Александр Широв,
директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, член президиума ВЭО России, члену-корреспондент РАН
Мы отмечаем 15 лет с момента создания Евразийского экономического союза, и наступило время подвести какие-то итоги. Если абстрагироваться от политологии и сконцентрироваться на макроэкономике, то мы имеем всего 2 модели интеграции: одна – производственная, когда вверху пирамиды находятся технологии, которые постепенно опускаются производству, причем производству в других странах; а вторая модель – институциональная, когда вверху производство, а внизу – рынки. И если пытаться оценить, к какой же модели относится интеграция на постсоветском пространстве в Евразийский экономический союз, то, к сожалению, нужно сказать, что мы взяли за основу второй вариант, институциональную модель.
Проблема институциональной модели состоит в том, что мы постепенно пытаемся втянуть в свою орбиту дополнительные рынки и поставлять на эти рынки свою продукцию. Ровно такую модель выбрал в свое время Европейский Союз. И вот это перманентное расширение Европейского Союза – как раз следствие этой модели. Есть крупные развитые экономики, такие как Германия, Франция, может быть, Италия, Великобритания, которые, вовлекая новые страны, кредитуя их, выявляют дополнительный спрос на свою продукцию. Эти деньги тратятся на исследования и разработки, развитие рынка, но эта модель конечна, потому что невозможно вовлекать в свою орбиту все новые и новые страны. На мой взгляд, одна из проблем состоит в том, что мы используем именно эту конструкцию.
Как работает вторая конструкция?
Она направлена на то, чтобы иметь ядро технологий и, постепенно переводя их в производство в другие страны, обеспечивать необходимую технологическую ренту, позволяющую устойчиво развиваться, инвестируя все больше и больше денег, в том числе в человеческий капитал. На самом деле эту модель реализуют Соединенные Штаты. Собственно реализация этой модели позволила и крупным развивающимся экономикам достигнуть таких приличных результатов, которые мы видели в последние годы.
Идея состоит в том, что нам нужно постепенно переходить от институциональной модели к производственной, а это значит, что мы должны вовлекать страны Евразийского экономического союза и других наших партнеров в производственную кооперацию. Это очень важно. Мы считаем, что наиболее реалистичной стратегией развития мировой экономики в ближайшие годы будет фрагментация, то есть создание отдельных центров силы, и, соответственно, ускоренное научно-технологическое развитие в развивающихся странах.
К чему это приведет? К тому, что лидировать в этой модели развития мировой экономики будут суперэкономические интеграционные объединения: не отдельные страны, а именно интеграционные объединения. И вот здесь возникает вопрос: а что мы можем себе позволить, может ли Россия и Евразийский экономический союз создать такой суперэкономический центр? Какие к нему могут предъявляться требования?
Требования очень простые: примерно 300 миллионов человек населения, объем ВВП на уровне 5% от мирового, совокупные затраты на исследования и разработки порядка 200 миллиардов долларов в год, что равно примерно 4% мирового ВВП, и расходы на оборону не менее 2% ВВП. Понятно, что мы, к сожалению, пока до этого не дотягиваем. Хотя если говорить про человеческий потенциал того рынка, который мы имеем, то с учетом всех наших возможных союзников это примерно 260 млн человек, то есть уже близко к 300, но все-таки меньше. Ясно, что в этих условиях мы должны выстраивать внятную политику сотрудничества, кооперации с нашими дружественными странами.
Важно также понимать тот уровень экономического развития, которого достигли страны Евразийского экономического союза за эти 15 лет. Наиболее характерен пример двух стран – Армении и Азербайджана. Мы все знаем, что геополитически Азербайджан достиг серьезных успехов в последнее время, но темпы экономического роста в этой стране достаточно низкие, с точки зрения подушевого ВВП рост тоже незначительный, с точки зрения обеспечения сырьевым экспортом – тоже масса проблем. А Армения, которая не имеет сырья, но входит в Евразийский экономический союз, обеспечила за последние несколько лет существенный рост подушевого ВВП и по этому показателю Азербайджан обошла. Можно сказать, что, конечно, Евразийский экономический союз, что бы там ни говорили политики, стал важным фактором в формировании экономической динамики в наших странах. И задача, опять же через некоторые изменения модели интеграционного объединения, состоит в том, чтобы монетизировать дополнительные факторы, прежде всего факторы научно-технологического развития, которые есть в наших странах.
Если же мы посмотрим на научно-технологическое развитие, то увидим, что даже с учетом импортируемых результатов на исследования и разработки мы уступаем прямым затратам на исследования и разработки в большинстве стран, с которыми мы хотим конкурировать. Если эта ситуация не будет как-то изменяться, к сожалению, ничего у нас не получится. Это не только российская проблема. Если мы посмотрим на все крупные развитые и развивающиеся экономики, то их доля в мировых затратах на исследования и разработки – порядка 25–27%. Понятно, что с таким низким, как у нас, объемом контролируемых результатов исследований и разработок рассчитывать на конкуренцию с развитыми странами будет достаточно сложно.
Еще одна проблема – это, конечно, уровень доходов и качество жизни в наших странах. Даже в такой стране с относительно высоким уровнем доходов, как Казахстан, только примерно 30% населения имеет доступ к полноформатной по всем требованиям продовольственной корзине. Конечно, вот эти большие разрывы в уровне доходов, большие разрывы в уровне потребления важнейших товаров и услуг уже препятствуют развитию нашего бизнеса. Мы все время говорим про экономику предложения, но на стороне спроса у нас много проблем, и эти проблемы нужно, безусловно, решать, в том числе и проблемы цен. Это, кстати говоря, политика, в том числе тарифная политика: тарифы в значительной степени уже на наднациональном уровне находятся, поэтому политику должен осуществлять в том числе и Евразийский экономический союз.
И, наконец, возвращаюсь к тезису про две модели.
Узость той модели развития, которую мы сейчас реализуем, состоит в том, что распределение промежуточной продукции в промышленном производстве стран ЕАЭС затрагивают всего 4 сектора. Это, условно говоря, взаимные поставки России и Белоруссии, России и Казахстана. Все остальные потоки – маленькие. А ряд потоков, например, Киргизстан – Армения, Казахстан – Армения, вообще практически нулевые. Это лишь тысячи долларов для таких не маленьких стран. До тех пор пока производственная кооперация у нас не изменится, мы, к сожалению, дополнительных эффектов от развития Евразийского экономического пространства получать не будем, и это будет сдерживать экономику не только этих стран, но и России.
Каков потенциал экономического роста в ЕАЭС? Только в Казахстане остается потенциал за счет вовлечения дополнительных ресурсов. Все остальные страны Евразийского экономического союза находятся в стадии, когда дополнительный рост возможен только за счет роста эффективности и кооперации. Вот поэтому нашим экономикам, безусловно, нужно изменить модель, мы должны получить новые механизмы развития кооперации. И прежде всего в этом заинтересована, безусловно, российская экономика, но именно эта производственная модель, как я говорил в начале, позволяет экономикам, которые находятся на более низком уровне экономического развития, достаточно быстро продвинуться и по уровню доходов, и по уровню экономического развития к стране-лидеру.
