Владимир Иванов,
заместитель президента РАН, член-корреспондент РАН, член Президиума ВЭО России
Если мы взглянем на весь процесс познания и производства, мы заметим, что все начинается со знаний. Самое главное — это получение новых знаний. Именно на новых знаниях базируется образование, создаются новые технологии, и, что самое главное, формируется новая культура. В основе этого лежат фундаментальные знания и наука, которые формируют политику и стратегию развития государства, технологии, экономику, оборонную безопасность.
Научно-технический прогресс подчиняется четырем законам. Прежде всего, коммерческая ценность результатов фундаментальных научных исследований постоянно повышается. Казалось бы, парадокс, ведь последние 30 лет мы как раз говорим о том, что фундаментальная наука не коммерционализуема. Но если иметь в виду, что все образование основано на фундаментальной науке, станет очевидно, что весь глобальный бюджет образования есть не что иное, как коммерческая ценность фундаментальных результатов.
Самый простой пример — фундаментальные законы Ньютона. Именно на них стоят все конструкции. А их действие распространяется в том числе на космические перелеты. Достаточно вспомнить закон всемирного тяготения. То, что технологии не могут противоречить законам природы, казалось бы — очевидный факт, но недавно мы были свидетелями попытки провести специальную конференцию по проблеме создания вечного двигателя. Наконец, распространение знаний и технологий не имеет границ. Это вполне понятно, поскольку законы — фундаментальные. Они действуют, где угодно, независимо от климатических условий и типа развития государства. И так мы можем говорить, наверное, про технологическую глобализацию, с которой мы сейчас сталкиваемся.
В начале XXI века начались большие трансформационные процессы. Что послужило их истоком? Прежде всего, мы должны признать, что существующие модели социально-экономического развития исчерпали свои возможности. Это все происходит на фоне расширяющейся номенклатуры высокотехнологичной продукции и ее мало контролируемого распределения. При этом усложняется доступ к ресурсам, происходит переоценка базовых ценностей. Наконец, возникает очень сильное социальное, экономическое, информационное неравенство, как между странами, так и внутри отдельных стран. Это все вызывает те самые глобальные трансформации, кризисные явления и даже конфликты, которые мы наблюдаем с начала этого века.
Сейчас можно выделить несколько теорий. Наиболее широко обсуждаемая — теория, выдвинутая Швабом. Наверное, все знают его концепцию четвертой промышленной революции. Один из выводов его теории — в том, что если демократия, глобализация будут расширяться, то национальному государству места не останется. То есть речь идет ни много ни мало о том, что все глобальное управление переходит в руки транснациональных корпораций. Именно это и есть один из основных выводов его теории.
Но есть и другие точки зрения. Например, Стиглиц говорит о том, что свободного рынка не существует. В том же русле рассуждает и Даниель Белл: в постиндустриальном обществе главная проблема состоит в организации науки. Именно характер и форма государственной поддержки науки, ее политизация занимают центральное место среди политических проблем постиндустриального общества, то есть наука рассматривается как важный фактор политического развития. Мы можем говорить на этом этапе, что перспективный мировой уклад будет развиваться в виде конкуренции этих двух теорий. С одной стороны, теория постиндустриализма, в основе которой лежит приоритет человека и развития человека. С другой — неокапитализм, который продолжает эту теорию, но самое главное — ориентация на накопление капитала. По какой бы траектории развитие ни шло, в основе будет технологический базис.
Человечество очень дорого заплатило за свое технологическое развитие. Посмотрите на несколько крупнейших технологических катастроф, начиная от ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Если подумать, что их объединяет, можно рассматривать многие вопросы, технологические и управленческие, то есть их культурно-технологический разрыв. Например, в бомбардировках Хиросимы и Нагасаки на уровне принятия решений не хватило культуры понять, к чему это приведет. Многие другие аварии связаны, скажем так, с разрывами культуры проектирования и культуры эксплуатации. С этим мы столкнулись на ряде электростанций. Нам еще предстоит оценить с этой позиции, наверное, катастрофу, которая произошла на Каховской ГЭС.
Нам уже надо рассматривать технологическую среду как элемент среды обитания и говорить об экологии технологии. Впервые об этом было сказано в 2010 году. Здесь есть два основных положения: применение технологий, не соответствующих уровню культурного развития, приводит к катастрофам. Любая, даже самая прогрессивная социально-направленная технология имеет пределы своего применения, при переходе через который она может нанести ущерб с постоянным положительным эффектом. Самый простой пример — это лекарства. Если их употреблять столько, сколько рекомендовано врачом, то есть надежда на выздоровление. Если больше или меньше, эффекты могут быть непредсказуемые.
