Понедельник, 30 сентября, 2024
ВЭО России

Сергей Бодрунов: «Излишние резервы – это груз в пути»

Сергей Бодрунов,

Президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов

В майском указе Президентом поставлена задача возобновления экономического роста России. До 2024 года нам необходимо в два раза снизить бедность, существенно увеличить продолжительность жизни россиян, обеспечить естественный рост численности населения, войти в пятерку крупнейших экономик мира по паритету покупательной способности. Всё это – всеобъемлющая комплексная проблема. И – достойный вызов для нашего общества и государства. И главная задача – не только преодолеть кризис в экономике и выйти на добротные темпы экономического роста, но и – подчеркну, весьма важно, – устранить технологическое отставание России от тех стран, которые находятся на переднем крае продвижения к новой генерации индустриального общества.

Чтобы догнать нынешних экономических лидеров по показателям роста, мы должны, согласно исследованиям академика А.Г.Аганбегяна, ежегодно увеличивать свой ВВП на 4-5% и более, если вести речь о догоняющем или, в потенциале, опережающем развитии. В то же время наши государственные институты (Минфин, Банк России) определяют темпы роста ВВП в пределах 1,5-2,5%. Таким образом, необходимо искать резервы роста, на что нацеливает нас и президентский указ, да и сама жизнь. <…>

Правительству страны в рамках сформулированных национальных проектов, направленных на достижение конкретных целей развития по конкретным направлениям, поручено разработать и реализовать национальные программы в сфере здравоохранения, демографии, экологии, образования, науки, культуры, цифровизации экономики, жилищного строительства, безопасности, качественных автомобильных дорог и инфраструктуры, улучшения городской среды, поддержки занятости и повышения производительности труда, развития малого и среднего бизнеса и поддержки предпринимательской инициативы. Это – важнейшее, главное дело нового правительства. Прорыв необходим по всем этим направлениям. Причем – в самые короткие сроки. Фактически – в формате «экономического чуда».

Возможно ли это? Моё мнение – да, это возможно. Однако – при выполнении ряда условий.

Одним из таковых является безотлагательная технологическая модернизация экономики. Но при этом особенно важен переход к широкому и повсеместному использованию преимуществ нового технологического уклада. <…>

Жить нам придется в новом технологическом укладе и в новом социальном пространстве – хотим мы этого или не хотим – объективная реальность. И надо искать и те силы, которые поддержат этот процесс, сделают его эффективным и позитивным. Поэтому не менее важный фактор и драйвер перехода к новому технологическому укладу – модернизация социальной сферы, включая развитие ее инфраструктуры на новом технологическом уровне, повышение производительности труда, включение человека в новый производственный мир, мир новой экономики, и роста на этой основе благосостояния людей, уровня удовлетворения их потребностей. <…>

Убедившись в том, что будущее экономическое развитие и решение принципиальных социальных вопросов тесно сопряжено с интенсивным вхождением нашего общества в новый технологический уклад, зададимся вопросом – а какими конкретными вехами этот путь обозначен? Какие технологии, как, в каком порядке и т.д. поднимать?

Несмотря на сложность этого вопроса, ответ, безусловно, есть. Его дает наша наука. По инициативе РАН большими группами весьма компетентных специалистов разработан и осуществляется уникальный документ – Национальная технологическая инициатива – выверенный и научно обоснованный магистральный проспект нашего технологического развития. Она включает в себя и направления развития, и базовые идеи, и конкретные шаги. Инициатива развивается, учитывая и все более-менее значимые тренды технологического развития в мире, и нашу российскую специфику и возможности. Так что каркас  технологического плана перестройки экономики, если можно так выразиться, у нас имеется. <…>

Инвестиции – принципиальный вопрос. Очень важно, что новый премьер обещает довести инвестиции до 5% ВВП. Но не менее важно, чтобы наши национальные проекты в значительной части были сопряжены с задачами технологического развития. Выполнение проектов будет, следовательно, означать и продвижение в технологическом развитии. Понятно, что на все, что связано с такого рода немалым поворотом, нужны и немалые средства. Есть ли они у нас?

Правительственные экономисты в свое время озвучили, что на выполнение майского указа Президента необходимо в ближайшие годы изыскать 8 триллионов рублей.

Я вижу здесь немало аспектов, которые можно обсуждать. К примеру, 8 триллионов рублей – это не более четверти ЗВР, накопленных сегодня Россией. Огромные средства, существенно превышающие наши ЗВР, находятся на руках у населения, еще больше – размещенные в финансовом секторе, на спекулятивных рынках капитала. Если мы потратим хотя бы часть этих резервов, вовлечем их в инвестпроцесс в реальный сектор экономики, мы добьемся не просто выполнения нацпроектов, но подготовим почву для ускоренного технологического развития и перехода в новоиндустриальную экономику.

Но, кроме средств и иных наших возможностей, нужна – воля. Мы часто слышим – время сложное, мы противостоим практически основной экономической элите мира, необходимо иметь страховку. И наши резервы решают эту задачу. Это – верно. Резервы иметь жизненно необходимо.

Однако по этому поводу у меня такой взгляд: от всего застраховаться невозможно, излишние резервы – это груз в пути, балласт, и, наконец,  лучшая страховка от экономических неприятностей – не подушка безопасности, которая рискует превратиться в перину, на которой удобно спать (да вот не проспать бы время рывка!), а продвинутая современная экономика.

Мы с вами, коллеги, вместе с нашим лидером уже в прошлом году констатировали, что, несмотря на сложности, наша экономика приобрела новое качество, стала более устойчивой к внешним шокам и внутренним проблемам. Более того, в этом году мы перешли, пусть хотя и к не слишком активному, но к наращиванию ВВП, росту промпроизводства и сельского хозяйства, инфляция – ниже таргета в 4%, начали подрастать, впервые за последние 5-6 лет, реальные доходы населения.

И я сегодня не столь сильно убежден в том, что для того, чтобы существенно увеличить внутренние инвестиции, широко развернуть реиндустриализацию нашей экономики на новой высокотехнологичной основе, нам надо сейчас продолжать осторожничать, добиваться еще более «твердой» устойчивости экономики.

Скорее, по моему мнению, надо двигаться параллельно, по возможности – даже больше акцентируя внимание на научно-индустриально-технологическом развитии, подтягивая под него государственную, финансовую и технологическую инфраструктуру. Это стоило бы приоритетно поддержать институтами частно-государственного партнерства, соответствующей модернизацией финансовой и банковской системы, мерами налогового стимулирования и другими форматами новой промышленной политики.

По материалам совместного заседания ООН РАН и ВЭО России «Драйверы роста экономики: человеческий капитал, наука, технологии»

Почему Пекин идет на уступки США?

Вступила в силу первая часть торгового соглашения между США и КНР. Эксперты отмечают «очевидную асимметрию зафиксированных обязательств в пользу США».

Например, Академик Александр Дынкин полагает, что соглашение между США и КНР носит «исключительно конъюнктурный характер».

«Его цель – не допустить начала мировой рецессии до выборов в ноябре текущего года, и даже, несмотря на то, что оно широко разрекламировано, размер торговых тарифов для импорта из Китая все равно остается в два раза выше, чем это было, скажем, в 2015 году», – рассказал академик.

Профессор Алексей Портанский в материале, опубликованном на сайте ИМЭМО им. Е. М. Примакова РАН, приводит арифметический анализ соглашения.

«Согласно подсчетам, текст соглашений между США и КНР содержит 105 обязательств с формулировкой «Китай обязуется» (China shall), 88 – с формулировкой «Стороны обязуются» (Parties shall) и лишь пять – «США обязуются» (the United States shall). В большинстве же статей документа констатируется, что существующая торговая политика США соответствует требованиям соглашения», – отмечает ученый.

Китай согласился принять серьезные меры в области охраны прав интеллектуальной собственности, чтобы гарантировать, таким образом, сохранность этих прав, принадлежащих иностранным компаниям, а также взял на себя обязательство в течение ближайших двух лет закупить у США товаров и услуг на 200 млрд долл.

Что побудило Пекин пойти на очевидные уступки, объясняет Алексей Портанский.

«Экономика Китая, по разным оценкам, примерно в 1,5 больше зависит от внешней торговли, чем американская. Следовательно, при затягивании торговой войны Китай будет терять больше, чем США, – пишет эксперт, – чувствительной остается зависимость Поднебесной от США в ряде ключевых технологических секторов. К примеру, в серверах, использующихся на территории КНР, доля процессоров Intel достигает 97%. 98% всех смартфонов работают на программных продуктах Microsoft, Google и Apple. В настоящее время Китай производит менее трети микрочипов, которые устанавливаются в изготавливаемых на его территории компьютерах, планшетах и смартфонах».

По мнению Алексея Портанского, в Пекине пытаются выиграть время, чтобы лучше подготовится к столкновению с США, которого, очевидно, не избежать.

Кроме того, в статье отмечается, что заключенная торговая сделка нарушает важнейший базовый принцип ВТО – принцип взаимного предоставления режима наибольшего благоприятствования (РНБ). Если Китай в рамках двусторонней договоренности с США берет на себя обязательство по увеличению импорта, то, согласно РНБ, ровно такие же условия должны быть распространены и на других торговых партнеров.

Китай наращивает присутствие на российских рынках. Что с этим делать?

Китай продолжает наращивать присутствие на российском рынке, а Европа начала его свертывать. Этому способствовали обрушение нефтяных цен, девальвация рубля, западные санкции, газовая война за европейский рынок. В условиях растущей конкуренции со стороны Китая для России важно нормализовать условия конкуренции российских и китайских товаропроизводителей. Об этом говорится в новом выпуске журнала Института народнохозяйственного прогнозирования РАН «Проблемы прогнозирования».

