Четверг, 14 ноября, 2024
ВЭО России

«Средний» один процент

Сергей Бодрунов,
Президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С. Ю. Витте, эксперт РАН, д. э. н., профессор

Уважаемые читатели!

В конце года, как водится, мы, экономисты, как и все в стране, подводим итоги. На этот раз это было совместное собрание — Абалкинские чтения и заседание секции экономики Отделения общественных наук РАН. В начале разговора академик РАН Виктор Ивантер призвал выступающих не тратить время на то, чтобы ругать правительство. И мне в этом пожелании представилась большая мудрость: во-первых, с людьми, которых ты критикуешь, довольно сложно найти общий язык. Во-вторых, нельзя критиковать друг друга, находясь в абсолютно разных плоскостях, в разных, с философской точки зрения, системах познания. А это порой случается.

Вот, к примеру, слышны сентенции — растем мы в среднем за 15–20 лет примерно на 1% в год. И — вроде верно. Но — все-таки, все-таки…

По поводу этого однопроцентного роста — мне кажется, очень удачно сказал президент, когда говорил о том, что 1% роста — это действительно средний процент, но механически считать нельзя. Вот если говорить об этом самом проценте, то нужно помнить, что у нас вообще-то есть экономическая предыстория. И нельзя просто так оценивать с позиции только сегодняшнего дня сегодняшний день. Надо оценивать с позиции того, с чего мы начинали.

Вот если вспомнить конец советской истории, то, в общем-то, мы получили советскую экономику с советскими предприятиями, которые — да, были многие из них мощные, но эта экономика имела собственную структуру, структуру высокой связности, притом что предприятия в то же время были перенасыщены, перенагружены разнообразными задачами, не связанными с их реальной деятельностью, и «натуральным» хозяйством. Вот в этом плане, когда пришел кризис, когда произошел развал Советского Союза, когда наступил рынок, такая экономика страдает больше всего.

Во-первых, она была не готова к рынку, а во-вторых, у нее переразмеренность была вот такая. И на нас, кроме того, свалился, вдобавок ко всему этому, еще и развал хозяйственных связей. И — конечно, все 90-е годы мы промучились с тем, что пытались восстановить хоть как-нибудь связность нашей экономики. А если помните, в конце 90-х годов еще кризис был, который вообще, можно сказать, почти добил нашу экономику.

И в начале 2000-х годов, вот о чем мы сейчас говорим, мы получили практически разваленную экономику с полуживыми, если не сказать — полумертвыми, — большинством предприятий. Вот это, конечно, гигантская была проблема, и ее решали, восстанавливали, что можно, все двухтысячные годы. К этому времени накопились долги у государства, это было чревато потерей суверенитета и развалом страны. И вот то, что за двухтысячные годы, когда появилась возможность, когда появились нефтяные деньги (высокие, помните, были цены на нефть мировые), мы сумели рассчитаться с долгами, значительным образом поднять уровень жизни населения, поднакопить резервы, остановить процессы развала экономики, развала страны — все это было очень важно на самом деле, и это было большое достижение.

Вы помните, что происходило тогда? В связи с тем, что наш индустриальный продукт был неконкурентоспособен — промышленность тогда уже не могла дать конкурентоспособного товара, она уже была в таком состоянии, что она не могла дать, скажем, «нормального» продукта, который был бы востребован в экспорте, на мировом рынке — в результате у нас пошла переразмеренность в сторону «натурпродукта», крен в сторону сырьевого сектора в экспорте. В результате мы получили, в общем-то, сырьевую модель экономики, и поскольку недостаточно средств давали в промышленность (это я считаю ошибкой), мы получили мощную деиндустриализацию нашей экономики к концу 2000-х годов.

Потом это здорово сказалось во время нового кризиса и санкций. Сейчас дела обстоят в промышленности получше. Мы за эти годы, несмотря на санкции, несмотря на кризис 2009–2010-х годов, сумели все-таки восстановить устойчивость экономики — это очень важное достижение, на самом деле, о котором мало кто говорит. И наконец, в прошедшем году мы уже пошли, если можно так сказать, в сторону наращивания наших потенциальных возможностей. Если мы посмотрим на показатели 2018 года — у нас есть прирост ВВП, пусть небольшой пока, но это уже — рост, 1,6–1,7% (а по новым данным Росстата — даже 2,3%). Значит — мы сумели удержать позитивный баланс, устойчивость экономики в этом году. У нас инфляция 4%. В какие времена это было? У нас все-таки начался, хоть небольшой, но тем не менее — рост реальных доходов населения, это тоже очень важно. Ну, и если говорить о каких-то вещах, связанных с макроэкономическими показателями России, — например, мы на 20% увеличили наш внешнеторговый оборот, это — резкий скачок. Мы всего за год на 28% увеличили экспорт России, и к тому же в этом экспорте — значительная доля высокотехнологичной продукции, что чрезвычайно важно.

Почему? Мы должны понимать, что высокотехнологический сектор — это основа будущей экономики. А вот у нас в этой части сегодня — что есть? Возьмем оборонный комплекс. Уже неоднократно говорилось о том, что мы сумели его восстановить. Доказательства? Возьмем за оценку, к примеру, экспорт вооружений. Дело в том, что экспорт вооружений — это экспорт высокотехнологичной продукции самого высокого уровня. И экспорт — это значит, что в мире приходится конкурировать с самыми высокотехнологичными компаниями мира. Какие это компании? В основном это — американские или крупнейшие европейские компании. Так вот — сегодня в мире 33% всех вооружений, которые продаются, так называемые изделия вооружений и военной техники, — это американские, а почти 24% — российские. То есть каждое третье — американское изделие, а каждое четвертое — российское! Потеснили мы наших конкурентов на этих рынках.

Если мы возьмем софт, например, — да, мы всегда были импортерами софта. И вот в прошлом году, в первом полугодии года, впервые — впервые! — экспорт нашего софта превысил импорт. Пусть незначительно, но уже превысил, и это очень серьезные цифры, 2,55 миллиарда долларов против 2,53. Мы понимаем, что эта тенденция очень важна, потому что она свидетельствует об изменении качества нашей экономики, о чем, собственно говоря, и говорил президент в своем большом интервью, которое было буквально недавно.

Вот что такое, при ближайшем рассмотрении, этот самый «средний» один процент.

Для нас это — другое качество экономики. В конце концов, как говорил А. Суворов, выигрывать надо не числом, а умением. Нам надо построить «умелую», высокотехнологичную, знаниеемкую экономику — и на этом пути мы, похоже, в ушедшем году начали делать определенные шаги. Мы понимаем, что эта тенденция для нас очень важна. Жизнь покажет, удастся ли российской экономике продолжить движение по этому пути.

Джон Гэлбрейт в XXI веке

Великий экономист глазами своего сына

Фото: Сергей Куксин

Джеймс Гэлбрейт,
Руководитель кафедры Ллойда М. Бентсена-младшего Школы по связям с общественностью им. Линдона Б. Джонсона Техасского университета в Остине. Последние книги: «Добро пожаловать в отравленную чашу: Уничтожение Греции и будущее Европы», «Неравенство: что нужно знать каждому».

Мой отец был одновременно и продуктом, и архи­тектором своей эпохи. Он сыграл небольшую роль в «Новом курсе», большую — во Второй мировой войне, он участвовал в послевоенном восстановле­нии Германии и Японии, написав «Речь надежды», произнесенную в Штутгарте государственным секре­тарем Джеймсом Бирнсом в 1946 году, он был кон­сультантом по плану Маршалла. Его идеи наполняли «Новый рубеж», «Великое общество» и «Войну с бед­ностью». Наверно, самое главное заключалось в том, что в конечном итоге благодаря этим идеям оформи­лась критика власти корпораций и повестка дня для новых вызовов — удовлетворение общественных потребностей, поддержание противоборствующей силы, защита окружающей среды, освобождение женщин от роли штатного руководителя домохозяй­ства по потреблению, уготованной им при послевоенном капитализме.

Он выступал за деколонизацию и в 1957 году (в соответствии с одним недавно вышедшим истори­ческим исследованием) познакомил алжирских представителей Фронта национального освобожде­ния с сенатором Джоном Ф. Кеннеди; в 1961 г. он резко выступал против неоколониальных нападок на Кубу в духе холодной войны. Он также выступал против войны во Вьетнаме — с 1961 года на закры­тых совещаниях у Кеннеди и Джонсона и публично с начала крупных обострений в 1965 году. Самое главное — он соединил экономическую жизнь с про­блемой выживания в ядерный век и работал над тем, чтобы объединить США и СССР в общих поисках сосуществования и сближения. Осенью 1963 года Кеннеди спросил отца, не хочет ли тот получить назначение послом Соединенных Штатов в Москве. Цель заключалась в том, чтобы положить конец холодной войне за 25 лет до того, как это сделали Рейган и Горбачев.

В силу этого в интеллектуальном плане отец разви­вался сообразно своим инстинктам и убеждениям. Он не был ни революционером, ни человеком дело­вых кругов, ни, разумеется, теоретиком эквилибриу­ма. Он писал об условиях своего времени, послевоен­ной эпохи великой американской индустриальной корпорации. Он знал, что слава скоротечна, и дей­ствительно, он прожил достаточно долго, чтобы уви­деть, как рушится мир, который он описывал. Это не умаляет его работы — ведь и тот факт, что (напри­мер) СССР больше не существует, не обесценивает вклад тех людей, которые изучали его, когда он существовал. Но для главной когорты ученых-эконо­мистов значение имеют не реальные условия, а кон­струирование долгосрочных равновесных состояний; таким образом они ищут интеллектуальное бессмер­тие, недоступное эволюционному разуму. Издержки такого подхода заключаются в том, что для этих людей последовательность истории реального мира является эфемерной; когда конкретные условия того или иного момента проходят, их можно забыть. Так же получилось с «Новым индустриальным обще­ством». Один из самых читаемых экономических текстов всех времен перестал издаваться в 1990-х годах и был практически недоступен, когда мой отец умер в 2006 году. С тех пор он снова появился, уже в нескольких изданиях, в том числе в издательстве Princeton University Press, а также в серии Library of America, что гарантирует его доступность для буду­щих поколений.

Рассмотрим же, как выглядит эволюция экономи­ческой жизни за последние 50 лет, взяв за отправной пункт «Новое индустриальное общество». Вот неко­торые из наиболее важных изменений:

Слом в 1971 году стабилизирующего послевоенно­го монетарного режима, созданного в 1944 году в Бреттон-Вудсе под давлением дестабилизирую­щей политики Соединенных Штатов, особенно войны во Вьетнаме, на фоне становящейся все более неблагоприятной конкурентной среды, отме­ченной восстановлением и подъемом Германии и Японии.

Рост стоимости ресурсов, особенно нефти, в 1970-х годах, подорвавший структуру затрат американ­ских промышленных фирм, что в сочетании с ростом и нестабильностью процентных ставок и периодическими экономическими спадами при­вело к тому, что эти фирмы попали под финансо­вое давление.

Рост конкурирующих систем промышленного пла­нирования при лучшей адаптации технологий к новым условиям, особенно в Японии, немного позже в Корее и в конечном счете в Китае, чьи недорогие потребительские товары привели к повышению реальной заработной платы и в то же время ограничили максимальный размер денежной заработной платы в США и поджали долю рабочей силы в общем доходе.

Финансовая контрреволюция 1979–1982 годов, которая разгромила промышленные союзы, взор­вала компании, с которыми они работали, возро­дила международный доллар и в конечном итоге создала мир с доминированием финансовой сферы, в котором мы живем.

Реорганизация технологической функции в высоко оцениваемые, самостоятельно капитализирован­ные фирмы, ведущие свое происхождение и имею­щие тесную связь с государственными и военными исследованиями и разработками, которые затем фактически превратились в хищников или парази­тов, живущих за счет крупных интегрированных промышленных корпораций, частью которых они когда-то были.

