В России
Восьмерка в конце значения года — в современной истории России плохой знак. 1998 год — дефолт, 2008-й — кризис, и, что тревожнее, все это соответствует науке — среднесрочным циклам Клемана Жюгляра, согласно которым экономические периоды повторяются каждые 7–11 лет. Так есть чего опасаться или, напротив, стоит на что-то надеяться? «Вольная экономика» собрала мнения признанных экономистов, и теоретиков, и практиков, и политиков.
По материалам 12-й экспертной сессии Координационного клуба ВЭО России 31 января 2018 года.
Фото: Аркадий Колыбалов, Сергей Куксин, «Российская газета»
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ
| Прогноз Минэкономразвития
от сентября 2017 года |
Реальность | |
| Рост ВВП | 2,1% | 1,8% |
| Рост реальных доходов
населения |
2,1% | -1,8% |
| Рост промышленности | 2,1% | 1% |
Андрей Клепач,
заместитель председателя Внешэкономбанка, заведующий кафедрой макроэкономической политики и стратегического управления экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, член правления ВЭО России, заслуженный экономист РФ, к. э. н.
— Мы исходим из того, что в этом году среднегодовая цена нефти будет порядка 60–62 долларов за баррель. Таким образом, за 2018 год экономика может вырасти на 1,8–2%, что близко к тем цифрам, которые есть в правительственном прогнозе. Я думаю, что если бы не такие высокие цены на нефть, то рост ВВП был бы около 1%.
Мы не ждем бума инвестиций: предварительно чуть больше 3%. Возможности более интенсивного роста инвестиций есть, судя по динамике остатков на счетах предприятий, но это сдерживается неопределенностью, тем, что государство сокращает свои инвестиции. Более того, в 2018 году у нас завершается целый ряд крупных государственных проектов, а новых проектов, которые бы стартовали и тянули за собой частные инвестиции, нет. Возникают пауза и вакуум в инвестиционной политике государства и неопределенность в инвестиционной политике для бизнеса. Поэтому основные риски, на мой взгляд, связаны не с 18 годом, а с 19-м. При такой динамике, если цены на нефть снизятся даже до относительно комфортного уровня около 50 долларов за баррель, мы можем получить торможение роста экономики где-то до 1,2%. Мы стоим перед серьезными рисками, и основные сюрпризы в этом плане — это конец 2018-го и 2019 год.
Сергей Глазьев,
советник президента РФ, академик РАН
— На фоне сжимающейся экономической активности, особенно инвестиционной, растет налоговый пресс. В результате у нас полностью остановлен трансмиссионный механизм денежно-кредитной политики, банки не занимаются финансированием, кредитованием инвестиций. Доля производственных инвестиций в активах банков составляет не более 5%, процентные ставки зашкаливают по-прежнему в 2–3 раза выше уровня рентабельности в производственной сфере, а банковская маржа — рекордная.
Победа над инфляцией, которой сегодня козыряют, оказывается пирровой, потому что в отсутствие кредитования экономического развития падение инвестиций оборачивается технологическим отставанием. Курс валюты при деградации экономики долго держать не удастся — значит, новая волна девальвации и опять всплеск инфляции.
Потенциал прироста продукции обрабатывающей промышленности между тем, по экспертным оценкам, составляет не менее 8% в год. Нужна новая парадигма управления, ориентированная на рост инвестиций.
Михаил Ершов,
член Президиума ВЭО России, главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, профессор Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н.
— По России мы видим устойчивое снижение вплоть до минусов — это не прогнозы, а темпы. Я согласен с тем, что необходимы разноплановые решения по стимулированию — должны быть и ставки процентные доступнее, и налоговые стимулы, и более высокие реально располагаемые доходы населения. Есть соображение, что, если ставка ЦБ будет снижаться, значит, это будет плохо с точки зрения инфляции, но пока снижение ключевой ставки сопровождалось устойчивым снижением цен вопреки опасениям — реальная жизнь показывает прямо обратное. Ставка снижается, индекс потребительских цен тоже снижается, а ВВП устойчиво растет. Пока еще ставки, хоть и снизившиеся, по-прежнему очень высоки, и выше, чем рентабельность отраслей. Как следствие возникает профицит ликвидности, когда деньги остаются в банковской сфере. Он у нас будет до 3 триллионов рублей, а весь фонд развития промышленности в десятки, сотни раз меньше.
