Джон Гэлбрейт в XXI веке

Великий экономист глазами своего сына

Джеймс Гэлбрейт,
Руководитель кафедры Ллойда М. Бентсена-младшего Школы по связям с общественностью им. Линдона Б. Джонсона Техасского университета в Остине. Последние книги: «Добро пожаловать в отравленную чашу: Уничтожение Греции и будущее Европы», «Неравенство: что нужно знать каждому».

Мой отец был одновременно и продуктом, и архи­тектором своей эпохи. Он сыграл небольшую роль в «Новом курсе», большую — во Второй мировой войне, он участвовал в послевоенном восстановле­нии Германии и Японии, написав «Речь надежды», произнесенную в Штутгарте государственным секре­тарем Джеймсом Бирнсом в 1946 году, он был кон­сультантом по плану Маршалла. Его идеи наполняли «Новый рубеж», «Великое общество» и «Войну с бед­ностью». Наверно, самое главное заключалось в том, что в конечном итоге благодаря этим идеям оформи­лась критика власти корпораций и повестка дня для новых вызовов — удовлетворение общественных потребностей, поддержание противоборствующей силы, защита окружающей среды, освобождение женщин от роли штатного руководителя домохозяй­ства по потреблению, уготованной им при послевоенном капитализме.

Он выступал за деколонизацию и в 1957 году (в соответствии с одним недавно вышедшим истори­ческим исследованием) познакомил алжирских представителей Фронта национального освобожде­ния с сенатором Джоном Ф. Кеннеди; в 1961 г. он резко выступал против неоколониальных нападок на Кубу в духе холодной войны. Он также выступал против войны во Вьетнаме — с 1961 года на закры­тых совещаниях у Кеннеди и Джонсона и публично с начала крупных обострений в 1965 году. Самое главное — он соединил экономическую жизнь с про­блемой выживания в ядерный век и работал над тем, чтобы объединить США и СССР в общих поисках сосуществования и сближения. Осенью 1963 года Кеннеди спросил отца, не хочет ли тот получить назначение послом Соединенных Штатов в Москве. Цель заключалась в том, чтобы положить конец холодной войне за 25 лет до того, как это сделали Рейган и Горбачев.

В силу этого в интеллектуальном плане отец разви­вался сообразно своим инстинктам и убеждениям. Он не был ни революционером, ни человеком дело­вых кругов, ни, разумеется, теоретиком эквилибриу­ма. Он писал об условиях своего времени, послевоен­ной эпохи великой американской индустриальной корпорации. Он знал, что слава скоротечна, и дей­ствительно, он прожил достаточно долго, чтобы уви­деть, как рушится мир, который он описывал. Это не умаляет его работы — ведь и тот факт, что (напри­мер) СССР больше не существует, не обесценивает вклад тех людей, которые изучали его, когда он существовал. Но для главной когорты ученых-эконо­мистов значение имеют не реальные условия, а кон­струирование долгосрочных равновесных состояний; таким образом они ищут интеллектуальное бессмер­тие, недоступное эволюционному разуму. Издержки такого подхода заключаются в том, что для этих людей последовательность истории реального мира является эфемерной; когда конкретные условия того или иного момента проходят, их можно забыть. Так же получилось с «Новым индустриальным обще­ством». Один из самых читаемых экономических текстов всех времен перестал издаваться в 1990-х годах и был практически недоступен, когда мой отец умер в 2006 году. С тех пор он снова появился, уже в нескольких изданиях, в том числе в издательстве Princeton University Press, а также в серии Library of America, что гарантирует его доступность для буду­щих поколений.

Рассмотрим же, как выглядит эволюция экономи­ческой жизни за последние 50 лет, взяв за отправной пункт «Новое индустриальное общество». Вот неко­торые из наиболее важных изменений:

Слом в 1971 году стабилизирующего послевоенно­го монетарного режима, созданного в 1944 году в Бреттон-Вудсе под давлением дестабилизирую­щей политики Соединенных Штатов, особенно войны во Вьетнаме, на фоне становящейся все более неблагоприятной конкурентной среды, отме­ченной восстановлением и подъемом Германии и Японии.

Рост стоимости ресурсов, особенно нефти, в 1970-х годах, подорвавший структуру затрат американ­ских промышленных фирм, что в сочетании с ростом и нестабильностью процентных ставок и периодическими экономическими спадами при­вело к тому, что эти фирмы попали под финансо­вое давление.

Рост конкурирующих систем промышленного пла­нирования при лучшей адаптации технологий к новым условиям, особенно в Японии, немного позже в Корее и в конечном счете в Китае, чьи недорогие потребительские товары привели к повышению реальной заработной платы и в то же время ограничили максимальный размер денежной заработной платы в США и поджали долю рабочей силы в общем доходе.

Финансовая контрреволюция 1979–1982 годов, которая разгромила промышленные союзы, взор­вала компании, с которыми они работали, возро­дила международный доллар и в конечном итоге создала мир с доминированием финансовой сферы, в котором мы живем.

