От Декларации-1990 к Конституции-2020. 30 лет сложного пути

12 июня 2020 года исполнилось 30 лет новой России, в этот день в 1990 году была принята Декларация о суверенитете Российской Советской Федеративной Республики. Однако многие историки, политологи и экономисты за точку «настоящего» отсчета берут события августа 2021 года. За три десятилетия Россия пережила много потрясений во всех сферах жизни — от социальной и культурной до экономической и политической. «Вольная экономика» спросила ведущих экономистов о том, как изменилось общество за эти годы, в чем причины провалов в экономике и что может лечь уже сегодня в основу «экономического чуда».

Николай Иванович Рыжков,

советский и российский государственный деятель. Первый заместитель министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР, первый заместитель председателя Госплана СССР в ранге министра СССР. Председатель Совета Министров СССР. Член КПСС. Депутат Верховного Совета СССР, дважды лауреат Государственной премии СССР. Герой Труда Российской Федерации. Член Комитета Совета Федерации ФС РФ по федеративному устройству, региональной политике, местному самоуправлению и делам Севера

— Почему, на Ваш взгляд, не удалось преобразовать народное хозяйство СССР, что погубило советскую экономику в конце 80-х? Вы отмечали, что в реформировании экономики следует придерживаться конвергенции, сочетания рыночных факторов и госрегулирования, — то, что делают Китай, Индия, Вьетнам. Как вы считаете, что может лечь в основу «экономического чуда» сегодня?

— Если говорить о советской экономике, то я бы не делал однозначных выводов по поводу того, что экономику не удалось преобразовать. Прежде всего, если помните, существовал военный коммунизм, после революции и Гражданской войны — НЭП 20-х годов, вторая и третья пятилетка. Советская экономика все время находила новые пути и методы в зависимости от тех задач, которые стояли перед страной.

Многие говорят о том, что плановое хозяйство всё погубило. Я считаю, что плановое хозяйство для страны в определенный период сделало очень большое дело, потому что индустриализация СССР, которая была произведена в 1930-е годы, без планового хозяйства была бы просто невозможна, на рыночных отношениях сделать ее было бы абсолютно нереально. А если бы ее не было, то не было бы и близко победы в Великой Отечественной войне. Ну и далее — восстановление экономики в послевоенный период. Все утверждали, что нам понадобится 50 лет, а мы справились за 5–7 лет.

Одним словом, плановая экономика сыграла весьма и весьма значительную
и важную роль в жизни нашего государства. Но затем, конечно, надо было учитывать изменяющуюся ситуацию не только в нашей стране, но и в мире, научно-техническую революцию, и надо было находить новые пути. Реформы Косыгина в 1960-х годах для многих, в том числе и для меня, работавшего в то время на одном из крупнейших в стране заводе «Уралмаш», были как глоток свежего воздуха, потому что хотя бы частично давали возможность предприятиям развиваться по своему усмотрению.
Конечно, это было не совсем то, что нужно для развития, однако все равно те реформы были большим шагом вперед.

Что же касается 80-х годов и того, что погубило нашу экономику, то я считаю, что надо было четко преследовать определенные цели. Мы все понимали — и те люди, которые были во главе государства, и я, будучи премьером в это время, — что нужны изменения в экономике, что плановая экономика, которая сделала очень много в свое время, себя исчерпала. Нужна была новая форма, в том числе с элементами рыночных экономик. Моя позиция как премьера, позиция моих ближайших соратников учитывала опыт Китая. В то время Китай набирал силы в реформировании своей экономики, мы тщательно изучали и немецкий послевоенный опыт (западногерманского экономиста и государственного деятеля Людвига Эрхарда). И наше мнение было такое: надо действительно вносить изменения в экономику, используя этот опыт. Была и такая позиция, в рамках которой предполагалось роль государства в экономике свести до минимума, а дальше рынок и деньги все отрегулируют сами в рамках американской теории Фридмана.

Одним словом, в 80-е годы рассматривалось много вариантов дальнейшего реформирования экономики, но время было во многом упущено, и экономика стала неуправляемой. Старая система была разрушена, республики и все остальные не слушали никого.

Я, конечно, через много лет все время думал и, с одной стороны, в какой-то степени был удовлетворен, что оказался прав по поводу того, в каком направлении все-таки стоит заниматься реформами. Но одновременно и страшно переживал, что та теория, которая победила, привела к 90-м годам, полному раздраю и кризисам.

Если же говорить о том, что сегодня может лечь в основу «экономического чуда», то я вспоминаю, что, когда занимался реформами, встречался с Ли Пеном, тогда премьером Государственного совета Китайской Народной Республики. И когда я ему рассказал о том, как вижу реформирование экономики, он согласился с тем, что это «примерно китайский путь». Как сейчас известно, китайская модель победила. В результате Китай стал второй страной по своему экономическому значению в мире.

