, не всё определяется здесь деньгами, тем более относительно ВВП. Очень важны качественные моменты. В здравоохранении сделали серьёзный шаг по перинатальным центрам, по радиологическим центрам. Но есть всё равно куча других вопросов, которые вызывают недовольство качеством медицинских услуг. Это проблема, которую мы не решили, и, наряду с выполнением нацпроекта, надо формировать, по сути дела, новую госпрограмму.

Мы отчасти с 2012-го года подняли зарплаты. Но, если мы возьмём техническое оснащение, что образования, что медицины, то мы в конце европейского списка. Если брать образование, на одного учащегося у нас стоимость школы, оборудования – примерно 6 тысяч долларов. Это в 2 раза меньше, чем в Литве или Польше. В здравоохранении у нас где-то на 14 тысяч оборудования приходится на одного работника. Это тоже примерно на 30-40% ниже, чем в Литве и Польше. То есть, нам здесь нужны огромные инвестиции, причём, это вопрос как раз и импортозамещения, потому что мы не можем всё это оборудование, как раньше, закупать за границей. Поэтому я говорю о том, что должна расти не только общая норма накопления, а нужны очень серьёзные изменения структуры инвестиций, структуры накопления.

У нас страна – крайне разнообразна по регионам. Мы не обеспечим высоких темпов роста, сохраняя ту модель пространственного развития, которая у нас сложилась. У нас с 90-х годов Сибирь, если мы берём за Тюменью – срединная Сибирь, Восточная Сибирь – падает и по населению, и по ВРП. Сейчас всё, что за европейской частью России – это где-то процентов 17 ВВП всего. 80 с лишним – это европейская часть плюс Урал с Тюменью. Мы, таким образом, не только темпы роста не обеспечим высокие, мы создаём огромнейший дисбаланс между теми, кто живёт в крупных городах и остальными территориями. В Новосибирске полтора миллиона уже человек, почти в 2 раза больше, чем в начале 90-х, зато вся округа обезлюдена. То же самое касается Воронежа и Липецка. Для решения этой проблемы нужны и другие подходы к городской среде, и совершенно другая инфраструктурная система. У нас идут споры, делать или нет скоростную дорогу Москва-Санкт-Петербург. Но и так тут потоки огромные. А вот суть проекта Москва-Казань была в том, что это – возможность подъема российской глубинки, помимо того, что это другая модель движения пассажирских грузов, в смысле пассажиров и грузов, разделённые полосы, плюс в перспективе выход на так называемый большой евразийский проект. Ещё в советское время проектировалась скоростная дорога как раз на юг, в Сочи и даже ближе к Крыму.

Когда мы сравниваем Россию с Индонезией или другими странами, чтобы устойчиво выйти на пятое место в мире или даже выше, фактически у нас должна быть не только консолидация внутри страны, а консолидация постсоветского пространства вместе с Украиной, Узбекистаном, где почти 30 миллионов человек, высокие темпы роста и диверсифицированная экономика, Казахстаном и другими. Тогда мы получаем экономику, где примерно 260-270 миллионов человек. И вот в этой экономика, где все будут развиваться быстрее, будет огромным импульсом для России. Нам надо переосмыслить не просто ЕврАзЭс, но и СНГ. И в этой связи мы можем быть действительно драйвером собственного развития в другом пространственном измерении. Надо, чтобы мы опять прирастали Сибирью, а не Москвой и Питером. И тогда мы совершенно по-другому повернули бы себя лицом к Востоку. Если мы сами в Сибирь не идём, то, как мы получим восточный вектор с Китаем, Ираном и другими странами? Так что на самом деле вопрос устойчивых, высоких в долгосрочном плане темпов роста – это вопрос совершенно другой конструкции, консолидирующей.

Мы, экономисты, действительно зациклились: эмиссия, процентные ставки, темпы роста ВВП. Экономическая модель и социальная модель – это вопрос ценностей. И пока мы не найдём баланса между эффективностью и тем, чтобы была справедливость (а справедливость имеет много измерений, это не только богатство и бедность). У нас большинство населения и не бедное, и не богатое, оно малообеспеченное. Кто-то, конечно, наверное, поднимается и наверх, и в Лондон. Но всё-таки основная часть – малообеспеченные. Та же КДР ставила задачей к 20-му году задачу сделать 40% населения средним классом. Мы её решить не можем сейчас, но эта задача есть. И к среднему классу должны относиться не только те, кто работает в финансовой сфере, а те, кто занят интеллектуальным и производительным трудом.

Анатолий Вишневский: «Больше половины отводится на борьбу с раком, и лишь в пределах 5% — на сердечно-сосудистые болезни»

Анатолий Вишневский,
директор Института демографии НИУ ВШЭ

Насколько национальные проекты, затрагивающие демографию, соответствуют приоритетам и целям, определенным как в указах президента, так и общим замыслам всей системы национальных проектов? Я сейчас не говорю о достижимости целей, это другой вопрос. Я просто хочу сказать о том, как они соответствуют целям.

