Воскресенье, 22 сентября, 2024

«Нацпроекты ускоряют темпы экономического роста вплоть до 2024 года менее, чем на 1%»

Александр Широв,
Заместитель директора ИНП РАН, д.э.н.

В последние два года многие экономисты, как правительственные, так и не правительственные говорили о том, что нам требуются дополнительные действия в области экономической политики, которые смогли бы сначала вызвать толчок роста экономики, а потом обеспечить темпы экономического роста. Проблема состояла в том, что обычные, регулярные меры экономической политики – денежно-кредитная политика, бюджетная политика – к сожалению не могли быть инициаторами ускорения темпов экономического роста, потому что в экономике очень много структурных проблем – структурных дисбалансов, разрывов технологических и так далее. И многие высказывали идею национальных проектов, то есть, таких проектов, которые бы связали между собой макроэкономическую политику, региональную политику, политику развития отдельных секторов экономики и в конечном счете привели бы к результату. Мы увидели набор этих национальных проектов, которых 12, плюс есть отдельный план по развитию магистральной инфраструктуры.

В чем проблема? Суммарно все эти проекты весят примерно 24 триллиона рублей – в период до 2024 года. Так вот, накопленный ВВП нашей страны за этот период превысит 750 триллионов рублей. Соответственно, если сравнить эти цифры, понятно, что вклад  не может быть радикальным. К сожалению, мы должны констатировать, что набор программ, который сейчас есть, с одной стороны, исходит из того, что государственные ресурсы могут разогнать экономику, а на мой взгляд, это неправильно, а во вторых он исходит из того, что этот ограниченный набор средств, которые запускаются в эти проекты, может что-то радикально изменить в экономике.

Обычно бюджетный процесс у нас как был устроен? И Минфин нас все время этому учит. А давайте-ка вы покажите бюджетную и экономическую эффективность. В случае национальных проектов мы пошли совсем другим путем, причем обратным. Был выбран набор существующих в той или иной степени проработки проектов, сгруппирован по 13 направлениям, но пока не Минэкономразвития, ни Минфин, ни Правительство в целом не предоставили оценок совокупного влияния всех этих национальных проектов на экономическую динамику, то есть, не подсчитан эффект. Кроме того, там есть очень много проектов, которые предполагают софинансирование, в том числе со стороны частного капитала, но насколько частный капитал готов участвовать в этом в тех реальных экономических и социальных условиях, которые у нас есть, на это пока нет ответа.

Есть позитивный момент в том, что после того, как был опубликован список Белоусова (список компаний, готовых участвовать в проектах – Ред.), обсуждение вышло в некоторое конструктивное русло, поскольку вначале это была встряска для крупного бизнеса и никакого импульса это не дало, но потом вопрос встал следующим образом: что готово сделать государство для того, чтобы компании поучаствовали в этих проектах. Насколько я понимаю, Минфин и Минэкономразвития сформулировали набор мероприятий, которые должны вроде бы сделать участие частного бизнеса в этих проектах привлекательным. Там имеется в виду и гарантирование спроса на продукцию, которую будут выпускать новые производственные мощности, и более доступные заемные средства, другие действия. То есть, вроде бы государство пошло в направлении, что оно поспособствует тому, чтобы для частного бизнеса соотношение риск/доход было более или менее благоприятным.

Как бы то ни было, все эти проекты ускоряют темпы экономического роста вплоть до 2024 года менее, чем на 1%. Если сейчас у нас среднегодовые темпы – 1,5%, то мы получаем чуть более 2. На самом деле, эти два процента никого не спасают. Для того, чтобы решить проблему наращивания инвестиций в структуре ВВП, о которой говорит Президент и без которой действительно невозможно модернизировать экономику, нужно, чтобы вклад частного бизнеса был примерно в полтора-два раза больше, чем вклад государства. Но без создания условий для инвестиций со стороны частного бизнеса ничего сделать невозможно, а частный бизнес, вкладывающий в экономику, которая стагнирует на протяжении 10 лет, как говорит наш научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования Виктор Ивантер, не сумасшедший. Есть очень интересная статистика, по которой видно, что за последние 5-7 лет (особенно в 2017 году) резко увеличивалось соотношение дивидендов и инвестиций. Сейчас выплаты дивидендов частными компаниями составляет примерно 65% к уровню инвестиций на капитал – это очень много. Это значит, что не во что вкладывать, бизнес не имеет целей для инвестирования.

Хватит или не хватит денег на нацпроекты? Мы видим, с каким результатом заканчивает 2018 год бюджет, мы знаем, какие цифры профицита заложены в бюджет на будущие годы. В этом смысле разговор о том, что у нас может не хватить денег, бессодержателен. Причем деньги у нас есть везде. Главная проблема в том, что даже в этом трехлетнем ближайшем бюджете на национальные проекты недораспределено примерно 400 млрд рублей, причем есть и паспорта проектов, и направления. Много денег будет вложено в инфраструктуру – в строительство автомобильных и железных дорог, портов. А собственно, что мы будем возить? Где там существенные вложения в модернизацию нашей экономики? Где вложения в развитие базовых ее секторов, прежде всего того, что определяет инвестиционный комплекс, например, инвестиционное машиностроение? Есть серьезные вложения в науку, но перехода между наукой и производством что-то не видно.

Если мы посмотрим на последнее послание Президента, там прямо говорится о том, насколько мы должны нарастить инвестиции в основной капитал, и это должно быть осуществлено за 5 лет, то есть, довольно короткие сроки. В реальности наши оценки показывают, что норма накопления должна быть не ниже 26-27% для того, чтобы иметь темпы роста выше 3%. Безусловно, вся экономическая политика должна быть настроена на рост инвестиций, потому что другой важнейший элемент роста ВВП в нашей экономике – потребление домашних хозяйств, спрос население – ограничен сейчас.

Очень важно, что национальные проекты показывают приоритеты государства, в том числе и бизнесу – куда государство готово вложить свои ресурсы. Другой вопрос, еще раз, для того, чтобы частный бизнес стал в этом участвовать, должно быть снято ограничение, которое у нас есть со стороны регулярной экономической политики. Она должна быть направлена на то, чтобы поддерживать действия государства в рамках национальных проектов. И денежно-кредитная, и бюджетная, и налоговая, и внешнеэкономическая политика должны быть настроены на то, чтобы эти проекты создали мультипликатор. Мы ввели институт национальных проектов, и оставили практически неизменной всю систему, которая это обеспечивает.

К чему приведет мир паразитизм капитала?

Олег Комолов
Старший научный сотрудник Института Экономики РАН, к.э.н.

Неолиберализм сегодня, очевидно, находится в состоянии фундаментального кризиса.

И дело не только в том, что темпы роста мирового ВВП падают уже с 2011-го года. Проблема заключается в том, что это системный кризис, это кризис модели, это кризис производственных отношений. И для того, чтобы его оценить и определить пути выхода из него, можно обратиться к некоторой статистике. Глобализация сегодня, очевидно, уткнулась в пределы своего развития. Обратите внимание на такой показатель, как отношение суммарных глобальных потоков товаров, услуг и капиталов к мировому ВВП. Если в 2007 году это значение достигло своего максимума в 51%, увеличившись на 30 процентных пунктов с 1980-х, то в 2009 году произошло падение в условиях кризиса, а затем отскок, и в дальнейшем, последовательное снижение этого показателя, который сегодня составляет 31,7%.

Одновременно с этим сокращается значимость такой составляющей мировой экономики как глобальные цепочки стоимости. Если с 1995 по 2007 гг. доля чистого национального производства в мировом ВВП упала с 86 до 79% (национальное производство замещалось производством в транснациональных корпорациях), то с 2009 года это значение вновь выросло на 2%. Вместе с этим, за тот же период прибыль 700 крупнейших транснациональных корпораций, базирующихся в развитых странах мира, упала на 25%. Вместе с этим параллельно росла прибыль предприятий, ориентированных на национальный рынок.

Естественно, эти тенденции сопровождаются и изменениями в политическом поле. Все мы знаем о протекционистском этапе в развитии мировой экономики. За последние почти 10 лет странами мира было принято около 6000 мер, регулирующих международную торговлю, инвестиции, миграцию. И три четверти из них носили протекционистский характер, и только четверть были направлены на либерализацию международного движения товаров, капиталов, рабочей силы. Лидером современного протекционизма являются Соединённые Штаты. Индия и Россия входят в тройку крупнейших протекционистов мира, однако было бы ошибочно считать, что США заняли это первое место лишь с приходом к власти Трампа с его агрессивной, изоляционистской политической позицией. Ещё в последний период правления Обамы американское государство увеличило количество принятых ограничительных мер с 50 до 150 в год. В первую очередь, против стран ЕС. Естественно, это вызвало ответные шаги со стороны европейских государств.

Санкции против России, рост популярности евроскептиков, «брекзит», да в конечном счете и кризис постсоветской интеграции – всё это говорит о том, что глобалистические тенденции, о которых говорили представители мейнстрима в последние десятилетия, наткнулись на свой естественный предел. Вопрос, почему? Ответ на него был дан ещё Розой Люксембург. Известный теоретик марксизма, она говорила о том, что капиталистическая экономика, развиваясь по экстенсивному сценарию, поглощая все большую часть не капитализированного мира, безусловно, когда-то придет к границам своей экспансии. И однажды мир уже подходил к этим границам, это было в 1970-е годы. Тогда капиталистический мир, уткнувшись в границы мира социалистического, исчерпал практически свои источники развития. Если мы посмотрим на динамику нормы прибыли американских корпораций в 70-е годы, то относительно после военных лет, она упала в 4 раза.

Тогда капитализм нашел выход из этой ситуации и нашел её очень специфическим образом: капитализм стал развиваться не за счет роста инноваций, технологий, научно-технического прогресса, а за счет простого паразитизма. За счет эксплуатации дешевой рабочей силы, за счет еще более жесткого подчинения периферии мировой экономики. Все мы знаем о том, как производства были переведены из Европы, из Соединенных Штатов в Китай, в страну с дешевой рабочей силой. Это привело к стремительному расширению рынка труда в мире, и снизило капиталовооруженность рабочей силы в мире на 55-60%. То есть мир за очень короткий промежуток сделал большой шаг назад, с точки зрения научно-технического прогресса, не повышая органическое строение капитала, сокращая его. Естественно, это позволило американским корпорациям существенно снизить свои издержки. Импортные цены для американских компаний, для американской экономики резко упали и если мы посмотрим на динамику последних десятилетий, то обнаружим, что импортные цены для американской экономики росли в 1,6 раза медленнее, чем инфляция в Соединенных Штатах.

Так вот, к чему это все привело? Такая попытка развиваться за счет паразитизма, создаёт проблемы в развитии не только у эксплуатируемого элемента, но и у самого эксплуататора. И, в конечном счете провоцирует такие противоречия в развитии мировой экономики, которые приводят к кризису всей системы. Преимущества дешевого труда снизило интерес американских, да и европейских корпораций, к научно-техническому прогрессу. Обратите внимание на динамику инвестиций в оборудование и программное обеспечение для обработки информации в американской экономике. Инвестиции в IT, в самый передовой сектор современной экономики и науки, стремительно рос до 80-х годов, после чего начинается стагнация, которая продолжается по сей день. Да, в 90-е годы мы видим активный приток инвестиций IT в американской экономике, но чем он закончился? Он закончился кризисом «доткомов». Фактически, это были спекулятивные инвестиции. И после того, как этот кризис произошел, мы видим стремительное сокращение капиталовложений. Что характерно, в эпоху роста мировой экономики, в двухтысячные годы этот рост не сопровождался увеличением инвестиций в сферу IT, а наоборот, он сопровождался её сокращением. Если мы посмотрим на динамику бюджетных расходов на научно-исследовательские изыскания в период 70-х годов по сегодняшний год, то они сократились с 12% до 4% ВВП. Казалось бы, это можно объяснить окончанием холодной войны, отсутствием потребности вкладываться в военные технологии. Но и невоенный НИОКР тоже сократился. Инвестиции в науку, не связанную с оборонной промышленностью, сократились с 6% до 1,8% ВВП.

Одновременно наблюдается и падение темпов роста инвестиций в основной капитал. Если в послевоенные годы они прирастали ежегодно, в среднем на 4%, то в 80-е годы уже на 2,9, а в последние десятилетия на 1,8%. Естественно, это влечёт за собой и замедление роста производительности труда. В послевоенные годы они составляли, где-то 3,3%, а в последнее десятилетие только 1,3%. Использование дешевой рабочей силы подорвало и структуру занятости, как и в центре мирового капитализма, так и на периферии. В период с 90-х годов по сегодняшний день, наибольший прирост рабочих мест в американской экономике наблюдается в наименее оплачиваемых и в самых низкопроизводительных отраслях.

