Выступления на МАЭФ-2023
Мы живем в непростое время: растет геополитическая напряженность, происходят глубокие сдвиги в общественном сознании, технологиях. Мир вступает в новую фазу неопределенности, происходит структурная перестройка экономических, социальных и политических институтов, меняется их роль и нарративы. Россия находится в центре этих процессов, и это не преувеличение. Чтобы занять свое место в новом мире, стране нужны новые решения с учетом тех тектонических сдвигов, которые происходят на наших глазах. Эти новые решения должны иметь глубокую научную основу, базироваться на знании фундаментальных закономерностей развития.
Участники:
Сергей Дмитриевич Бодрунов,
сопредседатель МАЭФ, президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, член-корреспондент РАН
Александр Александрович Широв,
директор ИНП РАН, член Президиума ВЭО России, член президиума Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН
Андрей Николаевич Клепач, член Правления ВЭО России, член президиума Международного Союза экономистов, главный экономист корпорации ВЭБ.РФ
Игорь Анатольевич Ермаков,
директора департамента стратегического управления госкорпорации «Росатом»
Степан Николаевич Калмыков,
вице-президент Российской академии наук, научный руководитель химического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, академик РАН
Антон Львович Максимов,
директор Института нефтехимического синтеза им. А.В. Топчиева РАН, член-корреспондент РАН
Борис Николаевич Порфирьев,
научный руководитель ИНП РАН, сопредседатель программного комитета МАЭФ, вице-президент ВЭО России, академик РАН
Андрей Дмитриевич Каприн,
генеральный директор Национального медицинского исследовательского центра радиологии Минздрава, директор Московского научно-исследовательского онкологического института имени П.А. Герцена, главный онколог Минздрава, академик РАН
Сергей Герасимович Митин,
первый заместитель председателя Комитета Совета Федерации ФС РФ по аграрно-опродовольственной политике и природопользованию, вице-президент ВЭО России, д.э.н., профессор
Олег Николаевич Смолин,
первый заместитель председателя Комитета Госдумы по науке и высшему образованию, член Президиума ВЭО России, член Президиума Международного Союза экономистов, д.ф.н., академик Российской академии образования
Обеспечение технологического прорыва — наша стратегическая экономическая задача номер один
Бодрунов: Переход к новому уровню технологий индустриального комплекса России должен стать принципом, стержнем нашей новой модели экономического развития. При этом механизмы развития таких технологий и институтов базируются на достижении нового качества материального производства. Это качество производства заключается, во-первых, в переходе к его новому типу, знаниеемкому, то есть к производству, в котором главным ресурсом, определяющим его потенциал, является не сырье, не машины при всей их важности, а знание, воплощенное во всех его компонентах, материалах, организации и структуре производственного процесса, в труде и, безусловно, в новых технологиях, позволяющих максимально рационально, экологично, с сохранением национального природного богатства и среды обитания эффективно создавать и имплементировать в экономику любые передовые формы и методы производства.
Знаниеемкое производство должно базироваться на конвергенции наук, но это достижимо лишь на базе перехода к доминированию в экономике технологий перспективного техуклада и новой технологической парадигмы, включая природоподобные и зеленые решения. Знания для умного производства «добываются» в первую очередь в таких сферах, как наука и образование, причем в их единстве, что важно. Отсюда объективная необходимость приоритетного развития этих сфер в рамках интеграции науки, производства и образования. Хотелось бы надеяться, и шансы на это, в общем-то, просматриваются, что наметившийся отказ от Болонской системы подготовки специалистов для промышленности, фактически разрывавший эту связку, окажет на данный процесс позитивное влияние. Таковы параметры задачи комплексного развития знаниеемкого производства.
Еще одна задача — формирование системы социально-экономических отношений, стимулирующих и обеспечивающих приоритетное развитие вот этого высокотехнологичного производства, ориентированное на культурно-нравственное развитие в рамках устойчивой суверенной национальной системы. База для ее решения у нас в стране постепенно наращивается. Приняты соответствующие поправки в Конституцию, определяющие новые социальные приоритеты. Очевиден наметившийся позитивный тренд в вопросе повышения роли и ответственности государственных и общественных институтов, отвечающих за решение социальных проблем, и т.д. Многие черты таких отношений направлены на реформирование социального облика нашего государства.
Самая сложная проблема возникает тогда, когда мы переходим к анализу средств достижения стратегической цели, способов решения вытекающих из нее задач. Главными из них, на наш взгляд, являются активная промышленная политика и стратегическое планирование.
На Московском академическом экономическом форуме мы по традиции уделяем большое внимание фундаментальным проблемам, исследуем соответствующие направления и тенденции, которые имеют принципиальное значение для понимания кратко-, средне- и долгосрочных перспектив развития нашей экономики. Если мы хотим войти в ядро нового мирохозяйственного уклада, переход к которому стремительно ускорился в связи с обострением геополитической ситуации, нам нужны уникальные конкурентные преимущества на каждом из этих горизонтов технологии в медицине, экологии, энергетике, сельском хозяйстве, промышленности, безопасности и других областях. Обнадеживает, что в стране начато активное формирование необходимого для этого правового инструментария.
В апреле этого года правительство определило 13 приоритетных направлений по обеспечению технологического суверенитета. Не буду их перечислять, но отмечу, на что они направлены: на восстановление не только утраченных компетенций, но и целых отраслей в кратчайшие сроки, обеспечив решение амбициозной в текущих реалиях задачи достижения технологического суверенитета. Возможно, что-то можно добавить или покритиковать, но в целом тренд ясен и поддерживаем.
Очень важным инструментом в этом может стать разработанная с участием Российской академии наук и принятая на днях правительством новая Концепция технологического развития России до 2030 года, в которой предусматривается принципиально обеспечивающий ее исполнение блок решений. К примеру, запуск индустриальных мегапроектов, которые станут неким страновым хребтом нового индустриального комплекса России. Вокруг них, если можно так выразиться, предполагается сформировать сотни проектов НИОКР и ОКР с ежегодным триллионным и более финансированием и вовлечением, с применением уже имеющегося инструментария поддержки семейств средних и малых промструктур. Фактически речь идет о реализации идеи целенаправленного техногенеза, о чем в свое время писал академик Ферсман, и формировании техноценозов, причем в сферах нового уклада. Вот пример создания институциональной и одновременно глубоко фундированной научной идеи — основы столь необходимого технологического рывка, конечно, с определенной при практической реализации донастройкой многих нюансов с учетом текущих реалий.
Теперь пару слов о планировании. Развитие системного стратегического планирования в современных условиях представляется более сложной задачей. Понимая под этим не просто квазипрогноз, а систему конкретных задач развития и средств их достижения, необходимо признать, что такой целостной системы планирования в России пока нет. Да, у нас развивается деятельность по финансированию, что, конечно, очень хорошо. И нужно отдать должное коллегам, которые этим успешно заняты, в первую очередь Институту народнохозяйственного прогнозирования Российской академии наук. Но здесь у нас есть и совокупность национальных проектов, программ развития отраслей, регионов и т.п. После нескольких, я бы сказал, не слишком удачных попыток создана приличная система мониторинга реализации этих проектов и программ. Но сегодня этого все-таки недостаточно. Необходим общегосударственный системный подход, включающий первое — разработку и принятие предусмотренной законом Стратегии национального развития России в качестве основополагающего общего документа, определяющего долгосрочные цели ее развития, и второе — систему современных мер различного уровня, вплоть до создания органа координации, контроля, если угодно Госплана 2.0, на цифровой, технологической базе, или придания таких функций действующим органам государственного управления. К примеру, создание так называемых планово-рыночных структур путем реинжиниринга нынешних институтов и платформизации отраслей, используя специальные алгоритмы планирования на основе анализа больших данных любой такой структуры, ценообразования, износа оборудования, логистически-пространственной локации, графика оказания услуг, выпуска продукции, отгрузки и т.п. Упомянутая Концепция технологического развития тоже является элементом такой стратегии.
Сама жизнь, технологические возможности нового поколения не просто позволяют реализовать эффективный инструментарий планирования для повышения эффективности экономики, но, извините, скоро институт планирования подобным образом войдет в экономику явочным порядком. В то же время эти тенденции есть отклик экономики на увеличивающуюся, с одной стороны, хаотизацию, фрагментацию и блокализацию рынков, с другой — на растущие возможности интеллектуальных систем, позволяющие противостоять связанной с этим неопределенности. И обе тенденции, по сути, объективны, поскольку являются производными ускорения развития НТП и перехода к новому техукладу. Так что речь идет уже не о том, нужен ли нам институт планирования или нет, а о том, как обеспечить ему разумную реализацию. Тем не менее до сих пор, несмотря на требование закона о стратегическом планировании, базовый стратегический документ не создан.
