Пятница, 15 ноября, 2024
ВЭО России

«В подавляющем большинстве эти сети построены на импортном оборудовании»

Олег Духовницкий,
Руководитель Федерального агентства связи

(Из доклада на Абалкинских чтениях по теме «Цифровая экономика и нацбезопасность» в Вольном экономическом обществе России)

Информационная безопасность общества и государства определяется степенью защищенности и, следовательно, устойчивостью по отношению к опасным, дестабилизирующим, деструктивным, ущемляющим интересы страны информационным воздействиям.

Цифровая информационная сфера, являясь системообразующим фактором жизни общества, активно влияет на состояние политической, экономической, оборонной и других составляющих безопасности Российской Федерации.

Одной из главных целей направления «Информационная безопасность» программы «Цифровая экономика» является обеспечение единства, устойчивости и безопасности информационно-телекоммуникационной инфраструктуры Российской Федерации на всех уровнях информационного пространства.

В рамках данного направления программы Федеральное агентство связи является одним из исполнителей базового направления программы «Информационная инфраструктура».

Обозначены направления для развития всей ИКТ-отрасли мероприятия, среди которых:

1) формирование основных положений развития Единой сети электросвязи Российской Федерации на перспективу до 2024 года;

2) разработка генеральной схемы развития сетей связи Российской Федерации;

3) обеспечение функционирования услуги широкополосного доступа к сети Интернет в населенных пунктах с численностью от 250 до 500 человек;

4) разработка предложений по внесению изменений в стандарты и спецификации, необходимые для построения спутникового сегмента сетей 5G;

5) разработка генеральной схемы развития инфраструктуры хранения и обработки данных, включающей государственный и корпоративный сегменты и другие.

К основным принципам обеспечения информационной безопасности относится приоритетное развитие современных отечественных информационных и телекоммуникационных технологий, производство технических и программных средств, способных обеспечить совершенствование национальных телекоммуникационных сетей и их подключение к глобальным информационным сетям в целях соблюдения жизненно важных интересов Российской Федерации.

Информационная инфраструктура России как базовая основа для технологического прорыва должна обеспечивать возможность оказания новых цифровых услуг на внутреннем и внешних рынках, удовлетворяя потребности государства и граждан в надежных и доступных информационно-телекоммуникационных системах.

Немаловажную роль в построении такой инфраструктуры играют отечественные разработки и производители телекоммуникационного оборудования, поэтому их поддержка для Россвязи на сегодняшний день является одной из важных задач.

Анализ инвесторов, зарегистрированных Федеральным агентством связи, деклараций и сертификатов соответствия показал, что число сертификатов на российские ИКТ-решения и изделия в 2017 году увеличилось по сравнению с 2016 годом на 7 %. И эти цифры не могут не радовать, хотя, казалось бы, 7 % не так много, так как они уже третий год показывают положительную динамику по количеству выводимых на рынок наших средств связи. К примеру, в 2017 году из 748 выданных сертификатов 295 на телекоммуникационное оборудование отечественного производства, что составляет 39 %. Из 2 649 деклараций 594 на отечественные средства связи, что составляет 22 %.

Разработки подведомственных научно-исследовательских институтов НИИ Радио и ФГУП «Центральный научно-исследовательский институт связи» уже находят свои места в качестве отечественных элементов информационной инфраструктуры, разрабатываемой в интересах силовых ведомств: ФСБ, МВД, ФСО и СВР России.

Одним из характерных факторов, определяющих безопасность использования ресурсов сетей общего пользования, является то, что в своем подавляющем большинстве эти сети построены и продолжают создаваться на импортном телекоммуникационном оборудовании различных производителей. Сами операторы сетей связи общего пользования представляют собой компании различных форм собственности, зачастую с участием зарубежных структур.

Одновременно проблема безопасности использования этого ресурса усугубляется технологической интеграцией сетей связи общего пользования в единую мировую взаимоувязанную сеть связи.

Это объективно придает сетям связи общего пользования транснациональный характер. При этом использование современных протоколов и технологий маршрутизации информационного трафика весьма затрудняет проблему организации выделенного транспортного ресурса в пределах границ Российской Федерации и создает реальные условия для перенаправления внутреннего российского трафика на зарубежные сетевые узлы. Это создает высокие риски для устойчивости и безопасности функционирования сетей связи общего пользования перед действиями специальных служб иностранных государств, в том числе при очередном этапе введения в отношении Российской Федерации ограничительных санкций.

В настоящее время в Единой сети электросвязи Российской Федерации отсутствует телекоммуникационная инфраструктура, отвечающая требованиям по устойчивости функционирования в различных условиях масштабируемости и геостратегического покрытия. Это приводит к ряду проблем и рисков, связанных с вынужденным использованием имеющихся ресурсов Единой сети электросвязи Российской Федерации для нужд государственного управления в мирное время.

Таких, как доступ со стороны зарубежных компаний к процессам эксплуатации и управления сетями связи российских операторов связи, маршрутизации внутреннего российского трафика через зарубежные сети связи, массовое применение зарубежных программно-аппаратных средств связи к управлению хранением и обработкой данных, построение сетей связи без учета современных требований по устойчивости и безопасности их функционирования.

Указанные риски недопустимы при решении задач федеральными органами исполнительной власти, обеспечивающими реальную реализацию функций в области обороны страны, безопасности государства и обеспечения правопорядка.

Таким образом, транспортный ресурс сетей связи общего пользования является критически важным для уязвимых объектов инфраструктуры связи, для нужд обороны страны, безопасности государства и обеспечения правопорядка, поскольку целенаправленное нарушение его функционирования приведет к дезорганизации работы органов государственного и военного управления Российской Федерации, органов государственной власти и субъектов Российской Федерации.

Выйти с периферии капитализма

Взгляд с точки зрения мир-системного подхода

Самир Амин (1931–2018), директор Форума Третьего мира, член Международного комитета ВЭО России, профессор

Памяти учёного

Самир Амин был великим ученым. Он — один из основателей нового, выросшего из марксизма, мир-систем­ного направления в экономической науке — стоит в ряду крупнейших эко­номистов современности. Самир Амин любил Россию.

Он хорошо знал нашу историю, пре­красно видел проблемы нашей экономи­ки. Часто бывал у нас — в ВЭО России, в МСЭ, в ИНИРе им. С.Ю. Витте — выступал, давал рекомендации. Мы издавали его книги.

Самир Амин был честным и объектив­ным ученым, верным своей научной позиции и принципиальным в спорах. С ним было непросто, он всегда отстаивал свою научную точку зрения до конца, не шел на компромиссные и конъюнктурные решения.

Мне посчастливилось лично знать этого великого ученого, и — даже вме­сте работать: дискутировать на семинарах и конференциях, редак­тировать русское издание одной из его книг, участвовать в совместных кол­локвиумах.

Самир Амин был строг и нечаст в оценках работ коллег. Тем ценнее для меня его инициативный и неожи­данный для меня весьма позитивный отзыв на мою книгу о ноономике, которую он успел получить в рабочей версии.

Так случилось, что это было его последнее послание в Россию — и я вос­принимаю его как благословение рабо­тать дальше…

Сергей Бодрунов
Президент ВЭО России и Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю.Витте, эксперт РАН, д.э.н., профессор

Самир Амин

Один из основателей мир-системного анализа в экономической науке. Родился в 1931 году в Каире, образо­вание получил во Франции, где в 1957 году защитил диссертацию, посвященную проблемам слаборазви­тых экономик. В конце 1950-х годов сотрудничал с Министерством эконо­мики Египта, затем работал в Бамако советником при Министерстве плани­рования Мали. Длительное время Самир Амин возглавлял Африканский институт ООН по экономическому раз­витию и планированию (Дакар, Сенегал). С 1980 года являлся дирек­тором Форума Третьего мира, препо­давал в различных французских и африканских университетах, входил в редколлегию журнала Review of International Political Economy и ряда других международных изданий. Автор более 30 книг и многочислен­ных научных статей. Скончался в авгу­сте 2018 года.
(Из «Википедии»)Мир-системная теория, исследует социальную эволюцию систем обществ, а не отдельных социумов, в отличие от предшествующих подходов, в рамках которых теории социальной эволюции рассматривали, прежде всего, развитие отдельных обществ, а не их систем. В этом мир-системный подход схож с цивилизационным, но идёт несколько дальше, исследуя не только эволюцию социальных систем, охватывающих одну цивилизацию, но и такие системы, которые охватывают более одной цивилизации или даже все цивилизации мира. Этот подход был разработан в 1970-е годы А.Г. Франком, И.Валлерстайном, С.Амином, Дж.Арриги и Т. дус Сантусом.

Глобализация и развивающие­ся страны

Бодрунов: Недавно в рамках Международного комитета Вольного экономического общества России мы проводили большую конференцию — «Россия- Запад-Восток: политэкономическое осмысление буду­щего». Господин Самир Амин был одним, можно ска­зать, из хедлайнеров.

Господин Амин, я хотел бы задать Вам несколько вопросов как специалисту очень важного направле­ния в мировом экономическом анализе, специалисту в сфере мир-системного подхода. Мир-системный подход, автором которого являются известные специалисты — Андре Франк, Иммануил Валлерстайн и Вы, — представляет мир, если коротко говорить, в виде некоторых сфер влияния, отношений центра и периферии в глобальном мировом экономическом развитии. Вот с этой точки зрения развития мировой экономики, на Ваш взгляд, является ли глобализация толчком для развития стран так называемого, как у нас говорят, Третьего мира?

Амин: Когда мы говорим про глобализацию, нужно всегда уточнять, что именно мы имеем в виду. Глобализация — это то, что происходило в разное время, и это слово может иметь совершенно различ­ные смыслы. По сути, о чем мы говорим? Мы говорим о капиталистической глобализации, то есть о глоба­лизации, которая происходит в рамках капиталисти­ческой системы, капиталистического доминирова­ния. И очень важно отметить этот момент. Поэтому с этой точки зрения капиталистическая глобализа­ция порождает конфликты и противоречия между центром и периферией. Глобальная капиталистиче­ская система построена как раз на принципе домини­рования со стороны тех стран, которые сформирова­ли центр этой системы, империалистических держав, и они сохраняют свое доминирующее влияние.

Бодрунов: Это может быть Центральная Европа, Америка — такие страны, наверное.

