Четверг, 14 ноября, 2024
ВЭО России

«Как должно происходить сочетание форсайта и экономической политики»

Сергей Глазьев,
Академик РАН, советник Президента РФ

Форсайт – это, как известно, предвидение будущего, технологического и институционального, социального, но главное, это предвидение нужно для того, чтобы мы успешнее реализовывали цели социально-экономического развития. А для этого методология форсайта должна как-то сочетаться с методологией экономической политики. К сожалению, у нас в области форсайта много достижений, а в области экономической политики нет пока заметной связи между тем, что делается в рамках прогнозирования и тем, что реализуется на практике.

В своем докладе я попробую пояснить, как должно происходить это сочетание форсайта и экономической политики. Я хочу проиллюстрировать и просто напомнить некоторые закономерности, начиная с технологического форсайта развития, что для современной экономической политики не известно, во всяком случае, не известно аудитории: если мы бы встречались в министерстве экономики или в аппарате правительства, не говоря уже о центральном банке, на нас бы смотрели, открыв рот, не понимая, о чем речь.

Наиболее развитая часть форсайта – это технологическое прогнозирование, где проведено моделирование десятков тысяч научно-производственных циклов, создан очень простой формальный аппарат, каждый научно-производственный цикл, любой цикл технологии моделируется с помощью логистической кривой, которая очень удобна в аналитическом описании, и иллюстрирует, во-первых, пределы роста совершенствования каждой технологии, во-вторых, это очень важно, нелинейный характер технико-экономического развития.

То, что характерно на микроуровне, повторяется и на макроуровне через сочетания технологически напряженных производств. Мы наблюдаем такую же нелинейную длинноволновую динамику смены технологических укладов. Очень важно подчеркнуть и неравномерность происходящего экономического развития, которое создает некую систему координат для политики экономического развития и позволяет сформировать приоритеты. Сейчас мы находимся в заштрихованной зоне, эту зону мы называем зоной родов нового технологического уклада.

Передовые страны сегодня выходят в фазу роста нового технологического уклада, который будет генерировать новую длинную волну экономического развития. Надо сказать, что эту фазу роста, точнее, фазу родов пройти сложно, переходя к практическим приложениям. Хорошо известна закономерность, согласно которой подавляющая часть новых технологических идей гибнет в процессе перемещения знаний от фундаментальных исследований к коммерсализации. И именно этот провал –долина смерти – характеризуется тем, что для нашего системоуправления он никак не заполняем.

У нас есть некоторое финансирование фундаментальных исследований, пусть небольшое, относительно других стран, но пока еще заметное. Есть примеры коммерциализации в основном импортных технологий, немножко и своих, но наши технологии не могут пройти сквозь эту долину смерти в силу того, что отсутствуют механизмы государственной поддержки. И, соответственно, то, что мы уже создали, мы так и воспроизводим, а сделать технологический скачок между технологическими укладами, создать мощный инициирующий импульс для формирования нового ядра экономического роста мы не можем – у нас не хватает инструментов экономической политики. Мы их просто не используем.

С точки зрения приоритетов экономического развития более-менее понятно, что в мировой экономике сформировалось ядро нового технологического уклада, которое растет с темпом, в среднем, 30-40% в год. Нано, био, инженерные, информационные, коммуникационные, когнитивные, цифровые технологии в сочетании дают технологическую революцию, которая преобразует практически все отрасли экономики. Если в ядре темпы роста достигают 35, а подчас и 70-80% в год, то на периферии внедрение этих технологий тоже дает опережающий рост – 10-15% в несущих отраслях, 3-4% – в традиционных отраслях. Технологическая революция, собственно говоря, и обеспечивает скачок в экономическом развитии. Что нужно сделать для того, чтобы внедрить все эти достижения? Конечно, обеспечить полномасштабное финансирование производств нового технологического уклада, то есть денег сюда нужно давать столько, сколько возможно с точки зрения имеющегося научно-технического потенциала. Столько, сколько он может освоить и реализовать в организации и расширении производств.

За счет чего эти деньги могут возникнуть? Во-первых, если мы говорим о внутренних исследованиях и инвестициях, то это, прежде всего целевой кредит. Целевой кредит, то есть инструменты специального рефинансирования, через которые можно давать деньги не под ключевую ставку, а под 2-3%. Вообще во всех странах, которые демонстрируют экономические успехи, мы видим вектор инструментов денежно-кредитной политики. Например, в Китае, если вы реализуете приоритетный проект, то вам дадут кредит под 0,2%, 0,5% на 10 лет, на 15, на 20. Просто госпредприятие, которое на фронте научно-технического прогресса работает, получит под 2%. Если вы частный сектор, который действует на свой страх и риск, получите под 4%, но никак не под нашу ключевую ставку.

У нас, как вы знаете, центральный банк практически перестал выделять кредит в экономику. Если еще до 2014 года ЦБ выделил примерно 10 триллионов рублей кредита, то сегодня, по прошествии последних 4 лет, полностью рефинансирование экономики свернуто. Специальные инструменты рефинансирования, под которые шло проектное финансирование, поддержка малого бизнеса и так далее, прекращены, и центральный банк наш – единственный в мире, который изымает деньги из экономики вместо того, чтобы их туда вливать. Всего было изъято 10 триллионов, которые были выданы, плюс еще 4 триллиона он изъял за последние полтора года через депозиты и выпуск облигаций. То есть, российские денежные власти тормозят экономическое развитие вместо того, чтобы создавать целевое кредитование экономического роста.
Бюджетная политика не дает инициирующего импульса инновационному развитию. По-прежнему деньги в долгосрочном плане вывозятся из страны через стабилизационные фонды вместо того, чтобы вкладываться в развитие.

Наконец, внешняя торговля. Казалось бы, уникальное явление, смена технологически укладов сопровождается резкими скачками цен на энергоносители, вы видите это последние 150 лет, последнее двадцатилетие не было исключением. Переход на новый технологический уклад тоже был опосредован резким повышением цен. Вот вам источник валюты для того, чтобы финансировать импорт новых технологий, стимулировать инновационное развитие с другими странами ядра нового технологического уклада, но большая часть этих денег ушла в оффшоры, Россия стала крупнейшим донором мировой экономики, потеряв более триллиона долларов за последние пару десятилетий. Ну, и контроль за промышленностью тоже переместился в оффшоры, то есть, между рекомендациями, которые вытекают из технологического форсайта и экономической политикой нет просто ничего общего. Экономическая политика осуществляется прямо наоборот тому, как она должна была бы осуществляться исходя из той стратегии рывка в экономическом развитии, о котором говорит президент нашей страны.

Если говорить о рывке, то, из технологического форсайта вытекает смешанная стратегия опережающего развития. Во-первых, опережающий рост нового технологического уклада, максимальная концентрация ресурсов в целях полного освоения имеющегося научно-технического потенциала. Второе направление – это динамическое наверствование там, где наши предприятия близки к фронту научно-технического прогресса. Отличный пример – авиационная промышленность, не прошло и 30 лет, как сейчас заговорили о том, что самолет ИЛ-96, ТУ-204, и ИЛ-112 могут создать основу нашего парка, который мы потеряли. Если сейчас удастся организовать целевое кредитование для создания лизинга наших самолетов через государственные банки, темпы роста могут быть несколько десятков раз только в этой очень перспективной области экономики.

Кроме технологического форсайта, к сожалению, мы прозевали период сверхвысоких цен на нефть и продолжаем делать ошибки. Теория долгосрочного технико-экономического развития говорит о том, что мир перейдёт на новые доминирующие энергоносители, мы же продолжаем наращивать экспорт нефти и газа в качестве энергоносителя. С точки зрения долгосрочной закономерности это тупиковое направление, которое нас замыкает в технологической ловушке отсталости, предыдущего технологического уклада. Нам вместо того, чтобы экспортировать нефть и газ, необходимо развивать новые технологии, где действует устойчивая траектория развития в информационно-коммуникационных технологиях, экспоненциальное развитие техники. Очень важно понимать, что нужны инициирующие импульсы, нужна высокая концентрация инвестиций в начальной фазе технологической траектории. Типичный пример смены технологического уклада в области электротехники – переход на светодиоды, который позволяет в десятки раз поднять эффективность светильников, но если вы хотите получить такое развитие, просто размазывать финансирование равномерным образом по экономике не получится.

В заключение пара иллюстраций о неравности экономического развития. Если мы проспим вот эту фазу родов технологического уклада, дальше нам придётся идти по пути догоняющего развития, где капиталоемкость будет нарастать нелинейно. Нелинейно растёт капиталоемкость, мы уже видим, в ряде отраслей, где переход к новому технологическому укладу близок к завершению, например, в сфере медицинской промышленности. Темпы роста, на которые мы должны были бы ориентироваться в ядре нового технологического уклада вы видите по нанотехнологиям. Большая часть технологий растёт с темпом от 0% до 40%.
Последнее, о чём я хотел заметить – что кроме технологического форсайта существует ещё институциональный форсайт, о котором мы только начинаем задумываться. Мир переходит к новому мирохозяйственному укладу.

Через мировые потрясения, через мировую гибридную войну, которая сегодня происходит, вырисовывается новая модель управления, которую мы назвали интегральный строй, сочетающая планирование с рыночной самоорганизацией, сочетающая использование фиатных денег с приоритетами экономического развития, с опорой на государственную банковскую систему и использование долгосрочного кредита как инструмента регулирования экономического развития, и сравнение нового мирохозяйственного уклада с предыдущим говорит о том, что мы по-прежнему имеем проблему, типичную для периферийной страны уходящего мирохозяйственного уклада. Мы никак не можем добиться восстановления стратегического планирования, внедрения механизма сквозной ответственности за выполнение задач развития.
К сожалению, доминирующее сегодня сочетание экономических интересов не позволяет нам даже превратить государственную банковскую систему в инструмент экономического развития. Мы, когда рассуждаем об экономическом планировании, имеем в виду правительство, но в действительности у государственной банковской системы сегодня денег, наверное, в 3 раза больше, чем у правительства, однако она не занимается инвестициями. Доля государственных банков, точнее, инвестиционных кредитов в банковской системе не превышает 7%. Государственные банки ведут себя, как кошки, гуляющие сами по себе. Сверхвысокие процентные ставки сопровождаются залоговым рейдерством. В экономике нарастает хаос, в то время, как огромные денежные ресурсы сконцентрированы сегодня и в профиците бюджета, и в государственной банковской системе, работают не на экономическое развитие, а работают на обогащение людей, которых эта политика полностью устраивает, и они делают вид, что ничего менять не надо, прикрываясь теорией экономического равновесия, абсолютно неадекватной для вопросов экономического развития.

До тех пор, пока у нас в парадигме экономического управления будет доминировать примитивное представление об экономическом равновесии, которое абсолютно несовместимо с закономерностями экономического развития, которое нелинейно, неравновесно, неопределённо, относительно и требует концентрации инвестиций на прорывных участках формирования технологических траекторий, мы будем вращаться вокруг обслуживания интересов части властвующей элиты, которая считает, что ничего менять не надо, потому что у них всё хорошо.

На самом деле это типичное периферийное положение на обочине, которое для страны очень опасно, поскольку, если мы не успеем встроиться в ядро нового технологического уклада и сформировать институты нового мирохозяйственного уклада, то на этой периферии между 2 центрами развития глобальной экономики – старым на Западе и новым на Востоке – наша целостность экономическая окончательно будет разорвана, и возможности для самостоятельного развития будут упущены.

А возможности есть расти с темпом не менее 8% в год, если мы реализуем эту смешанную стратегию опережающего роста, о которой мы в Вольном экономическом обществе многократно дискутируем.

(Выступление на пленарной сессии «Экономические драйверы технологического развития» Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2019), 03.04.2019 г.)