Что сегодня надо делать? Я считаю, что путь реформирования китайской экономики, а по этому же пути пошли Индия, Вьетнам и другие страны, демонстрирующие сегодня очень неплохие темпы своего развития, надо обязательно взять на вооружение. Конечно, точно по такому шаблону делать нельзя, но многие элементы надо использовать. Одновременно необходимо учитывать тот отрицательный опыт, который мы приобрели за последние десятилетия. Это первое.

Второе: как можно жить в стране, где 85 субъектов, и только 15 из них могут себя обеспечивать, а остальные — дотационные? Нужно сделать так, чтобы регионы могли сами зарабатывать себе на хлеб, а этим вопросом у нас толком никто не занимается. Существует Министерство экономического развития Российской Федерации. Оно должно предметно заниматься каждым регионом, налаживать взаимодействие, находить возможности для того, чтобы экономика каждого из существующих регионов становилась самодостаточной, не дотационной.

К сожалению, долгожданный Федеральный закон «О стратегическом планировании в Российской Федерации» No 172-ФЗ, принятый в 2014 году, до сих пор остается нереализованным.

Вот пример моего мнения о развитии нынешних рыночных отношений.

Владимир Иванович Щербаков,

Заместитель премьер-министра СССР (1991), председатель Совета директоров группы компаний «Автотор», президент Международной академии менеджмента, вице-президент ВЭО России, доктор экономических наук, профессор

— Вы были фактически последним председателем Госплана СССР, первым
и единственным главой министерства экономики и прогнозирования Советского Союза, в которое вы преобразовали Госплан. Можно ли сказать, что эпоха Госплана ушла навсегда? Есть ли смысл сегодня обсудить воссоздание каких-то функций Госплана?

— Давайте посмотрим на эту ситуацию с разных сторон. Первый понятный вопрос, самый простой: нужно ли нам планирование как способ определения горизонтов
и целей, сроков развития, формирования ресурсов, промежуточных результатов оценки, скоординированности работы разных отраслей, предприятий? Любая цель ведь достигается не одним человеком или предприятием, мы все находимся в системе, и если она не дает тебе двигаться, ты никуда и не двинешься. Если же система вся двигается, то важно: ты в этой системе движешься быстрее остальных, медленнее? Все это требует переосмысления и, самое главное, изменения твоих взаимоотношений с окружающим миром.

Например, если ты развиваешься, то тебе нужны дополнительные ресурсы. Если ты резко повышаешь технологический уровень предприятия или продукции, тебе нужно другое оборудование и технологии, часто — другие материалы, нужно переобучить людей и так далее, и так далее.

Все это без планирования, если под ним понимать проработку всего пути, определение каких-то опорных точек, количества ресурсов на каждом этапе, ответственных за выполнение промежуточных задач, невозможно.

Поэтому планирование в той или иной форме во всех государственных органах, во всех хозяйствующих субъектах присутствует, никуда от этого не денешься.
Но дальше возникает вопрос: что государство должно планировать и кто в государстве, и какими методами, должен это осуществлять? В последние годы советской власти со стороны либеральной общественности заплевали Госплан и планирование, исходя из одного: Госплан осуществлял директивное планирование. То есть жестко расписывал: кто, когда и что должен сделать, и за это была ответственность, включая уголовную. Такой подход имел две стороны. Во-первых, если бы не было такой жесткости, мы бы не смогли обеспечить высокие темпы возрождения хозяйства после Гражданской войны и НЭПа.

На рыночных основах такие темпы невозможны и до сих пор. Во-вторых, обратная сторона: все, что не попадало в этот централизованный план, реализовать было крайне тяжело, даже если были фантастически интересные идеи.

Вспомним Сергея Павловича Королева, он ведь свой срок получил, осуществив
на средства министерства обороны (140 тысяч рублей) четыре неудачных пуска самостоятельно собранных ракет, изготовление которых не было в плане института, где он работал. И срок, соответственно, он получил за нанесение финансового ущерба Министерству обороны! Примерно то же самое было с Андреем Николаевичем Туполевым.

Это является подтверждением того, что даже такие фантастические идеи, как попытка создать ракету для военных, если их не было в плане, приводило к тому, что ты сядешь в тюрьму.

Второй вопрос: представьте себе состояние государства после Гражданской войны. Страна находилась в полном эмбарго, у нас ни с кем нет ни политических, ни экономических отношений. Развиваться стране не на что. Нам тогда повезло — разразился гигантский мировой кризис, так называемая Большая депрессия. И только она привела к тому, что нам согласились продать за золото технику, технологии и так далее. За счет этого те страны выплыли, но и мы получили основу для подъема экономики.

