Воскресенье, 22 сентября, 2024
ВЭО России

«Большинство предпринимателей сегодня хотят продать свой бизнес»

Сергей Глазьев,
академик РАН, советник Президента РФ

Ситуация в реальном секторе экономики существенно ухудшилась. Многие предприятия на изменившихся условиях не смогли продолжать привлекать кредиты для финансирования оборотных средств, расширения бизнеса. В особенно сложном положении оказались предприятия, которые уже приступили к инвестиционным программам, поверив заверениям госчиновников, что наша экономика устойчива и никакие кризисы ей не страшны. Мы видим, что Центральный банк пошел другим путем.

В 2014 году, руководствуясь рекомендациями МВФ, резко взвинтил процентные ставки и отрезал от кредитования практически всю промышленность, за исключением добывающей, химико-металлургического комплекса. Правительство худо-бедно поддержало сельское хозяйство, которое, благодаря льготным механизмам кредитования, смогло показать неплохой результат. Но в целом вследствие резкого ухудшения финансового положения предприятий, резкого прекращения кредита в нашей экономике на сегодняшний день ЦБ изъял кредитных ресурсов в общей сложности изъял кредитных ресурсов более 13 трлн рублей и сейчас сводит свои отношения с экономикой с балансом минус 4 трлн – денег которые ЦБ в чистом виде занял у экономики и держит у себя на депозитах и в облигациях.

В очень сложной ситуации оказались банки. Коммерческие банки первыми на себе ощутили прекращение рефинансирования, отказ ЦБ от использования рефинансирования на сегодняшний день ставит нашу банковскую систему в очень уязвимое положение. Завышенные процентные ставки, которые фактически подпираются ключевой ставкой, которая определяет минимальную цену денег, не позволяет большей части предприятий реальной экономики брать кредиты. Замечу, что до 14-го года закредитованность производственной сферы у нас достигала 60% оборотных средств. Можно себе представить, какие дополнительные издержки понесли предприятия в силу повышения процентных ставок. Они вынуждены были выплачивать не только из доходов, из прибыли, они вынуждены были обслуживать кредиты за счет оборотных средств, сокращая заработные платы, жертвуя возможностями амортизации основных фондов.

Политика эта с точки зрения макроэкономики у нас многократно обсуждалась. Она привела к глубокому кризису, к падению производства, резкому падению инвестиций, падению доходов населения на протяжении 4 лет подряд. И в конечном счете она не может быть успешной, потому что если в экономике нет кредита, значит нет источника финансирования инвестиций, кредит – это главный механизм авансирования экономического роста. Процент за кредит Шумпетер (Йозеф, австрийский и американский экономист. – Ред.) называл налогом на инновации, потому что в рыночной экономике инновации происходят за счет кредита. В отсутствие кредита падает инвестиционная активность, следствием этого становится инновационное отставание экономики, падение конкурентоспособности. В результате этого происходит новый этап девальвации валюты. Падение конкурентоспособности неизбежно ведет к девальвации, после чего начинается новая инфляционная волна, новое сокращение денег и сжатие кредитов.

Банковская система оказалась в противоречивой ситуации. С одной стороны банки получают гигантские сверхприбыли за счет рекордной банковской маржи, которая, пожалуй, самая высокая сегодня в мире – порядка 6-7% разрыв между кредитными ставками по кредитам и депозитам, но дело в том, что реальный сектор не может брать деньги по таким высоким процентным ставкам, которые примерно вдвое превышают среднюю рентабельность реального сектора. Предприятия отказываются от займов, возвращают ранее взятые кредиты, кто может, и у банков создается ощущение избыточности денег. В экономике денег не хватает, а у банков их избыток. ЦБ называет это профицитом ликвидности и усугубляет ситуацию, пытаясь эти деньги с рынка снять для того, чтобы они не ушли на валютно-финансовые спекуляции, на раскачку курса и т.п. Таким образом, возникает замкнутый круг, который не позволяет деньгам дойти до реального сектора в нужном объеме.

Тем временем банки, теряя клиентов, которые не могут дальше брать кредиты у них, переориентируются на совершенно иные виды деятельности. У нас практически остановлен главный – трансмиссионный механизм банковской системы. Главная функция банков как посредников – это трансформация сбережений в инвестиции. Так вот доля инвестиционных кредитов в активах наших банков составляет менее 5%, то есть ЦБ остановил трансмиссионный механизм банковской системы.

Чем занимаются в это время сотрудники банков? Этот вопрос мы не случайно привязали к тематике института банкротств. Мы наблюдаем за последние годы резкое увеличение количества уголовных дел против предпринимателей (несмотря на требования прекратить использование силовых методов давления на бизнес – были приняты поправки, запрещающие содержание предпринимателей под стражей по обвинениям, связанным с коммерческой и хозяйственной деятельностью). Инициаторами выступают государственные банки. В отличие от государственных, частные банки борются за своих заемщиков, они хотят, чтобы им деньги вернули, а госбанки могут обратиться к ЦБ, к Правительству с просьбой о рефинансировании, рекапитализации, им под символический процент выдают столько, сколько им надо, поэтому коммерческие госбанки у нас не отвечают фактически за состояние своих кредитных портфелей, не отвечают за состояние заемщиков, хотя госбанки создавались, чтобы они кредитовали реальный сектор.

Поскольку им никто задание по кредитованию реального сектора не дает и никто не спрашивает за состояние дел с заемщиками, получается, что некоторые граждане, работающие в банках, используют свои полномочия фактически для рейдерского отбора имущества заемщиков. Таких случаев стало настолько много, что вошел в оборот термин «залоговое рейдерство», когда госбанки сознательно ухудшают платежеспособность своих заемщиков для того, чтобы отобрать имущество в пользу аффилированных с ними лиц. Все госбанки обросли дочерними структурами с подназванием «капитал», которые профессионально занимаются работой с так называемыми проблемными кредитами путем передачи имущественных комплексов предприятий посредникам, которые затем эти предприятия перепродают заинтересованным инвесторам.

Собственники предприятий, которые оказывают сопротивление и пытаются добиться от банков правильного выполнения своих функций, часто подвергаются уголовному преследованию. Следствием всего этого оказывается разорение, остановка предприятия. Эта болезнь подобно сепсису поразила всю нашу кредитную систему.

Вообще-то институт банкротства создавался не для того, чтобы его использовать в рейдерских схемах, а для того, чтобы помогать предприятиям, попавшим в трудную ситуацию, выжить. По идее банки должны были бы заниматься оздоровлением предприятий и быть заинтересованными в том, чтобы заемщики возвращали кредиты, а не отъемом собственности с убытками для себя.

Но мы видим, что у нашей системы регулирования имеется серьезная дисфункция. Банки не выполняют свою роль трансформатора сбережений в инвестиции, институт банкротства не выполняет свою функцию по оздоровлению предприятий, правоохранительная система по-прежнему вовлекается в решение коммерческих споров между хозяйствующими субъектами, суды штампуют обвинения, предъявляемые следователем, не вникая в их содержание, тысячи предпринимателей отправляются под стражу, вопреки указаниям Президента и в нарушение уголовно-процессуальных норм, прокуратура на это закрывает глаза, и эта дисфункция правоохранительной системы в вопросах коммерческих споров с применением института банкротства удручает.

По опросам нашего предпринимательского сословия, большинство предпринимателей сегодня хотят продать свой бизнес. Вот к чему мы пришли.

«Крупный бизнес заморозил проекты на 6 трлн рублей из-за непредсказуемости»

Александр Мурычев,
исполнительный президент Российского союза промышленников и предпринимателей, д.э.н., профессор, вице-президент ВЭО России

Оценивая ситуацию с крупным бизнесом, могу сказать, что сейчас есть маленькая надежда, что мы с правительством наконец-то стали разговаривать на одном языке. Я пока неуверенно об этом говорю, но тем не менее, сейчас формируется документ по трансформации делового климата, где фактически собраны все инновации и предложения, которые бизнес наваял за последнее время, прежде всего по линии Российского союза промышленников и предпринимателей.

Наши предложения в достаточно большой части вошли в этот документ под названием «Трансформация делового климата». Это механизм, который, по нашему разумению, обеспечивает оперативное реагирование на запросы бизнес-сообщества от принятия в рамках экспертных заключений того или иного нормативного документа до контроля за его реализацией и оценки регулирующего воздействия и реализации заложенных в этом документе мероприятий. Для нас как для бизнеса очень важен не сам документ, а документ, который формируется вместе с правительством. И, самое главное, чтобы мы имели рычаги влияния на мониторинг, контроль, который обеспечивал бы реальную реализацию этого документа. Всё, что было до этого, к сожалению (я уже начал с этого), не приносило результатов, и поэтому мы имеем то, что на сегодня мы с вами имеем.

Мы, конечно же, поднялись достаточно уверенно в рейтинге Doing Business и сейчас находимся на 31-м месте. Это, конечно же, очень показательный результат последних лет работы. 31-е место – достаточно благоприятная позиция. Мы хорошо преуспели по подключению к электросетям, по открытию проектов программ, связанных со строительством, по вопросам, связанным с международной торговой деятельностью, по вопросам, связанным со сбором налогов, и по ряду других позиций.

Но здесь стоит очень серьёзное «но», потому что когда начинаешь анализировать и слушаешь уважаемых экономистов, то все подчёркивают, что у нас очень большие проблемы с инвестиционной деятельностью, и, прежде всего, в области инвестиций в основной капитал. В главном пока мы, к сожалению, не можем похвастаться, у нас очень медленно увеличивается объём инвестирования в основной капитал. И, к сожалению, попадание в лучшие места никак не пропорционально, не адекватно позиции, связанной с увеличением объёма инвестиций в основные средства производства.

Здесь мы говорим о главном и постоянно подчёркиваем, что застарелые проблемы, о которых мы постоянно говорим, касаются не денег. Деньги-то в стране есть, тем более, у крупного бизнеса, у банков. Большие объёмы – триллионы лежат на депозитах, они никак не задействованы, в том числе остатки средств предприятий, депозиты кредитных учреждений, они совершенно не задействованы по разным причинам. Первая и главная причина связана с тем, что нет предсказуемости, нет защищённости частных инвестиций, которые могли бы сыграть свою значительную роль в рамках частно-государственного партнёрства, в том числе и в реализации стратегически важных направлений.