Амин: Сначала это была Западная Европа: Лондон, Париж и Амстердам — вот этот треугольник. Затем к этому подключилась Центральная Европа, в какой- то степени Южная Европа, потом Соединенные Штаты, а потом и Япония присоединилась к этому центру. Таким образом, с этой точки зрения, если мы говорим о такой глобализации, то нужно пони­мать, что страны периферии никогда не смогут нико­го догнать, они не смогут сравняться с центром, с раз­витыми странами, потому что они постоянно оказываются в положении, когда они вынуждены удовлетворять потребности капиталистической гло­бализации. Например, что происходило после первой индустриальной революции в начале XIX века? Были различия между объемами ВВП на душу населения в капиталистических странах и в большинстве стран периферии, которое увеличивалось: сначала было 1:30, позже — 1:60, так что мы видим, что процесс глобализации ведет только к углублению противоре­чий и различий между центром и периферией, поэто­му периферия никогда не сможет догнать центр, это просто иллюзия. Они участвуют в этом процессе гло­бализации и никогда не смогут догнать центр.

Бодрунов: Догоняющие никогда не смогут стать догнавшими?

Амин: Да, они никогда не смогут догнать, если будут следовать логике…

Бодрунов: Если будут находиться в капиталистиче­ской логике.

Другой путь

Амин: И поэтому они вынуждены искать другой путь. Что я имею в виду? Я не могу его назвать никак иначе, как социализм. Это не то что есть какая-то формула, что можно сказать: вот это социализм, и это даст результат. Нет, это стратегия постепенного отхо­да от доминирующей логики капитализма и капита­листической глобализации и постепенный переход к другой системе. Нужно понимать, что есть внутрен­ние противоречия между потребностью развития производительных сил, по крайней мере, в какой-то степени. Самый простой путь для этого — просто копировать более развитые страны. Да, но параллель­но нужно делать что-то другое. Например, у Ленина для этого была блестящая формула, когда он сказал, что социализм — это советская власть плюс электри­фикация всей страны. Что это означает? Что вы раз­виваете производительные силы, а советская власть значит, что параллельно нужно сделать что-то другое, самостоятельное, для того чтобы система могла развиваться.

Бодрунов: С точки зрения мир-системного анализа социализм — это драйвер или это тормоз экономиче­ского развития?

Амин: Опять-таки тут нужно быть очень осторож­ными, когда мы используем такие термины, как рынок, например, рыночные отношения. Рынок — это что-то, что возникло тысячи лет назад, еще задолго до капитализма, но когда мы сегодня говорим про рыночные отношения, мы говорим не просто о рынке, мы говорим о капиталистическом рынке, потому что многие люди считают, что или у вас есть рынок, или у вас нет рынка — одно из двух. Нет, у вас может быть рынок, просто вопрос в том, какой это рынок и есть ли какая-то регуляция на этом рынке, потому что капиталистический рынок, там тоже есть своего рода регуляция, но регу­ляция состоит в доминировании капитализма. Когда у вас есть длительный переход, длительный путь к социализму в России, там ситуация другая, там уже производительный класс может каким-то образом тоже оказывать свое воздействие на рынок.

Бодрунов: Может быть, в этом смысле вы проком­ментируете тогда экономические отношения в ком­мунистическом Китае, где работают очень большие элементы рынка в экономических отношениях.

Амин: Да, у них неплохая ситуация, но все-таки я бы им не торопился говорить, что это рыночный социализм, потому что рыночный социализм — это, конечно, противоречие. Рынок, который на самом деле существует, это капиталистический рынок. А социализм — это, конечно, что-то совершенно иное. Поэтому, когда мы говорим про рыночный социа­лизм, нужно тоже говорить, что здесь заложено опре­деленное противоречие. С одной стороны, вы исполь­зуете инструменты капитализма, а параллельно пытаетесь постепенно сократить влияние капитали­стической системы.

Высшая ступень развития

Амин: На самом деле нужно говорить не про социализм, а нужно говорить про цель. Цель — это коммунизм. Коммунизм — это не капи­тализм без капиталистов, нет, это высшая ступень развития цивилизации. То есть это цивилизация, основанная на принципах солидарности между производителями, народами на глобальном уровне. Сегодня у нас главное правило — это конкуренция, конкурентная борьба. Идет конкуренция между людьми, внутренняя конкуренция, конкуренция внутри капиталистической системы, конкуренция между различными странами, и так далее. Я, например, египтянин, у нашего народа очень длинная история, поэтому мы научились быть тер­пеливыми, и мне кажется, что через 5–10 лет, через 15–20 лет достичь этой стадии невозможно, может быть, через 2–3 века удастся выйти.

Бодрунов: У Вас есть замечательная книга — «Россия: долгий путь от капитализма к социализму». Судя по названию, Вы полагаете, что России еще в общем-то только предстоит идти к тому, что вы называете социализмом. Так что Октябрьская рево­люция не была социалистической? И, может быть, 70 лет советского строя не были периодом социализма?

Амин: Вы понимаете, у истории нет конца. И октябрь 1917 года — это было начало процесса, причем не только для России, но и для всего мира. Начался длительный переход от капитализма к ком­мунизму через социализм. И это очень долгий путь. Про российскую революцию нельзя сказать, что это была социалистическая революция в чистом виде. Эту революцию делали люди, которые рассматривали это как шаг к коммунизму через социализм. Фактически основной силой, которая сделала революцию возможной, были кто? Крестьяне. Крестьяне в массовом порядке бежали с фронта, дезертировали, возвращались в свои села и брали землю. И Ленин, что он сделал? В октябре он стоял перед свершившим­ся фактом: в России совершилась крестьянская рево­люция, поэтому какой был первый декрет? Это был Декрет о земле.

Бодрунов: Это было очень прагматичное решение.

Амин: Да, он просто легитимизировал тем самым революцию, которая по факту уже совершилась на тот момент. Но это была крестьянская револю­ция, это была не буржуазно-демократическая рево­люция, но из-за этого возникла проблема: каким образом теперь можно интегрировать этих крестьян, которые стали малыми землевладельцами, как их интегрировать в этот длительный процесс трансфор­мации всего общества и перехода к современному индустриализированному обществу? Вот это новая проблема, которая возникла на тот момент. Но Мао Цзэдун извлек из этой ситуации необходимые уроки. Когда Мао Цзэдуна спросили после 50 года, сразу же ему задали такой вопрос: «Вы устроили социалистическую революцию?» Он засмеялся и сказал: «Нет, мы — коммунистическая партия, у нас была народная революция, поэтому и Китай так называется — Китайская Народная Республика». Не социалистическая, а народная, то есть он тем самым осознал этот факт, но в то же время отдавал себе отчет в том, что тогда, да и сегодня, у них остается крупная проблема: каким образом вовлечь большинство крестьян в этот процесс социалистических преобразований?

Бодрунов: Вы — автор множества книг. Вы призы­ваете в этих книгах и Третий мир — так называемую периферию, и Россию, которую Вы в своих трудах относите иногда к полупериферии, к тому, чтобы отказаться от тех пут сегодняшней капиталистиче­ской мировой экономики в виде неких институтов, которые навязываются другим странам. Вы это ино­гда называете новым колониализмом и призываете от этого отказываться. Я бы применил такой термин в русском варианте — «автономизироваться» от этого и искать свой путь. Советский Союз, если грубо гово­рить, отгородился железным занавесом от мировой экономики и в связи с этим получил достаточно много проблем. Не предполагает ли сегодня такой подход, который Вы предлагаете, эту большую проблему, с которой столкнулся в свое время Советский Союз?

Отгородиться от чужих правил игры

Амин: Вы совершенно точно описали ту концеп­цию, которую я предлагаю. То, что по-английски называется delinking, то, что можно сказать по-рус­ски — попытки отгородиться от социалистической системы. Но многие люди не совсем точно это понимают, и когда они говорят про этот delinking, они это сводят к автаркии, фактически самоизоляции.

Бодрунов: Но это не так?

Амин: Да, конечно, я вкладываю совершенно дру­гой смысл, и когда я говорю про delinking, про это отгораживание, про эту независимость, это — вопрос стратегии, то есть вместо того, чтобы вас заставляли подчиняться требованиям более могущественных стран, вместо того, чтобы вы приспосабливались под них, вы по возможности от них дистанцируетесь и пытаетесь в какой-то степени отгородиться. Например, Всемирный банк, когда говорит о приспо­соблении, он говорит о том, что фактически вы долж­ны пойти на поводу у США.

Бодрунов: О переподчинении.

Амин: Да, совершенно верно. Так вот, когда я предлагаю отгородиться, дистанцироваться, я имею в виду следующее: у вас должно быть соб­ственное видение, собственная стратегия, свои решения, свои институты, и тогда вы уже со своей стороны должны постараться принудить эти держа­вы пойти навстречу вашим требованиям. Вот в чем суть моей концепции. И я считаю, что альтернативы этому не существует. Всемирный банк заявил, что это невозможно сделать, потому что сейчас происходит глобализация, а в условиях глобализа­ции это невозможно. Но мы же не против глобализа­ции, мы не против универсализма. Просто нужно понимать, что глобализация в смысле универсализ­ма должна создавать условия для перемен, для того, чтобы отойти от той системы, которая сейчас суще­ствует, когда угнетаются более слабые страны, от капиталистической глобализации, и перейти к другому формату мироустройства, когда нет геге­монов в мире, когда все страны имеют равные воз­можности для развития, у всех есть возможность развивать свои производительные силы. Вот о какой глобализации идет речь, а не о такой глобализации, которую навязывают капиталистические страны.

Мир в кризисе

Бодрунов: В чем сегодня кризисное состояние мира? В чем основное выражение кризиса? Может быть, капитализм — уже устаревшая форма развития общества?

Амин: Капитализм в своем развитии достиг такой точки, когда основной финансовый капитал практи­чески держит в своих руках всю производительную систему, контролирует все производство и использует систему производства, для того чтобы подчи­нить себе все.

Бодрунов: Сделать всех субконтракторами.

Амин: Субподрядчиками, совершенно верно. И в результате эта система порождает своего рода тоталитарный строй. Сегодня вся власть находится в руках олигархов: и в Соединенных Штатах всем управляют олигархи, и в Германии, и во Франции, и в Великобритании, да и везде. Вот такая централиза­ция финансового капитала делегитимизировала ста­рую демократическую буржуазную систему, когда были разные партии с разными программами. Посмотрите, что происходит сегодня, например, в США или Европе. Там есть демократическая партия, республиканская партия, есть Ангела Меркель, есть социал-демократы, но, за кого бы вы ни голосовали, результат всегда будет один и тот же, поэтому люди в итоге чувствуют себя обманутыми. Что мы видим в результате: происходит централизация политической власти, и из-за этого политика получается выхо­лощенной, лишается всякого содержания. Это очень опасно. И люди теперь говорят, что разуверились в политической системе, какой смысл голосовать, какой смысл интересоваться политикой, и они живут в состоянии таких иллюзий. И это очень опасно.