Безусловный базовый доход: светлое будущее или самообман?

Текст: Андрей Смирнов

Фото Sharon Mccutcheon, фотобанк Unsplash

Некоторые страны мира — не только развитые вроде Финляндии или Швейцарии, но и, например, Иран — экспериментируют с безусловным базовым доходом (ББД), в Италии и вовсе движение 5 звёзд пообещало ввести ББД и, в том числе благодаря этому, получила треть голосов в парламенте. Этот доход – некая выплата безработ­ным гражданам, которая заменяет, по сути, социальное пособие. Сама идея не нова, ей уже больше трех веков, однако до сих пор споры вокруг того, благо это или зло, не утихают.

Безработица по-фински

Пожалуй, самый известный эксперимент с безус­ловным базовым доходом стартовал в прошлом году в Финляндии. Подать заявку на участие мог любой гражданин страны в возрасте от 25 до 58 лет, получающий пособие по безработице. Затем из всех зая­вок компьютерный алгоритм случайным образом отобрал две тысячи человек — каждый из них еже­месячно получает от государства по 560 евро. Столько же составляет минимальное пособие по без­работице в Финляндии. Однако его могут сократить или отменить, если человек нашел работу, базовый же доход продолжат выплачивать на протяжении всего эксперимента, который завершится в конце этого года. То есть первые итоги эксперимента можно будет подвести не раньше 2019 года.

Однако с самого его начала нашлись противники гарантированных выплат. Так, Центральный союз профсоюзов Финляндии (SAK) выступил против экс­перимента. В качестве аргументов в союзе приводи­ли то, что базовый доход отучает людей работать и демотивирует их зарабатывать самостоятельно (прежде всего, молодых матерей и людей предпенсионного возраста). А если они все же наме­рены выйти на работу, ее поиски могут затянуть­ся — получая гарантированную выплату, финны могут не спешить и искать наиболее выгодные для себя условия.

Также в прошлом году аналогичный финскому проект был запущен в Нидерландах. Только там в эксперименте принимают участие всего 250 малоимущих граждан, которым государство выпла­чивает по 960 евро в месяц. Участникам программы предлагают заниматься волонтерством: те, кто соглашается, получают бонусы в дополнение к базо­вому доходу, а те, кто отказывается, должны вернуть часть денег от выплат.

Аляска для каждого

Конечно, в стороне от экспериментов с базовым доходом не могло остаться государство, у которого даже есть мечта имени страны — США. В том или ином виде идея безусловного базового дохода там периодически возникает. Например, Хилари Клинтон во время своей предвыборной кампании 2016 года заявляла, что идея безусловного базового дохода ее восхищает. Она планировала распростра­нить ее на всю страну, назвав проект «Аляска для Америки». Дело в том, что каждый житель штата Аляска с 1982 года получает ежегодный дивиденд, полученный регионом от продажи нефти (примерно 800 долларов на человека). Эти деньги выплачиваются из Постоянного фонда Аляски (Alaska Permanent Fund). Позже госпожа Клинтон отказалась от проекта «Аляска для Америки».

Идея стала популярной в США в середине 60-х, тогда президент Ричард Никсон практически распро­странил ее на всю страну. В 70-х эксперименты с базовым доходом проводились в Нью-Джерси и канадском Виннипеге. Однако потом в США от базового дохода отказались в пользу программы социальных выплат, известной как велфер. Государственное пособие получают те граждане, чей доход ниже прожиточного минимума.

Многие американцы недовольны существующей системой социальной поддержки. Например, дирек­тор медиалаборатории Массачусетского технологи­ческого института Джоуи Ито в своей статье «Парадокс безусловного базового дохода» (опублико­вана в американском журнале Wired 29 марта 2018 года) отмечал, что разница в распределении доходов в США огромна, но ни одна социальная программа не позволяет ее преодолеть. А «американская мечта» превращается в американскую иллюзию из-за край­не низких темпов социальной мобильности граждан.

Обоснованная критика

Многие серьезные экономисты критикуют идею безусловного дохода вовсе не по моральным соображениям: будет человек работать или не будет. Они видят во всей идее основополагающую логическую ошибку. Марко Аннунциата, консультант по вопросам инноваций, глобальных экономических трендов, бизнес-моделей и стратегий, а ранее главный экономист и глава инновационно-стратегического отдела General Electric, в своей статье справедливо задается очевидным вопросом.
«Если вы спросите, зачем нам ББД, большинство адептов ответят: «Потому что роботы скоро захватят все рабочие места». Вы подумаете и спросите, а зачем мы проводим эксперименты с этим? «Чтобы убедиться, что люди будут использовать его и все равно получать новые квалификации и искать работу или основывать бизнес». Другими словами, мы запускаем пилотные проекты, чтобы убедиться, что безусловный базовый доход не приведет к тому, что люди прекратят искать работу.

Но… вы только что сказали, что работы и не будет, потому что ее захватят роботы.

Еще один важный аргумент критиков в том, страны, которые играют с идеей ББД – в основном развитые экономики – глубоко в долгах, с низким ростом производительности и огромным ростом расходов на медицину и пенсии. Им нужно распоряжаться доходами умно, а не тратить деньги, как попало. По мнению Аннунциаты, богатые страны имеют моральное обязательство бороться с бедностью и бездомностью, помогать людям, когда они попадают в тяжелую ситуацию из-за проблем со здоровьем или когда они теряют работу. Они обязаны расширять возможности людей так, чтобы ваши шансы на успех зависели от трудолюбия и таланта, а не от семейных обстоятельств. Это подразумевает создание сильной и целевой сети социальной безопасности, а не тупое разделение доходов на всех.

Еще раз о неравенстве

Некоторые эксперты считают, что безусловный базо­вый доход помог бы решить проблему неравенства. Например, он позволит сократить расходы на здравоохранение и еду, граждане сами будут выбирать, на что им тратить деньги. Это полезно, например, для семей, где работает только один человек.

Критики этой идеи так же, как и финские профсоюзники из SAK, опасаются, что базовый доход оту­чит людей работать, еще они полагают, что введение базового дохода станет поводом сократить или вовсе отменить действующие социальные программы, а некоторые работодатели могут из-за него занижать зарплаты.

Больше всего споров, как пишет Ито, вызывает, собственно, размер базового дохода. В основном сто­ронники концепции склоняются к сумме в районе тысячи долларов в месяц. Но даже развитым странам такие выплаты будут стоит от 5 до 35% ВВП. Это слишком высокая цена за преодоление проблемы социального неравенства, поэтому пока эксперимен­ты с внедрением безусловного базового дохода не стали массовыми. Но появляются инициативы отдельных предпринимателей. Один из них — глава венчурного фонда Y Combinator Сэм Альтман. В тече­ние пяти лет он собирается раздавать пособие трем тысячам человек. Тысяча будут получать по тысяче долларов в месяц, остальные — всего по 50 долларов (просто для того, чтобы эти люди участвовали в опросах и их можно было сравнить с целевой груп­пой). Эксперимент должен показать, что люди сделают с деньгами (отложат на черный день, инвести­руют, будут тратить на текущие нужды) и как изменится их поведение, если они будут получать деньги просто так.

Опыт Ирана

Интересный пример универсальных денежных выплат в развивающихся странах — это программа монетизации субсидий на энергоресурсы и хлеб, запущенная в Иране в 2010 году. Правительство тог­дашнего президента страны Махмуда Ахмадинежада решило ликвидировать субсидии на электроэнер­гию, воду, бензин и хлеб стоимостью 50–60 млрд долларов и заменить их индивидуальными денеж­ными выплатами каждые два месяца — в размере около 80 долларов. (В дальнейшем реальный размер выплат существенно сократился из-за высокой инфляции.) Право на эти выплаты имели все граж­дане Ирана, но около 19% населения (в основном богатых иранцев) добровольно отказались от них.

— Попытки реализации концепции базового дохода в виде эксперимента или пилотного про­екта предпринимались и в других развивающихся странах, таких как Кения, Бразилия и Индия, — рассказал доцент кафедры макроэкономики Российской экономической школы (РЭШ) Валерий Черноокий. — Основной целью этих проектов в таких странах является борьба с бед­ностью. Так, например, начиная с 2016 года бла­готворительная организация GiveDirectly прово­дит и финансирует 12-летний эксперимент стоимостью 30 млн долларов в нескольких десят­ках деревень в Западной Кении для проверки вли­яния универсального базового дохода на сниже­ние бедности, структуру расходов и здоровье местных жителей.

Путь России

Почему идея безусловного базового дохода вообще возникла?

Большинство ее сторонников апеллируют к тому, что в мире прогрессирует экономическое неравен­ство, а концепция помогла бы решить эту пробле­му. Например, согласно докладу Всемирного эконо­мического форума 2017 года, на восемь самых богатых людей мира приходится столько же денег, сколько на 50% самого бедного населения всей пла­неты. А состояние одного только основателя Microsoft Билла Гейтса оценивается в 426 млрд дол­ларов, что эквивалентно «состоянию» 3,6 млрд жителей Земли.

В феврале этого года служба исследований HeadHunter опросила почти пять тысяч российских работников и выяснила, что с концепцией безуслов­ного основного дохода хорошо знакомы только 18%, а 58% услышали о ней впервые. При этом большин­ство опрошенных к теоретической идее реализации концепции в России относятся позитивно. Только каждый пятый высказался отрицательно о возмож­ности введения гарантированных выплат.

— Большая опасность безусловного базового дохо­да состоит в том, что он может оказать негативный эффект на занятость, — полагает старший научный сотрудник Института социального анализа и прогно­зирования РАНХиГС Марина Карцева. — В моделях рынка труда существует понятие резервной заработ­ной платы. Это минимальная заработная плата, при которой человек согласится работать. Одним из основных факторов, определяющих резервную зара­ботную плату, является нетрудовой доход (доход, который человек получает не от участия в рынке труда). Таким образом, безусловный базовый доход увеличит резервную зарплату, и соответственно, предложение труда сократится.

Размер сокращения предложения труда будет зави­сеть от размера назначенного пособия, добавила Карцева. В России в текущих демографических усло­виях введение мер, сокращающих стимулы к занято­сти, выглядит более чем странно, считает эксперт.

— Реализация концепции безусловного базового дохода является значительно более затратной для бюджета, чем существующие адресные социаль­ные программы, — обратил внимание Валерий Черноокий. — Она потребует серьезной перекройки всей системы социального страхования и существен­ного увеличения налогов. Поэтому у богатых стран, имеющих больше финансовых ресурсов и возможно­стей эффективно взимать высокие налоги, также и больше шансов на успешную реализацию этой идеи. Значительный рост налогов в развивающихся странах может натолкнуться на проблемы с их сбо­ром, так как существенная часть экономики нахо­дится в неформальном секторе. Кроме того, высокие налоги негативно влияют на экономический рост, столь необходимый бедным странам для развития.

Точно оценить затраты на такой проект в России довольно сложно, так как введение базового дохода будет иметь косвенные эффекты на экономику через рост спроса, изменение занятости и более высокие налоги, отметил Валерий Черноокий. Однако расче­ты на коленке, по его словам, могут продемонстри­ровать колоссальный объем ресурсов, необходимый для реализации этой концепции в России. Ежемесячная выплата базового дохода всем 146,9 млн жителей РФ на уровне максимального раз­мера пособия по безработице 5 тысяч рублей (что более чем вдвое меньше текущего размера мини­мальной заработной платы и прожиточного миниму­ма) потребует дополнительно 8,8 трлн рублей из бюджета в год. А это составляет почти треть от всех доходов консолидированного бюджета (включая государственные внебюджетные фонды) в 2017 году. Эта величина больше, чем все нефтегазовые доходы РФ (5,9 трлн рублей в 2017 году) или поступления от НДФЛ (3,2 трлн рублей).

