Михаил Головнин,
директор Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н.
Период с 1990-х годов прошлого века и до 2007 года часто характеризовался английским словосочетанием grade moderation. Это сложно перевести на русский, у каждого свой перевод, но смысл в том, что были низкие темпы инфляции и высокие темпы экономического роста.
После мирового кризиса 2008–2009 года темпы роста замедлились, но темпы инфляции оставались низкими. Это была характерная черта глобализации, и очень много работ писалось о влиянии глобализации на инфляцию. В 2021-м и особенно в 2022 году мы, пожалуй, впервые заметили повышение инфляции в мировой экономике. В связи с этим стоит, помимо конъюнктурных моментов, задаться вопросом, не произошел ли сбой вот тех самых сдерживающих механизмов глобализации? Пока я это оставлю как вопрос. Но весьма возможно, что мы от модели низкой инфляции и высокого или умеренного роста можем перейти к модели мировой экономики с более высокой инфляцией. Об этом косвенно свидетельствует повышение целевых темпов инфляции центральными банками.
Что касается рисков, я в большей степени сосредоточусь на рисках со стороны мировой финансовой системы. В докладе (ЮНКТАД «Международное положение и перспективы» — ред.) они обозначены главным образом с точки зрения развития долговых кризисов, хотя впрямую об этом не говорится. Но в целом сценария масштабного финансового потрясения в докладе нет. Хотя совсем недавно вышел комментарий Кеннета Рогоффа (профессор Гарвардского университета, в 2001—2003 гг. занимал должность главного экономиста в Международном валютном фонде, — ред.), где он говорит о возможном глобальном финансовом стрессе, подчеркивая что, он чудом не произошёл в 2022 году и весьма вероятно произойдёт в 2023-м.
Будет ли этот стресс со стороны долга? Возможно. Действительно, велики риски долгового кризиса в связи с ростом стоимости издержек колоссального глобального долга, который, по оценкам Международного института финансов, на середину прошлого года составил 349% глобального ВВП. К этому прибавляется рост стоимости обслуживания долга в связи с увеличением процентных ставок.
Но насколько это проблема именно 2023 года? Здесь большой вопрос. Мы видим уже и по 2022 году, что это, в основном, проблема стран с низким уровнем дохода, в которых уже и дефолты есть, и некоторые из них приближаются к дефолту. The Economist выделил 53 страны, которые находятся в наиболее критической ситуации с точки зрения долга. Только вот совокупный ВВП этих 53 стран — примерно 5% мирового ВВП.
Реальные проблемы, на мой взгляд, могут возникнуть, если это коснется ряда крупных стран с формирующимися рынками, потому что мы знаем, что из этих стран традиционно начинаются распространяться эффекты заражения на другие страны с формирующимися рынками. Эти риски пока не очень видны, но есть несколько факторов, которые могут их увеличить. Первый — геополитика, которая создает надбавку к стоимости обслуживания долга, которую мы, кстати говоря, наблюдали даже применительно к российской экономике, где долговые проблемы вообще, строго говоря, не стоят. И второе — это обесценивание национальных валют. В странах с формирующимися рынками валютная составляющая долга — очень серьезная.
В развитых странах, на мой взгляд, риски меньше, хотя именно Рогофф много пишет о Японии как о слабом элементе. Это звучит в диссонанс с оценкой ситуации в Японии в докладе ЮНКТАД.
На мой взгляд, краткосрочные риски больше — в повышении волатильности на финансовых рынках. Мы ее наблюдали уже в 2022 году. Индексу VIX (индекс волатильности CBOE. — ред) в 2021 составил 19,6, в 2022 — 25,6, то есть мы видим фон роста волатильности, может быть, не столь показательный с точки зрения масштабов, но яркий. Не стоит забывать о рынке криптовалют: мы видели, как сильно упал биткоин в прошедшем году.
Неопределенность, на мой взгляд, связана с международными потоками капитала. Во-первых, происходит снижение потоков капитала из стран с формирующимися рынками. В докладе ЮНКТАД это совершенно справедливо отмечено, но непонятно, что будет дальше. Скорее всего, если сохранится геополитическая напряженность, возрастет неприятие инвесторами рисков, и, соответственно, эти негативные тенденции в отношении международных потоков капитала продолжатся. А я напомню, что эти потоки сейчас находятся не на столь высоком уровне, они довольно сильно схлопнулись после 2008–2009 года и с тех пор не так уж существенно выросли.
И самая главная угроза в 2023 году, которая, впрочем, едва ли полностью реализуется, — это фрагментация мировой финансовой системы. Яркий показатель — сокращение спроса на международные резервные активы. До 2014–2015 года он устойчиво рос, в 2015-м было первое сокращение спроса, потом рост возобновился, и в 2022 году мы увидели снова сокращение спроса на международные резервные активы. На примере России страны увидели те риски, с которыми они могут столкнуться в ситуации накопления активов. А это, напомню, в основном — как раз страны с формирующимися рынками.
Без международного сотрудничества, конечно, эти проблемы нельзя решить, а проблемы с сотрудничеством, если будет нарастать фрагментация, увеличатся. На мой взгляд, развитие этого сотрудничества вряд ли возможно, если не будут усилены позиции стран с формирующимися рынками при принятии решений. Их голос по-прежнему, к сожалению, в части реформирования мировой финансовой системы не очень слышен.
А в целом набор предложений очевиден. Это решение проблемы долгового кризиса, которая может реализоваться в полной мере. Это решение проблем финансовой волатильности, особенно в тех сегментах, которые оказались менее урегулированы в ходе реформы мировой финансовой системы. (Регулирование было налажено только в банковском секторе, остальные сегменты не были затронуты в значительной степени этой реформой). Подчеркну еще раз: без сотрудничества и без более равномерного распределения голосов при принятии решений вряд ли удастся достичь серьезного прогресса.