Мировой долговой кризис начала 1980-х годов, принесший с собой крах всемирного экономиче­ского развития, как оно мыслилось в постколониальный период, а также падение цен на ресурсы в середине 1980-х годов и распад Советского Союза в 1991 году, положивший конец семи десятилетиям дисциплинированной конку­ренции с альтернативной системой.

Подъем техно-финансового государства в Америке с распределением процветания по двум побережьям и со статусом глобального минотавра в структуре мировой торговли, то есть рост эконо­мики частного потребления, которая питается главным образом частными долгами, особенно в сфере жилья, но также в области автомобиле­строения, кредитных карт и студенческих ссуд, с ростом артефакта неустойчивой и коррумпиро­ванной практики кредитования.

Великий финансовый кризис 2007–2009 годов и возникший вслед за ним мир замедленного роста, низкого уровня инвестиций, деградации государственного капитала, вопиющего увеличе­ния неравенства в области благополучия и эконо­мической безопасности, а также разочарова­ния, смягчаемого с точки зрения доходов только фактическим продолжением функционирования центральных учреждений социального государ­ства.

Есть и другие аспекты, но эти, судя по всему, являются основными.

Бреттон-Вудс был всеобъемлющим финансовым каркасом гегемонистской американской системы, созданной в 1945 году, когда Британская и Французская империи ушли в прошлое, а на гори­зонте маячила холодная война. В основе этой систе­мы лежало американское индустриальное превос­ходство и фактическое доминирование, если не монополия, «свободного мира» на поставки золота. Поэтому данная система не могла вечно противостоять восстановлению Германии и Японии, омежду­народниванию американских промышленных корпо­раций и скатыванию США в постоянный торговый дефицит, ускоренному войной во Вьетнаме. Только спустя четыре года после публикации «Нового инду­стриального общества» Никсон захлопнул «золотое» окно и девальвировал доллар, объявив себя «кейнсианцем в экономике», в то время как стагфля­ция — смесь инфляции и безработицы, которая ранее считалась невозможной, — подорвала уверен­ность кейнсианцев из МТИ в том, что они способны осуществлять микроуправление макроэкономикой. Гэлбрейт приветствовал введение контроля над ценами как уступку практической необходимо­сти, но философская победа обернулась победой пирровой. Преследуемые Никсоном цели были кра­ткосрочными, политическими, циничными и успеш­ными.

Потрясения из-за цен на нефть в 1973 и 1979 годах были связаны с политическими событиями — ара­бо-израильской войной 1973 года и иранской рево­люцией 1979 года, но отчасти они были реакцией на падение курса доллара, по которому оценивалась нефть. В Америке эти потрясения приняли форму общей инфляции, провоцируя повышение процент­ных ставок в качестве антиинфляционного ответа. Это, в свою очередь, ударило по состарившемуся к тому времени промышленному капиталу США, что дало растущим системам — японской, а затем и корейской, — значительные преимущества в плане издержек, позволившие свести к минимуму затраты на транспортировку и товарные запасы. Этот эффект был тяжелым ударом для противоборствующей силы, поскольку профсоюзы пришли в упадок, а также началом деиндустриализации в районе Великих озер, что подорвало политическую базу аме­риканской социал-демократии, основу которой составляли работники автопромышленности, маши­ностроения, производств стали и каучука, — обстоя­тельство, которое 45 лет спустя поспособствует при­ходу к власти Дональда Трампа.

Тем временем конкурирующие системы планиро­вания, особенно в Германии и Японии, росли и про­цветали в рамках послевоенной демилитаризации, социал-демократии, инспирированной «Новым кур­сом», и гарантированного доступа к более крупным рынкам — Европы, в случае Германии, и Соединенных Штатов, в случае Японии. Ни одна из стран не отказалась от гэлбрейтовых кор­пораций и противоборствующих сил, защищающих эти предприятия от управленческого мошенничества, «номенклатур­ной приватизации», разграбле­ния и самоуничтожения. И они выросли, и в конечном счете потеснили крупные промышлен­ные предприятия США не толь­ко на рынках стран третьего мира, но и в самих США.

Процессом можно было в какой-то мере управлять с помощью квот, известных под названием «добро­вольные экспортные ограничения», но это давало некий порочный эффект, выражавшийся в том, что новички перемещались в более качественные, более дорогостоящие и более прибыльные сегменты рынка, что гарантировало им рыночное доминиро­вание по мере роста доходов.

Финансовая контрреволюция, начатая Полом Волкером в 1979 году и поддержанная Рональдом Рейганом, когда он вступил в должность в 1981 году, ускорила эти изменения. Она взорвала корпорации и разгромила профсоюзы, восстановила доллар и углубила торговый дефицит, снизила ставки нало­гов, что стало для акционеров компаний мощным стимулом для выплаты дивидендов, особенно самим себе. Экономика организаций уступила место эконо­мике олигархов; промышленная власть уступила место финансовой власти, которая, в свою очередь, способствовала новой волне потребительского бла­госостояния, построенного на глобальных производ­ственных системах и частных долговых обязатель­ ствах в сочетании с ремилитаризацией, поддерживаемой государственными долгами. Таким образом, процветание, полученное от финансовой власти, могло быть (и было) конвертировано в поку­пательную способность, которая, однако, зиждется на все более зыбкой основе растущего неравенства в базовых доходах.

По мере перехода контроля к финансовой сфере промышленный сектор реорганизовался, разделив и сосредоточив свои технологические функции, чтобы воспользоваться цифровой революцией и чтобы по стечению обстоятельств не допустить изо­ляции и концентрации финансовых богатств в руках тех, кто контролирует технологии. Это, в свою оче­редь, вызвало реорганизацию пространства страны: подъем Калифорнии (и Запада) в качестве техниче­ского аналога финансового Востока, а между ними −— страна-«промежуток». В настоящее время домини­рующие в мире отрасли промышленности США, такие как информатика, связь и аэрокосмическая отрасль, являются наиболее передовыми и тесней­шим образом связаны с американским военным ком­плексом. Последовала и политическая трансформа­ция, поскольку американские центры сосредоточения богатства привлекали и поощряли социал-либералов и либертарианцев-прогрессистов, готовя новую поли­тическую базу для Демократической партии, которая уже полностью потеряла связь с промышленным рабочим классом. Калифорния Рейгана стала самым важным для Демократов штатом в стране. Но для ста­рых индустриальных корпораций потеря техниче­ской функции означала дальнейший упадок. Apple станет корпорацией с оценкой в триллион долларов по рыночной капитализации; General Electric и IBM будут бороться за выживание.

Финансовая контрреволюция опрокинула десяти­летия эволюционной индустриализации во всем мире, принудив большую часть мира к новой зависи­мости от американского рынка — надежного источ­ника глобальной покупательной способности и финансовой самозащиты. Обрушились цены на сырье и добывающие компании, что привело к подрыву и в конечном счете уничтожению СССР, в то время как американский рынок потребитель­ских товаров открылся для растущего Китая. Когда Советский Союз распался, туда ринулись последова­тели Хайека, Фридмана и Самуэльсона; ценовой кон­троль был упразднен, и промышленное производство рухнуло, что привело к гуманитарной катастрофе, сопоставимой (с точки зрения воздействия доктрины на жизнь) с голодом в Ирландии или с Версальским договором. России потребовались два десятилетия, чтобы частично восстановиться, а некоторые страны бывшего СССР, особенно Украина, до сих пор не вос­становились. Но Китай решительно следовал курсом Гэлбрейта. Практическая стабилизация цен так же стара, как Китайская империя, к тому же китайцы прочитали и изучили то, что писал Гэлбрейт о кон­троле цен. О том, что отец имеет влияние в Китае, я узнал в начале 1990-х годов, когда меня пригласили на должность главного технического советника Государственной комиссии по планированию макро­экономической реформы и укреплению институтов. Само собой разумеется, что успех Китая достигнут частично за счет американской промышленной кор­порации. Но, глядя на индустриальный ландшафт XXI века, можно также сказать, что три самых успеш­ных в этом плане страны — Германия, Япония и Китай (наряду с Австрией, Кореей и некоторыми другими странами) — являются государствами по Гэлбрейту. Вопрос о том, присоединяется ли к ним Россия, висит в воздухе.

Тем временем Америка двинулась дальше. Наша вера — это вера в технологии и финансы, подкрепляемые военной мощью — неуравновешенная и неу­стойчивая система, зависящая от преходящего дина­мизма и каприза частных долгов. Уже в начале 2000-х годов мы вскрыли тщету демонстрации воен­ной силы в современном мире, где решающие преи­мущества всегда остаются за коренным населением и оборонительной тактикой. Ирак и Афганистан продолжают подчеркивать эту реальность; Сирия же только что довела сей аргумент до логического завершения. Поэтому мы теперь взялись за финансо­вое оружие — за тарифы и санкции. Но что они могут вызвать, кроме изменения мирового финансо­вого порядка? На данный момент кажется, что такое изменение произойдет не скоро; финансовое преи­мущество США заключается в их размере и стабиль­ности. Но как долго это продлится?

И американское население, все еще в значитель­ной степени стабильное и процветающее, и подкре­пленное на данный момент возвратом дешевых энергоносителей, в основном природного газа, чув­ствует себя глубоко обеспокоенным, незащищенным и все более сердитым. Медленный рост с одной сто­роны и изменение климата — с другой: неразреши­мые проблемы нависают над всеми нами. Люди знают, когда они — расходный материал, и реагируют соответственно. Трамп — это крест, который мы несем за то, что не признали этого раньше, и за то, что не смогли составить план спасения. Короче говоря, именно утрата идей Джона Кеннета Гэлбрейта в стране, их породившей, очерчивает для нас опасность того пути, по которому мы сегодня движемся.

Маркс как образ

Сергей Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, эксперт РАН, д. э. н., профессор

В России, к сожалению, далеко не всем известно, что и спустя четверть века после краха «реального социализма» в мировой интеллектуальной среде Маркс остается наиболее известным, цитируемым, притом – и критикуемым и возвеличиваемым мыслителем человечества. 200-летие Маркса, отмечавшееся в уходящем году, вызвало широкий резонанс в самых разных странах мира – от Германии до Китая. Вольное экономическое общество России, которое я имею честь возглавлять, провело Мемориум Маркса, включающего в себя серию научных конференций, издание книг и статей в СМИ, выставок, круглых столов, в рамках которых в России и в ряде стран высокие интеллектуалы и ведущие специалисты (экономисты, историки, социологи, философы, обществоведы, деятели искусства и культуры) еще раз посмотрели на наследие К.Марскса из «сегодня», оценивая его на базе знаний нынешнего времени. МГУ имени Ломоносова и ВЭО провели Международный форум, собравший более 800 участников со всех континентов. И слова ректора МГУ академика В.А.Садовничего о том, что «хотя марксизм не имеет монополии на истину, но не изучать и не преподавать его нельзя», прозвучавшие при открытии этого высокого собрания, были, отмечу, для иных важных персон, сидевших в зале, немалой неожиданностью.

Но у этой медали есть и другая сторона. Мало какая из великих фигур интеллектуального пространства вызывает столь детальный разбор идей и жесткую критику, как Маркс.

Причины этого известны.

С одной стороны, практики, связываемые с именем Маркса, реализованные как бы под флагом марксизма, как бы доказали свою тупиковость и даже опасность.

С другой – теоретические работы Маркса в области философии, экономической и социальной теории, политологии прямо связываются с идеологемами и рекомендациями, которые экономический, политический и интеллектуальный истеблишмент сегодняшнего мира во многом не приемлет.

Почему же тогда его образ жив вот уже полтора столетия? И – не только в умах ученых. Жив в самых разных ипостасях: от значимых художественных феноменов (таких, как, например, новый памятник Марксу на его Родине, в Трире, установленный в мае этого года) до портретов на майках, тиражируемых не меньше, чем портреты голливудских див?

Ответ, на мой взгляд, лежит в специфике как самих этих общественных практик, реализованных в различных интерпретациях Маркса, далеко не адекватных сути истинного марксизма, так и в культурных трендах новейшей истории и современности.