При этом в высокопроизводительных секторах экономики рабочие места почти не создаются или создаются в небольшом количестве. Антропологи отмечают очень интересную тенденцию появления в западном мире так называемых бессмысленных профессий (bullshit jobs). Это бесконечное количество всяких чиновников, контролёров, аудиторов, охранников, корпоративных юристов, людей, которые расставляют баночки на полках в магазинах. Все эти профессии по мнению антропологов не несут в себе существенной, общественной пользы, но нацелены на то, чтобы бороться с безработицей. Ведь сокращение количества рабочих мест в западной экономике связано не с тем, что промышленных рабочих Америки и Европы вытеснили роботы. Нет, их вытеснили китайцы. Отсюда резкий рост безработицы и потребность что-то делать с этой безработицей, куда-то занять людей, чтобы не провоцировать социальные дисбалансы и потрясения. Социологические исследования показывают, что в общем люди это понимают и около 40% работников в развитых странах мира считают свою работу бессмысленной, не приносящей никакой общественной пользы. Только 10% удовлетворены тем, что, тем, чем они занимаются, считают свою работу общественно полезной.

Одновременно, получив возможность эксплуатировать дешевую рабочую силу, естественно, американские корпорации стали сокращать зарплаты и своим рабочим. И мы можем обнаружить, как с 70-х годов увеличивается расхождение между темпами роста производительности труда и темпами роста реальных зарплат. Реальные зарплаты во всё большей степени отстают от роста производительности труда, а инфляция наоборот, опережает его. То есть все перевернулось с ног на голову. Повышение производительности труда, пусть даже темпы его упали, не приводит к повышению благосостояния большинства трудящегося населения, однако позволяет увеличивать фиктивный капитал, стимулировать финансовые спекуляции и провоцировать пузыри на финансовых рынках.

Эти же тенденции, тенденции паразитического развития привели и к росту социального неравенства во всём мире. Оно выросло не только в США и Европе, мы видим, как стремительно рос этот показатель в Китае. Многие ставят китайскую экономику в качестве примера, в том числе примера России. Там действительно есть, чему поучиться, но есть проблема: стремительный рост китайской экономики сопровождался тот же скорым усилением неравенства в китайском обществе. И главными бенефициарами роста китайской экономики – по 15% в год в некоторые исторические интервалы – были, в первую очередь, китайские олигархи, которые уже догнали американских «коллег» и теснят их на первых строчках журналов «Форбс».

При этом простой китайский рабочий куда медленнее увеличивает свое благосостояние, платя за него совершенно не эквивалентную цену, работая часто в тяжёлых, изнуряющих условиях без достаточного социального обеспечения со стороны государства. И к чему это привело? К проблемам самой китайской экономики. Как только спрос со стороны Европы и Соединенных Штатов на китайские товары сократился, темпы роста китайского ВВП упали до 5-6% в год. Да, это всё ещё очень неплохой показатель, например, для России, но динамика отрицательная и прогнозы часто звучат тоже негативные. А почему? Потому что полуторамиллиардный Китай не может заместить собой четырёхсотмиллионную Европу и трёхсотмиллионную Америку. Почему? Потому что китайский рабочий настолько беден, что не может купить товары, которые сам же произвел. Внутренний рынок китайский экономики очень узок, потому что Китай долгое время развивался за счёт дешёвой рабочей силы.

Итак, капитализм уже однажды придя к кризису, к границам своей экспансии, в 70-е годы, смог преодолеть этот барьер. Он поглотил Советский Союз, он поглотил социалистический мир, он вторгся в Китай, он вторгся в не капитализированные страны мира, однако сейчас – этот предел вновь видится на горизонте. И нового источника для паразитирования у современной мировой экономики уже нет. А значит, старые производственные отношения вступают в противоречие с имеющимися производительными силами. А по законам исторического материализма – это является преддверием социальной революции, которая призвана будет разрушить производственные отношения неолиберализма, основанные на глобальном паразитизме.

«Весь мир перейдёт к такому укладу, который составит основу экономики будущего»

Сергей Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю.Витте, эксперт РАН, д.э.н., профессор

Чтобы догнать экономических лидеров по показателям роста, мы  должны ежегодно увеличивать свой внутренний валовой продукт примерно на 4,5% и более, если мы говорим о догоняющем или опережающем развитии. В то же время Банк России, Минфин на ближайшие годы прогнозируют темпы роста ВВП в районе 1,5-2%. Таким образом, задача: необходимо искать резервы роста. Какие новые решения можно было бы сформулировать? На каких направлениях надо сосредоточиться, чтобы обеспечить необходимый экономический рост? Не просто рост, но рост качественный, повышающий уровень жизни населения, обеспечивающий формирование здоровой нации и массового креативного класса.

Всем органам власти поручено разработать национальные программы в сфере демографии, здравоохранения, экологии, образования, науки, культуры, цифровой экономики, строительства жилья, безопасных, качественных автомобильных дорог, улучшения городской среды, повышения производительности труда и поддержки занятости, развития малого и среднего предпринимательства, поддержки индивидуальной предпринимательской инициативы, а также международной кооперации и экспорта. По всем этим направлениям нам необходимо в кратчайшие сроки осуществить прорыв. Прорыв в формате экономического чуда. Возможно ли это? Я думаю, что ответ будет однозначный: да, однако только при широком и повсеместном использовании преимуществ, которые мы можем иметь в новом технологическом укладе. Что имеется в виду?

Первое. Нынешний переход к новоукладным технологиям, резко и принципиально отличающимся от предыдущих, впервые сопровождается превалированием в новых технологиях знания над материальной основой. А это влечёт за собой переход на базовое применение таких технологий, которые я называю знаниеёмкими, которые имеют в основе знания и имплементируют в себе воплощённые определённые технологические решения. Речь идёт об объединении нано-, био-, генно-, инфо- и когнитивных технологий, интегрированных на базе единой цифровой платформы и формирующих ядро нового технологического уклада.

Надо чётко осознавать, что весь мир в ближайшие десятилетия перейдёт к такому укладу, который составит основу экономики будущего. И у нас, в отличие от «азиатских тигров» второй половины XX века, создававших своё экономическое чудо в условиях предыдущего технологического уклада, есть преимущество – нам предстоит осуществить прорыв, имея огромные заделы в новоукладных технологиях и соответствующие знания, причём не только пятого, но и шестого уклада. Это второй аргумент в пользу движения по этому пути.

Далее, третье. Технологии нового поколения значительно, на порядки относительно менее капиталоёмкие и фондоёмкие, чем технологии предыдущих укладов, где в производственных издержках доминируют материалы. Плюс, информационная составляющая нового интеллектуального продукта обладает свойством распределения издержек и не имеет такой затратности на условную единицу применения при масштабировании, как материальный продукт эпохи любого из предыдущих технологических укладов.

Это позволяет получать результат от перехода к таким технологиям практически сразу же при их внедрении, что резко сокращает и глобальные издержки, и период первоначальных инвестиций, сложных первоначальных инвестиций, связанных с переводом экономики на новую технологическую базу. К такой новой цифровой инфо-коммуникативно-когнитивной экономике мы в состоянии перейти, и можем, не откладывая, в ближайшие годы начать реальную реиндустриализацию сразу вот на этой новой технологической основе.

Во-первых, в оценке прорывности или нужности конкретных технологий поможет многими нелицеприятно поминаемый рынок с его спросом на конкретные вещи, который будет двигать вперёд, прорывать, тащить за собой одеяло экономики, обозначая и обеспечивая потребности общества, нынешние и перспективные. Обозначая и обеспечивая потребности, те, которые будут в будущем. В последние годы проводится много исследований на эту тему. Почему? Потому, что непрерывно формируется общественный запрос на конкретные технологии, и формирует его та часть общества, которая уже в них заинтересована. Это либо реципиенты этих технологий в качестве конечных потребителей, либо реципиенты из бизнеса, которые используют эти технологии, либо те люди, которые управляют созданием технологий, конструкторы, инженеры и так далее. И этот, я бы сказал, такой интегральный запрос и показывает нам направление, условно говоря, главных ударов при цифровизации нашей экономики.

Во-вторых, этот общественный запрос покажет и другое: куда люди понесут свои деньги, где и в какой мере они будут этими технологиями и соответствующими продуктами пользоваться, фактически, особенно на предпринимательском уровне, – во что они будут инвестировать. И вот здесь при внимательном подходе может быть мощная синергия государственных и частных инвестиций. Сегодня же наш инвестиционный фронт не в наступлении, я бы сказал, в окопе. А из окопа прорыв, пожалуй, не столь перспективен, как в атаке. Но, говорят, для атаки нужны серьёзные силы. Надо иметь крепкую, подготовленную инфраструктуру и крупные резервы, иначе не догоним и отстанем, возможно, навсегда. Так достаточно ли у нас сил и возможностей, чтобы использовать позитивные глобальные факторы и упомянутые выше наши преимущества?

Мы часто слышим: «Да, верно, надо думать о цифровизации экономики, наращивать инвестиции в реальный сектор, но сначала надо сделать экономику устойчивой, застраховаться резервами от всего, что только может случиться». По этому поводу я бы сказал: «Застраховаться от всего и вся невозможно в принципе». И, более того, сами резервы, нашу страховку, пожалуй, учитывая конфликтогенность нынешнего периода ломки мироуклада, стоило бы страховать, и лучшая страховка здесь – продвинутая экономика. И потом мы с вами, коллеги, уже в прошлом году на фоне драматических санкционных событий констатировали, что, несмотря на сложности, наша экономика приобрела новое качество: стала более устойчивой к внешним шокам и внутренним проблемам.

И я не столь сильно убеждён в том, что для того, чтобы широко развернуть реиндустриализацию на новой технологической основе, начать активно инвестировать в прорывные направления, нам надо добиваться ещё более твёрдой устойчивости экономики. Скорее надо двигаться, на мой взгляд, параллельно, по возможности, даже больше акцентируя внимание на технологическом развитии, подтягивая под него государственную, финансовую, технологическую инфраструктуру. Ведь сам процесс пользования информационно-когнитивно-коммуникативными технологиями практически сразу даёт деньги в эти отрасли, и именно их стоило бы приоритетно поддержать институтами частно-государственного партнёрства, модернизацией финансово-банковской системы, мерами налогового регулирования и другими форматами новой промышленной политики.

Не менее важный фактор для эффективного перехода к новому укладу – это модернизация социальной сферы на новом технологическом уровне. «Только та страна может быть сильной и успешной, где люди могут в полной мере реализовать все свои способности. Для этого нам предстоит продолжить модернизацию экономики и создание современных рабочих мест, обеспечить рост доходов граждан, сделать отечественное здравоохранение и образование одними из лучших в мире». Это была цитата президента РФ.

Уже сегодня мы видим, как изменяется характер труда как компоненты производственного процесса. В нём растёт интегральная творческая компонента. Проще говоря, в новом, знаниеёмком производстве завтрашнего дня, главная роль принадлежит человеку и его творческим способностям. В грядущем мире технологическое развитие приведёт к тому, что человек должен будет постоянно совершенствоваться в творческом процессе, постигать новое, переучиваться, и на каждом этапе развития технологий потребуются всё более и более творчески мыслящие люди. В результате главным продуктом в новом индустриальном обществе следующего поколения станет творческий человек. Подчеркну, что не материальный продукт, а именно творческий человек.

Отсюда и наши обязательства перед будущими поколениями совершенствовать образование, развивать интеллектуальную сферу приложения сил общества. В это тоже надо инвестировать, вкладываться, и, не откладывая, учитывая, что риски потерь в этой сфере весьма и весьма трудно восполнимы и могут стать критичными для нашей экономики, ведь в прорыв надо идти не только с резервами, но и с подготовленными кадрами. Но на всё это нужны понимание и воля. Но не только. Нужны средства. Правительственные экономисты посчитали, что на выполнение майского указа президента необходимо за несколько лет дополнительно изыскать 8 триллионов рублей. Есть ли они у нас?

Я вижу здесь много аспектов, которые можно было бы обсуждать. К примеру, 8 триллионов рублей – это 120-125 миллиардов долларов, а у нас сегодня в резервах почти 500. Причём ни один из кризисов, даже предыдущий кризис, нам не обошёлся дороже, чем 300 миллиардов. Если мы потратим хотя бы часть золотовалютных резервов на то, чтобы разумно выстроить промышленную политику в том ключе, который вербально уже обозначил президент, у нас будут большие результаты в ближайшие 5-7 лет. И не нужно будет потом поддерживать бесконечными резервами как подпорками велосипед нашей экономики, потому что она перестанет шататься, набрав скорость.

Огромные средства, существенно превышающие наши золотовалютные резервы, находятся на руках у населения. Ещё больше – размещённые в банках на короткие депозиты деньги того же населения, бизнеса и так далее. Нужны меры и действия по вовлечению этих средств в программу модернизации отечественной экономики. Какие? В общем-то, они известны, обсуждались неоднократно.

Я остаюсь оптимистом. У нас в целом есть и понимание, что делать, и возможности благоприятного развития экономики, и решение задач, поставленных, в общем-то, вызовами развития цивилизации. Но что мы должны признать? Дорогу имеет шансы осилить только идущий. Это раз. И второе: мы все привыкли работать в рамках возможностей и не до конца осознаём, что при переходе к новоукладным технологиям наши возможности становятся шире. Причём ширина этого коридора возможностей, как часто говорят, такова, что мы сможем достаточно уверенно, если действовать разумно, перейти в новый технологический уклад теми ресурсами, которые сегодня у нас имеются. Обеспечив стране ускоренный экономический рост, осуществить прорыв в новое общество XXI века в качестве одного из лидеров, а не в качестве периферийно догоняющей экономики.

