Автор: Марина Тальская
Ситуацию на нефтяном рынке уже почти полгода определяет коронавирус. Впрочем, цены на нефть никогда не диктовались исключительно спросом (согласно классическим рыночным теориям), «черное золото» всегда было товаром спекулятивным и политизированным. Теперь вот новый «агент влияния».
Сидевший взаперти мир не нуждался в прежнем объеме производимой энергии, а следовательно, добываемой нефти. Однако, глобальный локдаун лишь вскрыл и усугубил проблемы, накапливавшиеся в отрасли. Ответ на вопрос, восстановится ли – и когда – прежний спрос на «черное золото» остается открытым. И это означает довольно жесткий вызов как для мировой экономики, так и для российской – для нее, возможно, даже более жесткий.
Диета для экспортеров
По мере того как в мае-июне мир выходил из режима изоляции – по городам покатили авто, оживал туризм и, соответственно, авиаперевозки – начал восстанавливаться и спрос на энергоресурсы, прежде всего на нефть. Во всяком случае, именно так расценил ситуацию ОПЕК+, в середине июля давших отмашку на либерализацию ограничений по добыче нефти с 1 августа. Впрочем, о каких-либо кардинальных послаблениях речи не шло: министерский мониторинговый комитет представителей нефтяного картеля лишь подтвердил согласованный прежде график.
Жесткая диета для стран-экспортеров нефти была одобрена ОПЕК+ еще в апреле и стала ожидаемым ответом на коллапс на нефтяном рынке, обусловленный распространением коронавируса. В марте-апреле наблюдалось обвальное сокращение спроса (закрытым на замок предприятиям не требовалась энергия) и обвальное же снижение цен – вплоть до отрицательных значений. Единственно возможным способом балансировки рынка — с целью не допустить дальнейшее пикирование цен — было сокращение предложения. Странам-экспортерам ничего не оставалась, как договориться о снижении добычи нефти. Бал согласован график этого процесса: в мае-июне общая квота сокращений добычи была установлена на уровне 9,7 млн баррелей в сутки (б/с), с июля предполагалось ослабление гаек до уровня 7,7 млн б/с. Но в июле решили все-таки не рисковать с наращиванием добычи. В итоге послабление было сдвинуто на август. Ожидается, что этот режим ограничений будет действовать до конца текущего года, а уже с 2021 года вплоть до мая 2022-го «урезание» предусматривается лишь до 5,7 б/с.
Предполагается, что установленный режим добычи нефти не только позволит удержать ее цены на достаточно комфортном почти для всех участников рынка уровне $40-50 за баррель, но и создаст в обозримом будущем дефицит сырья, что укрепит позиции экспортеров. Эксперты не исключают иных конъюнктурных корректировок. К тому же, что самое важное, утвержденный график не учитывал возможность второй волны коронавируса и потенциально сопутствующий ей очередной локдаун.
Кусок нефтяного пирога
Договориться об этом графике удалось лишь со второй попытки. В начале марта Россия отказалась подписывать предложенные ОПЕК+ условия и вышла из соглашения. В результате чего ОПЕК+ прежнего образца, существовавший с 2016 года, попросту перестал существовать. Демарш России, вызванный недопустимыми для нее условиями, практически моментально обострил и без того сложную ситуацию на нефтяном рынке: именно после её выхода из соглашения цены на нефть обрушились до отметки ниже $20 за баррель.
Мотивацию российских представителей ряд комментаторов оценивали в духе «назло маме отморозить пальчик»: мол, единственной причиной, побудившей хлопнуть дверью ОПЕК+, было желание нанести удар по американской сланцевой добыче, при определенных ценовых условиях теряющей экономический смысл. Однако для большинства экспертов очевидно, что за мартовским разрывом картельного соглашения стоит вовсе не «назло». Участники ОПЕК+, договорившись дисциплинированно сокращать добычу и поставку нефти на мировой рынок, освобождали таким образом некоторую долю рынка. При этом США, не являющиеся участниками картеля, не были связаны никакими соглашениями и совершенно очевидно были намерены освобождающуюся нишу занять. По сути, речь шла о том, чтобы в рамках разумных соглашений об ограничении добычи попросту подарить свою долю на рынке конкуренту, который ограничивать себя вовсе не собирался. Такого рода подарки Россия делать не собиралась, а потому была вынуждена отстаивать свои рыночные позиции способом, возможно, непопулярным – отказавшись подписывать «дарственную».
У США, являющихся одним из крупнейших добытчиков нефти в мере, собственно, нет другого способа получить свой кусок пирога как экспортера кроме как выдавливать с рынка уже действующих лидеров. Дело в том, что до декабря 2015 года, в течение сорока лет, в стране действовал запрет на экспорт нефти. Когда Конгресс снял это ограничение, рынок был уже поделен. Соединенным Штатам все-таки удалось отвоевать себе значимое место под нефтяным солнцем (в 2019 году страна занимала шестое место по объему экспорта). Однако борьба за эту позицию часто велась политическими, а то и военными методами: так, в борьбе с ближневосточными «осями зла» специалисты, без всяких натяжек, усматривают нефтяной след. Санкционные меры, в частности, против России также имеют явный нефтяной акцент.