Бодрунов: Книга, которая сейчас у меня в руках, — «Октябрь 1917 года. Революция и последующий век». Эти рассуждения, размышления господина Амина о состоянии мировой глобальной системы, о том, что дальше может следовать за ней заинтересует мно­гих наших читателей. Поэтому мы взяли на себя сме­лость попытаться перевести книгу на русский язык. Почему я так говорю? Потому что эта книга очень бога­та своим содержанием и переводить ее необычайно непросто. Но тем не менее надеюсь, что результат у нас будет, по крайней мере, мы ждем Самира Амина на наших следующих мероприятиях, на конгрессах, конференциях Вольного экономического общества России, Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте.

Амин: Большое спасибо. Я хотел бы в заключение сказать одно предложение: вторая книга является продолжением первой книги, а она предлагает более глубокий анализ, и она говорит о будущем, причем о будущем не только для России, а о будущем для всего мира, а это будущее началось в октябре 1917 года именно в России.

Бодрунов: Мне кажется, что оценка человека со стороны, специалиста такого высокого уровня, каким является господин Самир Амин, на самом деле очень важна для нас. Мы в последние годы ощущаем чувство утраты чего-то важного — того, что нас всег­да поддерживало все предыдущие десятилетия. Об этом важном нам напоминает господин Самир Амин, что именно Россия, с его точки зрения, стала в 1917 году той отправной точкой в истории, вслед за которой идет другое будущее человечества. И мы сегодня должны помнить об этом, что мы стали источником этого движения.

Экономическое чудо – в переходе к новоукладным технологиям

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России и Международного Союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю.Витте, эксперт РАН

Задача вхождения России в пятерку ведущих экономик мира Президентом поставлена. Как это сделать? Какие приоритеты выбрать? Моё мнение состоит в том, что экономический прорыв должен быть инициирован прорывом технологическим. Другого реалистичного сценария у нас нет.

До 2024 года нам необходимо в два раза снизить бедность, увеличить ожидаемую продолжительность жизни, обеспечить естественный рост численности населения, поднять экономику. Всё это – непростые задачи, задачи комплексные, решение которых тесно связано между собой. И главная проблема состоит не только в том, чтобы преодолеть кризис в отечественной экономике, но и в том, чтобы устранить технологическое отставание России от развитых стран.

Несложные расчеты показывают: чтобы догнать экономических лидеров по показателям роста, мы должны ежегодно увеличивать ВВП не менее, чем на 4-5%. Это – если мы говорим о догоняющем или опережающем развитии. В то же время Банк России и Минфин на ближайшие годы прогнозируют темпы роста ВВП на уровне 1,5–2,0%. По прогнозу Минэкономразвития темп роста ВВП за 2018 год составит 1,8%.

Эти показатели явно недостаточны.

Таким образом, необходимо искать резервы роста.

Экономика России демонстрирует весьма вялую динамику. Если не брать текущий год, с начала второго десятилетия XXI века наблюдается не ускорение, а фактическое замедление роста. Таким образом, России, по сути, необходимо в кратчайшие сроки осуществить прорыв формата «экономического чуда». Возможно ли это? Мое мнение – да, возможно. Но – только при широком и повсеместном использовании преимуществ нового технологического уклада. Иной альтернативы у нас не остается.

Почему?

Первое. Нынешний переход к новоукладным технологиям сопровождается (и это принципиально новое явление) превалированием в новых технологиях знания над материальной основой. А это влечет за собой драматическое расширение использования их в качестве базовых, переход к широкомасштабному и всёускоряющемуся применению таких технологий, которые я называю знаниеемкими, которые имеют в основе «знания» и «емкость» и имплементируют в себе воплощенные определенные технологические решения. Речь идет об объединении и синергетическом взаимном усилении нано-, био-, генно-, инфо- и когнитивных технологий, интегрированных на базе цифровой платформы, формирующих ядро нового технологического уклада. Надо четко осознать, что весь мир в ближайшие десятилетия перейдет к такому укладу, и он составит основу экономики будущего.

Второе. Современная Россия обладает несомненным преимуществом перед странами, совершавшими подобные рывки в своем развитии. У нас есть, в отличие от «азиатских тигров» второй половины XX века, создававших свое «экономическое чудо» в условиях предыдущего технологического уклада, огромные заделы в наличии и продвинутости новоукладных технологий и соответствующих знаний – причем не только пятого, но и шестого уклада.

Третье. Технологии нового поколения значительно, на порядки относительно менее капиталоёмки и фондоёмки, чем технологии предыдущих укладов, где в производственных издержках доминируют материалы. Почему? Потому что информационная составляющая продукта (как сублимированное знание) она обладает свойством распределения издержек и не имеет такой затратности на условную единицу применения при масштабировании, как материальный продукт эпохи любого из предыдущих технологических укладов. Эта знаниевая компонента – базовая в стоимости новоукладного продукта, который будет основным в экономике будущего. Это обстоятельство – огромный плюс. Это позволяет получать результат от перехода к таким технологиям практически сразу при их внедрении, что резко сокращает а) общие издержки экономической системы и б) длительность периода первоначальных инвестиций, связанных с переводом экономики на новую технологическую базу.

К такой новой цифровой инфо-коммуникативно-когнитивной экономике мы в состоянии перейти, и можем, не откладывая, в ближайшие годы начать реальную реиндустриализацию в России сразу на новой технологической основе.

Перспективность такого развития несомненна. Но – каковы механизмы, инструменты движения по этому пути? Для начала необходимо оценить наши позиции в технологическом развитии. По моему мнению, потенциальные возможности для прорыва имеются, в ключевых новотехнологических секторах у нас наблюдаются существенные успехи, пусть и не столь масштабные, как необходимо.

Не претендуя сейчас на глубокий и всеобъемлющий экономико-технологический анализ, приведу лишь несколько фактов:

— в этом году (данные по 1 полугодию) впервые экспорт программного обеспечения и IT-услуг из России превысил их импорт. Объём продаж составил $2,55 млрд, а закупок – $2,52 млрд. Важно подчеркнуть, что это – не только проявление «рыночной стихии», усилий компаний по продвижению своих услуг на зарубежных рынках, но и результаты целенаправленной государственной политики, связанной с реализацией программы импортозамещения, в частности, заграничного софта отечественным;

— Россия – один из мировых лидеров по экспорту продукции ОПК, мы по этому показателю уступаем в мире лишь США. По данным Стокгольмского международного института исследований проблем мира (СИПРИ), доля США в мировом экспорте вооружений составила в 2013-2017 гг. 34%, а России – 22%. И оружейного производства и экспорта не надо стесняться. ОПК – один высокотехнологичных секторов российской экономики, конкурентоспособный, как показывают приведенные цифры, на мировом уровне. И следует шире использовать его возможности для технологического обновления экономики в целом, для осуществления конверсии и трансфера уже имеющихся технологий в гражданский сектор;

— болезненная для нас тема – фармацевтическая индустрия. Основные направления государственной политики в этой сфере закреплены в федеральной целевой программе «Фарма-2020». Доля отечественных лекарств на рынке за последние пять лет выросла в 3,6 раза – с 13,2% в 2012 году до 46,9% в 2017. По данным Федеральной таможенной службы, экспорт фармацевтической продукции из России в первом полугодии 2018 г. по сравнению с аналогичным периодом 2017 г. по объему вырос на 11%, в финансовом выражении – на 8%;

— генная инженерия. Здесь о промышленном производстве пока говорить преждевременно, но прорывы совершаются уже сегодня. Например, ученые из Медицинского университета имени Н.И. Пирогова в коллаборации со специалистами Научного центра им. В.И. Кулакова и Московского госуниверситета создали человеческие эмбрионы с геномом, определяющим устойчивость к заражению вирусом иммунодефицита человека (ВИЧ).

Подобные примеры можно продолжать. Их достаточно много – практически по всем направлениям потенциальных технологических прорывов. То есть, наш потенциал и технологические возможности не утеряны, при надлежащем финансировании и государственном внимании они способны в среднесрочной и даже краткосрочной перспективе дать новый, весомый технологический результат.

Но для этого необходима государственная поддержка, внимание к этим вопросам и – адекватное ресурсное обеспечение.

И в первую очередь – финансирование.

Правительство подсчитало, что на выполнение майского указа президента необходимо за несколько лет дополнительно изыскать 8 триллионов рублей.

Есть ли они у нас?

Я вижу здесь много аспектов, которые можно было бы обсуждать. Но ответ однозначный – эти средства имеются, но они не используются в силу комплекса институциональных причин. Например, по имеющимся актуальным данным Минфина, наш Фонд национального благосостояния по состоянию на 1 сентября этого года оценивался в сумму 5,16 трлн рублей, с начала текущего года он вырос на 1,4 трлн. Нужны ли нам такие значительные резервы? Это – открытый вопрос.

При этом по прогнозу Минфина резервы за ближайшие три года вырастут с 5 до 14 триллионов рублей, и это при профицитном бюджете. Россия входит в десятку лидеров по объему профицита текущего счета, то есть мы стабильно продаем миру больше, чем получаем от него товаров и услуг, из сопоставимых экономик этим может похвастаться только Китай.

Уже упомянутые 8 триллионов рублей – это примерно 120-125 миллиардов долларов. А у нас сегодня в золотовалютных резервах свыше 460 миллиардов долларов. По показателю их достаточности по критериям МВФ Россия занимает второе место в мире. Причем опыт показывает, что ни один из кризисов нам не обошелся дороже, чем в 300 млрд. Так нужны ли нам дополнительные резервы, которые не работают? А могли бы работать, способствовать решению важнейших задач.

Если мы потратим хотя бы часть резервов на то, чтобы разумно выстроить промышленную политику, то у нас будут большие результаты уже в ближайшие 5-7 лет. В результате устойчивость экономики вырастет, вероятность кризисных обвалов снизится, в итоге не нужны будут повышенные резервы, экономика перестанет «шататься», встав в правильную колею, – колею нового технологического уклада. Я глубоко убежден: современной экономике России не хватает инвестиций. Поэтому абсолютно необходимо часть имеющихся у нас огромных резервов вложить в технологическое развитие, которое обладает мощным и всё усиливающимся мультипликативным эффектом.

Но одно лишь государственное (или организованное с участием государства) финансирование технологических проектов не сделает нас автоматически успешными. Разработанные новые технологии не смогут дать желаемый эффект, если они не будут вовлечены в новые индустриальные производства.

И здесь видится необходимость работы по двум направлениям.

Во-первых, это, конечно, создание новых и дальнейшее развитие существующих институтов индустриального и новоиндустриального развития. Не буду здесь останавливаться на результатах деятельности Фонда развития промышленности. Эти результаты хорошо известны. И они заслуживают уважения. Фонд на федеральном уровне заработал, созданы его аналоги на уровне регионов. И это отрадно.