При этом следует отметить, что учеными, экономистами, социологами, обществоведами на данный момент проделана большая работа, результаты которой могут и должны быть использованы при подготовке такого документа. Учеными проведен фундаментальный, многоаспектный, разносторонний анализ экономической ситуации в стране, определены важнейшие факторы глобальной мировой экономики, с которыми сталкивается наша экономика, глубоко исследованы различные аспекты проблемы социального развития, предложены новые стратегические концепты трансформации общества, реформирования экономических и социальных институтов. Наработан и мощный инструментарий для разработки стратегических решений. В частности, в ЦЭМИ под руководством академика Макарова разработана технология суперкомпьютерного моделирования экономических и социальных процессов.
Остро встает вопрос по государственной системе планирования, особенно сейчас, в условиях возросшей неопределенности экономики, которые не позволяют промышленным инвесторам активно вкладываться в сложно окупаемые индустриальные проекты. Опрос руководителей крупных и средних предприятий промышленности, проведенный государственным университетом управления по заказу Миннауки, показал, что в поддержку создания такой системы высказалось почти 80% респондентов опрошенных. Это требование экономики, реального сектора. при этом опрошены были представители из разных отраслей и разных секторов, от относительно небольших компаний до промышленных гигантов. Наши коллеги из реального сектора экономики говорят о различных современных вариантах реализации института государственного планирования, к примеру, о создании мощной государственной офсетно-контрактной системы с 10–15-летним горизонтом государственного заказа на продукцию, системы сквозного планирования связанных технологических цепочек в разных региональных, пространственных условиях развития страны и т.д.
Безусловно, рыночной экономике невозможно, да и не нужно пытаться вернуться к некоему подобию директивного планирования, как это было в СССР, но возможно и целесообразно на основе теории стратегирования, в рамках общегосударственной стратегии, обеспечить взаимоувязку в единой средне-, долгосрочной государственной программе развития целей, уточняющих их задач, средств и ресурсов, необходимых для их решения. В последнем случае речь должна идти не только о деньгах, а о всей совокупности ресурсов, о кадрах, институциональных условиях, правилах игры и т.п. И вот такой план должен быть увязан и с мерами по проведению активной промышленной политики, и с социальной и культурной политикой страны, и с политикой в сфере охраны здоровья, демографии, пространственного, территориального, регионального развития.
Российская экономика — возможности структурно-технологического маневра
Широв: Когда мы говорим про науку, то мы имеем в виду затраты на НИОКР, но очень мало говорим о том, что сами по себе затраты на НИОКР являются важнейшим инструментом поддержания уровня экономической активности в стране. Посмотрите на мультипликаторы прямых затрат на исследования и разработки. Например, на каждый рубль, потраченный на исследования и разработки, в нашей экономике мы имеем 1 рубль 43 копейки дополнительного прироста ВВП. Это довольно приличный мультипликатор. Но это еще не все. За счет того, что мы тратим на исследования и разработки, мы повышаем эффективность экономики. А это еще добавляет порядка 10–12 копеек в самом худшем случае. То есть вот это взаимовлияние общих объемов затрат на исследования и разработки и их влияние на эффективность экономики — это та вещь, которую нужно считать и на которую нужно обязательно обращать внимание.
Понятно, что затраты на исследования и разработки только тогда оказывают влияние на эффективность экономики, когда связаны с инвестициями. Мы постоянно говорим о том, что нам необходимо повышать норму накопления основного капитала, то есть доля инвестиций в ВВП. Но это не вся правда. Вопрос: как повышать эту норму накопления, до каких уровней и к чему мы должны стремиться? И здесь есть несколько важных аспектов.
Первый: простой рост нормы накопления не всегда приводит к хорошим результатам. 34% нормы накопления в экономике СССР отнюдь не помогли нам избежать того краха, который постиг советскую экономику в конце 1980-х годов. Поэтому простой рост нормы накопления — это еще не все.
Второй момент: важно, как мы насыщаем норму накопления. Пока мы видим, что в технологической структуре инвестиций у нас начинает падать доля машин и оборудования. Мы имели этот спад после первого тура санкций в 2014–2015 году, когда потеряли примерно 7 процентных пунктов в доле машин и оборудования в структуре инвестиций. Мы имеем это уже и в 2022 году. И ясно, что пока тенденция сохранится. Поэтому насыщение машинами и оборудованием нашей инвестиционной активности — это ключевая задача.
И наконец, ясно, что безудержный рост нормы накопления может войти в противоречие с задачами по поддержанию уровня и качества жизни населения. Например, при темпах роста порядка 3,2% среднегодовых и норме накопления 25% потребление домашних хозяйств будет расти примерно на 2%. А вот если у нас при темпах роста чуть выше 4 норма накопления будет 30%, то это значит, что потребление домашних хозяйств будет практически нулевым. Баланс между инвестициями и потреблением, уровнем и качеством жизни — это тоже ключевая задача. Поэтому мы должны избрать такой путь насыщения инвестиционных потребностей нашей экономики, который бы не приводил к избыточному давлению на уровень и качество жизни населения.
С чем мы столкнулись? С тем, что после событий прошлого года дефицит инвестиционных товаров на нашем рынке составляет в рублях примерно 1,1 трлн. Да, мы расширили немного производство, то есть произошло определенное импортозамещение, да, осуществляется параллельный импорт порядка 700 млрд рублей, но этот дефицит есть. А он как раз и приводит к тому, что проседает доля машин и оборудования в структуре инвестиций. Для того чтобы решить эту проблему, безусловно, требуется новая промышленная и научно-технологическая политика. Казалось бы, 1 трлн — это не такие большие деньги на фоне 160 трлн нашего ВВП, но это требует серьезных усилий. Его-то нам может и не хватить для того, чтобы обеспечить устойчивость роста в средней и долгосрочной перспективе, и это нужно понимать.
Та ситуация, в которой находится наша экономика, не позволяет проводить нам какую-то единую магистральную экономическую политику в долгосрочной перспективе, поэтому, когда мы говорим про стратегическое планирование или про формирование стратегии развития экономики, речь идет прежде всего о выборе направлений эшелонирования экономической политики. И поэтому ближайшая перспектива, до 2035 года, по нашему мнению, распадается на три отрезка: первый — адаптация к тем условиям, которые сложились. При этом многие коллеги отмечают, что адаптация уже состоялась. Я с этим не согласен. Адаптация продолжается, и она будет продолжаться еще 2–3 года, на мой взгляд. Затем мы должны будем перейти к стадии структурной перестройки экономики и, наконец, на этой основе реализовывать тот потенциал, который, как я уже говорил, должен к этому периоду времени, то есть к 2030-м годам, составить не менее 4–5%. Что важно? Важно, что этап структурной перестройки экономики позволяет нам достигать темпов роста порядка 3–3,5%. На это нужно ориентироваться, в том числе ориентироваться с точки зрения решений в области экономической политики.
Конечно, все это связано с тем, что структурная перестройка будет требовать внедрения новых технологий в самых разных видах экономической деятельности, и это будет приводить к существенным структурным сдвигам в нашей экономике. Что такое структурные сдвиги? Прежде всего это рост значимости одних секторов для формирования экономической динамики и снижение значимости других. И вот если связать структурные и технологические характеристики развития российской экономики, то, по нашим оценкам, мы получаем вот такую картину. Главное направление влияния технологий на структурные характеристики нашей экономики — это снижение торговых, транспортных наценок, доли добычи полезных ископаемых, это постепенный рост энергоэффективности и постепенное снижение влияния на экономическую динамику среднетехнологических отраслей низкого уровня и сельского хозяйства.
Что же будет увеличивать свое влияние на развитие экономики? Прежде всего строительство, но это понятно. К сожалению, у нас нет другого варианта, кроме как временного замещения качественных инвестиционных ресурсов массовыми, поэтому доля стройки в ближайшие годы будет расти. Второй момент — это среднетехнологические отрасли высокого уровня. Речь идет о производстве транспортных средств и оборудования, авиастроении и так далее. Связь и телекоммуникации — вот это как раз выход, увеличение затрат на IT-технологии будет способствовать снижению торговой и транспортной наценки. То есть вот эти межотраслевые взаимодействия будут наиболее интенсивными в этом контуре. Безусловно, рост затрат на исследования и разработки. Мы без этого, к сожалению, не сможем обеспечить никакие приемлемые темпы экономического роста.
И наконец, нужно понимать, что при всей значимости высокотехнологичных отраслей обработки их вклад повысится, но не радикально. У нашей экономики есть перспективы, и главное, что нам здесь предстоит, — это рывок в научно-технологическом развитии.
Экономика технологического суверенитета и благосостояния. Единство и противоречия
Клепач: Сейчас мы говорим уже не просто про прорыв, а про технологический суверенитет, то есть речь идет не просто о нашей независимости, а о целостности и комплексности нашего научно-технологического развития и одновременно росте благосостояния. Но этого достичь достаточно сложно, и есть определенное противоречие между повышением благосостояния и развитием научно-технологического потенциала.
Мы видим стагнацию расходов на НИОКР уже 14 лет. Хотя в реальном выражении они растут, мы должны кардинально изменить расходы на НИОКР как собственные, так и импортируемые (хотя импорт у нас и так был в 2,5–3 раза выше). Теперь импорт научно-технологических разработок из недружественных европейских стран замещаем импортом из дружественных стран, в первую очередь Китая, Индии и других, но при этом общая величина расходов у нас пока не меняется.