— Эта программа обойдется вдвое дороже, чем существующая система социального обеспечения — расходы на социальную политику РФ за вычетом рас­ходов на пенсионное обеспечение в 2017 году соста­вили порядка 4 трлн рублей, — заключил Валерий Черноокий.

В целом, по словам экономистов, безусловный базовый доход может быть введен в любой стране. Но цели у всех разные. Марина Карцева отметила позитивный опыт локального внедрения концепции в развивающихся странах — Кении, Индии. Там, по ее словам, базовый доход оказал положительное влияние на жизнь беднейшего населения: люди стали лучше питаться, дети смогли чаще ходить в школу и т. п. «Но тут надо понимать, что речь идет о беднейшем населении, о людях, испытывающих крайнюю нужду и лишения, — добавила эксперт. — Когда речь идет о внедрении безусловного базового дохода в развитых странах, то основная его идея — компенсировать эффекты роботизации экономики. В российских условиях говорить о значительном снижении занятости в результате роста высокотех­нологичного производства пока не приходится. Поэтому введение базового дохода по меньшей мере преждевременно».

Сама идея ББД – довольно древняя

Ее высказывал еще в конце XVIII века философ и писатель Томас пейн, которого за его поддерж­ку независимости Штатов называют «крестным отцом» США (не путать с более поздними крест­ными отцами). Пейн полагал, что все гражда­не страны по достижении 21 года должны получать минимальный доход, позволяющий вести достойную жизнь. В те времена достаточной для этого считалась сумма 15 фунтов стер­лингов в год. Выплачивать их предполагалось из доходов, полученных от продажи природных ресурсов. То есть можно сказать, что в какой-то мере идеи Пейна все же реализовались, только много позже и не для всех — в 1982 году, когда был создан Постоянный фонд Аляски.

Россия и АСЕАН: перспективы

АСЕАН сегодня

Последнее десятилетие характеризуется усилением процессов региональной экономической интеграции, призванной минимизировать риски как глобализации, так и деглобализации, предложенной президентом США Д. Трампом. Одним из наиболее ярких примеров является, в частности, Юго-Восточная Азия, которая в рамках такой организации, как Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), сумела превратиться в зону геополитического и экономического интереса многих стран мира, включая Российскую Федерацию. Для России страны АСЕАН ‑ выгодный экономический и геостратегический партнёр, а также важный рынок сбыта отечественных товаров и услуг. Сейчас регион Юго-Восточной Азии является одним из самых динамично-развивающихся в мире, а происходящие здесь политические, экономические и интеграционные процессы привлекают особый интерес политологов и экономистов. Проблемы и перспективы развития взаимовыгодного сотрудничества России и стран-участниц АСЕАН представляют собой актуальный и интересный объект для исследования и выработки практических рекомендаций.

В настоящее время (март 2019 года) в ассоциацию входят все страны Юго-Восточной Азии за исключением Восточного Тимора: Бруней, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Малайзия, Мьянма (бывшая Бирма), Сингапур, Таиланд, Филиппины. Статус наблюдателя имеют Папуа-Новая Гвинея и Восточный Тимор. АСЕАН является одним из самых успешных интеграционных проектов в мире. Его деятельность строится на ряде принципов, которые могут оказаться в перспективе крайне полезными для России с точки зрения их применимости к развитию Евроазиатского экономического сообщества (ЕАЭС).

Экономика стран АСЕАН

Население стран-членов АСЕАН в настоящее время составляет около 650 млн человек. Ежегодные темпы прироста населения превышают 1%. Численность рабочей силы постепенно приближается к 280 млн человек (около 45% общей численности населения), безработица чуть более 4%. Совокупный ВВП АСЕАН в долларовом выражении по итогам 2018 года может приблизился к $3 триллионам. Это около 3,5% мировой экономики, а с учётом паритета покупательной способности (ППС) ещё выше – 6,5%. Номинальный ВВП на душу населения в настоящее время достиг $4,5 тыс и примерно $13 тыс по ППС.

Темпы роста внутреннего рынка потребления в самих странах ЮВА ‑ одни из самых высоких в мире. Рост доходов населения способствует ускоренному формированию среднего класса, и если в 2014 году компания McKinsey называла цифру в 67 млн домохозяйств (с доходом выше $7,5 тыс в год), то уже к 2025 году это число удвоится. Бурное развитие промышленности в большинстве стран ассоциации и сферы услуг в наиболее благополучных из них подтверждает рост потребности в улучшении транспортной, энергетической и социальной инфраструктуры.

Темпы роста экономики стран-членов АСЕАН превысили 5% в реальном выражении в 2018 году и, скорее всего, сохранятся на прежнем уровне по итогам 2019 года (как по рыночным курсам, так и по ППС). Экономика АСЕАН оказалась устойчива к мировому кризису десятилетней давности (в отличие от кризиса 1998 года) – в 2009 году темпы роста ВВП сократились до 2% и, практически всего за год, уже в 2010 году экономика вернулась на прежнюю траекторию роста. В отдельных странах (Сингапур, Таиланд, Малайзия) была зафиксирована рецессия в пределах 0,6-1,5%, но при этом последующий рост экономики составил от 7% до 15% за год.

Средний уровень инфляции в АСЕАН на протяжении последних трёх лет находится в узком диапазоне 2-3% в год, главным образом за счёт низкой (менее 1%) инфляции в Сингапуре и Таиланде, в которых в 2015-2016 годах даже наблюдалась дефляция. На протяжении предыдущих трёх лет учётные процентные ставки в Ассоциации снижались, при этом краткосрочные ставки в реальном выражении (за вычетом инфляции) с 2014 года остаются положительными на уровне 1-2%. Долгосрочные банковские процентные ставки в начале 2019 года превышают 5% годовых.

Суммарный экспорт стран-членов АСЕАН, по данным международной статистики, в 2017 году достиг $1,32 трлн или 7,5% объёма мировой торговли. По итогам 2018 года, по нашим оценкам, экспорт может составить $1,5 млрд. Ключевыми торговыми партнёрами АСЕАН выступали Китай, США и Япония. Экспорт товаров в Россию в 2018 году превысил $8 млрд или 0,6% всего экспорта АСЕАН во все страны (24 место). В реальном выражении рост экспорта товаров и услуг (в счёте ВВП) в 2017-2018 годах рост на 6-8% ежегодно (в предыдущие три года экспорт рос в среднем на 3% в год).

Примерно такими же темпами рос импорт стран-членов АСЕАН по итогам 2017 года, который достиг $1,27 трлн или 7,1% объёма мировой торговли. По итогам 2018 года, согласно нашим оценкам, импорт может составить $1,4 млрд. Ключевым партнёром по импорту является Китай, за которым с большим отрывом друг за другом следуют Япония, Корея, США. Импорт российских товаров вырос до $14 млрд, что соответствует 1,0% импорта из всех стран (19 место). В реальном выражении рост импорт товаров и услуг (в счёте ВВП) в последние два года растет темпами 8-9% в год (в предыдущие три года экспорт рос в среднем 4% в год).

Россия и АСЕАН

Дорожная карта делового сотрудничества России и стран АСЕАН, утверждённая по результатам соответствующего сочинского саммита в 2016 году, насчитывает около 60 совместных проектов. В 2019 году ожидается подписание с АСЕАН меморандума о сотрудничестве в области предупреждения и ликвидации чрезвычайных ситуаций, работа над которым уже завершена. Россия присоединится к планам АСЕАН по созданию сети «умных» городов. В России лидером по внедрению цифровых технологий в городскую среду является Москва, которая уже давно активно сотрудничает с Сингапуром на двусторонней основе.

Внешнеторговый оборот России со странами-членами АСЕАН за 2018 год приблизился к $20 млрд (2,8% внешнеторгового товарооборота со всеми странами), увеличившись за год на 12%. Локомотивом роста товарооборота стал экспорт, который за год вырос на 38%, в то время как импорт – снизился на 4%. Из-за снижения импорта в 2018 году доля АСЕАН во внешнеторговых операциях России незначительно сократилась. Отрицательное сальдо торгового баланса в 2018 году сократилось по сравнению с рекордным уровнем предыдущего года ($1,2 и $4,2 млрд, соответственно).

Максимального значения (почти $12 млрд) российский экспорт в страны АСЕАН достиг в 2014 году, но уже на следующий год сократился более чем в два раза. В структуре экспорта в 2014 году основную долю занимали минеральные продукты (почти 85%), поэтому при падении нефтяных цен, естественно, произошло резкое сокращение стоимостных объёмов экспорта. В 2018 году доля минеральных продуктов сократилась до 49%, на продовольствие приходилось 13% (рост на 3 п.п. по сравнению с предыдущим годом), на химию – 7% (снижение почти на 1 п.п.), на продукцию машиностроения – 6% (снижение почти на 3 п.п.) и на металлы – 11% (рост на 3 п.п.). Основная часть российского экспорта направлялась в Сингапур (30% от всего экспорта в АСЕАН по итогам 2018 года), а также во Вьетнам (27%).

Импорт товаров из стран-членов АСЕАН по итогам 2018 года составил $10,4 млрд или 4,4% всего импорта в Россию. В структуре импорта преобладали товары машиностроения, их доля последние три года остается выше 53%. В прошлом году на продовольствие пришлось около 18% всего импорта из АСЕАН. Примерно по 10-12% устойчиво занимают продукция химической и текстильной промышленности. Основная часть импорта (35% по итогам 2018 года) поступила из Вьетнама и по 16-18% из Индонезии, Таиланда и Малайзии.

Основными направлениями российского экономического присутствия в ЮВА являются три передовых и уже традиционных для России направления — нефтегазовая отрасль, ядерная энергетика и военно-техническое сотрудничество (ВТС). В настоящее время основными покупателями российской нефти и газа в регионе являются Сингапур и Малайзия. Ряд проектов реализуется и с Индонезией, однако лидирующий партнер России в регионе в этой области — тот же Вьетнам с несколькими проектами как на своей территории, так и в самой России. В области атомной энергетики сотрудничество с Вьетнамом также оказывается наиболее успешным (строительство АЭС «Ниньтхуан-1).

Одними из самых ходовых российских товаров на рынке стран ЮВА всегда были именно вооружение и военная техника. Исторически крупнейшим покупателем был Вьетнам, таковым он и остается. Среди крупных покупок — истребители, фрегаты, противокорабельные ракеты, системы ПВО и подводные лодки «Варшавянка», последняя из которых была доставлена во Вьетнам в конце 2016 года. Кроме того, вьетнамские верфи по лицензии производят корветы «Тарантул». Индонезия также закупает российскую военную технику — боевые машины пехоты, вертолеты и истребители. На авиатехнику есть заказы в Малайзии. В 2019 году Россия окажет содействие в техническом обслуживании российских самолетов, которые ранее были приняты на вооружение ВВС Малайзии. В настоящее время ВВС Малайзии насчитывают 28 истребителей российского производства: 18 единиц Су-30 и 10 МиГ-29.

Выступая на саммите Россия – АСЕАН 14 ноября 2018 года в Сингапуре, Президент РФ В.В. Путин пригласил представителей государств-членов ассоциации на Петербургский и Восточный экономические форумы в 2019 году. В свою очередь российские делегации продолжат принимать участие в работе делового и инвестиционного форумов АСЕАН. Был подписан Меморандум о взаимопонимании между АСЕАН и Евразийской экономической комиссии, одна из целей которого — создание зоны свободной торговли в рамках ЕАЭС не только с Вьетнамом, но и другими странами региона. Реализация документов, подписанных на саммите Россия-АСЕАН в Сочи в 2016 году, позволит вывести сотрудничество России и АСЕАН на уровень стратегического партнерства. За последние годы был значительно активизирован политический диалог между нашими странами по ключевым подходам к проблемам АТР и угрозам региональной стабильности, укреплению сотрудничества в борьбе с терроризмом, наркотрафиком и организованной преступностью. Кроме того, страны АСЕАН ежегодно посещают более 2 млн российских туристов. Существуют и тесные культурные связи.