Я в этой связи хотел бы сказать, что несмотря на наши успехи в налоговой реформе, так называемая предсказуемость в ведении политики неналоговых платежей, есть пример НДС, другие примеры, но тем не менее мы видим, что таких системных реформирований в налогах не происходит. Но параллельно с этим произошла другая картина: ведомства, регионы, отрасли стали увлекаться неналоговыми платежами. Тарифы, по пошлины, сборы очень сильно ударили по предсказуемости и инвестиционной привлекательности ведения бизнеса в регионах или в отраслях нашего хозяйствования. Что-то сейчас действительно в этой связи делается, готовится законопроект, связанный, прежде всего, с консолидированием позиций, связанных с теми или иными платежами, чтобы они вошли в Налоговый кодекс и имели некую обязательность, и ведомства и регионы не шибко увлекались этим направлением своей деятельности.

Сейчас работает рабочая группа по содействию реализации новых инвестиционных проектов, куда вошли все профильные министры российского правительства и все крупные предприниматели. Возглавили эту рабочую группу: со стороны правительства – Силуанов, со стороны бизнеса – Шохин. И рабочая группа активно начала работать. И ведомства, министерства начинают предоставлять свои проекты для рассмотрения на этой рабочей группе (в том числе и в рамках Проектного комитета, который создан по этой рабочей группе) тех или иных программ, куда правительство в лице отраслевых ведомств, министерств готово пригласить крупный частный бизнес для соинвестирования.

Мы при этом говорим, что задача этой рабочей группы – и она должна быть чётко понятной для всех – не отбирать проекты, проекты будет отбирать Внешэкономбанк, естественно, там есть достаточно сильная экспертная база. А задача этой рабочей группы – создать системные правила игры с привлечением всех внебюджетных возможностей, средств и повысить эффективность реализации государственных проектов через совершенствование регуляторики как таковой и создание дополнительных или отсутствующих инструментов мотивации, для того чтобы частный бизнес мог вкладывать средства. Но и при этом самое главное: не просто вкладывать, не просто создавать мотивацию, но и защищать те средства, которые бизнес будет, или намерен, или ему предложат вкладывать в те или иные проекты.

Наверное, это будет очень трудный процесс, но тем не менее через формирование вот этого доверительного отношения между правительством и бизнесом, формирование тех инструментов, которые совместными усилиями могли бы выработать и сформировать дорожную карту и создать в том числе оговорённый мной стабилизационный режим хотя бы на 6 лет, когда замораживаются все новации в области налогового, тарифного и прочего-прочего режима и тем самым создаются инструменты мотивации для включения капитала крупного бизнеса в те или иные проекты.

У самого крупного бизнеса, когда мы стали просчитывать, было проектных разработок на 6 триллионов рублей – по развитию собственных компаний и корпораций.

Но они не реализуются в том числе и из-за того, о чём я и сказал: из-за слабой предсказуемости и отсутствия мотивации по включению этих средств для развития собственного производства. Поэтому здесь двоякая задача: реализовывать проекты частно-государственного партнёрства, которые имеют стратегический характер, и формировать предложения и инструменты для включения собственных средств предприятий для реализации их инвестиционных программ.

И, наконец, конечно же, стержневая задача текущего момента, на наш взгляд – это, конечно, защита внутреннего российского рынка не столько от прямых санкций, которые, возможно, будут сейчас усиливаться, сколько от так называемых вторичных санкций, которые могут ударить по целой группе крупных компаний, клиентской сети этих коммерческих банков и государственных банков. Поэтому главное сейчас, на сегодняшний день, конечно же, включение в полном объёме рублёвой среды. Эволюционное избавление от доллара, дедолларизация российской экономики должна осуществляться, мне кажется, в рамках какого-то межведомственного органа, который должен методически, через дорожную карту осуществлять эту важную задачу. Потому, что когда спросишь «а кто за это отвечает, если, мы говорим, от доллара надо избавляться, так сказать, уходить в рубль или расчёты вести в национальных валютах, даже в рамках ЕАЭС», оказывается, никто за это не отвечает сейчас в стране.

Поэтому, конечно же, нужно создание такого органа, где бы целенаправленно, через принятые решения, дорожную карту осуществлялась программа дедолларизации нашей экономики, и тем самым мы бы, наверное, несколько обезопасили своё будущее, которое должно быть в меньшей степени зависимо от самого доллара.

При этом ЦБ, я напоминаю, снял все ограничения на невозможность повышения ключевой ставки. А это значит, что ставка, которая является инструментом денежно-кредитной политики, прямым образом влияющим на процентные ставки в экономике, может и вырасти. И, скорее всего, она вырастет, если сейчас будут усиливаться санкции и будет наблюдаться нестабильность в поведении. Психологически это очень сильно будет давить на сам бизнес, и риски будут возрастать. Скорее всего, ЦБ будет наращивать эти возможности, я имею в виду, повышать ставку. Напомню, что 16 декабря 14-го года ставка достигала 17% годовых. Она постепенно снижалась. ЦБ снижал ставку, вот 14 сентября 18-го года впервые за эти 4 года ЦБ повысил ставку уже до 7,5%, на 0,25 процентных пункта.

Но при этом бизнес всегда настаивал и будет настаивать (даже в этих условиях тем более будет настаивать), чтобы ставка не повышалась, а всё-таки снижалась с учётом текущих огромных вызовов, которые сейчас стоят перед российской экономикой. Нужны нестандартные действия, и я за то, чтобы роль ЦБ повышалась в обеспечении роста экономики. Это важнейший институт, который очень сильно влияет на ход событий в экономике, и здесь нужна по-настоящему единая денежно-кредитная политика, которая согласовывалась бы правительством, Центральным Банком со всеми регулирующими органами, и бизнес в этом активно принимал бы участие.

Полностью — в новом выпуске «Научных трудов Вольного экономического общества России»

«Одна из важных диспропорций, сформировавшихся в современной рыночной экономике — между финансовым и реальным капиталом»

Последние десятилетия все ярче проявляют нарастание перманентного системного кризиса, что, правда, признается не всеми. Несмотря на то, что драматическое падение мирового и страновых ВВП, вызванное финансовым кризисом 2008 г., судя по количественным показателям экономической статистики, успешно преодолено, причины и предпосылки, вызвавшие обвал экономик ведущих стран мира, никуда не исчезли. В современной экономике накопилось большое количество противоречий, которые постепенно перестают играть роль источника ее развития, так как их преодоление в рамках существующей парадигмы хозяйствования практически невозможно.

Одной из важных диспропорций, сформировавшихся в современной рыночной экономике, является диспропорция между финансовым и реальным капиталом. Эта диспропорция столь существенна, что мы можем говорить о «гиперразвитии» финансового капитала, которое мы рассматриваем как одну из угроз устойчивости экономики и одну из основных причин ее стагнации.

Начнем с исторического аспекта проблемы.

Как принято считать в классической политической экономии, деньги и порождаемые ими финансовые отношения не являются обязательным атрибутом хозяйственной деятельности. Деньги – результат длительного исторического развития человечества. Они возникли вследствие развития экономики выше некоторого уровня, преодоление которого привело к возникновению устойчивого производства прибавочного продукта, который принял с течением времени форму товара.

Меновая торговля была неудобной и не всегда эффективной, это привело (в некоторых денежных теориях – стихийно, в некоторых – на основе сознательного принятия соответствующего индивидуального или коллективного решения) к появлению денежного эквивалента стоимости (ценности) продукта. Возникла и возможность аккумулировать стоимость в денежных единицах. Это привело к образованию денежных фондов (хотя это и не всегда были деньги в современном понимании – их функции могли выполнять скот, зерно, металлы и другие товары, выступавшие в качестве денежных эквивалентов).

Владельцы таких фондов стали использовать их для извлечения доходов. Источником этих доходов явилась плата за пользование заемными средствами. Например, в одном из первых документальных источников по регулированию экономических отношений – в т.н. Законах Вавилонского царя Хаммурапи – большое количество статей посвящено описанию правил совершения ростовщических операций. Подчеркнем, что первичные деньги (мы понимаем под этим термином в данном случае товар-эквивалент) были локальными. Их оборот охватывал сравнительно обособленные географические области. Таким образом, у разных народов (племен, родов и т.д.) появлялись разные денежные единицы. При взаимодействии этих хозяйственных общностей устанавливался «валютный курс». Деньги возникали «из денег». Это привело к зарождению того, что в будущем стало именоваться финансовым капиталом.

Оказалось, что эффективным (с позиций простоты совершения операций и затрат на преумножение денежных фондов) способом аккумулировать прибыль является совершение именно такого рода денежных сделок. При этом, очевидно, процесс развивался по нарастающей: вложение аккумулированной валютной прибыли в валютный обмен позволяло получать «деньги из денег» существенно проще с точки зрения «трудоемкости», количества усилий, чем усилий по добыче/производству и последующей реализации тех или иных товаров. К этому стоит добавить изобретение связанного с этими процессами займа под «процент», аккумулирование «прибыли будущего». В итоге получило развитие, в силу большей простоты аккумулирования прибыли, ростовщичество. Этот финансовый институт стал весьма эффективным, т.к. он существует не в сфере производства товаров, где создаются человеческим трудом новые ценности, но в сфере обращения денежных фондов, где ценности лишь перераспределяются.

Эта эффективность, естественно, принципиально базируется на несправедливости. В ростовщических финансовых операциях выигрыш одних базируется на проигрыше других. Проникновение института ростовщичества в социальную «ткань» приводит к формированию и других институтов общества на несправедливой основе. Несправедливые финансовые отношения, базирующиеся на ростовщичестве, подчиняют себе прочие институты общества. В первую очередь, как это ни парадоксально, – само производство.

В Европе ростовщичество распространилось в Средние века. Его расширение было связано с увеличением объемов торговых операций и численности купцов, использующих этот разрастающийся финансовый институт, а также с рассеиванием иудейских общин с их традиционным видом финансовой деятельности. Ростовщичество полностью изменило лицо европейской культуры и общественного уклада. В дальнейшем этот финансовый институт стал важным фактором активного развития  капитализма как нового общественного строя.

На начальных этапах извлечение прибыли шло, преимущественно опосредуясь сферами производства и обмена товаров. Соответственно, и инвестиции должны были пройти сложный путь, обязательно включающий стадии производства и обмена. Финансовый капитал был необходимым подспорьем в этом процессе. При этом, еще раз подчеркнем, преимущественную роль играл производительный, промышленный капитал.

Почему так происходило? Потому что первичной была потребность растущего общества в товарах – надо было «одеться и накормиться», что и дало возможность создать возникший на базе этой потребности гениально изобретенный человечеством индустриальный способ производства. Породивший капиталистическое (по Марксу) индустриальное общество.