Александр Некипелов,
директор Московской школы экономики МГУ им. М.В. Ломоносова, академик РАН
— Мы представляем собой удивительный пример, когда средние темпы роста за 25 лет составили порядка одного процента. И все это происходит под звон о достигнутых успехах. Мне кажется, что политика управления инфляцией имела и имеет очень серьезные негативные последствия для экономического роста. И главным образом, мне кажется, мы подавили желание инвестировать, в общем-то и так неустойчивое, которое у нас было в первом десятилетии 2000-х годов. На мой взгляд, нынешняя ситуация как раз и является отражением нежелания использовать деньги банковской системой, которая больше 1,5 триллиона держит в Центральном банке, потому что нет никакой уверенности, что есть эффективное направление для вложений. То же самое — и факт наличия большого количества средств на счетах у предприятий, это тоже свидетельствует о том, что, к сожалению, у бизнеса нет ожиданий, связанных с экономическим ростом.
Евгений Ясин,
действительный член сената ВЭО России, научный руководитель НИУ ВШЭ, д. э. н., профессор
— С 2012 года или, если вам больше нравится, с 2014 года, мы не движемся. Орешкин убеждал, что мы за 2017 год получим 2% роста, но разве кто-то сомневался, что их не будет? Я сразу знал, что не будет.
По-моему, вчера Владимир Владимирович выступал и объяснил все, что мы должны сделать. Что мы будем вкладывать в научно-технический прогресс, в здравоохранение, в образование, в инфраструктуру. Только ни одного слова не сказал, а как? Я дожидаюсь, что вот придет время, его изберут и основные секреты будущей кухни будут раскрыты, но могу сказать, что не ожидаю быстрых успехов.
Роберт Нигматулин,
научный руководитель Института океанологии РАН им. П.П. Ширшова, член Президиума РАН, академик РАН
— Основной инвестор экономики — это народ, получающий сбалансированную заработную плату. Прийти к этому очень сложно. Добавляя зарплату, вы сразу увеличиваете инфляционные риски, но без этого ничего не получится, нужно на это идти. Нужно менять долю оплаты труда. Нельзя жить на такие заработные платы, а для этого богатый класс должен понять, что он ведет страну к катастрофе. Давайте введем налог 20–25% с дохода выше 20 миллионов рублей. По моим оценкам, это дополнительные 1,7 триллиона рублей в год в бюджет. Вот один из источников повышения инвестиционной способности. Кроме того, нужно делать шаги в сторону разумных соотношений цен. Килограмм хлеба везде стоит 5 литров бензина. Литр бензина стоит четверть килограмма хлеба. А у нас пять килограммов литр бензина. И это значит, что тот, кто производит бензин, богатеет, а тот, кто производит народные товары — молоко, мясо и т. д., — беднеет. В этом направлении нужно двигаться. Конечно, это опасно. Конечно, это риски. Но без этого мы не поднимем экономику и погубим страну.
Александр Широв,
заместитель директора, заведующий лабораторией Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, д. э. н., профессор
— За последний год сильно выросла зависимость нашей экономики от внешнеэкономической деятельности, от сырьевого сектора. Достаточно сказать, что вклад в добычу полезных ископаемых и нефтепереработки в динамику промышленного производства в прошлом году составил свыше 73%.
Еще один риск — попадания в так называемые инфляционные качели. Если у нас инфляция в прошлом году была 2,7%, а ЦБ ожидает в текущем году 3,5–4%, то бизнес с задержкой будет реагировать на это изменение, на некоторый рост цен, и фактически мы можем увидеть снижение или торможение роста реальных доходов населения.
Позитивный момент состоит в следующем: у нас инвестиции не растут несколько лет, но при этом мы отмечаем не менее трехпроцентного роста физического объема основного капитала все эти годы. Это означает, что есть потенциал экономического роста, что незагруженные конкурентоспособные производственные мощности увеличиваются. В принципе, очевидно, что главная проблема, которая сейчас сдерживает экономический рост, — это ограничение спроса. Сейчас ситуация ровно такая, что для того, чтобы запустить экономический рост, нужно снять избыточное ограничение по спросу. Если мы это сделаем, то появится возможность маневра, в том числе бюджетного.
Если мы ничего не будем делать в экономике, то наша оценка роста валового внутреннего продукта в 2018 году составляет чуть больше 1 процента — 1,1–1,3%. Понятно, что такая экономическая динамика ни в какой степени нас устроить не может.