Это ведь тоже было планирование! И план ГОЭЛРО — как первый план, ведь там не только энергетика, там еще и дорожное строительство, и близость к инфраструктуре, разработкам полезных ископаемых. В этой обстановке центральный вопрос — вопрос обеспечения всех всеми товарами в натуре. Но не только произвести, но и развести товар по конечным адресатам. И в этой цепочке, если кто-то не выполнял вовремя свою задачу, свой план, он обрушивал цепочку и для всех остальных ее участников. Поэтому укрепление плановых заданий силой государства все время росло, приводя в том числе и к многочисленным перегибам, будем справедливы.

В итоге работать по плану стало просто удобнее. Все равно, по сути, никто не понимал: а как иначе-то может быть?

Когда мы сегодня говорим о воссоздании Госплана в той или иной ипостаси, мы должны понимать, что возврат к директивному планированию в целом в народном хозяйстве уже невозможен. Причина в том, что количество товаров, которые нужно регулировать плановым движением производства и распределения, уже настолько велико, что не поддается никакому планированию. Второе: потребности и желания людей стали настолько разнообразны, что удовлетворить их с помощью плановой экономики уже никак нельзя. Одно дело, когда 50 процентов людей в деревне мечтает, например, купить галоши, а совсем другое, когда сегодня в любом городе есть потребности в миллионе товаров: условно говоря, одной девушке нравится красная юбка, а другой — желтая.

Но есть сферы, где никакого другого варианта, кроме планирования, не существует. Например, военное производство. Как произвести ракету, если вы не поставили всем «по дороге» жесткие натуральные планы? Ты мне вези не деньги, а корпус, а ты — именно вот эту плату и не позже конкретной даты! Больше того, все это планирование в приблизительно похожем виде существует практически на каждом заводе например.

Еще один важный момент. У рынка есть масса положительных вещей, но и отрицательных хватает. Возьмите современный рынок углеводородов с сумасшедшими ценами. Казалось бы, нужно отреагировать по классической схеме — разрабатывать новые месторождения. Но ведь надо стратегически распланировать, куда потом девать добытое и на много лет вперед.

Формы планирования все время меняются, и нельзя говорить, что одни совсем уходят, а другие, абсолютно новые, появляются. В этом смысле сегодняшнее министерство экономического развития в моем понимании, к сожалению, очень сильно потеряло весь пульс развития экономики. Все перешло в Минфин, и стимулов для развития экономики сегодня нет. Вы говорите, например, что нужно нам производить новую технику и все, кто ее будет производить, получит вознаграждение.

И совершенно другой вопрос, когда говорится о том, что стране вот эта техника нужна, несите планы — мы выберем несколько человек или заводов, а остальным пока не повезло.

Это не метод развития экономики, это бухгалтерский метод. Первые методы пытаются сегодня возродить в виде национальных программ, но там задекларированы только цели, изредка — финансовые ресурсы, про которые непонятно, ни как они сформированы, ни достаточно ли их? Стратегия есть, а тактики внутри нет.

И это как раз очень большие дефекты планирования сегодня. Мы должны рассматривать развитие в целом, а сегодня зачастую рассматриваем только бюджет развития, а это совершенно разные вещи. Бюджет развития ведь натурального развития может и не дать. Например, весь металл у нас подорожал, и бюджет строительства резко вырастет. Мы разве получим больше домов?

В деньгах все вырастет, а в натуре — ничего. Это обратная сторона нашего планирования «только через деньги». В советское время был перегиб, когда деньги были вторичны, первична была натура, продукт. А планирование в деньгах, сегодня выясняется, во многих отношениях еще хуже! Сегодня, наоборот, заводу могут сказать, чтобы он произвел стали на столько-то миллиардов рублей, а вот сколько это тонн, тот, кому нужна будет эта сталь, и сам не знает.

Надо искать баланс между этими сторонами. То, что невозможно обойтись без планирования, — да, невозможно. А вот надо ли его возвращать именно в том виде, в каком существовал и руководил этим процессом Госплан, не стоит. Хотя как метод работы Госплан точно должен быть возрожден, но только не в директивном смысле, а в смысле целевых показателей, к достижению которых предприятия должны двигаться при определенном и понятном стимулировании.

Руслан Гринберг,

научный руководитель Института экономики РАН, вице-президент ВЭО России, доктор экономических наук, член-корреспондент РАН

— Вы не раз отмечали, что российская экономика в течение последних 30 лет приговорена к периодическим кризисам и провалам. В чем глубинные причины? Что блокирует рост конкурентоспособности российской экономики в отношении как производственного потенциала, так и качества формируемых рыночных стимулов и институтов?