Стремительный рост промышленного производства формировал потребность общества в развитии финансовых технологий. Появились кредитные организации и соответствующий инструментарий. При этом развитие финансирования как института, финансовых инструментов и технологий, в силу более быстрой оборачиваемости капитала, осуществлялось более быстрыми темпами, чем развитие собственно производства, требовавшего больших затрат и операций для извлечения прибыли.

На данном этапе для своего существования монетизированный эквивалент всё еще не мог обойтись без реального сектора экономики. Финансовые потоки в индустриальном обществе играли очень важную, но все же вспомогательную, обслуживающую роль в воспроизводственном процессе. Но в дальнейшем финансы, будучи первоначально встроенными в процесс производства продукта, постепенно превратились, в силу своей природы, в равноценный, а затем – в превалирующий элемент экономики. Реальный и финансовый сектор постепенно менялись местами. Финансовый сектор, по мере его разрастания, встраивал (и то – только в необходимых случаях!) производство в процесс извлечения прибыли.

Капиталист ориентирован, в конечном счете, не на производство тех или иных товаров (скажем, масла или станков), а на извлечение прибыли, в любой ее форме. Эта форма может быть товарной (например, те же сапоги или огурцы), но лучше – в денежной, которая более удобна и универсальна. В бесконечной цепочке движения капитала произошла смена приоритетов. Вместо Т-Д-Т она приняла форму Д-Т-Д.

Новая формула привела к сдвигу в экономическом мировоззрении: деньги стали рассматриваться не как посредник между товарами, а наоборот. Отсюда – тренд выдавливания производительного капитала (более сложно устроенного и «добываемого») финансовым, подчинившим себе на современном этапе производственный капитал. В современных условиях этот тренд стал настолько значимым, что можно говорить о его фундаментальном влиянии на экономику. Рассмотренный тренд особенно интенсифицируется, начиная с конца XIX века, что отразили в своих работах Р.Гильфердинг, В.И.Ульянов (Ленин) и др. В настоящее время в научных публикациях доминирование финансового капитала над капиталом реального сектора экономики получило название «финансиализации».

Следует понимать, что, поскольку аккумулирование прибыли осуществляется в денежной (наиболее, в силу простоты транзакций, ликвидной) форме, то при достижении пределов насыщения рынка (удовлетворения реальных потребностей), но при неизменном сохранении желания капиталиста получать прибыль, неизбежно происходит изменение характера/типа удовлетворения потребностей и вида рынка. Вместо «рынка покупателя/потребителя» (формирующего преимущественно реальные потребности) формируется и все более растет «рынок продавца», который, в целях создания для себя новых источников прибыли, начинает активно влиять на предпочтения потребителя, в том числе стимулируя формирование и расширение т.н. симулятивных потребностей.

Меняется характер отношений в системе «потребитель – покупатель – рынок – продавец – производитель». И это изменение видно даже «невооруженным глазом». Например, буквально на глазах одного поколения изменился характер рекламных обращений. Если изначально реклама играла роль средства оповещения потребителя о товаре (давала ответ на вопросы: что? где? почём?), то сегодня, как правило, она приобрела довольно навязчивый характер и нацелена на внедрение в сознание потребителя мысли, что без очередного «супер-товара» (и уже чаще всего – симулятивного!) потребитель просто не сможет существовать – если не физиологически, то социально.

Отметим между прочим, что к перечню причин, способствующих возрастанию доминирования финансового капитала, относятся не только обусловленные его собственной природой, но и развитием, как ни покажется странным на первый взгляд, производственного сектора. Здесь мы ведем речь о создании качественно новых технологий и их активном применении в финансовой сфере. Данные трансформации, с одной стороны, этим прогрессом обусловлены, с другой, финансовый капитал, как более гибкая и динамичная форма капитала, их более активно и результативно использует.

Большая гибкость и динамичность финансового капитала обусловлена различиями в инвестировании в разные сектора экономики. Между технологическими вложениями финансовых и производственных капиталистов имеется определенная разница. Промышленник-капиталист, как и финансовый капиталист, стремится к максимуму прибыли. В этой связи он минимизирует издержки; он будет, однажды освоив в производстве (сделав вложения в технологию и оборудование) некий продукт, производить его без изменений, «снимая сливки» (по Ф.Котлеру), до тех пор, пока не будет достигнут предел насыщения рынка данного продукта, пока не произойдет насыщение потребности, пока не окупятся технологические инвестиции. Или, если он промахнулся с направлением вложений, пока не подтолкнет конкуренция. И только после этого будет инициировано усовершенствование, будет сделана инновация.

Теперь – о другой стороне финансиализации: о ее негативном влиянии на прогресс технологий, экономики и общества. Финансиализация, будучи вызвана к жизни в немалой степени прогрессом технологий, как и всякий паразит, начинает пожирать то тело, на котором и благодаря которому она выросла, вызывая перелив капитала из сферы материального производства (в том числе – инновационного) в сферу финансового посредничества. Но это не все. Она не только, в силу своей природы, вынужденно поддерживая и – да, время от времени ускоряя инновационный процесс, при каждой возможности, однако, тормозит развитие материального производства. Более того, она ориентирует его, как мы показали выше, на удовлетворение симулятивных потребностей и, тем самым, в немалой степени способствует экспансии последних.

Проделанный нами в книге «Ноономика» сценарный анализ показывает, что растущая финансиализация, отражая сложившиеся к настоящему времени общественно-экономические реалии, способствует в силу своей природы ускоренному движению цивилизации к глобальному кризису.

Очевидно, что необходимо изменение парадигмы социального и экономического развития. Сегодня возникла настоятельная, жизненно важная и объективная потребность в «ограничении капитализма», рационализации потребностей общества и способов их удовлетворения, переходе (при сохранении и развитии индустриального способа производства для удовлетворения реальных потребностей людей и отказе от наращивания потребностей симулятивных) к новому индустриальному обществу второго поколения (НИО.2).

Эта теоретическая конструкция имеет абсолютно практический приклад – для нас, для России сегодня, для оценки трендов ее и мирового развития. Доминирование финансового капитала в России, возникшее и постоянно усиливающееся после развала СССР – основная, глубинная причина состоявшейся деиндустриализации и отката страны в социально-экономическом развитии на десятилетия.

Отсюда следует вывод, что требование ограничения финансового капитала в современной России должно рассматриваться как фактор реиндустриализации, необходимой для перехода к НИО.2. Без смены парадигмальных приоритетов декларируемые цели промышленной политики так и останутся красивыми лозунгами. Без эффективного контроля и целенаправленного управления финансовыми процессами не удастся создать предпосылки для перелома в технологической модернизации национального хозяйства и экономического лидерства в будущем.

«Потенциал для ускорения как минимум до 3-4% реально есть»

Андрей Клепач,
заместитель Председателя (главный экономист) Внешэкономбанка, заведующий кафедрой макроэкономической политики и стратегического управления экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, заслуженный экономист РФ

Экономика у нас выросла в прошлом году на 1,5%, в этом году, я думаю, будет 1,6%, но действительно возникает вопрос, а какие темпы роста нам нужны? Позиция Института народнохозяйственного прогнозирования РАН – в том, что мы реально можем выйти на темпы роста уже в ближайшей, в среднесрочной перспективе, – 4,5-5,5%. Я думаю, что у нас здесь есть достаточно много барьеров (и внешних, и внутренних), из-за которых мы на такие темпы выйти всё-таки в ближайшее время не сможем, но тем не менее потенциал для ускорения как минимум до 3-4% реально есть.

Это оценки Института экспертизы Внешэкономбанка. Если мы говорим о мировом прогнозе, то сейчас это – 3,8%. На последующие годы, по большинству оценок, рост также составит примерно 3,7%. Хотя структура лидерства меняется, темпы роста Китая замедляются, в целом в Юго-Восточной Азии (и особенно в Индонезии, это тоже один из таких ключевых лидеров мировой экономики) в перспективе они будут достаточно высокие. Индия – более 7% в среднесрочной перспективе, Индонезия – 5-6%, а это страна с населением 260 миллионов человек, конкурент для нас и по углю, и по многим другим продуктам. На этом фоне иметь темпы роста, которые мы имеем, рискованно. Нижняя кривая – это консервативный вариант, но не самый худший – 2 с лишним процента роста для нашей экономики. Но, по нашей оценке, темпы роста 3,5%, до 4% достижимы.

Хотел бы отметить несколько моментов, связанных с тем, а что мы можем реально сделать для такого прорыва, и какие возможности или, наоборот, барьеры у нас существуют. Первое, что обычно выделяют, – это то, что у нас крайне негативная демографическая ситуация, и она ограничивает рост российской экономики. Тем не менее, на самом деле ситуация не настолько плохая, как часто кажется, и нельзя списать наши низкие темпы роста сейчас и вопрос низких темпов роста в будущем на демографические показатели.

Вот два прогноза: зелёный – это базовый, серый – более оптимистичный. У нас есть демографические прогнозы, на которые ориентируются параметры демографической политики. По ним мы должны не просто сохранить стабильность населения, но есть возможности его увеличения примерно до 155 миллионов человек. Трудно сказать, выйдем ли мы на продолжительность жизни 78 лет к 24-му году, но потенциал увеличения есть и в повышении рождаемости, и, особенно, в уменьшении смертности в трудоспособном возрасте. Есть такой показатель, не совсем демографический, скорее, социальный. Наверное, не все знают, но у нас показатель убийств на 10 тысяч жителей чуть менее, чем вдвое выше, чем в Соединённых Штатах, где этот показатель нельзя назвать низким. Если мы сравниваем с Китаем, то там показатель убийств примерно в 4-5 раз ниже, чем у нас, и это тоже определённый, важный, хотя и не только экономический показатель. Это показатель социального здоровья общества, показатель ценности человеческой жизни и эффективности работы силовой и правоохранительной системы. Итак, у нас есть возможность переломить негативную тенденцию к сокращению населения в трудоспособном возрасте, и, в принципе, к 24-25-му году она может начать увеличиваться.

Оценивать потенциальный эффект национальных проектов ещё достаточно сложно, хотя бы по той причине, что хотя они уже утверждены и согласованы правительством, но не всё закреплено и согласовано в рамках бюджета до 21-го года. По оценке Счётной платы, примерно триллион денег пока ещё не расписан. Либо его надо извлекать из других расходов, либо всё это сносится на следующий бюджетный цикл, на 22-24-й годы. Тем не менее, по оценкам нашего института, хотя похожие есть и у других экспертных сообществ, эффект повышения НДС понижает траекторию роста примерно на 0,4%. Это плата, которую решили заплатить за увеличение бюджетных расходов, нужных для национальных проектов. И, собственно говоря, то, что дают сами национальные проекты – это в начале примерно 0,8%, а далее – 1,7-1,9 процентных пункта. Это значимый эффект, однако это не позволит нам выйти на темпы роста более 3%. По нашей оценке, 2-2,5% – это максимум. Это означает, что нужны дополнительные, другие факторы.