Научно-технологический комплекс значительно шире, чем только сфера исследований и разработок. По оценке Росстата, доля в целом наукоемкого и высокотехнологичного сектора нашей экономика гораздо больше, чем НИОКР, порядка 23% ВВП, и пусть медленно, но она повышалась. Правда, сопоставимое значение для развитых стран — это более 30%. Рост в основном шел за последние годы за счет опережающего развития сферы программного обеспечения, некоторого повышения высокотехнологичных секторов, особенно фармы. Но если мы говорим о сфере, связанной с развитием человеческого потенциала (здравоохранение, образование, социальное обеспечение), то здесь — стагнация с небольшими колебаниями, а наши высокотехнологичные отрасли (авиация, космос) дают мизерный объем. И собственно, в последние годы он не вырос, а сократился.
Так или иначе, определенные позитивные подвижки в структуре экономики в направлении научно-технологического развития у нас были. Правительство только что приняло Концепцию технологического развития, и если переводить эти оценки в прогнозные, то расходы на НИОКР с 1% вырастут до 1,4–1,5%. Однако этого недостаточно. По нашему мнению, а оно у нас общее с Институтом народнохозяйственного прогнозирования РАН, нам нужно как минимум в два раза выше. Есть и другая сторона медали: мы получим технологии, можем даже повысить норму накопления, но у нас (и об этом многократно говорилось на предыдущих заседаниях МАЭФ) — негативная динамика по численности населения.
Я сейчас не беру огромные потери, связанные с ковидом 2020 года и особенно 2021 года, но возникает вопрос: а дальше? Сейчас у нас, с учетом последних данных переписи, 146 с лишним млн человек. Перепись, слава богу, нашла почти 2 млн тех, кого мы по расчетам раньше не видели: в основном, правда, в столичных агломерациях. Но если исходить из показателей динамики рождаемости, даже если она повысится с нынешнего минимального уровня 1,4 до 1,5% и смертность несколько снизится, мы все равно получим сокращающееся население к 2035 году. В зависимости от динамики миграции это будет от 130 до 138 млн человек. Ни одна страна в мире с сокращающимся населением долго держать высокие темпы роста не могла. Таких примеров история не знает.
Возникает вопрос: за счет чего можно изменить эту динамику? На бумаге можно нарисовать модель, когда население вырастет до 150–153 млн человек. Какие предпосылки? Первое — это существенное повышение коэффициента рождаемости. В перспективе к 2050 году до 1,8–1,86. Кажется невероятным, но у нас кроме Северного Кавказа высокий коэффициент рождаемости пока, слава богу, есть на Дальнем Востоке. Видимо, это все же вопрос не доходов, потому что доходы там ниже, чем в России в целом, а, скорее, вопрос строя жизни и ценностей, которыми руководствуются семьи.
Поэтому здесь возможна большая палитра решений. У нас есть достаточно много практик поддержки семей. В нынешних условиях основная сумма приходится на рождение первого ребенка, на второго — уже существенно меньше, на третьего — в редких регионах. В отличие от этого Сахалин, наоборот, акцентирует поддержку на втором ребенке и на всех последующих. Если мы хотим, чтобы у нас динамика населения с точки зрения рождаемости кардинально изменилась, должна быть система поддержки, которая рассчитана на всех детей, причем, по-хорошему, на второго и третьего — выше, чем на первого.
Есть много других стимулов, но еще раз повторяю, основные — ценность семьи, ценность материнства и ответственность отцовства, потому что есть куча проблем, связанных со здоровьем и отцовским, и материнским. Показатели материнской смертности в 2020 и 2021 годах резко подскочили при рождении ребенка. У нас много разных проблем — деменция, рак, но нам нужно серьезно наращивать усилия и по поддержке материнства, хотя в предыдущие годы с развитием перинатальных центров здесь многое было сделано.
Аспект, который я хотел бы выделить, — показатели смертности. Развитие здравоохранения может внести существенный вклад в их снижение до параметров, которые есть в развитых странах. И миграция, нравится нам это или нет, должна быть где-то под 200 тысяч с лишним человек в год, но если прогнозировать существенный рост населения, особенно в сибирских и дальневосточных регионах, то без миграции, несмотря на все ее социальные последствия, решить эту проблему невозможно. Другое дело, что сейчас миграция во многом идет в те же столичные регионы — туда, где большая стройка, а не на территории, где у нас традиционно крайне низкая плотность населения.
Роль «Росатома» в обеспечении технологической независимости России
Ермаков: Вклад «Росатома» в российскую экономику очевиден, но важнее то, что помимо бизнес-приоритетов мы активно ориентируемся на государственные задачи, в том числе по обеспечению экономического, национального суверенитета нашей страны.
Ядром нашей деятельности, безусловно, является атомная энергетика. Если анализировать перспективы развития мирового рынка, то атомная энергетика, которая развивалась с начала 1950-х годов прошлого века, думаю, будет существовать еще многие века и тысячелетия. Если посмотреть на более близком горизонте до 2050 года, то рост ожидается примерно в полтора раза. При этом нашими основными конкурентами являются не только традиционные игроки — США, европейские компании, но и активно развивающиеся компании азиатского региона — Корея, Китай. Возможно, появятся новые игроки на горизонте ближайших десятилетий. Мы не можем позволить себе почивать на лаврах советской атомной отрасли и должны активно двигаться вперед и быть впереди наших конкурентов.
В части развития атомных технологий мы не только традиционно обеспечиваем энергетическую безопасность нашей страны и стабильное энергоснабжение нашей экономики, но и активно развиваем атомные технологии как на тепловых, так и на быстрых нейтронах, двигаясь в направлении двухкомпонентной атомной энергетики. Также реализуется целый ряд научных проектов на более дальнюю перспективу, в том числе в области термоядерных технологий.
О современных технологиях поколения 3+: реактор ВВЭР 1200 разработан с учетом всех требований безопасности после событий на АЭС в Фукусиме в 2011 году. Применение современных подходов, материалов позволило обеспечить увеличение мощности реактора при сохранении массогабаритных характеристик.
Безусловно, развитие АЭС на базе тепловых нейтронов остается основой развития ядерной энергетики, и если на первом этапе мы двигаемся в направлении унификации, оптимизации проектных решений, то потом мы переходим к развитию двухкомпонентной атомной энергетики, то есть смешанным АЭС на базе тепловых нейтронов и АЭС на базе быстрых нейтронов как с натриевым, так и со свинцовым теплоносителем. Это то, что обеспечит лидирующую роль «Росатома» и нашей страны на десятилетия вперед.
В рамках развития технологий АЭС на быстрых реакторах строятся опытно-демонстрационные энергокомплексы четвертого поколения на базе реактора БРЕСТ, которые позволят отработать данные технологии, покажут экономическую эффективность и с учетом достигнутых результатов может быть интегрирован в энергосистему Российской Федерации при сооружении реакторов следующего поколения.
На что хотелось бы обратить внимание? Говоря об энергетической безопасности, об энергетическом суверенитете нашей страны, нужно не забывать об исчерпаемости природных ресурсов. То есть мы понимаем, что есть новые месторождения, которые еще не открыты, мы понимаем, что могут быть найдены новые источники тех или иных природных ископаемых, но все-таки можно говорить об определенной ограниченности доступных энергетических ресурсов. Широкое внедрение в атомную энергетику реакторов на базе быстрых нейтронов позволит увеличить обеспеченность энергетическими ресурсами примерно на порядок. Конечно, мы не говорим сейчас о полном переходе на использование АЭС на быстрых нейтронах, но в целом это все равно кратно увеличит наращиевание нашей минерально-сырьевой базы. Понятно, что есть экспортные ограничения, но это в том или ином виде преодолимо на горизонте ближайших десятилетий.
В границах Российской Федерации доля атомной энергетики сейчас составляет около 20%. Президентом поставлена задача к 2045 году выйти на уровень 25% в структуре российского энергобаланса. У нас есть разработанная стратегия, одобренная в госкорпорации, — Стратегия развития атомной энергетики до 2050 года и далее на горизонт до 2100 года. Мы понимаем, какие реакторы, каких типов, примерно в каких регионах необходимо строить для обеспечения и выполнения поставленных целей. При этом речь идет не только о реакторах традиционно большой мощности, гигаватт и более, но и о развитии линейки реакторов средней и малой мощности.
Мы разрабатываем АЭС малой мощности на базе реакторов РИТМ-200, которые уже эксплуатируются на наших атомных ледоколах на Севморпути. Мы разрабатываем как плавучие атомные электростанции малой мощности, так и АЭСММ в наземном исполнении. И это потенциально очень привлекательный продукт для мирового рынка, который может быть использован для энергоснабжения удаленных регионов, обособленных производственных мощностей или добывающих предприятий. И это касается не только Российской Федерации. Достаточно много стран выражают заинтересованность в данном продукте.