Реорганизация технологической функции в высоко оцениваемые, самостоятельно капитализирован­ные фирмы, ведущие свое происхождение и имею­щие тесную связь с государственными и военными исследованиями и разработками, которые затем фактически превратились в хищников или парази­тов, живущих за счет крупных интегрированных промышленных корпораций, частью которых они когда-то были.

Мировой долговой кризис начала 1980-х годов, принесший с собой крах всемирного экономиче­ского развития, как оно мыслилось в постколониальный период, а также падение цен на ресурсы в середине 1980-х годов и распад Советского Союза в 1991 году, положивший конец семи десятилетиям дисциплинированной конку­ренции с альтернативной системой.

Подъем техно-финансового государства в Америке с распределением процветания по двум побережьям и со статусом глобального минотавра в структуре мировой торговли, то есть рост эконо­мики частного потребления, которая питается главным образом частными долгами, особенно в сфере жилья, но также в области автомобиле­строения, кредитных карт и студенческих ссуд, с ростом артефакта неустойчивой и коррумпиро­ванной практики кредитования.

Великий финансовый кризис 2007–2009 годов и возникший вслед за ним мир замедленного роста, низкого уровня инвестиций, деградации государственного капитала, вопиющего увеличе­ния неравенства в области благополучия и эконо­мической безопасности, а также разочарова­ния, смягчаемого с точки зрения доходов только фактическим продолжением функционирования центральных учреждений социального государ­ства.

Есть и другие аспекты, но эти, судя по всему, являются основными.

Бреттон-Вудс был всеобъемлющим финансовым каркасом гегемонистской американской системы, созданной в 1945 году, когда Британская и Французская империи ушли в прошлое, а на гори­зонте маячила холодная война. В основе этой систе­мы лежало американское индустриальное превос­ходство и фактическое доминирование, если не монополия, «свободного мира» на поставки золота. Поэтому данная система не могла вечно противостоять восстановлению Германии и Японии, омежду­народниванию американских промышленных корпо­раций и скатыванию США в постоянный торговый дефицит, ускоренному войной во Вьетнаме. Только спустя четыре года после публикации «Нового инду­стриального общества» Никсон захлопнул «золотое» окно и девальвировал доллар, объявив себя «кейнсианцем в экономике», в то время как стагфля­ция — смесь инфляции и безработицы, которая ранее считалась невозможной, — подорвала уверен­ность кейнсианцев из МТИ в том, что они способны осуществлять микроуправление макроэкономикой. Гэлбрейт приветствовал введение контроля над ценами как уступку практической необходимо­сти, но философская победа обернулась победой пирровой. Преследуемые Никсоном цели были кра­ткосрочными, политическими, циничными и успеш­ными.

Потрясения из-за цен на нефть в 1973 и 1979 годах были связаны с политическими событиями — ара­бо-израильской войной 1973 года и иранской рево­люцией 1979 года, но отчасти они были реакцией на падение курса доллара, по которому оценивалась нефть. В Америке эти потрясения приняли форму общей инфляции, провоцируя повышение процент­ных ставок в качестве антиинфляционного ответа. Это, в свою очередь, ударило по состарившемуся к тому времени промышленному капиталу США, что дало растущим системам — японской, а затем и корейской, — значительные преимущества в плане издержек, позволившие свести к минимуму затраты на транспортировку и товарные запасы. Этот эффект был тяжелым ударом для противоборствующей силы, поскольку профсоюзы пришли в упадок, а также началом деиндустриализации в районе Великих озер, что подорвало политическую базу аме­риканской социал-демократии, основу которой составляли работники автопромышленности, маши­ностроения, производств стали и каучука, — обстоя­тельство, которое 45 лет спустя поспособствует при­ходу к власти Дональда Трампа.

Тем временем конкурирующие системы планиро­вания, особенно в Германии и Японии, росли и про­цветали в рамках послевоенной демилитаризации, социал-демократии, инспирированной «Новым кур­сом», и гарантированного доступа к более крупным рынкам — Европы, в случае Германии, и Соединенных Штатов, в случае Японии. Ни одна из стран не отказалась от гэлбрейтовых кор­пораций и противоборствующих сил, защищающих эти предприятия от управленческого мошенничества, «номенклатур­ной приватизации», разграбле­ния и самоуничтожения. И они выросли, и в конечном счете потеснили крупные промышлен­ные предприятия США не толь­ко на рынках стран третьего мира, но и в самих США.

Процессом можно было в какой-то мере управлять с помощью квот, известных под названием «добро­вольные экспортные ограничения», но это давало некий порочный эффект, выражавшийся в том, что новички перемещались в более качественные, более дорогостоящие и более прибыльные сегменты рынка, что гарантировало им рыночное доминиро­вание по мере роста доходов.

