Александр Широв,
директор ИНП РАН, член-корреспондент РАН, член президиума Международного Союза экономистов
Прежде всего хотелось бы сказать, что главное, наверно, что происходит в мировой экономике – то, что вся ее структура и модель развития под воздействием событий 2022 года и, ранее, 2020 года пришла в движение. Это значит, что все страны ищут свое место в этой новой структуре глобальной экономики. Сейчас возникли как ограничения, связанные в том числе и с санкционным давлением, но и существенные возможности. Перенаправление огромных потоков товаров и финансов с западного направления на восточное, а также то, что происходит с поставками энергоносителей из Соединенных Штатов в Европейский Союз – все элементы одного процесса, который связан не только с геополитическим конфликтом России и Запада, но с тем, что интересы крупнейших развивающихся и развитых экономик входят во все большее противоречие. И это прежде всего связано с тем, что новым крупным игрокам, крупным развивающимся странам, вес которых в мировой экономике неизменно растет, хочется иметь больше прав при принятии глобальных решений. И эта конфликтная ситуация не уйдет в ближайшие 5–10 лет.
В этой связи можно, наверно, констатировать, что эта тенденция к переформатированию мировой экономики и фрагментации или регионализации мировой экономики становится, наверно, доминирующей. Для того, чтобы выстраивать собственную экономическую политику, собственную экономическую стратегию, конечно, нужно понимать, в каком направлении будут перестраиваться эти потоки и в каких направлениях нам наиболее эффективно сотрудничать в том числе с крупными развивающимися экономиками.
Напомню, Китай – это уже 35% нашего товарооборота, и с точки зрения импорта и экспорта мы можем бо́льшую часть торговли описать взаимоотношениями с тремя-пятью странами. То есть мы видим ситуацию не диверсификации наших торговых потоков, а, скорее, концентрации, что при определенных условиях может порождать дополнительные риски. Как мы будем действовать с теми рынками, которые для нас важны? Я имею в виду новые рынки и глобального юга, и Африки, и Латинской Америки.
Еще момент, связанный с тем, что, безусловно, в условиях конфронтации страны вынуждены защищаться либо при помощи финансового стимулирования, что мы активно видели в период кризиса 2020 года, либо через использование протекционистских мер, ограничений в торговле и так далее. Здесь, конечно, ключевую роль приобретает климатическая политика, и тот саммит, который прошел в Дубае в конце ноября – начале декабря прошлого года, это наглядно показал.
С другой стороны, он показал, что бизнес понимает, что именно на этой площадке решается судьба торговых переговоров, и начал более активно в этом участвовать. Если раньше на климатической площадке доминировали национальные правительства, то теперь крупные компании и корпорации постепенно начинают брать значительную часть этой повестки на себя.
В ЕАЭС мы видим сильный рост и валового внутреннего продукта, и подушевых показателей ВВП. Оказалось, что длительные дискуссии по поводу того, а что же дает ЕАЭС таким странам, как Казахстан, Армения, Киргизия, разрешились сами собой через конкретные показатели экономического роста. И теперь уже трудно говорить о том, что никакого позитивного импульса эти страны не получают. Это значит, что открывается окно возможностей и для других стран. Мы можем рассматривать ареал ЕАЭС шире: там есть Монголия, другие страны, которые входят в азиатскую группу вместе с ЕАЭС. Мне кажется, это направление создает и дополнительные потоки доходов, и возможности для стран, к которым я отношу Таджикистан и Узбекистан, довольно серьезно продвинуться с точки зрения формирования экономической динамики.