«Росатом» сейчас — это не только атомная энергетика или атомная промышленность. Да, в структуре нашей выручки эти отрасли сейчас составляют порядка 65–70%, но мы активно инвестируем и развиваем смежные направления деятельности, в том числе те направления, которые выросли из атомной отрасли. Это развитие круглогодичной навигации по Севморпути, развитие и внедрение экологических решений, в том числе в переработке и обращении с промышленными отходами первого и второго класса опасности, большой набор проектов в сфере цифровых технологий.
Не секрет, что в предыдущем году ряд крупных мировых компаний ограничил поставки программных продуктов, на которых традиционно работали российские предприятия, и «Росатом» играет активную роль в их импортозамещении в самом широком спектре информационных технологий. Кроме того, «Росатом» традиционно силен в энергетическом машиностроении. В контур госкорпорации входит машиностроительный дивизион Атомэнергомаш. Но также мы смотрим и в целый ряд других направлений, о которых, может быть, пока невозможно говорить открыто.
Помимо атомной энергетики, «Росатом» активно развивает и направление ветроэнергетики, одно из направлений зеленой энергетики, имеющее минимальные выбросы парниковых газов.
Важно отметить развитие ядерной медицины: от производства оборудования и томографов до создания медицинских изотопов, радиофармпрепаратов, оказания медицинских услуг в центрах радионуклидной терапии и ядерной медицины. Это окажет непосредственное влияние на продолжительность жизни за счет лечения онкологических заболеваний, уменьшения смертности.
Есть целый ряд других направлений, одно из которых — развитие накопителей для электромобильного транспорта. «Росатом» как поставщик энергетических решений является, безусловно, одним из главных игроков в данном направлении.
Ядерная энергетика нового поколения: решение экономических и экологических задач
Калмыков: Мы прекрасно понимаем, что энергетика сама по себе — это одна из сфер экономики, которая не только загрязняет атмосферу парниковыми газами, но в целом является загрязнителем. И решение экологических проблем, связанных с энергетикой, — важнейшая задача.
С одной стороны, мы хотим жить комфортно. Комфорт и развитие государства, экономики в целом зависят от производства электроэнергии. С другой стороны, мы все время говорим о том, что мы должны каким-то образом контролировать производство электроэнергии, потому что оно связано с загрязнением окружающей среды. Пока никто не отменял те нормы ОЭСР, к которым она стремится, — к выбросам в 50 грамм эквивалента СО2 на 1 киловатт-час выработки электроэнергии. Сейчас по углю — 800 г, по газу — 500 г и так далее. У нас 5 так называемых зеленых источников энергии, из них только 2 являются высококонцентрированными, без которых нельзя развиваться. Почему в ветровой или в гидротермальной энергетике не нулевые значения? Потому что речь идет о полном жизненном цикле того или иного объекта с учетом стройки. Например, гидроэлектростанция — это огромное количество бетона, производство бетона — тоже загрязнение и выбросы СО2, поэтому нулевые значения невозможны, так же, как и в атомной энергетике. Это важные вещи, которые имеют непосредственное отношение к экономике процесса, к гармоничному развитию в зависимости от региона того или иного источника энергии. В планах ОЭСР — увеличение доли атомной энергетики на 55%. Сейчас атомная энергетика среди зеленых источников составляет 30%.
Важнейший фактор — технологический. Наверное, для меня он на первом месте — это наличие инфраструктуры, прежде всего по обращению с отработавшим ядерным топливом, которое ни в коем случае нельзя путать с радиоактивными отходами.
Здесь есть два сценария. Один — это замыкание, когда из топлива, выгруженного из реактора, мы выделяем ценные компоненты, прежде всего делящиеся компоненты, и возвращаем в энергетику. Таким образом, мы уменьшаем добычу урана, которая также экологически вредна, и используем то, что у нас после переработки осталось. Но это требует сложной инфраструктуры и технологий. И второй — то, что есть сейчас, — открытый цикл, однократное использование, при котором нужно все время добывать новый уран, производить из него топливо, а то, что выгружается, воспринимается в таком случае как радиоактивные отходы, оттуда полезные компоненты не извлекаются.
Проблема отработавшего топлива — это отдельная проблема. Не перерабатывая отработавшее ядерное топливо, накапливая его, мы оставляем будущим поколениям наследие, которое сотни тысяч лет, а в Европе говорят даже о миллионе лет, будет представлять определенную опасность. Как сделать так, чтобы это время уменьшить? Существуют современные радиохимические технологии глубокого фракционирования и выделения различных компонентов из отработанного ядерного топлива, в результате их радиоактивность становится меньше, чем радиоактивность урановых месторождений, и тогда отходы можно уже безопасно захоранивать в могильниках. Вот где нужна химия, новые инженерные решения, новые технологии. Если в быту мы должны сортировать бытовой мусор, то здесь сортировка — высокотехнологичный процесс, когда мы сортируем компоненты в зависимости от их физико-химических свойств, от периода полураспада, от ядерно-химических свойств, от того, во что они превращаются, и т.д. В результате мы переходим от миллиона лет опасного хранения к 300 годам безопасного. Это и экологично, и экономично.
Сейчас «Росатом» в содружестве с другими организациями разрабатывает новые способы глубокой переработки и фракционирования. Реактор МБИР будет реактором с рекордными характеристиками по нейтронному потоку. Мы формируем двухкомпонентную атомную энергетику на реакторах на быстрых нейтронах, которые фактически нам воспроизводят сырье, в сочетании с тепловой энергетикой на тепловых нейтронах, вырабатывающей дешевую электроэнергию. Получается двухконтурный модуль, который проблему сырья и выработки электроэнергии.
При этом мы еще решаем вопрос с добычей урана. Добыча урана в Советском Союзе составляла 16–18 тысяч тонн в год, в России — около 3 тысячи тонн. Всего в мире обеспеченность урановым сырьем — около 60%. Если мы не будем развивать и реализовывать концепцию двухкомпонентной ядерной энергетики с быстрыми тепловыми нейтронами, через какое-то время, оценки которого разнятся, будем иметь дело с дефицитом сырья для традиционной энергетики с открытым ядерным топливным циклом.
И в завершение отмечу, что для любого производителя электроэнергии, для любого сырья вопросы экологии являются убыточными. Надо отдать должное «Росатому»: он очень серьезно относится к тому, каким образом отработанные отходы будут захоронены, где это будет, каким образом будет обеспечена безопасность на эти годы. Этому посвящено очень много программ.
И конечно же, нам необходимо стратегическое планирование. Нужно прекратить негласный спор между сторонниками традиционных и зеленых источников энергии. Все зависит от конкретного региона. Вот представьте себе какой-нибудь «Норильский никель», который потребляет, по-моему, 1,4–1,6% всей выработки в стране. Ну какие там могут быть альтернативные источники? Значит, должен быть высококонцентрированный источник энергии, который такие крупные промышленные, индустриальные районы и города будет обеспечивать.
С другой стороны, у нас есть Краснодарский край, где огромное количество домохозяйств. Современные технологии создания солнечных батарей стремительным образом развиваются, это становится выгодно, себестоимость падает, их КПД увеличивается, то есть это уже интересно в том числе небольшим хозяйствам, которые могут использовать эту технологию. Поэтому очень важно, исходя из экономических, климатических особенностей регионов страны, сделать стратегическое энергопланирование. Невозможно экономическое развитие без высококонцентрированных источников энергетики, важнейшим из которых является ядерная энергетика.
Приоритеты устойчивого развития и климатическая повестка начала 2020-х годов в мире и в России
Порфирьев: Мы находимся на экваторе реализации повестки-2030 ООН по устойчивому развитию, если считать с 2015 года, когда она была принята. Есть возможность подвести некоторые промежуточные итоги. Они подтверждают нам, что цели, которые были сформулированы, остаются актуальными, и, что очень важно, они неразрывно связаны. Прогресс, к сожалению, очень неравномерен по странам и континентам за это время, и в целом ситуация выглядит достаточно тревожно.
Если говорить о мире в целом, то из 17 целей устойчивого развития удовлетворительный плановый прогресс не достигнут ни по одному показателю. частичный прогресс достигнут по 11 целям, регресс наблюдается по 6, то есть больше чем по 1/3 из них.
Если мы посмотрим на конкретные раскладки по важнейшему региону, который является по сути дела наиболее динамичным и крупнейшим экономическим центром — АТР, мы видим, что прогресс недотягивает до плановых отметок уровня 2022 года практически везде, а по климатическим целям наблюдается серьезнейший регресс. Что не менее важно, очень слабый прогресс наблюдается и по таким показателям, как обеспечение чистой водой, а также по сохранению морской биоты.
