Нельзя надеяться только на бюджет

Яков Миркин,
заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН, член Правления ВЭО России, д. э. н., профессор

Мы создали очень странную экономику, где рост основан на бюджете. То есть бюджет должен покрыть социалку, оборону, резервирование через бюджетные правила и еще дать рост. Бюджет не резиновый, заранее известно, что так не получится, значит, мы обречены на низкие темпы роста. В этом году у нас будет, по прогнозам МВФ, 166-е место в мире по темпам роста. Если это так, то, наверное, если нам нужен рост, то должна быть другая модель экономики, где экономические инструменты и административные инструменты должны стимулировать рост. Вместо очень странной экономики наказаний, которая у нас сложилась, должна быть экономика стимулов.

Для этого должна быть применена целая мозаика инструментов: более доступный кредит, более низкий процент, валютный курс, который стимулирует экономический рост, резкое снижение регулятивного бремени, снижение налогового бремени, появление очень сильных налоговых стимулов для модернизации, роста экономической активности, при снижении административных издержек и максимуме стимулов для прямых иностранных инвестиций, при диверсификации источников роста за счет ускоренной амортизации, за счет тех внутренних финансовых ресурсов, которые есть у корпораций.

По мере разгона экономики, при переходе на темпы роста выше 3%, нам в значительной мере легче будет решать вопросы с прямыми иностранными инвестициями. Это надо делать достаточно быстро и делать именно в мозаике мер, не выдергивая ни одну из них, потому что следующий год и, может быть, и последующий могут быть очень сложными. Кроме того, внешнее окружение для России не только в части санкций, но и в части цен на нефть, финансовых рынков, проблемы долгов и так далее очень сейсмично.

При переходе экономики к более быстрым темпам роста гораздо легче решить те проблемы, которые сегодня решить нельзя. Это относится к разгосударствлению, к началу демонополизации, к становлению институтов. На скорости можно ставить задачи и решать те проблемы, о которых сегодня можно говорить, и можно ждать еще четверть века независимого суда, но эти проблемы в этой старческой экономике решить нельзя.

На финансовом рынке это называется «перевернуть позицию» — точно так же нам нужно перевернуть модель экономики, потому что та модель, которая на сегодня сложилась, еще раз повторюсь — модель роста через бюджет, крупные национальные проекты, максимум концентрации средств и ресурсов в столице, зависимость регионов, прежде всего, от федеральных денег, — это тупиковая и не инновационная модель. Это мы видим каждый год, когда, по известной статистике, на душу населения производится вычислительной техники чуть больше, чем на 4 доллара.

Проблема внутренних цен

Александр Широв,
заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, член Правления ВЭО России, д. э. н., профессор

Про то, кто виноват, действительно, очень много сказано. Гораздо меньше говорится о том, что нужно делать. Главная проблема, на мой взгляд, состоит в том, что мы упустили вопрос того, что текущие меры регулярной экономической политики —денежно-кредитные, налоговые, бюджетные и так далее — не соответствуют тем задачам экономического развития, которые мы перед собой поставили. Более того, они входят в диссонанс со всеми теми мерами, которые сейчас реализуются. Я, прежде всего, имею в виду национальные проекты.

Соответственно, прежде всего нужно донастроить регулярную экономическую политику так, чтобы она, наконец, стала вместе с теми действиями, которые сейчас предпринимает государство, реально воздействовать на экономическую динамику. Ключевой вопрос текущей регулярной экономической политики — это проблема внутренних цен. Ситуация с ценообразованием на первичные виды продукции сейчас нетерпима. Мы попали в треугольник, который определяется параметрами бюджетного правила, механизмами курсообразования по принципам надбавки, то есть экспортного паритета, и механизмами инфляционного таргетирования. Все эти три механизма по отдельности вроде бы правильные и разумные и имеют обоснование, но все вместе они работают на опережающий рост первичных издержек по отношению к ценам на конечную продукцию.

Они привели к тому, что инфляция цен производителей носит уже двухзначные цифры — больше 10%. И это все приводит к тому, что государство вынуждено и денежно-кредитную политику выстраивать таким образом, чтобы сдерживать рост цен, и таким образом сдерживает экономический рост. Поэтому нужно себе отдать отчет в том, что дальнейший опережающий рост цен на целевые ресурсы невозможен, что та конфигурация бюджетного правила, которая существует, должна быть смягчена. Никто не говорит про его отмену, но смягчение необходимо. И в целом нужно задуматься о том, как должно быть устроено внутреннее ценообразование на продукцию — прежде всего, имеется в виду топливно-энергетический комплекс, металлургия, химия, сельское хозяйство и так далее.

