Понедельник, 23 сентября, 2024
ВЭО России

«Китайская сторона хочет преференциальный режим, мы говорим, что мы к этому не готовы»

Сергей Глазьев,
академик РАН, советник Президента

 В тематике сопряжения «Пояса и пути» с Евразийским экономическим союзом проблема с колеей железной дороги почему-то китайских товарищей волнует больше всего в части проекта «Приморье-2», который, я замечу, пока является реальным единственным, по сути, на столе лежащим проектом из части сопряжения наших пространств по железнодорожному транспорту. Я понимаю, что эта тема не столько РЖД, сколько наших органов безопасности, но я просто хочу подчеркнуть, что у нас главная проблема сопряжения – это нестыковка больших элементов наших хозяйственных механизмов. Это касается и стандартов, если мы говорим про железнодорожное сообщение. Даже в таком локальном проекте, как «Приморье-2» уже в течение лет 10 не находится решение, хотя есть готовые финансовые источники, есть уже действующий порт, и уже можно было бы эту дорогу построить, если бы мы согласовали стандарты.

Но это лишь малая часть. Еще более проблематичным является согласование финансовых условий и кредитных возможностей нашего сотрудничества по сопряжению. Торгово-экономическое соглашение, которое было подписано в Астане в прошлом году между государствами Евразийского союза и Китаем, – всего лишь модификация режима наибольшего благоприятствования. В принципе, ничего принципиально нового по сравнению с тем, что мы являемся членами ВТО, оно нам не дает, кроме механизма постоянных консультаций, которые прописаны в этом соглашении, которые, по-моему, так до сих пор и не заработали, эти постоянные консультации. Здесь тоже имеет место недоразумение, потому что китайская сторона хочет преференциальный режим, мы говорим, что мы к этому не готовы, что вполне правильно, но тогда приходится констатировать, что в части нормативно-правовой базы у нас еще сверх того, что дает ВТО в плане сопряжения нет и не предполагается.

Главным в идее сопряжения является, конечно, совместный инвестиционный проект. Здесь мы сталкиваемся с тем, что наши денежно-кредитные механизмы абсолютно не стыкуются друг с другом. В Китае огромный поток долгосрочных кредитов, благодаря которым финансируются гигантские инфраструктуры стройки, мы знаем, что монетизация китайской экономики в 4 раз превышает российскую, а количество денег уже в 25 раз больше, чем в России. У нас долгосрочных кредитных ресурсов просто нет вообще. Попытки организовать совместные инвестиционные проекты, включая инфраструктурные, которые требуют огромных кредитов, упирается в то, что российская сторона предоставить такие кредиты не может. Попытки формировать совместные инфраструктурные проекты на паритетных началах не работают, потому что китайская сторона свою часть строит, а мы свою часть построить не можем, потому что, кроме как из бюджета, если мы говорим про инфраструктуру, других источников финансирования нет. Я напоминаю пресловутый мост через Амур, вокруг которого был Президентом России устроен, прямо скажем, разбор полетов наших министерств и ведомств, которые не только не смогли российскую часть моста построить, но они даже не удосужились запланировать около этого моста контрольно-пропускной пункт. Возникает вопрос: для чего он строится? Если мост есть, а пропускного пункта нет, который предполагалось построить через 3 года после введения в действия моста. Казалось бы, небольшие инвестиции, но даже такого рода проекты буксуют, потому что у нас в экономике нет долгосрочных кредитов, нет механизмов рыночного финансирования крупных инвестиционных проектов.

Казалось бы, что можно привлечь китайские инвестиции без нашего финансового участия. Такие проекты есть, например, Большой камень в Белоруссии, где китайские инвесторы вкладывают свои деньги, частично белорусское правительство предоставляет гарантии, и даже некоторые объекты строятся под заказ белорусского правительства. Но это, скорее, единичный пример, чем общая практика.

Инвестиционное сотрудничество, еще раз подчеркну, является стержнем вообще всей идеи сопряжения. Вообще все идеи «Один пояс — один путь», смысл этой китайской инициативы — совместный инвестиционный проект. Это стержень всей их идеи. Без кредита инвестиции быть не может. Поэтому нестыковка наших денежно-кредитных механизмов приводит к тому, что мы уже 4 года говорим про это сопряжение, а в реальности похвастаться особо нечем.

Достижения, которые у нас есть: по взаимной торговле мы вышли в прошлом году на тот рубеж, который был установлен главами государств — 100 миллиардов долларов. Но преодоление этой планки является пределом, с точки зрения чистой торговли. Нужна кооперация производства, нужны совместные предприятия, только расширение кооперации позволит дальше двигаться к 200 миллиардов, о чем было заявлено.

Тем временем, именно денежно-кредитная и валютно-финансовая сфера становится сегодня у нас главным камнем преткновения не только участия в совместных инвестициях, о чем я сказал, но и дальнейшего наращивания товарооборота. Понятно, что взаимная торговля без кредитов, без расчетов невозможна. Как вы знаете, в России действуют американские санкции, а китайские банки оказались чрезвычайно чувствительными к ним. При всей нашей надежде на то, что в Китае действует такой жесткий административный механизм: начальник сказал — все остальные сделали, оказалось, это не так. Все наши попытки на политическом уровне поставить вопросы о том, что американские санкции не должны влиять на нашу торговлю, они носят избирательный характер, для отделов комплаенс китайских государственных банков — не аргумент. Они в массовом порядке отказываются работать с российскими клиентами. Вместо содержания, мы получаем разрыв в самом, я бы сказал, важном месте, в кровеносных сосудах, которые питают это сопряжение. Решения этого вопроса, к сожалению, нет.

У нас есть предложение Банка России о том, что наша платежная система, недавно запущенная, позволяет включать иностранные банки. Китайцы нам предлагают, чтобы российские коммерческие банки заходили в международный сегмент их платежной системы. Казалось бы, можно все это стыковывать, но пока стыковки не получается не только в межбанковских отношениях из-за большого количества технических препонов, но и, казалось бы, в самом простом сегменте платежных банковских карточек. Идея сопряжения карты «Мир» с Юнион Пэй не реализована в необходимом масштабе, частично кобейджинг ведется, но в очень небольших объемах и это говорит о том, что мы пока еще очень далеки от реализации той задачи, которые поставили главы государств в части сопряжения Евразийского экономического союза и «Одного пояса — одного пути». По совершенно непонятным причинам из этой работы исключен Межгосбанк СНГ, который специально в свое время был создан именно для формирования трансграничных платежных систем. В рамках Евразийского союза у Межгосбанка СНГ платежная система есть, даже в рамках СНГ она работает, она в 10 раз дешевле, чем коммерческие банки, проводит валютные транзакции, но почему-то Банк России не использует инструменты, которые специально созданы государствами для того, чтобы сопрягать наши платежные системы.

Тем временем идет теневое сопряжение, которое мы не контролируем. Известно, что самый большой рынок биткоина — это обслуживание трансграничных операций между Россией и Китаем. Недавно в Москва-Сити проводилась спецоперация, в ходе которой было изъято гигантское количество валюты, и рублей и прочей валюты, которые там в открытую обменивалось на биткоины. То есть, у нас идет гигантский поток теневого импорта через наших партнеров по Евразийскому союзу, который никак не фиксируется в банковской системе. Платежи идут через наличные, которые трансформируются в биткоины в Москве и в юани в Китае. Рынок уже намного идет впереди нас, предлагая великолепную опцию для коммерсантов — трансграничный платеж за несколько минут. Это говорит о том, что мы не просто имеем дыры гигантские в регулировании, в таможенной границе, в валютном контроле, а о том, что мы просто бизнесу не предоставляем тех условий, ради которых, собственно, идея сопряжения была главами государств поставлена.

В заключение хочу сказать, что делать в этой ситуации. Во-первых, нужно задействовать те механизмы сопряжения, которые есть, и по Межгосбанку СНГ, в онлайн-платежных расчетах. Во-вторых, если мы хотим действительно сопряжения экономических пространств, нам нужно делать ставку на совместное предприятие. Создание таких совместных предприятий имеет гигантские перспективы, это касается не только сырьевых отраслей, лесопереработки и прочего, что развивается само собой, потому что это то, что Китаю нужно — наша сырьевая база, но нам-то нужен китайский огромный рынок. Например, мы со своими самолетами, я убежден, что и ТУ-1204, и ИЛ-96, на которых летает российское правительство, вполне могут быть реализованы в коммерческих масштабах совместно с Китаем, если мы создадим идею нового совместного самолета, загрузив те производственные мощности, которые у нас сегодня стоят. Загрузка в Авиапроме — процентов 10, которые могли быть загружены с перспективой китайского рынка, если мы создадим объединенный авиационный консорциум. Не просто совместный самолет, где мы свою часть проектируем, они свою, потому что кончится тем, что они сами его будут производить, наш совместный самолет. Нужно совместное предприятие, где мы производим свою часть, комплектуем ее китайскими частями, эксплуатируем вместе и так далее.

Что касается крупных инвестиционных консорциумов типа трансконтинентальных железных дорог. Я убежден, что с учетом нестыковки наших кредитно-денежных механизмов, единственный способ обеспечить жизнеспособность таким крупным проектам — это создание больших инвестиционных международных консорциумов. Когда создается единый консорциум с общей системой управления, как единое юридическое лицо, которое может выходить на финансовый рынок и брать кредиты в Китае, выходить на китайский финансовый рынок с облигациями. Для этого он должен иметь автономию. Он должен не зависеть ни от никакой политической конъюнктуры, он должен быть именно работать как международная, единая целостная система управления. Тогда у нас есть шанс. Есть и другой шанс — вдруг Банк России поменяет денежно-кредитную политику и будет ее вести так же, как в Китае или как в Америке, или Европе хотя бы. Но пока таких планов на ближайшие 3 года нет, и единственный источник финансов — китайский финансовый рынок, к сожалению. Для этого нужно найти способ туда выйти, но чтобы выйти нам необходим консорциум для этой академической, крупномасштабной затее с созданием трансматериковых магистралей.