Даже у промышленно развитых стран, стран ОЭСР, за период с 2015 года по каждой 5-й цели наблюдается регресс. Если говорить о секторальном разрезе и обратиться, например, к проблеме климата и экологии, то за постпандемийные годы выбросы парниковых газов в целом по миру за последние два года (2021–2022) увеличились на 7%, а в 2020-м — на 5,4%, у нас рекордные показатели примерно на уровне 37 Гт только энергетических выбросов по этому году. Если говорить о прогнозе на будущее, то, по данным Международного энергетического агентства, по сравнению с 2010 годом, например, в том же АТР вместо снижения выбросов на 45%, которое должно быть достигнуто за это время, очевидно, будет наблюдаться рост на 16%.
Больше четверти населения, а это порядка 2 млрд, у нас по-прежнему не имеют доступа к безопасной питьевой воде, и почти половина, 46%, — к безопасным санитарным условиям, из-за чего ежедневно умирает более 1000 детей в возрасте до 5 лет. Вода — критический ресурс. Все говорят о нефти, газе, атоме, что, безусловно, важно, но вода определяет благополучие людей и экономики в очень серьезной степени.
Каковы причины и последствия торможения в реализации целей устойчивого развития, которые были сформулированы ООН?
Первая причина — это, конечно, мощнейшее влияние пандемии. На нее наложился и нынешний кризис, но ее фактор продолжает действовать. Вторая причина — неэффективная реализация целей устойчивого развития, которые прежде всего связаны с распределением ресурсов. Здесь важно подчеркнуть некорректные приоритеты целей устойчивого развития. По сути, все эти 7 лет, а на самом деле гораздо больше, педалируется одна и та же цель — климатическая. Эта проблема все время остается в лидерах, несмотря на то что ситуация меняется. Был ковид, его последствия продолжаются в существенной степени, теперь возник геоэкономический и геополитический кризис, но мы видим этот показатель наверху.
То же самое мы видим, как ни странно, в корпоративных политиках, которые тоже в существенной мере встраиваются в общую повестку. По данным Fortune, по 500 крупнейшим компаниям мира мы наблюдаем мощнейшую доминанту климатического фактора. К чему это приводит? Во-первых, к колоссальной гипертрофии и серьезной недооценке общестратегических рисков и связанных с ними опасностей. Здесь речь идет о недовыполнении или торможении выполнения других национальных целей устойчивого развития, а также корпоративных целей в терминах ESG, которые опираются на природный капитал.
Следующее обстоятельство касается недооценки человеческого капитала и важности связанных с ним целей. По сути, третья цель — проблема качественного здоровья — тоже отодвигается в сторону.
Означает ли все это снижение актуальности, например, той же климатической повестки и самой системы ценностей и устойчивого развития? Конечно, нет. Проблема климатических изменений остается. Мы все этому свидетели. Также остается экономическая и геополитическая конкуренция по поводу темпов и самой повестки «зеленого» развития. Остаются реальные интересанты, прежде всего, бенефициары этой политики в реальном секторе. В 2022 году зеленая экономика по величине была пятым промышленным сектором мировой экономики. Максимальный показатель — в Великобритании. То есть работа над снижением выбросов и достижением целей углеродной повестки продолжается, причем не только в Европе, — такую постановку вопроса мы видим и в 14-м пятилетнем плане Китая, и в стратегиях многих других стран. То же прослеживается и в финансовом секторе, где появляются новые и очень важные вещи, связанные с отчетностью, облигациями и так далее. Речь идет о научно-технологической гонке, важнейшей ареной которой является зеленая экономика.
Безусловно, климатическая повестка используется, если говорить о международном аспекте, прежде всего как рычаг давления на российскую экономику. Мы это знаем. Мы знаем о тех планах, которые озвучивал Евросоюз в отношении использования трансуглеродного пограничного налога, хотя сейчас эта тема стала, так скажем, не сильно актуальной. Но, как говорится, паровоз стоит на запасном пути, и еще не факт, что этот инструмент не будет использован. Конечно, сильно осложнено научно-техническое сотрудничество, в том числе наших академических кругов с нашими партнерами, по известным причинам. Для этого сейчас разыграна карта геоэкономического кризиса.
Но вместе с тем эта повестка открывает для нас определенные возможности, которыми можно и нужно воспользоваться, необходимо проводить собственную политику с опорой на национальные интересы, прежде всего ставя в центр внимания качество жизни, вызовы в сфере технологического суверенитета, а также экологические риски.
Важная составляющая — собственная стратегия с низким уровнем выброса парниковых газов, которую мы обязаны были сформулировать и сделали это. Естественно, сейчас она должна актуализироваться. По расчетам моих коллег, она, прежде всего, должна опираться на структурно-технологическую трансформацию экономики. Именно этот рычаг должен дать основное снижение выбросов парниковых газов. А более специализированные меры, конечно, важно эшелонировать, с одной стороны, по степени доступности технологий, а с другой — по капиталоемкости.
Как показывают расчеты, до 2/3 снижения выбросов парниковых газов мы можем обеспечить за счет относительно дешевых мер, которые позволяют превратить наши недостатки в технологическом развитии в наше преимущество. У нас есть довольно большой спектр технологических решений, из которых мы можем выбрать, чего не скажешь о западных странах, потому что они во-многом уже эти решения реализовали и дальнейшие их действия оказываются очень дорогими.
Использование углеродсодержащего сырья: возможные перспективы в условиях декарбонизации
Максимов: Остановлюсь на том, что важно для стратегии развития нефтепереработки, нефтехимии и газохимии — трех основных секторов, которые используют углеродсодержащее сырье в России и которые должны стать значительной частью нашего ВВП.
Основной посыл здесь связан с уже не раз упоминавшейся декарбонизацией.
Отказ от ископаемых видов топлива даже к 2050 году кажется нереальным. Даже по пессимистическим сценариям значительное количество энергии мир будет получать с помощью такого топлива. Но ориентация на снижение выбросов диоксида углерода в промышленности и транспорте приведет к тому, что его количество, прежде всего в транспортной сфере, существенно уменьшится. Оценки здесь различные: от самых пессимистичных, стремящихся к нулю, до оптимистичных — 30–40%, но так или иначе это вызов для нефтепереработки. Второй вызов, теперь уже для нефтехимии, — снижение углеродного следа должно быть связано с постепенным отказом от захоронения тех химических и органических отходов, которые появляются, и их повторным использованием. Это рецикл углеродсодержащих отходов. И третий вызов связан с изменением энергетической структуры как следствия декарбонизации. Изменение потоков энергии приведет к тому, что основная энергия, которую мы используем в химии, нефтепереработке, энергетике (это тепло), будет замещаться на электрическую. И это тоже очень существенный вызов.
Если говорить о российской нефтепереработке, то у нас здесь и все хорошо, и все плохо одновременно. С одной стороны, мы не успели завершить модернизацию и в результате у нас — низкий выход топлива с одной тонны нефти. У нас все еще большое количество мазута, несмотря на серьезные успехи за прошедшие 10 лет. Но мы будем вынуждены сейчас медленно внедрять технологии в лучшем случае из дружественных стран, а надо честно признаться, что они сильно отстают от технологий развитых стран. У нас низкий индекс Нельсона, и это проблема, у нас — экспортоориентированная нефтепереработка, и это тоже проблема. Нам не нужно столько нефтепереработки и столько топлива. С другой стороны, вполне возможно, что незавершенная модернизация может рассматриваться как определенный неиспользованный ресурс. Здесь надо сказать, что сами ресурсы нефти чрезвычайно велики, и говорить о том, что нефть кончится в ближайшее столетие, нельзя. Наверное, кончится дешевая и легкая нефть, а останется прежде всего так называемая тяжелая нефть, то есть нефть, в которой мало фракций, которые мы можем легко превращать в топливо, и много фракций, которые трудно превращать в эти продукты. И первое, что нужно сделать, — научиться перерабатывать вот такие тяжелые нефти. Отметим, что в России имеются такие технологии, мы не сильно отстали от мира благодаря компании Татнефть (ТАНЕКО). Была фактически создана российская технология гидропереработки тяжелых остатков. Если мы хотим дальше развивать нефтепереработку как отрасль, соответствующую декарбонизации, используя здесь водород и превращая нефть с очень высоким выходом в моторное топливо и нефтехимию, то эта технология тут как раз будет к месту. Она полностью российская, и здесь у нас появляется элемент технологической независимости.
При этом у нас появляется еще один интересный вариант использования такой технологии, который связан с новой концепцией, появившейся лет 6–7 назад в нефтепереработке. Называется она «нефть и нефтехимия». Ведь если мы перейдем к электромобилям, а это уже становится близкой реальностью, так как последние образцы промышленных аккумуляторов, которые нам обещает к концу года китайская компания, — это 500 Вт на килограмм, значит, 1000 километров без подзарядки, то фактически эра обычных видов топлива, углеводородных, для легкового автомобилестроения, может очень быстро подойти к концу.