Второй момент — это, безусловно, сами национальные проекты. Как мы знаем, их 12 плюс национальный план по развитию магистральной инфраструктуры. По-видимому, этого недостаточно, потому что эти проекты, с одной стороны, не затрагивают базовые сектора российской экономики и, соответственно, мы получаем экономику, в которой какие-то каналы финансирования выстроены, но в целом на конкурентоспособность базовых секторов экономики это не влияет.

С другой стороны, мы сделали глубокий анализ всех направлений затрат в рамках национальных проектов. Так вот, из него выходит, что, к сожалению, проекты еще очень сырые. Они не имеют реального наполнения. По сути, в трехлетнем бюджете до 2020 года более триллиона средств не распределены, они зарезервированы. Это означает, что в следующем году мы от этих национальных проектов, скорее всего, мало чего получим. И тот спад темпов экономического роста, там, 1,3%, которые получаются у большинства экономических групп, которые занимаются расчетами, в том числе у нас, они как раз и свидетельствуют о том, что, с одной стороны, мы вроде бы сформировали вот эти национальные проекты, а с другой стороны, наполнения реального нет, и все те меры экономической политики, которые мы принимаем, давят экономическую динамику дальше. В итоге следующий год получается хуже текущего. А сможем ли мы в 20 году с этих низких темпов пойти дальше, совершенно не понятно.

Целеполагание – главная проблема

Руслан Гринберг,
научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, вице-президент ВЭО России

Целеполагание — главная проблема страны. Целеполагание сейчас — это сохранение статус-кво. И в этом смысле власть себя ведет правильно. Какие альтернативы? Почему нужно слушать кого-то из нас? Власть отдает себе отчет в том, в каком состоянии находится экономика. Мы не можем конкурировать с Китаем по потребительским товарам, с Европой — по инвестиционным товарам. В этой ситуации — либо рисковать, либо копить. Тем более приятно копить, когда ты можешь знать, куда эти деньги потратишь, ведь доля секретных статей бюджета возрастает — сейчас она, если не ошибаюсь, до 25% доходит. Сменяемость власти не грозит. И поэтому происходит то, что происходит.

Бюджет тянет экономику вниз

Абел Аганбегян,
академик РАН

Бюджет — это существенный тормоз экономики, так как в бюджете 40% налогов — это нефть, и так как цены на нефть снижаются в долгосрочной перспективе, и они ниже, чем в 2008 году, то бюджет у нас сокращается больше, чем сокращается ВВП, и тянет вниз нашу экономику, к сожалению. Второе обстоятельство: все статьи в бюджете, которые вызывают рост, в последние годы, до 2018 года, не росли. Росли статьи, которые не вызывают экономический рост, поэтому бюджет дважды влияет на снижение.

Ни одна наша проблема, экономическая, социальная, не может быть решена без экономического роста. По-моему, мы в этом тезисе едины. Если мы хотим, чтобы наша страна перешла к значимому экономическому росту, надо начать с первичных источников этого роста. Экономический рост имеет два первичных источника: инвестиции в основной капитал и вложения в человеческий капитал, а более конкретно — в сферу, которая называется «экономика знаний», поскольку именно она вносит в человеческий капитал основную часть, связанную со знаниями, опытом, умением и так далее. Поэтому, если мы хотим перейти к экономическому росту, нам нужно перейти к форсированному росту инвестиций этих и вложений.

Поэтому возникают два вопроса: где взять для этого деньги и куда эффективнее вкладывать? Потому что можно вложить и не получить отдачу. Не буду на эти вопросы отвечать подробно, но даже если мы начнем увеличивать инвестиции и вложения в человеческий капитал по 8–10% в год (потому что по 4% нельзя после длительной стагнации — очень трудно начать экономический рост, нужен сильный толчок для начала), дальше дело пойдет. Но нужно вначале все-таки разогнать инвестиции и вложения в человеческий капитал.

Кроме того, само по себе это не дает эффективного экономического роста по той причине, что нужны условия для этого экономического роста, стимулы. У нас везде тормоза, а не стимулы. Если вы хотите обновить фонды, нужно дать налоговые паузы для этого обновления. Если вы хотите, чтобы дешевле строили, нужно дать льготы тому, кто дешево строит. Если вы хотите иметь инвестиции, нужно освободить прибыль от налогов в той части, откуда берутся инвестиции. Тогда они будут больше инвестировать. То есть стимулы — первое.