Экономисты любят считать совокупную факторную производительность, вклад капитала, труда. Когда мы говорим о производительности, то понятно, что эта производительность берётся не просто от закручивания гаек или внедрения передовых методов, хотя это очень важный фактор, она связана более с инвестициями, связана с технологиями, и поэтому здесь есть достаточно прямая зависимость с расходами на НИОКР, и расходами на образование. Известно, что расходы на образование, если мы возьмём бюджетный сектор, они у нас достигли пика примерно в 2012-2013 годах и с тех пор стали снижаться, то же самое – расходы на здравоохранение в процентах к ВВП. Расходы на науку стабильны уже много лет: на уровне не более 1,1% ВВП. Это существенно ниже, чем все параметры, которые в своё время принимались в рамках Концепции долгосрочного социально-экономического развития, да и в других программных документах. Соответственно, возникает вопрос, а почему мы этого не достигли? В какой мере это связано с практически постоянным урезанием или недофинансированием со стороны бюджетной системы, а в какой мере связано с тем, что нам не удалось действительно создать условия, чтобы частный бизнес начал инвестировать в то же развитие науки и технологий?

Оценки показывают, что если мы говорим о расходах на образование, то даже с учётом того, что сейчас заложено в Национальный проект по образованию, мы существенного рывка до 24-го года получить не сможем. Эти расходы, если брать бюджетную систему, поднимутся, будут где-то около 3,6-3,8%, то есть не сильно больше, чем сейчас и ниже, чем в 2008-2009 году. То же самое – по науке и по здравоохранению.

Это означает, что для серьёзного ускорения экономического роста, а, самое главное (потому что есть вещи поважнее, чем экономический рост), для создания другого качества жизни, когда экономический рост работает на человека, а не только на получение прибыли или рост конкурентоспособности экономики, нам нужно существенно нарастить расходы. Причём как по линии государства, так и в частной стороне.

Норма накопления. Вроде бы, азбука и аксиома всех экономических исследований в том, что страны, которые делали рывок, всегда имели существенно более высокую норму накопления. В Индии она долгое время была около 20%, сейчас – 25-27%. Про Китай с их 40% я не говорю, она у них будет снижаться. Мы многократно ставили задачу: когда-то 27%, если брать указ 2012-го года, сейчас – 25% инвестиций. Пока мы от решения этой задачи далеки, но опять же возникает вопрос, что нужно для этого сделать?

Из-за чего норма накопления низка? Первое. Государство фактически сокращает свою норму накопления, и государственные инвестиции сокращаются в реальном выражении. И второе. Нет условий, чтобы частный бизнес реально вкладывался. Причём прибыли позволяют это делать. Но мы видим существенный экспорт капитала, экспорт капитала за этот год – примерно 60 миллиардов долларов, а прирост сбережений государства – почти 40 миллиардов, с учётом валютных резервов – даже и больше.

Опять же, возвращаясь к теме бюджетного манёвра, понятно, что структурный манёвр без бюджетного невозможен. Но напомню: на самом деле проект нынешнего бюджета – это уже модификация де-факто бюджетного правила. По бюджетному правилу, расходы бюджета должны были быть существенно более низкими, чем то, что сейчас заложено. Но это каким образом решается? Бюджетное правило осталось, бюджет профицитный на весь планируемый период, но одновременно федеральный бюджет начнёт занимать, то есть мы будем платить достаточно высокие проценты, сейчас это – 8 с лишним процентов.

Мы поддерживаем финансирование национальных проектов, но одновременно увеличиваем государственный долг. И, если ничего не менять в бюджетном правиле, то у нас внебюджетные фонды когда-нибудь разбухнут до 28% ВВП. Дальше возникает вопрос, зачем нам такого рода избыточные национальные сбережения, если мы их не инвестируем в свою страну, а де-факто накапливаем в виде валютных резервов стран, с которыми, как известно, у нас крайне дружеские отношения?

(Из выступления на Всероссийском экономическом собрании 12.11.2018, полностью доклад в виде статьи будет опубликован в ближайшем выпуске «Научных трудов Вольного экономического общества России»)

О пенсиях без эмоций

Со следующего года пенсионная система будет работать по новым правилам. Официально закреплен главный показатель — увеличение возраста выхода на пенсию на пять лет, в 60 и 65 для женщин и мужчин соответственно. По мнению ряда аналитиков, экономический эффект запускаемой пенсионной реформы с точки зрения макроэкономики имеет очень короткий временной запас: через 10–15 лет системе вновь потребуется перезагрузка.

Текст: Марина Тальская

Одна цифра для понимания

Специалисты помнят экономический эффект от так называемой «медведевской пятерки» — единовременной выплаты всем пенсионерам по 5000 руб. в январе 2017 года (в качестве компенсации за не осуществленную годом ранее индексацию пенсий). Эта пятерка от премьера буквально порвала статистику розничной торговли в масштабе страны: был зафиксирован реальный бум, а уже в следующем месяце показатели опустились до характерных для того периода значений, втрое ниже январских.
Чиновники в том январе рапортовали, что жизнь налаживается, а экономисты взвешивали и оценивали доказательство значимости пенсий в бюджетах домохозяйств. Это необъяснимое, казалось бы, явление было связано с тем, что, если в больших городах государственное пособие «по возрасту» оценивается, скорее, как некий велфер — население 55+ и 60+ в основном продолжает работать, то в провинции пенсия пожилого поколения зачастую является единственным источником живых денег в семье. В 2019 году «мимо пенсий» окажутся два миллиона человек. Им еще предстоит годик подрасти. Следующим поколениям «на вырост» определено пять лет.

Демография замучила

Доживающая последние месяцы пенсионная система, сформированная в 30-е годы прошлого века, действительно перестала справляться с нагрузкой. В России, как результат практически стерильных в плане рождаемости 90-х, сформировался критический дисбаланс между трудоспособным и нетрудоспособным по возрастному критерию «контингентом». Как следует из доклада Высшей школы экономики «Демографический контекст повышения возраста выхода на пенсию», в настоящее время на одного пенсионера по возрасту приходится 2,3 человека трудоспособного возраста, а после 2023 года это соотношение снизится до показателя два.
Средний за 5 лет ВВП и мировой ВВП до начала пенсионных реформ, %
Источники: Росстат, Мировой банк, Альфа-банк

Карина Артемьева, руководитель департамента финансовых рейтингов Национального рейтингового агентства

Если бы накопительная компонента пенсии не была заморожена в 2014 году и на эту сумму аккумулировался бы инвестиционный доход, то, возможно, и получилось бы реформировать пенсионную систему менее болезненными мерами. Но по факту, в связи с демографическим перекосом, нагрузка пенсионных трансфертов на бюджет оказалась столь велика, что ситуация сложилась очень нездоровая и выправить ее можно было только радикальными мерами в виде увеличения пенсионного возраста.

Впрочем, положительный бюджетный эффект от этой реформы просматривается на горизонте максимум десяти лет. И то под вопросом. Безусловно «токсично» нынешние новации скажутся на рынке труда: найти работу в 50+ весьма проблематично, что уж говорить о 60+. Безработные новой формации отправятся в службу занятости за пособиями. И в ситуации необходимости массовых выплат пособий по безработице вместо пенсий экономия бюджета выглядит весьма сомнительной.

Первыми «пострадавшими» от новаций окажутся представители поколения, которое будет выходить на пенсию в 2023 году. Судьба их пенсионных накоплений – под большим вопросом. К тому же это поколение начало работать в 90-х, когда на рынке труда практиковалась занятость без официального оформления с зарплатами «в конвертах». Поэтому у значительной части пенсионеров этого поколения официальный трудовой стаж окажется минимальным, подразумевающим и минимальную пенсию.

К тому же, статистика вновь свидетельствует об убыли населения – превышения смертности над рождаемостью. А это означает, что в перспективе опять образуется разрыв в соотношении работающих и реципиентов господдержки. Власти уже сейчас анонсировали пересмотр пенсионной формулы, и можно предположить, что эта корректировка будет не в пользу какой-то части получателей пенсий. В частности, идут разговоры об увеличении так называемого коэффициента дожития – иными словами, о «размазывании» накопительной компоненты нового уже формата на более длительный срок, соответственно, более «тонким слоем».

А в целом реформирование пенсионной системы каждые пять лет, включающее изменение таких значимых параметров как пенсионный возраст, схемы пенсионных накоплений, а также права собственности на накопительную компоненту, дезориентирует и дестимулирует население. Пенсионная система должна ориентировать на долгосрочную перспективу.

По расчетам РАНХиГС, к середине 2030-х численность получателей пенсий сравнялась бы с численностью работников, за которых уплачиваются страховые взносы, а за пределами этого горизонта превысила бы ее. По оценке аналитиков Альфа-банка, уже сейчас отношение населения старше 65 лет к рабочей силе достигло рекордных 27% против 19% в среднем по миру. При таком раскладе принцип солидарности поколений, заложенный в основу пенсионной системы, перестает работать: «ртов» насчитывается едва ли не больше, чем «кормильцев». Расходы Пенсионного фонда выросли кратно — с чуть более триллиона рублей в 2006 году до почти семи триллионов в 2017-м. Его хроническая дефицитность прогрессирует в острую фазу — с 1,1% ВВП в 2006–2009 годах до 2–2,3% ВВП в 2010–2013 годах — и покрывается за счет трансфертов из бюджета. Так, в текущем году доходы Пенсионного фонда на 40% сформированы за счет перечислений из бюджета.
Поэтому в контексте пенсионной системы увеличение продолжительности жизни обсуждается не в терминах успехов геронтологии, а в терминах «соотношение рабочей силы к неработающим». И повышение пенсионного возраста таким образом призвано поразить сразу две цели: сократить число реципиентов господдержки и сохранить «штыки», за которые перечисляются взносы в Пенсионный фонд, на рынке труда. Обсуждались — скорее общественностью, чем чиновниками — менее брутальные способы закрытия амбразуры пенсионного дефицита. В частности, независимые эксперты подсчитали, что средства от повышения НДС с 1 января 2019 года способны в значительной степени прикрыть эту «дыру». Однако эта дискуссия не развилась.
Алексей Ведев,
директор Центра структурных исследований РАНХиГС
Кризис пенсионной системы наблюдается сейчас во всех развитых странах (кроме, пожалуй, Норвегии, которая имеет возможность направлять на погашение дефицита Пенсионного фонда — около 4% — средства из «нефтяного» Фонда будущих поколений). Основные параметры пенсионных стратегий разрабатывались в 30–40-х годах прошлого века, а с тех пор много всего изменилось. Необходимость реформирования пенсионной системы возникла у нас достаточно давно. Но все реализуемые новации свелись исключительно к бюджетной тематике. Повышение пенсионного возраста обсуждается не в терминах улучшения уровня жизни нетрудоспособного населения или поддержания ресурсной базы рынка труда — в целях обеспечения роста экономики, — а в терминах экономии миллиардов бюджетных рублей. Соответственно, то же повышение НДС (за счет чего, как полагают некоторые, можно было бы смягчить радикальность пенсионной реформы, а то и вовсе избежать повышения пенсионного возраста) обсуждается не в терминах темпов роста экономики, а исключительно в контексте миллиардов поступлений в бюджет. То есть у нас цель — это увеличение поступлений в бюджет или все-таки экономический рост, подразумевающий в том числе снятие ограничений по трудовым ресурсам? В таком контексте предлагаемый размен — давайте не повышать пенсионный возраст, а вместо этого увеличим НДС — это вообще тупиковая дискуссия. Предпринимаемые меры выглядят разрозненными, вне объединяющей концепции содействия росту экономики. При подобном подходе экономического задела в пенсионной сфере, полученного за счет повышения пенсионного возраста, хватит где-то до 2032–2035 года. Потом вновь потребуются жесткие новации.