Возникает вопрос: во что тогда превращать нефть? Ответ такой: давайте производить продукцию нефтехимии. Если мы умеем перерабатывать нефтепродукцию в нефтехимию, а для этого нам нужны как раз такие процессы переработки тяжелой нефти, как гидроконверсия, то мы можем создавать нефтехимические заводы очень большой мощности и высокой конкурентоспособности. Такой завод сейчас строится нашими арабскими коллегами в содружестве с компаниями — мировыми лидерами, разрабатывающими свои технологии. Они собираются получать 14 млн тонн нефтехимической продукции из 20 млн тонн нефти. Похожий завод уже создан в Китае с немного меньшим выходом нефтехимической продукции — 10 млн тонн из 20 млн тонн нефти, но это намного больше, чем все производство в России таких соединений.
Второе — это принципиальное изменение химической индустрии и создание новых продуктов, которые способны на рецикл. Естественно, одним из самых важных или простых элементов является переработка полимерного сырья. И нефтехимические компании заявляют о том, что это становится частью их стратегии. Например, самый большой нефтехимический завод в Бельгии заявляет, что где-то около 20% составят как раз вторичные полимеры.
Метан, газохимия всегда считались невыгодными — до тех пор, пока в Китае не реализовали технологию переработки угля в олефины. Сейчас производство олефинов из угля (а это дороже, чем из метана) составляет более 10 млн тонн, в ближайшем будущем — 20 млн тонн, а это больше, чем вся российская нефтехимия, в несколько раз. В России такие технологии разработаны до пилотного уровня. Они могут быть реализованы для развития российской нефтехимии с использованием ресурсов Газпрома.
Следующая тема, которая важна: если у нас с вами есть электричество, его нужно использовать в крупнотоннажной промышленности, но технологически это довольно трудно. На смену электричеству приходит водород как промежуточный энергоноситель. Не стоит говорить о водородной энергетике, но нужно сказать о водородных технологиях для энергетики. И водород становится средством декарбонизации промышленности и ряда видов транспорта там, где нельзя заменить углеводородное топливо.
Что касается выделения и использования оксида углерода — это огромная индустрия, которая возникает на наших глазах. Фактически это та наука, которая развивается в последние 15 лет, и теперь это уже промышленность, называемая биорефайнингом, она возникла именно из идеи, что СО2 нужно связывать с помощью растений. Все эти технологии так или иначе могут разрабатываться в России, и здесь у нас еще есть шанс не потерять время.
Через 20 лет нефтепереработка будет выглядеть как разные виды сырья: не только сырая нефть и биосырье, но и диоксид углерода, и водород, и обязательно будут технологии улавливания диоксида углерода. Для каждой из стран, которая развивает свою экономику, наверное, будет важно соотношение этих видов сырья и процессов, которые используются. У нас, видимо, будет больше нефти и больше процессов улавливания и захоронения диоксида углерода. В Европе, скорее, не первом месте будет создание топлива на основе водорода и технологий СО2. То же самое касается нефтехимии.
Современные методы исследования и лечения онкозаболеваний: вклад в развитие человеческого капитала и экономики знаний
Каприн: Еще до пандемии, выступая перед Федеральным Собранием, в 2018 году Президент России затронул тему борьбы с онкологическими заболеваниями. Мы получили и финансовую поддержку, и перевооружение регионов. Нам поставили достаточно жесткие индикаторы выполнения программы: 185 случаев смерти от новообразований на 100 тысяч населения, причем мы считаем по грубому показателю, за рубежом — по стандартизированному.
В России в 2022 году выявлено почти 625 тысяч случаев. У нас было большое снижение в 2020 году по понятным причинам, потому что чем выше доля обследованных, тем выявляемость выше. Например, мы не можем утверждать, что в некоторых странах Европы 600 человек на 100 000, а у нас — 428. Извините за вульгаризм, у нас 200 необследованных на 100 000 человек где-то гуляют, которые, конечно, придут с продвинутыми стадиями. А продвинутая стадия — это комбинированное, комплексное лечение. В ковидный год мы необследованных потеряли, и сейчас понимаем, что через 2–3 года, как раз где-то к 2024 году, получим увеличение показателей по продвинутым стадиям.
Онкологическая служба России сама по себе затратная, разбросанная, у нас очень сложная география. Мы понимаем, что есть Красноярский край, а есть небольшие регионы Центрального федерального округа с совершенно другой доставкой препаратов. В связи с этим было придумано движение по центрам онкологической амбулаторной помощи, потому что до этого у нас были очень плохие первичные онкологические кабинеты, где ничего нельзя было сделать. Они тоже нуждаются в определенном укреплении, поскольку мы рассчитываем, что у нас будет приличная замена наших технологий койкозамещающей технологией, которая, конечно, дешевле.
К перспективным направлениям развития онкологии нужно отнести ядерную медицину, которая была у нас немножечко в загоне, а также телемедицинские технологии. Мы не ожидали, что они так выстрелят во время ковида. Если до ковида мы начинали где-то с 400 консультаций с нашими региональными диспансерами, то сейчас их уже 16 000 в год. Должна быть создана отдельная служба с отдельным финансированием, потому что нагрузка на врачей, конечно, колоссальная. Если мы хотим, чтобы в регионах нормально лечили с помощью поддерживающих консилиумов, то это будет затратно.
Нельзя не сказать о раннем выявлении. Раннее выявление — это совершенно революционные технологии и методы, которые тоже непонятно, как создавать. У нас, как и во всех странах, есть дефицит первичного звена, но зато там есть и технологии, которых мы ждем от специалистов. Например, информационная поддержка для того, чтобы с учетом нашей ментальности в самых отдаленных регионах с помощью регионо-специфического подхода люди шли на диспансеризацию, в которой есть скрининг, раннее обследование.
При этом в мире все больше и больше говорят о персонифицированной медицине. Персонифицированная медицина — это важно, нужно, но дорого. Слава богу, в последние два года нам разрешили проводить назначение многих препаратов вне инструкции, когда мы видим индивидуальную чувствительность организма, когда он прошел все циклы сложного лечения, а опухоль не реагирует. Это связано с геномными исследованиями, а они непростые, представляют собой отдельное направление, и индивидуализация таких пациентов, при том что мы двигаемся по этому пути, — очень затратная для страны история. В то же время персонифицированная стратегия будет независимым прогностическим фактором лучших исходов.
Сейчас создаются разные системы генетического подхода. Но если мы будем пользоваться иностранными реактивами и иностранными приборами, для нас это будет очень дорого. Мы попытались в нашем центре создать систему, когда генетическая информация превращается в знание, имеющее практическую ценность. Но это надо как-то тиражировать в регионы, потому что качество лечения в регионах должно соответствовать среднему уровню. NGS-панели (самые полные генетические анализы. — Прим. ред.) также вносят свой вклад и в совершенствование персонализированного лечения. Это тоже очень затратная тема, потому что реактивы в нашей стране, к сожалению, пока не выпускаются, да и приборы типа секвенатора Illumina мы тоже пока не делаем. Все это требует, конечно, больших экономических затрат.
На ежегодной конференции Американской ассоциации клинических онкологов (АSCО) обсуждаются новые протоколы, которые собираются по всему миру. И это удивительные протоколы, говорящие о том, что комбинированное и комплексное лечение препаратами является по некоторым локализациям стопроцентной бесхирургической альтернативой фактически с полной редукцией опухоли. Важная тема? Очень. Надо разрабатывать? Да, очень надо. Для этого нужны сильные фундаментальные исследования, а это тоже — очень затратная тема. Так, сейчас мы с академиком Гинзбургом работаем над созданием внутрипузырной вакцины на основе БЦЖ-вакцины. Вы знаете, БЦЖ — это противотуберкулезная вакцина, которая адаптирована для мочевого пузыря, вероятность прогрессирования рака мочевого пузыря с такой вакциной падает на 27%, что очень прилично, а риск рецидива — на 32%. И сейчас мы уже на этапе выхода на рынок с этой вакциной. При этом нужно сказать, что она будет в 6 раз дешевле, чем мы ее закупали.
Еще очень интересная тема — ядерная медицина. Так случилось, что она была до некоторых пор заброшена и сырье мы продавали за рубеж. Причем путешествие сырья за рубеж обходилось нам очень дорого и возвращалось в виде лекарственных препаратов в 4–5 раз дороже. Теперь мы начали этим заниматься, но у нас пока нет ни одного производства. Только сейчас «Росатом» начал строить большой завод в Обнинске, на НИФХИ им. Карпова.
При этом препараты в единичном синтезе мы разрабатываем. Нам разрешено даже в нашей ядерной аптеке, которая создана в центре, это делать. И это очень хорошие препараты. Например, при кастрат-резистентном раке предстательной железы (а это огромная популяция мужчин) они позволяют людям жить 5 лет и более с метастазами. Это практически революционный прорыв. И наши американские коллеги посчитали, что если препарат для лечения рака простаты «Лютеций 177» выйдет на рынок, то можно будет заработать 26 млрд долларов. Никто из наших инвесторов не хочет вкладываться в это, потому что это очень долгие деньги и затратная история, которая окупится не скоро. Мы можем синтезировать 11 препаратов, но нет людей, которые возьмут их в производство.