Учитывая огромный экономический и политический потенциал АСЕАН, особенности текущего положения в мире и потребности поиска новых источников экономического роста, представляется целесообразным рассмотреть возможности  расширения внешнеэкономических связей России в Юго-Восточной Азии (ЮВА). Сочинская декларация, подписанная в ходе третьего саммита Россия-АСЕАН, содержит перечень  инициатив в  различных сферах, однако реальное наполнение экономического сотрудничества всё ещё далеко от желаемого.

Потенциал сотрудничества

В силу объективных причин страны ЮВА (за исключением Вьетнама) никогда не были приоритетом российской внешней политики и в общем-то не являются таковым сегодня. Развитие отношений со странами АСЕАН осложняется слабой политической и экономической базой двусторонних отношений. На первом плане внешнеэкономической деятельности для России всегда были Китай и другие страны Северо-Восточной Азии. В силу географической удаленности и отсутствия общей истории российское бизнес-сообщество слабо информировано о возможностях выхода на рынки стран ЮВА. Сайты торговых представительств России в странах АСЕАН мало информативны. В таких условиях не может развиваться эффективная экспертиза потенциальных совместных проектов.

Одним из важных практических направлений могло бы стать увеличение активности России в существующих институтах многосторонней дипломатии — так, то же участие Президента РФ В.В. Путина в Восточноазиатском саммите в Сингапуре в ноябре 2018 года было значительным шагом на этом пути. Кроме того, Россия может сделать активным и свой нейтрализм, призвав США к ратификации Конвенции ООН по морскому праву и объявив, что политические разногласия конкретных государств не должны влиять на свободу экономической деятельности в регионе и не должны ставить под угрозу безопасность торговых путей. Тем не менее во многих сферах существует и реальная потребность, и заинтересованность во взаимном сотрудничестве.

Энергетика

По прогнозам Международного энергетического агентства, на протяжении следующих 20 лет спрос на нефть, газ и уголь в странах ЮВА продолжит расти. Общий спрос на электроэнергию к 2040 году вырастет на 80% (или на 1 млрд тонн нефтяного эквивалента).

Для России участие в региональной энергетической системе имеет большой потенциал. Растущая потребность в газе и сети регазификационных терминалов создает рынок как малотоннажных судов-газовозов для региональных поставок, так и собственно поставок СПГ с Ямала, что могло бы заинтересовать «Газпром» и Новатэк. Необходимость в электрификации, в том числе локальной (более 120 млн человек в странах АСЕАН до сих пор не имеют доступа к электричеству), — потенциальный рынок для электросетевых компаний, энергетических компаний и поставщиков оборудования. Запуск Россией первой плавучей АЭС может послужить основанием для рассмотрения подобных проектов и в интересах стран ЮВА.

«Зелёная» экономика

Из-за последствий глобального изменения климата и загрязнения окружающей среды, природных и техногенных катастроф страны АСЕАН особое внимание уделяют всевозможным «чистым» энергосберегающим технологиям, позволяющим уменьшать нагрузку на окружающую среду. Для островных государств-членов АСЕАН обеспечение беспрепятственного доступа к чистой и питьевой воде остаётся важнейшей проблемой. В этой связи могут быть востребованы российские опреснительные установки на сжиженном природном газе и плавучие АЭС (процесс опреснения океанской воды требует больших затрат электроэнергии).

Транспортная инфраструктура

Недостаток транспортной инфраструктуры — историческая проблема стран АСЕАН в силу особенностей их географического расположения и климата. По некоторым расчетам, между 2014 и 2030 годом членам АСЕАН понадобится инвестировать в инфраструктуру около $3,4 трлн. Российский опыт строительства глубоководных морских портов вполне может быть востребован странами АСЕАН. Учитывая наличие огромного количества островов, входящих в территорию стран ЮВА, большой интерес могли бы представить современные российские разработки тяжёлых (транспортных) и сверхлёгких (пассажирских) вертолётов, обладающих высокой конкурентоспособностью на мировом рынке.

Информационные технологии

Укрепление сектора ИТ-услуг и внедрение высоких информационных технологий лежит  в основе программы устойчивого развития стран АСЕАН. По оценкам McKinsey, существует пять ключевых технологий, которые могут к 2030 году дать странам ЮВА $625 млрд дополнительного дохода: это мобильный интернет (Mobile Internet), большие данные (Big Data), Интернет вещей (Internet of Things), автоматизация обработки информации (Data Processing Automation) и облачные технологии (Cloud Technologies). В числе наиболее перспективных областей применения ИТ — мобильные платежи, электронная коммерция, онлайн-игры и интернет-реклама. Среди стран Альянса особое место в сфере ИТ занимает Сингапур, являющийся одним из мировых лидеров создания и развития всевозможных «умных» технологий муниципального хозяйства, интегрируемых в системы управления городом (smart city). Это направление, безусловно, интересует и российских специалистов в области государственного и муниципального управления.

С другой стороны, российская «Лаборатория Касперского», располагая региональным офисом в ЮВА, вполне успешно работает в странах АСЕАН. Востребованными со стороны местных потребителей будут услуги российских компаний, специализирующихся на электронных платежах и информационной безопасности. Успешные российские стартапы типа Life Sreda в Сингапуре открывают большие возможности для присутствия российского венчурного капитала и финансовых технологий (fintech) в регионе. Создание региональной платформы электронной торговли российскими товарами и услугами по типу китайской Alibaba могло бы значительно ускорить процессы выхода российских производителей продукции с высокой добавочной стоимостью и сервисных услуг на рынок стран АСЕАН. По сути, сотрудничество между институтами развития России и странами Альянса находится на самом начальном этапе.

Таким образом, существует большое количество до сих пор неиспользованных возможностей для дальнейшего углубления сотрудничества России со странами АСЕАН. Для АСЕАН Россия может стать привлекательным экономическим партнером в самых различных сферах. Кроме того, ЕАЭС во главе с Россией остается одним из крупных мировых региональных платёжеспособных рынков товаров и услуг, в то время как рынки ЮВА открыты не только для экспорта минерального сырья и удобрений, но и для российских высокотехнологичных продуктов таких отраслей, как энергетика, судо-, вертолёто- и машиностроение, космос и т.д. В то же время интеграционный опыт АСЕАН вполне может быть востребован членами ЕАЭС для укрепления и развития регионального сотрудничества.

Авторы:

К.С. ТЕТЕРЯТНИКОВ

Советник АНО «Институт исследований и экспертизы Внешэкономбанка», член Правления Вольного экономического общества, академик Международной академии менеджмента, доктор экономики и менеджмента, кандидат юридических наук

С.Г. ПУХОВ

Руководитель направления «Мировая экономика и нефть» АНО «Институт исследований и экспертизы Внешэкономбанка»; ведущий эксперт Института «Центр развития» НИУ ВШЭ

 

 

«Три страны «двадцатки» видят риски для своей экономики в Парижском соглашении»

Сергей Рогинко,
руководитель Центра экологии и развития Института Европы РАН

Очень интересная ситуация складывается сейчас с глобальными приоритетами развития. Мы – свидетели уникального эксперимента, а именно: сначала идёт подмена экологии климатом, а потом климат подменяется финансовыми схемами.

Теперь немножко скажем о ратификации, о замечательной инициативе нашего МПР ратифицировать Парижское соглашение к конференции в Сантьяго в 20-м году. Вопрос: а почему бы не в 21-м ратифицировать? Ведь модальности соглашения ещё полностью не согласованы. Даже по оценкам WWF, достаточно оптимистичным, они согласованы на 80%. Остаток могут согласовать в Сантьяго, а могут даже перенести на потом. Вопрос ко всем присутствующим: вы бы подписали кредитный договор, напечатанный на 80%? Ответ понятен.

Теперь коротко проанализируем условия участия России в соглашении. Вообще-то в своё время президент Медведев озвучивал эти условия. Это было давно, но тем не менее. Давайте напомню, их два: участие всех стран и адекватная оценка поглотительной способности российских лесов. «С участием всех стран» после объявленного выхода Соединенных Штатов, после объявленного выхода Бразилии и отказа Турции от ратификации, то есть из «большой двадцатки» отпало трое, вопрос ясен. Условия не соблюдены.

Теперь давайте поговорим про эффективность конструкции Парижского соглашения. У кого реальные обязательства по снижению выбросов? У стран так называемого «Приложения 1», в которое не входит Россия. Это первоначально составляло около 30% глобальных выбросов. Дальше: «А» упало, «Б» пропало, кто остался на трубе? Соединённые Штаты уходят – это раз, Турция уходит, два, получается, из запланированного меньше 20% глобальных выбросов приходится на тех, кто реально должен их сокращать.

Я здесь не подвергаю сомнению необходимость решения климатической проблемы, я пытаюсь оценить эффективность конструкции. Так вот, из-за этого двойного стандарта, из-за того, что кому-то нужно в абсолютных цифрах снижать, а кому-то –относительно (на душу населения или на единицу ВВП), и вышли из соглашения и США, и Бразилия, и Турция отказалась от ратификации.

Вторая причина, которая теми же странами озвучивалась – это давление на экономику и углеродный налог. То есть, три страны «двадцатки» видят риски для своей экономики, а наше МПР почему-то не видит. А о чём идёт речь, какие риски? Углеродный налог, например, МПР озвучивало в качестве очень полезной для нас меры и объявляло цену на углерод где-то в 15 долларов за тонну. Стиглиц, известный экономист Всемирного банка, в прошлом заявлял о 80 долларах. Последний доклад IPCC говорит о том, что для удержания глобальной температуры в лимите 1,5 градуса цена на углерод должна составлять от 135 долларов до 5 тысяч 500, где-то так.

Теперь по нашим обязательствам, которые. Да, если реально не менять обязательства, то мы проходим под установленную планку к 2030-му году с принятыми обязательствами только благодаря нашим минимальным темпам роста. Но речь идёт о повышении амбициозности, и в Парижском соглашении уже заложена такая фраза, что для удержания температуры в пределах 2 градусов страны должны серьёзно ужаться относительно даже тех обязательств, которые заявлены. Глобальные обязательства заявлены в 60 миллиардов тонн, ужаться надо до 40.

Вопрос: если конструкция не решает проблему глобальных выбросов, если конструкция создаёт реальные риски для экономики, можно ли её ратифицировать? Отвечаю: наверное, можно, но, скорее всего, по причинам, лежащим вне конструкции соглашения. Например, возможен политический размен на вещи, которые для нашей страны приоритетны. Давайте вспомним Киотский протокол с разменом Киото на ВТО. Почему мы лишаем себя шансов на хорошую политическую игру?

«Наиболее тревожная вещь – это торговые войны, которые сегодня существенно влияют на мировую экономику»

Александр Дынкин
Вице-президент ВЭО России, Международного Союза экономистов, президент ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН, академик РАН, д.э.н., профессор
(материалы Международного семинара МСЭ и ВЭО России «Климатические риски экономического роста»)

Если посмотреть на мировую экономику, то в середине текущего года экономика побьёт такой абсолютный рекорд – это 120 месяцев последовательного позитивного роста глобальной экономики, несмотря на известные турбулентности, связанные и с китайским фондовым рынком, и с проблемами в Еврозоне.

Если посмотреть на длинные ряды, то за период с 10-го по 18-й год среднемировые темпы роста глобальной экономики составили 3,8%. Это достаточно много, хотя и меньше, чем было в предкризисный период с 2001-го по 2007-й год, когда эти темпы равнялись 4,4%. В связи с таким длительным экономическим ростом, естественно, нарастают прогнозы о том, что вот-вот начнётся серьёзный кризис или спад экономики.