Второе, надо снять препятствия с экономического роста. Эти препятствия связаны с тем, что у нас условий нет для этого роста. Ведь мы за 27 лет новой России не увеличили валовой внутренний продукт по сравнению с 1989 годом практически. Объем промышленности сократился, сельское хозяйство примерно на том же уровне. Выросли только услуги — торговые, финансовые и некоторые другие. Почему мы не выросли? Единственная страна, которая стояла на месте. Все-таки 27 лет — это не шутка с точки зрения этих показателей. Потому что у нас нет механизма роста. Мы не создали эффективный механизм роста рыночный, у нас нет рынка капитала внутри страны, у нас нет конкурентных стимулов и среды, и так далее.

У нас нет нацеленности на рост внутри страны с точки зрения условий для бизнеса. И у нас — масса препятствий. Посмотрите, вся наша система – территориальная. Все деньги — в Москве, в Ленинграде, все налоги здесь. Применяется худшая из изобретенных финансовых систем — дотационность. Если вы хотите погубить какую-нибудь организацию, посадите ее на дотацию, это известно. Поэтому мы нуждаемся в структурных реформах.

У нас нет внерыночных фондов длинных денег, сколь-нибудь существенного. У нас нет инвестиций внутри банковского сектора. Инвестиционный кредит отечественных банков — 650 миллиардов в 2017 году. А инвестиции иностранных банков, которые находятся в России, которые в 7 раз меньше имеют фонды — 655, а в итоге получается всего миллиард 300 из 92 триллионов всех активов.

Ни в одной стране такого безобразия нет, что банки фактически не участвуют в инвестициях.

Надежды на то, что мы слезем с нефтяной иглы, не оправдались

Василий Богоявленский,
заместитель директора Института проблем нефти и газа РАН, член- корреспондент РАН, д.т.н.

75% жидких углеводородов мы поставляем на экспорт, 25 потребляем. По газу больше — 70 потребляем, 30 продаем. В советское время 30% продавали нефти. То есть мы абсолютно работаем на Запад. Надежды на то, что мы слезаем с нефтяной иглы не оправдались. Снижение доли экспорта углеводородов, может быть, за счет вооружения, сельского хозяйства не оправдывается. У нас — прямая зависимость от цены на углеводороды. С импортозамещением дела обстоят в нашей отрасли пока плохо. Я побывал на большинстве платформ, установок. Чисто визуальный анализ говорит о том, что примерно 80% оборудования — зарубежного производства.

 

Нужно выйти на системное стратегическое управление

Андрей Клепач,
заместитель председателя (главный экономист) Внешэкономбанка

Финансовые возможности для инвестиций у нашего бизнеса значительно выше, чем та динамика инвестиций, которую мы наблюдаем. Это проявляется и в высоком уровне дивидендных выплат, это проявляется и в оттоке капитала, который у нас снижался в позапрошлом году, а в этом, по данным на октябрь, уже 59 млрд долларов утекло.

С одной стороны, и опросы показывают это, необходима определенность правил, определенность стратегии государства. С другой, я думаю, что для малого и среднего бизнеса все-таки имело бы смысл снизить налоги даже те, которые есть, как для высокотехнологичных секторов. У нас сохранились льготы по социальным выплатам для фирм, занимающихся программным обеспечением, но мы практически институционально не выделили конструкторскую и проектную деятельность, и для нее такого рода льгот нет, кроме тех, кто находится в особых зонах или в ТОРах, но там набор льгот иной. Я думаю, что у нас тема даже налоговых стимулов и налоговых льгот не исчерпана.

Понятно, что смелость бизнеса или его склонность к инвестированию внутри страны — это комплексная проблема, в том числе связанная с силовыми структурами. Если я правильно помню, в позапрошлом году была создана комиссия, чтобы обсуждать с крупным бизнесом вопросы взаимодействия с силовыми структурами, но она за это время ни разу не собиралась, хотя эта тема и на уровне крупного бизнеса, и особенно на уровне регионального бизнеса остается важной. Вопрос контроля за тем, чтобы деньги не разворовывали, безусловно, важный, но он не может быть самодовлеющим и не должен подавлять предпринимательскую и бизнес-активность. А сейчас у нас контроль и производственные результаты.

Мы многократно обсуждали разные способы создания длинных денег, повышение доступности капитала. Но деньги длиннее не стали, а доступность резко снизилась. Это видно и по опросам, по уровню процентных ставок. При этом вся регуляционная деятельность, связанная с нормами, формированием резервов и для частных пенсионных фондов, и для банков, фактически нацелена только на расчистку и пенсионной системы частной, и банков, а не на стимулирование бизнеса. В этой связи надо все-таки предпринимать шаги, противоположные даже в рамках той процентной ставки, которая есть в ЦБ, хотя я согласен с теми, кто выступает за ее снижение. Может быть, более важно не столько ее снижение, сколько изменение норм надзора.