Среду обитания человека надо рассматривать не только как природную среду, но и как совокупность природной, технологической, информационной и культурной среды. Мы можем выделить четыре основных технологических сектора, которые отвечают за сегодняшнее технологическое развитие.
Прежде всего, это энергетика. Далее — информационные технологии. Мы живем в информационном пространстве. Новые материалы — тоже важнейшая отрасль, начиная от лекарств и заканчивая различными материалами для той же энергетики и мобильных систем. И наконец, технологии жизнеобеспечения, куда входит и сельское хозяйство, и здравоохранение, и пищевая промышленность. Мы вплотную подошли к понятию, о котором уже упоминали, — гуманитарно-технологическая революция. Суть ее заключается в том, что технологическое развитие имеет социально-гуманитарный вектор. Необходима новая система образования, которая позволяет воспринять суть происходящих трансформаций и адекватно на них реагировать.
И наконец, один из ключевых вопросов — в какой парадигме мы живем: человек для экономики или экономика для человека? Это те вопросы, на которые дает ответ гуманитарно-технологическая революция. Отсюда мы формулируем глобальные вызовы, на которые нам нужно искать ответ. Прежде всего, это новая система ценностей. Одна из проблем — изменение системы ценностей и выработка новых. И вопрос: мы можем следовать традиционным ценностям или они имеют тоже пределы своего ограничения? Ответа на него пока нет.
Новая культура непосредственно связана с технологическим развитием, трансформацией среды обитания и гуманитарно-технологической революцией, в результате которой будет сформирован новый мировой уклад. Это глобальные вызовы, на которые нам искать ответы.
При этом мы должны четко понимать, что в новом укладе свой суверенитет и свое лидерство могут обеспечить только страны, которые обладают собственным технологическим суверенитетом, то есть способностью самостоятельно выпускать высокотехнологическую продукцию, необходимую для решения стратегических задач развития. Именно технологический суверенитет является фундаментом инновационного развития. Эта задача была обозначена не сегодня. Еще в 2018 году в послании Президента РФ Федеральному собранию были сформулированы четыре основных направления, был задан новый вектор развития государства. Прежде всего, это повышение качества жизни, ликвидация отставания от технологических лидеров, развитие территорий, обеспечение оборонной безопасности. И вот эти вопросы сейчас выходят на первое место. С учетом санкций очевидно, что мы должны переходить к экономике полного инновационного цикла, когда мы умеем делать все — от фундаментальных исследований до выпуска продукции и ее рыночной реализации. Возникает вопрос: а в принципе это возможно сделать или нет?
Вернемся к истории: после победы в Великой Отечественной войне за 15 лет страна превратилась в мирового технологического лидера. Тогда у нас была запущена первая в мире АЭС, первый в мире искусственный спутник. Советские ученые получили Нобелевскую премию за открытие лазеров. И вообще, несмотря на тяжелые послевоенные годы, страна очень быстро восстанавливалась и развивала свои технологии. По-видимому, нам нужно, если нельзя копировать прошлый опыт, по крайней мере, воспользоваться тем положительным, что было тогда.
Перечислю некоторые проблемы, которые требуют решения уже сейчас. Прежде всего, мы должны принять четкую стратегию перехода к экономике полного инновационного цикла, обеспечить конструктивный диалог власти, науки, общества и бизнеса. Здесь же нам надо четко определить те критические технологии, которые нам необходимо освоить в первую очередь. Понятно, что по всему спектру мы двигаться не можем. Надо сконцентрироваться на том, что необходимо сейчас. Я замечу, что у нас сейчас действует несколько систем приоритетов научно-технологического развития. По-видимому, их надо привести в единое целое.
Одним из ключевых вопросов является восстановление системы фундаментальных исследований под руководством Академии наук. Я замечу, что до 2020 года такая система существовала. В новой программе ситуация оказалась несколько размытой. Давайте вспомним, что наша система образования была заложена фактически примерно тогда же, когда и Российская академия наук, 300 лет назад. В первом положении об Академии была проведена линия: академия – университет – гимназия. С тех пор в мире ничего лучше не создали. Наверное, нам надо подумать о том, как нам вернуться и восстановить эту связь науки, высшего образования и общего образования.
Наконец, нужно обеспечить взаимодействие научно-технологического и производственного секторов, в том числе, на условиях частно-государственного партнерства со снижением административных барьеров. Это очень сложная задача, и несмотря на многие декларации по этому поводу, она до сих пор у нас не решена. Сейчас нам надо подумать о том, как сконцентрировать усилия научного сообщества на выработке новой теории социально-экономического развития, которая бы уже исходила из имеющихся вызовов и глобальных тенденций. Ибо, как говорил член-корреспондент Петербургской академии наук Густав Киргоф, «Нет ничего практичнее хорошей теории».