Любой здравомыслящий человек должен быть антикапиталистом

Дэвид Харви (род. 31 октября 1935 г. в Медуэе, Великобритания)
Член Британской академии, профессор антропологии и географии аспирантуры (graduate center) Городского университета Нью-Йорка
Один из крупнейших географов современности, марксист, обладатель (1995 г.) премии Вотрена Люда, которую называют Нобелевской премией географов. В 2007 году The Times включил его в список из 18 самых цитируемых интеллектуалов всех времен в области гуманитарных и общественных наук.
Книги:
«Научное объяснение в географии: Общая методология науки и методология геогра- фии», 1974
«Краткая история неолиберализма», 2007
«Неолиберализм и реставрация классовой власти», 2009
«Крах мировой капиталистической системы неизбежен», 2009
«Действительно ли это конец неолиберализма?», 2009
«Судный день для партии Уолл-стрит», 2011

Назад, в XXI век

Сам я — антикапиталист. Не потому, что у меня что-­то не в порядке с ДНК, и не потому, что так учила меня бабушка… На самом деле я начал читать Маркса лишь в 35­летнем возрасте. Я начал читать его, потому что другие книги по обществознанию не объясняли мне ситуацию конца 1960­х годов. Я взял Маркса и сказал себе, что, может быть, там что­-то есть. Почитав немного, я воскликнул: «Вот это да, здесь именно то, что я хотел узнать!» С тех пор это чтение стало еще более актуальным — ведь в конце 1960­х в том месте, где я жил, было социальное госу­дарство, роль государства была очень велика.

В Британии, например, командные высоты экономи­ки были национализированы и находились под кон­тролем у государства. Так что сложно было совме­стить реальность с тем, что написано в первом томе «Капитала». Но вот прошло 20 лет жизни при неоли­берализме, и уже к концу 1990­х вы открывали газе­ту, затем открывали главу Маркса о рабочем дне и поражались их идентичности: вот тебе на, мы вер­нулись в капитализм XIX века! Но при этом мы могли наблюдать за условиями труда в Индонезии, Мексике и Китае и других странах…

Иными словами, мы имели возможность наблю­дать не только за фабриками Манчестера, но и за фабриками всего мира и воочию видеть все ужасы неолиберального консенсуса, который сложился в 1990­х и стал доминировать в системе глобального капитализма, что привело к ужасающим последст­виям для всего остального мира. Второе, что нужно отметить, это то, что в данном случае мы имеем дело не просто с кризисом труда, а с кризисом общих условий жизни.

Что касается самого существования кризисов — возьмем, к примеру, гигантский кризис, обрушив­ шийся на Восточную и Юго­Восточную Азию в 1997– 1998 годах, а затем распространившийся на Россию и за ней на Латинскую Америку, — то внезапно обнаруживаешь, что кризисы­-то не разрешаются, а просто перемещаются из одной части света в дру­гую. И вот происходит большой кризис 2007–2008 годов (для США он большой, потому что произошел в США, все остальные кризисы для них маленькие). Думаю, что именно с 2007–2008 годов люди стали задаваться серьезными вопросами о том, что же происходит с этой неолиберальной формой капита­лизма?

Неолиберализм на страже неравенства

Если ознакомиться с рассказами людей, например, о росте социального неравенства (он прекрасно задокументирован на протяжении последних 30 лет, например, в данных Пикетти), то можно убедиться, что неравенство выросло необычайно. И все говорят: странно, как это могло случиться? Здесь что­-то не так. Но если встать на позиции неолиберализма (что я и сделал с самого начала), то это всего лишь «проект» имущих классов по возврату себе богатства и власти. Ведь социальное неравенство все росло, и росло потому, что мы все ближе и ближе подходи­ ли к рыночной экономике.

Один из тезисов Маркса, который он очень хорошо проработал в первом томе «Капитала», гласит, что чем ближе мы к рыночной экономике, тем богатые становятся богаче, а бедные — беднее. Поэтому, по определению, конкурентная рыночная экономика порождает все более и более высокие уровни социального неравенства. Так что неудивительно, что в 1970­х годах имущие классы (испытывавшие в то время определенные затруднения) пришли к выводу, что нужно перейти на рыночную экономи­ку, — и тут же стали богатеть. Этот опыт они получи­ ли и никогда от него не откажутся, если им не поста­ вить преграду. Поэтому, я считаю, что нам сейчас необходимо антикапиталистическое движение. В противном случае придет глобальная олигархия и на этом все закончится. Нам будут сверху дикто­вать все.

Почему надо быть антикапиталистом

Я заявляю, что я антикапиталист, в том числе и потому, что так учит Маркс, но Маркс еще и объяс­няет, почему нужно быть антикапиталистом. Для меня это послание очень важно: нам необходимо антикапиталистическое движение для ответа на вопрос, как выбраться из нынешнего болота, из ситуации, когда богатые богатеют, а бедные — бедне­ют. Замечу, что со времен кризиса 2007–2008 гг. 1% богатейших людей увеличил свое богатство примерно на 14–15%, а все остальные либо потеряли деньги, либо остались с чем были. И это — классический результат процесса, описанного Марксом в первом томе «Капитала». Разумеется, Маркс описывал и дру­гие процессы в третьем томе «Капитала» — финансо­вые спекуляции и то, как капиталистам стало гораздо легче зарабатывать деньги на таких спекуляциях, чем связываться с реальным производством. Именно это мы зачастую и наблюдаем на протяжении последних 30–40 лет. Так что третий том «Капитала» во многом помогает мне понять, как и почему финансовые спе­куляции оттесняют капитал.

Маркс ведь изобрел прекрасную категорию — «фиктивный капитал». Капитал порождает фиктив­ный капитал, капиталист богатеет, просто вводя в обращение этот фиктивный капитал, ровным сче­том ничего не делая и не создавая. Вот что происхо­дит, если спустить с поводка эту во многих отноше­ниях безумную капиталистическую систему. Все признаки безумия налицо: мой любимый пример — Нью­-Йорк. Мы имеем кризис доступного жилья. И мы строим огромное количество жилья для сверх­ богатых. Ведь сверхбогатым хочется там жить. Российские олигархи, саудовские шейхи — все хотят иметь пентхаусы на Парк­-авеню, чтобы раз в году приезжать туда пожить на недельку­-другую. Получается, что мы строим города не для жителей, а для инвесторов. У нас 60 000 бездомных в Нью­-Йорке. Треть детей Нью­-Йорка практически бездом­ные. На улицах их не видно, они ночуют на кушет­ках у друзей или знакомых. Безумно и преступно тратить все богатство на строительство домов для сверхбогатых. То есть капитализм не только амо­рален, но и безумен. Вот и еще одна причина, по которой я как находящийся в здравом уме человек, да и все другие находящиеся в здравом уме люди, должны быть антикапиталистами.

Грабительское накопление

При изучении процессов накопления у меня воз­никла мысль, что, хотя многие из них являются пря­мым продолжением процессов первоначального накопления, целый ряд их все же относится к про­цессам иного рода, которые тем не менее ведут к обогащению крупных капиталистов. Например, в 1992 г. Джордж Сорос сделал ставку на ослабление британского фунта по отноше­нию к дойчмарке. Британское правительство заявило, что будет поддерживать фунт в рамках определенного коридора, но Сорос решил, что фунт удержать в коридоре не удастся, если объем спекуляций будет доста­точно велик. Он поступил так: занял фунты и купил на них дойчмарки по курсу. Из­-за соз­давшегося давления фунт при­шлось девальвировать. Тогда Сорос обменял все дойчмарки обратно на фунты, вернул заемные средства и оста­вил себе курсовую разницу, возникшую из-­за деваль­вации. За семь дней он заработал миллиард долла­ров. Чей это был миллиард? Уверен, что британских налогоплательщиков. Фактически Сорос ограбил британских налогоплательщиков, украв у них мил­лиард долларов за семь дней.

Подобные операции совершались повсеместно. Взять, к примеру, кризис 1997 г. в Юго­-Восточной Азии. Совершенно работоспособные фирмы были вынуждены объявить себя банкротами, поскольку внезапно лишились кредитов. Так как они не могли продлить кредиты, им пришлось распродавать свои активы. Они и распродали их по крайне низким ценам. Тут пришли банки, все это скупили, выдали кредиты и вновь все эти фирмы продали, заработав на этом миллиарды за счет всех жителей Восточной и Юго­-Восточной Азии. То же дважды проделали и в Мексике. А ведь это — разновидность ограбле­ния, которому придается законный вид с помощью финансовой системы.

Поэтому я и решил, что не стоит называть это пер воначальным накоплением. Ведь это же современная разновидность ограбления. Я предпочитаю называть ее накоплением путем отъема собственности, пото­му что в данном случае происходит обогащение за счет отъема собственности у людей.

Вот другой пример: авиакомпания сталкивается с экономическими трудностями, объявляет себя бан­кротом, а на суде говорит: мы вернемся на рынок, нет вопросов, нам бы только избавиться от всех наших пенсионных обязательств, обязательств по медицинскому страхованию. Работники, которые надеялись, что у них будет пенсия, внезапно узнают, что пенсий у них не будет — так и происходит отъем собственности. Ведь это их право, это обязательство, и компания его не исполнила.

А посмотрите, что произошло в Греции. Там у пра­вительства с самого начала был выбор: либо не пла­тить по долгам, но тогда будет плохо немецким и французским банкам, либо не исполнять своих обя­зательств перед собственным народом. И оно решило не исполнять обязательств перед собственным наро­дом. Банкам хорошо, Европе хорошо, только грече­ский народ пострадал и продолжает страдать по сей день от этого жуткого процесса. Вот и хочется это назвать накоплением путем отъема собственности.

Интересная особенность современного капитализ­ма заключается в том, что мы все чаще наблюдаем, что процесс накопления протекает на фоне подобных эпизодов, а не традиционным путем, когда что­-то производится и из труда извлекается прибавочная стоимость. В той мере, в какой стало труднее найти способы извлечения прибавочной стоимости из труда, переходят на эту разновидность накопления, которая по сути равнозначна ограблению, хищению, отмыванию денег и тому подобным преступным дея­ниям. Все это характерно для современного капита­лизма.

Такое неравенство в последний раз было перед революцией

«За последние 36 лет реальные доходы всего населения России выросли на 34%, в Китае – на 831%, в Индии – на 221%, США и Канаде вместе взятых – на 63%, в Европе – на 40%, в мире в целом – на 60%. Доходы населения России росли очень медленно, меньше чем на 1% в год, т.е. в два раза медленнее, чем в среднем по миру. При этом у «беднейших» 90% населения с 1980 года доходы упали примерно на 15%, но у 10% высокообеспеченных россиян выросли в среднем на 190% (почти в 3 раза). У топ 1% богатых доходы выросли в 8 раз, у топ 0,1% — в 26 раз, у топ 0,01% (таких в России не более 10 тысяч человек) — в 80 раз, топ 0,001% — рост в 250 раз»

АвторКирилл Тетерятников,
советник АНО «Институт исследований и экспертизы Внешэкономбанка», член Правления Вольного экономического общества, академик Международной академии менеджмента, доктор экономики и менеджмента,к.ю.н.

Рост неравенства доходов населения, происходящий во многих странах мира, зачастую препятствует их социально-экономическому развитию. Многие современные зарубежные учёные (М.Фридман, Т.Пикетти, П.Таунсенд, П. Кругман, Дж. Стиглиц и др.) полагают, что только радикальное сокращение неравенства способно оживить экономический рост как развитых, так и в развивающихся странах.

Во-вторых, неравенство ведёт к ухудшению качества жизни граждан, что нередко чревато социальными протестами и возможными угрозами политическим элитам. В-третьих, современные тенденции в мировой экономике предполагают активное использование частного капитала (участия широкого круга людей в инвестировании и бизнесе) для ускорения экономического развития и решения в том числе общегосударственных задач. В-четвёртых, из-за снижения доходов наблюдается парадоксальный откат к совместному пользованию отдельными формами имущества, находящегося в частной собственности (sharing economy), а также использование современных информационных технологий для получения наиболее оптимального доступа к самым разнообразным услугам (этот процесс получил название uberization – юберизация по имени соответствующей компании Uber). И наконец, самое главное – в связи с созданием и развитием искусственного интеллекта, биотехнологий и биоинженерии уже во вполне обозримом будущем мы можем стать свидетелями зарождения совершенно нового типа неравенства – биологического, которое сменит экономическое.

Особое значение неравенство принимает в условиях рецессии или замедления темпов экономического роста. В России социально-экономическое неравенство населения было официально признано одной из наиболее острых проблем современного российского общества ещё в 2008–2009 гг. при принятии Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года. Среди ключевых были указаны тогда конкретные показатели, которых государство планировало достичь в установленные сроки: преодоление проблемы бедности пенсионеров, снижение уровня абсолютной бедности, снижение дифференциации населения по уровню доходов (с 17 до 12 раз между 10% самых богатых и 10% самых бедных), адресность выплат соцпособий. К середине 2018 года реальные достигнутые результаты составили не более 25-30% от плановых показателей. Однако неравенство не упоминается как потенциальная угроза в Стратегии национальной безопасности Российской Федерации, утверждённой 31 декабря 2015 года указом Президента РФ N 683. В новом майском указе ставятся задачи увеличения численности населения, повышения уровня жизни россиян и создания для них комфортных условий жизни, а также условий и возможностей для самореализации и раскрытия таланта каждого человека. Тем временем, проблемы неравенства и бедности не только остаются, но и усугубляются.