Что касается первых (а мне представляется важным остановиться прежде всего на материальной стороне проблемы), то технологическое и экономическое развитие последних полутора столетий, в чем-то не подтвердив Маркса (в частности, это касается его прогноза краха капиталистической системы в рамках социальной ломки общественного устройства), в то же время в глобальном направлении развития его предвидения подтвердило.

Последнее касается в первую очередь закономерностей развития технологий и материального производства. Обосновав более 150 лет назад закономерную эволюцию индустриального производства в сторону все большего вытеснения из него человека, передачи машинам рутинных функций, в конечном итоге – автоматизацию производства, Маркс, по большому счету, оказался прав. Неравномерно, через зигзаги прогресса и регресса, человечество шло – и пришло! – к тому состоянию, которое сегодня называют Четвертой промышленной революцией. К состоянию, о котором Ваш покорный слуга и возглавляемый им Институт нового индустриального развития имени С.Ю. Витте говорим вот уже третье десятилетие.

О чем идет речь? О формировании производства, в котором человек выступает как «контролер и регулировщик» (это прямая цитата из Маркса!), где знания имеют определяющее значение, где индустрия играет решающую роль – преобразившись, становясь сферой роботизированных «умных» производств. Это новое качество технологий обусловливает генезис нового индустриального общества второго поколения, которое диалектически развивает основные черты нового индустриального общества прошлого, XX века, описанного крупнейшим американским экономистом Джоном Гелбрейтом, и которое преодолевает постиндустриальные иллюзии недавнего прошлого.

На этой базе взрастает грядущая новая общественная реальность – ноономика, в которой новые технологии создадут предпосылки для снятия нынешних противоречий финансиализации, общества симулятивного потребления, утилитарного отношения к природе. Мы имеем шанс прийти к обществу, где знания и человеческое развитие станут приоритетом и основой нового общественного устройства с неэкономическим типом хозяйствования и способа удовлетворения потребностей человека и социума.

Не углубляясь в содержание этих теоретических тезисов, непростых для восприятия на слух, позволю себе сформулировать некоторый прогноз.

Сегодняшний Маркс-«антигерой» (во всяком случае – в глазах многих интеллектуалов мира и России) чем дальше, тем больше будет становиться не столько символом вовсе им не предполагавшихся гражданских войн и ГУЛАГов, сколько образом мыслителя, не боящегося ставить фундаментальнейшие проблемы человечества.

Этот образ не будет глянцевым. Любой мыслитель для любого другого интеллектуала – это прежде всего объект для критики. Это – правило. И это – правильно. Каждый из нас знает: чем больше и умнее тебя критикуют – тем больше пользы для твоих идей, тем прочнее будет их вечно обновляемый фундамент. Я думаю, этот подход – интеллектуально-критический – сохранится и по отношению к Марксу.

Но критика не отменяет существа марксизма и глобальных идей Маркса, его метода исследования реальности, его системного взгляда на развитие цивилизации и его глобальных прогнозов.

Маркс должен остаться в интеллектуальной копилке человечества.

Это мы должны осознавать. И, как со всяким великим достижением общественной мысли, сверять свои идеи и представления с Марксом – не как с «монополистом истины», нет! – но, как путешественник, – с картой звездного неба.

Однако для этого сегодня мы должны отказаться от двух печальных традиций последних десятилетий: и от слепого возвеличивания Маркса, и от огульной хулы в его адрес. Маркс будущего придет к нам не в золоченых рамах парадных портретов и не в виде хамоватых карикатур, а в настоящих «произведениях мысли», где противоречия и Маркса, и рожденного им интеллектуального пространства (а может быть, и практик) станут главным образным рядом, помогающим ученому впитать в себя образ Маркса, вне которого теория Маркса всегда будет суха.

Marx as an image

Sergey Bodrunov,
President of the VEO of Russia, President of the International Union of Economists,
director of the Institute of the New Industrial Development, expert of the Russian Academy of Sciences, professor

In Russia, unfortunately, it’s not common knowledge that even a quarter of a century after the collapse of “real socialism” Marx remains the most famous, most quoted, and most criticized and revered thinker among the world’s intellectual elite. The 200th anniversary of Marx’s birth, which was celebrated earlier this year, caused a wide resonance in various countries of the world, from Germany to China. The Free Economic Society of Russia, which I have the honor to head, held a Memorial for Marx, which included a series of scientific conferences, publication of books and articles in the media, exhibitions, panel discussions, both in Russia and in a number of other countries, during which distinguished intellectuals and leading experts (economists, historians, sociologists, philosophers, social scientists, art and culture figures) once again examined Karl Marx’s legacy from contemporary point of view, assessing it based on contemporary knowledge. Lomonosov Moscow State University and the VEO held an International Forum that brought together more than 800 participants from every continent. The words of the Rector of the Moscow State University Academician A. Sadovnichy to the effect that “while Marxism has no monopoly on the truth, it is impossible not to study it and not to teach it” spoken at the opening of the distinguished assembly came as quite a surprise for many an important person in attendance.

But there’s the other side of the medal. Few of the great intellectual figures of the past invite such detailed scrutiny or draw such harsh criticism as Marx.

The reasons for this are obvious.

On the one hand, the practices that are associated with Marx and that were implemented seemingly under the banner of Marxism, have been seemingly proven to be dead-end and even dangerous.

On the other hand, Marx’s theoretical work in the field of philosophy, economic and social theory, and political science has been directly associated with the ideologemes and recommendations that have been largely rejected by the modern economic, political and intellectual establishment. Why, then, the memory of Marx has persisted for a century and a half? And not only in the minds of scholars. It lives on in a variety of forms: from significant artistic expressions (such as, for example, the new monument to Marx in his home town, Trier, inaugurated in this May) to portraits on t-shirts which sell as well as portraits of Hollywood stars.

The answer, in my opinion, lies in the specifics of both the social practices implemented based on various interpretations of Marx, which were far from being adequate to the essence of true Marxism, and the cultural trends of modern history and modernity.

As for the former (and I prefer to focus primarily on the material aspect of the problem), during the last century and a half, the technological and economic development, having disproved some of Marx’s contentions (in particular as regards his predictions of the collapse of the capitalist system as part of the rapid shift in social order), did simultaneously confirm his predictions of global development trends.

The latter primarily concerns the laws governing the development of technologies and material production. More than 150 years ago Marx substantiated the evolution of industrial production towards gradual replacement of man, transfer of routine functions to the machine, and the ultimate automation of production, and now it turns out he was mostly right. Unevenly, zigzagging between progress and regression, mankind has been approaching what today is called the fourth industrial revolution. And it has gotten there! Mankind has reached the stage of which yours truly and the Institute of New Industrial Development have been talking for three decades in a row.

What have we been talking about? We’ve been talking about the emergence of a production system where man would act as a “controller and regulator” (a direct quote from Marx!), where knowledge is an essential element, where industry plays a crucial role by transforming itself into a series of “smart” robotic industries. This new quality of technologies leads to the emergence of the new industrial society of the second generation, which is a dialectical evolution of the main features of the new industrial society of the past, Twentieth, century as described by the prominent US economist John Galbraith, and which defeats the postindustrial illusions of the recent past.

This serves as a basis for the upcoming new social reality, noonomy, in which new technologies will create prerequisites for removing the current contradictions of financialization, simulative consumption, and utilitarian attitude toward the environment. We have a chance to build a society where knowledge and human development will serve as a priority and a foundation of a new social order with non-economic methods of managing and meeting the needs of the individual and the society as a whole.

Without delving deep into these theoretical issues, which are difficult to follow by ear, I will allow myself to formulate a certain forecast.

The Marx of today, the “anti-hero” (at least in the eyes of many intellectuals, both in Russia and abroad), will be gradually emerging as not so much a symbol of civil wars and gulags he did not anticipate, but rather as a thinker who was not afraid to formulate the most fundamental challenges of humanity.

The image will not be glossy. A thinker is primarily an object for criticism to any other intellectual. That is the rule. And it’s all right. Everybody knows: the more you’re criticized and the smarter your critics are, the more good it will do to your ideas, the stronger their foundations will be. I believe this approach of intellectual criticism will continue to be applied in relation to Marx.

But criticism does not negate the essence of Marxism or Marx’s global ideas, his methods of studying reality, his systemic view of the development of civilization or his global predictions.

Marx should remain in the intellectual piggybank of humanity .

This we must realize. And, as with every great achievement of social thought, we must compare our ideas and concepts against Marx’s, not as someone who has a “monopoly on the truth”, no! — but as a traveler checks his position against a star chart.

However, to do this we must relinquish two sad traditions of the last decades: the blind exaltation of Marx and the indiscriminate blasphemy of him. The future Marx will not appear as an official portrait set in a gilded frame or as a vulgar caricature, he will make his appearance in the real “works of the mind” in which the contradictions of both Marx himself and the intellectual space (and perhaps the practices) he created will serve as the most important imagery helping the scholar to absorb the image of Marx, in the absence of which Marx’s theory will always sound dry.

Мегапроект «Единая Евразия: Транс-Евразийский пояс развития»

Владимир Литвинцев,
ученый секретарь Межведомственного координационного совета РАН, координатор мегапроекта «Единая Евразия: Транс-Евразийский пояс развития»

Я хочу рассказать несколько о сути этого проекта. Базовыми являются структуры Российской академии наук со своими учеными, экспертами, Московский государственный институт им. М.В. Ломоносова, а также ряд структурных компаний, которые вошли в Межведомственные координационные советы, о которых я скажу ниже. Они обеспечивают достаточно глубокую проработку и детализацию концепции этого проекта. Это, прежде всего, РЖД, которые входят в состав Межведомственного координационного совета. Туда входит также Русгидро, Россети, Росатом, Объединенная судостроительная, Объединенная авиационная компании, которые сейчас входят в Ростех.

Мы настаиваем на создании инфраструктуры, в том числе пространственных транспортно-логистических коридоров, высокоскоростного железнодорожного комплекса. Я подчеркиваю: не высококлассной магистрали, а высокоскоростного железнодорожного комплекса, по маршруту которого должно быть несколько мультимодальных транспортно-логистических центров, которые обеспечат стыковку высокоскоростной магистрали со всей инфраструктурой территории Сибири, Дальнего Востока.

По Северному морскому пути — это транспортная решетка водных маршрутов сибирских рек с соответствующей сетью водных терминалов, которые обеспечат транзит и расфасовку грузов; межрегиональных авиационных хабов, а также сети взлетно-посадочных, быстровозводимых полос для малой авиации. На примере опыта Аляски и того, как это сделано у канадцев, что мы изучали совместно с Минобороны, это можно сделать и быстро, и технологично, и обеспечить логистику поставки, как говорится, «коротких плеч» населению.

В эту инфраструктуру между транспортными коридорами должна быть включена энергетическая система, как генерации, так и сетей по передаче электроэнергии, информационно-коммуникационная по наземной части и космической части, которая обеспечит логистику систем управления, не только транспортных, но энергетических и других каналов передачи информации, а также системы жизнеобеспечения.

Исходя из этого, мы считаем, что мегапроект «Единая Евразия. Трансъевразийское пространство развития» своей главной целью должен ставить комплексное, глубокое, долгосрочное освоение Сибири, Дальнего Востока и Арктики на базе создания этой инфраструктуры экономических макрорегионов, которые обеспечат создание там малых и средних предприятий. Ни в коем случае не «Магниток», не Липецких комбинатов и так далее, а высокотехнологичных компаний, которые могут быстро приспосабливаться к научно-технологичному развитию, выдавать конкурентную продукцию и будут приспособлены к тем особенностям, арктическим, агропромышленным и так далее, которые имеются на территории Сибири.

Это главная задача с позиции группы разработчиков создания пространственных транспортно-логистических коридоров. Первое — обеспечение логистики на этих территориях с решетками транспортно-энергетическими, информационно-коммуникационными. Второе – использование географического положения России с точки зрения транзита и создания глобального коридора грузов.

На мой взгляд, акцент надо делать еще и следующий: 1 февраля вступило в действие соглашение о свободной торговле между ЕС и Японией. Это, между прочим, рынок, который по товарообороту превышает китайский, и это не надо забывать. А японцы с большим вожделением смотрят на возможность использовать российский сухопутный коридор в обход Китаю, по понятным причинам.