Вот, в свое время, еще в 2006 году, выступая с президентским посланием, Путин говорил о самой острой проблеме современной России – о демографии. И сказал, что для решения этой проблемы необходимо следующее: первое – снижение смертности, второе – эффективная миграционная политика, третье – повышение рождаемости. Я думаю, что акценты были расставлены, приоритеты были определены совершенно верно. Но в последующей политической реальности и в национальных проектах они смещены. И на первое место вышла рождаемость, в отношении которой всякого рода даются обещания, которые не сбываются, и которой придается очень большое значение. По этому поводу я хочу сказать, что рождаемость в России, хотя она и ниже чем хотелось бы, но она не ниже, чем в других странах. Россия не самая высокая, но она находится в верхней половине списка. То есть рождаемость, в частности, в 2017 году, приличная.

Рассчитывать на то, что мы перепрыгнем всех, и будет у нас рождаемость выше Швеции, Франции и так далее, притом что даже если она будет выше, она не будет такой, как нужно для того, чтобы население не убывало, мне кажется, не нужно.

Гораздо хуже дело обстоит со смертностью. Отчасти Абел Гезевич говорил об этом, и положение действительно очень плохое. В 2014 году Путин объявил, что Россия вошла в число стран с низкой смертностью. Это была правда, но не вся правда. Потому что она вошла действительно в этот список, заняв в нем 53 место. Не знаю, должна ли Россия этим гордиться или нет? Скорее, все-таки нет. Еще интересно то, что этот рейтинг, который составило агентство Bloomberg, содержал разные параметры, кроме ожидаемой продолжительности жизни. В частности, там был рейтинг по доле затрат на здравоохранение в ВВП. Так вот эта доля у нас лучше и место в списке выше, чем показатель по смертности. То есть, получается, что наши затраты еще недостаточно эффективно используются.

И хотя сейчас наметились некоторые положительные тенденции: мы, наконец, буквально 3-4 года назад впервые превысили уровень 1965 года по продолжительности жизни населения России, но все-таки нам еще очень далеко, особенно по продолжительности жизни мужчин, до показателей очень многих стран, во всяком случае, развитых, а отчасти и некоторых развивающихся.

И здесь опять возникает вопрос о приоритетах, поскольку вообще-то эти демографические цели размазаны между несколькими проектами. В частности, они разделены между национальным проектом «Демография» и национальным проектом «Здравоохранение». Причем не очень понятно, почему одно отнесено к одному проекту, а другое к другому. Есть еще и проблема использования финансирования. Я согласен, что оно недостаточное, но какое есть, и его надо использовать правильно.

Если посмотреть на распределение финансирования национального проекта «Здравоохранение», то, с моей точки зрения, он вызывает очень большие вопросы. Не в том смысле, что я хочу рекомендовать Минздраву, как им тратить деньги, это не мое дело. Но я говорю сейчас о соответствии обозначенной цели. Если обозначена цель – повышение ожидаемой продолжительности жизни до 78–80 лет, то должны быть в рамках данного проекта такие меры, которые этому способствуют. Если посмотреть на приоритеты национального проекта «Здравоохранения», то 56 процентов (или что-то в этом роде, в общем, больше половины) расходуется на борьбу с онкологическими заболеваниями. Между тем, с точки зрения достижения целей, то есть роста продолжительности жизни до 78–80 лет, это никакого вклада не даст, потому что смертность от онкологических заболеваний – это смертность, в основном, пожилых людей. А то, что тормозит и определяет наше отставание от других стран – это высокая смертность людей в среднем возрасте и не от онкологических заболеваний, а от болезней системы кровообращения и так называемых внешних причин. Здесь на борьбу с сердечно-сосудистыми заболеваниями определено 4 или 5 процентов, а там 56 процентов. И это трудно объяснить с точки зрения целей проекта. И я повторяю, что я не собираюсь учить Минздрав, как ему тратить деньги. Здесь просто вопрос о приоритетах с точки зрения достижения обозначенной цели. Так вот, затраты на борьбу с сердечно-сосудистыми заболеваниями (которые сейчас – главный тормоз роста продолжительности жизни) в 13 раз меньше, чем на борьбу с раком.

А второй блок причин: вообще не упоминаются внешние причины, то есть причины, связанные не с болезнями, а со всякого рода травмами, убийствами, самоубийствами и так далее. Я даже не знаю почему. Может быть, это рассматривается как проект Минздрава, а Минздрав за это не отвечает.

Единственное упоминание об этом есть в проекте, посвященном дорогам, и там только речь идет о дорожно-транспортных происшествиях. Но надо сказать, что дорожно-транспортное происшествие – это, конечно, важная причина, но, например, у нас за 2010–2016 годы от всех дорожных происшествий (не только дорожно-транспортных, автомобильных, но и железнодорожных, и авиационных) погибло 193 тысячи человек, а только от самоубийств – 198 тысяч, но, например, самоубийства ни в одном проекте не упоминаются.