В то же время, объем средств, распределяемый через Фонд, пока что несопоставимо мал, в сравнении с имеющимися потребностями. Из средств фонда уже одобрено займов на сумму 68,5 млрд рублей, объем частного софинансирования составляет 137,7 млрд рублей. Но это в 40 раз (!) меньше, чем названные правительством потребные 8 триллионов, необходимые для реализации майского указа президента. Безусловно, успешный опыт Фонда необходимо тиражировать и развивать.

Во-вторых, нельзя забывать о рынке. В последнее время рыночный механизм и специфику его проявления в нашей стране достаточно часто критикуют. Особенно при аргументации необходимости активизации государственного вмешательства в экономику. Но истина всё же «лежит посередине». У нас сформирована модель смешанной экономики, и рыночному механизму в ней отводится значимое место.

В оценке «прорывности» или «нужности» конкретных технологий поможет именно рынок – с его спросом на конкретные вещи, который будет двигать вперед, «прорывать», «тащить» за собой экономику, обозначая и обеспечивая потребности общества, нынешние и перспективные.

Как от этих рассуждений перейти к практической работе? Что является индикатором рыночных запросов? Конечно, спрос. Новые технологии и новые производства, их востребованность с точки зрения спроса на ту или иную продукцию, определяется тем – покупается ли эта продукция. Сегодня, к сожалению, мы испытываем сильнейшую технологическую зависимость от импорта. Огромное количество технологических вещей закупается – от станков до программного обеспечения. Спрос есть, но он «закрывается» импортом, а не собственным производством. В этом скрыты большие риски.

Именно импортозамещение сегодня определяет приоритеты технологической модернизации. И эти приоритеты обозначены, они хорошо известны. Необходима дальнейшая работа по их поддержке. При вдумчивом подходе в этой сфере может быть достигнута мощная синергия государственных и частных инвестиций.

И последнее, на чем хочу остановиться.

Задача «прорыва» для России имеет важное технологическое и экономическое измерение, это бесспорно. Но всё же главным в этой задаче – определяющим, для чего нужны эти усилия – является измерение социальное. Уже сегодня мы видим, как изменяется характер труда как компоненты производственного процесса, в нем растет интегрально-творческая компонента. В новом, знаниеёмком производстве главная роль принадлежит человеку и его творческим способностям.

В грядущем мире технологическое развитие ведет к тому, что человек должен будет постоянно совершенствоваться в творческом процессе, постигать новое, переучиваться, создавая мир вокруг себя и созидая самого себя. Отсюда вытекает наше обязательство перед будущими поколениями – совершенствовать образование, развивать интеллектуальную сферу приложения сил общества. В это тоже надо инвестировать, не откладывая, учитывая, что риски потерь в этой сфере весьма и весьма трудновосполнимы. И могут стать критичными для нашей экономики – ведь в «прорыв» надо идти не только с резервами, но и с подготовленными кадрами.

Задача вхождения России в 5-ку ведущих экономик мира, на мой взгляд, достижима. Но для ее решения требуется большая и слаженная работа. При этом надо учитывать, что сам выбираемый сегодня путь развития не статичен, он будет меняться по мере его реализации. При переходе к новоукладным технологиям, если мы идем этим путем, наши возможности становятся намного шире, расширяются не только имеющиеся «коридоры возможностей», но и открываются новые. И это надо отслеживать, оценивать и использовать.

Природу спасёт марксизм?

Jacques Bidet. FH17-BA-dimanche 17 septembre 2017. Halle Leo Ferre, Village du livre. Debat "Quel état pour quel societé". Avec (de g à dr) Jean Luc Chappey (Université Paris I), Anne Jollet (Coordinatrice des Cahiers de l'Histoire) et Jacques Bidet (philosophe) . Fête de l'Humanité. ©Bruno Arbesu

Продолжаем разговор о роли финансового капитала в развитии современной экономики, начатый С.Д. Бодруновым в № 7 «ВЭ». Среди материалов, полученных редакцией журна­ла, тему поддержал профессор Университета Париж X Жак Биде.

Жак Биде,
профессор Университета Париж X — Нантер

 

 

Александр Бузгалин,
вице-президент ВЭО России, заслужен­ный профессор МГУ им. М.В. Ломоносова. д. э. н., профессор

 

 

Бузгалин: Я знаю, что вы много занимались вопросами развития марксизма, много лет были главным редактором журнала «Актуальный Маркс». Как на ваш взгляд — устарел ли марксизм сегодня, на какие вопросы сегодня он может отве­тить? Например, нужен ли марксизм сегодня для исследования экономических и социальных проблем, в частности, бедности и неравенства? Быть может, он, на Ваш взгляд, более важен для исследования других вопросов?

Биде: Да, Вы затронули очень важные проблемы, для исследования которых важен марксизм, но я хотел бы подчеркнуть его значение для анализа другого вопроса — экологического. Я бы сказал, что главное сегодня — экология. Главный вопрос в том, что человечество развивается и впереди мая­чит экологический кризис. Маркс для меня — эко­логический мыслитель номер один. Потому что он очень четко указал, что у капитализма лишь одна цель — прибыль, что бы там ни случилось с челове­ком или природой. Никто не выразил этого яснее. Единственная цель капитализма — прибыль. И вот сегодня Маркс опять становится актуален, и людям это понятно. Раньше Маркс был более труден для восприятия. Конечно же, касался он и этих вопросов, но это не было столь заметным, столь прозрачным. Ведь многие люди считали, что хоть капитализм и не предмет для восхищения, он тем не менее лучшее из всех зол. Здесь речь идет не только о капитализме и погоне за прибылью, но еще и о войне, которая создает ужасные проблемы для экологии. Поскольку во время войны, да и после войны, слишком много всего уничтожает­ся. И разумеется, война во многом связана с капи­тализмом. Ведь сейчас, когда богатые страны воюют со странами бедными, то эти войны между странами по большому счету идут за эксплуатацию ресурсов. Капитализм всегда существует бок о бок с империализмом, нам это давно известно. Но сегодня нельзя говорить просто об империализме. Имеет место полицентричный империализм. Есть мировая система, и есть периферийные подсисте­мы. Это умножает количество вооружений, а все эти вооружения несут разрушение на всех стадиях производства, даже если они не используются. И вот, по разным причинам, Маркс вновь актуален.

Бузгалин: Спасибо. Еще вопрос. Идут споры о бедности, о социальной поляризации и т. п. Социальная поляризация, пропасть между бедны­ми и богатыми, социально-экономическое неравен­ство. Это важные вопросы или не очень важные?

Биде: Все это типичные марксистские вопросы.

Бузгалин: Да. Поэтому я их и задаю.

Биде: Этот вопрос остается весьма важным. Сегодня он приобрел новый оттенок, новый пафос. Ведь хорошо известно — богатые стали богаче, а бедные — беднее. Ширится бедность, и в странах, где при социализме и социалистах были построены социальные институты, все эти социальные инсти­туты находятся под угрозой. Я не говорю о России. Я знаю, что старый советский строй имел много проблем, но этот строй имел очевидную социаль­ную направленность. По крайней мере, была идея о создании комплексной системы социального здравоохранения, образования и т. д. Но, как мы знаем, в постсоветской России все это было разру­шено. В Западной Европе все так же. Может быть в России об этом не очень хорошо знают, но вчера, например, Шон Сэйерс интересно рассказывал об уничтожении остатков социальной системы в Англии, системы здравоохранения, системы боль­ниц, которая была создана после Второй мировой войны. Ее путем приватизации уничтожила Маргарет Тэтчер. Вот и во Франции мы это день за днем наблюдаем при Макроне, политике, который, по его словам, не принадлежал ни к правым, ни к левым, а фактически оказался крайне правым. В культурном плане он либерал, современный и открытый политик, а в плане экономическом — отъявленный реакционер. Он уничтожает систему строительства народного жилья. Сейчас проходит большая забастовка железнодорожников. В настоящее время железные дороги принадлежат государ­ству, и для этого есть веские причины. А он настой­чиво выступает за их приватизацию. Зачем приватизировать? В этих акциях протеста, если их рассматривать как социальный институт, есть возможность организации людей в оппозицию по отношению к капитализму. Хорошая, нормальная возможность. Забастовка продолжалась один месяц. И профсоюзами объявлены еще две. Бастуют не каждый день, но по два дня из пяти, чтобы бастующие контактировали с пассажирами и могли вести агитацию. Это непросто, так как по телевидению им высказываться не дают, а другие люди, да и журналисты, не спешат признавать, что капиталистическая система никуда не годится. У нас есть сильный профсоюз, Генеральная конфе­дерация труда, с марксистским уклоном, они очень упорно проводят свою линию. Борьба продолжает­ся. Но хотелось бы иметь хоть какой-нибудь резуль­тат. Вот взять забастовку в «Эйр Франс». Эта компа­ния уже не государственная, а лишь частично государственная. Бастуют уже месяц, только там вопрос больше идет о зарплате, потому что зарпла­та не менялась уже шесть лет, а стоимость жизни растет на 2% каждый год. И вот у них крупная заба­стовка. Руководитель «Эйр Франс» организовал референдум среди работников. Он был уверен в победе, поскольку во всех газетах и по телевиде­нию говорили, что бастует промарксистски настроенное меньшинство. Но он тем не менее про­играл. Вчера всем на удивление оказалось, что он набрал лишь 44% голосов в свою поддержку. Большая победа! И очень ко времени, она может дать надежду бастующим железнодорожникам. Марксизм присутствует и в университетских кру­гах, большой интерес к марксизму в университете. У меня на кафедре философии группа студентов пишет диссертации по марксизму. Есть уже два док­тора наук по этой тематике. Они работали над диссертацией по 4–6 лет, так что не такая уж это моло­дежь, лет по 25–26 на момент защиты. Растет смена. 20 лет я руководил журналом «Актуальный Маркс». Теперь там сменилось третье поколение, а я ушел в отставку после 20 лет работы. Пришел другой на 20 лет, и теперь там четвертое поколение. Прошло уже 35 лет. Потом придет следующее поколение. Сейчас редакторам по 30 лет. Но они уже полноценные профессора, очень толко­вые. С ними работает множество студентов. Так что ситуация в Европе (я говорю о марксизме) не такая уж плохая. Хотя политическая ситуация незавид­ная, потому что во Франции примерно 20% населе­ния имеют леворадикальные взгляды. Таков был рейтинг коммунистической партии, теперь влия­ние коммунистической партии ослабло, ее рейтинг упал до 5%, но еще 15% населения в какой-то мере настроено радикально. Но мы изолированы, поскольку большинство социалистов состоят в услужении у неокапитализма. Но еще не все потеряно.