Использовать нефть в качестве инструмента политического давления начали еще в середине прошлого века. Один из ярчайших примеров – «нефтяное эмбарго» 1973 года. Страны действовавшего тогда картеля ОАПЕК (Организации арабских стран-экспортеров нефти) объявили его против Соединенных Штатов, поддержавших Израиль в войне против Сирии и Египта. Сейчас интересы нефтяной политики сосредоточены на Ближнем Востоке, Венесуэле, а также России, чья экспортная активность перемещается на азиатское направление.
Борьба с ветряными мельницами
Локдаун в связи с пандемией COVID-19 стал лишь последним гвоздем в крышку гроба нефтяного рынка в том виде, в котором он существовал последние десятилетия. Замедление мировой экономики, прежде всего её китайской составляющей, продавливало спрос вниз. Кроме того, «зеленые» экологические идеи приобрели серьезный политический вес: из разряда инфантильных призывов хиппи-активистов они перешли в статус официальной политики многих стран. Европа всерьез нацелена на развитие альтернативных источников энергогенерации: обустройство каскадов ветряных мельниц и массовая установка солнечных батарей – уже не эксцентрические выходки отдельных продвинутых борцов за экологию, а явление «на потоке».
Это стало теоретической предпосылкой для радикальных выводов о «конце нефтяной эры». Эксперты сомневаются в тотальном (во всяком случае, скором) переходе с углеводородной энергетической модели на модель использования исключительно возобновляемых источников энергии. «Я думаю, что слухи о том, что эра нефти и газа близка к завершению, наверно, несколько преувеличены», — успокоил зрителей программы «Дом Э», посвященной перспективам углеводородной энергетики, заместитель директора Института проблем нефти и газа Российской академии наук Василий Богоявленский. Он указал, что слышит подобные разговоры уже около полувека. «За последние 10 лет потребление в мире угля выросло на 8 %, потребление нефти выросло на 15 %, а потребление природного газа выросло на 30%. Поэтому как раз все эти истории с Парижским соглашением по климату являются способом не рыночной дискредитации углеводородов», — подтвердил в ходе дискуссии в рамках той же программы генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности Константин Симонов.
Однако не прислушиваться к «звоночкам» нового тренда нельзя. Прежняя конфигурация энергетической составляющей мировой экономики явно «поплыла». Без всякого коронавируса.
Не нефтью единой
Как «поплыла» и конфигурация мировой экономики в целом. Самый существенный сдвиг – активизация антиглобалистских тенденций. Коронавирус продемонстрировал уязвимость завязки на китайскую «единую мировую фабрику», производящую все, от ширпотреба до деталей смартфонов. В связи с этим, к примеру, в США, получают все большую поддержку призывы к возрождению ряда собственных отраслей промышленности, переданных в свое время «на аутсорсинг». В России ставка – во всяком случае, вербально – на ускоренное развитие ряда собственных отраслей и направлений была провозглашена чуть раньше, в рамках политики импортозамещения, курс на которую был взят в самом начале санкционного давления, в 2014-м.
Пандемия в очередной раз продемонстрировала зависимость российской экономики от единственной отрасли, считавшейся железобетонным оплотом, — добычи углеводородов. Доходы от экспорта нефти формируют до 30% нашего федерального бюджета, а с учетом нефтепродуктов – чуть выше 40%. В мае этого года, сообщает Банк России, нефтегазовые доходы в реальном выражении упали на 67% относительно мая 2019-го (в апреле – на 38%). Кроме того, указывает регулятор в своем июльском обзоре «О чем говорят тренды», «пониженный уровень добычи сказывается и на уровне активности в смежных отраслях: нефтепереработке, транспорте, нефтесервисных услугах, производстве и распределении электроэнергии». В этом обзоре буквально через абзац указывается на негативное влияние для российской экономики сделки ОПЕК+. То есть, в условиях сократившихся нефтяных экспортных поступлений – туго.
О необходимости диверсификации российской экономики, устранения ее уязвимости к нефтяной конъюнктуре говорится давно и на всех уровнях, от официальных до экспертных. Этот призыв уже стал национальной мантрой. Одним из реальных инструментов по «излечению» нефтезависимости экономики считался комплекс шагов, объединенных в общий пакет нацпроектов. Однако в связи с кризисом, спровоцированным коронавирусом, срок их реализации отодвигается с 2024 года на 2030 год.
Взгляд эксперта
«К концу 2019 года назрели фундаментальные предпосылки для стагнации на рынке нефти»
Ольга Маликова, д.э.н., профессор кафедры государственного регулирования экономики Института государственной службы и управления (ИГСУ) РАНХиГС
Современный мировой рынок нефти переживает весьма непростой период своего развития. К концу 2019-го стали проявляться долго созревавшие негативные для рынков углеводородов тенденции.