Куда денут «замороженное»

«Демография наступила» не вдруг. И предыдущая пенсионная реформа, запущенная в начале нулевых, по оценкам ее авторов, была способна скорректировать вызревающие дисбалансы: утверждалось, что ее реализация сведет дефицит Пенсионного фонда на нет. И в качестве главного оружия борьбы в этим дефицитом называлась накопительная компонента пенсии, помноженная на инвестиционный доход. Накопительный элемент пенсии, как известно, был заморожен в 2014 году. Как тогда анонсировалось — временно, но мораторий продлевался из года в год. Сейчас его планка формально отодвинута до 2020 года, но фактически чиновники публично декларируют замену прежней накопительной системы на новую.
Цену вопроса озвучил министр труда и соцзащиты Максим Топилин, подсчитавший, как сообщает «РИА Новости», что федеральный бюджет сэкономил на заморозке порядка двух триллионов рублей. Его простодушную радость по поводу экономии вряд ли разделяют работодатели, для которых размер отчислений не изменился (те же 22% от фонда оплаты труда, но прежде 6% из них перечислялись на индивидуальные накопительные счета работников, а с 2014-го идут в общий котел на текущие выплаты), и будущие пенсионеры 1967 года рождения и моложе, в течение более десятка лет пребывавшие в уверенности, что накопленные средства являются их собственностью и «верным куском» к зрелому возрасту. На заданный в кулуарах вопрос, какова вероятность того, что накопительную часть пенсии разморозят, министр заявил: «Такой вероятности нет».
При этом власти заверяют, что накопленные на индивидуальных счетах средства не пропадут: с поправками на целый ряд коэффициентов они в том или ином виде будут учтены при будущем начислении пенсий. Формула расчета размещена в открытом доступе, но, чтобы получить представление о положении дел по этой формуле, кажется, требуется уровень не ниже нобелевского лауреата в области математики. Прямое изъятие едва ли возможно, но существует множество «схем».
Пример из новейшей истории — вклады граждан, замороженные в Сбербанке (тогда еще — Сберкассе) в 1991 году, конфискованными не объявлены. В течение 37 лет, худо-бедно, в адрес определенных категорий вкладчиков (в основном достигших 70-летнего возраста) какие-то частичные выплаты производятся. И уже зашел разговор о создании специальной комиссии — подсчитать, каковы должны быть поправки на инфляцию. И наследники тех вкладчиков толком не понимают, сколько «те» деньги стоят сейчас. И вообще, каков же объем тех обязательств.
Сейчас анонсируется, что замороженные пенсионные средства лягут в основу новой накопительной схемы. Какой — еще до конца не продумали. Но название уже есть — индивидуальный пенсионный капитал (ИПК). Судя по озвучиваемым рабочим версиям, речь будет идти об обязательных отчислениях, с целевой планкой 6%, с зарплат работников. По сути, об увеличении фискальной нагрузки на население. Еще одна пенсионная новация ожидается с 2025 года: изменение «балльной» системы. Тут пока все идеи в очень черновом виде. Иными словами, единственный параметр пенсионной системы, до реформирования которого у власти дошли руки, — это пенсионный возраст. Остальные детали будущей системы — в работе.

Надолго реформы не хватит

Самая плохая новость состоит в том, что экономический запас прочности у новой пенсионной системы очень невелик. Еще летом, сразу после первых анонсов, аналитики Альфа-банка обнародовали следующие расчеты. Пенсионные новации действительно сократят расходы Пенсионного фонда, примерно на 0,3 трлн руб. каждые два года. Итого, к 2014 году, то есть к окончанию нынешнего президентского срока, годичная экономия составит примерно 0,8 трлн руб. Но при этом декларированное Правительством увеличение коэффициента замещения (пенсий относительно зарплат) будет съедать примерно 0,7 трлн руб. в год. То есть чистый экономический эффект от радикальной новации составит за шесть лет всего 0,1 трлн руб.!
Масштабы повышения пенс. возраста по странам для мужчин и женщин
Источники: ОЭСР, Альфа-банк
Уточним, эти расчеты были сделаны до того, как Президент инициировал и утвердил некоторые послабления реформы. По расчетам, поправки главы государства обойдутся Пенсионному фонду (или бюджету) в 0,5 трлн руб. То есть по факту расходы пенсионной системы не только не сократятся, но и увеличатся. Кроме того, обязательства по накопительной части пенсии, если их не аннулируют напрямую, будут расти пропорционально увеличению пенсионного возраста: для нагуливания инвестиционного жирка этим средствам добавили еще пять лет.
Срок расплаты по этим обязательствам сдвинут, но он непременно наступит. Это — про деньги. Гуманитарные издержки в рубли не конвертируются, но вполне очевидны. Судя по небольшому запасу экономической прочности нынешних пенсионных новаций, срок до следующей пенсионной реформы отмерен небольшой. Остряки советуют не мелочиться и увеличить пенсионный возраст сразу до ста лет, тогда у Пенсионного фонда уже наверняка не возникнет дефицита.
Павел Самиев,
генеральный директор аналитического агентства «Бизнесдром»
Устойчивость пенсионной системы должна достигаться все-таки изнутри, за счет балансировки параметров самой системы, а не в результате перераспределения из других источников госфинансов. Так что выбранный путь реформирования в этом смысле правильный. Другое дело, что от прежнего пенсионного механизма остались нерасчищенные хвосты в виде замороженной компоненты накопительной пенсии. Тут важен сам посыл — безоговорочность возможности распоряжаться собственными средствами. При другом раскладе компрометируется принцип отношения к частным деньгам, к инвестициям вообще. Заморозку готовы были принять, пусть и с оговорками, как некую временную меру. Но если этот период выходит за горизонт семи-восьми лет, это оказывает сильное дестимулирующее влияние на инвестиционное поведение. Окончательного решения о параметрах новой накопительной компоненты — ИПС — пока не принято. Но полагаю, что оптимальным для нее был бы режим автоподписки, вмененности — то есть обязательности перечислений в счет будущего пенсионного обеспечения. Международный опыт показывает, что принцип добровольности снижает мотивацию к накоплениям, далеко не все люди способны принять подобное решение самостоятельно и придерживаться его из года в год. Но чтобы это не воспринималось как дополнительная фискальная нагрузка, следует предусмотреть механизм, закрепляющий безусловное право распоряжаться этими средствами впоследствии. Человек должен быть уверен в том, что, хоть эти средства и изымаются в распределительную систему сейчас, они — его. Экономический эффект от нынешних пенсионных новаций будет действовать, в отсутствие каких-либо форс-мажоров, 10–15 лет, несколько электоральных циклов. Дальнейшее развитие пенсионной системы прогнозировать сложно.

Narconomics

Том Уэйнрайт. «Narconomics. Преступный синдикат как успешная бизнес модель»

Торговля наркотиками — это огромное предприятие с отлаженными бизнес-процессами разработки, производства, дистрибуции и продажи товара, вполне сопоставимое с транснациональными корпорациями. По подсчетам экономистов это рынок с 250 миллионами потребителей и годовой выручкой, превышающей 300 миллиардов долларов. Такие показатели ставят наркоторговлю на один уровень с сорока наиболее крупными экономиками мира.

Книга британского журналиста, редактора The Economist Тома Уэйнрайта Narconomics проводит любопытные параллели между действиями легальных компаний и преступных сообществ. И оказывается, что и те и другие сталкиваются с одинаковыми проблемами. Пресловутые законы рынка работают и при продаже фастфуда, и при продаже наркотиков. Уэйнрайт даже замечает с сарказмом, что главы наркокартелей, с наводящими страх прозвищами (например, .Эль Комениньос. — .пожиратель детей.), при личном знакомстве своими жалобами или хвастовством напоминают обыкновенных топ-менеджеров крупных компаний.

Хорошо вооруженный современными экономическими исследованиями, Уэйнрайт посетил различные регионы планеты: от Мексики, где картели ведут настоящую войну за приграничные хабы, до Новой Зеландии, где законодательные инициативы помогают бороться с синтетическими наркотиками. А затем создал доскональное описание различных аспектов наркоторговли.

Narconomics демонстрирует, что теневой бизнес следит и следует за глобальными веяниями: франчайзинг и диджитализация, производственные инновации и управление цепочками поставок. Сказываются на наркоторговле и глобальные экономические изменения, такие как образование таможенных союзов и заключение соглашений о свободной торговле.

Однако автор не ограничивается живописанием сходства (и немногих различий) между картелями и корпорациями. Уэйнрайт критикует государственную политику по борьбе с наркотиками и делает это весьма убедительно, также опираясь на экономические исследования.