«Россия отстает от рациональных норм питания, утвержденных Минздравом»

Сергей Митин, 
зампред Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию, д.э.н.

У нашего сельского хозяйства есть важные особенности: доля аграрного сектора в валовом продукте составила 4,7%, а вместе с пищевой промышленностью – около 7%. Это значительно больше, чем в современных развитых странах, но во многом объясняется низкой эффективностью труда в сельском хозяйстве. У нас занято в сельскохозяйственном производстве 6,6 млн человек, то есть 9,4% трудоспособного населения. Ни в одной развитой стране в мире, конечно, такого соотношения нет.

С одной стороны, вроде бы неплохо, потому что темпы роста сельского хозяйства за последние 5 лет – 15%. Это в три раза выше уровня роста ВВП. Мы достигли неплохих результатов, в частности, 135 млн тонн зерна в прошлом году – никогда такого показателя в России не было. Вроде бы темпы роста хорошие, в то же время следует отметить снижение площадей пахотных земель при увеличении поголовья скота. В растениеводстве применяются более высокие технологии, семена – более продуктивные, животноводство – тоже более эффективное, поскольку при снижении поголовья скота увеличивается объем производства мяса.

При этом важно привести такой очень важный показатель: в прошлом году уровень АПК, несмотря на такой значительный рост, лишь незначительно превысил уровень 1990-го года, всего лишь на 1,9%. К этому я бы еще добавил, что, несмотря на выполнение многих показателей, по молоку, фруктам, ягодам и овощам, рыбе мы отстаем от норм потребления продовольственных товаров. Они ниже рациональных норм, утвержденных Минздравом. Особенно это касается молока. При этом импорт продовольствия тоже достигает значительной цифры – 25-30%.

Сельское хозяйство – единственная отрасль, которая практически во всех странах мира имеет специализированное министерство. И, конечно, во всех странах помогают сельскому хозяйству. У нас в 2005 году был обозначен приоритетный национальный проект, в 2006 году – принят базовый федеральный закон о развитии сельского хозяйства. Как законодатель отмечу, что за эти годы 17 изменений в него внесены. Затем была утверждена доктрина продовольственной безопасности, государственная программа развития сельского хозяйства, регулирование продовольственных рынков. В результате мы видим такие позитивные сдвиги в развитии сельского хозяйства.

Вместе с тем, у нас есть еще ряд проблем системного характера, которые требуют решения на уровне законодательной и исполнительной власти. Прежде всего, если мы еще раз рассмотрим продукты питания как производное двух секторов экономики – сельского хозяйства и промышленности, то увидим, что на конкурентоспособность влияет и та, и другая отрасль примерно одинаково. И если наше сельское хозяйство хоть как-то свою составляющую в ассортименте, в качестве, в цене за счет увеличения объемов производства реализует, то в промышленности дело обстоит значительно хуже.

Мы это можем определить, прежде всего, по темпам роста. Индекс пищевой продукции, включая напитки и табак, ниже индекса сельхозпроизводства. Но качество, ассортимент и цена также зависят и от уровня эффективности в пищевой промышленности. Что из себя представляет подотрасль пищевого машиностроения? 270 крупных предприятий, 14 тысяч работающих. Лишь незначительное количество предприятий использует инновационные технологии, ресурсосберегающее технологическое оборудование. Глубина переработки сельхозсырья не превышает 60%. Потери готовой продукции из-за неразвитости инфраструктуры, современных систем хранения, логистики – 25-30%. Большая часть технологического оборудования, которое предназначено для глубокой переработки сельхозсырья, на отечественных предприятиях не выпускается. Из 6,5 тысяч наименований отечественные предприятия могут делать только 2 тысячи, могу вас заверить, наименований не самого лучшего оборудования.

В мясной промышленности – 94% импортного оборудования, в сахарной промышленности – 81%, в фасовочно-упаковочной, весоизмерительной – 79%, оборудование для молочной промышленности – 70%.

Можно сделать вывод о значительном отставании отечественного машиностроительного комплекса по производству высокотехнологического оборудования для пищевой перерабатывающей промышленности. Мы можем четко сказать, что совершенно ясен дисбаланс между сельским хозяйством и пищевой промышленностью, как и ясен дисбаланс, долгие годы складывающийся, законодательного и нормативного обеспечения мер государственной поддержки в этой сфере. По-видимому, сам бизнес не в состоянии сделать рывок, а мер государственной поддержки или не существует, или они слабы для того, чтобы эту ситуацию изменить.

Указ президента от 5 мая 2018 года №204 дает нам очень серьезные основания заняться этой проблемой. Мы подсчитали: в указе 14 пунктов посвящены развитию сельского хозяйства и рынку продовольствия, и 9 из них касаются технологического перевооружения агропромышленного комплекса и промышленности. Тут и ускорение технологического развития, и доведение предприятий, применяющих современные инновации, до 50% от общего числа, и формирование в сельском хозяйстве глобальных конкурентоспособных несырьевых секторов, общая доля которых составит не менее 20% от ВВП, и задача выйти на 45 млрд экспорта сельхозпродукции.

«Это бюджет стабилизации, а мы должны развиваться, мы к 2021 году должны 3,5% в год давать»

Никита Масленников,
руководитель направления «Финансы и экономика» Института современного развития

(Из беседы в Доме экономиста с профессором Сергеем Бодруновым, президентом ВЭО России, и профессором Михаилом Ершовым, главным директором по финансовым исследованиям «Института энергетики и финансов»)

Это бюджет, который ориентирован на то, чтобы удержать некое стабильное положение с макроэкономической точки зрения, с точки зрения страховки от внутренних и внешних, в первую очередь, рисков. Если рассматривать бюджет с этой стороны, то к нему вопросов нет, все нормально. В то же время правы многие критики, которые говорят, что это бюджет стабилизации, а мы должны развиваться, у нас есть национальные цели, мы к 2021 году по идее, по тем предначертаниям, которые нам выдвигают Минэкономразвития и прочие, мы должны 3,5% роста в год давать. А при этом бюджете это получается или нет?

Истина где-то между приведенными оценками, потому что помимо макроэкономической стабилизации что важно? Это бюджет консолидации госфинансов, это совершенно очевидно. Доходы при этом относительно стабильны на протяжении всего трехлетия, если брать среднее, то это 17%. Плюс сам профицит будет сокращаться с 1,8% ВВП в 2019 до 0,8% в 2021. При этом нефтегазовые доходы сокращаются, но это не значит мы слезаем с пресловутой иглы – дело лишь  в волатильности нефти. Мы не то, что не слезли с иглы, у нас игла обломалась и застряла в мягких тканях наших госфинансов и экономики, поэтому для нас важна вот эта хирургическая операция, которая в переводе на обычный, нормальный язык называется структурные реформы. С этой точки зрения бюджет в принципе создает некоторые предпосылки для этого, потому что в нем зашиты национальные проекты. На трехлетку в целом – порядка 6 трлн рублей. Критики говорят, что 1,5 трлн до сих пор не распределено. Но есть поправка к бюджету, которая принята и благодаря которой Минфин может оперативно перераспределять суммы на нацпроекты в зависимости от эффективности их исполнения.

Поэтому я отношусь к этому документу с умеренным оптимизмом. По большому счет в той конструкции есть один главный вектор – повышение эффективности госрасходов. Насколько это удастся сделать – вопрос финансового творчества, потому что экономическая политика – это тоже искусство возможного. Но, тем не менее, может быть, впервые столь явно, столь четко и столь объемно этот вектор проложен. Мне кажется, этот бюджет – это этап перехода к третьей части логики нашей экономической политики, которая нацелена на экономический рост. Первое – низкоинфляционная среда – мы этого добились, второе – бюджетная консолидация, во главу которой поставлена эффективность государственных расходов по широкому кругу (это касается и госкорпораций, и госзакупок и массы других вещей). Дело в том, что там, где наибольшие зоны неэффективности государственных расходов, там и находятся адреса, пароли и явки структурных реформ.

Если посмотреть на структуру бюджета, то, грубо говоря, половина в нем – все, что связано с социальной сферой в широком смысле: пенсии, образование, культура, наука и т.д. Около 30%, может быть, чуть побольше – это то, что называется «силовой блок» (безопасность, оборона, правоохранительные органы, судебная система, прокуратура и т.д.). Остальное остается на экономику как таковую и на общегосударственную деятельность. При этом та доля, которая приходится в бюджетном финансировании на экономику, все время съеживается как шагреневая кожа. В подписанном бюджете эта тенденция, к сожалению, сохраняется. Правительство демонстрирует, что его задача – завести инвестиционный мотор экономики, запустить потоки частных вложений , оно делает упор на это, и дальше, опять-таки, встает вопрос эффективности госрасходов. Средства от бюджетного маневра за три года – примерно  1 трлн 700 млрд, грубо, собирается. Это вы изъяли из экономики. Возвращать вы как собираетесь? Это пока неочевидно. В принципе, есть такая штука – фискальный мультипликатор. Если от этих триллиона семисот вы 50-70% потратите на инвестиции в разных видах: через фонд развития промышленности, через запуск различных проектов государственно-частного партнерства, не важно – главное, чтобы была целевая функция у них, то тогда вы можете получить прирост 0,2-0,3%, поэтому тогда этот маневр оправдан с точки зрения большой экономической логики. А вот все другие расходы – это будет уже хуже, вы можете и в минус попасть. Поэтому вопрос эффективности государственный инвестиций становится сегодня очень актуальным.

Что касается Фонда развития промышленности. Бюджет принят, а у нас до сих пор внутри правительства остается нерешенным спор на уровне конфликта: мы что запускаем и предлагаем промышленникам? Специальные инвестиционные контракты нового поколения в соответствии с законом о промышленной политике, или же, что предлагает Минфин, «Законопроект о соглашениях по защите и поддержке капиталовложений», который родился с учетом позиции бизнеса как отклик на так называемый список Белоусова. И вот представьте предпринимателя, представляющего крупную компанию, который хотел бы посотрудничать с государством, а ему говорят: «ОК! Будем сотрудничать!» — «А каким образом?» — «Либо так, либо эдак». Но предпринимателю инвестиционный проект надо запускать. Если вы берете худенький проектик примерно на 5 млрд рубликов, то у вас все равно срок окупаемости минимальный – 5 лет. На эти годы я должен быть уверен в правилах игры с вами. Я должен понять, если у нас возникают отношения по поводу этого проекта, мы в рамках какого формата существуем? В силу этой неразберихи по правилам игры будет некоторая пауза, по крайней мере, в первую половину года. Да и средства, отпущенные на нацпроекты, не будут еще доведены, они дойдут, дай бог, во второй половине года, и все эти ниточки опять сплетутся в клубочек, имя которому – очень низкая культура инвестиционного проектирования. И со стороны государства, и со стороны бизнеса, потому что бизнес должен в этом экономическом контексте как-то жить, а если нет никаких внятных предложений, то что он может сформулировать?

