Сергей Афонцев,
заведующий отделом экономической теории ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н.
– Я хотел бы пролить некий свет на тот контекст, в котором оказалась наша экономика, ее функционирование.
Так получилось, что мировая экономика в последние годы испытывает шок за шоком. Сначала у нас был коронавирусный шок, теперь санкционный. Еще в начале года мы могли констатировать, что после спада 2020 года у нас был хороший отскок, и это не то, что на биржевом языке называется «отскок дохлой кошки», когда показатель пада- ет, потом резко растет вверх, а потом снова еще сильнее падает. Ожидалось, что в 2022 году рост продолжится, причем очень уверенными темпами, более быстрый, чем это было до кризиса 2020 года. Международные экономические организации давали оптимистическую картинку. Мы в ИМЭМО тоже давали достаточно оптимистическую картинку, прогнозируя, что рост в текущем году составит больше 3%. Картинка резко поменялась, и сейчас мы четко видим, что и российская экономика, и мировая экономика стоят перед реальным риском стагфляции, причем в отличие от коллег, которые ожидают возвращения к росту уже в 2023 году, я применительно к российской экономике, честно говоря, более осторожен. Ситуация меняется каждый день — и каждый раз в худшую сторону.
Как нужно относиться к тому, что происходит, и, условно говоря, к санкционному контексту, в котором мы работаем? Вот для меня просто знаковое описание ситуации дал Брюно Ле Мэр, министр экономики и финансов Франции, в интервью Radio France 1 марта сего года, где совершенно четко сказал, что «мы намерены вести против России тотальную экономическую войну», что «мы целимся в сердце российской экономической и политической системы, в президента, в олигархов, но также по всей российской экономике, и население России будет платить свою цену». Брюно Ле Мэр также заявил, что он и его коллеги намерены довести дело до коллапса российской экономики.
Можно сколько угодно говорить, почему того или иного человека или тот или иной сектор поместили под огонь санкций, понимают ли они мотивы принятия внешнеполитических решений в России или не понимают. Цели их обозначены. И, по крайней мере до тех пор, пока продолжается острая фаза противостояния на Украине, эта их цель сохранится. Правда, Ле Мэр потом уточнил, что «война — это, наверное, не верный термин, поскольку мы нацелены на деэскалацию», но цену вот этим оговоркам все мы знаем. Идет полномасштабная экономическая война.
Чего от этой войны ждать? От этого можно ждать, по большому счету, только раскручивания. Пока острая фаза есть, это раскручивание вообще неизбежно. Скоро, в ближайшие месяц-два, скорее всего, будет принят очередной санкционный закон в США, который даст новый импульс к санкционному давлению, в том числе и экстерриториальному. Даже если острая фаза прекратится, то всё равно вряд ли ограничения будут сняты, по крайней мере, значительная их часть, а по мере обращения наших оппонентов к судебным механизмам и по мере невыполнения решений этих механизмов, скорее всего, санкции будут еще усиливаться. Помогать нам никто не будет, потому что все боятся, что санкции обратятся против них, а международные механизмы молчат — и будут молчать. Даже если всё будет на Украине совсем хорошо, санкционное давление будет продолжено, а может быть, будет усиливаться.
О риске для международных резервов много говорили. А вот исход международных компаний мало кто предвидел. Мы много говорили об этических основах деятельности современного бизнеса, о том, как это важно, о том, какую роль экономическая этика играет в работе современных западных компаний. Оказалось, что экономическая этика, какая бы она ни была, сработала против нас. Как было сказано в заявлении представителя финской компании Valio, «мы не видим этических предпосылок, моральных предпосылок для продолжения бизнеса в Российской Федерации». Есть санкции, нет санкций — они не видят моральных предпосылок, и с этим сделать ничего нельзя. Значит, угроза отключения от SWIFT, свертывание энергетического сотрудничества, причем форсированное, очень жесткое — это то, к чему невозможно было приготовиться, и это очень болезненно. Ну и наконец, полномасштабная атака на внешнеторговые связи, включая отзывы режима наибольшего благоприятствования, включая и экспортные ограничения, и импортные ограничения по широкому спектру товаров, которые часто не относятся вообще к технологиям двойного назначения, а являются просто гражданской продукцией среднетехнологического уровня.
Влияние на рынки было шоковое, но затухающее. Незатухающее только по газу — понятно почему, и понятно, откуда взялась идея перевести расчеты на рубли именно по газу — потому что шок не прошел. По остальным ключевым товарам пока что опыт такой, что сначала идет первичный шок, потом затухание. Почему происходит это затухание и как к этому относиться? Очень много полезного для понимания ситуации дает нам анализ торговой войны между США и Китаем. К счастью, не всё, что есть в международном опыте, плохо для нас. Для нас очень плохо, что американцы раскопали всё про Huawei и ZTE, потому что они сразу знали, куда бить, чтобы мы не получали микросхемы. Если бы это было до санкций против Китая, они бы разбирались, наверное, полгода, а то и больше. Сейчас они обрубили нам поставки точной микроэлектроники просто за неделю.