В середине декабря 2017 года вышел 300-страничный доклад о мировом экономическом неравенстве (World Inequality Report, WIR 2018), подготовленный Всемирной лабораторией изучения проблем экономического неравенства (World Inequality Lab, WIL) при Парижской школе экономики. Международный коллектив исследователей (более 100 человек со всего мира) под руководством 5 содиректоров — Факундо Алваредо (Facundo Alvaredo), Лукаса Чэнсила (Lucas Chancel), Тома Пикетти (Thomas Piketty), представляющих Парижскую школу экономики, а также Эммануэля Саеза (Emmanuel Saez) и Габриэля Цукмана (Gabriel Zucman), работающих в настоящее время в Калифорнийском университете в Беркли (США), опубликовал результаты, пожалуй, одного из самых масштабных в науке проектов исследования неравенства доходов и богатства в различных странах мира.

Авторы доклада прямо говорят о необходимости борьбы с неравенством для предотвращения социальных, политических и экономических катастроф. Исследователи WIL указывают, что неравенство доходов росло в последние десятилетия почти везде, но есть сильное различие в темпах по странам и регионам мира. Россия, Индия, Северная Америка и Китай испытали самый значительный рост доли верхних 10% по доходам (топ-10%): от уровня в 20−35% в 1980 году до 45−55% в 2016 году. В то же время уровень неравенства доходов в Бразилии, на Ближнем Востоке и Африке южнее Сахары оставался на крайне высоком уровне и практически не менялся, а где-то даже понижался.

Доля 10% самых богатых в национальном доходе в различных регионах мира в 2016 году

Источник: WIR 2018.
Источник: WIR 2018.

Самый умеренной рост неравенства по доходам демонстрирует Европа. Это особенно очевидно при сравнении Западной Европы с США. Доля верхнего 1% и нижних 50% в национальном доходе в США и в Западной Европе, 1980−2016: различные траектории неравенства в доходах.

Неравенство в доходах населения США

Источник: WIR 2018.
Источник: WIR 2018.

Неравенство в доходах населения Западной Европы

Источник: WIR 2018.
Источник: WIR 2018.

У 1% самых богатых в мире людей рост доходов был вдвое больше, чем у 50% самых бедных. У средних 40% (между bottom-50% и top-10%), условного мирового среднего класса, включающего в себя весь низший класс Европы и США, оказалась самая низкая доля мирового экономического роста: их доходы выросли менее чем в полтора раза. Другими словами, 60 млн наиболее обеспеченных людей наращивали свои доходы вдвое быстрее, чем 3 млрд наименее обеспеченных, а 2,9 млрд человек из среднего класса почти не увидели увеличения доходов, несмотря на все технологические прорывы последних десятилетий. Это означает, что в обозримом будущем почти весь экономический рост будет приходиться на прослойку толщиной в 1%, а люди среднего достатка вовсе перестанут наращивать своё благосостояние, что невозможно оправдать никакой разницей в талантах и трудолюбии.

Растущее неравенство в доходах вместе с масштабным перетеканием имущества от государства в частные руки приводит к усилению имущественного неравенства. В США с 1980 по 2014 годы доля имущества топ-1% подскочила с 22% до 39%, причём преимущественно за счёт топ-0,1%. С 1995 по 2015 аналогичный скачок в Китае поднял долю топ-1% с 15% до 30%, а в России — с 22% до 43%. При этом уровни начала 20 века ещё не достигнуты.

Доля верхнего 1% в мировом имуществе, 1913−2015: падение и рост имущественного неравенства среди домохозяйств

Источник: WIR 2018.
Источник: WIR 2018.

Таким образом с 1980 года по настоящее время неравенство в мире резко выросло, несмотря на быстрый рост доходов населения в Китае. Доходы беднейшей половины мирового населения значительно увеличились благодаря высоким темпам роста ВВП в Азии (особенно в Китае и Индии). Тем не менее, ввиду высокого и увеличивающегося неравенства внутри каждой отдельно взятой страны, с 1980 года на 1% самых богатых в мире лиц пришлась вдвое большая доля роста, чем на 50% самых бедных. Рост доходов был слабым для лиц, находящихся между двумя этими категориями (в том числе для средних и низших слоёв населения в США и Европе).

Экономическое неравенство в России

По данным авторов WIR 2018, переход от планово-административной экономики к рыночной после падения Советского Союза привел к резкому росту экономического неравенства. Если в 1990–1991 годах на долю 10% наиболее богатых граждан приходилось менее 25% национального дохода, то к 1996 году этот показатель вырос до 45%, а доля доходов «бедной» половины населения опустилась с 30 до 10%. Сейчас на долю бедных 50% приходится 17% национального дохода. Основными бенефициарами экономического роста с 1998 по 2008 год стали богатые граждане: их доля в национальном доходе поднялась с 43 до 52%.

​Уровень неравенства по коэффициенту Джини в 2016 году был 0,414 (показатель принимает значения от нуля в случае абсолютного равенства до единицы​ в случае абсолютного неравенства). Доля экономически уязвимого населения в России превышает 50% и продолжает расти. Население России с доходом ниже $10 в день выросло до 53,7%, при этом 13,8% россиян тратят меньше $5 в день. Сейчас на долю менее состоятельной половины населения приходится только 17% национального дохода — такое положение в экономике царской России наблюдалось в преддверии революции 1905 года. Если упорядочить всех взрослых россиян по уровню дохода и разделить на две половины, то на долю первой группы будет приходиться лишь 17% национального дохода в 2016 году, на долю второй — 83%. При этом доходы богатейших 10% граждан составляют 45,5% национального дохода. Это почти совпадает с распределением дохода в 1905 году (см. график). Данные по 1905 году основаны на историческом документе — таблице распределения доходов, подготовленной фискальными органами царской России в преддверии возможного введения подоходного налога.

Доход, приходящийся в среднем на одного взрослого россиянина, в 2016 году составил €23,2 тыс. за год, что по методологии авторов WIL соответствует около 55 тыс. руб. в месяц. Но на самом деле доходы распределены крайне неравномерно: 50% населения (57,5 млн человек) в 2016 году получили в среднем только по €7,8 тыс. Наиболее обеспеченные 10% граждан (верхний дециль) располагали средним доходом в €105,5 тыс., следует из расчетов исследователей лаборатории. Таким образом, на 10% наиболее богатых россиян в 2016 году приходилось 45,5% национального дохода. Для сравнения: в Европе для верхнего дециля доля национального дохода составила 37%, в Китае — 41%. Но в Северной Америке (США и Канада) самые богатые 10% концентрируют еще больше дохода — 47%, в Индии и Бразилии и вовсе 55%. ​Самый высокий уровень неравенства зафиксирован на Ближнем Востоке, где верхние 10% аккумулировали 61% национального дохода.

1,15 млн россиян (1%) располагают в среднем по €470 тыс. в год,
11,5 тыс. человек (0,01%) располагают в среднем €12,1 млн, примерно тысяча богатейших россиян (0,001%) располагает в среднем €58,6 млн национального дохода. К сожалению, большая часть накопленного частного капитала не инвестируется в российскую экономику, не создает новые рабочие места, не формирует потребительский спрос, а выводится за пределы страны.

На этот счёт интересные данные приведены в научном отчёте, опубликованном в августе 2017 года американским частным Национальным бюро экономических исследований (National Bureau ofEconomic Research, NBER), под названием «От советской власти до олигархов: неравенство и собственности в России, 1905-2016 гг.» («FromSoviets to Oligarchs: Inequality and Property in Russia, 1905-2016»). В российских СМИ эта публикация не прошла незамеченной, однако, как правило, ссылки шли на анонимных экспертов NBER, что несколько снижало значимость проведенных исследований. Между тем во главе небольшого исследовательского коллектива стоял учёный с мировым именем, уже упоминавшийся в данной статье — Тома Пикетти, которого в научной среде вполне заслуженно называют Марксом 21 века. При этом показательно, что на первое место в списке авторов выдающийся французский экономист поставил не себя, а своего аспиранта из Парижской школы экономики Филиппа Новокме (Filip Novokmet), выполнявшего львиную долю технической работы по сбору и анализу информации. Третьим соавтором стал молодой французский экономист Габриэль Цукман (Gabriel Zucman, 1986 г.р.), в настоящее время работающий деканом экономического факультета Калифорнийского университета в Беркли (он также является одним из содиректоров WIL и соавтором WIR 2018). Цукман известен как автор книги «Припрятанное богатство наций: Божья кара налоговых лакун» («The Hidden Wealth ofNations: The Scourge of Tax Havens»), посвящённой выводу капитала в офшоры.

Указанные выше исследователи утверждают, что по неравенству доходов Россия опережает и Европу, и Америку:

Особенно стремительно расслоение по доходам населения России началось с начала 1990-х годов, и к настоящему времени достигло состояния, предшествовавшего Октябрьской революции 1917 года:

Примерно с середины 1990-х годов население России начало стремительно накапливать активы, при этом значительная их часть была выведена за рубеж. В результате, по мнению авторов доклада NBER, в настоящее время офшорный капитал россиян в три раза превышает объём валютных резервов страны. Граждане хранят в офшорах сумму, равную 75 процентам валового национального дохода (ВНД), объем резервов страны составляет 25 процентов от ВНД. Таким образом, согласно оценке бюро, в офшорах хранится свыше триллиона долларов (или более 60 триллионов рублей).

При этом объем офшорного капитала российского происхождения в два с лишним раза превышает размер банковских депозитов россиян, находящихся в России (25 трлн руб.). Отток капитала за рубеж сопровождается и отъездом на постоянное место жительства состоятельных россиян. Так, например, в течение 13 лет из России на постоянное место жительства в другие страны уехали около 20 тыс. долларовых миллионеров и миллиардеров, из них 6 тыс. покинули родину в последние три года (с 2014-го по 2017-й). А многие из миллионеров и миллиардеров, пока остающихся гражданами Российской Федерации, тем не менее уже не являются её налоговыми резидентами.

Так, например, согласно информации, опубликованной на сайте правительства Мальты, за последние три года более 730 человек – известных российских бизнесменов плюс члены их семей оформили мальтийское гражданство и стали налоговыми резидентами Мальты. Кстати, одним из требований к кандидатам на гражданство Мальты является приобретение государственных облигаций на сумму 250 тыс. евро плюс уплата административного налога в 30 тыс. евро, а общая сумма расходов на получение гражданства составляет в среднем 900 тыс. евро на человека. Это средства, которые могли быть инвестированы в российскую экономику.

Доля граждан РФ, получающих зарубежное гражданство, составляет около 26 тыс. в год. Вместе с тем, по данным МИД РФ, число россиян, постоянно проживающих за рубежом, но сохраняющих российское гражданство и состоящих на консульском учёте, ещё в 2016 году превысило 2 млн человек. Часть из них относится к категории «дауншифтеров», т.е. людей, использующих свой источник доходов в России для проживания в странах с более низкой стоимостью жизни (например, в Таиланде, Вьетнаме, Камбодже). Однако значительно большая доля выехавших на ПМЖ россиян стремится осесть в странах в более высоким, чем в России, уровнем жизни, что предполагает также и наличие высоких доходов или накоплений, позволяющих поддерживать соответствующий уровень жизни. Помимо этого, часть из ежегодно выезжающих за рубеж 5,5 млн россиян также получает временный вид на жительство за рубежом и/или проводит там некоторое время, что также требует наличия достаточно высокого уровня доходов.

Из доклада NBER следует, что российский бюджет, домохозяйства и компании могли бы быть значительно богаче. В период с 1993 по 2015 годы благодаря нефтегазовому экспорту торговый баланс России из года в год был профицитным и обеспечивал в среднем 9,8% национального дохода, пишут его авторы, но официальные чистые международные активы России к 2015 г. составили всего 25% национального дохода. Некоторые россияне присвоили часть доходов от международной торговли, уведя деньги в офшоры, приходят к выводу авторы: если суммировать профицит торгового баланса за 1990–2015 гг., отток составил около 200% национального дохода, если учесть недополученный накопленный доход от иностранных активов – 300% (стр. 19-20 доклада).

В результате по состоянию на середину 2017 года на одну десятую часть россиян приходится более 70% частных состояний в стране:

Таким образом, спустя четверть века после начала рыночных реформ в России бедные стали ещё беднее, богатые — богаче, сверхбогатые — кратно богаче.