Елена Ленчук,
директор Института экономики РАН, д. э. н.
— Мне кажется, очень важно понимать, что остается реальная угроза зависания страны в состоянии стагнации, потому что, если брать трехгодичный бюджет и прогноз, они сверстаны и действуют в рамках сложившейся модели развития, поэтому каких-то реальных изменений в 2018 году, наверное, ожидать не придется, в 19 и 20 годах тоже. Сегодня говорилось уже, что мы прогнозируем 1,6–1,8% на следующий год — это ниже мировых темпов роста экономики. МВФ дает средний прогноз где-то 3%, среднемировая динамика будет 3,6%, для развитых стран — 2,2–2,5%. Почему важно об этом говорить? Если экономика России отстает от темпов развитых стран даже на 1%, это значит, что по уровню ВВП на душу населения мы догоним Германию только через 70 лет. Если мы хотим себя позиционировать в мировом ВВП на том же уровне, ясно, что динамика должна быть выше.
Сергей Хестанов,
доцент кафедры фондовых рынков и финансового инжиниринга факультета финансов и банковского дела РАНХиГС, советник генерального директора по макроэкономике «Открытие Брокер»
— Большую часть истории после промышленной революции нефть не была дорогим товаром: было два периода высоких цен. Первый период, я хорошо помню вторую его половину, многие сидящие за столом помнят его весь, это золотые годы Советского Союза — вторая половина 70-х — первая половина 80-х годов. Второй период — это начало 2000-х. Соответственно, если нынешняя тенденция сохранится, то следующий период высоких цен на нефть — где-нибудь в районе 2030 года. Это довольно грозный график, который говорит о том, что нынешнее соглашение «ОПЕК плюс» вряд ли продержится слишком долго.
Динамика нашей экономики будет сильно привязана к сырьевым ценам, прежде всего, ценам на нефть, а Китай — крупнейший потребитель, а мы недавно стали крупнейшим поставщиком. Поэтому хочу обратить внимание на то, как сильно растет госдолг к ВВП у Китая, и на то, как падают международные резервы Китая. Цифры говорят о том, что, скорее всего, китайская модель экономического роста тоже подходит к концу. И вот если совсем вольно линейно экстраполировать, получается, что где-то в районе 2019-2020 года международные резервы Китая подойдут к так называемому критическому значению. Это говорит о том, что примерно то время, скорее всего, в Китае будет заметное торможение экономики. Это прекрасно совпадает с жюгляровским циклом (среднесрочный экономический цикл с характерным периодом 7–11 лет. — Прим. ред.) — 1986, 1997, 2008, 2019-20. И, скорее всего, большая часть проблем, с которыми мы столкнемся, будет в 2019–2020 годах.
Михаил Головнин,
первый заместитель директора по научной работе Института экономики РАН, член-корреспондент РАН
— Бюджет на 2018 год уже сверстан, и единственный позитивный момент — рост реальных доходов населения за счет того, что в избирательном цикле будет увеличение заработной платы и доходов, в том числе в части выполнения майских указов, но опять же, скорее всего, это будет некий одномоментный всплеск. И, конечно, 2019 год нас ждет гораздо более тяжелый, чем 2018-й.
Если переходить к рецептам, необходимо сочетание денежно-кредитной и бюджетно-налоговой политики, которую мы в Институте экономики видим в создании системы институтов развития, в том числе и для финансирования крупных проектов, с основой капитала из бюджетных денег. И одновременно задействование денежно-кредитной политики через такие инструменты, как ценные бумаги ломбардного списка этих самых институтов развития, то есть привлечение ими средств на долговом рынке, и стимулирование этого процесса мерами денежно-кредитной политики, а не мерами прямого эмиссионного финансирования.
Дмитрий Сорокин,
вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН
— В 2018 году будет вялотекущий рост с вероятным нарастанием рисков к концу 2018 года. Можно сказать, в 2018 году будет примерно как в этом, даже, может быть, некоторые категории работников получат чуть побольше, но риски будут нарастать, в том числе связанные с тем, что мы не уходим от сырьевой модели, от низких темпов роста. Я напомню, 31 января 2013 года, когда нынешнее правительство принимало первую редакцию основных направлений своей деятельности до 2018 года, было сказано «обеспечить устойчивый рост минимум 5%», что 2–3% — критически мало, и мы не сможем обеспечить экономический и социальный балансы. Какой рост за эти годы? Менее одного процента.