Энергосервисные компании в России

Под самые холода россиян обрадовали очередной идеей — изменить принципы тарифообразования для граж­дан по электроэнергии. Старые тарифы, если исхо­дить из предположительных цифр, только для одиноких жителей городов. В связи с этим специалисты напоми­нают, что в этом году испол­нилось ровно десять лет Указу Президента Российской Федерации «О некоторых мерах по повышению энерге­тической и экологической эффективности российской экономики». И реализация указа могла бы сделать испол­нение требований по энергосбережению мягким и даже выгодным. Тем не менее, по самым оптимистичным оцен­кам энергоемкость ВВП снизи­лась в настоящее время по отношению к 2007 году на 16–17%. Понятно, что в предстоящие полтора года ее не удастся уменьшить еще на 23–24%. Что касается энер­гетической эффективности, похвалиться особенно нечем, а, например, в одном из самых энергозатратных секторов — ЖКХ — ее и вовсе не наблюдается. Почему так? Один из вариантов решения проблемы предлагает профессор НИУ МАИ Роман Голов.

Роман Голов,
член Президиума ВЭО России, заместитель председателя Комитета по энергоэффективности, заведующий кафедрой «Менеджмент и маркетинг высокотехнологичных отраслей промышленности» НИУ МАИ, член Экспертного совета по высшему образованию при Комитете Государственной Думы по образованию и науке, главный редактор журнала «Экономика и управление в машиностроении», д. э. н., профессор 

Четкие цели

«Вольная экономика»: Роман Сергеевич, за про­шедшие десять лет какие-то задачи удалось реализовать?

Голов: Безусловно, ошибок было допущено боль­ше, чем нужно. Надо устранять законодательные огрехи, несомненно, нужно рушить административ­ные барьеры, безусловно, хотелось бы большей про­зрачности в экономических отношениях. Но нам и самим — имею в виду профессиональное сообще­ство — надо менять изношенные идеи и подходы на современные. Нам нужна постоянно-действую­щая интеллектуальная площадка для обсуждения актуальных проблем отрасли. Мы должны добиться того, чтобы нас услышали, чтобы министерства и ведомства, не умеющие, а порой и не желающие решать отраслевые проблемы, не отмахивались от нас, как от каких-то назойливых просителей. Мы должны объединиться, чтобы донести до руковод­ства страны наше консолидированное мнение, нашу позицию, стержнем которой является повыше­ние энергетической эффективности как важнейшего драйвера развития экономики России.

«ВЭ»: Комитет по энергоэффективности Вольного экономического общества России приступил к раз­работке законопроекта «Об энергосервисной дея­тельности в Российской Федерации». Можно ли в общих чертах обрисовать концептуальные подходы к работе над законопроектом?

Голов: Нормативные акты, регулирующие сферу энергосервисной деятельности содержат суще­ственные противоречия. При этом декларируемые на сегодняшний день представления об энергосер­висе не способствуют повышению заинтересован­ности потребителей и должному развитию этого направления.

Исходя из этого, предлагается внести изменения в действующие нормативно-правовые акты, кото­рые будут направлены на развитие энергосервиса и повышение эффективности использования энер­горесурсов, а также на повышение заинтересованности граждан и юридических лиц во внедрении энергосберегающих технологий.

В проекте закона мы намерены отразить наше понимание энергетического сервиса как комплекс­ного понятия, имеющего интегральный характер. Для нас энергосервис — это комплекс специальных мероприятий, осуществляемый специализирован­ной организацией (энергосервисной компанией, ЭСКО) на объекте энергопотребления заказчика в рамках заключенного энергосервисного контрак­та с целью сокращения существующего энергопо­требления объекта. Работы ЭСКО оплачиваются за счет стоимости достигнутой экономии.

При этом энергосервис как понятие означает осу­ществление мероприятий, направленных на выяв­ление существующего или достижение возможного энергопотенциала рассматриваемого объекта энер­госбережения и превращения его в энергоэффект. А энергосервис как технология реализуется посред­ством применения профессиональных компетен­ций, включая программно-аппаратные, админи­стративно-правовые и организационные мероприятия.  В то же время энергосервис как услуга по сниже­нию энергозатрат на объекте заказчика оказывает­ся специализированными организациями на усло­виях договора.

Энергосервис как бизнес

«ВЭ»: Получается, энергосервис будет отдельным видом деятельности?

Голов: Тут в первую очередь надо говорить о дея­тельности энергосервисных компаний — ЭСКО. Важной особенностью энергосервисной компании является то, что она получает доход не за проделан­ную работу или оказанные услуги, а за результа­тивность своих проектов — то есть сэкономленную энергию. Таким образом, энергосервисная компа­ния крайне заинтересована в качестве выполнен­ных работ, так как окупаемость проекта и получен­ная прибыль напрямую зависят от размера сэкономленных заказчиком средств.

Энергосервисная компания должна быть в состоянии обеспечить учет, контроль и оптимизацию энергопотребления и при этом взять на себя роль арбитра в непростых отношениях между сторона­ми, интересы которых диаметрально противопо­ложны, — потребителем и поставщиком ресурсов.

«ВЭ»: Почему же при наличии таких возможно­стей ЭСКО не смогли проявить себя за предыдущие десять лет в полной мере?

Голов: Однозначно ответить трудно. С одной сто­роны, это бизнес-составляющая проблемы — необ­ходимость реализации в ходе энергосервисного контракта комплекса мероприятий — строитель­ных, инженерных, внедрения энергоэффективных материалов и оборудования, а также длительный (до пяти лет и более) срок действия и окупаемости энергосервисных договоров.

Декларируемая финансовая поддержка оказалась нечеткой и недоработанной. Не были разработаны условия и процедуры предоставления инвестициных налоговых кредитов и налоговых льгот для энергосервисных компаний, не обеспечена воз­можность перепродажи энергосервисных контрак­тов для целей рефинансирования, не создана систе­ма оплаты энергосервисных контрактов через государственные и муниципальные облигации.

Дороговизна кредитных ресурсов, выводящая окупаемость за экономически приемлемые сроки, сочеталась с низкой информированностью руково­дителей бюджетных учреждений о возможностях и выгодах энергосервисной модели.

Несмотря на принятые поправки в Бюджетный кодекс, непрозрачными и рискованными для мно­гих хозяйствующих субъектов остаются схемы финансирования энергосервисных контрактов, воз­врата полученной экономии.

Необходимо повысить эффективность координа­ции между различными ведомствами и организа­циями. Уже давно назрела необходимость межотраслевого органа, курирующего проблемати­ку энергосбережения, под руководством заместите­ля председателя Правительства или заместителя руководителя Администрации Президента России.

«ВЭ»: Этими вопросами занимается Комитет по энергоэффективности ВЭО России?

Голов: Да, для этого нами и был создан Комитет по энергоэффективности под руководством профес­сора НИУ МАИ Вячеслава Теплышева. Я считаю, что ВЭО обладает высоким авторитетом не только как экспертная платформа, но и как инициатор законопроектов и поправок в действующее законо­дательство. А это — как раз тот потенциал, которо­го сегодня так не хватает энергетическому сервису. Присутствие в нем руководителей и экспертов из банковских и инвестиционных структур позволяет перевести в практическую плоскость вопросы соз­дания и внедрения инструментов финансирования энергосервисных контрактов. И это — лишь малая часть тех возможностей, которые открывает для российской энергосервисной отрасли создание Комитета по энергоэффективности. 

«ВЭ»: Какие первостепенные задачи ваш комитет собирается решать?

Голов: Прежде всего, мы должны добиться ясно­сти и единства понимания самой методологии энергосервиса. Ведь, если мы планируем сформиро­вать диалог с властью и рыночной средой, нам надо вести его в четко оформленном русле из единых понятий, методов, инструментов и технологий.

Вторая задача — обсуждение и продвижение в законодательном поле Федерального закона «Об энергосервисной деятельности…». Мы должны четко понимать: пока такой закон официально не введен в действие, само взаимодействие ЭСКО с заказчиками, реализация проектов, получение возврата вложенных в них инвестиций представляет собой область с высоким уровнем рисков и неопределенности.

Вытекающая отсюда третья задача — формирова­ние механизмов взаимодействия между участника­ми отрасли, государственными, научными и обще­ственными организациями, а также бизнес-сообществом.

Энергетический сервис в этом контексте — важ­нейший сектор экономики, так как сложные и дорогостоящие мероприятия энергосбережения становятся гарантированно беззатратными и эффективными для заказчика.

Создание Комитета позволит существенным образом решить эту проблему, выведя энергосервис с уровня отраслевых заседаний и совещаний между профессионалами на всероссийскую экспертную площадку.

Мы формируем Комитет, уже обладая определен­ными практическими достижениями. К примеру, в МАИ под руководством профессора Теплышева создана первая и единственная в России кафедра «Энергетический сервис и управление энергосбере­жением». К ее работе привлечены ведущие предста­вители европейских и российских компаний в области энергосбережения, а часть курсов читаются приглашенными профессорами — руко­водителями и экспертами компаний.