Объем межбюджетных трансфертов – около 2 трлн каждый год. Из этого сразу можно сделать вывод, что сама архитектура межбюджетных отношений не меняется. Там есть риски по доходной базе. По данным исследования Standard & Poor’s, которые провели мониторинг региональных финансов по доходам, в среднем каждый регион РФ может самостоятельно влиять на 10% своей доходной массы, максимальная цифра – 15%. По уровню долговой нагрузки регионы будут разделены на три группы – высокая, средняя и низкая. Для низкой будет вообще запрет выхода на рынок, за исключением целей рефинансирования текущего долга. Это тоже дискуссионный вопрос. На мой взгляд, есть проблема столкновения логики национальных проектов и самого бюджета. В бюджете – одни суммы, а ожидания от регионов по поводу нацпроектов – другие. И эта разница ожиданий в среднем по году составляет 320-350 млрд рублей, то есть губернаторам не хватает на то, чтобы участвовать в проектах.

Russia: Exiting World Periphery

In memoriam

Samir Amin (1931 — 2018)
Director of the Third World Forum, Member of the International Committee of the FES of Russia, Professor

When we talk about globalization, we must always be clear on the exact meaning of this term.

Globalization is something that happened at different times, and this word can have several completely different meanings.

In fact, what are we talking about today? We are talking about capitalist globalization, that is, a globalization that occurs within the framework of a capitalist system, under capitalist domination. And it is a very important point.

Therefore, from this point of view, capitalist globalization generates conflicts and contradictions between the center and the periphery. The global capitalist system is built on the principle of domination of those countries that have formed the center of this system, the imperialist powers, and they retain their dominant influence.

At first, the center was Western Europe — London, Paris and Amsterdam — the so-called triangle. Then Central Europe joined in, Southern Europe to some extent, then the United States, and then Japan.

Thus, from this point of view, if we are talking about this type of globalization, we need to understand that countries of the periphery will never be able to catch up, they will not be able to catch up with the center, with the developed countries, because they are constantly in a position when they are forced to meet the needs of capitalist globalization.

For example, what happened after the first industrial revolution in the early 19th century? There were differences between the volumes of GDP per capita in the capitalist countries and in most of the countries of the periphery, which only increased over time: at first the proportion was 1:30, later 1:60, so it is evident that the process of globalization only deepens the contradictions and differences between the center and the periphery, so the periphery will never be able to catch up with the center, it’s just an illusion.

The countries of the periphery participate in this globalization process but they will never be able to catch up with the center if they will follow the rules of capitalism. And so they have to look for another way. What do I mean by this? I cannot call it anything other than socialism.

It’s not that there is any formula, or that you can say, «This is socialism, and this will bring results.»  No, it is a strategy of gradual departure from the dominant logic of capitalism and capitalist globalization, and a gradual transition to a different system. We must understand that there are internal contradictions regarding the need for the development of productive forces, at least to some extent.

Again, you should be very cautious when using such terms as, for example, the market or market relations. The market is something that arose thousands of years ago, long before capitalism, but when we talk today about market relations, we are not just talking about the market, we are talking about the capitalist market, because many people believe that either you have the market, or you don’t.

No, you can have a market, it’s just a question of what kind of market it is and whether there is any regulation in this market, because there’s some sort of regulation on the capitalist market but this sort of regulation implies the dominance of capitalism. When you have a long transition, a long road to socialism in Russia, the situation is different, the productive class is able to influence the market in certain ways. In China, the situation is not so bad, but it cannot be called market socialism, because market socialism is, of course, a contradiction.

The market that actually exists is a capitalist market. And socialism is, of course, something completely different. On the one hand, you use the tools of capitalism, all the while trying to gradually reduce the influence of the capitalist system. This is the way countries that want to leave the periphery of the capitalist system should follow to move forward.

Зачем центробанкам криптовалюта?

Константин Корищенко,
заведующий кафедрой «Фондовые рынки и финансовый инжиниринг» факультета финансов и банковского дела РАНХиГС

Каким образом Центральные банки реагируют на появление криптовалюты, как они могут или хотят (или хотят и могут) использовать ее в своих целях? Если первые реакции были достаточно критическими в момент появления биткоина, который совпал как раз с моментом кризиса 2008–2009 годов, то по мере развития событий, особенно начиная с 2015 года, ситуация кардинально поменялась.

Один из эффектов кризиса 2008 года практически во всех странах мира, за исключением 3–4 стран (в основном это страны Северной Европы), — доля наличных денег в обращении не упала, а выросла, несмотря на развитие электронных средств платежа и так далее. Причем серьезно выросла даже в таких странах, как Япония, Швейцария, Европа в целом, даже Германия. Одна из главных причин заключается в том, что в условиях околонулевых, а иногда и отрицательных процентных ставок поведение как физических лиц, так и юридических — вполне рациональное: они используют наличные деньги как защиту от подобного рода политики. Более того, учитывая, что компании не имеют права держать в своих кассах большое количество наличных денег, они находили способы сбережения: например, в 2013 году в Швейцарии были запущены четыре фонда, которые инвестировали средства своих клиентов, юридических лиц, исключительно в наличные купюры по 50 евро. То есть они быстренько скупали эти купюры, помещали их в хранилище и выдавали акции своих фондов за безналичные евро, тем самым сберегая стоимость для своих клиентов.

Кризис, который произошел, можно считать, почти не разрешился: несмотря на то что Америка стала поднимать ставки, Европа все еще не поднимает, Япония живет в нулевых ставках, Великобритания — примерно так же. Центральные банки исчерпали возможности борьбы с кризисом, а именно — возможность снижать процентные ставки. Фактически встал вопрос о том, что делать дальше, когда разразится следующий кризис.

Новая форма открытия экономики

Михаил Ершов,
главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, профессор Финансового университета при Правительстве РФ, член Президиума ВЭО России, член комиссии по банкам и банковской деятельности РСПП, д. э. н., профессор

В августе этого года глава банка Канады на конференции центральных банков в Джексон-Хоуле сказал, что цифровизация экономики затрудняет для центральных банков проведение денежно-кредитной политики. Почему я на это обращаю внимание? Потому что я еще в марте на заседании Вольного экономического общества говорил, что цифровизация может существенно снизить эффективность денежно-кредитной политики, проводимой национальным центральным банком. Крипто- и цифровые инструменты, по сути, выходят из сферы компетенции центрального банка. Соответственно, банки не в состоянии столь же эффективно влиять на многие экономические процессы. Второй важный момент. Финансовые инновации существенно убыстряют оборачиваемость расчетов и средств, а посему по сути своей они являются инфляционными, ибо, когда скорость оборачивания денег возрастает, инфляция начинает усиливаться. При недостаточном регулировании цифровизация в нынешнем виде — это, по сути, новая форма открытия национальной экономики, очень эффективный инструмент для тех, кто это хочет сделать и в эту экономику войти. В общем, надо иметь в виду, какие есть проблемы, и понимать, как с этими проблемами иметь дело. Только тогда, мне кажется, мы сможем, во-первых, по максимуму использовать все те плюсы, которые нам несет цифровизация финансов, электронные деньги и все, что с ними связано, а плюсов там немало.

Собственно, появление криптовалюты в каком-то смысле дало соответствующую подсказку. Во-первых, исторически, как я уже сказал, биткоин появился в момент кризиса. Потом Европейский центральный банк выпустил документы, которые определяют возможности виртуальных криптосхем (по сути, криптовалют), затем появились технологии корпоративных блокчейнов, потом ряд стран начали эксперименты в контексте выпуска собственных валют и использования блокчейна для государственных сервисов. И дело дошло до того, что в этом году в Швейцарии проходил референдум на тему «узких денег». Фактически народ голосовал за модель изменения выпуска национальных денег. Я не буду вдаваться в детали, основная идея заключалась в том, чтобы запретить коммерческим банкам открывать текущие счета клиентов, а открывать счета исключительно в балансе центрального банка.

С технической точки зрения это не составляет никакой проблемы, обсуждение шло о том, насколько это регуляторно возможно. Должен сказать, что за эту идею проголосовало немало людей — более 20%. Года два назад Швейцария голосовала за возможность возврата к золотому стандарту, тогда проголосовавших за золотой стандарт было меньше. В теоретических исследованиях и практических проектах обсуждаются следующие функции ЦДЦБ (цифровые деньги центральных банков): эти новые цифровые деньги центральных банков будут обладать фактически всеми возможностями, которые имеют базовые деньги, — они используются аналогично наличным деньгам для осуществления розничных платежей, но используют другую технологическую платформу, сиречь не те платежные системы, которые используются центральным банком в качестве основных, а базируются на В2В-платежах и, главное, обладают возможностью начислять на платежи процентный доход (причем надо заметить, что этот процентный доход может быть отрицательным).

Криптовалюты центральных банков оказываются в системе центрального банка между наличными и резервными деньгами. Чтобы подтвердить свои слова о том, что сейчас это рассматривается центральными банками всерьез, приведу очень короткий список — на самом деле он значительно длиннее — практических проектов, находящихся в фазе развития от одного до трех лет или технологической подготовки, по выпуску собственных криптовалют различными центральными банками. Это проекты RS Coin, Wetcoin, Catcoin, Stellar. Наиболее интересен проект Stellar, который делается совместно Японией и Европой, базируется он на трех разных технологиях и практически предназначен для модификациии новой версии TARGET2, то есть действующей платежной системы Центрального банка Европы. Когда вы слышите заявления от различных руководителей Европы о том, что они хотят отказаться от доллара, это не пустые слова — они действительно строят подобного рода платформу, и эта платформа уже сегодня прошла три стадии тестирования (причем она не просто чисто европейская, она совместная европейско-японская, где в одной платежной системе есть два базовых платежных инструмента: евро и иена). И наконец, есть проект, а скорее вынужденный эксперимент, Швеции, пытающейся ввести криптовалюту как альтернативу наличным деньгам, для того чтобы, как они говорят, решить различного рода социальные проблемы в стране.