В этом плане мы предлагаем связать сухопутным коридором тоннель Хокайдо на Сахалин, далее мост или тоннель на Восточно-Сибирскую магистраль, и обеспечить им транзит груза по ВСМ в Европу. Это и инвестиции, это и геополитические возможности, с точки зрения маневра нашего государства. Это и сильный аргумент с точки зрения взаимоотношений с Китаем. Пусть я скажу оценочное мнение, которое сформировалось в общении с китайцами, но если китайцы увидят, что мы целенаправленно взялись за продвижение этого проекта, взаимоотношения наших стран будут несколько другими в нашу пользу. Сейчас мы занимаем пассивную позицию: как бы нам пристроится к этому шелковому пути. На наш взгляд, надо твердо заявлять о том, что мы идем на глубокое комплексное освоение Сибири, построение глобальных коридоров, построение макрорегионов с точки зрения современных производств, а тогда и пойдут инвестиции, тогда и отношение будет другое.

На наш взгляд, проект должен включать в себя две базовых вещи: он не должен быть нацелен на инфраструктуру как самоцель. Инфраструктура должна обслуживать стратегическое планирование производительных сил. Если в основу проекта будет положено долгосрочное стратегическое планирование производительных сил и бюджетное планирование, которое будет поддерживать эту цель на базе стратегического горизонта, 35 лет и дальше, – это будет ориентир для государства, это будет ориентир для инвестиций, это будет ориентир для инвестиционного планового бизнеса, малого, в том числе. Это создаст другую совсем базовую основу для развития стратегии пространственного развития, для разработки всех стратегических проектов. Планирование инфраструктуры просто, как самоцель, не дает того синергитического эффекта, которое может дать соединение «производительные силы – инфраструктура — бюджетное планирование».

Если поставить соответствующие поэтапные цели, будет результат. С точки зрения РАН, все то, о чем я говорю, должно обеспечиваться научно-технологическим сопровождением по фундаментальным исследованиям, по научно-поисковым исследованиям, лабораторным исследованиям, по развитию макрорегионов современных производств, по развитию современных технологий: железная дорога, атомный флот, авиация и так далее. Это даст толчок развитию науки, заставит науку развернуться с точки зрения заказчика к потребностям экономики, и тогда не будет этой мертвой долины между конструктором и реализацией. Я уже три года на всех уровнях, начиная от всех заместителей председателя Правительства, секретариата, Совбезов, всех комитетов и так далее, говорю примерно то, что я говорю сейчас. Это коллективный ум разработчиков, подкрепленный энергией структурных компаний, но, тем не менее, он упирается в мертвую зону. Все согласны, никто не возражает. Правительству первого состава, Дворковичу поручение было по линии Патрушева, все положительные заключения дошли, вроде бы, до дела, но Правительство ушло, пришло другое. Начали опять с этим Правительством по новой, вроде поручения раздали, занимаемся, но время-то прошло. Я только на этой должности три года, а китайцы вон уже сколько понастроили. А мы убеждаем, что надо делать так, что надо подходить так, что это даст такой-то эффект, что наука говорит об этом и так далее, и так далее.

Этот проект начинался в 2008 году – это было концептуальное осмысление контуров проекта. К 2016 году мы вышли на концепцию, все документы проработали детально, притянули структурные компании, показали, что это не просто мысли ученых, это потребности бизнеса, потребности экономики страны, это потребности финансовой системы. Мы предлагаем пойти по линии международного консорциума с 2016 года. Почему? Есть много факторов «за». Это создает, первое, долгосрочную основу реализации этого проекта. Мы по Транссибу, кстати, закончили выплачивать дивиденды по облигациям займа Царского Правительства в 2008 году. Если заложить туда облигации имущества займа стран участниц, а потенциально это – японцы, южные корейцы, северные, Вьетнам, Сингапур, Индия. Если мы построим новый, мультимодальный, свободный от тех проблем, которые есть во Владивостоке, в Находке порт. Не тот, который перегружен и заточен на уголь и так далее, и экологию губит, а новый мультимодальный, современный портовый комплекс на Сахалине, свяжем, то мы дадим опору и для Северного морского пути, и для транзита грузов оттуда из Юго-Восточной Азии, затем на сухопутный коридор и так далее. Преимуществ масса. И с точки зрения транзита, и с точки зрения развития экономики.

Можно дополнить финансирование, помимо международного, облигациями внутреннего займа, дать к ним доступ физических лиц, включив их в имущественный комплекс, с правом залога, перекредитования, дарения и так далее. Под 4% на 30 лет, то совсем другая ситуация сложится и с финансированием.

Вопрос транзита – это вопрос второго порядка. Важного, но второго. Этот проект может стать основой стратегического планирования, прогнозирования и программирования социально-экономического развития страны, а также послужить основой для разработки инвестиционных планов крупных компаний бизнеса. Развитие этих территорий возможно и с учетом развития имеющихся агломераций. Ничего тут противоречивого нет, надо развивать и агломерации, но надо их развивать не как Магнитогорск, с дымом, пылью и так далее.

Надо строить агломерации, которые будут центрами передовых технологий, научно-образовательные и так далее, которые будут вписаны в архитектуру развития Сибири и Дальнего Востока. Источники финансирования проработаны. Ведущие экономисты наши – Руслан Семенович Гринберг, Александр Дмитриевич Некипелов и многие другие – эти детали проговорили, отработали, их можно брать за основу. Наши экономисты по банку развития ЕврАзЭС тоже согласны с этой идеей. То есть, это вопрос, я вижу, он, конечно, важный, но он, скорее, технический, потому что подходы, в принципе, проговорены.

Какие сроки и нормативы? Восточно-Сибирскую магистраль, РЖД говорит, можно начать строить уже сейчас. РЖД предлагает начать одновременно на восьми участках, тогда дорогу можно построить в течение восьми-девяти лет. Реализация горизонта этого проекта по этапам развития: мы даем полтора-два года на подготовительный этап, когда надо будет согласовать все, что сейчас делается по линии нацпроектов, естественно, не прерывая их, согласовать все финансово-экономические, инвестиционные планы, программы и так далее, и стартовать с этим проектом, начиная с 2025 года. Получится раньше, ради бога. Основной этап – 10-15 лет, когда основные задачи надо решить по строительству несущего каркаса и проектирования всех систем и начала их реализации. Далее – этап развития до 2035 года и дальше. Это база для стратегического планирования.

В нашем понимании для того чтобы этот проект был реализован, это должен быть президентский проект прежде всего. Проект указа мы подготовили, отдали в администрацию президента и в Правительство. Для его реализации нужен специально созданный надведомственный орган, за основу мы брали атомный проект 1946-го года, который, в общем-то, методику реализации таких вещей достаточно просто прагматично прописал. Надведомственный орган с особыми полномочиями, который по указу Президента имеет свой бюджет, свою строку в бюджете, научно-технический совет, который согласовывает все эти вещи. И исполнительные органы, которые раздают исполнительные распоряжения тем структурам, которые они задействовали в реализации, в том числе предложения бизнесу о том, что нужно реализовывать и в какие сроки.

Что такое неустойчивая занятость?

И чем она опасна для экономики

Работа лауреата Премии имени Абалкина, научного сотрудника лаборатории исследования проблем развития трудового потенциала Федерального государственного бюджетного учреждения науки «Вологодский научный центр РАН» Андрея Попова «Распространение неустойчивой занятости как огра­ничитель экономического роста России».

Трансформация занятости

Одной из тенденций развития сферы социаль­но-трудовых отношений является трансформация занятости. Под влиянием изменения отраслевой структуры мирового хозяйства, усиления глобализа­ции, внедрения результатов НТП и действия иных факторов происходит отказ от привычной для XX века модели занятости, основанной на бессроч­ных трудовых договорах, полном рабочем дне и пре­доставлении работникам полных социальных гаран­тий. В современном обществе все большее распро­странение получают новые формы трудовых отношений: срочная занятость, работа на условиях неполного рабочего времени, «многосторонний заемный труд», фриланс, телетруд и т. д. Согласно докладу World Employment and Social Outlook 2015: The Changing Nature of Jobs, сегодня стандартная модель занятости характерна для менее чем четвер­ти наемных работников.

Хотя наибольший вклад в данный результат внесли слаборазвитые страны, с конца прошлого века повсе­местно наблюдается глобальный процесс дестандар­тизации занятости. Так, с 1984 по 2016 год в странах ЕС было зафиксировано увеличение масштабов вре­менной (с 8 до 14%) и неполной (с 12 до 17%) заня­тости. Показательным представляется пример Японии, где, несмотря на функционирование систе­мы «пожизненного найма», в период 1986–2008 гг. произошел рост доли «нерегулярных работников» с 17 до 34% в общей численности занятых. Данные тенденции характерны и для России. Как показывают исследования, еще в 2004 г. вовлеченными в нестандартные трудовые отношения были около 25–30% работников.

Распространение атипичных форм занятости оказывает противоречивое воздействие на разви­тие территорий. С одной стороны, нельзя не отме­тить положительные эффекты для субъектов рынка труда. Снижение трудовых затрат, повышение тру­довой активности социально уязвимых групп населения и гибкости занятости в целом, сокращение фонда рабочего времени и т. д. позитивно сказываются на показателях экономического роста. С другой стороны, наемные работники при нестандартной модели трудовых отношений подвержены множеству рисков и угроз, которые в академическом сообществе связывают с появле­нием такого феномена, как неустойчивая заня­тость. Несмотря на то, что данное понятие активно используется в научной литературе, все еще не выработано единое представление о его сущности.

Определение неустойчивой занятости

В наиболее общем виде под неустойчивой заня­тостью понимается ситуация, при которой работодатель перекладывает на работника риски и ответственность, связанные с организа­цией трудового процесса. Как правило, это приво­дит к снижению и невыплатам заработной платы, непредоставлению законных социальных гарантий, уязвимости и т. д., что не только отражается на качестве трудовой жизни работников, но и влечет за собой серьезные социально- экономические последствия.

К настоящему времени сформировано большое количество подходов к определению сущностных основ неустойчивой занятости. Широкое распростра­нение получила точка зрения, в соответствии с кото­рой данный феномен рассматривается как негативное проявление нестандартных трудовых отношений.

Мы придерживаемся иного мнения и определяем неустойчивую занятость как самостоятельную науч­ную категорию. Это обусловлено несколькими при­чинами: неустойчивая занятость может быть присуща любому работнику вне зависимости от формы тру­довых отношений (стандартная модель занятости не гарантирует абсолютную защищенность, что, например, проявляется в существовании категории «работающих бедных», заработок которых не позволяет им удовлетворить базовые человеческие потребности);

неустойчивая занятость является следствием вынужденных обстоятельств, а не носит добро­вольный характер (в случае с нестандартными тру­довыми отношениями работник самостоятельно принимает решение);

неустойчивая занятость всегда приводит к ухудше­нию качества трудовой жизни работников (многие нестандартные формы занятости, наоборот, позво­ляют заметно улучшить условия труда).

Риски прекаризации

В современной научной литературе существует множество публикаций, посвященных проблеме прекаризации. Наряду с этим слабо изученными остаются аспекты, связанные с особенностями распространения неустойчивой занятости в России и ее влиянием на социально-экономиче­ское развитие территорий. Не случайно существует мнение о том, что процессы прекаризации могут затронуть любого человека вне зависимо­сти от его социально-демографических характе­ристик и создают негативные эффекты практиче­ски во всех сферах жизнедеятельности. В этой связи выявление особенностей диффузии неустойчивых социально-трудовых отношений на рынке труда и оценка потерь от распространения данного явления в России являются актуальными задачами как в научном, так и в практическом смыслах.

Прекаризация — трудовые отношения, которые могут быть расторгнуты работодателем в любое время, а также дерегуляция трудовых отношений и неполноценная, ущемленная правовая и социаль­ная гарантия занятости.