Другой аспект — нам надо серьезно поддержать квазифинансовую банковскую систему, представленную институтами развития. У того же Внешэкономбанка не только ограниченные средства, но они дороже, чем у любого коммерческого банка, потому что нет пассивов в виде средств населения, а доступность к мировым рынкам в условиях санкций оборвана. Нужно идти на использование тех избыточных государственных сбережений, которые у нас есть. Фонд национального благосостояния по факту сейчас уже где-то 7,7% ВВП. Часть этих ресурсов, а это 700 с лишним миллиардов, можно было бы использовать через институты развития по низкой ставке. Если на входе это будет 2, даже 3%, то на выходе — ставка, сопоставимая с инфляцией и выше, которая могла бы использоваться для финансирования действительно приоритетных инвестиционных проектов, поддержки ВПК, диверсификации.

Если мы собираемся финансировать модернизацию здравоохранения, образования, науки, транспортной инфраструктуры, то те расходы, которые сейчас заложены на трехлетку в бюджет, нужно как минимум увеличивать на 1,5%, а в перспективе и до 2%. Это означает, что от профицитного бюджета мы должны переходить к дефицитному бюджету и существенно менять бюджетное правило. Это нельзя сделать сразу, потому что даже под те средства, которые сейчас заложены в проекты, надо подготовить нормативную базу, правила выделения средств, конкурсы. Реально это заработает с конца следующего года. Поэтому модификация бюджетного правила — это задача среднесрочная, а не сиюминутная. Быстро руль перекладывать нельзя.

Мы очень сильно, чуть ли не принудительно пытаемся ограничить потребление, доходы населения. Это не только результат падения цен на нефть, это результат и тех ограничений, которые были по пенсиям, по зарплатам бюджетников на следующий год, поскольку индексация 1 октября означает реальное падение доходов всей бюджетной сферы. Нужно менять правила индексации не только количественно, но нужно выработать некоторые новые правила и приоритеты. У нас в этом смысле в лучшем случае есть идея сохранить соотношения к средней зарплате по регионам.

Причем даже здесь заложены такие ошибки, как выравнивание младшего и среднего медицинского персонала, чего не было никогда и нет ни в одной стране (разница обычно порядка 40%), но даже здесь корректировки не произошло, не решились на это. Нужно делать хотя бы в перспективе ориентиры по заработной плате в научном секторе, врачам, учителям, сопоставимые с зарплатой, которую получают в европейских странах, иначе мы получим через некоторое время такое же бегство интеллектуального капитала, которое пережила Украина, балтийские страны. (Если брать страны Балтии, там и средний доход выше, чем у нас, но и отток образованного населения на порядок выше.)

В этой связи идея поднималась раньше, но никаких шагов пока не сделано, о едином социальном стандарте, который регионы могут видоизменять, но тем не менее должно быть, по сути дела, экономически обеспеченное единое пространство и здоровья, и воспитания, обучения. Не должны существовать огромные разрывы — в 1,5–2 раза, а то и больше — в соседних регионах.

Еще один момент, о котором у нас не модно говорить. С большим трудом в свое время шел закон о стратегическом планировании, но система долгосрочного стратегического управления у нас так и не сложилась. Это отторгается нашим управлением, которое построено на решении точечных оперативных задач. Нам, хотим мы или нет, чтобы быть конкурентоспособными, нужно выйти на системное стратегическое управление. Это даст, по примеру Китая, да по примеру и Советского Союза, и других стран, серьезные возможности для роста даже с теми ресурсами, которые у нас есть.

Нужна общая идея, некий мегапроект

Александр Некипелов,
академик РАН, директор Московской школы экономики МГУ им. М. В. Ломоносова, вице-президент ВЭО России

Я в свое время подсчитал официальные данные по нашему платежному балансу за 2000–2015 годы. Актив текущих статей суммарный за эти 16 лет составил 960 миллиардов долларов. К настоящему времени это больше триллиона долларов. Простой расчет показал, что каждый год мы, это и частный бизнес, и государство — его вклад в формирование резервов, недоиспользовали порядка 60 миллиардов долларов в год. Это понятно: хорошо известно, что у нас достаточно приличные данные по сбережениям и крайне слабоватенькие — по инвестициям. То есть у нас значительная часть сбережений идет на финансирование актива торговли с остальным миром.

Конечно, изменения, по-моему, должны быть достаточно существенные. Только в экономической политике я бы достаточно осторожно подходил к вопросам денежной эмиссии. Это не означает, что она не может оказаться целесообразной. Но важно воздерживаться от упрощенных утверждений, ссылок на уровень монетизации экономики, потому что, во-первых, она все-таки потихонечку растет. А во-вторых, в современных условиях наблюдается структурный профицит ликвидности, и экономические агенты реального сектора экономики не инвестируют часть имеющихся у них средств. И кстати, действуют достаточно рационально. И банки пользуются теми возможностями, коммерческими, я имею в виду, которые им предоставил Центральный банк для хранения части ресурсов, которые у них есть на счетах в этом Центральном банке.

