Андрей Клепач,
заместитель председателя (главный экономист) Внешэкономбанка

Финансовые возможности для инвестиций у нашего бизнеса значительно выше, чем та динамика инвестиций, которую мы наблюдаем. Это проявляется и в высоком уровне дивидендных выплат, это проявляется и в оттоке капитала, который у нас снижался в позапрошлом году, а в этом, по данным на октябрь, уже 59 млрд долларов утекло.

С одной стороны, и опросы показывают это, необходима определенность правил, определенность стратегии государства. С другой, я думаю, что для малого и среднего бизнеса все-таки имело бы смысл снизить налоги даже те, которые есть, как для высокотехнологичных секторов. У нас сохранились льготы по социальным выплатам для фирм, занимающихся программным обеспечением, но мы практически институционально не выделили конструкторскую и проектную деятельность, и для нее такого рода льгот нет, кроме тех, кто находится в особых зонах или в ТОРах, но там набор льгот иной. Я думаю, что у нас тема даже налоговых стимулов и налоговых льгот не исчерпана.

Понятно, что смелость бизнеса или его склонность к инвестированию внутри страны — это комплексная проблема, в том числе связанная с силовыми структурами. Если я правильно помню, в позапрошлом году была создана комиссия, чтобы обсуждать с крупным бизнесом вопросы взаимодействия с силовыми структурами, но она за это время ни разу не собиралась, хотя эта тема и на уровне крупного бизнеса, и особенно на уровне регионального бизнеса остается важной. Вопрос контроля за тем, чтобы деньги не разворовывали, безусловно, важный, но он не может быть самодовлеющим и не должен подавлять предпринимательскую и бизнес-активность. А сейчас у нас контроль и производственные результаты.

Мы многократно обсуждали разные способы создания длинных денег, повышение доступности капитала. Но деньги длиннее не стали, а доступность резко снизилась. Это видно и по опросам, по уровню процентных ставок. При этом вся регуляционная деятельность, связанная с нормами, формированием резервов и для частных пенсионных фондов, и для банков, фактически нацелена только на расчистку и пенсионной системы частной, и банков, а не на стимулирование бизнеса. В этой связи надо все-таки предпринимать шаги, противоположные даже в рамках той процентной ставки, которая есть в ЦБ, хотя я согласен с теми, кто выступает за ее снижение. Может быть, более важно не столько ее снижение, сколько изменение норм надзора.

Другой аспект — нам надо серьезно поддержать квазифинансовую банковскую систему, представленную институтами развития. У того же Внешэкономбанка не только ограниченные средства, но они дороже, чем у любого коммерческого банка, потому что нет пассивов в виде средств населения, а доступность к мировым рынкам в условиях санкций оборвана. Нужно идти на использование тех избыточных государственных сбережений, которые у нас есть. Фонд национального благосостояния по факту сейчас уже где-то 7,7% ВВП. Часть этих ресурсов, а это 700 с лишним миллиардов, можно было бы использовать через институты развития по низкой ставке. Если на входе это будет 2, даже 3%, то на выходе — ставка, сопоставимая с инфляцией и выше, которая могла бы использоваться для финансирования действительно приоритетных инвестиционных проектов, поддержки ВПК, диверсификации.

Если мы собираемся финансировать модернизацию здравоохранения, образования, науки, транспортной инфраструктуры, то те расходы, которые сейчас заложены на трехлетку в бюджет, нужно как минимум увеличивать на 1,5%, а в перспективе и до 2%. Это означает, что от профицитного бюджета мы должны переходить к дефицитному бюджету и существенно менять бюджетное правило. Это нельзя сделать сразу, потому что даже под те средства, которые сейчас заложены в проекты, надо подготовить нормативную базу, правила выделения средств, конкурсы. Реально это заработает с конца следующего года. Поэтому модификация бюджетного правила — это задача среднесрочная, а не сиюминутная. Быстро руль перекладывать нельзя.

Мы очень сильно, чуть ли не принудительно пытаемся ограничить потребление, доходы населения. Это не только результат падения цен на нефть, это результат и тех ограничений, которые были по пенсиям, по зарплатам бюджетников на следующий год, поскольку индексация 1 октября означает реальное падение доходов всей бюджетной сферы. Нужно менять правила индексации не только количественно, но нужно выработать некоторые новые правила и приоритеты. У нас в этом смысле в лучшем случае есть идея сохранить соотношения к средней зарплате по регионам.

Причем даже здесь заложены такие ошибки, как выравнивание младшего и среднего медицинского персонала, чего не было никогда и нет ни в одной стране (разница обычно порядка 40%), но даже здесь корректировки не произошло, не решились на это. Нужно делать хотя бы в перспективе ориентиры по заработной плате в научном секторе, врачам, учителям, сопоставимые с зарплатой, которую получают в европейских странах, иначе мы получим через некоторое время такое же бегство интеллектуального капитала, которое пережила Украина, балтийские страны. (Если брать страны Балтии, там и средний доход выше, чем у нас, но и отток образованного населения на порядок выше.)

В этой связи идея поднималась раньше, но никаких шагов пока не сделано, о едином социальном стандарте, который регионы могут видоизменять, но тем не менее должно быть, по сути дела, экономически обеспеченное единое пространство и здоровья, и воспитания, обучения. Не должны существовать огромные разрывы — в 1,5–2 раза, а то и больше — в соседних регионах.

Еще один момент, о котором у нас не модно говорить. С большим трудом в свое время шел закон о стратегическом планировании, но система долгосрочного стратегического управления у нас так и не сложилась. Это отторгается нашим управлением, которое построено на решении точечных оперативных задач. Нам, хотим мы или нет, чтобы быть конкурентоспособными, нужно выйти на системное стратегическое управление. Это даст, по примеру Китая, да по примеру и Советского Союза, и других стран, серьезные возможности для роста даже с теми ресурсами, которые у нас есть.