The stupidity theory of the global financial nomenklatura

Ruslan Grinberg
Research Director of the Institute of Economics of the Russian Academy of Science, Corresponding Member of the Russian Academy of Science, Vice-President of the VEO of Russia

 Financial capital turned from a servant into a master. And I must say that this phenomenon has spread so widely around the world that we can even talk about the emergence and consolidation of what may be called the global financial nomenklatura. From the United States to China, there are forces that are interested in maintaining the status quo and the domination of financial capital. Usually, I don’t fancy conspiracy theories. In addition to the English word “conspiracy”, there’s another word, “stupidity”, so – a stupidity theory. It seems to me, this theory is more suitable for explaining the phenomena that occur both in Russia and abroad.

It is a separate issue, but nevertheless it is important to realize that this nomenklatura arose quite naturally, and it’s very important because it’s very difficult to even start fighting against it. It would seem that the 2008-2009 crisis clearly showed that the culture of irresponsible lending, the credit crunch which began with the United States mortgage crisis, fully proved that the domination of finance capital had no future whatsoever. But somehow nothing came out of it. A few people went to prison, and some people greatly profited from the crisis, but everything remained more or less the same. Many people, leftists, rightists, and centrists alike, feel that the financial bubble is being inflated again. And it seems that the system of incentives, leading to the inflation of the financial bubble, is still in place. There are all sorts of suggestions as to how to curb it: proposals have been made by academic scientists which are of little significance in the modern world.

As regards the role of money in the modern world, my favorite aphorism is as follows: “Money is the root of all evil, but the same is true for the lack thereof”. And I also like another one, I don’t remember whether I came up with it myself or read it somewhere, «Money does not bring happiness, but it helps a lot when there is no happiness.» And there is yet another aphorism by Goethe: “Health is not all-important. But without health, nothing is important.” The same thing can be said about money. It doesn’t bring happiness but it’s hard to live without it too. When is money good, and when is it evil?

It is believed that money and the wheel are mankind’s two great inventions. This is true. Why is money good? First, it facilitates the exchange of goods, but people who came up with money never thought money would turn from being an aid into an instrument of domination and a major all-important boon. It is a very important point.

The second important point is the redistribution of money. When it is needed in a certain area but is absent from it, there is credit. It is an amazing achievement of humanity, and throughout the 20th century economic growth was largely determined by the development of credit.

And the third point, which I would like to emphasize, is the concept of financial  boost promoted by our colleagues Yakov Mirkin and Sergey Bodrunov, in respect of which I would allow myself to offer a light criticism. Generally speaking, in the context of this point number three, money is very good for reviving the economy. And there is every indication that the time is finally ripe for such a revival. Why is it so? The economy has been stagnant for 10 years. Even in earlier years, if you look at the average indicators and exclude the years of the rapid growth in oil prices, the economy grew by approximately 0.8% per year over the last quarter of a century. If at the time the Russians were renouncing socialism they were told that in 25 years the growth rate would be less than 1% per year, it would have been a big scandal for the politicians who led us to the bright future.

So what does money mean today for our economy? There is a dispute between two schools of thought. One of them is led by Aleksey Leonidovich Kudrin, a liberal economist, whether he belongs to the system or not. This school believes that everything is very simple: Russia has a really bad investment climate, it’s bad we had a falling out with the West, no matter who is to blame, and it’s too bad we don’t have good projects. So, what is to be done? We must strive to improve the investment climate. We’ve been hearing it for a quarter of a century. You might ask Alexei Leonidovich: what stopped you from taking care of the investment climate earlier? Today we see a picture that’s quite shameful for a developed country: nearly 20 million people are not included in the statistics. They work, get paid, their children are somehow being educated but no one knows about them. If you multiply these 20 million by three (add wives or husbands and children), how many people will you get? About 60 million. This is just amazing. The question arises, why did it happen? Why is it impossible to bring them from shadows into light? Because everyone is afraid that the economy will grind to a halt as those people have been working in the shadow sector for a reason. So, in order for them to work normally and come out of the shadows, it is necessary to create an investment climate that would show them it’s safe to work in the open.

So, about the boost. It seems easy, as in the developed countries, that if you start throwing money from a helicopter, economic growth will follow, and you don’t even have to use a helicopter but simply lower the interest rate, as many experts suggest. But I am in opposition of the monetary and credit policy and I think that people are right in being afraid of what it may bring.

What happened in our beloved homeland? If, for example, in the US or Germany they need to accelerate economic growth, they start pumping money into the system and it always works. It does not work for us though, because, first, we are too open an economy, second, we are too non-diverse an economy, and, third, the result is absolutely guaranteed: the money will be converted either into imported goods or foreign currency. Therefore, the country has been undecisive about currency controls, it has done nothing to diversify the economy, and has eventually run into a stalemate.

If a boost is at all possible, it must be like a surgical strike, it should be focused, but this will require a choice of priorities that need to be consistently addressed. But as we see today, everyone gets a piece of the pie. It is, of course, much better for preserving the status quo: everybody is more or less happy, everybody gets some money and keeps silent. But there’s no appetite for finance.

I want to cite the most cynical economic aphorism of all times, which was invented here by the Russians: “What is investment? Investment is a failed speculation.” There is a lot of meaning in it. And it is a concise expression of the domination of money.

Now, the three ways in which money is evil.

The first point I’ve made before is: when money is above all, it’s not good.

The second point is the deepening of material inequality. It’s a very important point. Before the 2008–2009 crisis the world was prone to irresponsible lending. Barack Obama called it the culture of irresponsibility. Financial institutions lent money to anyone. Everyone knew it was bound to come to an end, but no one knew when the clock would strike «five to twelve». When boiling water, you can tell the exact moment it will start to boil by measuring the temperature. Today we don’t know when water will start boiling. We know the bubble has started to inflate, but we do not know when it will burst; everyone thinks they will somehow pull through, so it’s difficult to curb this process, and on the other hand the media are engaged in this process too since every media outlet is owned by the financial nomenklatura, and no one wants to give much thought about ways of improving the situation.

The third point, which is the worst, is very important both morally and politically: money is overrated. It is especially important for young people. I believe that the bias towards the neoliberal doctrine (money above all and every man for himself) is absolutely counterproductive for humanity. In Soviet times, when we were young we were uncomfortable talking about money, and it was even dangerous since you were not supposed to openly crave for money; although 90% of the population wanted to be rich, you were supposed to despise money. It was obviously a great folly. But it was not a good reason for rushing to the other extreme: money is everything, pure egoism without any altruism, you are not supposed to think about the public good, you are only supposed to look after yourself, your money, your earnings, at any cost and by any means necessary. Even a good upbringing, if you received one from your parents, is worth nothing since you need to survive in a world like this. And it’s the biggest price the Russians had to pay for the neo-liberal transformation.

The final point: what is to be done? Firstly, it is necessary to introduce taxes on short-term financial transactions. The Nobel laureate James Tobin suggested it, and I guess it’s still relevant. It would be a step forward in ensuring that the country’s finances are in check. The worst thing that happened is the spread of off-shore transactions. If we want to make finances an aid to the growth of the real economy, then, of course, offshore companies should be prohibited in principle since the country’s tax base has shrunk because of the very fact of their existence.

Всероссийское экономическое собрание

Тема пленарного заседания Всероссийского экономического собрания, которое прошло в Колонном зале Дома союзов – «Российская экономика: стратегия прорыва». Участники обсудили ряд ключевых вопросов. Например, как обеспечить прорыв в российской экономике и какие драйверы социально-экономического подъёма сейчас есть у страны. Важными темами стали вопросы стимулирования инвестиционной активности бизнеса, развития «частной инициативы», устойчивого развития регионов России и сбалансированного пространственного развития страны.

В рамках Собрания с докладами выступили президент Вольного экономического общества Сергей Дмитриевич Бодрунов, действительный член Сената ВЭО России, научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Виктор Викторович Ивантер, член Президиума ВЭО России, исполнительный вице-президент Общероссийской общественной организации «Российский союз промышленников и предпринимателей» Александр Васильевич Мурычев, вице-президент ВЭО России, советник Президента РФ, академик РАН Сергей Юрьевич Глазьев, член Правления ВЭО России, заместитель Председателя (главный экономист) Внешэкономбанка Андрей Николаевич Клепач, руководитель фракции ЛДПР Владимир Вольфович Жириновский и губернатор Ульяновской области Сергей Иванович Морозов.

– Важно оставаться оптимистами – в целом у нас есть понимание того, что нужно делать, и возможности благоприятного развития экономики и решения поставленных не только лидером страны, но и самими трендами развития цивилизации, задач. Однако, мы должны признать – дорогу имеет шансы осилить только идущий, – заявил президент Вольного экономического общества Сергей Дмитриевич Бодрунов на Всероссийском экономическом собрании в Колонном зале Дома союзов. – Мы все привыкли работать в рамках возможностей и не до конца осознаем, что при переходе к новоукладным технологиям наши возможности становятся намного шире. Причем можем вполне уверенно, если действовать разумно, перейти в новый технологический уклад с теми ресурсами, которые есть у нас сегодня, обеспечив стране ускоренный экономический рост. Осуществить прорыв в новое общественное устройство в качестве одного из лидеров, а не в качестве периферийно-догоняющей экономики.

Ещё одно знаковое событие 12 ноября – церемония награждения Общероссийской высшей общественной экономической премией «Экономист года». В этом году на неё претендовало 137 человек. После тщательного отбора экспертным Жюри и тайного голосования, Лауреатами премии стали четверо.

– Наше придирчивое жюри с особой тщательностью отбирало всех победителей. А выбрать было из кого – выбор был очень непростым. Именно поэтому, все лауреаты достойны нашего уважения! – рассказал президент Вольного экономического общества Сергей Дмитриевич Бодрунов.

Председатель Правления АО «ЮниКредит Банк», доктор экономических наук Михаил Юрьевич Алексеев признан лауреатом премии «Экономист года» за формирование и реализацию программы кредитования предприятий реального сектора экономики, сельхозпроизводителей, программу ипотечного кредитования и поддержку социально-культурных проектов. Он стоял у истоков формирования российского рынка ценных бумаг и внёс существенный вклад в создание современного фондового рынка в нашей стране. Под его руководством ЮниКредит Банк стал одним из лидеров банковской сферы России и сегодня входит в топ-7 наиболее прибыльных российских банков. Финансовая организация взаимодействует с Министерством сельского хозяйства по вопросам льготного кредитования сельхозпроизводителей, реализует проект «Свободная касса» для стимулирования, а также оказания помощи предприятиям малого и среднего бизнеса по внедрению онлайн-касс, активно сотрудничает со многими российскими благотворительными организациями, имеющими четко структурированные программы.