Я придаю очень большое значение тому факту, что мы фактически отказались от регулирования потоков по капитальным статьям платежного баланса и тем самым сделали крайне уязвимой нашу экономику к внешним шокам. Что особенно странно в условиях нынешней политической ситуации. Нас все время призывают не обращать внимания на валютный курс, ориентироваться на внутренние цены и покупательную способность рубля. Но как могут не обращать внимания на это наши предприятия реального сектора, у которых пусть связи с внешним миром и ограничились, но остаются достаточно серьезными? Поэтому, мне кажется, изменения в этой области назрели.

И последнее, это, с моей точки зрения, нужна некая общая идея, некий мегапроект, который на несколько десятилетий создал вектор развития.

Мы до сих пор не можем разработать стратегию долгосрочного развития

Елена Ленчук,
директор Института экономики РАН, д.э.н., профессор

Я хочу всех поздравить, мы — хорошие прогнозисты. Потому что в феврале 2018 года мы говорили о том, что можно ожидать от 18 года. И фактически все, что мы говорили, сбылось. Никаких серьезных предпосылок для экономического роста не создано. И мы, в общем, сегодня находимся приблизительно в той же ситуации.

Тем не менее хочу сказать о майском указе, он большой, там поставлены достаточно амбициозные задачи на новый политический цикл, связанные с повышением качества жизни и с научно-технологическим прорывом. И обозначен ряд амбициозных показателей, которые предполагается решать в рамках национальных проектов. Сегодня эйфория о том, что достичь их в рамках национальных проектов, начинает развеиваться, потому что они все направлены больше на социальную сферу.

Для реальной экономики таких проектов, в общем-то, практически не создано. А темпы роста и предпосылки для экономического роста формируются именно в материальном производстве в реальной экономике.

Важно, как мне кажется, подчеркнуть, что у нас отсутствует целеполагание того, что мы хотим сделать, какую модель мы хотим построить и какие структурно-технологические преобразования нам нужны. Такое впечатление, что в стране интеллектуальный кризис и мы до сих пор не можем разработать долгосрочную стратегию социально-экономического развития. Уже все сроки прошли, но ничего нам пока не представлено со стороны правительства.

И это создает сложности и для частного бизнеса, прежде всего, когда мы говорим, что он не инвестирует, но ему нужны какие-то стратегические ориентиры. Мне кажется, что вопрос стратегического планирования, управления имеет очень большое значение. И именно выстраивание такой цепочки могло бы дать толчок и понимание тому, в каком направлении нам надо двигаться для того, чтобы обеспечивать экономический рост.

Слабый валютный курс подмывает инвестиционную базу

Михаил Ершов,
Главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов профессор Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н., член Президиума ВЭО России

ЦБ сам признает, мы понимаем, что рост НДС, скорее всего, будет сопряжен с ростом цен, а это, говорят они, вероятнее всего, вызовет у ЦБ необходимость повысить ставки вновь. Значит, нынешняя ставка только вследствие мер по НДС будет еще раз повышаться. Значит, мы, с одной стороны, имеем рост налога как бремя для экономического роста, а с другой — рост ставок как еще бремя для экономического роста. Это не согласуется с задачами, ставящимися президентом, об ускорении нашего роста.

Что касается инфляции. Абсолютный уровень цен с 2014 года, когда у нас рубль провалился, был 30 – стал 60, цены в среднем выросли по некоторым позициям почти в два раза. То есть тот товар, который был в 14 году на уровне, там, 100 рублей, стал стоить почти 200. Это фактор, скорее, едва ли стимулирует меня как покупателя. Даже если у этой цены динамика замедлилась, сам уровень абсолютный остается почти недосягаемым. Мы знаем, что санкции, скорее, не повлияют на укрепление рубля, а будут способствовать его удешевлению.

Мы знаем, что слабый валютный курс — это фактор, подмывающий инвестиционную базу как у бизнеса, так и у физических лиц, у сектора домашних хозяйств, потому что спрос будет сжиматься. Чем дешевле рубль, тем меньше мой спрос. Все эти факторы являются важнейшим ограничителем внутреннего спроса, а это важнейший механизм, который способствовал бы экономическому росту.