Известно, что для кризиса нужны два элемента: накопление диспропорции, которая требует некоей фундаментальной коррекции в условиях кризиса, и триггеры. Что на сегодня есть? Самая очевидная диспропорция существует в Японии. У них государственный долг составляет 250% ВВП. Это, конечно, очень много, но, на мой взгляд, у держателей этого долга отсутствуют ключевые стимулы, для того чтобы одномоментно сбросить эти долговые обязательства. Это пример того, когда диспропорция есть, а триггера нет, поэтому ждать кризиса с этой стороны, на мой взгляд, безосновательно. Любопытно, что самый известный в мире прогнозист жестокого кризиса Роберт Далио, который сейчас является основателем хеджевого фонда Bridgewater Associates, в конце прошлого месяца снизил свой прогноз вероятности кризиса в американской экономике с 70 до 35%. Такое драматическое понижение этой вероятности, конечно, говорит скорее о «серьёзности» в кавычках этого прогнозиста.

С моей точки зрения, наиболее тревожная вещь – это, конечно, торговые войны, которые сегодня существенно влияют на мировую экономику. Динамика мировой торговли уже ушла ниже роста мирового ВВП, что, в общем, достаточно редкий феномен. В основном это связано с тем, что Трамп, 45-й президент Соединённых Штатов, достаточно драматично развернул руль регулирования экономики от открытости, которая раньше рассматривалась как залог американского лидерства. Сегодня открытость рассматривается как угроза, и поэтому мы с вами являемся свидетелями взрыва торговых войн по всем направлениям.

Любопытно, что такой пересмотр американской внешнеэкономической политики отчасти напоминает ту эрозию договорной базы в системе международной безопасности, которая началась ещё при предыдущих администрациях, я имею в виду выход Соединённых Штатов из Договора по противоракетной обороне 2002 года. В этом году, 2 августа, очевидно, закончит свою жизнь Договор о ракетах средней и малой дальности. Есть такой отчётливый курс на unipolarity (однополярность. – Ред.), на лидирующую и диктующую роль Соединённых Штатов. На мой взгляд, это, конечно, вызывает достаточно обоснованную тревогу.

Тревожные признаки: куда движется мировая экономика?

Выдержки из «Доклада о торговле и развитии — 2018» Конференции ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД). Презентация доклада в России была организована Информационным центром ООН, Международным cоюзом экономистов и Вольным экономическим обществом России. Докладчики: ведущий специалист по экономическим вопросам ЮНКТАД Игорь Паунович (Хорватия), главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, член Президиума ВЭО России Михаил Ершов, д. э. н., профессор

Справка о ЮНКТАД

Конференция ООН по торговле и развитию является ключевым орга­ном Генеральной ассамблеи по вопросам в области торговли и раз­вития. Ей поручено ускорение торго­во-экономического развития, в осо­бенности развивающихся стран.

Штаб-квартира ЮНКТАД расположена в Женеве, у нее есть также отделения в Нью-Йорке и Аддис-Абебе, Эфиопия. ЮНКТАД в системе ООН играет роль координационного центра по пробле­мам развития и смежным вопросам тор­говли, финансов, технологий, инвести­ций и устойчивого развития. Ее главная цель состоит в содействии интегрирова­нию развивающихся стран и стран с переходной экономикой в мировую экономику и развитию посредством тор­говли и инвестиций. Добиваясь достиже­ния своих целей, ЮНКТАД проводит исследования и анализ политики, межправительственный диалог, осущест­вляет техническое сотрудничество и взаимодействие с гражданским обще­ством и предпринимательским секто­ром. ЮНКТАД является частью Секретариата Организации Объединенных Наций. Хотя она подот­четна Генеральной ассамблее и Экономическому и Социальному совету ООН, у организации есть свой собственный членский состав, руковод­ство и свой бюджет.

«Доклад о торговле и развитии» ЮНКТАД впервые вышел в свет в 1981 году и с тех пор издается еже­годно. Его публикация приурочивается к регулярным сессиям Совета по торгов­ле и развитию, исполнительного органа ЮНКТАД. В докладе анализируются текущие экономические тренды, ключе­вые вопросы политики, имеющие между­народное значение, а также содержатся рекомендации по решению этих про­блем на различных уровнях.

Сегодня удивляет беспечность, царившая в преддве­рии кризиса (2008 года. — Прим. ред.). Но еще боль­ше поражает то, как мало изменилось после него. Нас уверяют в том, что нынешняя финансовая система проще, безопаснее и справедливее. Тем не менее банки стали еще крупнее за счет государственных средств, использование непрозрачных финансовых инструментов снова стало нормой, масштабы теневой банковской деятельности возросли, по оценкам, до 160 трлн долларов, что в два раза превышает размеры мировой экономики, стоимость внебиржевых дерива­тивов превысила 500 трлн долларов, и, что неудиви­тельно, вновь хлынул поток бонусов для банкиров.

Парадокс глобализации XXI века заключается в том, что, несмотря на бесконечные разговоры о ее гибкости, эффективности и состязательном характе­ре, экономика развитых и развивающихся стран характеризуется все большей нестабильностью, замедлением темпов роста и усилением раздроблен­ности. В условиях, когда растет неравенство, увели­чивается задолженность, финансовые махинации вновь задают тон в экономике, а политические системы утратили доверие, что же еще может пойти не так?

Согласно последним оценкам, экономический рост оказался ниже, чем прогнозировалось, и наблюдает­ся некоторое замедление его темпов. В первом квартале 2018 года рост экономики в еврозоне, по оцен­кам, замедлился по сравнению с предыдущим кварталом и в настоящее время его темпы являются самыми низкими с третьего квартала 2016 года; в Соединенных Штатах оценки темпов роста за пер­вый квартал в годовом исчислении были пересмо­трены в сторону понижения с 2,3 до 2%, что суще­ственно ниже соответствующих показателей за предыдущие три квартала; тогда как в Японии эко­номический рост в первом квартале оказался отри­цательным.

Основным поводом для беспокойства служит сохраняющаяся сильная зависимость медленного экономического роста от увеличивающегося долга в условиях меняющихся макроэкономических тен­денций.

В то же время увеличение долга не привело к рас­ширению финансирования новых инвестиций. В раз­витых странах норма инвестиций снизилась в сред­нем с 23% в 2008 году до 21% в 2017 году. Даже в странах с формирующейся рыночной экономикой и развивающихся странах соотношение инвестиций к ВВП в 2017 году составило 32,3%, что лишь незна­чительно выше уровня 30,4%, достигнутого в кри­зисном 2008 году, причем в некоторых более круп­ных странах было отмечено снижение данного показателя за этот период.

Извращенный дух монополии

Одним из важных факторов стало усиление пере­говорных позиций корпораций, отчасти вследствие чрезвычайно высокой концентрации экспортных рынков.

Таким образом, в распределении экспорта наблю­дается весьма заметный перекос в пользу крупней­ших фирм. В верхнем сегменте распределения кон­центрация еще сильнее, а в условиях гиперглобализациии она еще больше увеличилась. После мирового финансового кризиса на первую пятерку из числа крупнейших фирм-экспортеров в среднем приходилось 30% совокупного экспорта страны, а на первую десятку — 42%. Такая концен­трация сама по себе усилила процесс постепенного размывания социальной и политической ответствен­ности крупных корпораций перед собственным наци­ональным обществом и трудящимися во всем мире.

В развивающихся странах негативное воздействие международной торговли, приводящее к усилению неравенства, является также результатом распро­странения специальных режимов торговли продук­цией из перерабатываемых импортируемых компо­нентов и зон экспортного производства, которые побуждают ведущие компании, контролирующие глобальные производственно-сбытовые цепочки (ГПСЦ), организовывать недорогостоящие и низко­производительные сборочные производства, прино­сящие лишь ограниченные выгоды для экономики в целом.

Неоднозначные результаты политики по поощре­нию торговли продукцией такого производства во многих случаях отражают стратегии транснацио­нальных корпораций по присвоению добавленной стоимости.

В условиях происходящего роста концентрации экспортных рынков крупные фирмы расширили свои возможности для извлечения ренты от новых и более нематериальных барьеров для конкуренции, что находит отражение в усилении защиты прав интел­лектуальной собственности, а также в использова­нии национальных норм и положений в целях пере­мещения прибыли и оптимизации налогов.

Увеличение разрыва между компаниями особенно заметно в цифровом мире. Из 25 ведущих крупных высокотехнологичных компаний (по показателю рыночной капитализации) 14 находятся в Соединенных Штатах, 3 — в Европейском союзе, 3 — в Китае, 4 — в других странах Азии и 1 — в Африке. Три крупнейшие высокотехнологичные компании в Соединенных Штатах имеют средний показатель рыночной капитализации более 400 млрд долларов по сравнению со средним показателем 200 млрд долларов у наиболее крупных высокотехно­логичных компаний в Китае, 123 млрд долларов — в Азии, 69 млрд — в Европе и 66 млрд — в Африке.

Тенденция к усилению концентрации как в цифро­вом, так и в аналоговом мире бизнеса грозит несколькими макроэкономическими рисками и про­блемами в развитии, которые сегодня проявляются со всей очевидностью. Во-первых, беспокойство вызывает негативное воздействие, которое в эпоху гиперглобализации торговля может оказать на сово­купный спрос, помогая капиталу постепенно полу­чать все большую часть мировых доходов в ущерб доле труда.

Стратегические задачи цифровой эпохи

Регулирование цифровых суперплатформ и разви­тие национальных маркетинговых платформ имеет важнейшее значение для развивающихся стран в плане извлечения выгоды от электронной торгов­ли. Без этого подключение к существующим суперплатформам только предоставит компаниям, управ­ляющим ими, дополнительные данные, еще более усилит их позиции и обеспечит им более широкий доступ на внутренние рынки.

Для развития национального цифрового потенциа­ла и цифровой инфраструктуры правительства неко­торых развивающихся стран (таких как Вьетнам, Индонезия и Филиппины) используют меры локали­зации, точно так же как это делали развитые страны на начальном этапе цифровизации и продолжают делать сейчас.

Однако большинство развивающихся стран не имеют такой политики, а это означает, что данные находятся в собственности у тех, кто их собирает и хранит, то есть в основном у цифровых суперплат­форм, которые в таком случае имеют на них полные исключительные и неограниченные права.

Развитие цифровых навыков и создание инфра­структуры необходимы, но их недостаточно для обе­спечения выгод для развития; требуются более ком­плексная стратегия и гораздо более широкий спектр стратегических мер.

Промышленная политика в условиях цифровиза­ции

Промышленная политика в условиях цифровиза­ции должна быть направлена на использование синергического эффекта от взаимодействия факто­ров спроса и предложения для создания благоприят­ной цифровой среды с новыми секторами и компа­ниями, ростом инвестиций и инноваций, ускорением роста производительности труда, увели­чением доходов и расширением рынков.

В условиях цифрового мира это может потребо­вать перехода к более целенаправленной промыш­ленной политике для устранения существующих рыночных диспропорций. Например, правительства могли бы осуществлять прямые инвестиции в фор­мирующиеся цифровые платформы или приобретать крупные пакеты акций в них через государственные инвестиционные цифровые фонды, с тем чтобы обе­спечить более широкое распространение выгод от высоких темпов роста производительности труда, обусловленных технологическими изменениями.