В мире
Александр Дынкин,
президент ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, председатель Международного комитета ВЭО России, академик РАН
— Мир достаточно динамично отошел от биполярной модели, когда было очевидно противостояние двух систем. Потом был, как пишут некоторые авторы, однополярный период. Потом постепенно происходил процесс формирования полицентричного мира. Видимо, с такими событиями, как выборы в США, брекзит мы видим, как одна сторона пытается вернуть мир к однополярной модели… Одним из возможных сценариев развития является движение в сторону новой биполярности с элементами холодной войны. На одном полюсе — США, страны НАТО и Япония, на другом — Россия, Китай, Иран и, по-видимому, Северная Корея. Реализация этого сценария не очень соответствует интересам России, какое-то время, благодаря высокому профессионализму наших внешнеполитических служб, сильной модернизации армии, скорости принятия решения, мы можем лидировать в этом тандеме, но через 10–15 лет, очевидно, мы превратимся в младшего партнера Китая и вынуждены будем обслуживать чужие национальные интересы. Тем не менее Китай — безусловно важный партнер, и России нужно углублять это сотрудничество, особенно в высокотехнологичных секторах.
Александр Широв,
заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, д. э. н., профессор
— За последние 10 лет российская экономика выросла на 4%, а мировая — на 20%. Чтобы вернуть России ее долю в мировой экономике по состоянию на 2013 год, нам требуется следующие 10 лет расти среднегодовыми темпами около 5%. Задача практически невыполнимая. Это говорит о том, как жестко формируется экономическая повестка для нас. Мы либо сможем это сделать, либо будем вынуждены столкнуться с ситуацией, когда наша страна не сможет защитить тот комплекс национальных интересов, которые она сформулировала в течение последних 10–15 лет.
Виктория Перская,
директор Института исследований Международных экономических отношений Финансового университета при Правительстве Российской Федерации, д. э. н., профессор
— Одной из самых сложнейших проблем биполярности будет усиление диспроциональности развития территорий и доходов граждан. Даже для США, по данным Брукингского института, в крупных городах уровень неравенства (разница 1% самых богатых и 1% самых бедных людей. — Прим. ред.) составляет 40–42%, а для мелких городов он достигает 60%. Это высочайшая степень социальной напряженности — в Соединенных Штатах.
Второй очень важный момент: США играют роль эмитента мировой валюты. А насколько долго выдержит государственный бюджет эту долговую нагрузку? Не станет ли это очередным пузырем? Только 2018 год принесет 2 триллиона долларов нагрузки на бюджет США, увеличения госдолга, потому что они сократили налогопоступление за счет реформы и ждут, что придут иностранные инвесторы и будет привнесено производство, но при этом расходы на вооружение продолжат расти.
Андрей Спартак,
директор Всероссийского научно-исследовательского конъюнктурного института (ВНИКИ), член-корреспондент РАН
— На мой взгляд, сейчас мир движется все-таки в сторону биполярности — Китай и США, за чем стоит целый ряд и политических, и экономических аргументов… Во-первых, в экономике мы видим, что Китай и Штаты, несмотря на все сложности даже с приходом Трампа, отрываются, в том числе по прогнозам PWC, очень сильно к 2050 году. Китай сегодня — мировая фабрика, и я бы заострил ситуацию: Китай производит практически все. Наша евразийская интеграция испытывает из-за этого колоссальный прессинг, потому что нам не нужно между собой поставлять части и компоненты: все поставит Китай — и части, и компоненты, и готовые изделия. Китай — и главный кошелек США как главный акцептор их государственных ценных бумаг. США же удерживают, очевидно совершенно, критическое технологическое лидерство. Мы видим, как усиливается борьба за ключевых партнеров. При всей расплывчатости внешнеэкономических ориентиров, США усилили борьбу за Индию, причем очень серьезно — предлагают ей соглашения о свободной торговле, то же делает и Китай. Свежий доклад Мюнхенской конференции по безопасности также говорит о том, что формируется биполярность при серьезной роли России и Европейского союза. Для нас это очень важно, потому что это не столько научная дискуссия, сколько понимание, какие акценты нам делать в политике.