Наиболее информативным показателем, характе­ризующим динамику распространения неустойчи­вой занятости в России, является «занятость в нефор­мальном секторе». С 2001 по 2017 год значения данного индикатора увеличились с 14 до 21% (с 14 до 23% у мужчин и с 14 до 19% у женщин), достиг­нув максимума за рассматриваемый период. Учитывая особенности статистического учета Росстата, неформально занятые — это прежде всего мелкие хозяйственные единицы, однако именно они в большей степени подвергают людей неустойчиво­сти. Масштабность «серого» сектора экономики под­тверждают результаты социологических опросов.

Данные ВЦИОМ показывают, что по состоянию на 2016 г. примерно каждый четвертый россиянин (23– 27%) получал заработную плату «в конверте». Напротив, в странах Евросоюза доля работников с «белой зарплатой» достигает в среднем 97%. Сильная отрицательная связь между уровнями душе­вого ВВП и долей неформально занятых, отмечаемая отечественными учеными, позволяет говорить о том, что сложившаяся ситуация наносит огромный урон российской экономике. Согласно оценкам, в 2016 г. размер выплат «серых» зарплат превышал 11,3 трлн рублей (13% ВВП).

Значительно усугубляет положение неразвитость институтов пособия по безработице и минимальной заработной платы в России. Из этого следует, что в рамках российской модели рынка труда человек не может долгое время оставаться безработным, что зачастую вынуждает его соглашаться на работу с условиями, не соответствующими стандартам достойного труда. С другой стороны, размер мини­мальной заработной платы не обеспечивает простое воспроизводство рабочей силы и способствует сохра­нению категории «работающих бедных».

Согласно предварительным данным Росстата, в 2017 г. их доля в общей численности занятых составила 7%. Заместитель председателя Правительства РФ О.Ю. Голодец в одном из интервью оценила числен­ность данной категории населения на уровне 5 млн человек. Доведение с 1 января 2019 г. МРОТ до вели­чины прожиточного минимума позволит несколько преломить ситуацию, хотя спорность расчета потре­бительской корзины не позволяет судить о карди­нальном изменении положения работников.

С 1984 ПО 2016 ГОД

в странах ЕС было зафиксировано увели­чение масштабов вре­менной (с 8 до 14%) и неполной (с 12 до 17%) занятости. Показательным пред­ставляется пример Японии, где, несмотря на функционирование системы «пожизненно­го найма», в период 1986–2008 гг. прои­зошел рост доли «нерегулярных работ­ников» с 17 до 34% в общей численности занятых.

Масштабы, причины и последствия неустойчивой занятости

Распространение прекаризации негативно сказы­вается на качестве трудовой жизни работников и существенно ограничивает возможности экономического роста. В этой связи важной задачей пред­ставляется определение масштабов, причин и последствий распространения неустойчивой заня­тости в условиях российской действительности.

В современной научной литературе представлено множество методических подходов к оценке неу­стойчивой занятости, что обусловлено не только разнообразием взглядов на ее сущность, но и ограни­ченностью существующей информационной базы, которая не позволяет в полной мере охарактеризо­вать данный феномен. В результате многие исследо­ватели обращаются к методам социологического исследования, чтобы получить уникальные сведения об особенностях трудовых отношений между работ­ником и работодателем. Так, например, Европейская комиссия для изучения процесса прекаризации заня­тости использует инструментарий анкетного опроса, включающий восемь критериев оценки: от условий труда до различных проявлений дискриминации.

В российской же практике наблюдается дефицит эмпирических исследований, что значительно пре­пятствует выявлению особенностей распростране­ния неустойчивой занятости и определению ее влия­ния на социально-экономическое развитие территорий. В этой связи в настоящей работе авто­ром предложен инструментарий изучения неустой­чивой занятости, основанный на концептуальных положениях американского социолога А. Каллеберга.

Согласно применяемому подходу, были выделены пять критериев неустойчивости, интерпре­тация которых осуществлялась на данных монито­ринга качественного состояния трудового потенциа­ла населения Вологодской области (углубленное исследование неустойчивой занятости) и социологи­ческого опроса «Социокультурная модернизация регионов — 2017» (апробация методики на отдель­ных субъектах Северо-Западного федерального окру­га), проведенных ФГБУН ВолНЦ РАН в 2016 и 2017 гг. соответственно. Для этого в анкеты были включе­ны блоки вопросов о сущности, драйверах и послед­ствиях прекаризации занятости. В зависимости от характера ответов респонденты относились к группе вовлеченных в неустойчивые (в случае наличия хотя бы одного из признаков) или устойчивые социаль­но-трудовые отношения.

Данные социологического опроса населения Северо-Западного федерального округа показали, что в неустойчивые социально-трудовые отношения вовлечено около 69% работников. В разрезе отдель­ных территорий выделяется только Мурманская область, где значения показателя возрастают до 81%. Причины подобного расхождения, по всей видимо­сти, связаны с особенностями функционирования регионального рынка труда и требуют проведения дополнительных исследований. Вместе с тем, соглас­но полученным результатам, распространение неста­бильности в социально-трудовой сфере обусловлено прежде всего развитием атипичных форм занятости. Стандартная же модель хотя и предоставляет работ­никам наибольшую устойчивость, не гарантирует всестороннюю защищенность.

ОСНОВНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ К ОЦЕНКЕ НЕУСТОЙЧИВОЙ ЗАНЯТОСТИ И ИХ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ В ИССЛЕДОВАНИИ

Критерий оценки Признаки
1. Работа является небезопасной, нестабильной и неопределенной. 1. Отсутствует бессрочный (постоянный) трудовой договор с работодателем.

2. За последние 12 месяцев:

— работники были вынуждены согласиться на уменьшение заработка;

— были вынуждены перейти на сокращенное рабочее время;

— были вынуждены взять неоплачиваемый отпуск;

— работа стала менее надежной, возникла угроза потерять рабочее место.
2. Работа предоставляет ограниченные экономические и социальные льготы. 1. Отсутствуют социальные гарантии со стороны работодателя.

2. Размер заработной платы не превышает значения прожиточного минимума трудоспособного населения (менее 11 137 руб.).
3. Работа ограничивает установленные законом права. 1. Устная договоренность с работодателем.
4. Работа предоставляет мало возможностей для продвижения на лучшие рабочие места. 1. Низкие перспективы достойной оплаты труда и карьерного роста.
5. Работа подвергает работника опасным или рискованным условиям труда. 1. Неудовлетворительные условия труда в контексте санитарно-гигиенической обстановки (микроклимат, чистота

воздуха, освещение и т. д.) и безопасности.

 

Негативная неустойчивость

В случае стабиль­ных социально-тру­довых отношений респонденты отме­чают большую удовлетворенность не только условия­ми труда (65 про­тив 49%) и работой (65 против 54%), но и жизнью в целом (83 против 64%).

Для более углубленного исследования неустойчи­вой занятости рассмотрим особенности ее распро­странения на примере Вологодской области как одного из типичных регионов России по основным показателям социально-экономического развития. Анализ мониторинговых данных за 2016 г. показал, что социально-трудовые отношения 66% работников региона имеют признаки неустойчивости. Среди стандартно занятых таковых 29%, а среди нестандартно занятых — 71%. Как видно из рисун­ка 3, основными причинами дестабилизации занято­сти являются: отсутствие трудового договора (29%), сокращение трудовых доходов (22%), низкий уро­вень оплаты труда (16%), возникновение угрозы увольнения (14%), отсутствие базовых социальных гарантий (14%) и т. д. Полученные результаты позволяют сделать вывод о том, что к числу ключе­вых драйверов прекаризации занятости относятся:

— устойчивость экономического положения тер­ритории, от которой напрямую зависит поведение работодателей в отношении кадровой политики;

— развитость неформального сектора экономики, трудовые отношения в котором зачастую оформляются на условиях устной договоренности;

— институциональные ограничения, которые, в частности, позволяют работодателю выплачивать заработную плату, размер которой не обеспечивает простое воспроизводство рабочей силы.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ ТИПИЧНОГО РАБОТНИКА, ВОВЛЕЧЕННОГО В НЕУСТОЙЧИВЫЕ СОЦИАЛЬНО-ТРУДОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Житель сельских районов в возрасте от 30 до 49 лет, состоящий в зарегистрированном браке и имеющий одного или двух детей, работник индивидуального/част­ного предприятия в сфере услуг или сельском хозяйстве. Трудовые доходы работника, имеющего неустойчивые социально-трудовые отношения, не превышают 1–2 прожиточных минимумов, чего хватает только на приоб­ретение необходимых продуктов питания и одежды.

Уязвимость положения отдельных категорий насе­ления на рынке труда приводит к тому, что наиболее подверженными прекаризации оказываются женщи­ны, молодые люди, лица пенсионного возраста, люди с низким уровнем образования и малообеспеченные слои населения.

Потери экономики от неустойчивой занятости

Данные мониторинга показывают, что неустойчи­вая занятость негативно сказывается на трудовой активности работников. В подобных условиях намного чаще, нежели при стабильной занятости, наблюдаются случаи нарушения трудовой (опозда­ния, прогулы, уход с работы раньше времени: 34 против 24%) и исполнительской (невыполнение норм выработки: 52 против 42%) дисциплины. При этом реже фиксируются факты сдачи работы с высо­ким качеством (51 против 59%) и перевыполнения плановых заданий (33 против 42%).

В конечном итоге неустойчивая занятость сама по себе негативно влияет на субъективное восприя­тие работниками трудовой и повседневной жизни. В случае стабильных социально-трудовых отноше­ний респонденты отмечают большую удовлетворен­ность не только условиями труда (65 против 49%) и работой (65 против 54%), но и жизнью в целом (83 против 64%). Полученные результаты позволяют с уверенностью сделать вывод о деструктивном характере неустойчивой занятости по отношению к качеству трудовой жизни и производительности труда работников.

Что касается сугубо экономического аспекта прекаризации занятости, то автором была произ­ведена оценка потерь от недоиспользования чело­веческого капитала вследствие распространения неустойчивых социально-трудовых отношений. Как было сказано ранее, в подобных условиях тру­довая активность работников заметно снижается. Это позволяет предположить, что повышение ста­бильности занятости будет способствовать росту производительности труда и, как следствие, зара­ботной платы трудящихся. Исходя из этого, разни­ца между уровнями оплаты труда устойчиво и неу­стойчиво занятых может выступать своеобразным индикатором экономических потерь.

Расчет пока­зателя осуществлялся на основе данных социологи­ческого опроса о среднемесячной заработной плате работников, вовлеченных в различные соци­ально-трудовые отношения, а также статистиче­ской информации о среднегодовой численности занятых в Вологодской области. Оплата труда и численность занятых дифференцировались по основным видам экономической деятельности (по ОКВЭД ОК 029-2007). Оценка потерь от недои­спользования человеческого капитала осуществля­лась как в абсолютном, так и в относительном выражении. Как показали расчеты, в 2016 г. сово­купные экономические потери от недоиспользова­ния человеческого капитала вследствие распро­странения неустойчивой занятости составили 23,1 млрд руб., или 5% ВРП.

Стоит отметить, что полученный результат пред­ставляет собой минимальную оценку потерь, поскольку не учитывает негативные эффекты нефор­мального сектора экономики. В данном случае мы хотели подчеркнуть опасность процесса прекариза­ции занятости, который негативно сказывается на качестве трудовой жизни работников и, как след­ствие, на производительности труда.

«Нам нужно думать как раз об опережающей стратегии, которая базируется на высокоскоростных магистралях»

Борис Лапидус,
Председатель Объединенного учёного совета ОАО РЖД, д.э.н., профессор

На наш взгляд, конкуренцию маршрутов, которые определили наши китайские коллеги и партнеры, можно рассматривать по двум критериям для сегодняшнего дня. Прежде всего, по критерию массовости. Это, бесспорно, преимущество морского маршрута, который наращивает производительность своих морских судов уже до 18 000 контейнеров на одном контейнеровозе, то есть практически неограниченные возможности. А по скорости, бесспорно, выигрывает наземный железнодорожный, не считая воздушного, но не может быть массовым.