Генеральный директор ФГАУ «Фонд новых форм развития образования» Марина Николаевна Ракова признана лауреатом премии «Экономист года» за разработку и реализацию просветительского социально значимого инновационного образовательного проекта «Разработка и реализация новой модели дополнительного образования детей в форме детских технопарков «Кванториум». Технопарки «Кванториум» – это уникальные учебные программы и технологии, новое современное оборудование и материалы для технического, экономического, интеллектуального развития детей. На базе проекта «Кванториум» формируется сообщество молодых и заслуженных ученых, представителей технологических стартапов, а также руководителей крупных промышленных предприятий и госкорпораций. Разработанная при активном участии Марины Раковой модель образования делает их внедрение доступным для тиражирования. На сегодняшний день проект представлен в 37 российских регионах. Уже работает 51 технопарк. До 2021 года в регионах России на условиях софинансирования из федерального бюджета должны быть созданы еще 85 таких площадок. А к 2025 году «Кванториум» будет присутствовать в каждом крупном городе России. Количество обучающихся составит 600 тысяч человек, а всего в мероприятиях проекта будут задействованы порядка 5 миллионов детей.

Генеральный директор АО «ПО «УОМЗ» Производственное Объединение «Уральский оптико-механический завод имени Э.С. Яламова» Анатолий Владимирович Слудных признан лауреатом премии «Экономист года» за создание и реализацию программы инновационного развития предприятия, перевод производства на новую технологическую базу, за разработку и налаживание серийного выпуска высокотехнологичной продукции военного и гражданского назначения и трансфер специальных технологий в гражданскую сферу. Работая на предприятии с 2004 года, Анатолий Слудных прошел путь от менеджера отдела экспорта специальной техники до генерального директора. Под его руководством на предприятии ведется работа по техническому перевооружению, строятся высокоавтоматизированные производства, осваивается современное оборудование. Численность сотрудников завода превышает две с половиной тысячи человек. Предприятие является ведущим в России разработчиком и производителем оптико-локационных станций для боевых самолетов и вертолетов, а также специальной техники для оснащения надводных кораблей ВМФ России. В последние годы активно ведутся высокотехнологичные разработки продукции двойного и гражданского назначения. Это медицинское оборудование и светотехника мирового уровня, уникальные лазерные микроскопы и многое другое.

Генеральный директор ООО «Моторика» Илья Игоревич Чех признан лауреатом премии «Экономист года» за разработку и реализацию социально значимого проекта «Моторика», связанного с решением важной гуманитарной проблемы – технологий протезирования верхних конечностей детей и взрослых, и обеспечением бесплатного протезирования, в том числе по государственной программе социальной защиты. Проект «Моторика», призван решить проблему создания технологий протезирования верхних конечностей для детей и взрослых, а также обеспечить бесплатное протезирование, в том числе по государственной программе социальной защиты. Начиная с 2015 года компания установила более 500 активных механических протезов кисти и предплечья, 10 инновационных биоэлектрических протезов предплечья, и, пока в тестовом режиме – два многосхватовых современных протеза с внешним источником энергии. Разработаны уникальные методики реабилитации. Операции дорогостоящие. Но компания согласовала условия бесплатного протезирования по государственной программе социальной защиты, сотрудничает с Фондом Социального Страхования, Министерством труда и социальной защиты, Минпромторгом и Агентством стратегических инициатив. Команда Ильи Чеха верит, что при помощи современных средств реабилитации можно не только вернуть людям основные возможности: брать, держать, взаимодействовать с окружающим миром – но и в чём-то превзойти возможности обычного человека.

– У нас, экономистов, конечно, могут быть и разные представления о путях решения этих задач, и отличающиеся подходы. Но нас всех объединяет одно – то, что бескомпромиссно и недвусмысленно выражено в девизе Вольного экономического общества: «Полезное». Нас объединяет забота о нашей стране и желание приносить стране конкретную пользу. С нашим профессиональным праздником, с Днём экономиста, дорогие друзья! – завершил Собрание президент Вольного экономического общества Сергей Дмитриевич Бодрунов.

Черная дыра финансового капитала

«Теория глупости» финансовой номенклатуры

Руслан Гринберг,
научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН

Феномен финансового капитала настолько широко распространился по всему миру, что даже можно говорить о появлении и укреплении такой структуры, как мировая финансовая номенклатура. От США до Китая существуют силы, которые заинтересованы в сохранении статус-кво, в господстве и доминировании финансового капитала. Я вообще очень не люблю конспирологические теории. По-английски заговор — это conspiracy, а есть еще слово stupidity — теория глупости. Она, мне кажется, больше пригодна для объяснения тех феноменов, которые происходят и в мире, и в России.

Это отдельная тема, но необходимо отдавать себе отчет в том, что совершенно естественным образом возникла эта номенклатура, и это очень важно, потому что очень сложно даже начать борьбу против нее. Казалось бы, кризис 2008–2009 явно показал, что культура безответственного кредитования, кризис, который начался с кризиса ипотеки в США, полностью доказал абсолютную бесперспективность вот этого господства финансового капитала. Но почему-то ничего не произошло. Ну, кого-то в тюрьму посадили, кто-то сильно нажился на этом кризисе, но в остальном все продолжается. И многие левые, и правые, и центристы считают, что опять надувается финансовый пузырь. И похоже, система стимулов, приводящая к надуванию этого финансового пузыря, продолжает успешно жить. Есть всякие предложения, чтобы это ограничить, — но это предложения академических ученых, которые имеют малое значение в современном мире.

Из слуги индустрии — в хозяина

Сергей Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, эксперт РАН, д. э. н., профессор

– Финансовый капитал, развиваясь исторически, из слуги индустрии (и технологического прогресса!) превратился в его хозяина, сеньора, сюзерена. Как таковой он — финансовый капитал, — имея двойственную природу, с одной стороны, вынужденно способствовал технологическому прогрессу, а с другой — превращался во все большей степени в его тормоз. В исторической перспективе это противоречие должно разрешиться таким образом, что он вновь станет слугой развития производства и общества — на весь, что называется, оставшийся ему век, вплоть до его ликвидации. Причина — в базовой стратегеме НТР, которая состоит в опережающем развитии технологий по сравнению со всеми иными аспектами развития, причем с «ускорением ускорения», что должно неизбежно привести к переходу к неэкономическим формам хозяйствования (и удовлетвлорения потребностей!) и исчезновению (гибели!) финансового капитала!

В настоящее время инновационная функция капитала еще не изжила себя и может быть поставлена на службу рациональному цивилизационному развитию. Опыт многих стран в предыдущие десятилетия показывает высокую эффективность «финансового форсажа» (термин Я. Миркина), когда за счет форсированных финансовых вливаний в реальный сектор экономики ряда стран наблюдался мощный экономический рост — именно по той причине, что в результате создавались новые инновационные продукты, новые реальные потребности и дополнительные рынки. Для России этот опыт, подтверждающий сохранившуюся на данном историческом отрезке развития цивилизации инновационную функцию финансового капитала, бесценен. Нам необходим как воздух этот самый финансовый форсаж — но не просто накачка экономики деньгами, а целенаправленные вливания в инновационные прорывные направления технологического развития.

О роли денег в современном мире мне больше всего нравится такой афоризм: «Деньги — корень всякого зла, то же самое можно сказать и о безденежье». И мне еще нравится такой — я не помню, сам придумал или у кого-то списал: «Деньги не приносят счастья, но очень помогают, когда счастья нет». И еще есть такой афоризм, Гете принадлежит: «Здоровье — далеко не все. Но без здоровья все — ничто». То же самое про деньги можно сказать. Они не дают счастья, но, конечно, без них тоже очень сложно жить. Когда хороши деньги, когда они плохи?

Считается, что деньги и колесо — два великих изобретения человечества. Это так и есть. Чем хороши деньги? В первую очередь тем, что они облегчают обмен, но люди, которые придумали деньги, никогда не думали, что эти деньги из вспомогательного средства станут господствующим инструментом вообще и главным благом, к которому надо стремиться. Второй важный момент — это функция перераспределения денег. Когда они нужны в одной сфере, но там их нет, существует кредит. Это удивительное достижение человечества, и рост экономики XX века в значительной мере был определен развитием кредитования.

И третий момент, на котором я хотел бы особо остановиться (и выступить с легкой критикой позиции, в том числе наших коллег — Якова Миркина и Сергея Бодрунова, финансового форсажа). Деньги — это очень хорошее средство для того, чтобы оживить экономику, и все указывает на то, что для нашей любимой Родины сегодня как раз такой момент настал. А в чем дело, почему это так? Экономика 10 лет находится в неподвижном состоянии. Она и раньше, если в среднем посмотреть, вычесть годы бурного роста цен на нефть, росла примерно на 0,8% в год на протяжении последней четверти века. Если бы в свое время россиянам сказали, когда они отказывались от противного социализма, что вот, ребята, пройдет 25 лет, но темпы роста будут меньше 1% в год, конечно, это был бы большой скандал для политиков, которые вели нас в хорошие места.

Деньги в российской экономике

Сегодня мы наблюдаем картину, очень позорную для развитой страны, когда почти 20 миллионов человек не учтены в статистических данных. Они работают, получают зарплату, детей учат как-то, воспитывают, но про них никто не знает. Если умножить эти 20 млн на три (жена или муж и дети), сколько человек получается? Где-то 60 миллионов. Это вообще поразительно. Возникает вопрос, а почему так получается? Почему нельзя перевести их из тени на свет? А потому что все боятся, что вообще тогда экономика встанет полностью и окончательно, ведь это они не от хорошей жизни не работают в нормальном, светлом секторе. Значит, для того чтобы они работали в нормальном и вышли из тени, нужно сделать инвестиционный климат, который бы им указывал на то, что нужно работать здесь.

Насчет финансового форсажа. Кажется, что это легко, как в развитых странах, что если сейчас начинать бросать деньги с вертолета, то начнется экономический рост, ну, даже если не с вертолета бросать, а просто уменьшать процентную ставку. Так вот я — противник денежно-кредитной политики и считаю, что они правильно боятся того, что может быть. Что произошло на нашей любимой родине? Если, например, в Америке или Германии, когда нужно ускорить рост экономики, то эта система накачивания деньгами работает всегда, у нас она не работает, потому что у нас — слишком открытая экономика, раз, слишком недиверсифицированная, два, и абсолютно гарантированный результат — перевод денег либо в импортные товары, либо в валюту, три. Поэтому страна не решается ничего сделать с валютными ограничениями, не делает диверсификацию экономики, и получается вот такая патовая ситуация.