Основных вызовов было три. Первый – торможение темпов роста мировой экономики, прежде всего китайской. Плюс, экономика Китая начала трансформироваться: если прежде она тяготела к индустриальной модели развития, то сейчас она становится высокотехнологичной, а следовательно, менее материалоемкой и энергоемкой. Схожие тенденции складываются и в других странах. Второй – европейские государства с начала прошлого десятилетия стали ориентироваться на формирование «зеленой», низкоуглеродной экономики и в рамках этой стратегии ускоренно развивают электрогенерацию на основе возобновляемых источников энергии, прежде всего солнца и ветра. Это заметно сказывается на потреблении энергии.
Наконец, третий вызов. Появление — в лице США — нового игрока в сфере добычи нефти и газа и расширение экспорта газа из этой страны. Американские компании быстро увеличивали объемы добычи углеводородов и к 2040 г., согласно прогнозам, США должны были войти в число крупнейших экспортеров газа и крупных экспортеров нефти.
Кроме того, страны, которые раньше обеспечивали основной спрос на нефть, подошли к той черте, когда уровень энергоэффективности позволяет стабилизировать потребление нефти, достичь «пика» ее потребления. И это в основном платежеспособные страны. Одновременно спрос на углеводороды растет за счет тех государств, которые либо не являются платежеспособными, либо сами обладают запасами газа и нефти, и растущий спрос, по крайней мере, частично, могут удовлетворять за счет собственных источников сырья.
Таким образом, к концу 2019 года назрели фундаментальные предпосылки для стагнации на рынке нефти. Скорее всего, если бы не случилась эпидемия коронавируса, происходила бы постепенная коррекция рынка, удешевление углеводородов протекало бы довольно вяло, и экономика и добывающий комплекс имели бы возможность перестраиваться под новый ритм постепенно.
Однако эпидемия запустила механизм очень резкого снижения спроса и обвального падения цен на нефть и на природный газ. Covid-2019 буквально обрушил рынок.
Для нормализации ситуации на рынке нефти было предпринято несколько попыток добиться соглашения в рамках ОПЕК+. Но первое в текущем году соглашение по сокращению объемов поставок в целях сдерживания падения цена на нефть не увенчалось успехом, и это в определенной степени было закономерно. В марте Россия не присоединилась к этому соглашению по одной веской причине. В рамках договоренностей участники ОПЕК+ должны были сокращать объемы добычи и экспорта нефти для стабилизации цен на приемлемом уровне. Однако одновременно такие действия приводили к высвобождению определенной доли рынка. И на эту долю рынка были нацелены США. Получалось, что основной выигрыш от договоренностей ОПЕК+ получали американские компании. Россия на такую «ротацию» была не согласна.
Но дальше события развивались по негативному сценарию, и надежды на то, что эпидемия закончится довольно быстро и рынок стабилизируется также сравнительно быстро, не оправдались. И в этих условиях соглашение в рамках ОПЕК+ было неизбежно, и оно было достигнуто в апреле.
Что нас ожидает? Ситуация довольно противоречивая. Долгосрочные тенденции складываются не в пользу стран — традиционных экспортеров углеводородов. Прежде всего, курс европейский стран на формирование «зеленой» экономики устойчив, что означает стагнацию потребления нефти. Отдельный вопрос – это развитие транспортного сектора. Если будет успешно происходить переход на электромобили или автомобили с гибридными моторами, это может создать дополнительный стимул для сокращения потребления нефти.
Правда, есть и предпосылки для балансировки ситуации на рынки нефти. Они взаимосвязаны. Первая — низкие цены на нефть, наряду с соглашением ОПЕК+, выводят из хозяйственной эксплуатации объекты с высокой себестоимостью добычи. И вторая, теснейшим образом с ней связанная: себестоимость добычи сланцевой нефти в последние полтора года в США практически перестала снижаться, большое число объектов, особенно на сложных месторождениях, оказываются за гранью рентабельности. Дальнейший рост добычи на таких участках становится проблематичным.
Таким образом, на фоне стабилизации, а может, даже и сокращения добычи мы будем наблюдать процесс своего рода расчистки, при котором компании, имеющие высокие издержки, вынуждены будут уходить с рынка.
Но кроме объективных тенденций, в сложившейся непростой ситуации большую роль играет и политический фактор. Значительная часть нефти добывается в странах, которые находятся под американскими санкциями – это Иран, Венесуэла и Россия. И мы видим попытки расчистить за счет названных стран рынок для своих добывающих компаний, в том числе политическими методами, что, безусловно, искажает механизмы свободной конкуренции.
Формирование долгосрочной тенденции к снижению цен на углеводороды вновь ставит на первый план вопрос о диверсификации структуры российской экономики, создании развитого обрабатывающего сектора. Реализация промышленной политики, направленной на развитие производств, технологически связанных с нефтегазодобычей, позволит монетизировать естественные конкурентные преимущества. Развитие энергетического машиностроения, в свою очередь необходимо для обеспечения эффективной и бесперебойной работы ТЭК. Пищевая и легкая промышленность необходимы для создания в регионах новых рабочих мест, повышения уровня жизни граждан. Сбалансированный рост в различных видах деятельности способен минимизировать экономические риски в условиях усложнения внешнеэкономической конъюнктуры.