— Это самый главный вопрос всех времен и народов. Был такой писатель Иоганн Вольфганг Гёте, он написал «Фауста», в котором есть такая фраза: свободен первый шаг, но мы рабы второго.

Историческое невезение всего социалистического лагеря заключалось в том, что в тот момент, когда Михаил Горбачев начал проводить реформы, в мире дух времени был таков, что надо было прославлять свободный рынок. А прославляя свободный рынок, вы становитесь творцом конца истории. Как говорил Фукуяма, либеральная экономика, гражданское общество и демократия, всё, больше ничего не будет — от Замбии до Норвегии будет одно и то же счастье.

Это получилось. Российские реформаторы стали жертвой этой доктрины. И получилось, что всю плановую и планово-директивную экономику бросили «за ночь» в суровые воды рынка. Еще и любовь с Западом, которая, казалось, никогда не будет иметь конца, привела к тому, что мы поверили их словам о том, что то, что у каждого хорошо получается, то и надо продавать. А то, что нужно нам, нам завезут другие, у которых что-то другое хорошо получается.

У вас хорошо идет пенька, нефть, газ, вот и давайте продавать это, а всё остальное от нас получите, от компьютеров до колбасы.

Стоит сказать, что наша экономика была очень неплохой, была великолепная продукция, но у нас не было рынка, нам надо было научиться продавать.

Возьмем, например, самолеты, это практически символ реформ, в результате которых состоялась примитивизация экономики. Из-за того, что у нашего авиапарка, у двигателей, был достаточно большой расход топлива, нашу страну в итоге заполонила продукция Airbus и Boeing, которые были экономичнее. Все можно было бы исправить, но — нет.

Это, конечно, самый большой грех реформ, то, что мы выбрали этот шаг, а дальше все пошло само по себе. И в результате сегодня мы наблюдаем экономику, которая никак не может перестать быть топливно-сырьевой. Но сегодня, допустим, цены на газ и нефть растут, рубль укрепляется, однако это все очень ненадолго. И это полностью обесценивает прогнозы, потому что и так ясно, что «зеленый» поворот все равно состоится и нам все равно придется отказываться от углеводородного топлива и сырья.

И нет никакой другой альтернативы! Даже если мы не откажемся, всё это все равно будет никому не нужно. Да, конечно, за границей преувеличили свои возможности, предполагая, что «зеленый» переход состоится быстрее, но он все равно неизбежен.

И здесь возникает еще одна проблема. Рынок для своей продукции очень легко потерять и очень сложно «добыть» обратно, так как никто не заинтересован в том, чтобы отдать свою часть экспорта готовых изделий в пользу России.

Конечно, много и хорошего произошло. Я считаю, что самое большое достижение, о котором люди забывают, состоит в том, что раньше у населения были деньги, но купить на них было нечего. Сейчас наоборот: всё есть, но денег нет, и это состояние намного лучше для человека.

Абел Аганбегян,

академик РАН, доктор экономических наук, профессор

— За 30 лет, которые прошли с развала Союза, российский ВВП увеличился на 15% (2019 г. в процентах к 1990 г.). Для сравнения, за эти годы экономика Евросоюза и США увеличилась более чем вдвое, а развивающихся стран во главе с Китаем — в 7 раз. В 1980-е же годы РСФСР в составе СССР (а это 60 процентов ВВП всего Союза) по размеру ВВП уступал только США, опережая Японию. В чем причины такого топтания на месте? Какие наши самые яркие достижения и упущения за этот период?

— Первая внешняя причина — десятилетний трансформационный кризис, когда наш валовый продукт снизился в 1,8 раза, промышленность — в 2,2 раза, инвестиции почти в 5 раз, а реальные доходы населения — в 1,9 раза, как и сельское хозяйство. Возникла рекордная безработица — 13 процентов, или 9,6 миллиона человек. И самый плохой показатель: вместо естественного прироста населения мы перешли к депопуляции — смертность превысила рождаемость в худшие годы почти на 1 миллион человек в год.

Это был самый крупный, тяжелый и глубокий в мире кризис в мирное время, который был глубже Великой депрессии в США по социально-экономическим показателям. При этом Россия набрала еще и рекордный долг — 158 миллиардов долларов, превышающий в те годы наш объем ВВП.

Нижняя точка этого кризиса по экономическим показателям была пройдена в 1998 году, а самые низкие показатели реальных доходов населения были достигнуты в 1999 году.

В следующие десять лет, до 2008 года, во время стремительного восстановительного роста, мы немного превзошли уровень 1990 года. ВВП с 1998 по 2008 год вырос на 90 процентов и превысил снижение в 1,8 раза. Промышленность выросла, правда всего на 80 процентов, в то время как упала в 2,2 раза. Сельское хозяйство тоже не восстановилось, упав в 1,9 раза, а выросло только на 50 процентов. Инвестиции тоже не восстановились, увеличившись за этот период в 2,8 раза, а упав, напомню, в 5 раз. Реальные доходы смогли вырасти, увеличившись в 2,3 раза против падения в 1,9 раза.

