Леонид Григорьев,
Научный руководитель факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, д.э.н, профессор
– О нынешней структуре экономики в двух словах: мы производим людей и немножко хай-тека. Я имею в виду, что немцы планово ввозят наших инженеров, Средний Запад – биологов и т.д. Так же как развитый мир снабжается врачами из Индии, а развивающийся (вся Латинская Америка) – с Кубы. И так далее и так далее. (Кстати, это единственная статистика миграции интеллектуалов, которая точно регистрируется, потому что врачи должны регистрироваться, получать подтверждение). Итак, сырье и материалы – с этим все понятно, далее – война, то есть некоторые области ВПК, чуть-чуть науки и люди на экспорт. Значит, мы экспортируем нефть, потом деньги от нее, потом людей к деньгам от нее.
Мы можем делать интересные вещи, и это уже известный факт: если вы хотите уникальную вещь, вы нанимаете русского программиста, а хотите стандартную – индийского. Попытка выйти на экспорт с обычными товарами – безнадежна, потому что Китай выдавливает всех, а дальше идут Индонезия, Вьетнам и прочие – с дешевыми трудоемкими товарами. А в верхнем сегменте сидят немцы. Мы не можем конкурировать с немцами по машиностроению. Поэтому надо смотреть реалистично, где мы и что делаем.
Я был главой энергетической группы у Кудрина в ЦСР, и основное, что я пытался объяснить, что, поскольку внутренний спрос на энергию не будет расти больше 1%, а скорее будет по нулям из-за растущей энергоэффективности (кстати, и мировой-то спрос не может быть 4%), вы можете делать что угодно, но в энергетике 4-процентного роста не будет. Это первое.
Второе – неравенство. Для меня как для социолога не существует никакого российского народа, который покупает или не покупает товары. К 2000 году структура неравенства полностью сложилась, и она с тех пор не менялась. К 2000 году богатый квинтиль, то есть 20%, получал 45% дохода, бедный – 5%. Всё потребление, все сбережения происходят в одном квинтиле – в 20%. Но вообще во всем мире не народ покупает, а только средний класс и выше. То есть тоже 20-40% во всем мире дает все сбережения населения.
Дальше. Структура доходов, как мы видим её динамику по 2017 году: немного поднакачали зарплату минус инфляция, то есть официально зарплата вышла в плюс после кризиса, а реальные доходы прилично грохнулись. Что здесь существенно? Почему они грохнулись? Потому что индексацию пенсий остановили, а пенсионеры и не крякнули, потому что они уже сидят частично на доходах родственников, немножко приспособились.
Я хочу сказать, что падение потребления в кризис в основном касается товаров длительного пользования, которые могут себе позволить люди из богатого квинтиля. В 2010-2014 годах мы покупали почти по три миллиона новых автомобилей в год, а сейчас – полтора. За эти четыре года мы до 70% довели доступ к Интернету, к компьютерам и так далее – в стране все, кто хочет, кто может работать на компьютере и в Интернете, их имеют. Остальные уже – либо старые, либо сильно бедные, либо живут глубоко в селе. Таким образом, мы по целому ряду показателей обошли Испанию и даже подошли вплотную к немцам. В общем, эти верхние 20-30% населения очень прилично на фоне, скажем, Восточной Европы живут.
Зарплата в прошлом году составила около 40% доходов людей, остальное – досчеты, теневые доходы и так далее, сжались пенсии, предпринимательский доход усох, но произошло циклическое переключение: розничное потребление начало расти. И тут дело не в том, что финансируют покупки частично из кредита, что мне немедленно скажут, – это переключение стандартное. В начале кризиса, когда всё падает, идет то, что называется defense of consumption (потребительская защита), то есть потребление падает сильнее, чем падение дохода, а в период оживления потребление всегда растет чуть быстрее роста дохода. Так вот, в 2017 году потребительское оживление идет вровень с зарплатой, несмотря на падение доходов.
Теперь об инвестициях. Нет никакого единого инвестиционного климата, и мечты ЦБ – это, конечно, иллюзии и детский сад. У нас должно быть четыре инвестиционных климата. Один – для иностранных компаний, если они когда-нибудь придут, один – для государственных, один – для больших частников, четвертый – для малого и среднего бизнеса. Реально в России примерно половина инвестиций – это сорок больших концернов, и вторая половина – у всех остальных. Когда крупные компании делают какой-то проект, они сначала хотят получить хотя бы на инфраструктуру от государства, и мы попадаем в замкнутый цикл.
Кредит. Есть большая путаница в том, как подходят к этому чиновники и народные массы. Под кредитом понимается какое-то финансирование, которое не нужно возвращать. Единственный, кто справился с проблемой невозврата – Бразильский банк развития, который финансирует 90% всех капиталовложений на срок более 10 лет и половину – более 5 лет, но сам в руки денег не дает, а делает это через коммерческие банки, которые потом выколачивают кредиты назад. Они в лучшие годы, до девальвации, по размеру обогнали Мировой банк по кредиту.
Что касается НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы), во-первых, с 1 января 2019 года начинает действовать закон о наилучших действующих технологиях. Уже напечатали на эту тему массу справочников, создали офис, то есть, будет требование государства по всем технологиям не опускаться ниже существующего уровня. Это нацелено на энергоэффективность, которая обычно тянет всё остальное. И, в принципе, в ряде случае, если бы мы перевели основную массу технологий на наилучшие действующие, 20-30% процентов роста мы бы имели.
В остальном по НИОКРу всё понятно: 1% государственных расходов в ВВП – это то же самое, что и у корейцев, и у американцев, но у них еще есть 3-4% – от бизнеса, чего у нас нет. В 90-е годы компании перешли на покупку технологий, бурили на «Шлюмберже», в технологические компании перестали вкладывать. Теперь, когда наступили санкции, начинают что-то давать, и что-то начинают изобретать. Поэтому надо сказать спасибо за санкции: все возбудились, забегали. Санкции, собственно, ввели принудительную промышленную политику.
Конечно, какого-то скачка в росте ни с того ни с сего – не видать. Я немножко побаиваюсь объявленных президентом пяти миллионов домов в 2024 году, потому что, если будет там три-пять миллионов, а потом что? Завершающий год пятилетки? Вы помните, у нас как годы пятилетки были: «начинальник», «продолжальник», «определяльник», «решальник», «завершальник». Нужен скорее ровный уровень длинный в строительстве и нормальные дороги. Из Великого Новгорода в Ростов проехать напрямую невозможно, вдоль Волги проехать невозможно. Можно бесконечно строить. И это в каком-то смысле промышленная политика, или инфраструктурная политика.
Я полагаю, что надо пережить санкции и строить экономику. Нас будут ограничивать везде, где можно, и по экспорту, и по импорту технологий. Нам нужно в какой-то степени выстраивать политику таким образом, чтобы обеспечение нужд населения шло на базе тех технологий и тех доходов, которые у нас точно будут. А везде, где можно, прихватить еще и на пряник.