У нас не создана обеспечивающая сельское хозяйство промышленность

Александр Петриков,
директор Всероссийского института аграрных проблем и информатики им. А А. Никонова, академик РАН, член Президиума ВЭО России

Аграрная отрасль является островком относительного благополучия. Явно мы видим, что все-таки прорыв в сельском хозяйстве есть. Вот в чем секрет этого: мы делали в аграрной политике нечто противоположное тому, что делали в экономической политике в целом. Мы воспользовались тем, что нам доверили строить самостоятельно аграрную политику. Во-первых, у нас с 2004 года доступ к дешевым деньгам, действует система льготного и краткосрочного инвестиционного кредитования. Второе, у нас создана в отрасли задолго до принятия закона система стратегического планирования и управления — госпрограмма у нас работает с 2008 года, которая выстроена не только на федеральном уровне, но сопряжена с субъектами Российской Федерации, разлагается на госпрограммы соответствующих субъектов и где-то даже доходит до районов и отдельных предприятий. Третье, у нас создана система рыночной конкуренции в аграрном секторе. Мы недавно провели сельхозперепись, в 2016 году, первая была в 2006-м. Так вот, за межпереписной период у нас численность сельхозорганизаций уменьшилась с 59 тысяч до 36 тысяч, минус 23 тысячи сельхозорганизаций. Из 284 тысяч фермеров осталось 174 тысячи, минус 110 тысяч фермерских хозяйств. Выживают сильнейшие. Правда, это имеет большие социальные издержки. И наконец, четвертое, у нас созданы институты развития в сельском хозяйстве. У нас специальный Россельхозбанк, у нас Росагролизинг, при всех его проблемах. У нас до последнего времени была Россельхозакадемия, отдельная, которая худо-бедно пыталась заниматься инновациями в сельском хозяйстве.

Но если говорить о потенциале, то у нас очень много проблем. Первая проблема — экономический рост в сельском хозяйстве сосредоточен примерно в 20–25% сельхозпроизводителей. Второе, у нас не созданы обеспечивающая сельское хозяйство промышленность, сельзхозмашиностроение, производство, например, пестицидов и так далее. У нас микробиологическая промышленность погибла. У нас не созданы собственные научно-технологические базы. И четвертое, у нас наметились осложнения социальные, старение сельского населения и рост занятых в предпенсионном, пенсионном возрасте. Вот над этими задачами нам надо и работать.

Я бы так сформулировал ближайший лозунг на среднесрочную перспективу в сельском хозяйстве: перейти от политики роста в сельском хозяйстве к политике обеспечения качества этого роста, ликвидация вот тех диспропорций, о которых я сказал.

Мы можем сломать всю структурную повестку

Никита Масленников,
руководитель направления «Финансы и экономика» Института современного развития

То, что, мне кажется, совершенно ясно: у нас возникли существенные риски разрыва логики экономической политики. Можно всегда спорить, правильно ли были запущены в 2014 году таргетирование инфляции и плавающий курс. Но затем он плавно перерос, естественно, в бюджетную консолидацию, она дает сразу зоны неэффективности государственных расходов, а это, как любит выражаться наш главнокомандующий, — адреса, пароли, явки структурных реформ.

Сформировалась, в принципе, некая структурная повестка: долю государства надо чуть-чуть снижать, конкуренцию широко и везде, где только возможно, вводить, человеческий капитал, естественно, укреплять, проводить структурные маневры в госрасходах и так далее и тому подобное. И где-то в середине года, после того как раздался мощный такой, опять зажигающий призыв по национальным проектам, все это встало. И здесь то, что мы можем сломать всю структурную повестку, для меня, например, четко прослеживается в судьбе так называемой пенсионной реформы. Возраст повысили, но, извините, пенсионный капитал запустить как-то забыли. И поэтому сегодняшние сетования по поводу долгосрочных инвестиций, длинных денег (а пенсионная модель, в принципе, может давать эффект за 5–7 лет примерно в размере дополнительно 12 триллионов рублей), это все осталось даже без обсуждения правительства в кабинете.

Вот это — ресурс роста, он отсутствует. Вот это вот разлом логики экономической политики в целом, то есть всей вот этой синергии монетарной, налоговой, бюджетной и, собственно, структурных реформ, вот это главный риск следующего года.

Зацикленность на таргетировании инфляции не обоснована практически

Михаил Головнин,
первый заместитель директора Института экономики РАН, член-корреспондент РАН

У ЦБ проявляется зацикленность на таргетировании инфляции при том, что она не обоснована практически. Есть много центробанков с режимом инфляционного таргетирования в странах с формирующимися рынками, которые регулируют валютный курс. Между тем де-факто валютный курс у нас регулируется, но бюджетным правилом и интервенциями Министерства финансов. Я бы хотел обратить внимание на один важный тезис — нужно вернуть экономическим ведомствам те роли, для которых они предназначены. ЦБ должен заниматься, помимо инфляции, регулированием валютного курса, а Министерство финансов должно заниматься по большому счету экономическим ростом, хотя оно им заниматься очень не хочет. Ну и, безусловно, очень важный момент — для активной реализации политики роста необходимо применение валютных ограничений.