Далее Россия, как и другие страны мира, испытала кризис 2008–2009 годов, который у нас был самым глубоким среди 20 стран мира, представленных на мировом саммите. У нас больше всех сократился ВВП: на 7,8 процента в сравнении с 3,5 процента у развитых стран мира и снижением прироста до 2 процентов ежегодно — у развивающихся. При этом внешний товарооборот сократился на 40 процентов при среднем снижении в мире на 20 процентов, больше всех упал объем фондового рынка — в 5 раз, а в других странах — в 2–2,5 раза. Поступления в федеральный бюджет за счет внутренних источников тоже снизились на рекордную величину — в 1,7 раза.

Стоит сказать, в основном за полтора-два года восстановили докризисный уровень, достигнув 4-процентного ежегодного увеличения ВВП в 2010–2012 годах — примерно на уровне мирового развития. Причем вдвое превышая темпы роста развитых стран. Премьер-министром тогда был Владимир Путин, была составлена эффективная антикризисная программа.

В эти годы сложились благоприятные условия для дальнейшего подъема нашей экономики и социальной сферы. И был составлен план действий до 2020 года, представленный в указах президента Владимира Путина от 7 мая 2012 года. Но
с 1-го квартала 2013 года неожиданно мы оказались в стагнации. Рост ВВП сократился до 1,7 процента в 2013 году и до 0,6 процента в 2014 году. А после присоединения Крыма, последующих санкций и снижения цен на нефть в 2015 году страна оказалась в рецессии со снижением ВВП в размере 2,5 процента. С 2014 года стали сокращаться инвестиции, реальные доходы и экспорт.

По нашему мнению, стагнация возникла из-за сокращения на 30 процентов за 2013– 2015 годы инвестиций в основной капитал по государственной линии (по линии бюджета крупных корпораций, подчиненных государству и за счет инвесткредита госбанков). И несмотря на 10-процентный рост частных инвестиций, их общий размер снизился на 11 процентов. К тому же в это время из-за последствий предшествующего кризиса стал уменьшаться ввод в действие основных фондов и нарастал серьезный отток капитала из России. В результате у нас была 7-летняя стагнация с 2013-го по 1-й квартал 2020 года. А со второго квартала начался новый кризис, вызванный пандемией коронавируса и снижением нефтегазовых цен примерно в полтора раза.

За годы стагнации валовые накопления в основной капитал сократились на 5–6 процентов, а реальные доходы и потребление населения — на 8–10 процентов. Как и объем розничного товарооборота. Возникли негативные тренды в социально-экономическом развитии, которые усугубляют вновь возникший кризис 2020– 2022 годов.

Почему так произошло? Потому что мы не сумели создать в ходе нашей 30-летней истории механизм социально-экономического роста. Проведя либерализацию цен и частичную приватизацию, мы не сумели создать развитый рынок капитала и конкурентную среду — двигатель рыночной экономики, так как остановились на пути к переходу к цивилизованному рынку на полпути. К тому же с 2003 года в стране идет процесс огосударствления, и доля частной собственности вдвое снизилась.

С другой стороны, в отличие от многих других рыночных стран, мы не используем наш богатый опыт планирования, приспособив его к рыночной экономике, который мог бы являться дополнительным фактором социально-экономического роста.

Чтобы его восстановить, нужно обеспечить форсированный рост инвестиций, во-первых, в основной капитал, это главный фактор роста реальной экономики, а во-вторых, в человеческий капитал. Ведь доля инвестиций в основной капитал в ВВП России составляет всего 17 процентов, а сферы экономики знаний — главной составной части человеческого капитала — 14 процентов. И это не обеспечивает даже простого воспроизводства. Поэтому нужен форсированный рост вложений в основной и человеческий капитал, чтобы как минимум их доля в ВВП увеличилась до 20–25 процентов. И только это обеспечит переход к социально-экономическому развитию. Чтобы сделать это развитие устойчивым, ежегодно увеличивая ВВП по 3–4 процента, эти доли должны составить 25 и более процентов. Этого можно добиться в ближайшие 3–5 лет, если ежегодно увеличивать указанные вложения по 10–15 процентов. Для чего нужно ежегодно изыскивать дополнительное финансирование в размере 5 и более триллионов рублей.

Доля экономики знаний (НИОКР, образование, информационно-коммуникационные технологии, биотехнологии, здравоохранение) в ВВП — 14 процентов. В Китае, например, 22 процента, в Европе — 30 про- центов, в США — 40 процентов.