Автор материала, профессор Владимир Фальцман приводит цифры, которые демонстрируют экономические успехи Китая, произошедшие на глазах всего у одного поколения. В мировом товарном экспорте доля Китая увеличилась с  3,9%  в  2000  году до  11,7%  в  2013  году, в то время как доля Европы сократилась с 40,4% до 34,5%. В мировой торговле услугами Китай поднялся с  14-го на  5-е место. В 2013 году Китай занял 1-е место в мире по объему экспорта (2,2 трлн. долл.), обогнав лидеров прошлых лет – США (1,6 трлн. долл.) и Германию (1,4 трлн. долл.).

Что касается российской торговли с Китаем, Андрей Островский, заместитель директора института Дальнего Востока РАН, назвал Россию «сырьевой и немного технологической колонией Китая», поскольку в нашем экспорте в КНР 76% занимает нефть,  9%  древесина,  4%  сельскохозяйственное сырье, 3%  продукция химической промышленности. Структура китайского импорта в Россию на 57% состоит из машин, оборудования и транспортных средств, в первую очередь – из сотовых телефонов, компьютеров и комплектующих деталей автомобилей; 11%  импорта составляет текстиль и обувь, 9% – химические продукты.

Профессор Владимир Фальцман полагает, что России предстоит «развивать свою собственную систему поддержки отечественного производителя», чтобы уравновесить китайскую систему поддержки экспорта до уровня равных конкурентных возможностей.

«Китай создал собственную эффективную систему поддержки экспорта в форме явного и скрытого его субсидирования, зон свободной торговли с льготными ставками налогообложения, сокращения или полного освобождения от платежей за использование земли, воды, электричества, газа, Интернета, – пишет ученый, – Следует также использовать китайский опыт международных технологических заимствований, сочетая возможности малого бизнеса с крупными предприятиями».

Наталья Орлова: «Серьезным инвестором в 2020 году может стать только государство»

Наталья Орлова,

главный экономист Альфа-банка

Мне представляется, что прошлый год был для бизнеса потерянным годом, потому что были ожидания роста за счёт нацпроектов, они не были реализованы. Прошлый год оставался достаточно сложным из-за внешней санкционной повестки. Но с начала этого года, мне представляется, что с точки зрения внутреннего расклада ожиданий ситуация выглядит лучше, потому что новое Правительство, как оно воспринимается рынком, в большей степени настроено реализовать то бюджетное финансирование, которое уже заложено, то есть, ожидания наконец могут быть реализованы. В этом аспекте появился оптимизм. Правда, с точки зрения изменения прогноза мы видим, что мы входили в этот год с прогнозом около 1,7 % . Сейчас очень многие аналитики двигают прогноз ближе к 2 %, но в основном это переоценка роста за счёт социального пакета. По большому счёту, это ожидание, что мы опять будем расти на потреблении. Есть некое заложенное ожидание, что рост инвестиций будет таким, как был обещан, но не быстрее. И всё равно есть большие сомнения, что нацпроекты, допустим, на уровне регионов удастся полностью реализовать. Мне кажется, эта уверенность по поводу финансирования нацпроектов касается в большей степени федерального бюджета, настроя федерального правительства.

И ещё раз вернусь к тому, что в глазах частного бизнеса ускорение темпов роста на 2020 год – это больше связано с тем, что потребители, которые в конце прошлого года уже исчерпали ресурс по приобретению новых кредитов за счёт того, что доходы не росли и перспективы были непонятны, могут получить 2-процентный рост реальных располагаемых доходов на 2020 год, соответственно, это возможность нарастить и кредитное плечо. Поэтому это пока всё-таки в глазах рынка потребительская модель.

Второй момент — по поводу Центрального Банка. К сожалению, в ситуации, когда мы ждём бóльших расходов Правительства или такого, как было обещано, бюджетного финансирования, Центральный Банк, конечно, будет вынужден эти бюджетные риски инкорпорировать в свою политику. И в этом смысле это сокращает потенциал снижения процентной ставки. Но мы видели, что фактор бюджетной политики как риск упоминался в течение всего 2019 года, просто не был реализован, именно поэтому дальнейшее снижение процентной ставки в таких условиях выглядит ограниченным.

Кроме того, конечно, Центральный Банк ещё функционирует в очень сложных внешних условиях, потому что, напомню, в 2019 году произошло радикальное изменение политики ФРС. В начале 2019 года все думали, что ставка будет расти. Сейчас мы увидели 3 снижения процентной ставки в США. На этот год из-за ситуации в Китае растут ожидания дополнительного смягчения на конец этого года, но на самом деле это тоже ожидание, которое очень чувствительно к этим новостям по вирусу, к сиюминутной информации.

В-общем, может быть, в конце года мы окажемся в совсем другом раскладе. Возможно, ФРС опять вернётся к более жёсткой риторике. Безусловно, Центральный Банк России должен считаться с тем, что этот внешний фактор стал гораздо менее предсказуем. На самом деле ситуация, когда ФРС, как в начале 2019, за месяц изменило риторику с обещания, что оно будет повышать ставку, до обещания снижения, достаточно беспрецедентно, поэтому здесь нужно понимать, что мы не можем с уверенностью прогнозировать внешний фон.

Ситуация с вирусом – это сейчас предмет сиюминутных обсуждений. Я только скажу, что у рынков есть такие бенчмарки. Бенчмарк — начало марта, конец февраля — если уровень заболеваемости выйдет на 2%, для рынков это будет серьезным фактором. К сожалению, 2003 год, когда была вспышка атипичной пневмонии, не является прецедентным, потому что тогда мировая экономика была всё-таки в условиях роста, а сейчас мы только в прошлом году обсуждали глобальную рецессию, и торговые войны, которые, безусловно, не создают положительный контекст для каких-то проблем.

В Китае обсуждается замедление роста до 4 с половиной процентов. Я не могу сказать, что это консенсус, но мне кажется, что замедление не в пределах по процентному пункту, а может быть более значительное.

Теперь я хотела сказать ещё по поводу нашей внутренней ситуации как человек, соприкасающийся с финансовым сектором. Я совершенно согласна, что взгляд на факторы, за которые отвечает государство, на 2020 год стал лучше. Поддержка маткапитала создаёт основание для ожидания дополнительного ипотечного роста, для роста в строительстве, возможно будут траты из ФМБ. Здесь вопрос, насколько мультипликатор частного сектора отрезонирует. Пока, к сожалению, по итогам прошлого года мы видели, что спрос на корпоративные кредиты замедлялся. В прошлом году рынок вырос всего на 1%. при этом там продолжалось сокращение валютного кредитного плеча, то есть российским банкам компании загасили 15 миллиардов долларов, это такая же сумма, как в 2018 году.

К сожалению, несмотря на то, что объём долга сокращается, темп его сокращения пока не замедляется, а если мы будем смотреть в процентах, то даже ускоряется. По внешнему долгу – у нас внешний долг — за 300 миллиардов долларов. Там есть ещё значительные возможности для погашения долга. Поэтому, к сожалению, есть впечатление, что компании сейчас предпочитают направлять свои прибыли на погашение кредитного плеча, хотя оно и так небольшое, у нас процент охвата ВВП, 50 % ВВП корпоративного долга с 3013 года фактически не изменился, но мы не видим никакого аппетита на дополнительное кредитование. И в целом я хочу сказать, что в банковском секторе такой консенсус отчасти связан с санкционными рисками, с тем, что в условиях санкций физические лица, конечно, являются более привлекательными клиентами, там не существует санкционных рисков, которые могут привести к затруднениям.

С точки зрения динамики банковского сектора, с одной стороны, у банков нет большого желания стимулировать рост корпоративного кредитования в силу санкционных рисков. Санкционные риски сейчас не усиливаются, но они не ушли с повестки дня. И мы понимаем, что лучший сценарий для нас на 2020 год — в том, что не будет эскалации санкций. Поэтому весь взгляд финансового сектора, конечно, прикован к розничным кредитам. И хочу сказать, что на 2020 год как подтверждение динамики на сокращение кредитного плеча предстоят большие погашения корпоративных еврооблигаций, они будут почти в 3 раза больше, чем в 2019 году, и мы в конце 2020 года можем прийти в ситуацию, когда рынок корпоративных еврооблигаций станет очень-очень небольшим. И это в каком-то смысле будет ограничивать приток иностранного капитала в российский рынок, потому что фактически единственным ликвидным рынком у нас останется рынок ОФЗ. И тогда действительно, наверное, у нас основным инвестором в экономике действительно должно стать государство в таких условиях, потому что по умолчанию иностранный капитал, конечно, будет идти в ликвидные рынки.

Банки теряют лояльность россиян

C 2016 по 2020 год индекс лояльности россиян к основному банку (NPS) снизился более чем в восемь раз. Только за прошлый год индекс упал почти в три раза. Об этом говорится в ежегодном исследовании уровня потребительской лояльности на розничном рынке банковских услуг Аналитического центра НАФИ.

Все больше россиян не готовы рекомендовать свой банк родственникам и знакомым. Всего треть опрошенных (39%) довольны своим банком. Доля клиентов, давших «нейтральные» оценки, снизилась на 11 пунктов (до 27%). А число тех, кто недоволен своим основным банком выросло на 10 пунктов (34%).

Интересно, что индекс лояльности к основному банку существенно выше у женщин, чем у мужчин. У молодежи от 18 до 24 лет – самое высокое значение индекса, у людей среднего возраста (от 45 до 59) – самое низкое. Чем выше клиенты банков оценивают свое материальное положение – тем выше их лояльность своему банку.

Заместитель генерального директора Аналитического центра НАФИ Тимура Аймалетдинова полагает, что главная причина снижения лояльности к банкам – пересечение двух тенденций.

«С одной стороны, растет грамотность потребителя: все больше и чаще люди читают о банках и их продуктах в интернете, сравнивают условия и тарифы на банковских порталах, обмениваются отзывами. Накапливается и опыт личного сотрудничества с разными банками. Все это позволяет человеку более объективно и критически оценивать банки и их предложения, легко «переключаться» между ними. С другой стороны, банки стараются увеличить прибыль и активнее ведут продажу своих услуг, что не всегда нравится клиентам. Кроме того, клиенты могут не знать некоторые условия обслуживания, размер комиссионных платежей. Все это, наряду с цифровизацией самой коммуникации клиента с банком, снижает уровень лояльности к банкам», – отмечает Тимур Аймалетдинов.

Чего ждали в конце 2019-го года?

Каким оказался для российской экономики год уходящий? Стоит ли ждать существенного прогресса в этом году? Об этом речь шла в ходе одной из бесед в «Доме экономиста».

Собеседники:

Анатолий Геннадьевич Аксаков,

Председатель комитета Государственной думы по финансовому рынку, Член Правления ВЭО России

 

Владимир Дмитриевич Миловидов,

Руководитель Центра социально-экономических исследований Российского института стратегических исследований, д.э.н.

 

Сергей Дмитриевич Бодрунов,

Президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте, д.э.н., профессор

 

Бодрунов: Уважаемые коллеги, мы многого ожидали от этого года, что-то состоялось, что-то нет. Я думаю, если коротко говорить, то на сегодняшний день многие экспертные институты квалифицируют ситуацию в российской экономике как некую затяжную стагнацию. Мы стоим, почти не движемся, хотя какие-то подвижки есть, но они могут качнуться как в одну сторону, так и в другую сторону. Например, такая цифра: рост ВВП за последние 5 лет в экономике, в среднем, составил 0,4%. А это существенно ниже, чем в мире. Как же будем догонять? По силам ли российской экономике переломить эту негативную тенденцию в следующем году? Владимир Геннадьевич?

Аксаков: Однозначно, по силам. Более того, я как раз оптимист, и считаю что экономический рост будет выше, чем прогнозирует Министерство экономического развития, Правительство. Они 1,7% прогнозируют рост ВВП на следующий год, а я думаю, будет больше. И последние месяцы уходящего года говорят о том, что началось увеличение темпов роста, скажем, по октябрю — уже 2%. И я думаю, что по ноябрю, по декабрю они будут даже ещё более высокими. И это связано с отложенным финансированием национальных проектов: к сожалению, в начале года, в середине года финансирование нацпроектов не шло, а в последнем квартале процесс пошёл. Соответственно, это влияет в том числе и на инвестиционный рост: он стал чуть-чуть оживлённее, но всё-таки мы видим более существенные показатели. По первому полугодию рост инвестиций был 0,6, а сейчас мы приближаемся к 3%. Это уже неплохо. Ну, и, соответственно, будет экономический рост нарастать, и я думаю, 2% мы вполне можем получить в 20-м году.

Миловидов: Я бы, наверное, не стал называть какие-то конкретные цифры. При этом соглашусь с Анатолием Геннадьевичем в том, что, наверное, есть шансы рассчитывать на большие темпы роста, и в это хотелось бы верить. Но я бы хотел сказать о том, что, наверное, и не стоит сгущать краски по тем цифрам, которые были обозначены. Мне кажется, всё-таки это не совсем корректная оценка экономики в силу того, что, действительно, эти 5 лет были сложными. И начались они, в общем-то, с процессов, многие из которых носили внеэкономический характер. И вот эти внеэкономические факторы, которые привели к серьёзному падению российской экономики, удалось преодолеть. И экономика, по существу, от отрицательных темпов роста перешла к явно заметно положительным темпам роста. Да, они, наверное, не такие высокие, как хотелось бы. Но всё-таки мы видим, что тенденция началась. Это первое. Второе, сейчас весь мир живёт в некой новой реальности. И мы, в общем, видим, что в большинстве стран мира темпы экономического роста далеко не запредельные…

Бодрунов:  Да.

Миловидов: И многие говорят даже, появился такой термин английский slowbalization: вместо глобализации слоубализация, то есть, замедление. Это процесс всеобщий. И эта новая реальность подталкивает к тому, чтобы переоценить вообще факторы роста и подумать над тем, что, наверное, уже традиционные подходы к оценке той меняющейся экономики в статистическо-количественном измерении, такие как как ВВП, может быть даже и не во всём характеризует происходящие процессы. Меняется мир, меняется жизнь. И вы упомянули национальные проекты. Ведь они направлены не только на финансирование определённых направлений. Но они же фактически ставят своей целью качественное изменение жизни. А изменение качества жизни является одним из мощнейших факторов экономического роста во всех странах. Поэтому, действительно, есть повод для надежды. Посмотрим, как это будет реализовываться.

Аксаков: Там ещё один момент надо учитывать. У нас совпала бюджетная консолидация, то есть, ужесточение бюджетной политики, когда доходы наращивались, в том числе путем увеличения налогового бремени, в частности, НДС, с одновременной жёсткой денежно-кредитной политикой Банка России. Обычно, если проводится бюджетная консолидация, то денежно-кредитная политика смягчается, и наоборот. У нас, к сожалению, всё это совпало, и, естественно, это повлияло и на экономический рост, тормозило его. Сейчас мы переходим от бюджетной консолидации к стимулирующему бюджетному процессу…

Бодрунов: Все говорят о необходимости инвестировать, инвестировать, инвестировать…

Аксаков: И одновременно всё-таки Центральный банк переходит к нейтральной денежно-кредитной политике. И это такие условия, которые будут обеспечивать экономический рост.

Бодрунов: Вы знаете, часто можно было слышать критику в адрес Центрального банка, она касалась и политики таргетирования инфляции и т.д. Но рано или поздно мы понимаем, что это стало одним из элементов стабилизации. Да, можно по разному оценивать те или другие действия, каждый, как говорится, судит со своей колокольни. Но здесь мы должны понимать, что все задачи решаются в комплексе. Поэтому, конечно, и здесь надо отдать должное Сегодня инфляция ниже 4%, слишком низкая — это тоже не есть хорошо. Но, надеюсь, что в этих пределах мы удержимся и в следующем году.

Аксаков: Более того, Министерство экономического развития говорит, и я с этим согласен, что надо всё делать для того, чтобы инфляция была вблизи 4%, а не 3%… Это звучит хорошо для обывателя, но на самом деле слишком низкая инфляция будет влиять и на экономический рост тоже.

Спрос в экономике был придавлен

Олег Вьюгин,

председатель наблюдательного совета Московской биржи, председатель Совета директоров «САФМАР Финансовые инвестиции», заслуженный экономист РФ, профессор

 

Даже формально экономический рост в этом году будет меньше, чем в предыдущем. несмотря на все статистические подозрительные действия, результаты будут хуже. И надо сказать, что на этот год пришлись, действительно, не очень приятные события, такие как повышение налогов. Одновременно бюджет, который сконцентрировал средства от повышения налогов, особо ничего не тратил. То есть спросовая активность была явно придавлена. Соответственно, инвестиционная активность тоже была достаточно слабой, потому что компании не видят спроса, они не видят необходимости делать инвестиции. Я не говорю ещё про другую часть – инвестиционный климат, про то, что в депрессии находятся малые предприятия и средние. Бюджет, видимо, в следующем году будет тратить побольше, причём, не в рамках бюджета, официально утверждённого Госдумой, а, так сказать, сбоку, через средства ФНБ, которые уже подходят к пределу насыщения, установленного в законе. Таким образом спросовая часть немножко поднимется, поэтому, в принципе, все прогнозируют, что в следующем году будет рост повыше, скажем, 1,5%. Но хотелось бы иметь более высокие темпы роста. Для этого нужно понять, что нужно делать, в том числе, куда вкладывать средства. У меня мнение такое, что, во-первых, не сильно заинтересованы власти в развитии, мне кажется, это не является приоритетом. То есть, риторику мы слышим, но реально не видно, что это приоритет – проблема в этом есть большая. И, конечно, вкладывать надо в человеческий капитал. То есть, если речь идёт об использовании государственных ресурсов, то переместить вложения в здравоохранение, которое находится в ужасном состоянии на сегодняшний день в России, продолжать финансировать образование и науку.

Шансы роста ВВП на 1,7% — очень низкие

Алексей Ведев,

заведующий лабораторией финансовых исследований Института экономической политики им. Е.Т. Гайдара, д.э.н.

 

Изначально Министерство экономического развития и весь экономический блок правительства планировал достаточно плачевные или печальные итоги этого года. Для меня всегда это было странно, поскольку внешние условия достаточно благоприятные, да и санкции, нельзя сказать, что уж слишком сильные. Но, так или иначе, два раза публиковал Минэкономразвития оценки этого года, и каждый раз ухудшал эти оценки. Теперь, я думаю, что при достаточно благоприятных ценах на нефть, при достаточно благоприятных условиях рост где-то на уровне 1% будет в этом году. И шансы, что мы будем расти в районе 1,7%, как планирует сейчас Минэкономразвития, в 2020-м году, я оцениваю, как крайне низкие. Я думаю, что следуя экономической логике, будет стагнация в этом, и она продолжится в следующем году. Если говорить о точках роста, то я бы вернулся к модели 2016-17-го года, когда основной акцент делался на частных инвестициях, на попытке всё-таки привлечь прямые иностранные инвестиции, на поддержке малого и среднего бизнеса, частной инициативы. И, наверное, главное – это кардинальное улучшение предпринимательского климата.

Бодрунов: Вьюгин говорит примерно о 1,5-процентном росте в следующем году. Он оценивает ситуацию этого года достаточно критично. Но, тем не менее, я бы, например, честно говоря, не сказал бы, что это стагнация уже. Это же всё-таки некоторое движение вперёд. Как вы полагаете?

Аксаков: Да, особенно во второй половине текущего года.

Бодрунов: Особенно во второй половине, да.

Аксаков: Если говорить о начале года, о первой половине, то там можно было смело говорить о стагнации…

Бодрунов: Потому что у нас было, во-первых, начало года, очень сложно начали раскачивать эти национальные проекты, шло перепланирование всей системы работы.

Аксаков: Триллион рублей из бюджета 2019-го года переходит в бюджет на финансирование в 20-м году.

Миловидов: Позвольте мне вклиниться и добавить немного сумбура в эту беседу… Я уже высказал свою точку зрения. Я тоже хочу верить в лучшее и в ускорение темпов экономического роста. Но сейчас я скажу крамольную вещь, а какая разница, какие темпы экономического роста у нас будут? Объясню, почему я задаю этот вопрос…

Бодрунов: А я с вами с удовольствием соглашусь в такой постановке вопроса…

Миловидов: Первое, на что я обратил внимание — я не оспариваю тезисы экспертов, каждый имеет право говорить то, что он считает нужным — но когда мы говорим о темпах экономического роста, у нас разговор всё время крутится вокруг денег: триллион рублей недодали, триллион рублей дали, перерасходовали, недорасходовали, влили больше, влили меньше. Но мы не говорим о результатах того, чего мы влили. Экономика, в моём понимании, это пропорциональная система.

Бодрунов: Можно вспомнить, сколько мы влили в космодром Восточный, а до сих пор ничего не летает…

Миловидов: В экономике существуют определенные пропорции: можно расти темпами 10-15% в год, но в результате получить такие диспропорции, которые аукнутся -20% падения…

Бодрунов: Какова структура этого роста – вот вопрос!

Миловидов: Абсолютно верно. Во-вторых, можно расти с темпами 1-2% в год, но при этом пропорции в экономике будут сохраняться.

Бодрунов: И сохранится ориентация на качественное изменение качества жизни населения.

Миловидов: Конечно! Я посмотрел на сайте правительства специально отчёты о выполнении национальных проектов. Я сейчас не буду комментировать цифры и всё, но, что меня поразило: хотя в указе президента нет такой прямой разбивки, но, тем не менее, в презентациях национальные проекты разбиты на три части — это национальные проекты человеческого капитала, о чём говорили наши коллеги, затем — комфортная среда для жизни, экология, жильё и так далее, и затем — экономический рост (это наука, малая, средняя, цифровая экономика и так далее, и так далее). В моём понимании это деление не совсем корректное. Потому что экономический рост – это и здравоохранение, и образование, и демография, и культура…

Бодрунов:  Конечно, да-да.

Миловидов: Вклад в человеческий капитал — это тоже экономический рост. И нельзя оторвать вклады в человеческий капитал, вклад в комфорт жизни от экономического роста. Это всё работает на экономический рост. Вот, мне кажется, нам больше нужно говорить, здесь я соглашусь с экспертами, что нам больше нужно говорить, а) о результатах, и б) о качественных изменениях.

Бодрунов:  Я тоже всегда придерживался такого принципа, что игра в эти проценты ВВП, чуть больше, чуть меньше, очень важна — эта оценка важна для тех людей, которые принимают какие-то решения конкретно по распределению денежных средств, например, бюджетов, дофинансировать что-то и так далее. Но с точки зрения макроэкономики, результативности вот этих всех инвестиций и прочее, важнее структурная ситуация, важнее, какие отрасли мы финансируем, важнее, на что делаем основной упор, где приоритеты, как эти вещи связаны между собой внутри нашего экономического пространства, если на то пошло. И как это отражается на тех потребностях людей, которые сегодня нужно удовлетворять.

Аксаков: То есть, надо идти от качества жизни.

Бодрунов:  Да.

Аксаков: И к качеству жизни привязывать уже все остальные изменения.

Миловидов: Конечно.

Бодрунов: И 1 или 2% роста достаточно, чтобы можно было резко поднять те самые вещи, которые нужны людям.

Миловидов: Конечно. Я могу добавить ещё одну такую, скажем, крамольную фразу. Мне в силу карьеры, биографии, доводилось работать в правительстве, и на своих должностях государственных иногда приходилось дискутировать на эти темы, обсуждать их. И я иногда говорил, слушайте, представьте себе, наступит период, когда инфляция будет маленькая, и темпы роста будут маленькие. А многие у нас говорили, что, если инфляция снизится, будет рост. Вот сейчас мы пришли к тому, что у нас, пожалуйста, маленькая инфляция. Это тоже пропорция. Мы до конца эту пропорцию не знаем. Российская экономика, конечно, уже многие годы развивается как современная, рыночная, я надеюсь, развитая экономика. Но всё равно эта история пока измеряется 30-ю с небольшим годами…

Бодрунов:  Конечно, у нас нет того бэграунда…

Миловидов: У нас нет какой-то сложившейся пропорции, мы её не знаем.

Аксаков: Я думаю, мы всё равно должны управлять этими процессами.

Миловидов: Конечно.

Аксаков: И такой яркий пример — сочинская Олимпиада, концентрация ресурсов, действительно, изменили качество этой территории, и там теперь с удовольствием многие отдыхают…

Бодрунов: Сегодня там по-другому всё смотрится.

Аксаков: Рост инвестиций и экономический рост — всплеск. Потом падение, потому что нет мегапроекта, в котором бы концентрировались ресурсы. При этом те, кто закупил оборудование, осуществлял работы, привлёк рабочую силу, оказались ни с чем, у них нет заказов, нет других проектов. Так вот, я к чему говорю: если мы запустили какой-то проект, то должны видеть, что дальше должен быть другой проект, который сможет задействовать освободившиеся ресурсы, а у нас страна большая и, в принципе, задач много: чтобы эти люди могли найти себе применение и потом. И это вот как раз стратегия, уже стратегическое планирование.

Миловидов: Вот я сейчас поддержал бы Анатолия Геннадьевича в том, что он правильно совершенно говорит: в экономике всегда должен работать мультипликатор. В одном месте вложил рубль, но на круг получил 10, 20 и так далее…

Бодрунов: Конечно. Вот мы говорим о проектах, говорим о том, что очень важно, чтобы эти национальные проекты имели некоторое продолжение, во-первых. Во-вторых, там должна быть очень важная компонента – эффективность этих проектов. Мы должны понимать, что те люди, которые эти проекты инициировали, внедряли в общественное пространство, обеспечивали финансирование через государственные решения, эти люди хорошо подумали, насколько эффективны будут эти проекты. И третья важная компонента, особенно в условиях нашей такой специфической экономики, где много теневых вещей, здесь должен быть достаточно серьезный, в том числе общественный контроль.

В проектах нет конкретики

Александр Широв,

заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, член-корреспондент РАН

 

Проблема состоит в том, что, с одной стороны, мы вроде бы понимаем, что такие проекты нужно реализовывать. С другой стороны, конкретного технико-экономического обоснования, то есть, как и что делать, пока нет. И получилось, что есть проекты, а как направлять деньги, совершенно не понятно. Мы этого пока не понимаем. И, собственно, из-за этого такое пробуксовывание с финансированием национальных проектов. Хотелось бы, чтобы 2019-й год был удачнее, чем он фактически сложился. То есть, мы видим, что темпы экономического роста около 1%. Это нас не может устраивать. Мы видим, что есть проблемы с реализацией крупных проектов инвестиционных, в том числе государственных, национальных проектов. И всё это, конечно, оставляет осадок недоделанности, ощущение того, что можно было бы сделать это лучше, качественнее, получить большие результаты. Если мы говорим про следующий год, конечно, он будет лучше текущего с точки зрения экономики. Всё про это сейчас пока говорит. Если не будет крупных внешних шоков, то экономика вырастет, конечно, не на 1%, а где-то примерно на 2%. Но всё равно и этого мало. Вот мы должны добиться того, чтобы следующий год был трамплином для того, чтобы и 21-й, и 22-й, и последующие годы были бы для нас именно периодом развития.

Бодрунов.  Как вы считаете?

Аксаков: Насчёт осторожности государства, наверное, правильно. Но всё-таки, я думаю, сама бюрократическая наша машина крайне неэффективна…

Бодрунов: Она гораздо более тормозит.

Аксаков: И причины принятия нами постановления, решения в Госдуме по поводу подзаконных актов, которые позволяют направлять деньги на реализацию проектов, заключается как раз в очень неразворотливой бюрократической исполнительной машине. Владимир Дмитриевич там работал. Может быть, в его времена там было всё эффективнее. Но сейчас она настолько неповоротливая, а главное — ответственных-то особо не найдешь. А сейчас чётко прописано, кто за что отвечает. И, в принципе, есть, кого спросить. Если проекты будут плохо реализовываться, значит, президент сам об этом сказал, будут соответствующие привлечения к ответственности…

Бодрунов:  Будет видно-во-первых, что плохо реализуется, во-вторых, понятно, кто, за что должен отвечать.

Миловидов. Если позволите, у меня есть несколько комментариев. Думаю, что, первое, неповоротливость системы — это и плохо. Но, с другой стороны, и хорошо, потому что, конечно, такие деньги требуют и контроля особого, и спешка здесь, конечно должна быть умеренной. Что касается инвестиций, то тут, как раз вот пользуясь присутствием Анатолия Геннадьевича, хочу сказать, что с учётом своего опыта, мы иногда забываем такой инструмент, как финансовый рынок, его развитие. За последние годы сделано огромное количество новаций в этой сфере и законов принято Государственной думой, которые, по существу, вывели наш финансовый рынок на уровень, по сути, развитого финансового рынка с точки зрения его регулирования. Его нужно наполнять деньгами, его нужно наполнять инвесторами, нужно создавать новые финансовые инструменты, которые могли бы поддерживать этот рост. При этом, естественно, когда мы говорим о дивидендах, конечно, это некое изъятие денег из инвестиционных программ…

Бодрунов:  Да. И перекладывание в финансовый карман.

Миловидов: Но, с другой стороны, дивиденды привлекают и инвесторов. Они способствуют тому, чтобы люди покупали ценные бумаги. И они тоже должны выплачиваться.

Аксаков: Лучше бы они зарабатывали на росте курса ценных бумаг.

Миловидов: Всё-таки без дивидендов ни один финансовый рынок не существует.

Бодрунов: Это вещи, не особенно отделимые друг от друга.

Миловидов: Неотделимые. Но я хотел бы обратить внимание ещё на один момент…

Аксаков: Я сказал лишь об опережающем росте дивидендов, причём, довольно существенном.

Бодрунов: Да, есть такая ситуация сегодня, конечно.

Миловидов: Я хотел бы обратить внимание ещё на один, связанный с этим, вопрос, который эксперт выделил – по поводу внешнего фактора. Ведь всё-таки вот этот период, с 14-го по 19-й год, происходило всё на очень негативном внешнем фоне, не говоря уже о том, что за рубежом сами темпы экономического роста не самые высокие. И плюс ещё внеэкономические влияния, как мы знаем, и санкционная политика, и многие другие вещи, крайне негативно сказывались на привлечении денег в российскую экономику, развитие совместных проектов и так далее. Но, тем не менее, удалось всё-таки, как я уже говорил, выйти на определённые положительные темпы роста. И вот этот внешний фактор, он, конечно, играет очень важную роль. И в будущем он будет играть. Почему? Потому что мы неотделимы от мировой экономики, и для нас важно оценивать и формировать амортизаторы: вот сейчас мы раскрутим экономику, а через год или через какой-то промежуток времени возможна и глобальная рецессия, которая может опять свести на нет эти наши усилия. Вот к этому нужно готовиться.

Бодрунов: Мы сегодня находимся в состоянии готовности к тому, чтобы поднимать экономику, инвестировать, улучшать инвестиционный климат и надеяться на лучшее в следующем году.

«Эра Большой нефти» подходит к концу

Существующих запасов нефти, а они сегодня оцениваются в 15 млрд. тонн, хватит на 27-28 лет. «Эра Большой нефти» началась в России в 1950-е годы и, по-видимому, завершится в  2050-е годы. Об этом говорится в новом выпуске журнала Института народнохозяйственного прогнозирования РАН «Проблемы прогнозирования».

Согласно прогнозу Института энергетических исследований Российской академии наук, добыча нефти в России может начать сокращаться уже в 2020-2025 годах. При неблагоприятном развитии событий за 20 лет добыча уменьшится на 22%, при благоприятном – на 8%. Правда, благоприятный  сценарий видится экспертам маловероятным, поскольку он исходит из прироста запасов нефти в 1,7  раза. Предполагается, что добыча увеличится, благодаря новым технологиям, доступ к которым ограничен санкциями.

«Чтобы не оказаться в нефтяной ловушке, следует заблаговременно, поэтапно и эволюционно перестраивать структуру экономики на функционирование в условиях сокращающихся поступлений от экспорта нефти и нефтепродуктов, – пишет автор материала, профессор Владимир Фальцман, – Если бы переходный период от «Большой нефти» и сырьевой модели развития к преимущественно инновационному росту удалось растянуть, например, на предстоящие 20 лет, то каждый год предстояло бы компенсировать сокращение поступлений от нефти на 5%».

Эксперт перечисляет в статье, товары и услуги смогут обеспечить экономический рост в условиях сокращающейся добычи нефти: «Частично это может быть природный газ. Но главное  –  Россия располагает весьма обширными возможностями диверсификации производства в сфере импорто- и экспортозамещения машин, транспортных средств, технологического оборудования, лекарств, широкой гаммы потребительских товаров, услуг здравоохранения, образования, туризма

Чего ждать от роботов?

Совет по цифровой экономике при Совете Федерации предложил защитить людей от рисков роботизации. Обычно в числе основных рисков называют сокращение рабочих мест. Но все ли это риски? И есть ли они вообще?

Собеседники:

Алиса Егоровна Конюховская,

Исполнительный директор Национальной ассоциации участников рынка робототехники

 

Тимур Кайратович Бергалиев,

Генеральный директор BiTronics Lab, заведующий лабораторией прикладных кибернетических систем МФТИ, лидер трека нейротехнологий олимпиады Национальной технологической инициативы

Сергей Дмитриевич Бодрунов,

Президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю.Витте, д.э.н., профессор

Бодрунов: Уважаемые друзья, мы сегодня поговорим о развитии технологий в смысле рисков. Поэтому сразу задам вопрос, который особенно беспокоит в последнее время общественность: заменят ли роботы людей? Алиса Егоровна?

Конюховская: Не заменят.

Бодрунов: А ваше мнение?

Бергалиев: Я  тоже считаю, что в ближайшем будущем не заменят.

Бодрунов: А не в ближайшем?

Бергалиев: Трудно сказать.

Конюховская: А кто будет создавать тех роботов, которые нас заменят?

Бодрунов: Вот — ключевой вопрос. Совет по цифровой экономике при Совете Федерации предложил защитить работников от рисков роботизации. На таком серьёзном уровне пошёл разговор. Стоит ли бояться того, что роботы вытеснят людей из цехов  и офисов в ближайшем будущем? Какие меры можно было бы принять, чтобы защитить людей в связи с развитием цифровых технологий. Я недавно наблюдал за работой сборщика мебели. Человек с высшим образованием, потому что те схемы, которые у него лежали для того, чтобы собрать какие-то там шкафы, явно требуют инженерной подготовки. Там надо разбираться: порядок, последовательность действий, детали, иначе всё это… И при этом он ещё и физически работает. Представим себе на его месте робота. Он всё легко прочитает, правда? Легко завинтит. И через какое-то время этот сборщик даже с высшим образованием будет уже, в общем-то, не нужен.

Конюховская: В данном примере сборщика нужно ещё учесть, что всё равно кто-то разберёт весь алгоритм создания данной мебели. Программисты разберут весь этот алгоритм и запрограммируют робота, чтобы робот всю эту работу производил. А в целом по теме я скажу, что для того, чтобы минимизировать риски, связанные с роботизацией, нам нужно больше переобучать людей, нужно обновлять образовательные программы.

Бодрунов: В какую сторону?

Конюховская: В сторону технологий.

Бодрунов: В сторону интеллектуализации.

Конюховская: Интеллектуализация, роботизация, потому что зачастую сейчас у студентов, которые учатся в университетах, вообще может даже не быть робототехники как элемента образовательного, даже если они занимаются автоматизацией производства.

Бодрунов: Хотя замечу, что в некоторых московских школах уже сейчас есть предмет «Технология и информатика». И там уже роботизация имеет место как предмет технологии. 3-5-й класс, а он уже технологиями занимается.

Конюховская: Если сказать о школьном предмете «Технология», то его содержание устарело, его нужно обновлять и больше внедрять робототехнику. Сейчас очень много всяких образовательных программ для школьников популяризационного детского формата. А вот перехода от детской робототехники к взрослой робототехнике, реальному применению в промышленности, ещё где-то, этого нет. Даже недостаточно информации о том, как развивается эта отрасль.

Бодрунов: Кстати, вы говорите, как президент Академии наук. Недавно был Московский академический экономический форум, мы были там с Александром Михайловичем Сергеевым сопредседателями. И вот он, когда выступал, сказал примерно то же самое: что существует провал между фундаментальной наукой и прикладной. И вот эта часть у нас проваливается. Нет этого трансфера, хорошо организованного. Вы говорите примерно о том же самом.

Конюховская: В части образования в области робототехники и сейчас в индустрии наблюдается колоссальный дефицит кадров. Потому что не готовят специалистов.

Бодрунов: Таким образом, можно сразу такой контрапункт поставить, что, на самом деле робототехника, конечно, убирает людей из каких-то областей, но в то же время появляются другие потребности в кадрах, правда? Вы говорите, колоссальный дефицит кадров…

Конюховская: Да.

Бодрунов: Не проблема, так сказать, лишнего человека, да, а дефицит кадров. Тимур Кайратович, как вы это наблюдаете?

Бергалиев: В этом смысле я с Алисой полностью согласен о том, что риски, в первую очередь, связаны с тем, что человек не готов к новой технологизации, информатизации и так далее. Для этого как раз-таки и действуют сегодня в стране такие программы, как Национальная технологическая инициатива, которая работает не только со взрослыми — со стартапами, зрелыми компаниями, но и с молодыми ребятами, которые на горизонте 5, 7, 10 лет станут теми самыми разработчиками различных технологий. Но при этом они уже будут иметь определённый уклад образовательный, общее понимание предмета и так далее, и так далее. И, на мой взгляд, основной риск связан с тем, чтобы уметь людей подготовить к этому. Есть некий эффект особой социализации. В стране есть несколько очагов, где вот именно такой социализацией занимаются. В данном случае образовательная деятельность является формой такой социализации. И по поводу провала, который вы отметили: он заключается в том, что нет перехода от образовательных, игровых моментов к «взрослым» задачам – это один аспект. А то, что вы отметили про прикладную науку — это, наверное, чуть другой аспект…

Бодрунов: Совершенно верно, это другая сторона одной проблемы.

Бергалиев: Да, когда мы говорим про фундаментальную науку и прикладную, то это как бы чуть другой аспект, и в этом смысле даже вот мы втроём разговариваем, и уже видна такая многогранность этого вопроса.

Бодрунов: Естественно. Каждый сидит на своём стуле. Тем не менее, проблема общая, и она очень важная. Мне представляется, что когда мы говорим о вытеснении людей, то речь идет о естественно-историческом, цивилизационном процессе. На самом деле, всегда было так. Наименее творческие функции постепенно заменялись, орудия труда менялись. Сегодняшняя компьютеризация, цифровизация, роботизация – это новый инструментарий для освобождения людей от рутинной работы. Поэтому, мне кажется, мы уже в какой-то мере понимаем, что заменить просто так людей нельзя. Алиса, скажите, пожалуйста, какие профессии появятся взамен существующим в какой-нибудь из областей, в 2-3-х областях?

Конюховская: Появятся операторы роботов, те, кто управляют беспилотными какими-то системами, появятся в большом количестве те, кто программирует роботов и как-то их вообще обслуживает. То же, что уже произошло и с разными терминалами, банкоматами и так далее.

Бодрунов: То есть, сначала не было профессии, грубо говоря, загружателя денег в банкомат.

Конюховская: Да, и она появилась. И количество, и содержание этих профессий будет расширяться. Изменения коснутся тех профессий, которые сейчас существуют. Они не будут ликвидированы, они будут видоизменены, получат другое содержание. Скажем, дворник. Это может быть дворник с метлой, а может быть дворник на какой-то крутой уборочной машине. Здесь нужно не забывать, что не всё роботы могут выполнить. И у них есть определённые устройства, сопряжённое оборудование, которым они выполняют ту или иную функцию. У нас есть иллюзия того, что роботизировать можно всё. Это неверно. Сейчас технологии позволяют роботизировать только рутинные процессы, повторяющиеся. Стоимость перепрограммирования робота сейчас очень высокая. И, в целом, если мы посмотрим на то, что сейчас роботизируется — это сферы, где человеческий труд очень дорого использовать. Допустим, почему в Европе и сейчас даже в Китае больше происходит роботизация, потому что там очень дорогой человеческий труд, и на каких-то опасных операциях лучше ставить робота, это снизит риски и в то же время позволит немного сэкономить расходы.

Бодрунов: Тимур Кайратович, как вы думаете, что появится в перспективе? Что наиболее интересно? Куда людям нужно будет, молодёжи особенно стремиться попасть, чему учиться?

Бергалиев: Добавляю к тому, что уже сказано. Уже какое-то время назад зародилась такая сфера как человеко-машинное взаимодействие. Вот как раз это человеко-машинное взаимодействие — либо человек-машина-человек, либо человек-человек-машина и различные комбинации — это новое поле деятельности, которое сейчас, скажем так, видоизменяется за счёт новой компонентной базы, новых алгоритмов, новых подходов в материалах и так далее, и так далее. Например, вот у вас на книжке нарисована красивая рука такая…

Бодрунов: Да, мы о ней поговорим в конце передачи.

Бергалиев: Если поговорить с людьми, которые хотели бы иметь такую руку, то они скажут, что функционал иногда избыточен. То есть, если говорить про бионический протез руки, то управлять каждым пальцем достаточно сложно с помощью бионических систем управления. И более того, нет такой необходимости. Так вот, я думаю, что это одно из явлений на новом поле человеко-машинного взаимодействия. Каким образом роботом можно управлять: с помощью голоса, с помощью речи, с помощью каких-то движений…

Бодрунов: Мысли…

Бергалиев: Да, это сейчас очень популярно, собственно говоря, мы в какой-то степени…

Бодрунов: Вы же занимаетесь нейротехнологиями.

Бергалиев: Тут сразу поправлюсь: управление мыслью нужно брать в кавычки, потому что управление мыслью как такового нет. Есть управление с помощью  регистрации электрической активности мозга и другой электрической активности — мышц, например.

Бодрунов: Так или иначе, должна быть некая посредническая часть.

Бергалиев: Да-да. И, соответственно, возникает вопрос, что в некоторых ситуациях такой тип интерфейса удобен, а в некоторых ситуациях такой тип интерфейсов неприемлем. Где-то, например, останутся кнопки.

Бодрунов: Где-то джойстики, где-то штурвалы.

Бергалиев: Совершенно верно. И, таким образом, появляется новое поле деятельности проектировщика, даже метапроектировщика, который будет проектировать пространство будущего: то, как роботы будут взаимодействовать. Например, если мы работаем вместе с какими-то коллаборационными структурами, системами, нужно понимать, какой вред они нанесут или не нанесут и так далее, и так далее. Это всё опять зависит от человеко-машинного взаимодействия, конкретных типов интерфейсов, конкретных типов взаимодействия, которые человек туда заложит. А это сумасшедше творческое направление.

Бодрунов: Уважаемые коллеги, я не знаю, насколько эта оценка верна, но то, что эта абсолютно новая профессия, связанная с технологическим прогрессом, может  стать массовой, это сомнению, наверное, не подлежит, правильно я понимаю?

Бергалиев: Есть нюансы: если даже на примере беспилотного транспорта рассматривать, возникают разного рода проблемы, которые нужно решать. Про  социально-психологические аспекты можно отдельно говорить, но, например, самое явное – это юридические ограничения, нормативные ограничения использования беспилотников.

Бодрунов:  Конечно, да.

Бергалиев: И вот эти картинки, когда ребята весело рисуют карту полёта над городом — это, на самом деле должно быть ограничено.

Бодрунов: Там есть зоны, где нельзя летать, есть персональные данные, нельзя заглядывать в окно…

Бергалиев: Да-да. И эта область должна быть отрегулирована. Она сейчас, конечно, уже регулируется. Многие наши знакомые производители дронов, разработчики дронов от этого страдают, потому что многие потенциальные сферы направления бизнеса исключаются.

Бодрунов: Здесь развернуться можно было бы, а законодательство отстаёт.

Бергалиев: А пока нельзя, да. Соответственно, нормотворчество — тоже очень интересное направление.

Бодрунов: Говорят, что России так называемый робокалипсис не грозит. А почему не грозит? А потому что, вот у меня данные: в мире — 100 промышленных роботов на 10 занятых человек, а в России – 4 робота на 10 тысяч человек. Мы, как всегда, отстаём, и в этом наше счастье.

Бергалиев: Если продолжать разговор в той же логике, в которой мы начали: что роботы всё-таки помогают человеку, оптимизируют его труд, снижают издержки и так далее, то пусть этот робокалипсис наступит побыстрее. Другая часть этого вопроса связана с тем, что отставание очень сильно зависит от потребностей экономики. То есть, если, допустим, кто-то в этом сильно очень преуспел, то, значит, есть определённые потребности.

Бодрунов: Да, они стали развиваться по этому пути…

Бергалиев: Я совершенно согласен с тем, какую важную роль играет экономическая составляющая. То есть, если это окупается, если это, на самом деле, увеличивает эффективность производства, снижает издержки…

Бодрунов: Повышает производительность труда.

Бергалиев: Другой аргумент с экономической составляющей — это здоровье человека. В принципе, если мы посмотрим на развитие робототехники, то очень многие объекты стали своего рода культурным мемом. Та же бионическая рука — тоже в какой-то степени культурный мем. Потому что в целом там проблема уже в какой-то степени решена, но у людей всё равно возникает желание сделать в том же направлении что-то новое, классное, многофункциональное: там, третью руку человеку добавить и так далее. И в этом смысле два направления: чисто экономическая составляющая и здоровье человека, куда можно сейчас отнести и протезирование, и экзоскелеты…

Бодрунов: Да, тут ещё вторая часть аргументов, касающихся здоровья — участие роботов в массовом масштабе в тех профессиях, где человеку тяжело работать.

Бергалиев: Плюс огромное поле – это реабилитация человека, послеинсультная реабилитация, например.

Бодрунов: А вредные профессии, так называемые.

Бергалиев: Да, в том числе вредные профессии.

Бодрунов: Человека убрал оттуда, он будет здоров, а работать будет робот.

Бергалиев: Что самое интересное, сегодня очень популярна беспилотная технология. Но мало, кто знает, что беспилотники ещё около 30-40 лет назад стали применяться уже в добыче полезных ископаемых, потому что на большой глубине неблагоприятные для человека условия.

Бодрунов: И соответственно, там уже эту эволюцию развития технологии уже прошли: начиная от оператора, заканчивая сегодняшними беспилотными системами.

Новые производства нам помогут

Несмотря на то, что часть ныне существующих профессий, действительно, будет либо видоизменяться, либо отмирать, тем не менее, параллельно будет идти процесс создания новых производств, новых технологических платформ, создание новых направлений, которые, в свою очередь создадут и рабочие места, и инфраструктуру, и новые сферы услуг. Это мы и наблюдаем во многих странах мира. Поэтому о восстаниях луддитов, наверное, можно на какое-то время забыть. Тем не менее, проблема, действительно, существует. И вопросами подготовки кадров, своевременного создания инфраструктуры, развития сферы услуг нужно заниматься, что называется здесь и сейчас. Бояться следует того, что мы не впишемся в те процессы, которые происходят сейчас в мире в рамках и 4-й промышленной революции, и бояться стоит несбалансированности развития наших отраслей и регионов. И повторяю, этим нужно заниматься своевременно, здесь и сейчас. Вот это нам необходимо сделать.

Дмитрий Курочкин, вице-президент Торгово-промышленной палаты РФ

Бодрунов: Алиса Егоровна, мне недавно приходилось беседовать с одним из лидеров профсоюзов, который говорил, что он не против роботизации, но против того, что мы людей, которых вот сейчас роботы заменяют или заменят, ничему не учим.

Конюховская: Задачи переобучения лежат и в субсидировании переобучения. Когда сейчас на предприятиях внедряются роботы, обычно сами предприятия оплачивают обучение. И, причём, люди обучаются, где? В компаниях, которые этих роботов создают. Сейчас компетенции, все знания о том, что такое робототехнические технологии, сконцентрированы даже не в университетах и не в исследовательских центрах, а в компаниях, которые нам из-за рубежа роботов продают.

Бодрунов: Вы говорите о тех людях, которых учат управлять роботами, условно говоря.

Конюховская: Да-да.

Бодрунов: А что делать тем людям, которых роботы выбросили из производства?

Конюховская: Сейчас картина наблюдается следующая: те страны, те предприятия, которые внедряют у себя роботов, не только увеличивают число роботов, но они увеличивают число людей, которые там работают. У них благодаря тому, что они повысили эффективность своего производства, продали более качественный и дешёвый продукт, больше покупают этот продукт. И у них есть деньги для того, чтобы опять расширять производство, устанавливать новых роботов, нанимать новых людей. Развитие автопрома и электроники показывает, что прирост числа роботов сопровождается приростом числа людей. Например, в США в автопроме увеличивалось число занятых на 6% в среднем в год, когда прирост роботов был порядка 9% — это данные с 2010-го по 2015-й год, реальные цифры. То есть, это уже сейчас происходит. Чем мы рискуем? Если мы не внедряем технологии, значит, мы проигрываем в конкуренции, потому что кто-то создаёт качественный продукт и сокращает свои издержки. И вот тогда, да, у нас может быть безработица.

Неформальная занятость: тени не исчезнут?

Часто в сложные для экономик периоды увеличивается теневая занятость. Сегодня официальные данные говорят о том, что в российской экономике всё более или менее устойчиво. Однако, по данным Росстата, теневая занятость увеличилась. О чём это говорит? И какие риски несет?

Собеседники:

Кирилл Михайлович Никитин,

Директор Центра налоговой политики экономического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова

 

Александр Львович Сафонов,

Проректор Академии труда и социальных отношений, член Экспертного совета правительства России, профессор, д.э.н.

 

Сергей Дмитриевич Бодрунов,

Президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов, директор Института нового индустриального развития им. С.Ю.Витте, д.э.н., профессор

Бодрунов: Итак, уважаемые коллеги, неформальная занятость. Росстат сообщает нам, что в 2018-м году ее процент опять вырос. В неофициальном секторе, по этим данным, работает каждый пятый работающий россиянин. Эксперты Всемирного банка отмечают, что обычно рост неформальной занятости связан с какими-то процессами, связанными, например, с деиндустриализацией экономики, когда люди переходят из сектора, где легко отследить формально тип работы, труда, в тот сектор, где больше неформальных отношений, например, торговли, где можно как-то устроить неформальные отношения и прочие сектора, где проще платить серую зарплату. На ваш взгляд, в России те же процессы, или есть какая-то специфика?

Никитин: Мне кажется, наша российская специфика во многом определяется тем, как у нас устроена система социальных взносов, система государственных социальных гарантий. Устроена она, на мой взгляд, следующим примерно образом: тем людям, которые находят своё место в теневом секторе экономики в виде неформально занятых, в виде самозанятых — зачастую, это не работники, а какой-то степени предприниматели, там сложно найти эту грань — государству особо нечего предложить в обмен на легализацию. И тут речь идёт не только о людях, находящихся полностью в тени. Речь идёт об огромном сегменте тех, у кого лежит трудовая книжка с зарплатой в 10 тысяч рублей.

Бодрунов:  Да, формально где-то он занят.

Никитин: И получает ли он эти 10 тысяч рублей, или их получает за него другой сотрудник, а этот человек имеет какой-то минимальный трудовой статус, получает какие-то минимальные свои отчисления, и при этом работает совершенно в другом месте вот в этом неформальном секторе, не ясно.

Бодрунов: То есть, там где как раз никаких отчислений нет.

Никитин: Да. И тут вывод заключается в следующем: у нас из 130 рублей фонда оплаты труда на налоги и взносы уходит 43 рубля, а зарплата — 87 рублей. Треть на налоги и взносы, а 2/3 — на руки. Из этой 1/3 какая-то часть — это НДФЛ, безусловный налоговый платёж, а всё остальное — это страховые взносы. Но при этом эти страховые взносы давно утратили свою страховую природу. У двух человек, один из которых получает зарплату 20 тысяч рублей, а второй — 100 тысяч, может быть, пенсия будет отличаться в конце жизни. А у людей, которые имеют зарплату 100 тысяч рублей и 500 тысяч рублей, пенсия не будет различаться, при том, что страховые взносы будут различаться радикально.

Бодрунов: Да, в разы.

Никитин: И с этой точки зрения можно говорить, что люди обманывают государство. Но в какой-то степени возможна и точка зрения о том, что люди не находят оснований государству дать их обмануть ещё больше. Они государству отдают небольшую часть или вообще не отдают никакой части, но и не рассчитывают особенно на пенсию, не рассчитывают на выплаты по больничным, не рассчитывают на защиту в случае безработицы и т.д. и т.п. И вот они думают: ну, хорошо, плачу я свои взносы с 10 тысяч рублей, с 20 тысяч рублей, а большую часть своих доходов получаю вне этого поля. Но, если я их буду получать официально, то пенсия моя не изменится, гарантии социальные не изменятся. Ради чего это делать? И есть второй фактор. Он трудно изменяемый. Есть известное исследование, в котором наши граждане регулярно опрашиваются. И вот жители России кардинальным образом отличаются от граждан стран первого мира всего лишь по двум параметрам: какие у людей ценности и на что они готовы. Так вот, мы гораздо охотнее соглашаемся на неуплату налогов и гораздо охотнее готовы получать социальные благе и гарантии, которые нам не положены — льготы и так далее.

Бодрунов: Меньше дать — больше получить.

Никитин: Меньше дать — больше получить. И мы не рассматриваем это как воровство у соседа. Это устойчивая тенденция, которая не изменится завтра и не изменится послезавтра. И с этой точки зрения, ещё раз хочу сказать, пока нет рациональной причины для того, чтобы полностью легализовать свои доходы у предпринимателя и у сотрудника, то вот эта 1/3 фонда оплаты труда, которую положено отдавать в государство, постоянно будет предметом для неофициальных трудовых отношений.

Сафонов: Я сейчас услышал расхожее представление о природе неформального рынка труда. Всё сводится к упрощённому пониманию, что проблема ухода в тень – это высокие налоги, вернее, а отчисления в социальные фонды…

Бодрунов: Да, нагрузка на зарплату.

Сафонов: Да, нагрузка на зарплату, и это проблема, связанная с неправильным распределением пенсий и так далее. Я сейчас не хочу вдаваться в природу пенсионного страхования. Начнём с того, что неформальные взаимоотношения возникли задолго до проблемы реформ в области пенсионного страхования. Мы видели эту историю, начиная  с 90-х годов. Как только произошла трансформация экономических отношений, тут же возникла эта проблема. Но тогда она проявлялась с несколько иных формах. Это наша особенность, экономическую и социальную природу которой при дискуссиях с иностранными коллегами я просто не мог объяснить. Эта проблема связана с глобальной задолженностью по заработной плате, которую формировали работодатели до 2005-го года. Вдумайтесь в ситуацию: ежемесячная задолженность по заработной плате в нынешних ценах составляла более 100 миллиардов рублей в месяц. При этом эти долги висели на всех, то есть, и Газпром не платил и Россети не платили: все успешные компании занимались одним и тем же – минимизацией своих расходов и увеличением маржинальности. Первая проблема, которая создала неформальные отношения, была связана с тем, что переход от одной формации к другой вызывал недоверие у бизнеса. Поэтому принцип был очень понятный: заработать здесь и сейчас. Поэтому за счёт чего эта маржинальность повышается — за счёт нарушения прав других граждан, за счёт нарушения налогового законодательства – это в тот момент не имело никакого значения. И вот этот формат взаимоотношений — неправовые взаимоотношения между работником и работодателем – стал первым этапом в истории неформальных отношений. И именно тогда работника ставили в ситуацию, когда либо ты соглашаешься на заработную плату вне трудового договора, либо не работаешь. И почему это было сделано: не для ухода от налогообложения, поверьте, потому что тогда очень легко было уходить, а потому что отсутствие трудового договора – это отсутствие обязательств соблюдать права, которые можно хотя бы в судебном порядке защитить.

Бодрунов: Да, хотя бы теоретически.

Сафонов: И мне как участнику той дискуссии, тех процессов, было понятно, что эта система поддерживалась на уровне управления, когда мы приходили в правительство, будучи представителями Министерства труда и говорили о том, что нужно пересмотреть эти вопросы, ужесточить ответственность работодателя. Нигде в мире такого нет: везде обязательства по заработной плате должны выполняться, причём, не важно, есть деньги — нет денег, вступает обязательство собственника. Когда я с французскими коллегами эту тему обсуждал, они вообще не понимали, как такое может происходить. А дальше происходила трансформация: как только выправилась более или менее экономическая ситуация и стабилизировались в определённой степени экономические отношения, возникли разного рода новации. Начну с того, что с 2001-го года очень активно государство пыталось снизить налоги. Будем называть это налогами, потому что это не страховые взносы — природа там уже действительно не страховая…

Бодрунов: Да, фактически налог.

Сафонов: Начиная с 2001-го года вводилось очень много изъятий, в том числе и ставок платежей: эффективная ставка падала до 16%, есть отрасли, где она составляет 10%, причём с экономической точки зрения невозможно это объяснить. В тот период времени, когда произошло наибольшее снижение ставок отчислений в социальные фонды, начинается активный рост теневой занятости. Причём, опять она нашла интересную форму. Предприниматели, понимая, что их прищучивают за невыплату социальных налогов, начали выдумывать такую форму, как заёмный персонал. Причём, доходило это до смешных таких форматов, когда, например, крупное металлургическое предприятие вдруг неожиданно нанимает металлургами, которые стоят у печей, людей с непонятной специальностью. Какая цель? Опять та же самая, связанная с тем, что не надо платить надбавок, компенсаций за особые условия труда. В 2005-м году за это ввели наказание вплоть до уголовного, посадки до 5 лет. Появилась новая форма, следующий шаг — это заёмный персонал на суда дальнего плавания, когда появлялся посредник, вообще не имеющий отношения к работодателю, и заключал договор с матросом о том, что он будет исполнять трудовые отношения на каком-то судне. А дальше (так устроено, к сожалению, законодательство морского права) капитан ссаживал этого человека, не заплатив ему ни копейки. И всегда в правительстве, в Морской коллегии обсуждался вопрос, а что делать с нашими моряками, которые оказались за бортом, причём, в разных странах мира. То есть, и механизма возврата их нет.

Бодрунов: Конечно, там тяжелейшие последствия…

Сафонов: И, естественно, когда сложилась, скажем так, такая неправильная система правовых отношений, она в значительной степени стала и продвигать теневой рынок. Конечно, Вы правы в том смысле, что есть консенсус между работником и работодателем: потому что, если я не вижу целесообразности в выплатах страховых из моего фонда оплаты труда, я в большей степени согласен на неформальные взаимоотношения. Но в большей степени это порождено особенностью нашей экономики. Когда есть диктат неправовых схем над правом, у человека и выбора нет, ему некуда пожаловаться, ему невозможно найти альтернативы. Попробуйте устроиться где-нибудь в регионе, где нет рабочих мест. И, безусловно, вам предложат те условия, на которые вы вынужденно согласитесь. И вот это я бы назвал особенностью российского рынка труда, особенностью неформальных отношений – отсутствие правовых гарантий работника, которая появилась именно в 91-93-м году. И, кстати, именно тогда это было, я бы обострил это, государственной политикой.

Бодрунов: Фактически это государственная политика, следствия которой мы сейчас видим?

Сафонов: Да. И эта политика пронизывает все трудовые отношения: от крупных компаний до самых мелких, ничего не изменилось.

Бодрунов: Многие беды и проблемы нашей экономики возникают от того, что были приняты в своё время не очень эффективные, или, может быть, неэффективные совершенно экономические решения. Скажите, а вообще, есть какая-то возможность создать культуру в плане соблюдения налогового законодательства или нет?

Сафонов: Меня в этом смысле всегда удивляет последовательность или, скажем, непоследовательность действий…

Бодрунов: Скорее, непоследовательность…

Сафонов: Действий, связанных с налоговым регулированием. Это всегда мне напоминает велосипед с двумя рулями, направленными в разные стороны, который ещё отлит из чугуна. Так вот, возвращаясь к теме: на всём протяжении времени, когда пытались решить проблему теневой занятости, каждый раз изобретали свой собственный велосипед. Мы снижали отчисления в социальные фонды, мы создавали налоговые преференции территориального характера, зоны свободной торговли. Мы пытались играть различными юридическими организациями, с упрощённой бюджетной отчётностью: ИП, самозанятые, вменённые доходы, не вменённые, даже уже сложно перечислить. Но эффект всегда был один и тот же.

Бодрунов: Увеличение теневой занятости, да…

Сафонов: Да, увеличение теневой занятости. То есть, причина всегда была одна: регуляторы не улавливали основных предпосылок, почему эта теневая занятость увеличивается, всякий раз она реагировала на разные ситуации. Но, тем не менее, если мы хотим посмотреть, например, на успешные практики в мире, то возьмём Италию. Та страна, которая до недавнего времени страдала очень сильно тем, что теневая занятость была очень высокой. Многие изменения в трудовом законодательстве, которые там стали проводить в конце 90-х, в начале 2000-х годов довели даже до убийства министра труда. Они были направлены на то, чтобы как раз эту занятость легализовать. И стало вскоре понятно, что единственный эффективный способ – это анализ соотношения доходов и расходов населения. Всё стало на свои места. То есть, убежать, получается, невозможно.  Ты можешь придумать любые схемы, но ты, как конечный бенефициар вот этой теневой схемы, должен тогда будешь объяснить, откуда у тебя взялась разница между твоими доходами, которые официально ты показал, и реальными расходами. И поэтому мы сегодня видим в практике итальянцев, когда они очень скрупулёзно собирают всякие, там, чеки, стремятся, так сказать декларировать все. Кстати, очень большие права даны налоговым полицейским в Италии, вплоть до того, что налоговый полицейский идёт по своей территории, видит, у Джузеппе появилась автомашина. Он помнит, что у него денег недостаточно для того, чтобы ее купить. Ему сразу же выписывается предложение, прийти в налоговую полицию и оплатить штраф или пояснить документально.

Бодрунов: В финансовую гвардию…

Сафонов: Да, и оплатить штраф. И дальше у тебя, собственно говоря, две альтернативы – судиться и доказывать, что ты прав, или сразу заплатить штраф и доплатить налог. И это дисциплинирует людей. Но есть большое «но»: этот механизм не может применяться отдельно для какой-то группы. Он — для всех. И тогда отвечать придётся всем, не только тем, кто работает в теневой сфер.

Бодрунов:  Не только Джузеппе, но и Ивану Ивановичу…

Сафонов: Да-да, Ивану Ивановичу, который эту схему допустил. Поэтому, безусловно, лучший вариант, конечно, это такой подход. Но не забываем ещё и о том, что всё равно, даже благополучная Германия до 10% своего рынка труда имеет в теневом секторе: потому что никогда невозможно до конца проконтролировать.

Бодрунов: Вот сегодняшняя ситуация может как-то подвигнуть нашего предпринимателя всё-таки налоги платить?

Никитин: Вы знаете, я, честно говоря, не думаю, что нужно фокусироваться на том, чтобы как-то заставить или подвигнуть предпринимателя платить налоги…

Бодрунов: Может, тогда снизить как-нибудь?

Никитин: Мы же обсуждаем эту тему, очень общую. У нас есть какая-то оценка — от 15 до 20 миллионов людей, находящихся в каком-то состоянии то ли самозанятых, то ли не занятых, то ли еще каких-то…

Бодрунов: Кстати, что такое теневая занятость – это тоже такое расплывчатое понятие.

Никитин: Я, честно говоря, думаю, что принципиально не нужно пытаться за один день изменить ни менталитет людей, в принципе, ни отношение людей к государству, ни менталитет предпринимателей. А нужно все эти особенности просто каким-то образом начинать учитывать. Как можно начинать учитывать? Я точно не знаю. Конечно, и людей не нужно заставлять, их нужно подталкивать к правильному решению. Я вам могу сказать такую вещь: чем выше стоимость «обнала», и как только стоимость «обнала» начинает сравниваться с налоговыми затратами, взносами, связанными с уплатой легальных зарплат…

Бодрунов: Проще платить налоги и спать спокойно.

Никитин: Да-да, платить спокойно. И с этой точки зрения, если мы говорим о том, что сейчас стоимость «обнала» доходит до 18-20%, условно говоря, а вот налоговое бремя составляет порядка 30%, то когда эти расходы сравняются на уровне, например, 25%, скажем так, финансовый стимул номер 1 исчезнет. Вторая вещь, которая, как мне представляется, важна, и опять же, будет подталкивать и предпринимателей, и, собственно, работников, переходить в формальный сектор, будет заключаться в возврате затрат, в наращивании страхового характера взносов. Условно говоря, если у меня нет разницы между тем, какую я получу пенсию с 500 тысяч рублей в месяц и со 100 тысяч рублей в месяц, то это ситуация, которая никак не стимулирует меня бороться за легализацию своей зарплаты. Это вторая вещь, которая, мне кажется, достаточно важна. И третья вещь заключается в том, что в отношении всей этой большой категории людей, которые находятся в теневом секторе, не нужно принимать жестких мер, пытаться их куда-то запихивать. У нас достаточно успешный эксперимент по самозанятым идёт.

Бодрунов: Который, кстати, сейчас развивается.

Никитин: Который сейчас развивается в четырёх субъектах федерации — это порядка 200 тысяч человек. Надо, правда, понимать, что из этих 200 тысяч — порядка 2/3 – это таксисты, которые загнаны агрегаторами в этот формат самозанятых и подобные им. Но я хочу сказать, что, в принципе, я бы вообще дал возможность вот этой  17-миллионной, или 20-миллионной теневой армии приобрести статус человека, который вправе заниматься трудовой или предпринимательской деятельностью, не считая себя незаконным предпринимателем, не считая себя каким-то человеком, скрывающимся от правоохранительных органов. Нужно идти не по пути налогового террора, привлечения финансовой гвардии, обязательного декларирования доходов и расходов, а по пути признания того факта, что пока нам нечего предложить людям, пусть люди, находящиеся в этом секторе, чувствуют себя безопасно. И постепенно добавлять им определённый набор благ, государственных, социальны, одновременно ожидая от них действий.

Бодрунов: Я задам сакраментальный в этом отношении вопрос: может быть, нам не надо загонять людей из теневой занятости в формальный сектор, а посмотреть: если они чем-то заняты, то хотя бы сегодня не плачут дети, не просят молочка, по крайней мере, у государства этой нагрузки нет.

Сафонов: Вы попали в точку. Понимая, что у нас значительная часть неформального рынка труда сосредоточена в торговле и в сельском хозяйстве, и люди получают основной доход за счёт того, что, грубо говоря, покупают подешевле, продают подороже, и это касается широкой палитры работников: это и услуги, связанные обычно с парикмахерской, ремонтном и так далее. И сейчас пропорции сложились таким образом, в силу низкого потребительского спроса из-за падения доходов реальных, которые возникли в результате экономического кризиса и последующей стагнации, любая попытка увеличить оборотные налоги приводит к тому, что возникает, что называется, эффект дубины. То есть, вы бьёте по головам тех людей, которые зарабатывали себе какие-то деньги. Да, они не приходили в  систему социальной защиты, не просили помочь, этих пособий, они не становились в службу занятости.

Бодрунов: А сейчас они встанут в очередь все.

Сафонов: И получалось, что мы при таком вроде бы разумном подходе мы теряем до 7 миллионов рабочих мест. Причём, это те рабочие места, которые обеспечивают хоть какую-то социальную стабильность.

Бодрунов.  Конечно, люди в этом неформальном секторе тоже что-то получают, зарабатывают.

Сафонов. Да-да. Поэтому я абсолютно согласен: конечно, регулятивные меры, связанные с преследованием и борьбой с уклонением от налогов нужно применять, но крайне аккуратно.

Найдены резервы для ускорения экономики России

В стране есть большой потенциал для ускорения экономического роста. Об этом говорится в аналитической записке Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.

Эксперты ИНП РАН констатируют, что загрузка мощностей в инвестиционном комплексе остается ниже 50%, а в производстве потребительской продукции – 60-65%. Что касается финансового сектора, в последние 2-3 года около 10% (от объема ВВП) «избыточных» финансовых ресурсов не работали на экономический рост.

«Существенные резервы сохраняются и в части использования трудовых ресурсов. Например, в 2018 году около 22% всех занятых в промышленности работали с ограничениями по времени (находились в неоплачиваемых отпусках, работали неполный рабочий день, не работали в связи с простоем оборудования). При этом четверть работников в экономике заняты низкоквалифицированным и низкооплачиваемым трудом», – отмечается в аналитической записке ИНП РАН.

Автор аналитической записки, заведующий лабораторией среднесрочного прогнозирования воспроизводственных процессов ИНП РАН Михаил Гусев отмечает, что, если верить статистике, «пока не будет выбран сформировавшийся запас производственных мощностей, едва ли можно будет рассчитывать на устойчивую динамику инвестиций и рост экономики, превышающий сложившуюся инерцию».

1...113114115...181Страница 114 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"