 

 

Государству надо обуздать свои фискальные интересы в отношении граждан

Игорь Николаев,
директор Института стратегического анализа ФБК, профессор Высшей школы экономики, д. э. н.

Три тезиса по поводу того, что делать или даже в какой-то степени — что не делать. Первое, государству надо обуздать свои фискальные интересы в отношении граждан, я бы так сформулировал. Потому что то, что сейчас происходит, честно говоря, меня сильно тревожит. Посмотрите, на фоне того, что четыре года у нас снижались реальные доходы населения, была надежда, что в этом году, может быть, они выйдут в плюс. Но сегодня мы получаем данные о падении. И это в этом году, когда была мощная накачка бюджетной сферы накануне президентских выборов. И на таком фоне у нас принимаются решения о повышении пенсионного возраста. А мы знаем, люди умеют считать, сколько денег они потеряли от того, что им приходится позже выходить на пенсию. Мы вводим налог на самозанятых. Куда ни посмотри: челноков, и тех обложили нормой провоза багажа, с 50 до 25 килограмм, с 1500 евро до 500 евро. Садоводы теперь все свои взносы должны вносить через банки, соответственно, комиссионные должны платить с 1 января. А парковки, а штрафы? То есть наступление везде, по всем направлениям. «Вы что делаете-то?» — хочется сказать. Я понимаю, если бы у нас был бы экономический рост, доходы росли бы. Но ведь этого же нет. На мой взгляд, категорически нельзя этого делать.

Второй тезис. Надо не повышать, а снижать налоговую нагрузку. Налог на самозанятых, НДС — в период, когда то ли кризис, то ли все-таки какой-то рост, не понятно, около нуля болтаемся, но мы повышаем налоговую нагрузку. Этого делать нельзя. Об этом говорит и наш собственный опыт. Мы в 2009 году неплохо сделали, когда снизили ставку налога на прибыль с 24 до 20%. Если посмотреть опыт других стран, снижают налоги в такой период, а мы повышаем и хвастаемся одновременно, что у нас профицит по этому году больше 2 триллионов рублей. Вопрос, если у вас такой профицит без повышения НДС, вы зачем его повышаете? Вам мало профицита в 2 триллиона рублей? Я что-то не понял.

И третий тезис. Я считаю, что экономисты тоже должны говорить об этом: проблему санкций надо решать. Вы знаете, интересная постановка вопроса: вы, экономисты, нам придумайте что-то такое, чтобы мы вошли в пятерку крупнейших экономик стран мира, обеспечив темп роста экономики выше мировых. А я говорю, что этого не будет, если санкции будут сохраняться и усиливаться. Во всяком случае, мы анализировали и опыт других стран в этом отношении — вот таких чудес не бывает. Поэтому будет честно, если экономисты будут говорить, что в условиях санкций достижения таких амбициозных целей не будет. Вы, политики, не спрашивали экономистов, когда замутили все это дело? А экономисты вам говорят сейчас: вы решайте эту проблему, тогда эти амбициозные цели будут достигнуты.

Социальное неравенство можно смягчить без роста экономики

Александр Бузгалин,
вице-президент ВЭО России, директор Института социоэкономики Московского финансово-юридического университет (МФЮУ), заслуженный профессор МГУ им. М. В. Ломоносова, д.э н.

Есть очень интересный вопрос, а для чего рост? И что нужно — рост или развитие? Я сошлюсь на нобелевского лауреата Стиглица и небезызвестного вам президента Вольного экономического общества профессора Бодрунова. В промежутке очень много других работ, которые говорят, что, друзья, развитие и рост — это две очень большие разницы. И может быть развитие без роста, как ни странно, и может быть рост без развития.

Что можно сделать без роста — это смягчить социальное неравенство. Если мы в России вводим социальную модель скандинавских стран, у нас социальное неравенство резко сокращается даже при том же объеме валового национального продукта. Если мы не хотим иметь желтые жилеты, то для этого нужна не только очень мощная полиция с очень мощными водометами, но и, прежде всего, решение социальных проблем. Потому что, как показывает опыт, даже тысячи арестованных не всегда спасают от этих вопросов. Мы на эту тему почти не обратили внимания сегодня. Экономисты очень не любят об этом говорить.