Рост доходов и неравенства в России с 1989 по 2016 годы

И в завершение анализа проблем роста экономического неравенства в мире и Российской Федерации хотелось бы ещё раз вернуться к некоторым удивительным данным из доклада WIR 2018, которые не попали в сокращённую русскоязычную версию, но полностью приведены в англоязычном варианте доклада. Речь идёт о таблице роста доходов населения в реальном выражении (с учетом инфляции) с 1980 по 2016 год с разбивкой по странам и отдельным группам населения по размерам полученных доходов (Table 2.1.1 «Global income growth and inequality 1980-2016″) [стр. 45]. Среди групп выделены: всё население в целом (FullPopulation), 50% населения с самыми низкими доходами (Bottom 50%), промежуточная группа между населением с самыми низкими и самыми высокими доходами (Middle 40%), 10% с самыми высокими доходами (Top 10%), в том числе 1%, 0,1%, 0,01% и 0,001% людей с самым высоким уровнем доходов. Приведём таблицу на английском языке в оригинале.

Рост доходов населения Китая, ЕС, Индии, России, США-Канады и мира в целом в реальном выражении (с учетом инфляции) с 1980 по 2016 год

В соответствии с приведенными данными за последние 36 лет реальные доходы всего населения России выросли на 34%, в Китае на 831%, в Индии на 221%, США и Канаде вместе взятых — на 63%, в Европе на 40%, в мире в целом на 60%. По сравнению со всеми остальными упомянутыми странами доходы населения России росли очень медленно, меньше чем на 1% в год, т.е. в два раза медленнее, чем в среднем по миру. Вместе с тем при росте доходов населения в среднем на 34%, у беднейших 50% граждан России доходы упали на 26%, у следующих 40% (промежуточный класс) доходы выросли на 5%. У «беднейших» 90% населения с 1980 года доходы упали примерно на 15%, но у 10% высокообеспеченных россиян выросли в среднем на 190% (почти в 3 раза). Вместе с тем у топ 1% доходы выросли в 8 раз, у топ 0,1% — в 26 раз, у топ 0,01% (таких в России не более 10 тысяч человек) — в 80 раз, топ 0,001% — рост в 250 раз.

Как происходит залоговое рейдерство

Иван Миронов
адвокат, эксперт Общественного совета ЦОП «Бизнес против коррупции» при аппарате Уполномоченного при Президенте РФ по правам предпринимателей, к.и.н.

Как адвокат я многократно сталкивался с делами, где изощренно преступно используется такой инструмент как банкротство. Эта тенденция началась, по моим расчетам, где-то 3-4 года назад, когда мы стали сталкиваться с интересными делами по всем российским регионам. Когда сильное промышленное предприятие находится на экономическом подъеме, перед руководителями и собственниками встает вопрос о расширении производства, потому что они уверены в завтрашнем дне, они обеспечены заказами на несколько лет вперед – им необходимо привлечение оборотных средств. Промышленность без «оборотки» как человек без воздуха, потому что за продукцию оплата поступает намного позже, чем вложения в производство этой продукции.

И в этот момент происходит интересная ситуация. Вдруг успешное предприятие за несколько лет доводится до банкротства, и если при получении кредита его стоимость составляет 5-10 млрд рублей, оно продается разбитыми лотами за какие-нибудь 200-300 миллионов рублей. При этом собственник помещается под стражу, и в итоге остается без всего, да еще и с уголовным приговором.

Везде работала одна и та же схема: собственник идет в банки с госучастием, потому что сегодня только у нескольких банков по сути есть монополия на продажу денег нашим промышленникам, никакой частный банчок не предоставит кредит в том размере, в котором нуждается сегодня большой производитель. Производитель уверен, что он расплатится и что государственный банк не подведет, и готов даже идти на кабальный процент – более 20%, отдавая под залог 100% акций и все производственные мощности.

Дальше происходит интересная схема. Залог (а этот залог недооценен, он оценивается где-то в пол цены в лучшем случае) оказывается в банке под обещание кредитной линии на несколько миллиардов под большой процент. Далее какая-то сумма нужна на перекредитование для покрытия обязательств перед другими банками или для выкупа из лизинга станков и других производственных мощностей, чтобы актив был максимально чистым и никто на него больше не претендовал. И в этот момент кредит замораживается, деньги не поступают по кредитным заявкам, заявки рассматриваются с опозданием и по рассмотренным заявкам деньги на предприятие не идут. По заводу «Автоприбор», которым мы занимались, задержка доходила до 178 суток. Для любого промышленного предприятия – это катастрофа.

А потом предприятие начинают нагружать дополнительными ковенантами (обязательство совершить какое-либо действие или воздержаться от совершения какого-либо действия, имеющее для обязавшейся стороны юридическую силу. – Ред.). Завод, находясь в заложниках у банка, вынужден подписывать эти соглашения. А согласно этим ковенантам тут же возникает дополнительное обременение в виде личного поручительства на весь аффилированный бизнес, личные поручительства собственника, его семьи и т.д., чтобы из этой петли уже было не выскочить. При этом характер ковенант очень интересен. Появляются ковенанты, когда очередь на погашение тела кредита смещается на 13-15 место таким образом, чтобы собственник не имел ни малейшей возможности его погасить.

Более того, находясь в условиях финансовой асфиксии собственник вынужден привлекать из дочерних структур дополнительные деньги, чтобы как-то и расплатиться с банком, и пустить это на оборотку, а банк тут же навязывает ковенант, по которому предприятие не вправе погашать данный кредит – все деньги только банку. И таким образом предприятие за год-полтора скатывается в предбанкротную ситуацию.

И дальше уже вступают в игру правоохранительные органы. Здесь очевидна коррупционная составляющая, очевидна криминальная связь, я бы не сказал банками, потому что то, что происходит – не в интересах банков, банки недополучают деньги, но между группой лиц, являющихся топ-менеджментом банка. Появляются следователи, которые помещают собственника предприятия под стражу. Вроде бы везде говорят, что предпринимателей не сажают – ничего подобного! Зачастую специального используются такие статьи, которые не охвачены 108 статьей УПК РФ, где содержится список так называемых предпринимательских статей. В первую очередь используется 201-я – злоупотребление должностными полномочиями и 159-я, которая на усмотрение следствия или суда может быть или предпринимательской, или не предпринимательской.

Под стражей с собственником уже идет работа. Любое сопротивление, когда человек находится под стражей, не возможно – работа предприятия парализована, на предприятии высаживается уже десант московских мальчиков-менеджеров, которые начинают дербанить предприятие. Я не раз видел, когда собственнику в тюрьму приносили предложение продать проблемный актив за решение всех проблем. Здесь начинается торговля, потому что каждый понимает, что как только заходит недружественный управляющий со стороны банка, то за все три года можно поднимать любую сделку, ее оспаривать и при этом в каждой второй можно найти состав уголовного преступления при несовершенных механизмах уголовного законодательства по предпринимательским статьям. Предпринимателя ставят перед выбором. Я не видел предложения продать акции миллиардных предприятий дороже 10 тысяч рублей. Все это происходит под покровительством следователей и покрывается руководством банка.

А дальше происходит такая история. Весь этот актив падает в банкротство, несмотря на сопротивление собственников, которые во всех этих случаях пытаются сохранить предприятие, доказывая в арбитражных судах (это как правило поддерживает и налоговая), что предприятие может восстановить платежеспособность, но всегда банки против, всегда банки выступают за банкротство, ставят своего управляющего, формируется из сотрудников банка комитет кредиторов, который голосует за продажу не единым лотом, если это огромный промышленный комплекс, а несколькими лотами, что сразу удешевляет предложение. Нам удалось отбить собственника «Автоприбора», но завод, который оценивался самим же банком в 3 млрд рублей, был продан за 147 млн рублей аффилированному с банком лицу, сотрудника банка фактически. Таких дел по стране только мне известны десятки.

Очень важный момент – что дальше происходит с этим активом и с долгом. Перед банком образуется долг в полтора миллиарда, причем во всех этих делах все признают, в том числе и следствие, что ни копейки нецелевого расходования средств не было. При помощи дополнительных ковенант снижается оценочная стоимость в несколько раз от первоначальной стоимости залога, а долг только растет. Далее банк оставляет себе обязательства в размере последней цены залога, а остальной долг переуступает частной компании, аффилированной с банком, за 1-2% с рассрочкой, то есть фактически выкидывает эти деньги. А эта частная компания заходит в процедуру банкротства, и, поскольку залоговый кредитор не может голосовать, так как его требования обеспечены залогом, начинает рулить всей процедурой, и распределением активов должника и продажей в нужные руки через криминальные механизмы.

Все это происходит из-за несовершенства института банкротства, из-за того, что не прописана ответственность банковских работников за просрочки предоставления кредита, из-за безумного банковского процента, и, конечно, здесь еще можно говорить в УК и УПК, которые позволяют и дальше прессовать и трясти как буратин нашего отечественного производителя.

Точки роста российской экономики

Дмитрий Сорокин,
вице президент Вольного экономического общества России, научный руководитель Финансового университета при правительстве России, член-корреспондент РАН 

 

 

Яков Миркин,
заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН, д.э.н., профессор

 

 

Сергей Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю.Витте, эксперт РАН

Бодрунов: Яков Моисеевич, российская экономика должна войти в пятёрку самых крупных в мире, расти быстрее среднемировых темпов, ВВП на душу населения должен увеличиться в полтора раза – такие задачи стоят в майском указе президента. Реально ли по вашему понимаю сегодняшней экономической ситуации достичь этих показателей?

Миркин: Мы должны уточнить, мы сегодня шестые в мире  по валовому внутреннему продукту по паритету покупательной способности. Поэтому между шестым и пятым местом – да, это, в общем-то, достижимо. Если бы мы говорили об объёме экономики по валовому внутреннему продукту по номиналу, это была бы совершенно другая задача, потому что наше место в мире – это 11–12-е, по разным оценкам. Переместиться с шестого места на пятое, да, вроде бы это возможно, но тогда нужно решить проблему темпов роста. Мы отстаём от среднемировых темпов роста, которые в этом году – около 4%. России сулят в этом году 1,5-1,6%, Китай, Индия растут со скоростями выше, чем 6-7%, США – около 4%, Европейский Союз растёт быстрее, чем Россия. То есть, каждый год наша доля в мировом экономическом пироге не увеличивается, а наоборот сужается. И эта задача даже, скорее, не указов, а наша с вами, задача российского общества, это задача роста модернизации и качества жизни, продолжительности жизни. Мы сегодня находимся где-то на 93-95-м месте в мире по продолжительности жизни. Нужно ответить на вопрос, во-первых, что мы делаем сегодня для этого и как мы это делаем? А второе: теми способами, которыми мы сегодня это делаем, способны ли мы эту задачу решить?

Сорокин: У нас потенциал всегда большой и отсюда перспективы могут считаться оптимистическими. Тем не менее, у меня есть некоторые сомнения. Во-первых, на вопрос, способны мы или нет эту задачу решить, те, кто отвечает в органах власти за экономическое развитие страны, на сегодняшний день отвечают отрицательно. Чтобы не быть голословным. Чтобы не быть голословным, я напомню, что в майском указе президента поставлена задача в полтора раза увеличить валовый продукт на душу населения, не общий объём, а именно на душу населения. Элементарный расчёт (прогнозировать, как изменится население, достаточно легко, мы это хорошо знаем) показывает, что среднегодовой темп роста должен быть 5% с копеечкой. 5% – не случайная цифра. Вы помните, Яков Моисеевич, что 31 января 2013-го года состоялось расширенное заседание правительства Российской Федерации под председательством Владимира Владимировича, и были приняты основные направления деятельности правительства до 18-го года.

И там было написано, что нам надо иметь на предстоящие годы не менее 5% роста, а 2-3% – это критический уровень, после которого невозможно сбалансировать экономические и социальные показатели. Я цитирую дословно этот документ. С учётом только что опубликованных ожидаемых результатов на 18-ый год от Минэкономразвития нашего, среднегодовой рост будет не 5%, не 2 и не 3, а если брать в среднем за 2013-18-й годы – это 0,5%. Для меня не объяснение, что санкции нас замедляют. Когда рост 0,5% – это что, санкции что ли сказались или все-таки наши внутренние проблемы?

Только что, в августе, вышел доклад Минэкономразвития, он висит у них на сайте, «Картина экономики». Там дан прогноз Минэкономразвития до 24-го года. Среднегодовой темп роста заложен – 2,6%.

То есть, в 2 раза меньше. И если те, кто определяет порядок действий, политику, не видит того, что может быть 5%, возникают сомнения.

Бодрунов: Мы, может быть, излишне оптимистичны в наших оценках, но цели ставятся для того, чтобы как-то к ним стремиться, потому что, если мы будем ставить заниженные цели, тогда и движения никакого не будет. Но в то же время мы должны и понимать пути, как до этих целей дойти. Хватит ли силёнок? Через какие точки роста должен проходить этот путь?

Миркин: Нам нужно разобраться, какие уже существуют точки роста, и за счёт чего этот рост происходит. Это оборонно-промышленный комплекс, где темпы роста были официально объявлены до 10%. Это зерновое хозяйство, это производство в аграрном секторе, например, курятины, свинины. Это фармацевтика. У нас есть точки, где происходит экономическое чудо. Например, производство тротуарной плитки увеличилось в 2 с лишним раза. У нас рост ежегодный – 15% ­– после 2014-го года производства спецодежды мужской, потому что началось массовое переодевание крупнейшими компаниями своих людей в отечественную униформу. Я называю это «костыльная экономика». У нас совершенно не нормальная рыночная среда, у нас завышенный процент, у нас малодоступны кредиты, у нас проблемы с административным бременем, у нас слишком завышенные налоги. Но есть точки, где государство создаёт искусственно нормальные рыночные условия.