Задачи комитета по энергоэффективности

Вячеслав Теплышев,
заведующий кафедрой «Энергетический сервис и управ­ление энергосбережением» НИУ «МАИ», президент саморегулируе­мой организации НП «ЭСМО», профессор

Целесообразность участия Вольного экономического общества, уче­ных-экономистов России в этой работе определяется прежде всего ожидаемым повышением уровня управленческих решений в сфере энергосбережения и энергоэффек­тивности, которые будут опираться на профессиональную оценку макроэкономических факторов, тщательный экономический анализ законодательных и нормативных актов, на объективную экономиче­скую экспертизу программ и проек­тов повышения энергоэффективно­сти. Это как раз то, чего сейчас, по нашему мнению, не хватает в про­ведении государственной энергосберегающей и энергоэффективной политики. Деятельность Комитета будет ориентирована на тесное взаимодействие с научно-исследо­вательскими организациями, вуза­ми, промышленными предприятиями, бизнес-структурами, работающими в сфере энергоэффективности, включая предприятия малого бизне­са. Для реализации задач Комитета представляется перспективным сотрудничество с предприниматель­скими сообществами, в том числе с Общероссийской общественной организацией «Деловая Россия» и Российским союзом промышлен­ников и предпринимателей, с кото­рыми ВЭО имеет соответствующие соглашения.

С привлечением ведущих ученых- экономистов мы готовы участвовать в разработке методических реко­мендаций по реализации проектов и программ повышения энергоэф­фективности в различных отраслях экономики, оказывать экспертную и методическую поддержку, а также содействовать деятельности по изу­чению, анализу и распространению информации по проблематике энер­госбережения. Считаем также важ­ным участие экономического сооб­щества в подготовке и аттестации кадров энергоменеджеров, энергоаудиторов, специалистов в обла­сти энергосервисной деятельности, в организации системы подготовки и переподготовки кадров для сферы энергосбережения. Исходя из необ­ходимости формирования энергоэф­фективного общества, мы будем стремиться организовать прежде всего поддержку реализации проек­тов, имеющих стратегическое значе­ние или высокую социальную значимость.

«Арктические мегапроекты не дают эффекта на развитие наукоемкой индустрии, машиностроения»

Валерий Крюков,
директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения РАН, член-корреспондент РАН, профессор НИУ ВШЭ

Можно ли говорить о диверсификации экономики в Арктике? Конечно, можно. Но нужно учитывать, что возможности диверсификации экономики высоких широт, арктических регионов более чем ограничены. Есть экономическое направление диверсификации, когда появляются новые виды деятельности, есть финансовое направление – этим путем идут штат Аляска и штат Альберта.

Но у нас проблема связана даже с прямой диверсификацией. Назову в качестве примера Уренгойский газохимический комплекс. Там безвозвратно утрачено оборудование на миллиард тогда еще дойчмарок, завод так и не запущен, хотя «Газпром» каждый год обещает. Это связано с тем, что решение было принято в тех координатах, в тех измерителях, которые были сформированы к концу 80-х – началу 90-х годов. В новой экономической ситуации, в новой экономической системе этот проект, видимо, едва ли можно реализовать так, как он был задуман.

Из проектов прямой диверсификации, которые связаны с развитием систем газоснабжения, с производством СПГ, реализован пока только один – это Финнмарк и почти реализован проект «Ямал СПГ». Он вышел на проектную мощность и начал функционировать, и уже ведется речь о следующем этапе. Но это не только и не столько диверсификация, сколько логическое развитие процессов добычи и подготовки углеводородов для транспортировки и реализации в изменившихся финансовых и экономических условиях. Финансовая диверсификация возможна, если имеет место наличие значительного положительного финансового потока, плюс развитый финансовый рынок. Но в России пока в должной степени этих условий не сформировано.

Старая проблема, которая возникает в Арктике, – это проблема пространственно-распределенных цепочек создания стоимости и времени реализации для компаний, которые ведут данные проекты.

Для чего нужна Арктика? Это главный вопрос, на который нужно ответить. Арктика в экономическом смысле нужна не только для того, чтобы освоить ее пространство. Проекты, которые уже реализуются и те, которые могут быть реализованы, потенциально обладают колоссальным мультипликативным эффектом для остальной экономики. Они должны рассматриваться и должны оцениваться, исходя из взаимосвязей в более широкой системе, в рамках российского экономического пространства. Сейчас, к сожалению, этот проектный мультипликатор работает своеобразным образом.

Мы поставляем сложное технологическое оборудование для того же «Ямал СПГ» исключительно импортное, главным образом из Западной Германии и Южной Кореи, которое перебрасывается по Оби. В то же время корейские коллеги показывают, что Северный морской путь и освоение арктических регионов не может быть устойчивым без формирования устойчивых, обоснованных и взаимно выгодных связей с внутренними регионами Российской Федерации, прежде всего районами, расположенными к югу от арктических регионов.

С чем мы сталкиваемся? Что важно с точки зрения реализации проектов? Это не локальная оценка эффективности в месте добычи, а оценка проекта, исходя из тех пространственно-распределенных цепочек создания стоимости, с которыми связан данный проект. У нас такой учет не ведется.

Возьмем норвежское месторождение Большой Экофиск. Там идет общественный мониторинг, идет оценка социальной стоимости и тех социальных выгод и эффектов, которые получает государство от реализации проектов. Учитываются товары и услуги, зарплаты, кредиты, дивиденды, сколько получает государство. То есть, все эффекты, которые  вызывает тот или иной проект с точки зрения развития национальной экономики?

Что мы имеем по тем проектам, которые сейчас реализуются? Вот – он проект в высокой степени готовности «Ванкорнефть», который уже перешел в стадию снижающейся добычи на севере Красноярского края. Участие Красноярского края в этом проекте – от 4 до 7%. То есть никакого мультипликативного эффекта на развитие наукоемкой индустрии, машиностроение. То же самое «Ямал СПГ» не влияет на реализацию проектов, связанных с криогенным машиностроением в городе Омске.

Кто хозяин «Ямал СПГ»?
Финансирование – Китай, Франция.
Техническое руководство – Франция.
Интегратор проекта – сербская компания.
Расположение – Крайний Север России.
Потребители – Китай, Япония.
Технологии – Европа.
Оборудование – Китай, Европа, Япония.
Танкеры – Корея с норвежской начинкой.

То есть, ничего с точки зрения мультипликатора для развития сибирской экономики, восточной экономики, российской экономики данный проект не обеспечил. Предполагается строительство центра по выпуску платформ на Мурманской губе, но это опять же только основание, это не столь наукоемкий вид деятельности.

В Норвегии наибольшее влияние подобных проектов – на научные исследования, разработки, машины и оборудование. Норвегия при добыче порядка 160 миллионов тонн нефтяного эквивалента поставляет машин и оборудования и наукоемких услуг на сумму порядка 70 миллиардов долларов ежегодно. То есть в основе – социальная ценность.

Арктика не исчерпывается углеводородами, она настолько богата, что постоянно предлагает нам новые возможности, появляются новые виды минерально-сырьевых ресурсов. Это редкие земли, это новоабразивное сырье, связанное с импактными алмазами в кратере Попигай. Томторское месторождение – один из крупнейших источников редкоземельных материалов. Стоимость всех извлеченных из тонны руды компонентов приближалась 3 года назад к 11 000 долларов. Сравните с ценой нефти. Но есть проблема – эта ниша занята Китаем. А у нас отсутствует внутренний спрос. Как с этим быть при отсутствии внутреннего спроса и как пробиться на рынок? Видимо, надо развивать свою экономику, интегрировать арктические проекты в общее русло или в общую канву экономической и структурной политики.

Выход с периферии капитализма

О новой глобальной роли России в последние годы говорят все: у нас в основном с удовлетворением, но где-то — с опасением, а где-то — и с гневом. Каково место России в глобальном мире? В чем причины нынешнего кризисного состояния мировой экономики и сможет ли смена миропорядка помочь этот кризис преодолеть?

Сергей Бодрунов о Самире Амине

Самир Амин был великим ученым. Он — один из основателей нового, выросшего из марксизма, мир-системного направления в экономической науке — стоит в ряду крупнейших экономистов современности. Самир Амин любил Россию. Он хорошо знал нашу историю, прекрасно видел проблемы нашей экономики. Часто бывал у нас — в ВЭО России, в МСЭ, в ИНИРе им. С.Ю. Витте — выступал, давал рекомендации. Мы издавали его книги. Самир Амин был честным и объективным ученым, верным своей научной позиции и принципиальным в спорах. С ним было непросто, он всегда отстаивал свою научную точку зрения до конца, не шел на компромиссные и конъюнктурные решения. Мне посчастливилось лично знать этого великого ученого, и — даже вместе работать: дискутировать на семинарах и конференциях, редактировать русское издание одной из его книг, участвовать в совместных коллоквиумах. Самир Амин был строг и нечаст в оценках работ коллег. Тем ценнее для меня его инициативный и неожиданный для меня весьма позитивный отзыв на мою книгу о ноономике, которую он успел получить в рабочей версии. Так случилось, что это было его последнее послание в Россию — и я воспринимаю его как благословение работать дальше… Ниже – наша последняя беседа.