Из тех проектов, которые уже реализованы, вывод следующий: в качестве экономической модели для выпуска цифровых денег центральных банков используется модель, в которой все счета клиентов будут открываться пользователями исключительно в балансе центрального банка, коммерческие банки будут лишены права открывать текущие счета. По юридической конструкции и технической модели они не пересекаются с действующей платежной системой и корреспондентскими счетами, она нахо — дится в своей технологической среде блокчейна. В ней предусмотрена выплата процентного дохода, который может быть отрицательным, в ней не будут конвертироваться банковские депозиты, а будет выстроен специальный механизм обмена существую — щих денег на цифровые. Мы привыкли, что безна — личный рубль меняется один в один на наличный, а для криптовалют это совершенно необязательно: рассматриваются разные варианты, в том числе и тот, когда замена обычных денег на криптовалюту может происходить с дисконтом.

Сокращение издержек

Александр Некипелов,
директор Московской школы экономики МГУ им. М.В. Ломоносова, академик РАН, вице-президент ВЭО России

Если мы просто представим, ради интереса, что исчезли все валюты и остались только криптовалюты, то мы увидим, что при определенных условиях вообще это может быть сопряжено с очень серьезным сокращением транзакционных издержек. В каком смысле сокращение транзакционных издержек? В основном транзакционные издержки сводятся, как мы знаем, к затратам на электричество, затратам на функционирование соответствующих компьютерных сетей, людей, которые все это дело обслуживают. В этом смысле вся система как аналогия системы золотого обращения, она, на мой взгляд, очень правильная и удачная.

. А где потенциально может произойти очень серьезное сокращение транзакционных издержек? Дело в том, что это денежная система, принципиально новая, в которой нет места коммерческим банкам как финансовым посредникам и одновременно участникам системы расчетов. То есть, разумеется, никто не ликвидирует при этом рынки кредита, рынки акций, облигаций и других ценных бумаг, но вся система, основанная на частичном резервировании, исчезает, и исчезает система коммерческих банков, а следовательно, исчезает и центральный банк.

Частные деньги будущего

Андрей Бунич,
президент Союза предпринимателей и арендаторов России, генеральный директор Международного фонда «Содействие предпринимательству»

Я считаю, что деньги все-таки будут тяготеть не к товарной, золотой или еще какой-то, а к условной единице. И, в принципе, это предсказано было много раз. Даже у Фридриха фон Хайека было предсказано, что рынок будет телекоммуникационной системой, что мы сейчас и видим — переход в банках, в финансовых учреждениях к технологическим платформам, и сами финансовые учреждения будут, скорее всего, в перспективе просто технологическими платформами с определенными консультативными функциями. Сами расчеты идут в сторону того, что будут просто учетные единицы, не важно, в какой форме они будут — как договорятся, какой стандарт установят, такой в конце концов и будет. И поэтому здесь, естественно, есть вызов для всех. Тому же Хайеку принадлежит работа «Частные деньги», в 1970-х годах написанная, но тоже ее почему-то забыли. А там говорилось о том, что возникнут некие деньги, автономные от центральных банков, и будут просто конкурировать друг с другом, какие окажутся более эффективными. Мы в общем-то и идем в этом направлении. То есть этот мир в результате будет совершенно не таким, каким мы его знали. Соответственно, Россия должна это все предвидеть.

А следовательно, и то, о чем говорил Михаил Владимирович Ершов, по-моему, совершенно справедливо, насчет того, что исчезает и денежно-кредитная политика как таковая, как инструмент регулирования. Значит, сокращение издержек потенциально в этой области может быть совершенно колоссальным. Может ли произойти вот такой переход, принципиальное изменение роли криптовалюты, такой чисто экзотической роли спекулятивных валют, постепенное их превращение в основную форму денег? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос, я не знаю, но самые развитые страны заняты разработкой соответствующих проблем.

Евроазиатская криптовалюта

Галина Панова,
заведующая кафедрой «Банки, денежное обращение и кредит» МГИМО, д. э. н., профессор

В рамках ЕАЭС, Евроазиатского экономического союза, подписаны все необходимые соглашения, в рамках которых ставится вопрос о необходимости объединения рынков капиталов, о необходимости формирования единой банковской системы, о необходимости мегарегулирования совместного финансового рынка, в том числе вопросы проведения единой денежно-кредитной политики и регулирования денег на территории стран ЕАЭС. И в рамках этих перспектив сейчас активно обсуждается в том числе применение криптовалют. Нурсултан Назарбаев выступил с идеей необходимости выпустить глобальную криптовалюту под названием «глобал». Другой вопрос, что эти проблемы пока находятся в стадии постановки и обсуждение их, конечно, необходимо для того, что понимать, как, каким образом, какими темпами мы будем гармонизировать наши подходы в рамках этой дискуссии. Проекты по возможному использованию, реализации внедрения криптовалют на территории России разрабатываются, они прорабатываются в том числе в недрах Банка России. Сейчас активно рассматриваются вопросы, связанные с предотвращением использования криптовалют в противодействии незаконному использованию валют как на территории России, так и на территории стран-партнеров в рамках ЕАЭС.

«Нацпроекты ускоряют темпы экономического роста вплоть до 2024 года менее, чем на 1%»

Александр Широв,
Заместитель директора ИНП РАН, д.э.н.

В последние два года многие экономисты, как правительственные, так и не правительственные говорили о том, что нам требуются дополнительные действия в области экономической политики, которые смогли бы сначала вызвать толчок роста экономики, а потом обеспечить темпы экономического роста. Проблема состояла в том, что обычные, регулярные меры экономической политики – денежно-кредитная политика, бюджетная политика – к сожалению не могли быть инициаторами ускорения темпов экономического роста, потому что в экономике очень много структурных проблем – структурных дисбалансов, разрывов технологических и так далее. И многие высказывали идею национальных проектов, то есть, таких проектов, которые бы связали между собой макроэкономическую политику, региональную политику, политику развития отдельных секторов экономики и в конечном счете привели бы к результату. Мы увидели набор этих национальных проектов, которых 12, плюс есть отдельный план по развитию магистральной инфраструктуры.

В чем проблема? Суммарно все эти проекты весят примерно 24 триллиона рублей – в период до 2024 года. Так вот, накопленный ВВП нашей страны за этот период превысит 750 триллионов рублей. Соответственно, если сравнить эти цифры, понятно, что вклад  не может быть радикальным. К сожалению, мы должны констатировать, что набор программ, который сейчас есть, с одной стороны, исходит из того, что государственные ресурсы могут разогнать экономику, а на мой взгляд, это неправильно, а во вторых он исходит из того, что этот ограниченный набор средств, которые запускаются в эти проекты, может что-то радикально изменить в экономике.

Обычно бюджетный процесс у нас как был устроен? И Минфин нас все время этому учит. А давайте-ка вы покажите бюджетную и экономическую эффективность. В случае национальных проектов мы пошли совсем другим путем, причем обратным. Был выбран набор существующих в той или иной степени проработки проектов, сгруппирован по 13 направлениям, но пока не Минэкономразвития, ни Минфин, ни Правительство в целом не предоставили оценок совокупного влияния всех этих национальных проектов на экономическую динамику, то есть, не подсчитан эффект. Кроме того, там есть очень много проектов, которые предполагают софинансирование, в том числе со стороны частного капитала, но насколько частный капитал готов участвовать в этом в тех реальных экономических и социальных условиях, которые у нас есть, на это пока нет ответа.

Есть позитивный момент в том, что после того, как был опубликован список Белоусова (список компаний, готовых участвовать в проектах – Ред.), обсуждение вышло в некоторое конструктивное русло, поскольку вначале это была встряска для крупного бизнеса и никакого импульса это не дало, но потом вопрос встал следующим образом: что готово сделать государство для того, чтобы компании поучаствовали в этих проектах. Насколько я понимаю, Минфин и Минэкономразвития сформулировали набор мероприятий, которые должны вроде бы сделать участие частного бизнеса в этих проектах привлекательным. Там имеется в виду и гарантирование спроса на продукцию, которую будут выпускать новые производственные мощности, и более доступные заемные средства, другие действия. То есть, вроде бы государство пошло в направлении, что оно поспособствует тому, чтобы для частного бизнеса соотношение риск/доход было более или менее благоприятным.

Как бы то ни было, все эти проекты ускоряют темпы экономического роста вплоть до 2024 года менее, чем на 1%. Если сейчас у нас среднегодовые темпы – 1,5%, то мы получаем чуть более 2. На самом деле, эти два процента никого не спасают. Для того, чтобы решить проблему наращивания инвестиций в структуре ВВП, о которой говорит Президент и без которой действительно невозможно модернизировать экономику, нужно, чтобы вклад частного бизнеса был примерно в полтора-два раза больше, чем вклад государства. Но без создания условий для инвестиций со стороны частного бизнеса ничего сделать невозможно, а частный бизнес, вкладывающий в экономику, которая стагнирует на протяжении 10 лет, как говорит наш научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования Виктор Ивантер, не сумасшедший. Есть очень интересная статистика, по которой видно, что за последние 5-7 лет (особенно в 2017 году) резко увеличивалось соотношение дивидендов и инвестиций. Сейчас выплаты дивидендов частными компаниями составляет примерно 65% к уровню инвестиций на капитал – это очень много. Это значит, что не во что вкладывать, бизнес не имеет целей для инвестирования.

Хватит или не хватит денег на нацпроекты? Мы видим, с каким результатом заканчивает 2018 год бюджет, мы знаем, какие цифры профицита заложены в бюджет на будущие годы. В этом смысле разговор о том, что у нас может не хватить денег, бессодержателен. Причем деньги у нас есть везде. Главная проблема в том, что даже в этом трехлетнем ближайшем бюджете на национальные проекты недораспределено примерно 400 млрд рублей, причем есть и паспорта проектов, и направления. Много денег будет вложено в инфраструктуру – в строительство автомобильных и железных дорог, портов. А собственно, что мы будем возить? Где там существенные вложения в модернизацию нашей экономики? Где вложения в развитие базовых ее секторов, прежде всего того, что определяет инвестиционный комплекс, например, инвестиционное машиностроение? Есть серьезные вложения в науку, но перехода между наукой и производством что-то не видно.

Если мы посмотрим на последнее послание Президента, там прямо говорится о том, насколько мы должны нарастить инвестиции в основной капитал, и это должно быть осуществлено за 5 лет, то есть, довольно короткие сроки. В реальности наши оценки показывают, что норма накопления должна быть не ниже 26-27% для того, чтобы иметь темпы роста выше 3%. Безусловно, вся экономическая политика должна быть настроена на рост инвестиций, потому что другой важнейший элемент роста ВВП в нашей экономике – потребление домашних хозяйств, спрос население – ограничен сейчас.