Третий, ключевой демографический процесс вообще не отражен в системе национальных проектов. Мы не можем рассчитывать на то, что обойдемся без миграции. И никто на это, честно говоря, не рассчитывает. То есть, все сейчас этот вопрос обсуждают, но проекта специального нет. И поэтому все представления о миграции очень рудиментарные. То, что нуждается и в обсуждении, и в финансировании, вообще в систему национальных проектов не попало. Кстати сказать, сейчас все-таки идет определенная работа по совершенствованию национальных проектов. Там есть определенные процедуры, которые предполагают внесение определенных изменений по ходу их исполнения. Но пока, мне кажется, что с точки зрения определения приоритетов здесь все не очень хорошо.

По прогнозу Росстата о численности населения России, естественная убыль населения, которая предполагается положительной, на самом деле будет, скорее всего, отрицательной. И только миграция может хоть как-то спасти Россию от сокращения численности населения. Желательно, чтобы население росло. Но это все тоже не отражено в целом в системе национальных проектов.

Владимир Иванов: «В России наука отнесена к сфере услуг»

Владимир Иванов, 
заместителю президента РАН, член-корреспондент РАН

У нас недавно что закончилось общее собрание, на котором обсуждался вопрос, как дальше будет у нас развиваться наука. Если говорить, как мы видим себе проблему, она заключается в том, что сегодня наука по сути не является приоритетом.

Вот, давайте посмотрим. Мы говорим про инвестиции, мы говорим про экономику, мы говорим про производство. Вопрос: на чем мы это будем делать? Где мы возьмем новые технологии? Где мы возьмем новое образование? Из фундаментальной науки есть всего два выхода: первый – это в образование, а второй – в технологии. То есть, пока мы не решим проблему нашей фундаментальной науки, все остальное будет очень хорошо, очень здорово, но жить мы всегда будем за счет тех зарубежных технологических поставок, которые нам сделают, и другого выхода здесь не будет.

Второй момент. Вот, Абел Гезевич сказал о падении нефти. Вопрос: а почему она падает? Очень просто: потому что ее меньше надо будет на бензин. Почему на бензин меньше надо? Потому что есть новые технологии, которые позволяют сократить его потребление. Вот и весь ответ на вопрос. Наши зарубежные партнеры такие технологии имеют, поэтому и падает цена. Вот и весь простой вопрос.

Дальше. Финансирование науки. В 2012 году было принят указ президента, по которому доля науки в структуре ВВП должна составить к 2015 году 1,77%. С той поры ничего не изменилось: как было 1,12%, так и осталось. А что это дает? Тем же указом было написано, что необходимо создать 20 миллионов высокотехнологичных рабочих мест. У нас фундаментальной науки нет, новой технологии нет. Откуда возьмутся новые высокотехнологичные рабочие места? Их тоже нет. А раз нет высокотехнологичных рабочих мест, значит, нет зарплат, нет отчислений в бюджет, в тот же самый Пенсионный фонд. Вот мы и пришли к пенсионной реформе.

Я возвращаюсь все к тому же: для того, чтобы нам сейчас хоть как-то исправить ситуацию, хоть как-то удержать, считались три различных сценария. По оценкам, необходимо увеличение финансирования фундаментальной науки с 0,15 процента ВВП до 0,4–0,5 процента ВВП. Это только для фундаментальной науки.

Дальше. Система целеполагания. Мы сейчас, к сожалению, не имеем четкой, сбалансированной системы целеполагания. Мы, вообще говоря, не знаем, что хотим. Вот приняли в 2016 году стратегию научно-технологического развития. До сих пор нет целевых показателей. Времени прошло два с лишним года. Для справки: атомную бомбу сделали за четыре года от нуля под ключ. А мы до сих пор бумаги пишем, даже написать не можем.

Поэтому в чем основная проблема, как мы ее видим? Политически задача поставлена абсолютно четко, но как только мы доходим до исполнительской воли, начинается беда. У нас сейчас есть стратегия научно-технологического развития. У нас есть НТИ, у нас есть фонды, у нас есть ФОИВ и есть еще госкорпорации. И все они получают деньги на фундаментальную науку – ситуация не сбалансирована, единой программы нет. Вот только сейчас её Академия разработала – долго мы за это бились, но, наконец, вышли на финишную стадию. Но координации научной работы нет. То же самое – по прикладным исследованиям, то же самое – по промышленности.

И еще, самое интересное. У нас наука отнесена к сфере услуг! Теперь у меня простой вопрос ко всем присутствующим, здесь все ученые. Какую и кому услугу оказывает физик-теоретик? Простите, это же пишет Высшая школа экономики, Академия народного хозяйства на этом настаивает, что это услуга. Непонятно. Во всем мире наука – ведущая производительная сила.

Поэтому до той поры, пока мы не признаем науку ведущей производительной силой, до той поры, пока мы не сделаем систему управления координирующую, трудно предположить, что национальные проекты будут решены. Есть еще одна проблема – в национальных проектах нет науки. В явном виде она присутствует в проекте «Наука», а в неявном присутствует в проекте по экологии, в проекте по медицине. А все остальные проекты – без науки. А раз это так, то мы в лучшем случае за эти деньги сможем сохраниться на сегодняшнем уровне.

1...135136137...183Страница 136 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"