Cамир Амин (1931–2018),

профессор, директор Форума Третьего мира, член Международного комитета ВЭО России

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, эксперт РАН, д. э. н., профессор

Глобализация и развивающиеся страны

Бодрунов: Недавно в рамках Международного комитета Вольного экономического общества России мы проводили большую конференцию — «Россия- Запад-Восток: политэкономическое осмысление будущего». Господин Самир Амин был одним, можно ска зать, из хедлайнеров. Господин Амин, я хотел бы задать Вам несколько вопросов как специалисту очень важного направления в мировом экономическом анализе, специалисту в сфере мир-системного подхода. Мир-системный подход, автором которого являются известные специалисты — Андре Франк, Иммануил Валлерстайн и Вы, — представляет мир, если коротко говорить, в виде некоторых сфер влияния, отношений центра и периферии в глобальном мировом экономическом развитии. Вот с этой точки зрения развития мировой экономики, на Ваш взгляд, является ли глобализация толчком для развития стран так называемого, как у нас говорят, Третьего мира?

Амин: Когда мы говорим про глобализацию, нужно всегда уточнять, что именно мы имеем в виду. Глобализация — это то, что происходило в разно время, и это слово может иметь совершенно различ ные смыслы. По сути, о чем мы говорим? Мы говорим о капиталистической глобализации, то есть о глобализации, которая происходит в рамках капиталистической системы, капиталистического доминирования. И очень важно отметить этот момент. Поэтому с этой точки зрения капиталистическая глобализация порождает конфликты и противоречия между центром и периферией. Глобальная капиталистическая система построена как раз на принципе доминирования со стороны тех стран, которые сформировали центр этой системы, империалистических держав, и они сохраняют свое доминирующее влияние.

Бодрунов: Это может быть Центральная Европа, Америка — такие страны, наверное.

Амин: Сначала это была Западная Европа: Лондон, Париж и Амстердам — вот этот треугольник. Затем к этому подключилась Центральная Европа, в какой-то степени Южная Европа, потом Соединенные Штаты, а потом и Япония присоединилась к этому центру. Таким образом, с этой точки зрения, если мы говорим о такой глобализации, то нужно понимать, что страны периферии никогда не смогут никого догнать, они не смогут сравняться с центром, с развитыми странами, потому что они постоянно оказываются в положении, когда они вынуждены удовлетворять потребности капиталистической глобализации. Например, что происходило после первой индустриальной революции в начале XIX века? Были различия между объемами ВВП на душу населения в капиталистических странах и в большинстве стран периферии, которое увеличивалось: сначала было 1:30, позже — 1:60, так что мы видим, что процесс глобализации ведет только к углублению противоречий и различий между центром и периферией, поэтому периферия никогда не сможет догнать центр, это просто иллюзия. Они участвуют в этом процессе глобализации и никогда не смогут догнать центр

Бодрунов: То есть страны, по вашему определению, догоняющие никогда не смогут стать догнавшими?

Амин: Да, они никогда не смогут догнать, если будут следовать логике…

Бодрунов: Если будут находиться в капиталистической логике.

Другой путь

Амин: И поэтому они вынуждены искать другой путь. Что я имею в виду? Я не могу его назвать никак иначе, как социализм. Это не то что есть какая-то формула, что можно сказать: вот это социализм, и это даст результат. Нет, это стратегия постепенного отхода от доминирующей логики капитализма и капиталистической глобализации и постепенный переход к другой системе. Нужно понимать, что есть внутренние противоречия между потребностью развития производительных сил, по крайней мере, в какой-то степени. Самый простой путь для этого — просто копировать более развитые страны. Да, но параллельно нужно делать что-то другое. Например, у Ленина для этого была блестящая формула, когда он сказал, что социализм — это советская власть плюс электрификация всей страны. Что это означает? Что вы развиваете производительные силы, а советская власть значит, что параллельно нужно сделать что-то другое, самостоятельное, для того чтобы система могла развиваться.

Бодрунов: С точки зрения мир-системного анализа социализм — это драйвер или это тормоз экономического развития?

Амин: Опять-таки тут нужно быть очень осторожными, когда мы используем такие термины, как рынок, например, рыночные отношения. Рынок — это что-то, что возникло тысячи лет назад, еще задолго до капитализма, но когда мы сегодня говорим про рыночные отношения, мы говорим не просто о рынке, мы говорим о капиталистическом рынке, потому что многие люди считают, что или у вас есть рынок, или у вас нет рынка — одно из двух. Нет, у вас может быть рынок, просто вопрос в том, какой это рынок и есть ли какая-то регуляция на этом рынке, потому что капиталистический рынок, там тоже есть своего рода регуляция, но регуляция состоит в доминировании капитализма. Когда у вас есть длительный переход, длительный путь к социализму в России, там ситуация другая, там уже производительный класс может каким-то образом тоже оказывать свое воздействие на рынок.

Бодрунов: Может быть, в этом смысле вы прокомментируете тогда экономические отношения в коммунистическом Китае, где работают очень большие элементы рынка в экономических отношениях.

Амин: Да, у них неплохая ситуация, но все-таки я бы им не торопился говорить, что это рыночный социализм, потому что рыночный социализм — это, конечно, противоречие. Рынок, который на самом деле существует, это капиталистический рынок. А социализм — это, конечно, что-то совершенно иное. Поэтому, когда мы говорим про рыночный социализм, нужно тоже говорить, что здесь заложено определенное противоречие. С одной стороны, вы используете инструменты капитализма, а параллельно пытаетесь постепенно сократить влияние капиталистической системы.

Высшая ступень развития

Амин: На самом деле нужно говорить не про социализм, а нужно говорить про цель. Цель — это коммунизм. Коммунизм — это не капитализм без капиталистов, нет, это высшая ступень развития цивилизации. То есть это цивилизация, основанная на принципах солидарности между производителями, народами на глобальном уровне. Сегодня у нас главное правило — это конкуренция, конкурентная борьба. Идет конкуренция между людьми, внутренняя конкуренция, конкуренция внутри капиталистической системы, конкуренция между различными странами, и так далее. Я, например, египтянин, у нашего народа очень длинная история, поэтому мы научились быть терпеливыми, и мне кажется, что через 5–10 лет, через 15–20 лет достичь этой стадии невозможно, может быть, через 2–3 века удастся выйти.

Бодрунов: У Вас есть замечательная книга — «Россия: долгий путь от капитализма к социализму». Судя по названию, Вы полагаете, что России еще в общем-то только предстоит идти к тому, что вы называете социализмом. Так что Октябрьская революция не была социалистической? И, может быть, 70 лет советского строя не были периодом социализма?

Амин: Вы понимаете, у истории нет конца. И октябрь 1917 года — это было начало процесса, причем не только для России, но и для всего мира. Начался длительный переход от капитализма к коммунизму через социализм. И это очень долгий путь. Про российскую революцию нельзя сказать, что это была социалистическая революция в чистом виде. Эту революцию делали люди, которые рассматривали это как шаг к коммунизму через социализм. Фактически основной силой, которая сделала революцию возможной, были кто? Крестьяне. Крестьяне в массовом порядке бежали с фронта, дезертировали, возвращались в свои села и брали землю. И Ленин, что он сделал? В октябре он стоял перед свершившимся фактом: в России совершилась крестьянская революция, поэтому какой был первый декрет? Это был Декрет о земле.

Бодрунов: Это было очень прагматичное решение.

Амин: Да, он просто легитимизировал тем самым революцию, которая по факту уже совершилась на тот момент. Но это была крестьянская революция, это была не буржуазно-демократическая революция, но из-за этого возникла проблема: каким образом теперь можно интегрировать этих крестьян, которые стали малыми землевладельцами, как их интегрировать в этот длительный процесс трансформации всего общества и перехода к современному индустриализированному обществу? Вот это новая проблема, которая возникла на тот момент. Но Мао Цзэдун извлек из этой ситуации необходимые уроки. Когда Мао Цзэдуна спросили после 50 года, сразу же ему задали такой вопрос: «Вы устроили социалистическую революцию?» Он засмеялся и сказал: «Нет, мы коммунистическая партия, у нас была народная революция, поэтому и Китай так называется — Китайская Народная Республика». Не социалистическая, а народная, то есть он тем самым осознал этот факт, но в то же время отдавал себе отчет в том, что тогда, да и сегодня, у них остается крупная проблема: каким образом вовлечь большинство крестьян в этот процесс социалистических преобразований?

Бодрунов: Вы — автор множества книг. Вы призываете в этих книгах и Третий мир — так называемую периферию, и Россию, которую Вы в своих трудах относите иногда к полупериферии, к тому, чтобы отказаться от тех пут сегодняшней капиталистической мировой экономики в виде неких институтов, которые навязываются другим странам. Вы это иногда называете новым колониализмом и призываете от этого отказываться. Я бы применил такой термин в русском варианте — «автономизироваться» от этого и искать свой путь. Советский Союз, если грубо говорить, отгородился железным занавесом от мировой экономики и в связи с этим получил достаточно много проблем. Не предполагает ли сегодня такой подход, который Вы предлагаете, эту большую проблему, с которой столкнулся в свое время Советский Союз?

Отгородиться от чужих правил игры

Амин: Вы совершенно точно описали ту концепцию, которую я предлагаю. То, что по-английски называется delinking, то, что можно сказать по-русски — попытки отгородиться от социалистической системы. Но многие люди не совсем точно это понимают, и когда они говорят про этот delinking, они это сводят к автаркии, фактически самоизоляции.

Бодрунов: Но это не так?

Амин: Да, конечно, я вкладываю совершенно другой смысл, и когда я говорю про delinking, про это отгораживание, про эту независимость, это — вопрос стратегии, то есть вместо того, чтобы вас заставляли подчиняться требованиям более могущественных стран, вместо того, чтобы вы приспосабливались под них, вы по возможности от них дистанцируетесь и пытаетесь в какой-то степени отгородиться. Например, Всемирный банк, когда говорит о приспособлении, он говорит о том, что фактически вы должны пойти на поводу у США.