Следующий вопрос, который мне кажется принципиально важным: если мы хотим иметь экономическое развитие, а не просто рост, принципиально важно, что растет, а что сокращается. Нам не обязательно все увеличивать. И для того, чтобы у нас было развитие, нам надо обеспечить приоритеты развития через государственную программу. Хорошо известный тезис, о нем здесь несколько раз упоминали, я не боюсь этого слова — план на пять лет, который жестко фиксирует правила игры, но правила игры в том числе в области промышленной политики.

Вот эти отрасли в течение пяти лет будут иметь вот такие-то очень низкие налоги, вот такие-то очень дешевые кредиты, вот такие-то объемы государственных инвестиций, плюс пятилетний план государственных инвестиций, плюс план для государственных компаний. Собственник имеет право планировать деятельность своих собственных компаний. Государственные компании, вообще говоря, должны работать на государство, а не на свою прибыль. Тем более что такое «прибыль государственной компании» — это очень интересный вопрос, и кому она достается.

И наконец, последнее, что в этой связи мне хотелось бы сказать: если мы принимаем такие правила игры, активную промышленную политику, то тогда у нас не 12 национальных проектов, а один план, принятый парламентом, утвержденный президентом, который не имеют права без серьезных оснований менять ни президент, ни парламент. И в этом случае у нас будет некоторая гарантия стратегического развития ради стратегических целей.

А постскриптум состоит в том, что, вообще говоря, у нас цели не определены. Если вы спросите, какие цели у России на пять лет, реальные, четко сформулированные, с приоритетами? Просто по объему войти в пятерку — извините, это не цель. Это чисто экстенсивный количественный показатель роста. Я не власть критикую, я критикую теоретическую установку некоторых экономистов. Поэтому я бы здесь поставил многоточие и попросил уважаемых коллег как-нибудь поставить вопрос о целях социально-экономического развития, именно социально-экономического развития, о том, необходимы нам или нет достаточно глубокие реформы или надо все оставить как есть, потому что опасно что-то менять. И после этого уже можно будет говорить о средствах. Потому что, когда мы говорим про ставку, про финансирование, про налоги, мы обсуждаем некоторые тактические средства. А у нас совершенно не ясна, на самом деле, стратегия.

Преодоление технологического отставания

Сергей Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С. Ю. Витте,эксперт РАН, д. э. н., профессор

Мне кажется, у нас две проблемы. Это много денег и отсутствие инвестиций. Эти две проблемы мы никогда нормально не решали. Отсюда неэффективность сложившейся, подчеркиваю, не разработанной, а сложившейся модели экономической, отсюда и, соответственно, неэффективность госуправления экономикой.

Президент говорит о том, что нам надо перейти в высшую лигу, создать другое качество экономики. А как инструмент предполагаются национальные проекты. Мне кажется, правильно было бы сформулировать большой проект на 20–30 лет вперед. Мало кто говорит, что одна из важнейших позиций в указе — это преодоление технологического отставания России. И если мы не сумеем эту проблему решить, мы не решим ни социальных, ни экономических проблем вообще, потому что впереди — новый технологический уклад, в котором эти новые технологии будут основными и базовыми. Вот этого у нас, к сожалению, нет ни в проектах, ни в каких-то финансовых решениях и так далее и тому подобное.

В силу того, что нет работы на модель, не ясно, как управлять и каких управленцев искать. У нас такая, я бы сказал, осторожничающая экономическая политика: «на всякий случай, давайте мы запасемся еще чем-нибудь дополнительно и будем ожидать балансировки экономики, устойчивости и постепенно, небольшими шагами развиваться». Ни о каком прорыве в этом случае говорить не придется. Мне кажется, для того, чтобы, осознав, что необходимо развивать технологический базис России, нам необходимы решительность и воля, чтобы изменить эту ситуацию. Решительность и наших структур государственного управления, и министерств, и ведомств, и нас как ученых, как специалистов. Специалисты должны свое слово говорить постоянно и в конце концов изменить траекторию нашего развития, чтобы финансировать технологическое развитие, может быть, более приоритетно, чем остальные направления. Сегодня это важно.

Экономика в лучшем случае второго эшелона

Дмитрий Сорокин,
научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН, вице-президент, руководитель Научного совета ВЭО России

В феврале 2002 года тема Абалкинских чтений звучала так: «Год прошел. Что дальше?». Мне тогда доверили делать стартовый доклад, и я неслучайно захватил оттуда цитату, которой я его завершил. «2001 год продолжил тенденцию, ведущую к закреплению за российской экономикой статуса в лучшем случае экономики второго эшелона, и пока ничто не указывает на то, что 2002 год изменит эту ситуацию». После нашего разговора у меня такое ощущение, что остается только заменить цифры в этой стенограмме.