Мы не создали механизм рынка капитала. Инвестиции возникают на фондовом рынке, который у нас очень маленький и спекулятивный, на нем короткие деньги. У нас банковская система — худшая в мире среди крупных стран, потому что не занимается социально-экономическим ростом. Доля инвестиционного кредита в основной капитал у нас 8 процентов, в развитых странах — 30–50, в развивающихся, включая Китай, от 20 до 30 процентов.

Да, мы добились ряда результатов с точки зрения рыночных преобразований — либерализировали цены, создали новую банковскую систему, бюджетные правила, приняли новый пенсионный закон, налоговый кодекс. Но у нас огромная доля государственных предприятий или предприятий с большой долей государства в экономике. По данным Всемирного банка, предприятия и организации, подчиненные государству, создают в России 71 процент ВВП, а частный сектор — менее 30 процентов. При этом доля активов в банковской системе, подчиненной государству, достигла 74 процентов. Поэтому и нет источника экономического роста.

Что надо делать, совершенно ясно! Нужно переходить, как было сказано выше, к форсированным инвестициям в основной и человеческий капитал. Самое важное, чтобы эти инвестиции и качество знаний использовались на технологический прорыв, это первое и главное условие. Нужно инвестировать более крупные средства в жилищное строительство и в экспортные отрасли — дополнительные драйверы социально-экономического развития. Крайне важно заинтересовать бизнес вкладывать средства в экономику своей страны, а не отправлять деньги в офшор, где, по данным «Бостон Консалтинг Групп», скопилось 400 миллиардов долларов средств российских предприятий и организаций. Следовало бы, чтобы заинтересовать бизнес, освободить от налога ту часть прибыли, которая идет на инвестиции и сократить в 1,5–2 раза сроки амортизации, что увеличит фонд амортизации — источник инвестиций. Также важно предоставить налоговые каникулы в период технологического перевооружения предприятий и создания новых мощностей высокотехнологических производств.

Ключевой вопрос — где взять деньги? Первый и главный денежный мешок — это банковские активы, банковскую систему надо переориентировать и поставить перед ней задачу обеспечения социально-экономического роста. Следующая задача — использовать хотя бы половину накопленных золотовалютных резервов, превысивших 620 миллиардов долларов, для целей экономического роста — в основном на возвратной основе с помощью возвратных кредитов.

Михаил Горшков,

директор Федерального научно-исследовательского социологического центра РАН, академик РАН, член Президиума ВЭО России, доктор философских наук

— Если анализировать 30-летний период постсоветских трансформаций с точки зрения социологии, как в целом изменилось пореформенное российское общество? Как трансформировалась субъективная оценка благополучия россиян, динамика социального самочувствия и динамика оценок россиянами ситуации в стране и перспектив ее развития?

— К важнейшим изменениям относятся, прежде всего, результаты радикальной трансформации социальной структуры. Поскольку после затяжного экономического кризиса 2014–2016 годов продолжает оставаться острой проблемой низкий уровень реальных доходов населения, то анализ доходной стратификации российского общества можно определить как основной при выстраивании социальной структуры современной России.

Таковым он, скорее всего, будет являться и в последующие годы. Во-первых, доходная стратификация позволяет объективнее понять, на какие слои населения кризисные экономические ситуации воздействуют в первую очередь, кто и в какой помощи со стороны государства нуждается в приоритетном порядке. Во-вторых, она имеет принципиальное значение для разработки адекватных целей социальной политики, а в частности, определения подвижных границ как потенциально и реально уязвимых групп, так и средне- и высокообеспеченных слоев населения. И, в-третьих, — оно же и главное — это важно для понимания, сложилась ли в России после почти 30 лет кардинальных преобразований устойчивая модель доходной стратификации, и как она соотносится с подобными моделями в других странах.

Современная модель доходной стратификации позволяет утверждать, что российское общество выглядит в настоящее время как «общество среднедоходных слоев». Население страны (без учета верхних 2% богатых россиян, не попадающих в выборки массовых опросов) делится на три группы. Первая, объединяющая россиян с разной глубиной бедности, составляла на осень 2018 года чуть более четверти населения, попадающего в выборки массовых обследований. Вторая (собственно медианная группа) является наиболее массовой и составляет более 40% наших сограждан. Представители данной группы выражают усредненный стандарт жизни российского общества. Третья группа охватывает около 30% россиян. Это представители относительно благополучных слоев, чьи доходы заметно выше страновой медианы распределения доходов.

Изучение доходной стратификации российского общества позволяет получить картину объективного благополучия/ неблагополучия разных слоев населения. Однако в последние годы в отечественной среде обществоведов, в том числе экономистов, все чаще речь заходит о важности и необходимости оценки качества жизни через измерение субъективного благополучия населения.