Бодрунов: О переподчинении.

Амин: Да, совершенно верно. Так вот, когда я предлагаю отгородиться, дистанцироваться, я имею в виду следующее: у вас должно быть собственное видение, собственная стратегия, свои решения, свои институты, и тогда вы уже со своей стороны должны постараться принудить эти держа вы пойти навстречу вашим требованиям. Вот в чем суть моей концепции. И я считаю, что альтернативы этому не существует. Всемирный банк заявил, что это невозможно сделать, потому что сейчас происходит глобализация, а в условиях глобализации это невозможно. Но мы же не против глобализации, мы не против универсализма. Просто нужно понимать, что глобализация в смысле универсализма должна создавать условия для перемен, для того, чтобы отойти от той системы, которая сейчас существует, когда угнетаются более слабые страны, от капиталистической глобализации, и перейти к другому формату мироустройства, когда нет гегемонов в мире, когда все страны имеют равные возможности для развития, у всех есть возможность развивать свои производительные силы. Вот о какой глобализации идет речь, а не о такой глобализации, которую навязывают капиталистические страны.

Мир в кризисе

Бодрунов: В чем сегодня кризисное состояние мира? В чем основное выражение кризиса? Может быть, капитализм — уже устаревшая форма развития общества?

Амин: Капитализм в своем развитии достиг такой точки, когда основной финансовый капитал практически держит в своих руках всю производительную систему, контролирует все производство и использует систему производства, для того чтобы подчинить себе все.

Бодрунов: Сделать всех субконтракторами.

Амин: Субподрядчиками, совершенно верно. И в результате эта система порождает своего рода тоталитарный строй. Сегодня вся власть находится в руках олигархов: и в Соединенных Штатах всем управляют олигархи, и в Германии, и во Франции,
и в Великобритании, да и везде. Вот такая централизация финансового капитала делегитимизировала старую демократическую буржуазную систему, когда были разные партии с разными программами. Посмотрите, что происходит сегодня, например, в США или Европе. Там есть демократическая партия, республиканская партия, есть Ангела Меркель, есть социал-демократы, но, за кого бы вы ни голосовали, результат всегда будет один и тот же, поэтому люди в итоге чувствуют себя обманутыми. Что мы видим в результате: происходит централизация политической власти, и из-за этого политика получается выхолощенной, лишается всякого содержания. Это очень опасно. И люди теперь говорят, что разуверились в политической системе, какой смысл голосовать, какой смысл интересоваться политикой, и они живут состоянии таких иллюзий. И это очень опасно.

Бодрунов: Книга, которая сейчас у меня в руках, — «Октябрь 1917 года. Революция и последующий век». Эти рассуждения, размышления господина Амина о состоянии мировой глобальной системы, о том, что дальше может следовать за ней заинтересует многих наших читателей. Поэтому мы взяли на себя смелость попытаться перевести книгу на русский язык. Почему я так говорю? Потому что эта книга очень богата своим содержанием и переводить ее необычайно непросто. Но тем не менее надеюсь, что результат у нас будет, по крайней мере, мы ждем Самира Амина на наших следующих мероприятиях, на конгрессах, конференциях Вольного экономического общества России, Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте.

Амин: Большое спасибо. Я хотел бы в заключение сказать одно предложение: вторая книга является продолжением первой книги, а она предлагает более глубокий анализ, и она говорит о будущем, причем о будущем не только для России, а о будущем для всего мира, а это будущее началось в октябре 1917 года именно в России.

Бодрунов: Мне кажется, что оценка человека со стороны, специалиста такого высокого уровня, каким является господин Самир Амин, на самом деле очень важна для нас. Мы в последние годы ощущаем чувство утраты чего-то важного — того, что нас всегда поддерживало все предыдущие десятилетия. Об этом важном нам напоминает господин Самир Амин, что именно Россия, с его точки зрения, стала в 1917 году той отправной точкой в истории, вслед за которой идет другое будущее человечества. И мы сегодня должны помнить об этом, что мы стали источником этого движения.

Сергей Бодрунов: «Из слуги – в хозяина»

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, д. э. н., профессор

Финансовый капитал, развиваясь исторически, из слуги индустрии (и технологического прогресса!) превратился в его хозяина, сеньора, сюзерена. Как таковой он — финансовый капитал, — имея двойственную природу, с одной стороны, вынужденно способствовал технологическому прогрессу, а с другой — превращался во все большей степени в его тормоз. В исторической перспективе это противоречие должно разрешиться таким образом, что он вновь станет слугой развития производства и общества — на весь, что называется, оставшийся ему век, вплоть до его ликвидации. Причина — в базовой стратегеме НТР, которая состоит в опережающем развитии технологий по сравнению со всеми иными аспектами развития, причем с «ускорением ускорения», что должно неизбежно привести к переходу к неэкономическим формам хозяйствования (и удовлетвлорения потребностей!) и исчезновению (гибели!) финансового капитала! В настоящее время инновационная функция капитала еще не изжила себя и может быть поставлена на службу рациональному цивилизационному развитию. Опыт многих стран в предыдущие десятилетия показывает высокую эффективность финансового форсажа» (термин Я. Миркина), когда за счет форсированных финансовых вливаний в реальный сектор экономики ряда стран наблюдался мощный экономический рост — именно по той причине, что в результате создавались новые инновационные продукты, новые реальные потребности и дополнительные рынки. Для России этот опыт, подтверждающий сохранившуюся на данном историческом отрезке развития цивилизации инновационную функцию финансового капитала, бесценен. Нам необходим как воздух этот самый финансовый форсаж — но не просто накачка экономики деньгами, а целенаправленные вливания в инновационные прорывные направления технологического развития.

«Следует говорить не о конце гло­бализации, а о риске фрагментации мирового рынка»

Александр Данильцев,
Директор института торговой политики НИУ ВШЭ, д.э.н.

Мне представляет­ся, что мы не до конца преодолели кризис. Мы не очень понимаем, какой он действительно: цивили­зационный, финансовый и так далее, — но мы не преодолели еще целиком его последствия. В моем понимании, кризисы преодолеваются двумя способами. Пер­вый — это ликвидация источника кризиса. Вряд ли мы бы могли этот источник ликвидировать, в том числе потому, что мы до конца не понимаем, честно говоря, какой он. И второй способ — это найти какое-то новое направление развития, но­вый драйвер, который будет настолько эффективным, инте­ресным и привлекательным, что сможет быстро развиваться и вытащит остальные сектора даже в трудных условиях.

И если мы обратимся к предыдущему опыту, то увидим, что такие драйверы, технологические, экономико-географические, в прошлом возникали. Это была, например, информационная экономика, развитие ин­формационных технологий в 90-е годы, до этого — развитие электроники и других новых технологий. Также это было по­явление переходных экономик, открытие китайского рынка и рынков стран Восточной Европы и России, то есть собы­тия, которые очень сильно повлияли на мировую экономи­ку и тоже были своеобразными драйверами. И вот сейчас, представляется, такого драйвера нет.

Здесь говорилось об инновациях. Естественно, мы все об­ращаемся к этой теме. Инноваций очень много, мы только о них сейчас и слышим – да, везде инновации, новые техни­ческие достижения. Но, как сформулировала одна из моих коллег, все очень размыто, в различных секторах понемно­гу. Инновационный потенциал нигде не сконцентрирован, и поэтому мы не видим эффекта явного драйвера. А понят­но, что равномерно обеспечить прорывное развитие для всей экономики просто невозможно, нужно сконцентриро­ваться в каких-то участках, а этого пока нет. С моей точки зрения, это проблема, с которой мы будем сталкиваться еще какое-то время.

Далее — по поводу монополизации. Очень интересный момент, который, мне кажется, завязан и на регулировании, и на развитии мировой экономики. Здесь коллега привел очень хороший пример — Alibaba, но я бы обратился не­множко к другому примеру. Alibaba все-таки действитель­но посредник, как здесь было сказано, во всяком случае пока. Но я бы привел пример другой компании, а именно Microsoft, которая практически является эффективнейшим монополистом в сфере программного обеспечения, когда одной компанией, собственно говоря, обеспечивается весь мировой рынок. Я утрирую, конечно, но подавляющая часть мирового рынка действительно практически обеспечивалась одной компа­нией и одной командой экспертов.

Но вот не столкнемся ли мы дальше, благодаря цифро­визации, с такой же ситуацией? Учитывая, что эти технологии хорошо тиражируются? Здесь, конечно, возникают вопросы интеллектуальной собственности, прав правообладателей. Но есть возможность перенести эту схему и на проек­тирование, и на строительство, когда, условно говоря, одна команда или две-три команды первоклассных инженеров могут проектировать 90% мостов во всем мире.

Таким образом, что касается рынка труда, мы столкнемся примерно с такой же ситуацией, как с рынком труда программистов, когда сначала мы видели, что это была суперпопулярная и распространенная профессия, а потом мы увидели, что востребована только очень узкая группа су­перэкспертов. Все остальные — это технические работники. Это еще, мне кажется, одна пробле­ма, с которой мы тоже можем столкнуться.

Дальше перейдем от монополизации к такому понятию, как «глобализация». Последнее время многие говорят «ко­нец глобализации». Мне кажется, следует говорить не о конце гло­бализации, а о риске фрагментации мирового рынка. Это может случиться как на основе каких-то геополитических моментов, риск которых, кстати, сейчас резко возрос, так и на основе технологических. Что касается глобализации, то явления, которые мы ей противопоставляем сейчас, на­пример рост протекционизма, замедление создания ре­гиональных торговых блоков, мне представляется, что это просто этап глобализации, когда преобладают такие формы действия на глобальном рынке. На самом деле никто не стремится к самоизоляции, наоборот, обостряется борьба за позиции на глобальном рынке. Мы ведь говорим о тор­говых войнах, никто не говорит о том, что господин Трамп хочет сделать из Америки изолированную от мира Северную Корею. Это далеко не политика изоляционизма. А для чего, собственно, ведется любая война, в том числе и торговая? Ради завоевания более благоприятных условий в послево­енном мире. Поэтому я думаю, что через некоторое время, после того, как будут исчерпаны возможности или достиг­нуты цели этой политики Трампа, мы увидим, как Соеди­ненные Штаты попытаются запустить новый раунд той же глобализации, либерализации (называйте, как хотите), но уже вокруг интересов Соединенных Штатов.

И в этой связи возникает следующий сюжет – глобальное регулирование. Мне кажется, здесь хоронить все эти реалии не просто рано и не нужно, а чрезвы­чайно опасно, потому что мы должны быть готовы к этому следующему циклу. И, собственно говоря, та основа, кото­рая создана, является пока что, мне кажется, единственным препятствием, как бы мы ни говорили о его хрупкости, по­литики того же монополизма, фрагментации, подминания крупнейшими экономиками других под себя.

Несмотря на трудности и проблемы, центром системы регулирова­ния отношений в мировой экономике является Всемирная торговая организация. Потому что, собственно, во-первых, ничего другого работающего не придумали. Во-вторых, то, что есть — это тот фундамент и принципы, которые должны не критиковаться, но их надо, наоборот, укреплять и развивать. Сфера эта, как вы понимаете, консервативная, но были предприняты опреде­ленные шаги в связи с кризисом. Это создание «двадцатки», квазиновых институтов, которые, естественно, недостаточ­но эффективны, но тем не менее попытки-то были. И они как раз говорят о том, что лучше бы все-таки строить это на существующей базе, а не на чем-то новом. Но что касается проблем с той же ВТО: проделана большая работа и пройден большой путь, и, мне кажется, на старой, существую­щей области применения уже возникли трудности. Почему? А просто дошли уже до болевых точек, то есть понятно, что двигаться дальше и дальше будет все труднее и труднее. И чем мы больше берем на себя обязательств, тем труднее взять следующие обязательства, потому что они все более и более болезненны. Что это озна­чает? Это означает, что нужно, наоборот, расширять сферу регулирования.

И вспомним, что у нас до сих пор нет глобальных инсти­тутов, которые бы регулировали обмен факторами производства. В той же ВТО активно обсужда­ется вопрос об инвестициях. Да, там уже есть соответствующие проекты, есть услуги, есть тематика элек­тронной торговли. Что здесь вызывает опасения? Когда го­воришь с экспертами и смотришь на ситуацию, видно, что это очень консервативная сфера. И многие говорят, что не дай Бог там что-нибудь расшатать. Это правда. Но сколько у нас есть времени? Вот в чем вопрос. Поэтому надо ста­раться двигаться достаточно быстро и в некоторых вопро­сах решительно, потому что мы знаем, что развитие идет не линейно, а по экспоненте, и то же самое может слу­читься и с мировым рынком.

«Криптовалюта обходит государство и самостоятельно стремится утвердить себя в структуре мировой и национальных экономик»

Кайсын Хубиев,
профессор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Обсуждая проблемы финансиализации, сразу хотелось бы внести категориальное уточнение, поскольку мы используем некоторую емкую фразу на уровне метафоры. Собственно, экономика страдает не от того, что денег много. Она страдает не от навеса денежной массы, а от всякого рода финансовых инструментов, которые сейчас принято называть деривативами. Теоретически и практически следует разделять «нормальные» деньги, долговые или кредитные деньги, ценные бумаги, и всякого рода суррогатные платежные средства. Тогда мы точнее будем определять направление критики финансализации и, соответственно выработки экономической политики ее преодоления. Такое уточнение позволяет определить, что именно в размножении видов и форм ценных бумаг содержится основная проблема финансализации экономики. За каждой формой новой ценной бумаги тянется целый шлейф неприятных вещей.

Во-первых, для обеспечения их оборота отвлекаются деньги, которые могут быть использовании в реальном секторе, в том числе – для целей инновационного развития. Во-вторых, каждый вновь появляющийся вид ценной бумаги «притягивает» новую форму доходов без создания эквивалента реальных благ. И приходится удивляться, сколько еще экономика может выдержать появление ценных бумаг, которые обременяют общество тем, что притягивают к себе все возрастающую часть общественного дохода без эквивалентного встречного потока.

Отечественная статистика определяет финансовый и нефинансовый сектор по ведомственному признаку: банки – финансовый сектор, заводы – нефинансовый сектор. Точнее будет проводить это разграничение на основе кругооборота капитала. Если завод на свою прибыль или оборотные средства приобретает ценные бумаги, в этой части своей деятельности он не может быть отнесен к реальному сектору.

Теперь обратимся к практической части этой проблемы. Когда Трамп, начиная свою деятельность в качестве президента, решил отказаться от транстихоокеанского партнерства, многих это крайне удивило. Ведь этот крупный международный проект создавался его предшественниками для того, чтобы продвигать американские товары на азиатско-тихоокеанский рынок. А в совокупности с другим проектом (трансатлантическим) планировалось создать миропорядок с абсолютной мировой торгово-экономической гегемонией США.

Подумалось даже – неужели новая американская элита вдруг решила отказаться от мирового экономического господства? Оказалось, нет. Выбран просто другой путь и другие средства продвижения к той же цели. Позже выяснилось, что Трамп сделал основную ставку на реальный сектор американской экономики. Это подтвердилось его последующими шагами. Он резко сократил налог на прибыль корпораций, освободил корпорации от давления экологических требований, создал внутренние офшоры, ввел ускоренную амортизацию в важных секторах и т.д. Он просто сделал ставку на мировое экономическое господство через реальный сектор, предоставив ему возможность завалить мир более дешевыми и качественными товарами. Конечно, он решал и внутренние проблемы, и о внешних рынках не забывал. Но основной акцент был направлен на поддержку реального сектора.

Это – хороший урок для российского руководства, у которого приоритеты имели иное направление. Годами и даже десятилетиями на уровне фронтовых сводок проявлялся интерес к трем основным проблемам: фондовый рынок, денежный ранок, валютный рынок – вместо того, чтобы очевидно и четко сделать серию правильных шагов в направлении поддержки реального сектора.

У российского руководства был (и есть еще) шанс последовать примеру Трампа. Хотя бы со значительным запозданием опереться на отечественных ученых и практиков для решительного разворота экономической политики в сторону развития реального сектора на инновационной основе.

Проблема финансиализации экономики обсуждается довольно-таки давно. Но появились новые угрозы, которые еще не изучены, и в них тоже надо бы разобраться. Одной из главных претензий к экономическому мейнстриму является упрек в ослаблении его прогностических возможностей. В частности, основное течение критиковалось за то, что его представители не предсказали появление последнего кризиса и возникновение криптовалюты. А она не только появилась, но начинает выполнять все функции денег. Более того, уже претендует на функции капитала в виде ростовщичества, спекулятивных сделок. Это еще совершенно не изученная область, таящая новые вызовы и угрозы по линии финансиализации.

Приходится слышать и читать о том, что за этими криптовалютами стоят только какие-то сложнейшие безымянные компьютерные технологии. Но так быть не может, чтобы за всеобщей формой общественного богатства, каковыми являются деньги в любой их форме, не было конкретных имен без персонифицированных целей и интересов.

Возможны новые угрозы, может быть, даже более серьезные, чем от деривативного размножения ценных бумаг. В этой связи хотелось бы позволить себе небольшой теоретический сюжет для объяснения этой ситуации. Все этапы развития денег подчиняются одной закономерной линии – деньги появились на свет как всеобщая форма общественного богатства. Где в единичном представлено всеобщее. И все этапы развития денег – это есть развитие этой их всеобщей сущности. Сперва они сбрасывали с себя товарную форму, превращаясь в бумажные, потом – в электронные, и т.д. Восходя по ступеням развития, деньги все больше и больше продвигались в доказательстве привилегированного положения своей всеобщности, где в единичном (деньги) представлена всеобщность (прямая обмениваемость на все многообразие благ). Но на этом магистральном пути развития денег происходят и ложные выбросы в виде фальшивомонетничества, суррогатов с функциями денег. В этой связи природу криптовалют еще следует определить, чтобы заранее представлять угрозы и меры их предотвращения.

Возникает вопрос, является ли а)криптовалюта последним этапом в историческом развитии денег в движении к своей сущности, и б)где пределы всеобщности. Представляется, что эти пределы находятся в рамках всеобщих форм существования материи – пространства и времени. То есть, в любом пространстве и в любое время деньги должны иметь способность превратится в любую конкретную форму общественного богатства с абсолютной мобильностью, портативностью, защищенностью, масштабно делимостью и сложимостью, и т.п. Появление криптовалют – это тоже один из этапов движения денег к своей всеобщности, и едва ли последний. Здесь обнаруживается еще одна интересная деталь. Преградой в движении денег к всеобщности в свое время явилось то, что движение денег и даже их функции оседлало государство, которое декретировало деньги.