Бодрунов: То есть искусственно создает естественные условия для бизнеса – парадокс.

Миркин: В этих точках – низкий процент (в аграрном секторе – это 4-6%), доступен кредит, там есть участие, софинансирование государства, там есть сильные налоговые стимулы и так далее. На эти нормальные условия бизнес отвечает только одним – ростом. Но дальше возникает вопрос, возможно ли созданием такой бюджетной, по сути, экономики, решить общие проблемы?

Сорокин: Кто покупает эту тротуарную плитку? Не я же покупаю – бюджет покупает. Я не говорю про оборонную продукцию.

Миркин: Возможно ли обеспечить повсеместный рост? Возможно ли обеспечить повсеместный рост через какие-то точки, территории опережающего развития или специальные экономические зоны. Ну, мы с детства знаем, что нельзя построить…

Бодрунов: Коммунизм в отдельно взятой стране.

Сорокин: В отдельно взятом городе! Москва – коммунистический город.

Миркин:  Заранее известно, невозможно обеспечить высокие темпы роста для всей экономики, её модернизации, опираясь исключительно на бюджет, опираясь исключительно на отдельные яркие точки. Нужно делать по-другому. Нужно создать нормальные, органичные условия для всей экономики, которая будет являться стимулом роста. И роль государства в этом должна быть очень велика. О чём идёт речь? Доступ к кредиту, низкий процент, валютный курс, который стимулирует рост. Сегодня после девальвации рубля очередной на четверть мы можем уже говорить, что…

Бодрунов: Фактически, это такая текущая девальвация, ползучая.

Миркин: Да, но это хотя бы улучшит финансовое положение, простимулирует инвестиции в некоторых отраслях. Речь зашла даже о том, чтобы изъять часть денег и направить на очередной проект. Должны быть очень сильные налоговые стимулы, очень простые за рост, модернизацию, снижение регулятивного бремени, потому что это общие жалобы по всей экономике на то, что слишком много инструкций, нормативов, сильное административное давление.

Таким образом, у нас две дорожки: либо тупиковая, когда мы продолжаем строить экономику огосударствления, экономику вертикалей и костылями пытаемся вытащить экономику, не важно, как это называется, национальный проект или особый статус, или особый режим, либо мы создаём повсеместно вместо сухой почвы, живую, плодотворную почву…

Бодрунов: Вы знаете, как в этом примере  с плиткой – либо можно административным способом бюджетные деньги направить на правильное, хорошее дело, на реновацию улиц, и будет рост…

Миркин: Однако в это же время производство строительных материалов, в целом, падает.

Сорокин: Строительство падает уже четвёртый год подряд.

Бодрунов: То есть, нужно создать условия для того, чтобы кто-то эту плитку производил, потому что это экономически выгодно.

Миркин: Абсолютно верно.

Сорокин: Это выгодно, когда у населения есть деньги, чтобы её покупать. Я, например, пытаюсь сделать кое-какие работы по даче, я с фирмами всегда имею дело, и представитель фирмы мне рассказал, что начиная с 2014-го года число заказов на работы для населения падает, падает и падает. Если нет платёжеспособного спроса, не будет роста.

Я не случайно захватил с собой эти бумаги – как чувствовал, что эти цитаты будут нужны. Совсем недавно Институт народно-хозяйственного прогнозирования РАН (академик Виктор Ивантер – научный руководитель, академик Борис Порфирьев – директор сейчас) выпустил очередной свой прогноз. Я цитирую из этого прогноза, Яков Моисеевич, «макроэкономическая стабильность, низкая инфляция, сбалансированный бюджет оказались недостаточным условием для формирования устойчивого экономического роста. При этом санкционное давление лишь  не в значительной степени определяет характеристики экономического развития. Гораздо более серьёзной проблемой является отсутствие определённости в отношении потенциальных возможностей роста и формируемых мер экономической политики». Это по сути как раз то, о чём вы говорите.

Но самое интересное другое. Макиавелли много веков назад в книге «Государь» писал: «Государь должен побуждать граждан спокойно предавать торговле, земледелию и ремёслам, чтобы одни благоустраивали свои владения, не боясь, что эти владения у них отнимут, другие открывали торговлю, не опасаясь, что их разорят налогами» и так далее и тому подобное.

Миркин: Если бы был выбран сценарий экономики стимулов вместо экономики наказания. У нас огромные рынки, на которых нужно и можно расти. Во-первых, мы потеряли экономику оборудования, средств производства. В России производится в месяц 300-350 штук металлорежущих станков. Мы потеряли рынки товаров для населения. На рынке обуви 85% – импорт. В непродовольственных ресурсах более 40% рынков занимает импорт. Мы так и не создали инновационной экономики. В прошлом году было произведено на душу населения вычислительной техники на 5 долларов! А если пользоваться официальной статистикой, то не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать, когда читаешь, что производится одна юбка на 69 женщин и девочек в стране или один бюстгальтер на 10 женщин, 1 пиджак на 70 мужчин… Вот всё это – официальная статистика. Мы понимаем, конечно, что, наверное, есть и теневой сектор, мы понимаем, что огромная доля импорта на этих рынках, но это и огромный потенциал для роста. Мы имеем огромные рынки, занятые теневым сектором и импортом, которые могли бы вытесняться теми компаниями, которые выжили, могли бы вытесняться легально работающим малым и средним бизнесом. У нас многие годы доля малого и среднего бизнеса постыдно мала – 20-25%.

Бодрунов: Несмотря на все заклинания…

Миркин: Именно. Если бы мы создали естественные, нормальные рыночные условия для роста, как это сделали примерно 15-20 стран мира после Второй мировой войны, и очень хорошо известно, как они это сделали…

Сорокин: Я хочу продолжить мысль о будущих точках роста. На что опираться? Я согласен, что за счёт только точек дело не пойдёт. Вот, закончила работать 4-я выставка импортозамещения, которая проводится официально по поручению Правительства Российской Федерации. Я был на третьей и на четвёртой выставках. И впечатление таково, что приходится вспомнить известное марксистское положение о том, что экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем, чем производится, какими орудиями труда. Возьмём станкостроение. Год назад я пришёл посмотреть на эту выставку. Там стоят  автомобили, экскаваторы, техника машиностроительная. И на всю эту громадную выставку я нашёл один плоскошлифовальный станок Липецкого завода. Я познакомился с руководителем стенда, разговорились, спрашиваю, а как насчёт современных интеллектуальных обрабатывающих центров? Понятно, что он мне ответил. В этом году я опять пошёл на эту выставку: как стоял тот станок, так и стоит, слегка модернизированный, выполняющий одну операцию. И поэтому меня лично порадовало, что впервые в стратегических задачах ставится в самом начале мысль о том, что это необходимо делать в целях осуществления технологического прорыва, а потом всё социальное и прочее. Без этого мы останемся зависимыми и прочее, и прочее.

«За год с запуска QT баланс ФРС сократился более чем на 300 млрд долларов»

Кирилл Тетерятников
Советник АНО «Институт исследований и экспертизы Внешэкономбанка»,  член Правления ВЭО России,  доктор экономики и менеджмента

После мирового финансового кризиса 2007-2009 годов Федеральная резервная система (ФРС) США провела эмиссию 3,5 трлн долларов, направлявшихся на выкуп ценных бумаг у американских банков. В результате проводившейся США сверхмягкой денежно-кредитной политики количественного смягчения (qualitative easing или сокращённо QE) баланс  ФРС вырос более чем в пять раз и достиг уровня 4,5 трлн долларов (в 2008 году он был равен лишь 800 млрд долл. США), наводнив финансовую систему США практически бесплатными денежными ресурсами при инфляции близкой к нулю.

В течение рекордных семи лет подряд, начиная с 2008 года, ключевая ставка была опять-таки рекордно низкой — на уровне 0–0,25%. Избыток капитала привёл к его активному экспорту, в том числе в страны с развивающимися рынками. В то же время фондовые индексы в США и Европе взлетели в 3–4 раза, до исторических максимумов подскочили цены на гособлигации, рекордный приток капитала разогрел экономику развивающихся стран. С приходом к власти Дональда Трампа был анонсирован старт программы изъятия излишней долларовой ликвидности из национальной финансовой системы. В октябре 2017 года ФРС запустила программу количественного ужесточения (QT), целью которой является сокращение баланса ФРС для предотвращения перегрева национальной экономики.

Программа QT по своей сути противоположна QE и предусматривает продажу ценных бумаг, находящихся в распоряжении ФРС, первичным дилерам с последующей стерилизацией полученных денежных средств. По замыслу нового руководства ФРС, уменьшение денежного предложения приведёт к монетарному ужесточению и росту курса доллара, выгодному местным производителям для стимулирования национальной экономики за счёт внутреннего спроса. Одновременно с сокращением текущего баланса ФРС стала постепенно поднимать ключевую процентную ставку до целевых значений. Правило Тейлора (Taylor rule), определяющее соответствие номинальной процентной ставки изменениям ВВП, темпов инфляции и других макроэкономических показателей, и являющееся признанным инструментом для определения обоснованности ставок центральных банков, указывает на то, что в настоящий момент размер ставки должен быть равен 2,5%. 26 сентября 2018 года ФРС повысила ставки, определив их новый диапазон в границах от 2 до 2,25%. Ожидается, что следующее повышение ставок до уровня 2,25-2,5% произойдёт на очередном заседании Федрезерва 18 января 2018 года В соответствии с тем же правилом Тейлора при текущем темпе роста экономики (3-4% в год) нормальный баланс ФРС должен составлять около 2,5 трлн долл. США. Это означает, что 2 трлн лишних денег подлежат стерилизации в ближайшие годы.

Если на первом этапе темпы сокращения баланса ФРС (около 10 млрд долл. США с постепенны наращиванием суммы изымаемой массы ещё на 10 млрд каждые три месяца) были практически незаметны, то выход в начале октября 2018 года на уровень изъятия из обращения 50 млрд долл. США привёл к весьма бурной реакции на фондовых рынках как США, так и многих других стран мира. За год с запуска QT баланс ФРС сократился более чем на 300 млрд долларов. Всего же за 2018 год ФРС планирует вывести из системы 325 млрд долларов, в 2019м году — 600 млрд долларов, а всего к началу 2020 года — более 2,2 трлн долларов. Все последствия политики сокращения денежной массы в США предсказать на данный момент невозможно, однако, учитывая роль доллара США в международных расчётах, уже сегодня становится очевидным удар, нанесённый по экономике развивающихся стран. За время проведения в США политики количественного смягчения в мире был накоплен колоссальный объем долларовых долгов (около 13 трлн долл. США), которые необходимо возвращать и обслуживать именно в американской валюте.

Что нам говорит МВФ

И кто он вообще такой?

В начале октября Международный валютный фонд повысил прогноз по росту ВВП России в 2019 году. Эксперты отмечают значительный прогресс в обеспечении финансовой стабильности, но в то же время указывают на несколько проблем, сохраняющихся в отечественной банковской системе. Например, на конкуренцию и управление. Обязана ли Россия выполнять рекомендации фонда и какова история взаимоотношений с международной финансовой организацией?

Нефть обеспечит рост

В опубликованном в начале октября докладе МВФ «Перспективы развития мировой экономики» прогноз по росту ВВП России на 2019 год повышен на 0,3 п. п., до 1,8% (в апрельском и июньском докладах прогнозировался 1,5%-ный рост). Прогноз по росту экономики на этот год остался прежним — 1,7%. Главный экономист МВФ Морис Обстфельд отметил, что Россия, наряду с Нигерией, Казахстаном и Саудовской Аравией, выиграет от повышения цен на нефть как ее экспортеры. Инфляция в России, как прогнозируют эксперты фонда, составит 2,8% в 2018 году, ниже целевого показателя 4%, что обусловлено умеренно жесткой денежно-кредитной политикой. А в 2019 году инфляция возрастет до 5,1% из-за восстановления внутреннего спроса и более высоких цен на топливо.

— Складывается хорошая ситуация в добывающих и обрабатывающих отраслях, сфере услуг. Прибыль банковского сектора превысила 1 триллион рублей, — отметил начальник управления операций на российском фондовом рынке ИК «Фридом Финанс» Георгий Ващенко. — Волна ослабления рубля, вызванная резким оттоком из системы порядка 16 миллиардов долларов в третьем квартале, не привела пока к резкому росту цен. Если геополитический фон не претерпит резкого ухудшения, то отток капитала не усилится. Консервативный прогноз по динамике ВВП в 2019 году связан с тем, что резкого роста нефти не предвидится. Ставка в США, вероятно, продолжит расти, это мешает снижению ставки в России и, соответственно, сдерживает темпы экономического роста.

В экономической политике России приоритетными направлениями, как полагают в МВФ, могут стать улучшение прав частной собственности и управления, укрепление институциональной инфраструктуры, реформирование рынков труда и инвестиции в инновации и инфраструктуру. При этом эксперты отмечают, что недавнее смягчение бюджетного правила может ослабить достигнутое с большим трудом доверие к макроэкономической политике властей.

«Для финансирования увеличенных расходов на здравоохранение, образование и инфраструктуру могут быть снижены другие расходы, а также повышена ставка налога на добавленную стоимость, улучшена собираемость налогов и расширена налоговая база»,— говорится в докладе. О смягчении бюджетного правила как об одном из способов профинансировать реализацию майского указа президента Владимира Путина Правительство заговорило в конце мая. Министр финансов Антон Силуанов выступал против, но уже в июле заявил, что цена отсечения вырастет до 45 долларов за баррель к 2023 году с нынешних 40 долларов.

Стабильность ослабила конкуренцию

В докладе МВФ отмечается значительный прогресс в обеспечении финансовой стабильности в России. Эксперты пишут, что этого удалось достичь, в частности, с помощью удаления с рынка слабых банков и управления рисками в необеспеченном потребительском и ипотечном кредитовании. Тем не менее эффективность, конкуренция и управление в банковской системе все равно должны быть улучшены, полагают в фонде. Но возможно ли было обеспечить финансовую стабильность, не удаляя с банковского рынка слабых игроков, при этом все более «огосударствляя сектор» и снижая конкуренцию в нем?

— Большая часть «зачищаемых» кредитных организаций, по крайней мере по формальным признакам и со слов регулятора, лишилась лицензии за систематическое нарушение банковского законодательства и, что еще хуже, за нарушения закона № 115-ФЗ от 07.08.01 «О противодействии легализации доходов, полученных преступным путем», — напомнил аналитик ГК ФИНАМ Алексей Калачев. — То есть, попросту говоря, попались на махинациях с обналичиваем или выводом денежных средств и прочими операциями, являющимися противозаконными. Лишь незначительная часть кредитных учреждений имела существенные проблемы из-за формирования откровенно некачественных кредитных портфелей и нарушений нормативов Н6 (максимального размера риска на одного заемщика или группу связанных заемщиков) и Н25 (максимального размера риска на связанное с банком лицо / группу связанных с банком лиц). Что, впрочем, не делает эти банки белыми и пушистым, так как и здесь налицо существенные нарушения действующего банковского законодательства. Так что в том плане действия регулятора по выводу с рынка откровенно слабых или недобросовестных игроков можно рассматривать как в целом правильные.

Сейчас 9 из 10 крупнейших банков находятся в значительной степени под контролем государства, добавил Георгий Ващенко. Причем это эффективные банки. Банковская система в целом устойчива, а уход с рынка мелких игроков не ухудшает бизнес-климат. «Сейчас присутствие государства в капитале банков дает гарантии, что финансовая система не развалится. Приватизация ряда банков возможна на горизонте 3–5 лет. Сейчас на крупные банки просто нет покупателей», — добавил эксперт.

(Подробнее — см. материал «Пятилетка банковских чисток»)

Действия ЦБ РФ и персонально его главы Эльвиры Набиуллиной оценила и директор-распорядитель МВФ Кристин Лагард. По ее словам, под руководством Набиуллиной регулятор смог смягчить внешние шоки, перейдя к полностью гибкому обменному курсу и режиму таргетирования инфляции. Глава ЦБ РФ «неутомимо проводила консолидацию обширной банковской системы России, закрыла более 300 банков и усовершенствовала основы регулирования финансового сектора и надзора за ним», подчеркнула Лагард.

Российские экономисты, мягко говоря, не всегда восторгаются политикой, которую проводит госпожа Набиуллина. Советник Президента РФ Сергей Глазьев давно сравнивает состояние российской экономики с состоянием человека, перенесшего инфаркт.

— Как только денежные власти пошли по пути освобождения курса рубля в свободное плавание, мы тут же мы получили девальвационный скачок, инфляционный шок, от которого до сих пор не можем оправиться. И наша макроэкономическая система подобна больному инфарктом миокарда, — заявил Глазьев во время выступления на форуме «Ловушка новой нормальности» еще в 2016 году. Экономист отмечает, что в России самая высокая волатильность национальной валюты, и мы обгоняем даже ближайшую к нам Турцию в два раза. «За это мы и получаем благодарности от МВФ», — заметил Глазьев.

В своей критике Глазьев не одинок. Еще шесть лет назад, в 2012 году, тогда заместитель председателя, а ныне председатель комитета Госдумы по финансовому рынку Анатолий Аксаков отмечал, что России необходимо добиваться большего влияния на принимаемые МВФ решения. А для этого нужно поддержать увеличение доли (квоты) в капитале фонда. По словам Аксакова, формула расчета квоты, принятая после очередного пересмотра в 2008 году, оценивает вклад России в МВФ не в пользу страны.

Отношения с историей

Почему для России так важны рекомендации МВФ? Все очень просто, Россия сама так решила, и с начала 1990-х годов состоит в МВФ и Группе Всемирного банка. С 1992 по 1999 год фонд одобрил России восемь кредитов общим объемом около 22 миллиардов долларов. Однако улучшение экономической ситуации в стране позволило России прекратить привлечение кредитных ресурсов от МВФ, страна начала погашать задолженность в начале 2000-х и полностью сделала это в 2004 году. Сегодня Россия выступает в фонде кредитором.

— Реформирование глобальной системы резервных валют долгое время было одним из приоритетов в повестке сотрудничества России с МВФ, — отметила в своем докладе о взаимодействии России с международными финансовыми институтами эксперт направления «Внешняя политика и безопасность» Центра стратегических разработок Ксения Прока. — В 2009 году страна выступила с инициативой включения российского рубля в состав валютной корзины СДР (международного резерва МВФ. — Прим. ред.). Однако это предложение не нашло поддержки фонда. В настоящее время также преобладает скептическое отношение в связи с кризисными явлениями в российской экономике и напряженностью в отношениях России и Запада.

При этом невысокие шансы на приобретение рублем статуса резервной валюты подтверждаются статистикой. По данным Банка международных расчетов, в период с 2013 по 2016 год в рейтинге наиболее торгуемых валют рубль опустился с 12-го на 18-е место, а его доля в мировой торговле снизилась с 1,6 до 1,1%. Следующий год будет непростым для российской экономики в целом и рубля в частности. Выступая перед сенаторами в начале октября, министр экономического развития Максим Орешкин отметил, что повышение НДС произойдет с 1 января 2019 года, а активная фаза реализации национальных проектов начнется ближе к середине года.

— Также на первый квартал, по нашей оценке, придется максимальное замедление кредитной активности, вызванное волатильностью на финансовых рынках, — сказал министр. — По итогам года рост останется положительным. Он замедлится, по нашей оценке, до 1,3%. Инфляция ускорится до 4,3%. Пиковое значение по инфляции мы пройдем в начале года на уровне около 5%. Начиная с 2020 года восстановление экономического роста будет основываться на результатах реализуемых изменений и успешной реализации национальных проектов. Экономический рост, по прогнозам Министерства, ускорится до 2% в 2020 году, а в дальнейшем закрепится выше отметки в 3%.

— После того как Президент майским указом поставил задачу войти в пятерку стран по ВВП, министр по должности не может себе позволить выражать скепсис, в отличие от неправительственных аналитиков, — пояснил Алексей Калачев. — Правда, для достижения поставленной цели ВВП страны должен расти более чем на 5% начиная уже со следующего года. Так что темпы, озвученные министром, уже можно считать компромиссом между желаемым и возможным.

Вероятно, Правительство рассчитывает, кроме сохранения благоприятной конъюнктуры на мировых рынках, еще и на эффект от реализации масштабных инфраструктурных проектов, которые как раз с 2020 года должны быть запущены в полную силу. Кроме прямого эффекта от самого роста строительства ожидается еще и ускорение экономического развития по мере обновления и расширения инфраструктуры. При этом, по словам Калачева, скорее всего, не учитываются риски от вероятного усиления экономических санкций, а также возможные негативные последствия от обострения торговых войн и длительного сохранения высоких цен на сырьевых рынках. Эти процессы могут вызвать существенное замедление роста мировой экономики и, как следствие, снижение спроса и цен на сырьевые товары.

Общедоступно об МВФ

Часто МВФ в прессе и умах становится чуть ли не частью международного заговора, но и любой открытой информации о фонде становится очевидно, что Россия, по меньшей мере, добровольно стала частью этого заговора:

Международный валютный фонд, МВФ (англ. International Monetary Fund, IMF), — специализированное учреждение ООН со штаб-квартирой в Вашингтоне, США. Объединяет 189 государств, а в его структурах работают 2500 человек из 133 стран.  МВФ предоставляет кратко- и среднесрочные кредиты при дефиците платежного баланса государства. Предоставление кредитов обычно сопровождается набором условий и рекомендаций. В отличие от Всемирного банка, деятельность МВФ сосредоточена на относительно кратковременных макроэкономических кризисах. Всемирный банк предоставляет кредиты только бедным странам, МВФ может давать кредиты любой из своих стран-членов, которая испытывает нехватку иностранной валюты для покрытия краткосрочных финансовых обязательств. Политика и рекомендации МВФ в отношении развивающихся стран неоднократно подвергались критике, суть которой состоит в том, что выполнение рекомендаций и условий в конечном итоге направлено не на повышение самостоятельности, стабильности и развитие национальной экономики государства, а лишь на привязывание ее к международным финансовым потокам.

Автор: Андрей Смирнов

Finance, Budgets and Banks in the New Russia

The presentation of Abel Aganbegyan’s new book caused a heated discussion on the role of finance in the development of the country’s economy.

Risks and opportunities for financial capital

Sergey Bodrunov
President of the VEO of Russia, President of the International Union of Economists, Director of the S.Yu. Witte Institute of New Industrial Development, RAS Expert, Doctor of Economics, Professor

Today, we considered it very important to discuss (and the relevance of this topic is important, and there is a good reason for discussing it) financial capital, finance, budget and banks in the new Russia. Why is this topic important to us today? Because financial capital has a peculiar feature in Russia (we’ll talk about that in a moment), and most importantly, we have an excellent reason: a new book, Finance, Budgets and Banks in the New Russia, by Abel Gezevich Aganbegyan whom I am happy to welcome.

Abel Gezevich is an outstanding economist, the author and co-author of more than 250 scientific papers; his books on economic issues have been published in 12 countries. We know him as a person who not only devoted his whole life to studying the social and economic development of Russia, but also did a lot of practical work towards achieving this goal.

As I recall, the Presidential May Decree clearly formulated the task of restoring the country’s economic growth; by 2024, we need to halve poverty, increase life expectancy, ensure natural population growth, and become one of the five largest economies in the world. This is not an easy task, it is a complex and worthy challenge. The main problem is not only to overcome the crisis in the domestic economy, but also to eliminate the technological lag of Russia from the developed countries.

Why is Academician Aganbegyan’s book important in this context? Since its inception, the financial capital played a certain auxiliary role, supporting the development of production, the needs of society for product, goods, and services. However, nowadays it has become overblown and has started to play a decisive role in the development of the world economy, it holds sway over the real sector of economy.

In his book, Abel Gezevich provides specific numbers. For example, in Western Europe, banks’ assets have exceeded the GDP by 2-3 times, the US stock market and national debt are also significantly larger than the GDP; each of the volumes of insurance, mortgage, mutual funds and assets of investment companies has approached the GDP volume; the volume of derivatives is 12 times greater than the global GDP. Priorities have changed in the endless chain of capital movements, a shift has occurred in the economic worldview: money is no longer considered an intermediary between goods, but vice versa. As a consequence, capital has ceased to be closely related to the real sector of the economy, as the author rightly notes.

In order for the system to work, simulative needs are imposed on people, and productive capital is being pushed out by financial capital. This really changes the structure of the real sector, and the image of society. Those changes are far from being always positive. Further development of this process is fraught with at least a slowdown in the development of economy, a deepening crisis, etc. That’s why we must now find ways to influence financial capital, push it in the right direction, use it for the benefit of economy, not for its destruction.

Colleagues, what I mean is this. Profit has always been the main function of capital. That’s why it’s mainly used to search for new areas of application and new markets. However, here lies a certain duality of financial capital. On the one hand, in its search for new applications, it stimulates innovative processes by being forced (emphasis is mine) to create new products and services. On the other hand, staying largely in the speculative field, which is more flexible and efficient in terms of profit in the current economic paradigm, it siphons off funds from the real sector, hampering technological development. By its nature, it contributes to the development of the production of simulative goods and is prone to clearing markets by any means necessary, including the use of force, particularly military force.

The world is well aware of that. The US is now concerned with reshoring of high-tech manufacturing and technological innovation. Just a few days ago, the United States signed a new agreement with Canada and Mexico, which President Trump assessed in the following manner: «It is a great deal, it returns to the country the status of the world’s industrial giant». He pays close attention to this fact. Investments in new industry are actively supported in Germany and China. The implementation of Deng Xiaoping’s idea, expressed as early as 1984, has been going on for more than 20 years (emphasis is mine). The idea is as follows: China must relinquish part of its market in exchange for advanced technologies. A realization is coming (and has, in fact, already come) that today’s technological leaders will be the economic leaders of the future. To this end, investments in technological and innovative development are encouraged in advanced economies.