Есть еще одна проблема, с которой мы столкнулись, связанная с разработкой препаратов. Они являются революционными по мировым меркам. Мы способны сами их делать. Но что происходит? Первую и вторую стадию испытаний препарата мы кое-как можем сделать, а вот уже третью, коммерческую, нет возможности. Никто не может заплатить 300–400 млн за эту фазу испытаний. А для министерств это является нецелевыми расходами. Складывается совершенно тупиковая ситуация. Мы, разработав препараты, видим, как нас постепенно обгоняют, то есть у нас препарат готов, но мы не можем вывести его на третью фазу, и производства, которое готово его встретить, тоже нет. И на второй фазе мы останавливаемся. Понятно, что утечка информации есть, и препарат тут же появляется у наших многоуважаемых коллег за рубежом.
Закончу одним тезисом о новых хирургических операциях. Здесь единственная и очень важная проблема в том, что у нас нет ни одного экземпляра эндоскопического, лапароскопического, малоинвазивного оборудования, которое бы мы делали в России.
Технологическое развитие аграрного сектора российской экономики: потенциал и основные тренды
Митин: Для того чтобы построить отечественную модель развития агропромышленного комплекса, мы считаем необходимым оценить существующие глобальные вызовы в развитии сельского хозяйства в мировых масштабах. И прежде всего, к экономическим вызовам я бы отнес интенсивный рост спроса на продовольствие. По данным той же ФАО, в результате роста численности населения и душевых доходов к 2050 году глобальное производство продукции мирового сельского хозяйства должно вырасти на 60–70%, то есть при среднегодовых приростах продуктивности на уровне ниже 1,7%, что по всем расчетам будет ниже темпов прироста численности населения и среднего душевого потребления продовольствия. Таким образом, существует риск превышения темпов роста спроса над темпами роста предложения, который может быть нивелирован только активным внедрением рациональных технологических инноваций.
К экономическим вызовам также мы отнесем субсидирование сельхозтоваропроизводителей в развитых странах, что приводит, конечно, к подавлению роста агропромышленных комплексов развивающихся стран, усилению их зависимости от импорта сырья, технологий, оборудования, готовой продукции. Здесь надо сказать, что у российского сельского хозяйства есть хорошие перспективы, потому что мы усиленно импортируем и экспортируем нашу продукцию. В прошлом году мы добились рекордных цифр — больше 41 млрд долларов. И как раз этот экспорт идет в развивающиеся страны.
Наш агропромышленный комплекс играет очень значительную роль в экономике страны, характеризуется высокой устойчивостью к кризисным явлениям: у нас очень неплохие темпы роста по всем показателям. В последние годы и отрасль сельскохозяйственного производства, и отрасли пищевой, перерабатывающей промышленности демонстрируют устойчивый рост. Индекс сельхозпроизводства в прошлом году составил 110,2%, а индекс агропромышленного комплекса — 104%. Достигнуты абсолютные рекорды: в России выращено 157 млн тонн зерновых, 29 млн тонн масличных культур, 49 млн тонн сахарной свеклы, свыше 7 млн тонн овощей, 16 млн тонн мяса. Цифры, которые были недоступны еще несколько лет назад и казались фантастикой, сегодня достигнуты.
При этом еще необходимо отметить очень важный факт: Россия обладает одним из крупнейших сельскохозяйственных потенциалов в мире — это 9% мировых пашен, более 50% черноземов, четверть мировых запасов пресной воды и около 10% производств минеральных удобрений. Эти данные очень хорошо ложатся на позитивную оценку существующего сельского хозяйства, однако при таком запасе мировых сельскохозяйственных ресурсов мы в объеме мирового сельскохозяйственного производства занимаем не более 2%.
Налицо потенциал роста, который не используется, и, конечно, мы видим основную причину в низкой эффективности аграрного сектора и в значительном его отставании от стран-лидеров. По натуральному показателю технологического уровня в растениеводстве, например, Россия в 2,5 раза уступает Германии, в 2 раза — Китаю. По очень важному животноводческому показателю — надои молока — отстаем от Соединенных Штатов, Китая, Канады, Германии. Совершенно очевидно, эффективность сельскохозяйственного производства напрямую зависит от внедрения современных агротехнологий, соответствующих машин и механизмов, высокопродуктивной селекции, семеноводства, энерговооруженности, правильно используемых удобрений, средств защиты растений, передовых технологий хранения и переработки. По мнению ученых, в настоящее время российское сельскохозяйственное производство осуществляется в рамках второго, третьего, четвертого и пятого технологических укладов. Почему?
В 2021 году индикаторы, характеризующие инновационную активность бизнеса в Российской Федерации, составляли 11,9%, в то время как в Канаде — 79%, Германии — 68%, Соединенных Штатах — 64%, Китае — около 41%. Если в целом по экономике доля предприятий, осуществляющих технологические инновации, была в 2021 году 23%, то в различных подотраслях аграрного производства она значительно ниже. Особенно низкий уровень технологических инноваций наблюдается в конечном секторе сельского хозяйства — животноводстве, он составляет 9,3%, а выращивание многолетних культур — еще меньше, 5,1%.
Особого внимания (и это доказывает практика) требует развитие международной кооперации в области сертификации и лицензирования. Необходимо также дальнейшее стимулирование притока инвестиций в сельское хозяйство, а также в пищевую промышленность. Несмотря на беспрецедентные меры, которые принимает сегодня правительство в рамках государственной поддержки (только в прошлом 2022 году на поддержку агропромышленного комплекса было выделено 424 млрд рублей), в последние годы наметился тревожный тренд снижения индекса инвестиций в сельское хозяйство. Надо внимательно посмотреть на инструменты инвестиционной политики в сельском хозяйстве.
Субсидирование процентных выплат по инвестиционным кредитам — хорошо зарекомендовавший, казалось бы, себя метод. В прошлом году сумма общего кредитования достигла почти 600 млрд рублей. Очень грамотно воспользовались ими сельскохозяйственные предприятия. Но приток капитала в отрасль стимулируется неравномерно. Основная доля попадает в крупные агрохолдинги, которые прекрасно, может быть, справляются со своей задачей, но надо учитывать структуру сельскохозяйственного производства, которая примерно на 50% состоит все-таки из малых и средних предприятий и личных подсобных хозяйств, которые достаточно успешно работают, но только 2,7% государственной поддержки достается им.
Анализ показал еще одну тревожную вещь: аграрная наука существенно недофинансирована. Отношение внутренних затрат на исследования и разработки в сельском хозяйстве к валовой добавленной стоимости, созданной в отрасли, почти в полтора раза ниже аналогичного показателя по науке в целом: 0,64% и 0,99%. Необходимо обеспечить приоритетное развитие сельскохозяйственных наук, образования, системы внедрения результатов передовых научно-исследовательских разработок в сельскохозяйственном производстве, так как более 60% внутренних затрат на исследования и разработки в области сельскохозяйственных наук — это расходы на фундаментальные исследования, а не прикладные работы.
Еще один очень важный фактор на, который следует обратить внимание, — при полностью частном сельскохозяйственном секторе сельскохозяйственная наука в своей преобладающей степени сосредоточена в государственном секторе. Ее доля во внутренних затратах на исследования составляет около 72%, а вместе с высшими учебными заведениями, которые все государственные, 91%. И конечно, наблюдается дисбаланс между частным агробизнесом и государственными научными учреждениями. Зачастую научно-исследовательские разработки государственных центров не применяются для обеспечения развития агропромышленных комплексов или просто не востребованы рынком и частными сельхозтоваропроизводителями.
Предложенные меры вписываются полностью в Концепцию технологического развития страны на период до 2030 года, утвержденную Правительством Российской Федерации. Надеюсь, что при непосредственном участии ученых, общественных объединений, в том числе Вольного экономического общества России, появится новая концепция в отраслевом разрезе в виде программы технологического обновления российского агропромышленного комплекса, которая, безусловно, принесет, учитывая имеющиеся у нас ресурсы, положительный результат.
Кадровый кризис в науке и социальной сфере: пути преодоления
Смолин: Согласно официальному запросу Российского союза промышленников и предпринимателей, 70–75% всех процентов опрошенных заявили, что кадровая проблема для них — главное. Подтверждается старый тезис 1930-х годов: кадры решают все.
Всем известно, мы сейчас имеем рекордный низкий уровень безработицы в нашей стране. Причем безработица имеет технологический характер.
При этом по официальным данным имеем дефицит работников в нашей стране порядка 3 млн человек.
Наиболее острый кризис переживает строительная отрасль и промышленность в виде нехватки квалифицированных рабочих и инженеров, а также специалистов в области IT-технологий.
Более 60% всех ребят после девятого класса идут не в старшую школу, а в систему профессионального образования. И при этом у нас дефицит квалифицированных рабочих. Парадокс, который имеет свой простой ответ: большинство из них идут туда не для того, чтобы получать рабочие специальности, а для того, чтобы избежать Единого государственного экзамена и без него затем через систему среднего профобразования поступать в высшие учебные заведения. Поэтому они идут не на рабочие специальности, а на специалистов среднего звена (извините за тавтологию).