Так вот, криптовалюта обходит государство и самостоятельно стремится утвердить себя в структуре мировой и национальных экономик. Что за этим следует? С одной стороны, может быть, деньги в виде криптовалют освобождаются от какой-то излишней опеки государства, но, с другой стороны, появляется неконтролируемая сила, которая потом может нанести тяжелые удары по экономике. Вот здесь есть серьезный пункт для теоретических исследований, и мне кажется, мы должны будем к этому приступить.

«Денежно-кредитная политика становится неэффектив­ной»

Андрей Бунич,
Президент Союза предпринимателей и арендаторов России, генеральный директор Международного фонда «Содействие предпринимательству», член правления ВЭО России, к.э.н.

В основе 2008 года был кризис сохранения богатства. Финансовый сектор настолько оторвался от реально­го производства и вообще всех реальных процессов в эко­номике, что уже к 2008 году стало невозможным оценить, что сколько стоит. И это привело, к уникальной ситуации, поскольку до этого все время при капитализме периодиче­ски возникали кризисы, циклические, периодические, и это было нормально, потому что кто-то сделал неверные вложе­ния, кто-то неправильно оценил риски, соответственно, си­стема легко с этим справлялась. Это называлось «clearance, прояснение», то есть в какой-то момент все выясняли, что сколько стоит и шли дальше. Часть виртуальной мировой стоимостной массы аннигилировалась, исчезала навсегда. Но к 2008 году выяснилось, что так сделать уже невозможно, поскольку посмотрели, что теперь уж слишком много лю­дей обанкротятся, речь пошла уже о триллионах и десятках триллионов долларов. Поэтому пришлось принять решение о том, чтобы зафиксировать практически все крупнейшие банковские балансы и дать возможность им длительное вре­мя вести оценку не по рынку, а за это время накачивать еще больше деньгами все центральные банки, экономику, что, конечно, в итоге вызвало еще большие сложности, теперь с оценкой стоимости.

Возникла гигантская фиктивная стоимость, квазистои­мость, и непонятно теперь, как из этого выйти, ведь допу­стить следующий кризис уже невозможно. До 2008 года вот эта система была порождена идеей так называемого вели­кого спокойствия, great moderation. Двадцать лет американ­ская Федеральная резервная система доказывала, что теперь можно купировать любой кризис, и вообще, если что-то слу­чится, мы быстро «зальем деньгами». Есть системы стра­хования вкладов, есть системы электронных расчетов, есть дисконтное окно, и быстро все это затыкалось, и решили, что так можно жить вечно. Но оказалось — нельзя. Выяснилось, что в результате дисбалансы только нарастают как снежный ком, поэтому то, что произошло после 2008 года — это вы­ведение процесса на следующий уровень, уже гораздо более высокий и опасный с точки зрения мировой экономики, так что теперь допустить новый кризис сложно, или, скорее, не­возможно. Невозможно говорить всерьез на эту тему.

И теперь перейдем к тому, что происходит на развиваю­щихся рынках. Мне кажется, что это как раз и есть отражение мирового кризиса сохранения богатства (wealth), поскольку, если кого-то надо «обваливать», то, естественно, «обвали­вают» периферию. И это было ясно уже при создании G20 в 2008 году, мне тогда казалось, что, в конечном счете, по­явится Трамп. Я не предполагал, что он конкретно появит­ся, но, да, появится кто-то подобный ему. Поэтому развитые страны (G7, G8 тогда еще была) создали кризис, их финансо­вые институты, причем выгоду от этого получали исключи­тельно они сами. Но когда надо было расплачиваться, они решили собрать всех вместе и поделить убытки на всех, то есть в этом была идея G20, да, теперь мы будем выходить из тупика все вместе. Но опять же было ясно, что выходить вме­сте не получится, что это временное решение. И теперь кри­зис развивающихся рынков — это, мне кажется, ответ на то, что происходило и происходит в мире. Просто за это время действительно возникла так называемая «теневая банков­ская система» (shadow banking system), но ее представляют неверно. Когда все говорят «теневая», можно подумать, что это какая-то преступная деятельность. Нет, речь идет про­сто о небанковском кредитовании. О том кредитовании, где нет прямого регулирования Центробанка. Но leverage, пле­чо, там становится огромным, и поэтому действительно эти обороты неконтролируемы. Но в основном это в развитых странах, безусловно, и в меньшей степени — в развиваю­щихся. В Китае, кстати, тоже высокая степень развития этой теневой банковской системы, и это также создает дополни­тельные риски, условия для кризисов.

Почему развивающи­еся рынки? Почему они стали жертвой? Потому что они, по сути, отыграны, то есть они росли в нулевые годы в 10, в 20 раз. Например, наш индекс РТС вырос в 20 раз за нулевые годы, то есть он просто не может дальше вырасти такими же темпами. Тогда по отношению к предыдущему периоду он что, в 200 раз, что ли, вырастет? Это невозможно.

И в других странах то же самое – был слишком бурный рост, а американский рынок за эти 9 лет вырос в 4 с половиной раза. Американский — более стабильный для инвесторов. По моему мнению, так было за­ранее предусмотрено.

Поэтому, если смотреть с этой точки зрения на процесс, на развивающиеся рынки, уже несколько лет назад стало понятно, что они вряд ли смогут удержать­ся, а это достаточно большой сегмент в мировой экономике. И, кстати, многие страны даже перестали быть развивающи­мися. Они выбыли из числа развивающихся стран, даже при­думали новый термин. Теперь не «развивающиеся рынки», а «пограничные». Что это такое? Это какие-то развивающи­еся, но не совсем, которые как-то плохо развиваются, и их количество, frontier markets, только увеличивается.

В итоге видно, что глобализация в том виде, в котором она была, действительно, подошла к концу. Я не согласен, что она дальше будет развиваться, пока не видно. Развитые страны и транснациональные корпорации просто выжали из гло­бализации все, что нужно, а теперь они отсекают то, что не нужно, и забирают какие-то функции в свои страны бази­рования. И это еще один камень в сторону развивающихся рынков, который будет их тянуть и дальше, и поэтому сей­час пошла серия девальваций, которые могут привести к за­тяжной стагнации. Поэтому из этого надо делать выводы.

Конструкция, которая была в нулевых, точно не повто­рится. А там была какая система? Экономика Китая бур­но растет, есть еще огромное количество развивающихся рынков, которые участвуют в том же процессе. И, соответ­ственно, растет спрос на сырье. Это все было взаимосвязано. Теперь это закончено, и временное повышение цены на сы­рье, на мой взгляд, не должно нас успокаивать, так как сама эта «махина», которая тогда работала, сейчас «заглохла». А развитые страны собираются выходить из этой ситуации за счет принципиально новых технологических решений.

Из всего вышесказанного можно сделать следующий вывод, что денежно-кредитная политика становится неэффектив­ной. Если раньше денежно-кредитная политика и была спо­собом манипулирования мировой экономикой, то сейчас она становится неэффективной, но появились другие способы: это прежде всего цифровое воздействие и прямое влияние на экономику через монопольные технологические платформы.

Качество российской экономики изменилось

Президент ВЭО России и Международного союза экономистов, профессор Сергей Бодрунов принял участие в передаче «Вести. Итоги года» телеканала «Россия 24». Публикуем текст телеинтервью с незначительными сокращениями.

Александра Суворова («Вести-24»): Как сейчас дела обстоят с промышленностью?

Сергей Бодрунов: Вы знаете, сейчас дела обстоят в промышленности получше. Мы за
эти годы, несмотря на санкции, несмотря на кризис 2009–2010-х годов, сумели восстановить устойчивость экономики — это очень важное достижение, о котором мало
кто говорит. В 2018 году мы уже пошли, если можно так сказать, в сторону наращи-
вания наших потенциальных возможностей, пока потенциальных. Если мы посмотрим
на показатели этого года — то да, у нас есть прирост ВВП, пусть небольшой пока, но это уже рост ВВП, это 1,6–1,7 процента. Значит, мы сумели удержать позитивный баланс, эту устойчивость экономики в этом году. У нас инфляция — 4%. В какие времена это было? У нас начался хоть небольшой, но рост реальных доходов населения, это тоже очень важно. Ну, и если говорить о других макроэкономических показателях России: мы на 20% увеличили наш внешнеторговый оборот, это — резкий скачок. Мы всего за год на 28% увеличили экспорт России, и к тому же в этом экспорте — значительная доля высокотехнологичной продукции, что чрезвычайно важно.

Суворова: А экспорт ресурсов?

Бодрунов: Ресурсы тоже важны, но мы должны понимать, и ниже я скажу почему,
— что высокотехнологический сектор — это основа будущей экономики. У нас
в этой части сегодня что есть? Возьмем оборонный комплекс. Уже неоднократно
говорилось о том, что мы сумели его восстановить. Я работал более десяти лет директором одного из крупнейших холдингов в России в оборонной промышленности, и я знаю, какой ценой это давалось, доставалось в те года, когда было недофинансирование промсектора, в том числе — и оборонной промышленности, когда не хватало на это средств либо средства упрятывались в резервы. Почему? Потому что надо было все-таки иметь возможность на случай какой-то сложной ситуации, иметь и запас, чтобы не повторилась ситуация конца 90-х — начала 2000-х годов. И все-таки оборонку сейчас подняли. Хотя бы возьмем за оценку экспорт вооружений. Дело в том, что экспорт вооружений — это экспорт высокотехнологичной продукции самого высокого уровня. И экспорт — это значит, что в мире приходится конкурировать с самыми высокотехнологичными компаниями мира. Какие это компании? В основном это американские компании или крупнейшие европейские компании. Так вот, сегодня в мире 33% всех вооружений, которые продаются, — это американские, но почти 24% — это российские. То есть каждое третье — американское изделие, а каждое четвертое — российское! Потеснили мы наших конкурентов на этих рынках. Если мы возьмем софт, мы всегда были импортерами софта, всегда, во все времена. И вот в этом году (по крайней мере, у меня данные по первому полугодию этого года) впервые — впервые! — экспорт нашего софта превысил импорт. Пусть незначительно, но уже превысил, и это очень серьезные цифры, 2,55 миллиарда долларов против 2,53. Мы понимаем, что это тенденция очень важна, потому что она свидетельствует об изменении качества нашей экономики, о чем, собственно говоря, и говорил президент в своем большом
интервью. Он говорил о том, что нашей экономике нужно выйти в высшую лигу —
действительно, это так. Но как выйти? Как выйти, Александра?