Финансовая контрреволюция, начатая Полом Волкером в 1979 году и поддержанная Рональдом Рейганом, когда он вступил в должность в 1981 году, ускорила эти изменения. Она взорвала корпорации и разгромила профсоюзы, восстановила доллар и углубила торговый дефицит, снизила ставки нало­гов, что стало для акционеров компаний мощным стимулом для выплаты дивидендов, особенно самим себе. Экономика организаций уступила место эконо­мике олигархов; промышленная власть уступила место финансовой власти, которая, в свою очередь, способствовала новой волне потребительского бла­госостояния, построенного на глобальных производ­ственных системах и частных долговых обязатель­ ствах в сочетании с ремилитаризацией, поддерживаемой государственными долгами. Таким образом, процветание, полученное от финансовой власти, могло быть (и было) конвертировано в поку­пательную способность, которая, однако, зиждется на все более зыбкой основе растущего неравенства в базовых доходах.

По мере перехода контроля к финансовой сфере промышленный сектор реорганизовался, разделив и сосредоточив свои технологические функции, чтобы воспользоваться цифровой революцией и чтобы по стечению обстоятельств не допустить изо­ляции и концентрации финансовых богатств в руках тех, кто контролирует технологии. Это, в свою оче­редь, вызвало реорганизацию пространства страны: подъем Калифорнии (и Запада) в качестве техниче­ского аналога финансового Востока, а между ними −— страна-«промежуток». В настоящее время домини­рующие в мире отрасли промышленности США, такие как информатика, связь и аэрокосмическая отрасль, являются наиболее передовыми и тесней­шим образом связаны с американским военным ком­плексом. Последовала и политическая трансформа­ция, поскольку американские центры сосредоточения богатства привлекали и поощряли социал-либералов и либертарианцев-прогрессистов, готовя новую поли­тическую базу для Демократической партии, которая уже полностью потеряла связь с промышленным рабочим классом. Калифорния Рейгана стала самым важным для Демократов штатом в стране. Но для ста­рых индустриальных корпораций потеря техниче­ской функции означала дальнейший упадок. Apple станет корпорацией с оценкой в триллион долларов по рыночной капитализации; General Electric и IBM будут бороться за выживание.

Финансовая контрреволюция опрокинула десяти­летия эволюционной индустриализации во всем мире, принудив большую часть мира к новой зависи­мости от американского рынка — надежного источ­ника глобальной покупательной способности и финансовой самозащиты. Обрушились цены на сырье и добывающие компании, что привело к подрыву и в конечном счете уничтожению СССР, в то время как американский рынок потребитель­ских товаров открылся для растущего Китая. Когда Советский Союз распался, туда ринулись последова­тели Хайека, Фридмана и Самуэльсона; ценовой кон­троль был упразднен, и промышленное производство рухнуло, что привело к гуманитарной катастрофе, сопоставимой (с точки зрения воздействия доктрины на жизнь) с голодом в Ирландии или с Версальским договором. России потребовались два десятилетия, чтобы частично восстановиться, а некоторые страны бывшего СССР, особенно Украина, до сих пор не вос­становились. Но Китай решительно следовал курсом Гэлбрейта. Практическая стабилизация цен так же стара, как Китайская империя, к тому же китайцы прочитали и изучили то, что писал Гэлбрейт о кон­троле цен. О том, что отец имеет влияние в Китае, я узнал в начале 1990-х годов, когда меня пригласили на должность главного технического советника Государственной комиссии по планированию макро­экономической реформы и укреплению институтов. Само собой разумеется, что успех Китая достигнут частично за счет американской промышленной кор­порации. Но, глядя на индустриальный ландшафт XXI века, можно также сказать, что три самых успеш­ных в этом плане страны — Германия, Япония и Китай (наряду с Австрией, Кореей и некоторыми другими странами) — являются государствами по Гэлбрейту. Вопрос о том, присоединяется ли к ним Россия, висит в воздухе.

Тем временем Америка двинулась дальше. Наша вера — это вера в технологии и финансы, подкрепляемые военной мощью — неуравновешенная и неу­стойчивая система, зависящая от преходящего дина­мизма и каприза частных долгов. Уже в начале 2000-х годов мы вскрыли тщету демонстрации воен­ной силы в современном мире, где решающие преи­мущества всегда остаются за коренным населением и оборонительной тактикой. Ирак и Афганистан продолжают подчеркивать эту реальность; Сирия же только что довела сей аргумент до логического завершения. Поэтому мы теперь взялись за финансо­вое оружие — за тарифы и санкции. Но что они могут вызвать, кроме изменения мирового финансо­вого порядка? На данный момент кажется, что такое изменение произойдет не скоро; финансовое преи­мущество США заключается в их размере и стабиль­ности. Но как долго это продлится?

И американское население, все еще в значитель­ной степени стабильное и процветающее, и подкре­пленное на данный момент возвратом дешевых энергоносителей, в основном природного газа, чув­ствует себя глубоко обеспокоенным, незащищенным и все более сердитым. Медленный рост с одной сто­роны и изменение климата — с другой: неразреши­мые проблемы нависают над всеми нами. Люди знают, когда они — расходный материал, и реагируют соответственно. Трамп — это крест, который мы несем за то, что не признали этого раньше, и за то, что не смогли составить план спасения. Короче говоря, именно утрата идей Джона Кеннета Гэлбрейта в стране, их породившей, очерчивает для нас опасность того пути, по которому мы сегодня движемся.