The world has invented and tested various instruments for the involvement of capital in the investment process. One of those powerful mechanisms is reviewed in the book written by Abel Gezevich. We are talking about the financial boost policy (Abel Gezevich mentions that the term was coined by Yakov Moiseevich Mirkin). At times, as Abel Gezevich points out, financial boost played an important role in the development of a number of countries, especially Japan, China and South Korea. The author notes that within 10 years on average these countries managed to increase their GDPs by 1.6-2 times. And if Russia also resorts to the financial boost policy, it will be able, in the opinion of the author, to reach the level of developed countries in 15-20 years in terms of economic and social indicators, and the level of the most developed countries in another 10 years.

In my opinion, it is impossible to argue with such a direction of thought. The esteemed academician, of course, has provided an extremely valuable recommendation in this regard. We need, and I emphasize, we need a kind of financial boost. Frankly, I’m glad to hear it from the respected author, because for many years I’ve been thinking along the same lines, of which you, dear colleagues, are well aware.

However, I must point out an extremely important problem. The current situation in Russia is such that in addition to public investment we need private investment, and private owners are not particularly active in spite of the Government’s appeals. I will probably not discover America by saying why: the level of distrust in the private sector is very high (as is also noted by the author), and there must be a significant government effort to improve the confidence in the government and in economic stability on the part of business community. This is my first point.

The second point. Financial boost does not mean throwing money around. It means targeted investments in breakthrough areas of fifth-generation technologies, which form the so-called new economy of the next technological mode, creating products based on info-, cogni-, nano-, bio-, geno- and other technologies. I fully support the point Abel Gezevich made on page 311 (please allow me to quote it): “Through the Central Bank and Vnesheconombank, reliable commercial banks should be supplied with large amounts of funds in foreign currency for the provision of investment loans for technical upgrades of existing production; for the establishment of new industries and businesses with an emphasis on the production of finished products with high added value, primarily, high-tech investment goods and services; for the establishment of infrastructure…” Dear colleagues, this is important, it’s a factor, without which we can no longer count on the effective development of our economy. And, of course,  the third important point. We must prevent the financial boost funds from being siphoned off. It is necessary to take institutional measures to control capital, limit criminal exports, tighten control over financial assets, and limit the absolute power of financial capital. We will get a positive result only if we act in those three areas being fully aware of their complex interrelation.

You should not consider my call for limiting financial capital as its repudiation at this stage of historical development. Financial capital has a dual nature, today it is not only a sponsor of creating fictitious goods and simulative needs, it is also an accelerator of the development of real production, including to some extent the process of innovation; it is necessary to use its positive feature I’ve just described, it is necessary to transform financial capital by turning it into an accelerator of the innovative development of the real sector. Only then can we avoid a lot of problems in the future, such as the final “victory” of financial capital and the subsequent “clearing” of markets.

Backwardness of the financial system

Abel Aganbegyan
Head of the Department of Economic Theory and Policy at the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration (RANEPA),  Academician of the Russian Academy of Sciences

I tried to write this book in order to discuss issues of the financial system, many of which, unfortunately, have not even been discussed. We do not discuss the question of why we have failed to increase the gross domestic product over the 27 years of the new Russia. And if we disregard the tenfold increase in oil prices and look at how we have evolved by our own factors, we will see a 20% drop in the volume of social production. Do you understand? It just does not happen: not a budge in 27 years. Why? Because we have not created a mechanism that would push us forward. And without such a mechanism, how can we develop? Those fundamental issues are not even discussed; they are implied, everyone knows about them, they are not so much as a secret but…

Our socio-economic sphere has two areas which are the most lagging by global reckoning. The most lagging area is healthcare. The main indicator of the quality of public health: we are in 119th place according to the World Health Organization. And it’s a very broad indicator, which consists of 90 elements divided into 12 groups: in general, it’s not that we just sat down and began to vote; it is a painstaking work, involving Russian and foreign experts, being compared to other countries in many respects.

By life expectancy, we are closer to one hundredth place. Life expectancy is an extremely important indicator. The duration of healthy life is even worse, we do not calculate it at all. Putin was the first who mentioned this indicator in the Government’s official documentation, initially in his Message to the Federal Assembly; he even set a task: it should reach the age of 67 by 2024. It is not known how to calculate it: Russia has no methodology, neither the Ministry of Health nor Rossstat can calculate it, it’s a completely new indicator to us. The entire world has been calculating it, but the World Health Organization has been doing it for Russia. That is, our healthcare system is terribly backward. By healthcare financing (since we are talking about financing) we are in 147th place out of 193, we spend 4.1% of the gross domestic product on healthcare according to the UN official statistics, a fairly well-known rating.

And, oddly enough, the second most lagging area is finance. There are almost no finance indicators, whereby we are above one hundredth place. For example, we  are 107th by the “development of finance” indicator, 105th or something like that by “monetization of the economy”. The share of banks’ assets in the gross domestic product, the share of credit, interest rate, inflation rate… These indicators can be broken down into various sub-indicators and none of them are good enough. For example, the share of mortgage in the GDP is 5%, and so on.

But no one wonders how much longer we can tolerate such a backward financial system? The role of finance is unclear. And even when we discuss reforms in great detail we do not ponder the most important issues. For example, the pension reform: what are we discussing? The timeframe. But we do not discuss pension financing. No one discusses the question of whether the country can at all pay pensions without the participation of the people. Nothing is being deducted from the people’s income, and at the same time we keep 50 million pensioners afloat; can we do this? By what means? On account of the 13% income tax? Or can we pay pensions from another source? We can do it only if pensions are meager; compared to the other countries of the world we are in 98th place by the standard of living of the pensioners, and in 50th place by per capita income of the workers; we cannot pay normal pensions. And, secondly, we pay pensions on account of huge taxes on businesses. When you overtax businesses, you are cutting the branch you’re sitting on: how can a business develop if you take so much money away from it in the form of compulsory social security contributions? When a business is overtaxed, it runs on credit, but look at those interest rates! And so on. Those issues are not discussed. There’s not a single country that can pay pensions without contributions from the people. I’m not talking about Monaco, which pays for a lot of things from casino revenues, but no normal country can exist in a free market environment without people’s contributions. Do you understand?

Take the healthcare system. Is it possible to pay health insurance without the participation of the people? There are two countries with government-sponsored health care systems: Canada and England, but they have the world’s highest income taxes; with such taxes (40% is deducted from more or less decent salaries), if you deduct 40% from people’s incomes, you can, of course, allocate a significant portion to health care. But in every other country the population pays half or more of the costs of obligatory insurance.

And that is why I wanted to discuss the book: firstly, to discuss other questions raised in it (perhaps in a more delicate manner). After all, I’m not a financier, I have no special education or work experience in that area. I was chairman of the Council of Banks for six years, but it is not operative work, in a sense it is still a macroeconomic, a strategic work, so I have no firsthand experience, I have never worked at a stock exchange and have a poor overall understanding of how it functions. There’s a lot of things I know little about. When I attempt to learn something from my son (I always ask him, he used to manage a stock exchange), he laughs at me and says: “You won’t understand anyway. It’s quite difficult for you to understand.”

So I cannot consider myself a specialist, and I just wanted to discuss it among specialists who are in perfect position to criticize the weak arguments. I want to continue my work, I want to eventually release a second edition, I recommend those works to those who attend my lectures on various topics.

I don’t want you to evaluate the book, I want you to discuss it. Therefore, I really lay my hopes on your comments and fresh ideas. Perhaps you will suggest some substantial issue that’s missing from the book. It’s not your approval that I need (please refrain from words of praise).  I need a critical discussion on the merits.

I borrowed the term «boost» from a book on Asian “tigers” (it has a different title) edited by Yakov Moiseevich Mirkin. It has a lot Russia and it includes a paragraph on how everything in it is tied in to Russia. Let me remind you that the famous naturalist Cuvier, who had created paleontology, the science that tells us how to distinguish between a dinosaur and a mammoth by a single bone, while on his deathbed, made a very important point, which I really like, «If I had a single thought of my own in all my life, then I am a genius.»

What is financial boost?

Yakov Mirkin
Head of the Department of International Capital Markets at the National Research Institute of World Economy and International Relations, Doctor of Economics, Professor

Abel Gezevich, a major flaw is the idea that those topics have never been discussed. As for the discussions to the effect that Russia’s financial sector and financial system are too shallow and inadequate to the size of the Russian economy, and that their inadequacy is artificial and stems from the policy, which has been pursued for a quarter century, I have personally been involved in such discussions in one way of another since the late 1990’s, including books and publications.

First. A very important point has been ignored: in addition to economic development there is financial development. Attempts to discuss the need for wider monetization, more debt and credit assets, normalization of interest rates (which is actually possible), what kind of financial market we need and how to build it, those attempts always ran into the mainstream in ideology and practical politics.

As a result, by the time we were told that after all we should grow at a rate above the world’s average this year (i.e. about 4%) we had a very shallow financial system, because, for example, while Russia’s share in the global GDP was 2.8% in 2014, and now it is 1.9%, its share in global financial assets never exceeded 1%, and now it’s 0.4-0.5%.

The second point, which will also be probably ignored, concerns financial boost. By the time we were supposed to switch to a superfast growth (I wish we did) we are not only stuck with a shallow financial system, we also are not going to configure it in such a way that it could stimulate superfast growth. Although, by pure analogy, the body of a person who slowly walks is adapted to slow movement; if a person starts to run, every system in the body should be given a boost.

Therefore, we need to be solving two problems at the same time. On the one hand, normalization of the financial sector, interest rates, volumes, monetization, suppression of inflation, normalization of the exchange rate, and plain stabilization, because this small boat is always rocking from side to side. On the other hand, there is also stimulation.

As a result, in terms of finance, we have a very strange economy. Today, by having suppressed our own financial sector and by continuing to do it, we made the economy even more budget-dependent. In order to grow, every industry must rely on the budget (reimbursement of funding from the budget, interest rates which are normalized through money from the budget – every little problem is being solved either through tax benefits or budget preferences). If you think about it, the economy is supposed to use the budget to solve issues related to superfast growth, the social and military spheres and to create reserves at the same time. In terms of its financial core, such an economy is simply unable to ensure superfast growth, it can’t be done through the budget.

On the one hand, the policy of financial boost is a policy of normalization of monetary base, financial assets, interest rates, implying suppression of inflation, low and stimulating exchange rate, reduction of the tax burden and very strong tax incentives for growth, with simultaneous solution of other tasks, because if we limit ourselves to the task of financial boost, we can immediately expect problems with capital account, cash flight, conversion of cash into hard currency and so on. Of course, the policy of financial boost is a policy of configuring the financial system to promote and stimulate growth. It must be tied in to the economic and industrial policy, the administration of development, by way of reducing the administrative burden, which is growing exponentially, and dozens of other pieces of the macroeconomic mosaic; a policy  especially designed to stimulate growth.

Life-giving soil instead of asphalt is the expression I would use: it immediately widens investment horizons and is aimed at supporting everything that wants to grow; it largely solves the capital flight problem (because who wouldn’t want to work at home) and the problem of direct foreign investment, because with the growth rate of 4-5 %, when the economy begins to accelerate despite the sanctions, many of the problems go away. I have been doing this for 20 years, starting from the imperfections of the financial market, their descriptions and how to cope with them, then switched to the flaws in the financial system, and wrote a big book called Russia’s Financial Systems in 2011, describing the risks, extremes and so on. I still subscribe to all of the predictions. There were a lot of books devoted to Asian miracles and the like, but there were no books  examining in detail the financial mechanism of such miracles. We described such a mechanism in a book published in 2014, and analyzed the situation in Japan, South Korea, China, Malaysia and Singapore, the countries that certainly had their own peculiarities, but we were told that Russians were no Asians. At the end of this year we are releasing a book describing economic miracles from a financial point of view, plus we added a very important subject – the administration of development. The book describes what happened in post-war Europe from a financial point of view. We studied Germany, Italy, Spain, and even added Israel as a country with European culture. We tried to show that, despite the difference in traditions and national character and in the levels of economic maturity, all of those countries followed approximately the same path, using different instruments with varying degree of adjustment strength – it is clear that Asia required a much stronger adjustment.

It was the so-called state-supported development, Central Bank development, Ministry of Finance development, it was quite an extensive intervention of the state in the financial system; it had to be readjusted (to stimulate growth), normalized, and then set free upon reaching a certain degree of maturity; it had to be liberalized and cast afloat. There are hundreds of tools for it. A macroeconomic, macrofinancial engineer will always figure out how to cure a system from a financial point of view, it’s not a problem at all. Even today, most of the tools already exist, even within the system under which we worked. Then it’s important not to ideologize “financial boost”, or “economic boost”, or “economic development”, or “new mainstream”, a matter which should probably be discussed separately; it concerns models of behavior: behavior patterns of the elite, the top leadership, their goals, characters, desires, etc. And, of course, a model of mass behavior, because all sociological forecasts suggest that 70-80% of the Russian population is in love with the state, and we need a very serious progress with regard to the behavior model, although the practice of economic miracles has shown that it is possible.

In conclusion, I would say that the mosaic of macroeconomic policies that drive financial boost is a policy of stimulation and administration which has a specific purpose. It represents a tremendous change in the behavior patterns of basic actors who may or may not create an economic miracle in Russia.