Данные ИС ФНИСЦ РАН показывают, что более 70% населения относят к достижениям «путинского» периода насыщение рынка товарами и услугами, свободу передвижения; от 60 до 70% — укрепление частной собственности, открывшиеся возможности для карьеры и развития, расширение доступа к высшему образованию. Более половины считают приобретениями этого периода новые рабочие места, рост благосостояния, появление среднего класса и в целом более интересную жизнь. В то же время существенная доля россиян высказывает в отношении ряда этих аспектов пессимистические оценки, отмечая, что достижения за всю четверть века реформ были несущественными. При этом именно социально-экономические проблемы, так или иначе связанные с благосостоянием россиян, устойчиво лидируют среди всех источников их тревожности.

Доля субъективно благополучного населения в современной России невелика — она объединяет менее четверти россиян (24%), в то время как доля субъективно неблагополучных охватывает 35% населения, а доля занимающих промежуточное положение составляет 41%. В целом же можно констатировать: субъективное благополучие наших сограждан отражается в высоких оценках удовлетворенности всеми аспектами своей жизни, в то время как субъективное неблагополучие —
в ярко выраженной неудовлетворенности своим материальным положением и возможностями для отдыха и отпуска, а также нейтральными средними оценками других аспектов повседневной жизни. Что же касается динамики социального самочувствия, то за годы трансформационных изменений неоднократно отмечалось ухудшение социально-психологического состояния россиян, которое, однако, не переросло в затяжную психоэмоциональную депрессию. В психологической устойчивости российского общества убеждают и сравнительно низкие за рассматриваемый период показатели крайних форм возможных массовых психоэмоциональных проявлений — раздраженности, озлобленности и агрессии (на уровне 9–11%). Таким образом, кризис 2014–2016 гг. и дальнейшая экономическая стагнация хотя и наложили свой отпечаток на повседневные самоощущения россиян, но показали, что россияне не склонны вдаваться в панику, им не характерны резкие и тем более затяжные депрессивные перепады социальных настроений.

Наибольшая доля однозначно счастливых людей (29%) наблюдается среди молодежи в возрасте 18–30 лет, то есть среди тех, кто заведомо более оптимистичен. В то же время уже в следующей возрастной категории (31–40 лет) доля счастливых существенно сокращается (до 20%), а к пожилому возрасту и вовсе падает до 15%. Поселенческий срез демонстрирует, что чем дальше от столиц, тем ощущение счастья выражено сильнее. Наконец, самыми счастливыми себя ощущает высокодоходная часть населения (42%, в то время как среди тех, кто оценил свое материальное положение как «плохое», таковых только 7%). Таким образом, в современной России материальный достаток все больше становится тем универсальным мерилом, которое определяет не только жизнь россиян, но и рефлексию по отношению к ней.

Теперь о динамике оценок ситуации в стране. Многолетний социологический мониторинг Института социологии ФНИСЦ РАН выявил еще одну характерную особенность современного массового сознания — существенную дифференциацию оценок респондентами ситуации в разных территориальных единицах (страна, регион, муниципальное образование). Было замечено, что непосредственная среда обитания человека воспринимается им в существенно более благоприятном свете, чем все то, что находится за ее пределами. Так, если на уровне России в целом менее трети россиян оценивали ситуацию как «нормальную, спокойную», то в своем регионе — уже 46%, а в непосредственном месте своего проживания (городе, поселке, селе) — 52%! Это свидетельство того, что личный опыт восприятия действительности менее критичен, чем опыт, почерпнутый из информации федеральных, прежде всего электронных, СМИ (именно они в значительной степени формируют представления об общероссийских событиях).

Сравнение оценок изменений, которые уже произошли в стране, с ожиданиями на будущее дает основание полагать: население современной России ориентировано скорее на будущее, чем на прошлое.

Кристиан Мегрелис,

вице-президент Международного Союза экономистов, президент — генеральный директор фирмы «Экза Интернасьональ»

— Как изменились условия ведения бизнеса в России за последние 30 лет и как изменилась роль России в мире за 30 лет?

– За 30 лет западные фирмы начали чувствовать себя как дома после длившихся десятилетия переговоров с московскими госслужащими из центров закупок при Министерстве международных экономических отношений. В годы СССР западные инженеры по продажам редко бывали на предприятиях своих клиентов, мало знали о советской промышленности. Разговаривая с ними, я был поражен, обнаружив, что они иногда даже не знают, где используют их оборудование. Посещая заводы, я обнаружил огромные никогда не вскрываемые ящики с дорогостоящим оборудованием, которые ждут сборки долгие годы. Это был триумф касты государственных служащих, жестко контролировавших советскую промышленность.