Необходимость в целенаправленной промышлен­ной политике также обусловлена изменением струк­туры финансирования инвестиций в цифровую эко­номику. В отличие от материальных активов нематериальные активы (например, данные, про­граммное обеспечение, анализ рынка, организационная структура, патенты, авторские права и т. д.) обычно уникальны или наиболее ценны в отдельных конкретных обстоятельствах, что затрудняет их использование в качестве обеспече­ния. Вследствие этого для стимулирования инвести­ций в нематериальные активы вполне может потре­боваться повышение роли банков развития в качестве источников финансирования или специа­лизированных финансовых механизмов, а также стратегических мер по укреплению связи между при­былями и инвестициями, таких как изменение тре­бований к финансовой отчетности или введение ограничений в отношении выплаты дивидендов и выкупа акций в случае низкого уровня инвестиций или преференциального налогового режима для реинвестируемой прибыли.

 

Честно – о США

Юрий Якутин,
вице-президент ВЭО России, науч­ный руководитель ЗАО «Издательский дом “Экономическая газета”», д. э. н., профессор

Соединенные Штаты Америки на сегодня где-то там, по разным оценкам, производят 20% мирового ВВП, а потребляют 40%. Вот вам и ответ. Вся финансовая система построена на то, чтобы весь мир, все работали на одну экономику, и инструментом этой экономики является доллар, который стягивает, обслуживает вот эту эксплуатацию мира. Поэтому приветствую ЮНКТАД, приветствую экспертов за их большую, огромную работу. Надо им сказать: «Дорогие друзья, набери­тесь в следующих докладах смелости, скажите правду». Но на самом деле основной источник опасности — это, конечно, экономика. Это колосс на глиняных ногах. Экономика Соединенных Штатов Америки — это дутый доллар и финансовая система, которая построена на финансовых спекуляциях и на фальшивых, ничего не обозначающих денежных бумагах.

Одним из способов решения проблемы поведения, ориентированного на извлечение ренты, в цифровом мире было бы разукрупнение больших компаний, ответственных за концентрацию рынка. Другой вариант — принять факт существования тенденции к концентрации рынка, но регулировать ее, с тем чтобы ограничить способность компании использо­вать свое доминирующее положение.

С учетом продолжающейся технологической рево­люции развивающиеся страны крайне заинтересова­ны в международной передаче технологий от разви­тых и других развивающихся стран, которые смогли разработать современные цифровые технологии. В цифровой экономике международная передача технологий является значительно более сложным процессом, поскольку технологии и аналитическая обработка данных приравниваются к коммерческой тайне и потому что на передачу исходного кода рас­пространяются обязательные ограничения.

Сотрудничество между странами Юга в цифровой сфере может играть важную роль в оказании помо­щи развивающимся странам в плане использования новых возможностей цифрового мира благодаря взаимной поддержке в деле развития цифровой инфраструктуры и потенциала.

Международное сообщество только начинает диа­лог о необходимости правил и положений для реше­ния всех этих задач, и еще необходимо договориться о том, какие вопросы, касающиеся цифровой эконо­мики, находятся в сфере компетенции Всемирной торговой организации, а какие относятся к сфере компетенции других международных организаций.

Строительный раствор для здания БРИКС

Эффект от ускорения экономического роста и структурных преобразований в Восточной Азии распространился и на остальные развивающиеся страны, главным образом благодаря повышению спроса на сырье. Тем не менее опять же, за исключе­нием некоторых успешных примеров в Азии, мало что свидетельствует о наличии масштабных струк­ турных изменений, обусловленных расширением торговли.

Это отчасти отражает неравноправные отношения между ведущими фирмами и их поставщиками в производственно-сбытовых цепочках, а также сла­бость переговорных позиций развивающихся стран.

Согласно базе данных ОЭСР-ВТО по добавленной стоимости в торговле, Китай был, скорее, исключе­нием, одной из немногих стран, которые смогли уве­личить долю добавленной стоимости, созданной оте­чественной обрабатывающей промышленностью, в общем объеме экспорта (на 12 процентных пун­ктов за период 1995–2014 годов). Из 27 зарегистри­рованных в этой базе данных развивающихся стран только в шести было отмечено повышение данного показателя, хотя и в значительно меньших масшта­бах. В отличие от этого во многих развивающихся странах торговля в эпоху гиперглобализации приве­ла к увеличению экономического веса добывающей промышленности; в 18 из 27 развивающихся стран возросла доля добывающих отраслей в добавленной стоимости экспортируемой продукции.

Проблемные места в инфраструктуре, по каким бы параметрам их ни измеряли, будь то плотность дорожной сети на квадратный километр, доступ к энергии, телефонной связи (имеющей первосте­пенное значение в новую цифровую эпоху), водопро­водной воде или основным услугам в области сани­тарии, являются препятствиями для устойчивого роста во многих развивающихся регионах, особенно в Южной Азии и странах Африки к югу от Сахары. Это отчасти — следствие неолиберальной политики в области развития, которая размыла первоначаль­ную цель многостороннего финансирования, заклю­чавшуюся в поддержке инфраструктурных проектов: например, в 2000-х годах соотношение объемов кре­дитования инфраструктурных проектов к общей сумме кредитов Всемирного банка уменьшилось на 60% по сравнению с показателями 1960-х годов. В сочетании с более широкой стратегической атакой на государственные инвестиции это оставило многие развивающиеся страны без инфраструктуры, необхо­димой для эффективной конкуренции на более открытых рынках.

Нужно изменить парадигму, с тем чтобы инвести­ции в инфраструктуру непосредственно бы рассма­тривались в контексте структурных преобразований и предлагалось альтернативное представление о том, каким образом планировать, осуществлять и коорди­нировать эти инвестиции, особенно для развиваю­щихся стран, которые наращивают свои промышлен­ные мощности.

ТЕМПЫ РОСТА ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТИ

Иван Данилин,
заведующий отделом науки и инноваций ИМЭМО РАН

В докладе говорится про темпы роста, но есть еще один замеча­тельный показатель — это производительность труда, точнее говоря, темпы его прироста. Что касается развивающихся стран, там более-менее все понятно: идет закупка оборудова­ния, растет качество рабочей силы. Но если мы посмотрим на развитые страны, то там вообще-то 30 лет (при всех техноло­гических достижениях, а они были действительно немалые) мы видим, что темпы, мягко сказать, невысоки, намного ниже исторических минимумов. А если вы возьме­те обрабатывающую промышленность и уберете оттуда сектор ИКТ, то окажется, что даже при том, что темпы прироста производительности труда там вдвое выше, чем по экономике в целом, но они тоже, мягко сказать, не очень впечатляющие. Где же все инновации, о которых мы читаем в пресс-релизах наших замечательных дру­зей? А проблема, наверное, действительно одна, точнее говоря, их много, это боль­шой комплекс, но он объединен в некоторую единую логическую систему: что-то действительно разладилось в наших воспроизводственных механизмах, и глобали­зация торговли приложила к этому руку.

Для этого придется вернуться к рассмотрению про­блемы планирования развития и взглянуть на нее по-новому. В частности, можно использовать концеп­цию Альберта Хиршмана из его фундаментального исследования «Стратегия экономического развития», опубликованного 60 лет назад. Хиршман увязывает планирование с моделью «несбалансированного роста», в которой наиболее оптимальным объектом для размещения производительных ресурсов являют­ся секторы, обладающие потенциалом для укрепле­ния прямых и обратных связей, благодаря чему выявляются существующие недостатки и происходит перекос в ценообразовании, что приводит к дополни­тельным частным инвестициям, стимулирует появле­ние организационных и других возможностей, необ­ходимых для поддержания процесса роста и направления правильных сигналов для лиц, ответ­ственных за разработку политики, относительно того, куда они должны направлять инвестиции в инфраструктуру.

Такой подход, увязывающий финансовую жизне­способность с более широким набором критериев развития, является альтернативой нынешнему, когда планирование инфраструктуры сводится к выбору портфеля проектов с упором на инвестиционную привлекательность индивидуальных проектов и доходность с поправкой на риск в соответствии с расчетами частных инвесторов.

Планирование как таковое должно рассматривать­ся не как спускаемая сверху инструкция, а, скорее, как некий координирующий механизм, учитываю­щий широкий круг различных интересов и стратеги­ческих решений, с уделением особого внимания выбору секторов и технологий, координации инве­ стиционных решений на макроуровне, объему тре­буемых ресурсов и тому, как их мобилизовать.

С этой точки зрения обнадеживает происходящее с начала нового тысячелетия во многих развиваю­щихся странах возвращение к национальным планам развития, даже несмотря на то, что первоначальная оценка этих инициатив свидетельствует о сохраняю­щемся разрыве между планами развития инфра­структуры и стратегией развития страны.

Необходима дополнительная работа для налажива­ния связей с различными заинтересованными сторо­нами внутри страны, а также увязка с теми областями политики, которые затрагиваются инфраструктурными проектами, при этом должное внимание сле­дует уделять системному подходу, развитию потенци­ала в области планирования, разработке и исполнению проектов, четкой системе наказаний для обеспечения выполнения планов, а также подот­четности в целях минимизации ненужных расходов и обеспечения законности.

Апологеты свободной торговли

Согласно концепции, превалирующей в нынеш­нюю эпоху, глобализация отождествляется с расши­рением сферы влияния рынков, ускорением техниче­ского прогресса и (желанным) размыванием политических границ; при помощи тезисов «свобод­ной торговли» неустанно продвигается идея о том, что, хотя экономические силы вырвались из-под кон­троля местных политических властей, равные усло­вия, создаваемые с помощью сочетания официаль­ных правил, негласных норм и усиления конкуренции, гарантируют процветание для всех.

Хватит сказок

Игорь Паунович,
ведущий экономист ЮНКТАД (Хорватия)

Есть сказка, которую мы обычно слышим про то, что правительство не умеет считать деньги и тратит больше, чем может себе позволить. Нужно отказаться от этой неолибе­ральной истории — от утверждения о том, что всегда во всем виновата именно власть, именно государство. И на самом деле требуется более тщательный и глубо­кий анализ. Мы показали, что на самом деле все упи­рается не только в государство, но и в частном секторе есть точно такие проблемы. Мы видим очень высокий уровень концентрации, причем как в финансовом, так и в реальном секторе. Мы видим, что транснациональные корпорации и финансовый сектор настолько могущественны, что они имеют возможность устанавливать правила игры по собственному усмотрению. В результате возникает такой феномен, который мы называем замкнутым кру­гом Медичи, когда экономическая власть приносит политическую власть, а политическая власть дает воз­можность устанавливать правила в свою пользу, а затем благодаря этому вы приобретаете еще больше экономической власти, и таким образом неравенство только углубляется. Хотелось бы закончить на оптимистической ноте: я счи­таю, что нам нужно, как мы и говорили, больше опи­раться на цели устойчивого развития, на программу до 2030 года, которая содержит в себе элементы, свя­занные с защитой окружающей среды, некоторые эко­номические и общественные элементы. Нам нужен более инклюзивный рост, более инклюзив­ное общество, нам нужно инвестировать средства в инфраструктуру, в образование, в здравоохранение, нам нужно не отказываться от многостороннего сотруд­ничества, нам нужно действовать, опираясь на нашу позитивную, конструктивную повестку.

В действительности гиперглобализация настолько же связана с прибылью и свободно перемещающим­ся капиталом, насколько с ценами и мобильной теле­фонной связью, и регулируется крупными компания­ми, которые все чаще занимают доминирующие позиции на рынке и действуют в рамках соглашений о «свободной торговле», которые были предметом активного корпоративного лоббирования и слишком часто принимались при минимальном контроле со стороны общественности.

Поэтому неудивительно, что повышенная обеспо­коенность среди растущего числа пострадавших от гиперглобализации все чаще заставляет усомнить­ся в официальной версии о том, что торговля прино­сит общие выгоды.

Нет сомнений в том, что новая волна протекцио­низма наряду с ослаблением духа международного сотрудничества создает серьезные проблемы для пра­вительств во всем мире. Однако было бы неправиль­ным решением сделать еще больший упор на обыч­ных сценариях действий. Для того чтобы эффективно противодействовать изоляционизму, следует при­знать, что многие нормы, принятые с целью поощре­ния «свободной торговли», не сделали систему более инклюзивной, основанной на широком участии и ориентированной на развитие. Это означает, что теперь необходимо перейти к более обоснованному и прагматичному подходу к регулированию торгов­ли, а также к разработке торговых соглашений.

Необходимо изучить опыт успешных стран-экспор­теров и получить представление о новых торговых моделях, которые учитывают влияние торговли на неравенство, а также проанализировать причин­но-следственную связь между ростом неравенства, поведением корпораций, ориентированным на извлечение ренты, сокращением инвестиций и ростом задолженности.

В последние несколько лет ЮНКТАД последова­тельно выступала за выработку новой международ­ной стратегии — глобального нового курса — для достижения международной экономической интеграции в более демократических, справедливых и устойчивых формаx. В частности, в том, что касает­ся стратегий в области международной торговли и поддерживающей ее архитектуры, есть веские основания, в особенности в связи с его семидесятой годовщиной, обратиться к Гаванскому уставу между­народной торговой организации, который появил­ся — хотя и ненадолго — под влиянием идей перво­начального «Нового курса», и даже может подсказать важные ориентиры в решении наших современных проблем.

Три принципа Гаванского устава 

Во-первых, Гаванский устав имел своей целью определить роль торговых соглашений в макроэкономических условиях, стимулирую­щих рост; в нем отмечалось, что «предотвра­щение безработицы или неполной занятости путем создания и сохранения в каждой стране реальных возможностей продуктивной занято­сти для тех, кто может и хочет работать, а также значительного и постоянного роста объема производства и эффективного спроса на товары и услуги, не является лишь внутрен­ней проблемой каждой страны. Это также является необходимым условием осуществле­ния общих целей и задач… включая расшире­ние международной торговли и, тем самым, необходимым условием благополучия всех других стран». Во-вторых, в Гаванском уставе признавалась связь между условиями на рынке труда, нера­венством и торговлей и необходимость повы­шения заработной платы и улучшения условий труда в соответствии с изменениями в произ­водительности. В-третьих, в Гаванском уставе подчеркивалось, что существуют многочисленные пути разви­тия, позволяющие сочетать достижение мест­ных целей с интеграцией в мировую экономи­ку, и что страны должны иметь достаточное пространство для маневра в политике, чтобы осуществлять прагматичный поиск такого гар­моничного сочетания.

Спустя десять лет после краха банка «Леман бразерс» мировая экономика так и не смогла выйти на динамичную и стабильную траекторию роста. Напротив, низкий спрос, рост задолженности и неустойчивость потоков капитала заставляют экономику многих стран балансировать между намечающимися признаками оживления и финансовой нестабильностью. В то же время меры жесткой экономии и безудержная погоня корпораций за рентой усилили неравенство и нарушили социальную и политическую структуру общества. Торговые войны являются симптомом, а не причиной экономических проблем. Трагедия нашего времени заключается в том, что для устранения самих причин необходимо более смелое международное сотрудничество; а звучащие на протяжении более трех десятилетий громогласные призывы в поддержку свободной торговли заглушают чувство доверия, непредвзятости и справедливости, от которых такое сотрудничество зависит.

Первый Московский академический форум

15 – 16 мая 2019 года состоится первый Московский академический экономический форум (МАЭФ). Его организуют Вольное экономическое общество России, Российская академия наук и Международный Союз экономистов. Общая тема Форума:  «Перспективы социально-экономического развития и роль науки: экономический дискурс». О планах и задачах форума газете «Поиск» рассказал президент Вольного экономического общества России Сергей Бодрунов.

Сергей Дмитриевич, первый вопрос, который возникает у тех, кто не слишком близок к организации МАЭФ, зачем стране новый экономический форум? У нас же и так их немало, мягко говоря.

Я бы начал с классического: «Вся земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Обильна – в том числе и форумами, но если проанализировать их результаты, они, к сожалению, за немногим исключением, часто и невысоки, и противоречивы, и быстро забываются. При этом – носят в основном прикладной, практический характер, и являются скорее площадками для переговоров, заключения контрактов, обсуждения текущих практических проблем. Голос академического сообщества экономистов там практически не слышен. Это – во-первых. А во-вторых, сегодня сама экономическая наука пронизана расколами, разбита на лагеря. На протяжении последних десятилетий мейнстрим экономической науки переживает кризис. При этом неудовлетворительное состояние экономики во многих странах мира, в том числе и в России, связывают в первую очередь с политикой, с реформами, забывая о том, что было бы хорошо, если бы реформы более весомо опирались на современную экономическую науку.

Начавшиеся в конце XX века бурное технологическое развитие, культурные трансформации, изменения геополитэкономической конфигурации, назревающие изменения в экономических отношениях и институтах не находят адекватного отражения в методологии и теории. Это, в свою очередь, создает большие проблемы при решении экономических вопросов, которые принято рассматривать в устаревшей, изживающей себя парадигме. При этом многие экономисты обращают внимание на то, что кризис экономической теории конца XX — начала XXI в. предшествовал мировому экономическому кризису 2008–2010 гг. И, вероятно, для решения проблем мировой экономики нужны новые идеи в экономической теории. Очевидно, современная экономическая наука должна стать междисциплинарной, соединить перспективные результаты исследований и на этой основе выработать новую теорию общественного развития.

Кроме того, пора дать осмысленный ответ на вопрос, что может дать экономическая наука для формирования модели экономического развития России, адекватной вызовам современного мира.

МАЭФ, т.о., задумывается, прежде всего, как научная интеллектуальная площадка, предназначенная и для обсуждения перспективной парадигмы экономической науки, и для формирования идей, закладывающих научный фундамент долгосрочного экономического развития России.

Почему Вольное экономическое общество России и РАН выступили с инициативой проведения такого форума? Насколько оправдан такой своеобразный «тандем»?

Ну, тут нет ничего удивительного. Напомню пару фактов из истории: примерно половина основателей Императорского Вольного Экономического Общества (а это было более 250 лет назад) были членами Императорской Академии Наук. Первым президентом Вольного экономического общества был избран сенатор, статс-секретарь Екатерины II, член академии наук Адам Олсуфьев. А один из величайших членов Императорской Академии Наук Михаил Ломоносов был автором самой идеи создания ВЭО. Членами Общества были практически все выдающиеся ученые России. И в новейшей истории инициаторами возрождения Общества стали ведущие академики-экономисты.

Таким образом, на протяжении и дореволюционного периода, и современной истории Академия наук и ВЭО дополняли друг друга.  Академические идеи, переложенные на почву общественного знания и общественного обсуждения, служили благу экономики Отечества. Именно поэтому такого форума, как МАЭФ, нам просто логически недоставало. И именно потому, что Форум не призван решать сиюминутные задачи, а имеет очевидные, исторически и социально обоснованные цели перспективного развития, четко «держа руку на пульсе» современных тенденций глобальных экономических трендов, мы намерены сделать его ежегодным.

Расскажите немного о том, как форум пройдет. Понятно, что он еще в стадии активной подготовки, но тем не менее, что-то уже понятно?

Архитектура Форума предусматривает проведение 15 мая пленарного заседания в Российской академии наук и двух пленарных сессий: «Экономика, адекватная современным вызовам: академические дискуссии» и «Драйверы экономических, социальных и технологических трансформаций: будущее России».

16 мая состоятся пленарные конференции Форума в Москве на площадках ведущих вузов (Финансовый университет при Правительстве РФ, Московская школа экономики (МШЭ МГУ), МГУ имени М.В. Ломоносова, РАНХиГС, РЭУ имени Г.В. Плеханова), а также на многочисленных региональных площадках, список которых сейчас формируется).

Организацией форума заняты cопредседатели МАЭФ:

А.М. Сергеев, Президент РАН, академик РАН, д.ф.-м.н., профессор;
С.Д. Бодрунов, Президент ВЭО России, президент МСЭ, директор Института нового индустриального развития имени С.Ю. Витте, д.э.н., профессор.

Программный комитет форума возглавляют:

Абел Аганбегян, заведующий кафедрой экономической теории и политики РАНХиГС при Президенте РФ, академик РАН, д.э.н., профессор;
Виктор Ивантер, действительный член Сената ВЭО России, научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, заместитель академика-секретаря, руководитель секции экономики отделения общественных наук РАН, академик РАН, д.э.н., профессор

Работой Международного комитета МАЭФ руководит
Александр Дынкин, вице-президент ВЭО России, президент ФГБНУ «Национальный исследовательский институт мировой экономики и международных отношений имени Е.М. Примакова РАН», академик-секретарь Отделения глобальных проблем и международных отношений РАН, академик РАН, д.э.н., профессор.

Председатель Координационного Комитета МАЭФ:
Дмитрий Сорокин, вице-президент ВЭО России, научный руководитель ФГОБУ ВО «Финансовый университет при Правительстве РФ», член-корреспондент РАН, д.э.н., профессор.

Сопредседатели Организационного комитета МАЭФ:
Руслан Гринберг, вице-президент ВЭО России, научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н., профессор;
Владимир Иванов, член Правления ВЭО России, заместитель президента РАН, член- корреспондент РАН, д.э.н., к.техн.н;
Маргарита Ратникова, вице-президент ВЭО России, исполнительный директор Международного Союза экономистов

Либералы, политэкономисты, консерваторы, представители левых взглядов на одной площадке – похоже, дискуссия будет острой! Кого вы ждете на форум?

Мы приглашаем всех. Это будут и ведущие ученые, и российские и иностранные эксперты, молодые исследователи, представители федеральных органов законодательной и исполнительной власти, администраций субъектов РФ (кстати, регионам будет посвящена отдельная сессия), представители образовательного сообщества России, деловых кругов, международных и российских общественных организаций. Мы планируем, что общее число участников составит 1500 человек, из них – 300-400 иностранцев. Кстати, в их числе будет и нобелевский лауреат, который во второй день форума выступит с лекцией. Кто – пока секрет. В целом, мы планируем организовать большой, представительный, а самое главное, полезный для страны и экономической науки форум. «Полезное» – девиз, который дала Императорскому Вольному экономическом обществу еще Екатерина II, и мы стараемся поддерживать вековые традиции.

«Расходы большинства россиян на еду – больше 50% дохода»

Олег Овчинников,
руководитель центра аграрных проблем Института США и Канады РАН (из выступления на сессии Координационного клуба ВЭО России)

Знакомясь с перечнем проблем и предлагаемых решений в области российского сельского хозяйства, невольно ловишь себя на мысли, что многие проблемы, как и предлагаемые меры, пусть не дословно, но уже встречались в прошлом. Встречались, констатировались, но не решались. Возникает вопрос: насколько вообще эффективна российская аграрная политика? Речь ведь идёт не о наборе разнообразных и конкретных программ, мероприятий или законодательных инициатив, но о другом, на наш взгляд, более важном.

Позвольте пояснить, что я имею в виду на примере аграрной политики США. Результатом её высокой эффективности является состояние аграрного сектора США – несомненного лидера аграрного мира. Позвольте задать и ответить на следующий вопрос, что лежит в основе высокой эффективности системы госрегулирования аграрного сектора США? По нашему твёрдому убеждению, это основные принципы её организации, которые выработались за 200 лет, но особенно с 30-х годов прошлого столетия.