Но есть и что-то полезное, что мы можем сами использовать. Сколько было разговоров о том, что торговая война США и Китая обрушит мировую экономику, что все пострадают. Ничего подобного. Выяснилось, что очень быстро субституты по экспортным рынкам и по источникам импортных поставок были найдены и очень классно выиграли от этого всего те страны, которые в торговый конфликт не были вовлечены. Скорее всего, то же самое произойдет в нашем случае, только более затяжным образом, особенно по ключевым сырьевым товарам. Тем не менее мы говорим о том, что снижается взаимодействие тех, кто вовлечен в конфликт, очень здорово растет экспорт тех стран, которые в конфликт не вовлечены, причем растет по широкому спектру отраслей.
Судя по оценке того, какие регионы и страны по каким отраслям выиграли от американо-китайского конфликта, видно, что, несмотря на огромное количество отраслей, куда ни обрати взор — обязательно есть тот, кто будет поставлять товары, которые не поставляются от традиционного поставщика, и находятся те, кто покупает то, что не берет торговый оппонент. При этом количество стран, которые получили выгоду, значительно превышает количество третьих стран, которые от этого страдают. Плохая новость заключается в том, что из-за этого мало кто будет заинтересован в окончании этого конфликта. Никто, скорее всего, не будет поддерживать наши усилия по избавлению от этого бремени. Но хорошая новость в том, что будет кому продать и будет у кого купить. Вопрос — что продать и что купить.
Я остановлюсь только на двух сюжетах ввиду ограниченности времени.
Энергетика. Я еще в конце прошлого года говорил о том, что нужно готовиться к полномасштабной торговой войне с Европейским союзом начиная с 2024 года, когда они планировали ввести в действие трансграничный механизм углеродного налогообложения. Ясно, что это ставило всю российскую экономику под очень большой удар, и ответа у нас не было. Сейчас мы видим то же самое плюс форсированный отход от закупок российских энергоносителей, ну и плюс отсутствие времени на то, чтобы как-то подготовиться, приспособиться — идеальный шторм. Форсированный отказ от энергоносителей. Можно говорить о том, в каких объемах и как скоро этот отход будет сделан. Но то, что мы видим, говорит нам о решимости наших европейских оппонентов это сделать. Посмотрите на Польшу. Сколько можно было говорить, что без российского угля она не выживет, а она вот взяла и отказалась. Политическое решение. Меры по субституции российских энергоносителей настолько серьезны, что даже если вот сейчас всё идеально будет урегулировано, к прежнему объему сотрудничества мы не вернемся.
Ну и наконец, если мы придумываем какие-то схемы, которые должны уязвить наших оппонентов, нужно смотреть на то, что мы в результате получим. Что такое переход на оплату в рублях? С точки зрения валютного рынка это эквивалент стопроцентной продажи валютной выручки при эквивалентных объемах торговли. Но объемы торговли при переходе на рубль будут меньше, заведомо меньше, потому что для наших европейских оппонентов рубль — это токсичный актив. Если растут риски и издержки приобретения российского газа, ясно, что по крайней мере некоторые потребители будут искать альтернативные источники поставок, что они уже и успешно делают. То есть мало того, что мы не факт, что добьемся тех целей, которые мы в политической сфере ставим, с помощью этого шага, так мы еще и обрубим часть спроса на наш газ. По газу принято решение. По всему остальному надо очень серьезно думать и начинать, может быть, действия не с оппонентов, а с друзей. Китайцы уже давно говорили, что готовы покупать наше сырье. Они, правда, хотят платить в юанях, а не в рублях, но, по крайней мере, они готовы отказываться от доллара и евро в торговле, а вот другие потребители не готовы.
Объем нефти и газа в структуре российского экспорта огромен. В прошлом году — почти половина. Любые резкие движения в этой сфере крайне болезненны для российского экспорта. Если мы посмотрим, к чему мы придем в первом и втором кварталах, очень интересна будет цифра реальной выручки. Если смотреть на то, сколько поступило валюты от этих трех позиций в первом квартале 2021 года (это первый квартал, это еще только оживление после коронавируса), это большая цифра. Получим ли мы столько по первому кварталу этого года, сколько будет во втором и, самое главное, в третьем — это будет ключевой показатель того, сможем ли мы здесь что-то противопоставить вот этому энергетическому давлению по снижению спроса. Потому что, если снижение будет очень резким, ресурсный шок и шок для доходов бюджета будет достаточно сильным, и та самая несущая способность российской экономики в противостоянии внешнему давлению будет поставлена под вопрос.
Второй сюжет, который я хотел осветить, — это импортозамещение. Остались два слайда. Собственно, что такое разрыв цепочек добавленной стоимости? Это упрощение российской экономики. Любая автаркия — это упрощение. Все почему-то думают, что вот у нас разовьются какие-то отрасли. Как они могут развиться, если у нас даже наша политика импортозамещения никогда не предполагала автаркии? Все всегда предполагали комплектующие, импорт технологий. Если мы этого лишаемся, на импортозамещении и на дружественном импорте, достичь можно, к сожалению, малого. По точной микроэлектронике и по авиастроению ситуация катастрофическая. По пищевой промышленности — да, кормить есть чем, но не надо забывать, что значительная часть семенного материала у нас тоже импортная. У нас есть собственный семенной материал, только он гораздо менее урожайный. И так по всем позициям, которые мы можем заместить, — что в овощеводстве, что в зерновом хозяйстве.
Ну и выводы. Первое, что нам нужно, — срочно анализировать возможности дружественного импорта. Второе, что нам нужно, — минимизировать спад экспортной выручки, для того чтобы российская экономика могла хотя бы в краткосрочном плане выдержать тот страшный удар, который она сейчас получила.
По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.
