Что ждет российскую экономику в этом году и в более долгосрочной перспективе, почему растут цены и как долго это продлится, обсудили президент ВЭО России, Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов и директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв в эфире Общественного телевидения России .
Бодрунов: Текущий кризис имеет много аспектов: это кризис экономический, геополитический, экологический. Он, безусловно, имеет длинную тень – то есть, будет оказывать влияние на экономику в долгосрочном периоде…
Широв: Прежде всего, нужно сказать, что у пандемического кризиса очень необычная природа. Непонятно, куда мы движемся, и чем всё это кончится. Весной 2020 года правительства многих стран вынуждены были искать рецепты. Один из них – например, локдаун. Понятно, что это нетипичная для мировой экономики история, когда большая часть производств и бизнесов остановлена мгновенно. Стало очевидно, что это несет тяжелейшие последствия и социального, и экономического характера. С другой стороны, мы увидели, у государств есть масса ресурсов, которые позволяют купировать даже самые тяжелые кризисные последствия.
Бодрунов: С точки зрения глобальных процессов, наибольшее внимание привлекает ситуация с ростом цен на отдельных товарных рынках и в мировой экономике в целом. Какие факторы сегодня вносят основной вклад в рост цен?
Широв: Большинство аналитиков говорят, что причина роста цен – тот антикризисный пакет, который крупнейшие экономики мира раздали в рамках мер поддержки. Но для такого длительного роста цен этого недостаточно. Мы увидели проблемы рыночного саморегулирования. У нас возник серьезный разрыв между спросом и предложением. А предложение – это что такое? Это планы компаний. Большинство крупных транснациональных компаний в автомобильной отрасли, в области электроники, в других секторах экономики считали, что кризис будет развиваться по традиционной модели – «медленное восстановление после падения». Фактически же ситуация развивалась по-другому. Локдаун не был связан с конъюнктурой, а значит, ресурс спроса, который в разных странах не был предъявлен в течение двух-трех месяцев, вылился на рынок одномоментно.Я называю эту ситуацию «гонка за спросом» – мировые производители пытались угнаться за возросшим спросом, который подстегнули меры поддержки. Но в том числе из-за логистических проблем быстро нарастить предложение не удалось. Таким образом, мы оказались в этой ситуации. Она не разрешится в течение года. Очевидно, нам предстоит еще два-три года балансировки.
Бодрунов: Соответственно, отсюда рост инфляции.
Широв: Главная задача мировой экономики, если абстрагироваться от геополитики, – сгладить в максимально короткие сроки пики волатильности цен, добиться того, чтобы ценовая динамика вернулась в нормальное русло. Проблема еще в том, как у нас устроены цены. Это как минимум четыре уровня ценообразования: это регулируемые тарифы, это тарифы, которые формируются по принципу «нетбэк», то есть зависят от цен на мировом рынке, это тарифы, которые формируются на основе спроса и предложения, и, собственно, рынки, где действуют специфические условия (например, рынок нефтепродуктов). Если мы посмотрим на, например, 2021 год – в чем драма? У нас разрыв между потребительскими ценами и индексом цен производителей составлял примерно 20%. Такого никогда не было. А что эти 20 % означают? Фактически этот высокий рост цен, прежде всего на сырьевую продукцию, так или иначе будет транслироваться в остальную экономику. И с этим что-то нужно делать. Как показывает практика, те меры, которые предпринимало правительство, позитивно повлияли на ценовую динамику, но окончательно ситуацию не исправили.
Бодрунов: Мы более или менее адаптировались к пандемии и ее последствиям. Сейчас самое время, как вы совершенно справедливо отмечали на научном форуме «Абалкинские чтения», сосредоточиться на болевых точках российской экономики. Какие проблемы нам следует решать в первую очередь?
Широв: Если мы говорим про экономическую политику, здесь прежде всего всё определяется уровнем и качеством жизни населения. За два года пандемии мы потеряли более миллиона человек – это избыточная смертность. Учитывая, что у нас демографический тренд был в сторону снижения численности населения, это очень тяжелая история. Мы потеряли в среднем четыре года ожидаемой продолжительности жизни для наших граждан. Притом, что у нас в последние 15 лет были серьезные успехи в этом плане. Ожидаемая продолжительность жизни выросла почти на 10 лет. Снизилась младенческая смертность, смертность от сердечно-сосудистых заболеваний, от прочих причин, прежде всего в ДТП, и от отравления алкоголем. Это результат в том числе экономической политики. Это инвестиции в кардиомедицину, строительство кардиоцентров, перинатальных центров в регионах, повышение качества автомобильных дорог, борьба с нелегальным алкоголем. Наконец, общий уровень жизни населения по сравнению, допустим, с 2005 годом существенно вырос. Мы живем в другой стране. Понятно, что дальнейшее повышение этих показателей связано с инвестициями в систему здравоохранения, в дорожную сеть. Но главное – это уровень жизни россиян. В этом плане у нас была довольно длительная стагнация, на которую наложился пандемический кризис. Наша экономическая политика должна учитывать это с точки зрения того, что с более низким уровнем жизни, с меньшим количеством населения у нас будут другие показатели, будет вычет из экономической динамики.
Бодрунов: Понятно, что это не может не влиять на экономику в долгосрочном плане.
Широв: Демографические потери, которые мы понесли в результате избыточной смертности, – это значительные суммы. Мы оцениваем их примерно в 0,2% снижения среднегодовых темпов роста, то есть более триллиона рублей, до 2025 года.
Бодрунов: Понятно, что в текущей ситуации сложно делать прогнозы, тем не менее, как будет развиваться наша экономика – какие тенденции вы могли бы выделить, драйверы роста?
Широв: Если мы говорим про долгосрочную экономическую динамику, на нее будут влиять технологические изменения. Здесь важно для нас не отстать от мировых тенденций. Мы должны иметь такие заделы и такие технологические решения, которые позволяли бы оставаться в тренде, особенно в условиях технологических ограничений, которые на нас накладываю геополитические процессы. Если мы говорим про краткосрочную перспективу – здесь большое влияние оказывают денежно-кредитная и бюджетная политики. Нужно понимать, в какой степени мы можем пользоваться этими механизмами. Многие коллеги говорят о том, что мы должны смягчить параметры денежно-кредитной политики. Но проблема вот в чем – мы последние два года жили в ситуации нулевых или даже отрицательных реальных процентных ставок, и это не сопровождалось радикальным ростом спроса на заемное финансирование. А значит, чтобы смягчение денежно-кредитной политики реально влияло на экономическую динамику, требуются какие-то усилия. Государство должно показать, какие направления являются приоритетными, куда оно готово вкладывать свои ресурсы, вот туда и пойдет бизнес. Вот это очень важно. То есть мы должны выстроить некоторый набор приоритетов, может быть обновленных, новую стратегию социально-экономического развития, понять, как мы в рамках этой стратегии можем распоряжаться теми ограниченными ресурсами, которые у нас есть. Возможности современного государства, и это показал пандемический кризис, достаточно велики. Инструменты для того, чтобы выстроить эффективную экономическую политику, есть: и у Центрального банка, и у Министерства финансов, и у Правительства. Задача только в том, чтобы это было эффективно – и для бизнеса, и для населения.