Очень важно, что национальные проекты показывают приоритеты государства, в том числе и бизнесу – куда государство готово вложить свои ресурсы. Другой вопрос, еще раз, для того, чтобы частный бизнес стал в этом участвовать, должно быть снято ограничение, которое у нас есть со стороны регулярной экономической политики. Она должна быть направлена на то, чтобы поддерживать действия государства в рамках национальных проектов. И денежно-кредитная, и бюджетная, и налоговая, и внешнеэкономическая политика должны быть настроены на то, чтобы эти проекты создали мультипликатор. Мы ввели институт национальных проектов, и оставили практически неизменной всю систему, которая это обеспечивает.

К чему приведет мир паразитизм капитала?

Олег Комолов
Старший научный сотрудник Института Экономики РАН, к.э.н.

Неолиберализм сегодня, очевидно, находится в состоянии фундаментального кризиса.

И дело не только в том, что темпы роста мирового ВВП падают уже с 2011-го года. Проблема заключается в том, что это системный кризис, это кризис модели, это кризис производственных отношений. И для того, чтобы его оценить и определить пути выхода из него, можно обратиться к некоторой статистике. Глобализация сегодня, очевидно, уткнулась в пределы своего развития. Обратите внимание на такой показатель, как отношение суммарных глобальных потоков товаров, услуг и капиталов к мировому ВВП. Если в 2007 году это значение достигло своего максимума в 51%, увеличившись на 30 процентных пунктов с 1980-х, то в 2009 году произошло падение в условиях кризиса, а затем отскок, и в дальнейшем, последовательное снижение этого показателя, который сегодня составляет 31,7%.

Одновременно с этим сокращается значимость такой составляющей мировой экономики как глобальные цепочки стоимости. Если с 1995 по 2007 гг. доля чистого национального производства в мировом ВВП упала с 86 до 79% (национальное производство замещалось производством в транснациональных корпорациях), то с 2009 года это значение вновь выросло на 2%. Вместе с этим, за тот же период прибыль 700 крупнейших транснациональных корпораций, базирующихся в развитых странах мира, упала на 25%. Вместе с этим параллельно росла прибыль предприятий, ориентированных на национальный рынок.

Естественно, эти тенденции сопровождаются и изменениями в политическом поле. Все мы знаем о протекционистском этапе в развитии мировой экономики. За последние почти 10 лет странами мира было принято около 6000 мер, регулирующих международную торговлю, инвестиции, миграцию. И три четверти из них носили протекционистский характер, и только четверть были направлены на либерализацию международного движения товаров, капиталов, рабочей силы. Лидером современного протекционизма являются Соединённые Штаты. Индия и Россия входят в тройку крупнейших протекционистов мира, однако было бы ошибочно считать, что США заняли это первое место лишь с приходом к власти Трампа с его агрессивной, изоляционистской политической позицией. Ещё в последний период правления Обамы американское государство увеличило количество принятых ограничительных мер с 50 до 150 в год. В первую очередь, против стран ЕС. Естественно, это вызвало ответные шаги со стороны европейских государств.

Санкции против России, рост популярности евроскептиков, «брекзит», да в конечном счете и кризис постсоветской интеграции – всё это говорит о том, что глобалистические тенденции, о которых говорили представители мейнстрима в последние десятилетия, наткнулись на свой естественный предел. Вопрос, почему? Ответ на него был дан ещё Розой Люксембург. Известный теоретик марксизма, она говорила о том, что капиталистическая экономика, развиваясь по экстенсивному сценарию, поглощая все большую часть не капитализированного мира, безусловно, когда-то придет к границам своей экспансии. И однажды мир уже подходил к этим границам, это было в 1970-е годы. Тогда капиталистический мир, уткнувшись в границы мира социалистического, исчерпал практически свои источники развития. Если мы посмотрим на динамику нормы прибыли американских корпораций в 70-е годы, то относительно после военных лет, она упала в 4 раза.

Тогда капитализм нашел выход из этой ситуации и нашел её очень специфическим образом: капитализм стал развиваться не за счет роста инноваций, технологий, научно-технического прогресса, а за счет простого паразитизма. За счет эксплуатации дешевой рабочей силы, за счет еще более жесткого подчинения периферии мировой экономики. Все мы знаем о том, как производства были переведены из Европы, из Соединенных Штатов в Китай, в страну с дешевой рабочей силой. Это привело к стремительному расширению рынка труда в мире, и снизило капиталовооруженность рабочей силы в мире на 55-60%. То есть мир за очень короткий промежуток сделал большой шаг назад, с точки зрения научно-технического прогресса, не повышая органическое строение капитала, сокращая его. Естественно, это позволило американским корпорациям существенно снизить свои издержки. Импортные цены для американских компаний, для американской экономики резко упали и если мы посмотрим на динамику последних десятилетий, то обнаружим, что импортные цены для американской экономики росли в 1,6 раза медленнее, чем инфляция в Соединенных Штатах.

Так вот, к чему это все привело? Такая попытка развиваться за счет паразитизма, создаёт проблемы в развитии не только у эксплуатируемого элемента, но и у самого эксплуататора. И, в конечном счете провоцирует такие противоречия в развитии мировой экономики, которые приводят к кризису всей системы. Преимущества дешевого труда снизило интерес американских, да и европейских корпораций, к научно-техническому прогрессу. Обратите внимание на динамику инвестиций в оборудование и программное обеспечение для обработки информации в американской экономике. Инвестиции в IT, в самый передовой сектор современной экономики и науки, стремительно рос до 80-х годов, после чего начинается стагнация, которая продолжается по сей день. Да, в 90-е годы мы видим активный приток инвестиций IT в американской экономике, но чем он закончился? Он закончился кризисом «доткомов». Фактически, это были спекулятивные инвестиции. И после того, как этот кризис произошел, мы видим стремительное сокращение капиталовложений. Что характерно, в эпоху роста мировой экономики, в двухтысячные годы этот рост не сопровождался увеличением инвестиций в сферу IT, а наоборот, он сопровождался её сокращением. Если мы посмотрим на динамику бюджетных расходов на научно-исследовательские изыскания в период 70-х годов по сегодняшний год, то они сократились с 12% до 4% ВВП. Казалось бы, это можно объяснить окончанием холодной войны, отсутствием потребности вкладываться в военные технологии. Но и невоенный НИОКР тоже сократился. Инвестиции в науку, не связанную с оборонной промышленностью, сократились с 6% до 1,8% ВВП.

Одновременно наблюдается и падение темпов роста инвестиций в основной капитал. Если в послевоенные годы они прирастали ежегодно, в среднем на 4%, то в 80-е годы уже на 2,9, а в последние десятилетия на 1,8%. Естественно, это влечёт за собой и замедление роста производительности труда. В послевоенные годы они составляли, где-то 3,3%, а в последнее десятилетие только 1,3%. Использование дешевой рабочей силы подорвало и структуру занятости, как и в центре мирового капитализма, так и на периферии. В период с 90-х годов по сегодняшний день, наибольший прирост рабочих мест в американской экономике наблюдается в наименее оплачиваемых и в самых низкопроизводительных отраслях.

При этом в высокопроизводительных секторах экономики рабочие места почти не создаются или создаются в небольшом количестве. Антропологи отмечают очень интересную тенденцию появления в западном мире так называемых бессмысленных профессий (bullshit jobs). Это бесконечное количество всяких чиновников, контролёров, аудиторов, охранников, корпоративных юристов, людей, которые расставляют баночки на полках в магазинах. Все эти профессии по мнению антропологов не несут в себе существенной, общественной пользы, но нацелены на то, чтобы бороться с безработицей. Ведь сокращение количества рабочих мест в западной экономике связано не с тем, что промышленных рабочих Америки и Европы вытеснили роботы. Нет, их вытеснили китайцы. Отсюда резкий рост безработицы и потребность что-то делать с этой безработицей, куда-то занять людей, чтобы не провоцировать социальные дисбалансы и потрясения. Социологические исследования показывают, что в общем люди это понимают и около 40% работников в развитых странах мира считают свою работу бессмысленной, не приносящей никакой общественной пользы. Только 10% удовлетворены тем, что, тем, чем они занимаются, считают свою работу общественно полезной.

Одновременно, получив возможность эксплуатировать дешевую рабочую силу, естественно, американские корпорации стали сокращать зарплаты и своим рабочим. И мы можем обнаружить, как с 70-х годов увеличивается расхождение между темпами роста производительности труда и темпами роста реальных зарплат. Реальные зарплаты во всё большей степени отстают от роста производительности труда, а инфляция наоборот, опережает его. То есть все перевернулось с ног на голову. Повышение производительности труда, пусть даже темпы его упали, не приводит к повышению благосостояния большинства трудящегося населения, однако позволяет увеличивать фиктивный капитал, стимулировать финансовые спекуляции и провоцировать пузыри на финансовых рынках.

Эти же тенденции, тенденции паразитического развития привели и к росту социального неравенства во всём мире. Оно выросло не только в США и Европе, мы видим, как стремительно рос этот показатель в Китае. Многие ставят китайскую экономику в качестве примера, в том числе примера России. Там действительно есть, чему поучиться, но есть проблема: стремительный рост китайской экономики сопровождался тот же скорым усилением неравенства в китайском обществе. И главными бенефициарами роста китайской экономики – по 15% в год в некоторые исторические интервалы – были, в первую очередь, китайские олигархи, которые уже догнали американских «коллег» и теснят их на первых строчках журналов «Форбс».

При этом простой китайский рабочий куда медленнее увеличивает свое благосостояние, платя за него совершенно не эквивалентную цену, работая часто в тяжёлых, изнуряющих условиях без достаточного социального обеспечения со стороны государства. И к чему это привело? К проблемам самой китайской экономики. Как только спрос со стороны Европы и Соединенных Штатов на китайские товары сократился, темпы роста китайского ВВП упали до 5-6% в год. Да, это всё ещё очень неплохой показатель, например, для России, но динамика отрицательная и прогнозы часто звучат тоже негативные. А почему? Потому что полуторамиллиардный Китай не может заместить собой четырёхсотмиллионную Европу и трёхсотмиллионную Америку. Почему? Потому что китайский рабочий настолько беден, что не может купить товары, которые сам же произвел. Внутренний рынок китайский экономики очень узок, потому что Китай долгое время развивался за счёт дешёвой рабочей силы.

Итак, капитализм уже однажды придя к кризису, к границам своей экспансии, в 70-е годы, смог преодолеть этот барьер. Он поглотил Советский Союз, он поглотил социалистический мир, он вторгся в Китай, он вторгся в не капитализированные страны мира, однако сейчас – этот предел вновь видится на горизонте. И нового источника для паразитирования у современной мировой экономики уже нет. А значит, старые производственные отношения вступают в противоречие с имеющимися производительными силами. А по законам исторического материализма – это является преддверием социальной революции, которая призвана будет разрушить производственные отношения неолиберализма, основанные на глобальном паразитизме.

1...142143144...183Страница 143 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"