В связи с этим нам нужно рассматривать как раз, в каких сегментах этого торгового обмена мы можем конкурировать с другими маршрутами. Я соглашусь, что надежда на то, что китайские политические стратегии связаны с желанием сделать Россию более эффективной в транспортном и торговом обмене между Западной Европой и Китаем. Скорее всего, действительно, я тоже бывал на конференциях в Китае, где однозначно звучит мысль о том, что российская миссия – это дополнять то, что захотят китайские предприниматели. А если участь, что маршруты формируются в Китае, то по-железнодорожному мы можем сказать: стрелка, чтобы переключать потоки на морской путь или на железнодорожный, находится, к сожалению, не у нас. Поэтому нам нужно предложить в стратегии опережающего развития такие решения, которые заинтересуют не просто ментально, но и экономически, не только китайских предпринимателей, но и предпринимателей других восточноазиатских стран.

Мы считаем, что несмотря на то, что в последние годы мы добились серьезных позитивных результатов в транзитных перевозках из Китая в Европу и обратно, доведя их скорость с учетом конечных операций до 20 суток, тем не менее перспективу нужно строить только на основе высокоскоростного железнодорожного транспорта. Здесь есть четкий критерий по срокам доставки. В Европе сделан очень серьезный аналитически обзор по потребительским ожиданиям от поступлений грузов электронной торговли, а электронная торговля разворачивается, тем более с участием Китая, в мировом масштабе очень быстро, и это – 4–5 суток. И как бы мы ни хотели традиционными железными дорогами доставить за 4–5 суток товары электронной торговли, мы этого не сделаем, а это очень дорогие товары – до 40 долларов они готовы платить за перевозку одного килограмма этих товаров.

Это подсказывает, что нам и карты в руки, нам нужно думать как раз об опережающей стратегии, которая базируется на высокоскоростных магистралях. Поэтому железнодорожный проект должен базироваться на критерии 3 суток хода, не более, от границы до границы. Уже сегодня есть четыре активных пограничных перехода, и нам нужно заинтересовать китайцев использовать эти переходы во всей их мощности, а не только по тому маршруту, который называют центральным и который нам доверяет всего чуть более 2000 километров транзита по России, при том, что сегодня транссибирская магистраль – это только от Москвы до Владивостока – это 9230 километров. Около 10 000 километров, если считать от Находки.

Конечно, наша задача использовать нашу территорию более эффективно. И в последние годы нам удается не без помощи самих китайцев, надо сказать, существенно наращивать объем транзита. Если в 2008 году мы перевезли, к нашему стыду, всего 6000 контейнеров транзита, уже в 2017 году – 277 000, в 2018 – 363 000, то есть рост идет на десятки процентов ежегодно.

На днях подписан Правительством национальный инфраструктурный проект. Перед нами поставлена задача довести этот объем к 2024 году (здесь написано 2025, на самом деле к 2024 году) до 1 656 000 контейнеров. Это объемы для классической железной дороги, для нашего Транссиба, БАМа, с учетом развития нового плеча высокоскоростной магистрали Москва – Казань – Екатеринбург и далее через Казахстан до Пекина. Это вполне подъемно, но опять-таки, если говорить о роли в масштабах торгового обмена, она будет очень незначительной –2, максимум 3% от общего оборота контейнеров.

Поэтому заострять внимание мы должны все-таки на новых проектах, на развитии железных дорог на современных и, скажу даже, прорывных технологиях. А для этого, конечно, нужны инвестиции.

Надо сказать, за последние 2–3 года мы увеличили инвестиции, в том числе частные, но в связи с наличием законодательных ограничений частные инвестиции, конечно, малы в железные дороги. Эти 600 миллиардов рублей не идут в сравнение с другими железнодорожными системами.

Большие надежды и больше перспективы открылись в связи с совместным рассмотрением на форуме «Один пояс – один путь» сотрудничества между железными дорогами Китая и Российскими железными дорогами. Мы сделали большие конкретные шаги в развитии пограничных переходов, в увеличении обращений регулярных поездов. Сегодня около 40 поездов ежесуточно в направлении «восток – запад» и «запад – восток» следуют с контейнерами. Развиваются новые типы отправлений с пассажирскими поездами, почтовых отправлений. И самое главное, достигнуты договоренности об участии китайского технологического, научного и железнодорожного сообщества в развитии высокоскоростной магистрали.

Напомню, что пока в России нет ни одного километра высокоскоростных специализированных магистралей. Есть только модернизированная магистраль «Москва – Санкт-Петербург», на которой эксплуатируются поезда со скоростью до 250 км/ч на небольшом участке, а в основном – 200 километров в час. В то время как в Китае за 10 лет построено 25 000 километров высокоскоростных магистралей со скоростями от 250 до 350 километров в час. Китай побил все возможные рекорды, и сегодня протяженность его дорог составляет половину мировой протяженности высокоскоростных магистралей. Они освоили технологии и инфраструктурного строительства, и проектирования строительства подвижного состава, тем самым показав пример, что следование за лидером может быть только временным, для того чтобы встать с собственными технологиями на ноги и начать обгонять бывших лидеров.

Очень важно, что линия Москва – Казань – Екатеринбург, далее на Астану и Пекин, дает огромный социально-экономический эффект. Не буду называть цифры, но абсолютно очевидно, что региональные валовые продукты возрастают в несколько раз не только из-за того, что появляется потребность и в рабочей силе, и в материалах, технологиях и технике, но и, по опыту итальянских железных дорог, даже в образовании. Есть доклад, в котором говорится, что при строительстве высокоскоростных магистралей с севера на юг Италии потребность в высшем образовании возросла на 30 %. То есть, высокоскоростная магистраль генерирует сегодня очень хороший мультипликативный и социально-экономический эффект.

У нас в компании утверждена программа развития высокоскоростного движения. Она, бесспорно, требует и значительных средств, и, самое главное, требует политического решения, поскольку это серьезнейшая не только отраслевая и тем более не только корпоративная задача, а огромная задача государственного масштаба. На сегодня мы пока получили отмашку на начало строительства дороги «Москва – Казань», в этом году начнется строительство первого участка, 301 километр, от станции «Железнодорожная» до станции «Мороховец», не доезжая Нижнего Новгорода. Несмотря на скромные объемы, технологии будут отлажены, и мы получим огромный опыт для того, чтобы развивать высокоскоростные магистрали.

В течение последних лет инициативная группа академиков Российской академии наук, включая Садовничего, Осипова, Макарова, Некипелова, члена-корреспондента Гринберга, разработала концепцию транс-европейского пояса развития, то есть развития социально-экономического пояса Сибири и Дальнего Востока на основе строительства высокоскоростной грузопассажирской магистрали. Нигде в мире грузопассажирской высокоскоростной магистрали пока нет. Мы видим, что такая концепция вполне реалистична. Если бы такая магистраль была построена, то абсолютно очевидно, что инфраструктурная решетка между северным морским путем и новым Транссибом, да и старым Транссибом, стала бы хорошим генератором развития территории Сибири и Дальнего Востока.

Говоря о Транссибе, я абсолютно не согласен с тем, что Транссиб должен смириться со вторыми ролями и по техническому состоянию не в состоянии выполнить новые задачи. Техническое состояние Транссиба великолепно. Это самая современная классическая железнодорожная магистраль. На сто процентов электрифицирована, на сто процентов оснащена автоматической блокировкой диспетчерской централизации. Транссиб не только находится в книге рекордов Гиннеса по протяженности, но еще и нет ни одной магистрали, которая бы одновременно по двум рельсам осуществляла перевозки такого количества грузов, пассажиров, а теперь еще контейнеров. Транссиб перегружен. А вся мировая практика направлена в сторону специализации. Должны быть высокоскоростные магистрали, должны быть тяжеловесные магистрали. С учетом нашей не очень диверсифицированной линейки экспорта, а в последующем, может быть, более диверсифицированной, работа Транссибирской магистрали сохранится даже с учетом тем модернизаций, которые сегодня осуществляются. Мы должны будем перевозить 186 миллионов тонн уже в ближайшие годы, помимо пассажирских перевозок. Подчеркиваю, это очень трудная задача.

Наши маршруты могли бы быть более эффективными, если в стратегической перспективе мы бы опирались на новые технологические решения. Такие технологии есть. Есть модель поезда, которую наши ученые разработали с учетом китайского опыта. Можно сформировать поезд из 16 вагонов со скоростью 350 километров в час и с полезной нагрузкой до 600 тонн груза. Конечно, это не будут стандартные 40-футовые контейнеры, но мы проверили и убедились, что очень комфортно вписываются в габариты высокоскоростных поездов стандартные авиационные контейнеры, которые не нужно внедрять, которые сертифицированы в мире, и эти перевозки могут быть более эффективны.

Что из себя может представлять эта высокоскоростная магистраль, транс-Евразия? Маршрут, конечно, пока не выбран, это отдельная задача, но очевидно, что он должен следовать севернее, чем сегодняшний Транссиб и, возможно, БАМ. И он должен давать максимальную скорость 350 километров в час, что позволит достигнуть средней скорости 200–250 километров в час и менее чем за трое суток обеспечить перевозку от Находки до границы с Восточной Европой.

Соответственно, эта железная дорога должна стать генератором научно-технологических идей, прорывных решений, на которые не просто сегодня ориентируются наши производители, но которые сегодня еще находятся на столе ученых, конструкторов. В этом смысле задача Академии наук и отраслевых институтов – стать лидерами такого рода разработок. Если бы удалось сформировать такой проект, мы могли бы предложить при соответствующей политической обстановке кратчайший путь к Западной Америке через Российскую Федерацию. Как ни странно, но из Китая путь до восточного побережья Соединенных Штатов будет короче, если мы едем по железной дороге до Мурманска или Архангельска, а далее на морском транспорте. Строительство высокоскоростной магистрали транс-Евразия позволит объединить две крупнейшие высокоскоростные системы мира –китайскую или даже восточно-Азиатскую, Китай, Корея и Япония, с европейской. И тем самым российская транспортная система сможет стать связующим звеном такой мировой части.

В академических докладах, в принципе, проработаны районы промышленного развития Сибири и Дальнего Востока. Есть четкое понимание, как должна выглядеть энергосистема России на перспективу, что создает востребованность и основу для высокоскоростной грузопассажирской железной дороги не только как транзитного коридора, через который товары будут следовать с востока на запад и с запада на восток – будет развиваться территория России вместе с ее населением, технологиями и так далее. А такие направления поддерживаются нашим высшим политическим руководством.

Конечно, речь пока не идет о конкретном финансировании, но речь должна уже сейчас идти о выработке не только социально-политической и демографической, но и технологической научной концепции и основных проектных решений, чтобы с появлением возможности финансировать этот проект научный фундамент и научный базис был бы готов.

«Китай впервые упомянул о заинтересованности в Северном морском пути в 2009 году»

Андрей Островский,
Заместитель директора Института Дальнего Востока

(Выступление на Абалкинских чтениях ВЭО России 31.01.2019)

Все знают, что в 2013 году Си Цзиньпин выдвинул инициативу «Один пояс – один путь», который, впрочем, состоит из двух проектов. Первый – это Экономический пояс шелкового пути, который идет из Азии в Европу по маршруту, который был проложен еще при Юлии Цезаре. И второй – это Морской шелковый путь XXI века. Так вот Арктика относится ко второму маршруту. По сути это морские пути, которые идут из города Фучжоу – столицы провинции Фуцзянь в Азию, Африку, Западную Европу, Северную Европу, Австралию и Латинскую Америку. Арктика там – отдельная тема.

5 основных целей этой китайской инициативы «Один пояс – один путь», чтобы было ясно, что там в Арктике Китай забыл.

  1. Обмен между странами региона информацией по стратегии экономического развития для поиска точек соприкосновения.
  2. Развитие дорожного сообщения для создания большого транспортного коридора: Тихий океан – Балтийское море – Атлантический океан.
  3. Организация бесперебойной торговли в зоне Экономического пояса шелкового пути при упрощении торговых и инвестиционных процедур.
  4. Укрепление сферы денежного обращения за счет расчета в национальных валютах.
  5. Взаимное изучение устремлений народов в этой зоне.

Для реализации этих проектов в Китае были созданы 2 крупные финансовые структуры: Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (общий объем капитализации – 100 млрд долларов) и Фонд шелкового пути (объем капитализации – 40 млрд американских долларов).

Китай впервые упомянул о заинтересованности в Северном морском пути в 2009 году. Они 4 года готовили первый маршрут первого, единственного пока китайского ледокола «Снежный дракон». В 2013 году он впервые прошел от Мурманска до Шанхая. Сейчас Китай ведет строительство ледокольного флота, так как там пришли к выводу, что одного судна явно мало. Для чего им нужен Северный морской путь? Как альтернатива морского шелкового пути через Индийский океан и далее в Европу. Расстояние значительно короче. По времени – экономия 20%. По китайским оценкам к 2020 году страна сможет через СМП проводить от 5 до 15% внешнеторгового грузопотока в виде контейнерных перевозок из 2 портов – Шанхая и Даляня в пункты прибытия – либо Мурманск в РФ, либо Киркинес в Норвегии.

Для более активного участия Китая в развитии СМП Китай нам на государственном уровне предлагает создать Банк освоения океана, который бы финансировал эти совместные экономические и научные проекты. В настоящее время в Китае уже выделены структуры, которые занимаются реализацией этого проекта: Даляньское морское пароходство, и уже получил крупный грант на научную разработку проекта внедрения Китая в Арктику Харбинский инженерный университет. В Китае также предполагают развитие сотрудничества с Россией для более активного включения ее в разработку СМП. Каким образом? Китайскими учеными неоднократно выдвигались идеи об использовании двух наших транспортных коридоров «Приморье-1» и «Приморье-2» для сокращения транспортных маршрутов для товаров с Северо-Востока Китая – провинций Хэйлунцзян и Дзилинь до Владивосток и порт Зарубино с последующей перегрузкой на суда для следования по Северному морскому пути. Кроме того, в Китае есть Институт приграничных территорий Академии общественных наук, где использовали для развития Северного морского пути в качестве опорной зоны погранпереход Хэйхэ – Благовещенск. Где Благовещенск и где Арктика? Тем не менее, планы у них – ввозить товары в Благовещенск по железной дороге, далее по Транссибу Тында – Якутск с последующей перевалкой на суда – по реке Лене до порта Тикси. Но эти планы можно будет реализовать только после строительства моста через Амур в районе Хэйхэ – Благовещенск.

Таким образом, РФ может включиться в реализацию китайской инициативы «Один пояс – один путь» не только через развитие северного маршрута экономического пояса шелкового пути и развития транспортного коридора Китай – Монголия – Россия, но и используя СМП в качестве дополнения. Будет таким образом создан дополнительный маршрут из Восточной Азии в Северную Европу, и при освоении углеводородных месторождений в Арктике, как показывает опыт компании «Новатэк», эта транспортная магистраль тоже будет востребована.

«Китайская сторона хочет преференциальный режим, мы говорим, что мы к этому не готовы»

Сергей Глазьев,
академик РАН, советник Президента

 В тематике сопряжения «Пояса и пути» с Евразийским экономическим союзом проблема с колеей железной дороги почему-то китайских товарищей волнует больше всего в части проекта «Приморье-2», который, я замечу, пока является реальным единственным, по сути, на столе лежащим проектом из части сопряжения наших пространств по железнодорожному транспорту. Я понимаю, что эта тема не столько РЖД, сколько наших органов безопасности, но я просто хочу подчеркнуть, что у нас главная проблема сопряжения – это нестыковка больших элементов наших хозяйственных механизмов. Это касается и стандартов, если мы говорим про железнодорожное сообщение. Даже в таком локальном проекте, как «Приморье-2» уже в течение лет 10 не находится решение, хотя есть готовые финансовые источники, есть уже действующий порт, и уже можно было бы эту дорогу построить, если бы мы согласовали стандарты.

Но это лишь малая часть. Еще более проблематичным является согласование финансовых условий и кредитных возможностей нашего сотрудничества по сопряжению. Торгово-экономическое соглашение, которое было подписано в Астане в прошлом году между государствами Евразийского союза и Китаем, – всего лишь модификация режима наибольшего благоприятствования. В принципе, ничего принципиально нового по сравнению с тем, что мы являемся членами ВТО, оно нам не дает, кроме механизма постоянных консультаций, которые прописаны в этом соглашении, которые, по-моему, так до сих пор и не заработали, эти постоянные консультации. Здесь тоже имеет место недоразумение, потому что китайская сторона хочет преференциальный режим, мы говорим, что мы к этому не готовы, что вполне правильно, но тогда приходится констатировать, что в части нормативно-правовой базы у нас еще сверх того, что дает ВТО в плане сопряжения нет и не предполагается.

Главным в идее сопряжения является, конечно, совместный инвестиционный проект. Здесь мы сталкиваемся с тем, что наши денежно-кредитные механизмы абсолютно не стыкуются друг с другом. В Китае огромный поток долгосрочных кредитов, благодаря которым финансируются гигантские инфраструктуры стройки, мы знаем, что монетизация китайской экономики в 4 раз превышает российскую, а количество денег уже в 25 раз больше, чем в России. У нас долгосрочных кредитных ресурсов просто нет вообще. Попытки организовать совместные инвестиционные проекты, включая инфраструктурные, которые требуют огромных кредитов, упирается в то, что российская сторона предоставить такие кредиты не может. Попытки формировать совместные инфраструктурные проекты на паритетных началах не работают, потому что китайская сторона свою часть строит, а мы свою часть построить не можем, потому что, кроме как из бюджета, если мы говорим про инфраструктуру, других источников финансирования нет. Я напоминаю пресловутый мост через Амур, вокруг которого был Президентом России устроен, прямо скажем, разбор полетов наших министерств и ведомств, которые не только не смогли российскую часть моста построить, но они даже не удосужились запланировать около этого моста контрольно-пропускной пункт. Возникает вопрос: для чего он строится? Если мост есть, а пропускного пункта нет, который предполагалось построить через 3 года после введения в действия моста. Казалось бы, небольшие инвестиции, но даже такого рода проекты буксуют, потому что у нас в экономике нет долгосрочных кредитов, нет механизмов рыночного финансирования крупных инвестиционных проектов.

Казалось бы, что можно привлечь китайские инвестиции без нашего финансового участия. Такие проекты есть, например, Большой камень в Белоруссии, где китайские инвесторы вкладывают свои деньги, частично белорусское правительство предоставляет гарантии, и даже некоторые объекты строятся под заказ белорусского правительства. Но это, скорее, единичный пример, чем общая практика.

Инвестиционное сотрудничество, еще раз подчеркну, является стержнем вообще всей идеи сопряжения. Вообще все идеи «Один пояс — один путь», смысл этой китайской инициативы — совместный инвестиционный проект. Это стержень всей их идеи. Без кредита инвестиции быть не может. Поэтому нестыковка наших денежно-кредитных механизмов приводит к тому, что мы уже 4 года говорим про это сопряжение, а в реальности похвастаться особо нечем.

Достижения, которые у нас есть: по взаимной торговле мы вышли в прошлом году на тот рубеж, который был установлен главами государств — 100 миллиардов долларов. Но преодоление этой планки является пределом, с точки зрения чистой торговли. Нужна кооперация производства, нужны совместные предприятия, только расширение кооперации позволит дальше двигаться к 200 миллиардов, о чем было заявлено.

Тем временем, именно денежно-кредитная и валютно-финансовая сфера становится сегодня у нас главным камнем преткновения не только участия в совместных инвестициях, о чем я сказал, но и дальнейшего наращивания товарооборота. Понятно, что взаимная торговля без кредитов, без расчетов невозможна. Как вы знаете, в России действуют американские санкции, а китайские банки оказались чрезвычайно чувствительными к ним. При всей нашей надежде на то, что в Китае действует такой жесткий административный механизм: начальник сказал — все остальные сделали, оказалось, это не так. Все наши попытки на политическом уровне поставить вопросы о том, что американские санкции не должны влиять на нашу торговлю, они носят избирательный характер, для отделов комплаенс китайских государственных банков — не аргумент. Они в массовом порядке отказываются работать с российскими клиентами. Вместо содержания, мы получаем разрыв в самом, я бы сказал, важном месте, в кровеносных сосудах, которые питают это сопряжение. Решения этого вопроса, к сожалению, нет.

У нас есть предложение Банка России о том, что наша платежная система, недавно запущенная, позволяет включать иностранные банки. Китайцы нам предлагают, чтобы российские коммерческие банки заходили в международный сегмент их платежной системы. Казалось бы, можно все это стыковывать, но пока стыковки не получается не только в межбанковских отношениях из-за большого количества технических препонов, но и, казалось бы, в самом простом сегменте платежных банковских карточек. Идея сопряжения карты «Мир» с Юнион Пэй не реализована в необходимом масштабе, частично кобейджинг ведется, но в очень небольших объемах и это говорит о том, что мы пока еще очень далеки от реализации той задачи, которые поставили главы государств в части сопряжения Евразийского экономического союза и «Одного пояса — одного пути». По совершенно непонятным причинам из этой работы исключен Межгосбанк СНГ, который специально в свое время был создан именно для формирования трансграничных платежных систем. В рамках Евразийского союза у Межгосбанка СНГ платежная система есть, даже в рамках СНГ она работает, она в 10 раз дешевле, чем коммерческие банки, проводит валютные транзакции, но почему-то Банк России не использует инструменты, которые специально созданы государствами для того, чтобы сопрягать наши платежные системы.

Тем временем идет теневое сопряжение, которое мы не контролируем. Известно, что самый большой рынок биткоина — это обслуживание трансграничных операций между Россией и Китаем. Недавно в Москва-Сити проводилась спецоперация, в ходе которой было изъято гигантское количество валюты, и рублей и прочей валюты, которые там в открытую обменивалось на биткоины. То есть, у нас идет гигантский поток теневого импорта через наших партнеров по Евразийскому союзу, который никак не фиксируется в банковской системе. Платежи идут через наличные, которые трансформируются в биткоины в Москве и в юани в Китае. Рынок уже намного идет впереди нас, предлагая великолепную опцию для коммерсантов — трансграничный платеж за несколько минут. Это говорит о том, что мы не просто имеем дыры гигантские в регулировании, в таможенной границе, в валютном контроле, а о том, что мы просто бизнесу не предоставляем тех условий, ради которых, собственно, идея сопряжения была главами государств поставлена.

В заключение хочу сказать, что делать в этой ситуации. Во-первых, нужно задействовать те механизмы сопряжения, которые есть, и по Межгосбанку СНГ, в онлайн-платежных расчетах. Во-вторых, если мы хотим действительно сопряжения экономических пространств, нам нужно делать ставку на совместное предприятие. Создание таких совместных предприятий имеет гигантские перспективы, это касается не только сырьевых отраслей, лесопереработки и прочего, что развивается само собой, потому что это то, что Китаю нужно — наша сырьевая база, но нам-то нужен китайский огромный рынок. Например, мы со своими самолетами, я убежден, что и ТУ-1204, и ИЛ-96, на которых летает российское правительство, вполне могут быть реализованы в коммерческих масштабах совместно с Китаем, если мы создадим идею нового совместного самолета, загрузив те производственные мощности, которые у нас сегодня стоят. Загрузка в Авиапроме — процентов 10, которые могли быть загружены с перспективой китайского рынка, если мы создадим объединенный авиационный консорциум. Не просто совместный самолет, где мы свою часть проектируем, они свою, потому что кончится тем, что они сами его будут производить, наш совместный самолет. Нужно совместное предприятие, где мы производим свою часть, комплектуем ее китайскими частями, эксплуатируем вместе и так далее.

Что касается крупных инвестиционных консорциумов типа трансконтинентальных железных дорог. Я убежден, что с учетом нестыковки наших кредитно-денежных механизмов, единственный способ обеспечить жизнеспособность таким крупным проектам — это создание больших инвестиционных международных консорциумов. Когда создается единый консорциум с общей системой управления, как единое юридическое лицо, которое может выходить на финансовый рынок и брать кредиты в Китае, выходить на китайский финансовый рынок с облигациями. Для этого он должен иметь автономию. Он должен не зависеть ни от никакой политической конъюнктуры, он должен быть именно работать как международная, единая целостная система управления. Тогда у нас есть шанс. Есть и другой шанс — вдруг Банк России поменяет денежно-кредитную политику и будет ее вести так же, как в Китае или как в Америке, или Европе хотя бы. Но пока таких планов на ближайшие 3 года нет, и единственный источник финансов — китайский финансовый рынок, к сожалению. Для этого нужно найти способ туда выйти, но чтобы выйти нам необходим консорциум для этой академической, крупномасштабной затее с созданием трансматериковых магистралей.

Энергосервисные компании в России

Под самые холода россиян обрадовали очередной идеей — изменить принципы тарифообразования для граж­дан по электроэнергии. Старые тарифы, если исхо­дить из предположительных цифр, только для одиноких жителей городов. В связи с этим специалисты напоми­нают, что в этом году испол­нилось ровно десять лет Указу Президента Российской Федерации «О некоторых мерах по повышению энерге­тической и экологической эффективности российской экономики». И реализация указа могла бы сделать испол­нение требований по энергосбережению мягким и даже выгодным. Тем не менее, по самым оптимистичным оцен­кам энергоемкость ВВП снизи­лась в настоящее время по отношению к 2007 году на 16–17%. Понятно, что в предстоящие полтора года ее не удастся уменьшить еще на 23–24%. Что касается энер­гетической эффективности, похвалиться особенно нечем, а, например, в одном из самых энергозатратных секторов — ЖКХ — ее и вовсе не наблюдается. Почему так? Один из вариантов решения проблемы предлагает профессор НИУ МАИ Роман Голов.

Роман Голов,
член Президиума ВЭО России, заместитель председателя Комитета по энергоэффективности, заведующий кафедрой «Менеджмент и маркетинг высокотехнологичных отраслей промышленности» НИУ МАИ, член Экспертного совета по высшему образованию при Комитете Государственной Думы по образованию и науке, главный редактор журнала «Экономика и управление в машиностроении», д. э. н., профессор 

Четкие цели

«Вольная экономика»: Роман Сергеевич, за про­шедшие десять лет какие-то задачи удалось реализовать?

Голов: Безусловно, ошибок было допущено боль­ше, чем нужно. Надо устранять законодательные огрехи, несомненно, нужно рушить административ­ные барьеры, безусловно, хотелось бы большей про­зрачности в экономических отношениях. Но нам и самим — имею в виду профессиональное сообще­ство — надо менять изношенные идеи и подходы на современные. Нам нужна постоянно-действую­щая интеллектуальная площадка для обсуждения актуальных проблем отрасли. Мы должны добиться того, чтобы нас услышали, чтобы министерства и ведомства, не умеющие, а порой и не желающие решать отраслевые проблемы, не отмахивались от нас, как от каких-то назойливых просителей. Мы должны объединиться, чтобы донести до руковод­ства страны наше консолидированное мнение, нашу позицию, стержнем которой является повыше­ние энергетической эффективности как важнейшего драйвера развития экономики России.

«ВЭ»: Комитет по энергоэффективности Вольного экономического общества России приступил к раз­работке законопроекта «Об энергосервисной дея­тельности в Российской Федерации». Можно ли в общих чертах обрисовать концептуальные подходы к работе над законопроектом?

Голов: Нормативные акты, регулирующие сферу энергосервисной деятельности содержат суще­ственные противоречия. При этом декларируемые на сегодняшний день представления об энергосер­висе не способствуют повышению заинтересован­ности потребителей и должному развитию этого направления.

Исходя из этого, предлагается внести изменения в действующие нормативно-правовые акты, кото­рые будут направлены на развитие энергосервиса и повышение эффективности использования энер­горесурсов, а также на повышение заинтересованности граждан и юридических лиц во внедрении энергосберегающих технологий.

В проекте закона мы намерены отразить наше понимание энергетического сервиса как комплекс­ного понятия, имеющего интегральный характер. Для нас энергосервис — это комплекс специальных мероприятий, осуществляемый специализирован­ной организацией (энергосервисной компанией, ЭСКО) на объекте энергопотребления заказчика в рамках заключенного энергосервисного контрак­та с целью сокращения существующего энергопо­требления объекта. Работы ЭСКО оплачиваются за счет стоимости достигнутой экономии.

При этом энергосервис как понятие означает осу­ществление мероприятий, направленных на выяв­ление существующего или достижение возможного энергопотенциала рассматриваемого объекта энер­госбережения и превращения его в энергоэффект. А энергосервис как технология реализуется посред­ством применения профессиональных компетен­ций, включая программно-аппаратные, админи­стративно-правовые и организационные мероприятия.  В то же время энергосервис как услуга по сниже­нию энергозатрат на объекте заказчика оказывает­ся специализированными организациями на усло­виях договора.

Энергосервис как бизнес

«ВЭ»: Получается, энергосервис будет отдельным видом деятельности?

Голов: Тут в первую очередь надо говорить о дея­тельности энергосервисных компаний — ЭСКО. Важной особенностью энергосервисной компании является то, что она получает доход не за проделан­ную работу или оказанные услуги, а за результа­тивность своих проектов — то есть сэкономленную энергию. Таким образом, энергосервисная компа­ния крайне заинтересована в качестве выполнен­ных работ, так как окупаемость проекта и получен­ная прибыль напрямую зависят от размера сэкономленных заказчиком средств.

Энергосервисная компания должна быть в состоянии обеспечить учет, контроль и оптимизацию энергопотребления и при этом взять на себя роль арбитра в непростых отношениях между сторона­ми, интересы которых диаметрально противопо­ложны, — потребителем и поставщиком ресурсов.

«ВЭ»: Почему же при наличии таких возможно­стей ЭСКО не смогли проявить себя за предыдущие десять лет в полной мере?

Голов: Однозначно ответить трудно. С одной сто­роны, это бизнес-составляющая проблемы — необ­ходимость реализации в ходе энергосервисного контракта комплекса мероприятий — строитель­ных, инженерных, внедрения энергоэффективных материалов и оборудования, а также длительный (до пяти лет и более) срок действия и окупаемости энергосервисных договоров.

Декларируемая финансовая поддержка оказалась нечеткой и недоработанной. Не были разработаны условия и процедуры предоставления инвестициных налоговых кредитов и налоговых льгот для энергосервисных компаний, не обеспечена воз­можность перепродажи энергосервисных контрак­тов для целей рефинансирования, не создана систе­ма оплаты энергосервисных контрактов через государственные и муниципальные облигации.

Дороговизна кредитных ресурсов, выводящая окупаемость за экономически приемлемые сроки, сочеталась с низкой информированностью руково­дителей бюджетных учреждений о возможностях и выгодах энергосервисной модели.

Несмотря на принятые поправки в Бюджетный кодекс, непрозрачными и рискованными для мно­гих хозяйствующих субъектов остаются схемы финансирования энергосервисных контрактов, воз­врата полученной экономии.

Необходимо повысить эффективность координа­ции между различными ведомствами и организа­циями. Уже давно назрела необходимость межотраслевого органа, курирующего проблемати­ку энергосбережения, под руководством заместите­ля председателя Правительства или заместителя руководителя Администрации Президента России.

«ВЭ»: Этими вопросами занимается Комитет по энергоэффективности ВЭО России?

Голов: Да, для этого нами и был создан Комитет по энергоэффективности под руководством профес­сора НИУ МАИ Вячеслава Теплышева. Я считаю, что ВЭО обладает высоким авторитетом не только как экспертная платформа, но и как инициатор законопроектов и поправок в действующее законо­дательство. А это — как раз тот потенциал, которо­го сегодня так не хватает энергетическому сервису. Присутствие в нем руководителей и экспертов из банковских и инвестиционных структур позволяет перевести в практическую плоскость вопросы соз­дания и внедрения инструментов финансирования энергосервисных контрактов. И это — лишь малая часть тех возможностей, которые открывает для российской энергосервисной отрасли создание Комитета по энергоэффективности. 

«ВЭ»: Какие первостепенные задачи ваш комитет собирается решать?

Голов: Прежде всего, мы должны добиться ясно­сти и единства понимания самой методологии энергосервиса. Ведь, если мы планируем сформиро­вать диалог с властью и рыночной средой, нам надо вести его в четко оформленном русле из единых понятий, методов, инструментов и технологий.

Вторая задача — обсуждение и продвижение в законодательном поле Федерального закона «Об энергосервисной деятельности…». Мы должны четко понимать: пока такой закон официально не введен в действие, само взаимодействие ЭСКО с заказчиками, реализация проектов, получение возврата вложенных в них инвестиций представляет собой область с высоким уровнем рисков и неопределенности.

Вытекающая отсюда третья задача — формирова­ние механизмов взаимодействия между участника­ми отрасли, государственными, научными и обще­ственными организациями, а также бизнес-сообществом.

Энергетический сервис в этом контексте — важ­нейший сектор экономики, так как сложные и дорогостоящие мероприятия энергосбережения становятся гарантированно беззатратными и эффективными для заказчика.

Создание Комитета позволит существенным образом решить эту проблему, выведя энергосервис с уровня отраслевых заседаний и совещаний между профессионалами на всероссийскую экспертную площадку.

Мы формируем Комитет, уже обладая определен­ными практическими достижениями. К примеру, в МАИ под руководством профессора Теплышева создана первая и единственная в России кафедра «Энергетический сервис и управление энергосбере­жением». К ее работе привлечены ведущие предста­вители европейских и российских компаний в области энергосбережения, а часть курсов читаются приглашенными профессорами — руко­водителями и экспертами компаний.

Задачи комитета по энергоэффективности

Вячеслав Теплышев,
заведующий кафедрой «Энергетический сервис и управ­ление энергосбережением» НИУ «МАИ», президент саморегулируе­мой организации НП «ЭСМО», профессор

Целесообразность участия Вольного экономического общества, уче­ных-экономистов России в этой работе определяется прежде всего ожидаемым повышением уровня управленческих решений в сфере энергосбережения и энергоэффек­тивности, которые будут опираться на профессиональную оценку макроэкономических факторов, тщательный экономический анализ законодательных и нормативных актов, на объективную экономиче­скую экспертизу программ и проек­тов повышения энергоэффективно­сти. Это как раз то, чего сейчас, по нашему мнению, не хватает в про­ведении государственной энергосберегающей и энергоэффективной политики. Деятельность Комитета будет ориентирована на тесное взаимодействие с научно-исследо­вательскими организациями, вуза­ми, промышленными предприятиями, бизнес-структурами, работающими в сфере энергоэффективности, включая предприятия малого бизне­са. Для реализации задач Комитета представляется перспективным сотрудничество с предприниматель­скими сообществами, в том числе с Общероссийской общественной организацией «Деловая Россия» и Российским союзом промышлен­ников и предпринимателей, с кото­рыми ВЭО имеет соответствующие соглашения.

С привлечением ведущих ученых- экономистов мы готовы участвовать в разработке методических реко­мендаций по реализации проектов и программ повышения энергоэф­фективности в различных отраслях экономики, оказывать экспертную и методическую поддержку, а также содействовать деятельности по изу­чению, анализу и распространению информации по проблематике энер­госбережения. Считаем также важ­ным участие экономического сооб­щества в подготовке и аттестации кадров энергоменеджеров, энергоаудиторов, специалистов в обла­сти энергосервисной деятельности, в организации системы подготовки и переподготовки кадров для сферы энергосбережения. Исходя из необ­ходимости формирования энергоэф­фективного общества, мы будем стремиться организовать прежде всего поддержку реализации проек­тов, имеющих стратегическое значе­ние или высокую социальную значимость.

1...139140141...183Страница 140 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"