Алексей Громыко,
директор Института Европы РАН, член-корреспондент РАН
— Вариант однополярного мира, на который столь многие уповали в 1990-е годы, оказался иллюзией, и сейчас о выражении «милосердный гегемон» уже мало кто вспоминает. Вариант полуторного мира, во главе с теми же США, опирающимися на Евросоюз, также нельзя рассматривать, так как очевидно, что Вашингтон бесповоротно взял курс на пересмотр своих внешнеполитических приоритетов в пользу Азии. Что касается Брюсселя, то многие стремятся добиться в ЕС стратегической автономии: это записано в концепции глобальной стратегии Евросоюза, которая была принята в июне 2016 года…
Конечно, чем больше субъектов принятия решений, тем, как правило, труднее этого решения достичь, но этому должна существовать лучшая альтернатива, а в данном случае это означало бы консервацию механизма глобального регулирования во главе с США, а значит, предполагало бы возможность остановить развитие полицентризма… Мне представляется, что современная история показала: сокращение количества субъектов-лидеров может приводить, как правило, к неблагоприятным последствиям для тех, кто формально оказывается в выигрыше. Так, развал СССР предоставил США беспрецедентные возможности закрепиться в качестве единственной сверхдержавы, но этого же не произошло! Напротив, исчезновение основного соперника, своего рода контрфорса Вашингтона в мировой политике постепенно привело к деградации качества американского лидерства и лишь ускорило процессы ослабления мощи Соединенных Штатов. Институт государства, в частности национального государства, хотя не все государства являются национальными, в XXI веке будет задавать тон региональному и глобальному развитию. Судя по всему, это факт, и все рассуждения о том, что модель, похожая на Евросоюз, может где-то быть реплицирована, не поддерживаются историей.
Михаил Ершов,
главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, член Президиума ВЭО России, д. э. н., профессор
— Владимир Путин несколько лет назад говорил, что финансовая экономика используется как мощный инструмент политического давления, и действительно, сейчас мы видим, как вторая волна санкций практически это подтверждает. Но при этом все экономические подходы и рычаги, и балансировка этих подходов, конечно, очень индивидуальны. В связи с этим, перелистывая архивы по проблеме Японии, и наткнулся на очень интересную цитату из журнала The Economist: «Япония хорошо освоила искусство открываться на ее условиях, а политика опоры на собственные силы, а не на иностранные инвестиции, и защита национальных компаний и банков позволили Японии достичь одной из основных целей — финансовой независимости». Есть над чем подумать. О более позднем этапе развития — 2014–2015 годах — МВФ писал: «Либерализация денежно-кредитной политики и бюджетные стимулы позволили Японии добиться впечатляющего оживления экономической активности», а МВФ всегда выступал против бюджетных стимулов и либерализации, но был вынужден это признать. В этой связи у экономики России и дружественных стран, конечно, с точки зрения этих подходов есть еще очень большой и пока мало использованный потенциал того, как выстраивать такие национальные несущие точки опоры с точки зрения формирования устойчивых основ, которые бы позволили адекватно реагировать на существующие вызовы. Геоэкономические, финансовые, политические рычаги решения, которые в последнее время рассматриваются все чаще и чаще заслуживают тем более пристального внимания.
Георгий Мурадов,
заместитель председателя Совета министров Республики Крым — постоянный представитель Республики Крым при Президенте РФ
— На мой взгляд, мы уже далеко за гранью холодной войны, потому что все пороговые системы безопасности настолько максимально снижены, что мир стоит сегодня на грани неконтролируемого конфликта. Пока действует этот механизм дезорганизации, мы, на мой взгляд, мы можем говорить о том, что весы мировой политики сегодня полностью разбалансированы. На одной их чаше — тяжелейшие гири негатива, и я, работая сегодня на крымском направлении, должен сказать, что из них одна из самых тяжелых — это непризнание Западом и его сателлитами территориальной целостности России и ее суверенитета над своими территориями, прежде всего, конечно, я имею в виду Крым. Но уже пошла цепочка дальше: чаще вспоминают не только про Курилы, но и про Калининград, и про некоторые другие регионы. Эта ситуация, конечно же, неприемлема. В ООН по антироссийским резолюциям, которые вносятся группой западных стран и их сателлитов, голосует сегодня на Генассамблее большинство государств. Эту ситуацию наши соперники считают некоей политической основной для дальнейшей агрессии против России, и, конечно же, во главе угла стоит надежда на то, что нашу страну удастся в итоге дезорганизовать, может быть, по сценарию Советского Союза, привести к расчленению и использованию ее мощных природных ресурсов, ресурсной базы.