Их пять. Первое – комплексный характер аграрной политики. Структура её мер охватывает все разделы функционирования агропродовольственного рынка и дублируется структурой МСХ США. Второе, аграрная политика США отличается централизацией управления аграрным сектором, когда практически все меры аграрной политики проводятся на федеральном уровне. Третье, уникальная роль Минсельхоза США, мощного регулирующего и направляющего научно-исследовательского центра в аграрном секторе страны. Он имеет представительства во всех регионах и непосредственно выходит практически на всех участников аграрного рынка. Четвёртое, основы законодательной базы регулирования сельского хозяйства США составляют федеральные законы, принимаются каждые 5-7 лет и состоят из программ с плановыми показателями финансирования. И наконец, пятое. Аграрную политику отличает динамизм развития и многочисленность инструментов регулирования. Они постоянно совершенствуются. Мы уверены, что эти принципы универсальные и являются условием построения эффективной системы мер аграрной политики.

Как эти принципы присутствуют в российской практике? Все они, за исключением одного, не выполняются. Уверен, что это и есть основная причина низкой эффективности мер российской аграрной политики. Думая, как оценить то, что мы имеем в российской аграрной политике, я вспомнил слова Христа в Нагорной проповеди. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые.

Современная аграрная политика России есть, образно говоря, то худое дерево, которое не в состоянии принести доброго плода, где все те прекрасные предложения, которые содержатся в докладе, я бы сравнил с попыткой лечить симптомы болезни, вместо того, чтобы лечить её первопричину. А этой причиной является неэффективность, я бы применил слово «порочность», принципов её организации. А пока мы этого не поймём, мы будем продолжать собираться, что-то предлагать, но КПД наших предложений будет минимальным.

Задачей аграрного сектора является не просто производство достаточного количества продовольствия, но экономически доступного продовольствия для основной части населения. К сожалению, в перечне приоритетных задач этой проблемы нет вообще.

Существует ли эта проблема в России? По данным Росстата, потребительские среднедушевые расходы среднего россиянина на продукты питания составляют в настоящее время около 5,5 тысяч рублей в месяц или 180 рублей в день. Ответьте, пожалуйста, коллеги, каким может быть потребление продовольствия при средних расходах в 180 рублей в день? Я попытался провести эксперимент и прожить на эту сумму некоторое время. Основное чувство, которое я вынес из этого опыта – чувство глубокого унижения – постоянно искать в магазинах жёлтые ценники, невозможность питаться в кафе и купить качественные продукты. Это попросту  унижение человеческого достоинства.

Более того, Росстат утверждает, что свыше половины населения России, находящиеся за чертой бедности, вынуждено платить за питание не 30, а 50 и более процентов своих доходов, и даже при этом отказывать себе в полноценном питании. Напомню, что в США доля затрат населения на продовольствие составляет в настоящее время, в среднем, около 8-10%. Это очень высокие показатели поддержания высочайшей доступности продуктов питания является одной из прерогатив социальной и экономической политики государства. Уверены, что без учёта описанной проблемы, анализ развития АПК не может быть полным.

5 направлений развития сельского хозяйства

Александр Петриков,
директор Всероссийского института аграрных проблем и информатики имени А.А. Никонова, академик РАН, член Президиума Вольного экономического общества России
(по материалам доклада на экспертной сессии Координационного клуба ВЭО России)

  1. Совершенствование отраслевой структуры сектора путём формирования продуктовых цепочек, создания добавленной стоимости по принципу от поля до прилавка, что требует построения государственной программы развития сельского хозяйства – совокупности отраслевых подпрограмм в действующей госпрограмме. Отраслевой принцип применяется в очень ограниченном виде – в отношении только молочного животноводства, льноводства и семеноводства отдельных сельскохозяйственных культур. А регулирование, например, агропродовольственных темпов вообще отнесено к полномочиям Минэкономразвития России, а не Минсельхоза России. Эти продуктовые цепочки целенаправленно не формируются, не расшиваются их узкие места.
  2. Создание специализированных зон производства определённых продуктов на основе сельскохозяйственного районирования. Последняя карта сельскохозяйственного районирования была создана в далёком 1989-м году. Совершенно необходима целенаправленная политика отраслевого размещения сельского хозяйства. Ключевой мерой, по нашему мнению, здесь является выравнивание государственной поддержки в производстве отдельных продуктов по регионам, чтобы эти производства были сосредоточены в районах с лучшим биоклиматическим потенциалом, а не там, где поддержка выше. Кроме того, большое значение имеет развитие переработки и хранения продукции, а также транспорта. Это показывает опыт других стран, где сложились товарные зоны производства отдельных продуктов, например, продуктовые пояса в Америке.
  3. Приоритетное развитие малых и средних сельскохозяйственных организаций, крестьянско-фермерских хозяйств, что предполагает перераспределение бюджетной поддержки в пользу развития сельскохозяйственной кооперации, так называемого контрактного сельского хозяйства, когда крупное предприятие, рыночный интегратор, передаёт часть своего производственного цикла мелким сельскохозяйственным единицам, поставляя для них необходимые производственные ресурсы и перерабатывая их продукцию. Особую роль в этой политике должно сыграть улучшение доступа среднего и малого бизнеса к субсидиям и дотациям, а также кредитам. Сейчас этот доступ, как показала перепись 2016-го года, в 2 раза ниже в малом и среднем бизнесе, чем в крупном. При этом крупный бизнес сейчас в определённой степени достиг своего производственного предела. Это уровень европейских технологий. А вот там, где главный резерв, малый бизнес – он у нас не развивается.
  4. Развитие сельскохозяйственной науки и создание в отрасли системы внедрения результатов производства. Это требует роста ассигнований в аграрные исследования, как государственные, так и, особенно, частные. В настоящее время отношение внутренних затрат на исследования и разработки в сельском хозяйстве, валовая и добавленная стоимости, создаваемые в отрасли, снижаются, и в 2 раза ниже аналогичного показателя по науке в целом. Кроме того, необходимо создание частно-государственной корпорации по инновациям в сельском хозяйстве, сравнимой с фондом Сколково, Ростехом, фондом развития промышленности, которые не только финансируют прикладные исследования и разработки, но и управляют внедрением их результатов в производство. Вместо этого правительство пускает на наш рынок крупнейшие транснациональные инновационные компании, например, «Байер» и «Монсанто», которые скоро будут делать погоду в нашем семеноводстве, вместо создания крупного оператора на этом рынке.
  5. Новая модель сельского развития. Сейчас, как известно, по поручению президента Российской Федерации, готовится соответствующая государственная программа до 30-го года по развитию сельских территорий. Но вызывают беспокойство принципы, на основе которых её планируется принять. Главное, что она будет элементом аграрной политики, то есть, за неё будет отвечать Минсельхоз России. На наш взгляд, это должен быть предмет межведомственных усилий, а не только Минсельхоза. Для этого целесообразно создание агентства по сельскому развитию при правительстве России или наделение Минсельхоза полномочиями по координации деятельности министерств и ведомств на сельских территориях. Программа не должна замыкаться исключительно на сельских поселениях, а включать меры по развитию малых городов, стимулировать несельскохозяйственную занятость на селе, чего сейчас нет, и, по-моему, не намечается. В перспективе она должна быть дополнена мерами по развитию сельского самоуправления.

Average one percent

Sergey Bodrunov,
President of the VEO of Russia, President of the International Union of Economists, director of the Institute of the New Industrial Development, expert of the Russian Academy of Sciences, professor

Dear readers!

At the end of the year, as usual, we, economists, like everybody else in the country, sum things up. This time it was a joint meeting — the Abalkin Readings and a meeting of the Economics Section of the Russian Academy of Sciences. At the beginning of the conversation, Academician of the Russian Academy of Sciences Viktor Ivanter urged the speakers not to waste their time on bashing the government. I see a great wisdom in this suggestion: firstly, it is rather difficult to find a common language with people whom you criticize. Secondly, it is impossible to criticize each other, while adhering to completely different views and, philosophically speaking, cognition systems.

Sometimes exactly that happens.

We have heard certain statements here, for example, concerning our 1% annual growth over 15-20 years. They sound correct. But still…

As regards this one-percent growth it seems to me that the president was right when he said that 1% growth is really an average percentage, but we should not calculate it mechanically. As far as this percentage is concerned, one should remember it actually has an economic background. You cannot judge today only from today’s position. It should be judged from the perspective of where we started. Now, if we recall the end of Soviet history, we certainly ended up with the Soviet economy and Soviet enterprises, many of which were quite powerful, but that economy had its own, highly coherent, structure despite the fact that at the same time the enterprises were overloaded with a variety of tasks unrelated to their real activity, and with “subsistence production”. In this respect, when the crisis struck, when the Soviet Union collapsed, when the market emerged, it was that economy that suffered the most. Firstly, it was not ready for the market, and secondly, it was way oversized. And on top of that, we faced the collapse of economic ties. And of course, throughout the 1990s we were striving to restore at least some of the coherence. And if you remember, there was another crisis at the end of the 1990s, which, one can say, almost finished off our economy. And in the early 2000s, this is what we are talking about now, our economy nearly collapsed with the majority of enterprises being half-alive, if not half-dead. This, of course, was a gigantic problem, and it was solved. Over the 2000s we were rebuilding what it was possible to rebuild. By that time, the government had accumulated debts; the situation was fraught with the loss of sovereignty and the collapse of the country. And the fact that in the 2000s, when the opportunity arose, when oil money flowed in (global oil prices were high as you might remember), we managed to pay off debts, significantly raise the standard of living of the population, save up reserves, stop the collapse of the economy, the collapse of the country – all this was very important for us, and it was a great achievement.

Do you remember what happened next? Due to the fact that our industrial product was noncompetitive – the industry could no longer produce a competitive product, it was already in such a state that it was unable to produce, say, a “normal” product that would be in demand on global markets – we doubled down on the «natural product», shifting towards the commodity sector in exports. As a result, what we got was, generally, a raw material model of the economy, and since industry was not getting sufficient money (I consider it a mistake) we ended up with a powerful de-industrialization of our economy by the end of the 2000s. It subsequently had a huge impact during the new crisis and the sanctions.

At present, industry is doing better. Over the years, despite the sanctions, despite the crisis of 2009-2010, we have managed to restore the stability of the economy, a very important achievement which few people mention. And, finally, in the past year we have already started, if I may say so, in the direction of building up our potential. If we look at the 2018 figures, we have a GDP growth, albeit small but still a growth, at 1.6-1.7%. It means that this year we managed to keep a positive balance, maintain the stability of the economy. We have a 4% inflation. Was it ever like this? Real incomes of the population started to grow, at least a little, but it’s still a growth, and it is also very important. As regards some other points related to Russia’s macroeconomic indicators, we have, for example, increased our foreign trade turnover by 20%, and it is a great leap forward. Over the course of the year, we have increased Russia’s exports by 28%, and, moreover, those exports have a significant share of high-tech products, which is extremely important. Why? We must understand that the high-tech sector is the basis of the future economy. What do we currently have in this regard? Take the defense complex. It has been repeatedly said that we’ve managed to restore it. Any proof? Let’s judge by arms exports. The fact is that arms export means export of high-tech products of the highest level. And export means that we have to compete with the world’s top high-tech companies. What are those companies? Those are mainly American or major European companies. Today, 33% of all armaments and military equipment sold globally are American, and nearly 24% are Russian. That is, every 3rd item is an American product, and every 4th is Russian! We’ve put pressure on our competitors in these markets. As regards software, for example, we have always been software importers. But last year, in the first six months, for the first time ever our software exports exceeded imports. The excess may be slight, but it is still an excess, and the corresponding figures are serious, $2.55 billion vs $2.53 billion. We understand that this trend is very important, because it indicates a change in the quality of our economy, as the president said in his long interview, which was recently published.

That’s what this «average» one percent is, upon closer inspection. For us, it means a different quality of the economy. In the end, as A. Suvorov said, one wins not with numbers, but with skill. We need to build a «skillful», high-tech, knowledge-intensive economy – and we seem to have started on this path in the past year.

 

1...138139140...183Страница 139 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"