С другой стороны, продавать оборудование в СССР было относительно проще, чем в западных странах, где была жесткая конкуренции и обязательства послепродажного обслуживания.

Первым важным шагом стала приватизация заводов в 90-х годах. Однако новые владельцы не имели представления о закупках, финансировании, контрактах, и прошло несколько лет, прежде чем они вошли в курс дела. В то же время банки не знали ничего об инвестиционном финансировании, и им потребовались годы, чтобы научиться оценивать фирму и понимать технико-экономическое обоснование, не говоря уже о финансовых методах инвестирования.

Я живо помню те времена, период между 1992 и 2005 годами, когда недавно приватизированные фирмы полагались на нас в организации финансирования инвестиций от иностранных банков. С 2000 года положение улучшилось, поскольку иностранные банки начали открывать филиалы в России. Западные инженеры увидели огромную промышленность, возведенную в эпоху Брежнева. Заводы, которые десятилетия не обслуживали, нуждались в ремонте, что стало основным видом деятельности западных инженерных фирм.

Одновременно для иностранных крупных компаний открылся сектор ископаемых ресурсов, привлеченных прогнозируемыми запасами. Большие деньги пошли в нефтегазовую промышленность и отрасли переработки и сбыта.

Преобразование государственной аграрной отрасли в частные фермерские хозяйства было очень сложной задачей. Инвестиции в сельское хозяйство были очень ограниченными и недостаточными для сбалансированного импорта продовольственных товаров.

Чудо произошло в сфере услуг благодаря огромным инвестициям иностранных дистрибьюторских фирм, желающих выйти на российский рынок. Дистрибьюция была полностью изобретена западноевропейскими группами, такими как Auchan и Carrefour. То же самое и с банковским сектором.

Основной проблемой России всегда были иностранные инвестиции в отрасли. По ряду причин главную роль играл скептицизм западных правительств в отношении риска возрождения коммунизма в России. Сомнения постепенно исчезли, но к тому времени самые важные проблемы были решены внутри России. Это означает, что иностранные инвестиции в промышленность были очень ограниченными, и сектор явно намного ниже азиатского и европейского уровней с точки зрения цен на технологии и качества.

Сегодня ситуация осложняется Covid- 19. Россия и планета находятся в ситуации неопределенности. Мы видим, что Россия способна конвертировать сырье
в деньги, наблюдаем позитивные тенденции в сельском хозяйстве, в то же время страна не может повысить уровень своей промышленности. Мы рекомендуем сделать модернизацию промышленности одним из приоритетных направлений экономической политики. При наличии здорового государственного сектора и умеренных заимствований у государства есть все возможности для усиления своей роли совместных предприятий между иностранными высокотехнологичными компаниями и российскими промышленниками.

Подводя итог, можно сказать, что условия для ведения бизнеса в России сейчас хорошие, с полным доступом к финансам, разрешениям на землю и зеленым светом администрации. Крупные дистрибьюторские компании с десятками торговых центров гипермаркетов не жалуются. Крупнейшие нефтегазовые компании работают в обычном режиме. Санкции мешают новым инвестициям, но рассматриваются как эпизод из истории долгосрочных инвестиций. Как всегда, бизнес с Россией по-прежнему тесно связан с политикой.

Во время президентства Бориса Ельцина и процесса приватизации появилась надежда на то, что Россия в конце концов станет демократической нацией с рыночной экономикой. Наплыв «олигархов» и то, как быстро они начали переводить состояния в западные банки, серьезно озадачили западные элиты, оказали негативное влияние на общественное мнение. К счастью, реакция руководства России и российского правосудия была хорошо встречена.

Деловое мнение всегда опережает общественное. Бизнесмены подтолкнули свои правительства к более тесному сотрудничеству с Россией, и это работало какое-то время, до украинского конфликта, когда все поддерживали Украину против России. Германия была инициатором возобновления диалога с Россией, но не последовала за остальной Европой. Беспорядок на Ближнем Востоке еще больше усложнил ситуацию.

Сегодня Россия с множеством ответных эмбарго является приоритетом не для Европы, а для Германии. Новая холодная война между США и Китаем может все изменить. Будучи единственной евразийской страной и знакомой с китайскими политическими движениями, Россия является лучшим сторонником более спокойных отношений между американским лагерем и Китаем. Миру нужна Россия, чтобы сгладить взаимные угрозы между Китаем и США, которые могут привести к мировой драме. Как и когда — эти решения находятся в руках лидеров, но все они знают, что их народ голосует за мир и сотрудничество. Роль России имеет решающее значение в сегодняшнем контексте, когда огромные геополитические силы действуют и ставят под угрозу само будущее человечества.

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь