Сергей Глазьев,
министр по интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии, академик РАН, вице-президент ВЭО России
– Я готовился к сегодняшнему конгрессу, исходя из его названия «Новое индустриальное общество», и хотел обратить внимание прежде всего на то, что разговоры про переход к постиндустриальному обществу сильно преувеличены. Мы видим, что промышленность по-прежнему является ядром современной экономики, и страны, которые наиболее динамично развиваются, имеют наиболее высокую долю промышленности в структуре валового продукта. И это устойчивое состояние, то есть мы в последние годы не наблюдаем резкого продолжения роста доли сектора услуг. Доля промышленности стабилизировалась. Промышленность сегодня проходит через технологическую революцию, связанную со сменой технологических укладов. Именно в промышленности генерируются главные сегодня технологические траектории, которые будут определять развитие экономики на ближайшие 20–30 лет.
Конечно, в нынешних условиях нельзя не откликнуться на кардинальные изменения макроэкономической ситуации в мире, и в особенности — в нашей стране. Структурные изменения, связанные со сменой технологических укладов, резко ускорились в период пандемии. Несмотря на снижение общей экономической активности, мощнейший толчок получили биоинженерные технологии, особенно с массовым производством вакцин и прочих антивирусных препаратов. Неслучайно мы наблюдаем, что пытающиеся сохранить мировую гегемонию американцы по всему миру интенсивно ведут биоинженерные исследования, нарушая Международную конвенцию о запрещении биологического оружия. И кроме мощнейшего скачка биоинженерных исследований и биотехнологий мы наблюдаем очередной мощный подъем информационно-коммуникационных технологий, связанных и с удаленной работой, и с формированием баз данных отслеживания перемещения людей, и с созданием систем искусственного интеллекта. В общем, можно сказать, что пандемия, по сути дела, завершила переход к новому технологическому укладу как локомотиву современного экономического роста. Я сразу напомню его структуру.
Мы видим, что ядро нового технологического уклада сосредоточено, конечно же, в промышленности. Это нано-технологии прежде всего. Мы сегодня видим, что узким местом в экономическом развитии стали пресловутые чипы. Это наночипы, надо понимать, и микропроцессоры наноуровня, наноматериалы. И страны, которые обладают возможностью сооружать свои собственные нанофабрики, фактически определяют возможности расширения узких мест экономического роста, которые сегодня в полной мере проявились. И хотя самой большой отраслью становится здравоохранение, но предпосылкой резкого роста здравоохранения являются те же биоинженерные и клеточные технологии, которые используют ту же технологическую базу, что и нанотехнологии. Это электронные растровые микроскопы, это манипулирование молекулами и атомами, это целевая доставка лекарств. Всё это возможно только на основе производств нового технологического уклада.
Так же и образование вслед за здравоохранением становится второй отраслью по масштабу использования ВВП именно благодаря тому, что вследствие революции на основе клеточных технологий в медицине и роста фармацевтической промышленности, вообще всего комплекса отраслей, связанных с воспроизводством человека и продлением жизни практически до ста лет (уже об этом идет речь), образование становится непрерывным. Пенсионный возраст отодвигается всё дальше, и это накладывает нагрузку на образование, которое является сегодня главным источником спроса на те же информационные технологии, системы искусственного интеллекта и все остальные производства, связанные с вычислительной техникой, с созданием баз данных, с производством микроэлектронной, наноэлектронной промышленности.
Таким образом, пандемия резко ускорила переход к новому технологическому укладу. Он уже стал полноценным локомотивом экономического роста. Вместе с тем сегодня мы оказались сразу же после пандемии в условиях обострения мировой гибридной войны, и мы наблюдаем резкое ускорение перехода к новому мирохозяйственному укладу. Напомню, что мирохозяйственный уклад в нашей терминологии — это система производственных отношений, институтов, широко говоря — система управления воспроизводством экономики. Пандемия тоже ускорила процесс перехода к новому мирохозяйственному укладу, который мы назвали интегральным по той причине, что государство в этом новом мирохозяйственном укладе объединяет все социальные группы вокруг достижения главной цели: повышения общественного благосостояния. Сочетается стратегическое планирование с рыночной конкуренцией. Государство контролирует денежное обращение, создавая кредит в том числе для частного бизнеса. И государство может по-разному интегрировать общество. Мы видим, что пандемия во всех странах привела к реализации известного сценария фонда Рокфеллера 2009 года, который они назвали «ходить строем», то есть все без исключения государства поставили свое население под жесткий контроль мерами социальной изоляции, приучили повиноваться. Наблюдается повсеместное нарушение демократических прав и свобод граждан. И в итоге пандемии мы сегодня имеем три варианта формирования нового мирохозяйственного уклада с точки зрения политического его оформления.
Первый вариант. Хорошо известная нам система управления экономикой Китая во главе с правящей Коммунистической партией, которая декларирует социалистическую идеологию и реально направляет развитие экономики в интересах подъема общественного благосостояния, регулируя экономику так, что частный сектор получает поддержку именно в тех сферах и в тех формах, которые способствуют росту объемов производства и повышению уровня и качества жизни, при этом предпринимательская активность в сферах, которые ведут к макроэкономической дестабилизации и тому подобному, блокируется.
Второй вариант — демократическая система, которую демонстрирует Индия, вышедшая еще до пандемии на первое место в мире по темпам экономического роста, реализуя примерно ту же систему управления, что и в Китае: стратегическое планирование, жесткий контроль над денежным обращением и валютный контроль в том числе, стимулирование частного бизнеса в тех сферах, которые дают рост общественного благосостояния, использование денег как инструмента для роста производства, кредитование роста производства. В общем, с точки зрения регулирования экономики очень близкие системы, но политически диаметрально противоположные.
И наконец, появляется третья система электронного концлагеря, который нам демонстрирует Запад, прежде всего США и Великобритания, которые «великолепным образом» проявили мощь своих технологий манипулирования общественным сознанием на Украине. Фактически за 8 лет они создали абсолютно управляемое манипулируемое общество, репрессивное по отношению к своим оппонентам, очень эффективное с точки зрения формирования нужных форм поведения на основе ультранацистской идеологии. И сейчас американцы и вообще Запад продемонстрировали всем очень доходчиво, что деньги — это инструмент решения не только экономических, но и политических задач. Люди, у которых были сбережения в долларах, евро и фунтах, теперь наконец-то поняли, что они имеют свои богатства не потому, что они де-факто им принадлежат, а потому что им разрешают иметь богатства в этих валютных эквивалентах, в этой системе прав собственности. То есть Запад тоже очень быстро встраивается в новый мирохозяйственный уклад, но грубо, условно говоря, в парадигме электронного концлагеря. И произошедшие в последний месяц события резко ускорили распад старого мирохозяйственного уклада. Американцы использовали свой последний козырный туз. Они разменяли свою монополию на эмиссию мировой валюты на санкции против нас. Доллар перестал быть де-факто сегодня мировой резервной валютой. Все уже понимают в мире, что эти резервы очень условны и зависят от политической воли американского руководства. То же самое касается евро. То есть эти события резко ускорили распад существующей валютно-финансовой системы и, соответственно, приближают нас к формированию нового мирохозяйственного уклада.
Я еще немножко скажу про нашу страну, но прежде всего хочу обратить внимание, что американская агрессия против нас, конечно, очень серьезно помогает Китаю дальше захватывать мировое лидерство. То есть главным бенефициаром антироссийской кампании является Китай, на который сегодня переориентируется наша сырьевая база и который получает множество дополнительных преимуществ, включая выдвижение юаня в качестве ключевой валюты платежей и расчетов по всей зоне Одного пояса — одного пути.
В то же время возможности США и Европы сужаются. Они лишили себя монополии на мировую валюту, лишают себя российской сырьевой базы. Их валютно-финансовые пирамиды будут лопаться вследствие существенного снижения спроса на их валюты со стороны другой части мира. И попытки сейчас американцев сократить дефицит бюджета упираются в то, что всё большая и большая доля расходов оставшейся части бюджета приходится на выплаты по невероятно разросшемуся государственному долгу. Это замкнутый круг, из которого вряд ли они смогут выйти без обесценивания доллара.
Если говорить теперь о наших возможностях, то, конечно, они прежде всего лежат в неиспользуемом научно-промышленном потенциале. Сейчас правительство, вы знаете, вышло с комплексом мер по стабилизации экономики, по обеспечению устойчивости. Но что это за меры? У нас есть явные резервы роста в загрузке свободных производственных мощностей, которые свободны, в значительной степени потому, что нет доступных кредитов для финансирования оборотных средств. Это такая застарелая проблема. Она касается не только старых предприятий, но и новых, вполне конкурентоспособных. По нашим оценкам, мы можем удвоить выпуск промышленной продукции, если обеспечим нормальную загрузку производственных мощностей по всем государствам Евразийского экономического союза. Обращаю внимание, что президент Путин, выступая перед субъектами федерации, именно на это указал — на эту возможность расширения выпуска нашей продукции за счет импортозамещения.
Сегодня российский рынок оголился в значительной степени, потому что практически половина импорта (а в крупных мегаполисах больше) приходилась на западные товары, прежде всего европейские. Эти экспортеры сдали наш рынок без боя, можно сказать. Половина рынка, грубо говоря, освободилась. Казалось бы, гигантский простор для роста. О том, что такой рост возможен на базе импортозамещения в ситуации, когда конкуренты ушли с рынка либо следствие девальвации валюты, либо по политическим мотивам, показало правительство Примакова и Геращенко. Тогда, напомню, рост промышленного производства достиг 2% в месяц и в целом они вышли на 20%-ный рост промышленного производства в течение недолгого времени своего положения, то есть меньше чем за год. Поэтому возможность экономического скачка, к которому призывает президент, на базе существующего промышленного потенциала есть. Она, так сказать, эмпирически была доказана.
Ситуация сегодня намного лучше, чем та, которая была в 1998 году. У нас еще осталась половина резервов, а в 1998 году их не было. В 1998 году обанкротилось государство, был полный паралич кредитно-банковской системы. Тем не менее действенными оказались очень простые методы. Первое, что сделало правительство, — это изолировало валютный рынок от спекулянтов, убрало их путем фиксации валютной позиции коммерческих банков, были приняты меры по валютному контролю, разумеется, стопроцентная продажа валютной выручки. И курс рубля быстро стабилизировался по простой причине наличия у нас устойчивого положительного торгового баланса. Наш Центральный банк не использовал валютные резервы для стабилизации курса рубля. Он имел возможность держать его фиксированным в течение практически всего десятилетия, но вместо этого бросил рубль на сверхприбыли валютных спекулянтов, которые манипулировали рынком. Сейчас валютных резервов нет, а курс быстро стабилизируется, потому что у нас положительный торговый баланс. Если вы убираете спекулянтов с рынка, то автоматически можно ожидать повышения и стабилизации российской валюты.
Второй очень важный момент. Правительство Примакова и Геращенко не стало повышать процентные ставки. Они длительное время оставались ниже уровня инфляции. Инфляция там зашкаливала за 80%, а ставки были около 10%. Промышленность получила доступ к дешевым кредитам, очень быстро эти свободные производственные мощности были заполнены — и мы получили тот самый рывок, к которому призывает президент.
Что сегодня у нас происходит? Ну, как вы знаете, Центральный банк поднял процентную ставку и полностью парализовал доступ реального сектора к кредитам. Таким образом, импортозамещение возможно только на базе собственных средств предприятий, только в энергетическом экспортно-ориентированном секторе, который тоже потерял, по всей видимости, часть своих оборотных средств из-за замораживания валютных резервов. Фактически попытки делать импортозамещение за счет субсидирования процентных ставок, каких-то льгот со стороны правительства лимитированы бюджетом.
Понятно, что за счет бюджета, который перегружен социальными обязательствами, добиться импортозамещения нереально. Поэтому правительство к нам вышло с довольно любопытным пакетом мер. Вместо того, чтобы стимулировать реально импортозамещение, как об этом говорится со всех высоких трибун, нам предложили (это решение уже принято, сразу скажу) практически дерегулирование импорта. Оно стало сегодня самым главным направлением политики по обеспечению устойчивости в условиях ухода западных компаний с нашего рынка. Дерегулирование импорта означает на полгода отмену импортных пошлин по огромной номенклатуре и прекращение реального контроля над соответствием импортируемых товаров требованиям наших технических регламентов. То есть везите что хотите и откуда хотите без уплаты пошлин, без соблюдения норм безопасности продукции. Я считаю, что это, конечно, самое простое, что можно было сделать, но далеко не то, что мы вообще-то ожидаем с точки зрения обеспечения экономического развития.
В завершение я хочу сказать о необходимости сегодня реализации мер денежно-промышленной политики. После кризиса 2008 года в Китае рост денежной массы составил 5%, а денежная база в Китае выросла вдвое меньше. Это означает, что вся банковская система Китая работает с КПД больше 100% с точки зрения воздействия денежной эмиссии на рост производства, на экономическое развитие. А в США, наоборот, денежная база выросла в 4 раза, а денежная масса в 2 раза, то есть значительная часть денежной эмиссии, колоссальная, ушла в финансовые пузыри и в итоге растекается по экономике, стимулируя инфляцию.
И теперь наши денежные власти сталкиваются с очень любопытной ситуацией. Принято, наконец, решение о переходе на рубли. Сейчас за неимением времени не буду объяснять, почему экспорт за рубли (мы давно это предлагали) сразу дает колоссальные возможности расширения кредитования вообще и торговли, и экономики, и всего. Вот только один перевод экспорта газа в Европу за рубли — это плюс 15 триллионов рублей. Это резкий скачок в нашей денежной базе — то, чего денежные власти боялись пуще всего.
Это только первая часть. Дальше будет перевод на рубли не только для Европы, но и по другим направлениям нашего экспорта. То есть происходит ремонетизация нашей экономики. И конечно, нам очень важно, чтобы эти деньги уходили не куда попало, а уходили именно на кредитование производственной сферы. Сейчас по объему кредитов частному сектору в процентах к ВВП мы отстаем в разы от ведущих стран мира. И надо сегодня заниматься всерьез денежно-промышленной политикой как единственным способом обеспечить кредитование реиндустриализации, модернизации, рывка к новому индустриальному обществу и проведению модернизации на новом технологическом укладе через такую целевую кредитную политику, где, используя специальные инструменты рефинансирования, Центральный банк предоставляет уполномоченным коммерческим банкам кредиты по ставке до 1% годовых, а уполномоченные коммерческие банки предоставляют деньги заемщикам в реальном секторе по ставке не более 3% годовых в соответствии с приоритетами, которые устанавливает правительство, исходя из стратегического планирования.
Это стратегическое планирование материализуется в специальных инвестиционных контрактах и прочих многосторонних инвестиционных соглашениях — и, не трогая даже ключевую ставку, мы таким образом обеспечиваем рефинансирование экономического роста, модернизации и импортозамещения через такие специальные инструменты, которые обеспечивают реализацию частно-государственного партнерства. И по нашим оценкам, мы можем таким образом выйти хотя бы на 10% прироста промышленности. 20% — наверное, уже это недостижимая цифра, но 10% прироста — это возможно. И я вот думаю, что это такой ключевой вопрос. Вы знаете, что МВФ и прочие, кто ему подпевают, говорят о том, что нас ждет спад неминуемо на 10%, на 6% ВВП.
Я убежден, что мы можем выйти на рост 10% ВВП, если запустим наконец реальную программу модернизации, стратегического планирования, целеориентированной кредитной политики, которая обеспечит связывание имеющихся у нас свободных ресурсов, которое нам вполне под силу организовать.
По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.