Суворова: Цифровизация, видимо?

Бодрунов: Вы знаете, цифровизация — это замечательная вещь, но я могу сказать, что вообще-то она составляет некую базу для всего технологического развития. А вот если мы вспомним майский указ президента, то там поставлены — обычно все именно на это обращают внимание — важные задачи по изменению качества нашей жизни, по вхождению в пятерку ведущих экономик мира по ВВП, и т.д.

Но там есть еще одна очень важная вещь, на которую как-то не очень обращают вни-
мания. А там записано, что мы должны изменить наше состояние технологическое,
осуществить технологическую модернизацию России, мы должны уйти от технологического отставания, должны стать лидерами в этом деле, и вот это — очень важная задача. Почему она важная? Потому что без нее мы не решим ни социальных, ни экономических задач…

Суворова: А как ее решить?

Бодрунов: А вот почему она такая важная? И как ее решить? Важная потому, что мы живем в новую эпоху — весь мир и мы переходим к новому технологическому укладу, идет настоящая технологическая революция. Технологический уклад — это
значит, что продукты, которые будут производиться в следующем периоде, в новом
укладе, они будут содержать другие технологические компоненты, на других технологиях создаваться. Какие это технологии? Это — нанотехнологии, информационные, био-, когнитивные и т. д. То есть — знаниеемкие технологии. И к этому нужно переходить уже сейчас. Почему? Как только такой продукт основным ста-
нет в экономике, те продукты, которые будут «сделаны» на других технологиях,
будут «уходить», заменяться более прогрессивными. В результате, если мы не сможем
давать такой продукт, мы не сможем не только конкурировать на мировых рынках,
но и свой потеряем и откатимся еще дальше. Следовательно, задача: первое — тех-
нологическое обновление. Цифровизация — это платформа, на которой можно техно-
логическое обновление вести, но мне представляется важным, что технологическое
обновление — это все-таки не только, так сказать, решение цифровизационных
задач, это — более широкое понятие. Нам необходимы технологии, новые технологии
во всех тех областях, которые я называл. И это — первое и главное.
Если мы возьмем, например, механизмы — каким образом это сделать? Ну, вот у нас
есть замечательная вещь, которая придумана не так давно, и мне кажется, она может
дать серьезный эффект. Президент говорил в своем интервью, что для изменения качества экономики, перехода в высшую лигу, используется механизм национальных проектов. Хорошая идея, замечательная идея! Под нее — деньги, под нее — новые способы управления, она действительно может изменить нашу экономику, качество экономики. Есть, однако, в стране и другая идея. Тоже добротная, но без серьезных денег и администрирования. У нас есть Национальная технологическая инициа-
тива. И если в рамках первых национальных проектов предусмотрены два связан-
ных с технологиями проекта — о науке и о цифровизации, то это все-таки проекты несколько иного плана, чем те, что необходимы для решения задачи технологической модернизации нашей экономики, — один касается широко науки, другой касается базовой платформы, на которой перестраивать можно экономику. При этом о технологиях впрямую нигде не сказано. А это ведь, как я только что сказал,
на мой взгляд, одно из важнейших дел, которые нам необходимо сделать. И вот
мне представляется важным посмотреть на вторую замечательную идею, которая
у нас есть в стране, — это идея Национальной технологической инициативы. В этой инициативе — девять важных научно-технологических направлений, они
подсказывают или рассказывают нам, объясняют, куда надо вкладываться и что надо
развивать, по каким направлениям двигаться. Этим занималась Академия наук,
этим занимались наши ведущие институты исследовательские, и правительство под-
держало эту идею. Мне кажется — надо объединять эти две идеи. Вольное экономическое общество России, которое я представляю, поддерживает предложение Санкт-Петербургского Института нового индустриального развития о придании Национальной технологической инициативе статуса национального проекта,
с соответствующим финансированием и соответствующим администрированием.
Вот тогда, мне кажется, у нас та самая идея технологического обновления приобретет статусный характер, будет совершенно однозначно курироваться правительством, осуществляться в рамках всех национальных проектов и даст, очевидно,
весомый эффект не только в этом конкретном направлении реализации нацтехинициативы, но и в реализации других нацпроектов — ведь новые технологии нужны для реализации национальных проектов и в медицине, и, к примеру, в жилищном строительстве — там без новых материалов, без новых решений технологических ничего мы не успеем сделать, то, что там обозначено. Мне кажется, что на это надо сделать сегодня основной упор.

Суворова: А как Вы считаете, какие самые главные задачи в 2019 году стоят
перед российской экономикой? Что нужно сделать? Первое, второе, третье,
четвертое?

Бодрунов: Я думаю, что перед российской экономикой стоит первая задача, я
уже сказал — нам необходимо в этом наступающем году, первое, удержаться
на этой самой планке, на тренде восходящего развития. Президент говорит о чем?
Он абсолютно логично объясняет ситуацию, которая у нас сегодня есть. Мы вышли
из состояния стагнации, мы добились устойчивости экономики. На этом надо
удержаться, чтобы стать на твердую основу. Но при этом дальше мы должны двигаться быстрее. И об этом, собственно, и говорится. И бюджет наш нацелен на то,
и правительство, и президент отмечают, что к следующему году надо удержаться
на сегодняшних позициях, несмотря на сложности, которые мы видим впереди.
Далее — наращивание ВВП до 2%, к 2021 году — уже 3 с лишним процента.
Мировая экономика сейчас движется с темпами 3,8%, такова оценка прироста
мирового ВВП. Но при этом и возможно, и ожидается некоторое снижение. Нам
представляется важным оценить эту ситуацию и найти механизмы для того, чтобы
усилить наше движение вперед и найти выходы на ускоренный рост, обгоняя мировую экономику. Тогда мы сумеем удержаться на плаву. Знаете, как в «Алисе в стране чудес»: если ты идешь, то ты стоишь, а если ты стоишь, то ты падаешь. Здесь похожая ситуация — экономика развивается так, что мы должны двигаться быстрее, чем мировая экономика. Второе — каким образом этого добиваться. Я уже сказал немножко, и мне кажется важным сегодня основное направление развития направить на это, конечно, не сбрасывая со счетов остальные задачи, все они важны, но все-таки — важно усилить это «технологическое давление», не отставать дальше, а усилить продвижение экономики вперед через технологическое развитие.

Суворова: Ну что же, будем надеяться, что эти задачи нам удастся реализовать в 2019 году.

Бодрунов: Ну, во всяком случае, я как человек, представляющий экономистов,
которые занимаются в том числе и технологиями, и имеющий определенное представление о развитии экономики, на это надеюсь. У нас в стране есть несколько разных экономических школ, однако, я надеюсь, будет найден общественный консенсус по этому вопросу и мы будем все-таки идти по этому пути. Об этом сегодня говорят уже все. Вот недавно выступал руководитель Счетной палаты Алексей Леонидович Кудрин, который в свое время как раз эти самые фонды, резервы создавал и много сделал для того, чтобы мы рассчитались с нашими долгами. Сейчас он говорит о следующем этапе, он говорит о том, что нам необходимо технологическое развитие. Это говорят представители тех школ, которые всегда, может быть, и считали, что это так, но придерживали наши ресурсы, средства, потому что страна решала другие задачи. Вот сегодня это говорят и они. Сегодня об этом говорит президент, правительство, создаются инициативы и т. д. Мне кажется, что движение пошло.

Homo Deus

Юваль Ной Харари. Homo Deus: краткая история будущего.

В первой книге израильского историка Юваля Ноя Харари — бестселлере Sapiens — автор объяснил, почему человечество как вид выиграло в гонке за миро­вое господство у других животных. Вторая книга Homo Deus — это попытка заглянуть в будущее.

Что произойдет, когда Google и Facebook будут лучше, чем мы сами, знать наши вкусы, личные симпатии и политические пред­почтения? Что будут делать мил­лиарды людей, вытесненных ком­пьютерами с рынка труда и образовавших новый, бесполез­ный класс? Как воспримут религии генную инженерию? Каковы будут последствия перехода полномочий и компетенций от живых людей к сетевым алго­ритмам? Что должен предпри­нять человек, чтобы защитить планету от своей же разруши­тельной силы?

Главное сейчас, полагает Харари, — осознать, что мы нахо­димся на перепутье, и понять, куда ведут пути, простирающиеся перед нами. Мы не в силах остановить ход истории, но можем выбрать направление движения.

Ложка дегтя: книги Харари, что первая, что вторая, манипулятив­ные. Автор подтаскивает сотни фактов для доказательства своих концепций, не терпит возраже­ний читателя и пытается дать простые ответы на сложные вопросы. Наверно, именно поэто­му его книги сразу же становятся бестселлерами. Простые ответы на сложные вопросы — главный инструмент обыденного созна­ния, которым все мы в той или иной мере пользуемся.

1...138139140...181Страница 139 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"