Андрей Клепач
главный экономист корпорации ВЭБ.РФ, член правления ВЭО России, член президиума Международного Союза экономистов
Сейчас мы говорим уже не просто про прорыв, а про технологический суверенитет, то есть речь идет не просто о нашей независимости, а о целостности и комплексности нашего научно-технологического развития и одновременно росте благосостояния. Но этого достичь достаточно сложно, и есть определенное противоречие между повышением благосостояния и развитием научно-технологического потенциала.
Мы видим стагнацию расходов на НИОКР уже 14 лет. Хотя в реальном выражении они растут, мы должны кардинально изменить расходы на НИОКР как собственные, так и импортируемые (хотя импорт у нас и так был в 2,5-3 раза выше). Теперь импорт научно-технологических разработок из недружественных европейских стран замещаем импортом из дружественных стран, в первую очередь Китая, Индии и других, но при этом общая величина расходов у нас пока не меняется.
Научно-технологический комплекс значительно шире, чем только сфера исследований и разработок. По оценке Росстата, доля в целом наукоемкого и высокотехнологичного сектора нашей экономика значительно больше, чем НИОКР, порядка 23% ВВП, и пусть медленно, но она повышалась. Правда, сопоставимое значение для развитых стран — это более 30%. Рост в основном шел за последние годы за счет опережающего развития сферы программного обеспечения, некоторого повышения высокотехнологичных секторов, особенно фармы. Но если мы говорим о сфере, связанной с развитием человеческого потенциала (здравоохранение, образование, социальное обеспечение), то здесь — стагнация с небольшими колебаниями, и наши высокотехнологичные отрасли (авиация, космос) дают мизерный объем. И, собственно, в последние годы он не вырос, а сократился.
Так или иначе определенные позитивные подвижки в структуре экономики в направлении научно-технологического развития у нас были. Можно иметь развитую науку, правительство только что приняло Концепцию технологического развития. Но если переводить эти оценки в прогнозные, то расходы на НИОКР с 1% процента вырастут до 1,4–1,5%. Но этого недостаточно, не соответствует, по нашему мнению, а оно у нас общее с Институтом народнохозяйственного прогнозирования РАН, нам нужно, как минимум, в два раза выше. Есть и другая сторона медали: мы получим технологии, можем даже повысить норму накопления, но у нас (и об этом многократно говорилось на предыдущих заседаниях МАЭФ) — негативная динамика по численности населения.
Я сейчас не беру огромные потери, связанные с ковидом 2020 года и особенно 2021 года, но возникает вопрос: а дальше? Сейчас у нас, с учетом последних данных переписи, 146 с лишним миллионов человек. Перепись, слава богу, нашла почти 2 миллиона тех, кого мы по расчетам раньше не видели; в основном, правда, в столичных агломерациях. Но если исходить из показателей динамики рождаемости, даже если она повысится с нынешнего минимального уровня 1,4 до 1,5%, и смертность несколько снизится, мы все равно получим сокращающееся население к 2035 году. В зависимости от динамики миграции это будет от 130 до 138 млн человек. Ни одна страна в мире с сокращающимся населением долго держать высокие темпы роста не могла. Таких примеров история не знает.
Возникает вопрос: за счет чего можно изменить эту динамику? На бумаге можно нарисовать модель, когда население вырастет до 150–153 миллионов человек. Какие предпосылки? Первое — это существенное повышение коэффициента рождаемости. В перспективе к 2050 году до 1,8-1,86. Кажется невероятным, но у нас кроме Северного Кавказа высокий коэффициент рождаемости пока, слава богу, есть на Дальнем Востоке. Видимо, это, скорее, вопрос не доходов, потому что доходы там ниже, чем в России в целом, но это, скорее, вопрос строя жизни и ценностей, которыми руководствуются семьи.
Поэтому здесь возможна большая палитра решений. У нас есть достаточно много практик поддержки семей. В нынешних условиях основная поддержка приходится на рождение первого ребенка, на второго — уже существенно меньше, на третьего — в редких регионах. В отличие от этого Сахалин, наоборот, акцентирует поддержку на втором ребенке и на всех последующих. Если мы хотим, чтобы у нас динамика населения с точки зрения рождаемости кардинально изменилась, должна быть система поддержки, которая рассчитана на всех детей, причем, по-хорошему, на второго и третьего — выше, чем на первого.
Есть много других стимулов, но еще раз повторяю, ценность семьи, ценность материнства и ответственность отцовства, потому что есть куча проблем, связанных со здоровьем и отцовским, и материнским. Показатели материнской смертности в 2020 и в 2021 году резко подскочили при рождении ребенка. У нас много разных проблем — деменция, рак, но нам нужно серьезно наращивать усилия и по заботе о материнстве. Хотя в предыдущие годы с развитием перинатальных центров здесь многое было сделано.
Аспект, который я хотел бы выделить — показатели смертности. Развитие здравоохранения может внести существенный вклад в их снижение до параметров, которые есть в развитых странах. И миграция, нравится нам это или нет, должна быть где-то под 200 тысяч с лишним человек в год, но если прогнозировать существенный рост населения, особенно в сибирских и дальневосточных регионах, то без миграции, несмотря на все ее социальные последствия, решить эту проблему невозможно. Другое дело, что сейчас миграция во многом идет в те же столичные регионы туда, где идет большая стройка, а не на территории, где у нас традиционно крайне низкая плотность населения.