При этом грубо нарушается Конституция Российской Федерации, менее грубо — Закон об образовании, который слегка противоречит Конституции. Я напоминаю, что, согласно Конституции, среднее профессиональное образование у нас общедоступно и бесплатно. Согласно Закону об образовании, у нас в стране обязательная полная средняя общедоступная и бесплатная старшая школа. По факту 43% всех, кто учится в системе СПО, платят за свое образование. Причем они платят не только за образование профессиональное, но и за те общеобразовательные предметы, которые при этом получают. Поэтому удивляться нехватке рабочих кадров нам не приходится.
Пользуясь случаем, напомню, что мы неоднократно предлагали законопроекты, и сейчас один лежит в Государственной Думе — о переводе Единого государственного экзамена в договорный режим. Хочешь ты непременно из моего родного Омска поступать в Москву или Питер — сдавай ЕГЭ. Достаточно тебе поступать в вуз в своем городе или в систему, соответственно, СПО, ЕГЭ для тебя не обязателен, ты можешь заменить его классическим экзаменом. Это отдельная большая тема, уважаемые коллеги. Но даже председатель Государственной Думы Вячеслав Володин замечает, что сейчас тема ЕГЭ по остроте входит в пятерку наиболее сильно волнующих наших людей.
Что касается проблемы инженерных кадров, обращаю внимание на одну ее составляющую. Это принудительное введение в России так называемой Болонской системы. Подчеркиваю — принудительное. С 1996 до 2011 год, пока существовала свободная конкуренция, 90% всех выпускников вузов выходили специалистами. Сейчас специалистами выходят 13% выпускников вузов именно потому, что Болонская система была введена как принудительная.
Люблю цитировать многолетнего ректора Омского технического университета, потом президента, который говорил, что специалиста мы готовили как будущего конструктора, а бакалавра готовим как будущего пользователя чужими конструкторскими разработками. Общение с кадровиками оборонных предприятий меня убеждает в том, что они с тревогой смотрят в будущее, когда современное поколение конструкторов исчезнет.
Понятно, что есть сейчас Указ Президента РФ №343. Понятно, что были проведены специальные парламентские слушания, большинство участников которых высказались за то, чтобы расширять подготовку в рамках специалитета, сохраняя возможность бакалавриата для специальностей, не требующих высокой квалификации, и, соответственно, возможность магистратуры по программам, более или менее совместимым с предыдущим бакалавриатом, чтобы, как нередко бывает, выпускники ветеринарного бакалавриата не получали у нас затем историческое образование и думали, что они становятся специалистами в истории. На самом деле они становятся специалистами нигде.
Но хочу обратить внимание, что среди тех факторов, которые определяют экономические успехи страны, мы всегда выделяем два: это высокие технологии, связанное с ними инженерное образование и, соответственно, развитие человеческого потенциала. Я хочу сказать несколько слов по поводу человеческого потенциала и кадровой проблемы в тех областях, которые этот самый человеческий потенциал создают. Это близкие мне темы образования, науки и здравоохранения.
Начну с того, что, по данным РАНХиГС, в стране не хватает 250 000 учителей. Причем все зависит от того, как считать. Если верно (а это официальные данные), что средний учитель работает на 1,7 ставки и у нас примерно на 1 млн 100 тысяч учителей, то если бы они все начали работать на одну ставку, не хватало бы 700 000 учителей. Если бы они стали работать, скажем, вести по 24 часа, что более-менее разумно (говорю это как в прошлом школьный учитель), то у нас, соответственно, не хватало бы приблизительно 350–400 тысяч учителей и так далее.
Общероссийский народный фронт провел опрос 1300 учителей. И 44% заявили, что в их школах не хватает математиков, 39% — что учителей русского языка и литературы. И так далее. Ситуация в медицине похожая. Если по официальным данным министра здравоохранения, соответственно, дефицит врачей составил около 25 000 человек, а среднего медперсонала — примерно 50 000, то, по данным соответствующего профсоюза, в бригадах скорой помощи у нас практически все работают на полторы-две ставки и при этом кадры не укомплектованы.
Как вообще могут работать образование и медицина в таких условиях? Ответ простой: за счет колоссальной, временами безумной перегрузки. Я уже сказал, что средняя нагрузка российского учителя — 1,7 ставки. Средняя нагрузка учителя в моей родной Омской области — 1,8. В городе Омске, моем родном, — 2,01 ставки на начало текущего учебного года.
Как учитель по первой специальности, я вам скажу, что это невозможно. То есть нормально работать на две ставки невозможно. И не потому, что невозможно провести 36 уроков в неделю, а потому, что невозможно к ним нормально подготовиться. Качество образования неизбежно будет падать.
Обращаю внимание на то, что недавно правительство утвердило соответствующие нормативные акты, где таксистов ограничивают 40 часами работы в неделю. Так вот, если вы работаете на две ставки — 36 уроков в неделю, то ваша рабочая неделя, если вы честно все обязанности выполняете, должна приближаться к 80 часам, уважаемые коллеги. Ситуация в медицине похожа. По данным Общероссийского народного фронта, на полторы и более ставки работали 40% учителей 5 лет тому назад, а на две ставки и более — 10% врачей. Ситуация ухудшилась. Просто, к сожалению, Общероссийский народный фронт перестал на своем официальном сайте публиковать соответствующие данные. А жаль. Я думаю, мы узнали бы достаточно много интересного.
Мы понимаем: работая, что называется, за себя и за того парня, российский ученый и врач не получают даже за себя. По данным того же ОНФ, в 75 регионах Российской Федерации из 85 наших канонических регионов (в новых ситуациях — отдельная тема), соответственно, Указ Президента РФ от 7 мая 2012 года не исполняется. По данным (на сей раз) Высшей школы экономики, 80% всех учителей получают меньше 40 000 в неделю и 40% учителей экономят на всем, кроме еды. По любой методике, более-менее современной, уважаемые коллеги, это прямая бедность.
Похожая ситуация в медицине. По данным Общероссийского народного фонда, 86% всех врачей не получают того, что им положено по Указу Президента РФ №597 от 7 мая 2012 года. И соответственно, 64% среднего медицинского персонала не получают то, что им положено по этому указу. Когда я привожу, скажем, в одной из сельских больниц моего родного округа эти данные и говорю, что ситуация у среднего медперсонала чуть лучше, мне отвечает главный врач больницы, что просто сестрички больше стесняются, когда отвечают социологам, и говорят меньше правды. Оставляю эти высказывания без комментариев, уважаемые коллеги.
Что касается ситуации в науке, по данным РАН, количество научных работников у нас сократилось в 2,7 раза в послесоветский период. За последние годы, по данным той же Академии наук, соответственно, во всех странах Организации экономического сотрудничества и развития число научных работников росло. Например, в Южной Корее — на 120%. Мы — единственная страна, более-менее развитая, где количество научных работников сократилось на 16%.
При этом в Указе Президента РФ №204 была поставлена задача создать условия, благоприятные для работы не только наших, но и зарубежных ученых в нашей стране. К сожалению, статистика показывает, что количество уезжающих за рубеж не сокращается. Таким образом, мы наблюдаем три основных способа оттока людей, создающих человеческий потенциал. Из госмедицины в основном — в частную, из образования — в другие сферы, из науки — и в другие сферы, и за рубеж. По оценкам Германа Грефа, наши потери от утечки умов за послесоветский период превысили наши потери от утечки обычного капитала.
Совершенно очевидно, что мы не можем решить кадровую проблему, не увеличивая финансирование сфер, создающих человеческий потенциал. Вы меня, естественно, спросите, как спрашивают в Государственной Думе: где деньги, Зин? Тем более что финансовая ситуация в стране резко ухудшилась, уважаемые коллеги. Но я хочу напомнить, что мною был сделан специальный запрос в Министерство финансов Российской Федерации по поводу судьбы нашего Фонда национального благосостояния. Как вы знаете, около половины его оказалось замороженным в результате действий наших отечественных системных либералов.
Ответ Минфина был довольно интересным. Я перевожу его с мудреного экономического на русский. Ответ был такой: мы считаем возможным те средства, которые были заморожены, имитировать в рублях и использовать для развития нашей отечественной экономики. Но если мы считаем это возможным, уважаемые коллеги, тогда мы должны понимать, что при таком отношении к людям, создающим человеческий потенциал, мы будем наблюдать только нарастание кадрового кризиса и в российском образовании, и в российской медицине, и, увы, в российской науке тоже.
Я хочу напомнить, что мы многократно вносили законопроекты, направленные на поддержку сфер, создающих человеческий потенциал, в частности на повышение статуса педагогических, медицинских и научных работников. До сих пор такие законопроекты не принимались. Хотя нам каждый раз говорили, что все понимаем, что проблема очень и очень важная. Но опять же, денег нет, но вы держитесь. Мы думаем, уважаемые коллеги, что вложения в человека (это не наше мнение, это мнение всех более-менее современно мыслящих экономистов) — это не бремя государства, это инвестиции в будущее, в долгосрочной перспективе — одни из самых эффективных, которые только можно сделать.