Чем деньги плохи

ГДЕ ВЗЯТЬ ДЕНЬГИ НА НТР

Кайсын Хубиев,
д. э. н., профессор МГУ им. М.В. Ломоносова

В чем состоит драматичность ситуации при поиске ответа на этот вопрос? Четверть века назад руководством страны было взято на вооружение положение о том, что в нашей стране существует неэффективная государственная экономика, и стоит нам государственные ресурсы передать частным лицам, как появятся индивидуальный интерес, который возбудит конкуренцию, появится предпринимательская состязательность, наперебой будут создаваться инновации, ибо конкурентное преимущество обеспечивается прежде всего инновациями. И вот этот негосударственный сектор, «заведенный» силами частного интереса, двинет технологии вперед, и мы окажемся в научно-техническом шоколаде. Так рисовалась картина, когда государственную собственность превращали в негосударственную. Прошла четверть века, а репа не растет. Теперь обратимся к основной сути последних майских указов Президента РФ. Основная суть и цель: научно-технологический прорыв! А за счет чего? Государство, не надеясь на частный сектор, на себя берет функцию технологического прорыва. Но оно уже лишилось основной доли ресурсов. Поэтому возникает очень большой вопрос о реализуемости этих указов. Но поставленные цели и задачи являются жизненно важными для судьбы страны, поэтому источники, ресурсы надо изыскивать. Раз частный капитал, которому отданы государственные ресурсы четверть века назад, не справился с проблемой технологического прогресса, государство должно набраться политической воли и совершить другую акцию в том же масштабе, как проводилась приватизация, а именно — приватизированные прежде предприятия объявить объектами открытого инвестиционного конкурса с конкретными научно-техническими заданиями и с учетом отраслевой специфики. Дополнительные инвестиции инновационного характера должны быть критерием конкурсного состязания претендентов, каковыми могут быть прежние хозяева, новые отечественные и зарубежные субъекты, а также и государство. Если этот форсаж и возможен, он должен быть более точечный, он должен быть целенаправленный, но для этого должен быть выбор приоритетов, которые нужно последовательно финансировать. Сегодня же мы видим, что раздают всем сестрам по серьгам. Это, конечно, намного лучше для сохранения статус-кво: все более-менее счастливы, все более-менее получают какие-то деньги и молчат. Но при этом нет никакого аппетита к финансам. Здесь я хочу привести самый циничный экономический афоризм всех времен и народов за последнее время, это наше русское изобретение: «Что такое инвестиция? Инвестиция — это неудавшаяся спекуляция». В этом очень много смысла. И это краткое выражение господства денег.

Теперь три плохих свойства денег.

Первое, о чем я уже говорил, когда деньги — хозяин положения — это вред.

Второе — это углубление материального неравенства, очень важный момент. До кризиса 2008–2009 годов мир занимался безответственным кредитованием. Барак Обама назвал это культурой безответственности — когда финансовые институты давали деньги кому попало. Все знали, что этому придет конец, но никто не знал, когда будет «без пяти двенадцать». Когда вода кипит, примерно знаешь по температуре, когда она закипит, а в финансовой сфере мы не знаем, когда вода закипит. Мы знаем, что надувается пузырь, но мы не знаем, когда он лопнет, — каждый думает, что как-нибудь проскочит, поэтому сложно этот процесс ограничить, а с другой стороны СМИ заняты этим делом, и все кому-то принадлежат из финансовой номенклатуры, и поэтому никто не хочет задумываться особенно над тем, что нужно делать.

Третий пункт, который самый плохой морально и очень важный политически — гипертрофированная роль денег. Я считаю, что крен в сторону неолиберальной доктрины, когда — только деньги, когда ты должен думать только о себе, — это абсолютно контрпродуктивная для человечества вещь. В советское время для нас, когда мы были молодыми, было неудобно о деньгах говорить и даже опасно как-то, нельзя было показывать, что ты их хочешь иметь, хотя 90% людей хотели, было принято презирать деньги. И это была, конечно, большая глупость. Но не обязательно было бросаться в другую крайность, когда деньги — это все, эгоизм чистый, без всякого альтруизма: ты не должен думать об общественном благе, ты должен лично о себе думать, о своих деньгах, о заработке, и к этому ты должен стремиться любой ценой. Здесь даже хорошее воспитание, если ты получил его от своих родителей, обесценивается, потому что приходится в этом мире жить. И это, я считаю, самая серьезная издержка, которую русская неолиберальная трансформация имеет.

Ну, и последнее — что делать? Во-первых, надо ввести налоги на краткосрочные финансовые операции. Лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин это предлагал, я думаю, это по-прежнему остается актуальным. Это уже было бы шагом к тому, чтобы финансы были в узде. Самое ужасное, что произошло, — это распространение офшорных операций. Если мы хотим финансы сделать вспомогательным средством для роста реальной экономики, то, конечно, офшоры должны быть запрещены в принципе, потому что налоговая база государства резко ослабляется именно в связи с тем, что они существуют.

Цифровизация не поднимает темпы роста

Давид Эпштейн,
главный научный сотрудник Северо- Западного научно-исследовательского института экономики и организации сельского хозяйства РАСН, профессор, д. э. н.

Чем выше уровень цифровизации, тем ниже оказываются темпы роста. И причина, на мой взгляд, не только в том, что в развитых странах дело упирается в отсутствие, скажем, таких возможностей, как у Китая, то есть в отсутствие избыточных трудовых ресурсов в сельском хозяйстве и широких возможностей сбыта за рубеж. А в том, что сам научно-технический прогресс становится все дороже. Растет капиталоемкость каждого процента роста, плюс рост упирается в экологические границы.

И получается, что не надо рассчитывать на очень высокие темпы роста в будущем от этой самой цифровизации, так как она «сама себя поедает» в том смысле, что на одного высвобождаемого требует 2–3 человека в смежные отрасли, в алгоритмизацию возникающих новых задач, в программирование, во ввод и обработку информации, в создание новых устройств, реализующих новые цифровые функции, в том числе рабочих устройств. И к тому же используется в социальной сфере далеко не всегда на пользу обществу.

Посмотрите примеры цифровизации в медицине: в каждой поликлинике теперь появились десятки и сотни компьютеров, значит, требуются администраторы баз данных, ремонтники и т. п. А скорости работы и удобств посетителям это прибавило маловато. Наоборот. Теперь врачи не с пациентом беседуют, а с компьютером, заполняя заранее заготовленные шаблоны и вписывая туда процедуры осмотра и обслуживания пациентов, которые они якобы делали, а на самом деле и не думали делать. А чтобы пациенты не могли увидеть это и пожаловаться, ликвидируются бумажные медицинские карты пациентов. Они теперь не могут увидеть, что написал врач об их здоровье и принятых мерах.

Государству нужно не рассчитывать на автоматизм «цифровой экономики», а использовать такие пути, которые позволили бы нам действительно, за счет роста образования, науки, прямых государственных инвестиций в инфраструктуру и ведущие отрасли, перейти к более устойчивым и надежным темпам роста. Это должны быть не 1–1,5%, особенно смешные для России после многолетней стагнации. Это действительно должны быть 5–7 и более процентов. И нельзя отмахиваться тем, что важен качественный, а не количественный рост. Количество в этом вопросе тоже имеет значение, причем ключевое.

Фикция мирового капитала

Елена Ткаченко,
д. э. н., профессор Санкт- Петербургского государственного экономического университета

В экономике перекошенной, с которой мы сейчас столкнулись в России, вообще в мире, финансовый сектор непропорционально раздут, насыщен необеспеченными, по сути, обязательствами. Стоит вспомнить о том, что по-английски инвестиции в финансовые активы называются fiction — фикция. Это очень важно для понимания реальной инвестиции против фиктивных инвестиций. Слово «фиктивный» в русском языке имеет резко негативный оттенок, в английском fiction не несет такого негативного оттенка, просто нужно понимать, что если вы вкладываете деньги в фикцию, то, по сути, вы вкладываете их в ничто. И вы принимаете на себя ответственность и риски за операции с этими активами, которые ничем не обеспечены. С этой точки зрения современная экономика все больше и больше в финансовом мире превращается в «фикшен», в то, что оторвано от реальности, то, что не имеет под собой никакого обеспечения.

НЕРАЗВИТАЯ ФИНАНСОВАЯ СИСТЕМА УПРАВЛЯЕТ ЭКОНОМИКОЙ

Виктор Иванов,
заведующий кафедрой «Теории кредита и финансового менеджмента» Санкт-Петербургского государственного университета, д. э. н., профессор

Как обстоят дела с финансиализацией в России? На мой взгляд, в России процесс финансиализации находится в зачаточном состоянии. На чем основаны такие суждения? Прежде всего — это низкий уровень развития финансового рынка. Многие финансовые инструменты, которые активно применяются сегодня на зарубежных финансовых рынках, у нас используются эпизодически. В то же время финансовому сектору в Российской Федерации предоставлены большие полномочия в области макроэкономического регулирования. В первую очередь речь идет о Центральном банке Российской Федерации. Политика Центрального банка слабо учитывает, а зачастую и игнорирует, интересы реального сектора экономики. Есть соображения, что политика сдерживания, проводимая Центральным банком РФ, имеет под собой объективную основу. Я не очень с этим согласен, почему? Мы прекрасно знаем из теории о том, что увеличение на 1% процентной ставки ведет к падению ВВП на 0,3%. Эта статистика — не российская, это статистика мировая. Увеличение и так высокой ключевой ставки, которое осуществлено недавно ЦБ, видимо опять приведет к росту процентных ставок. Понятно, что ничего хорошего для нашей российской экономики это не сулит. Процессы, которые происходят на финансовых рынках РФ, сопровождаются постоянным оттоком финансового капитала за рубеж. Частично он возвращается в виде иностранных инвестиций. Чем же характеризуется современный этап финансиализации российской экономики? Прежде всего, низким уровнем инвестиционной активности. Статистика инвестиций в основ- ной капитал: за последние четыре года объемы инвестиций не превышали 19% ВВП. Это уровень, который не позволяет расти ВВП больше, чем 2% годовых. Для стабильного же роста объемы инвестиций должны составлять как минимум 28%. Для осуществления финансового форсажа объемы инвестиций, по примеру Китая, должны составлять порядка 45–46% ВВП. Есть ли такие ресурсы в России? Сегодня говорили о том, что такие возможности имеются. Я не убежден в этом. Я не могу четко сказать, где либо у кого имеются такие объемы финансовых ресурсов, которые можно было направить на развитие экономики. Те ресурсы, которые появляются, они почему-то убегают на Запад.

Если мы вспомним то обстоятельство, что капитализация компании Илона Маска «Тесла» превзошла в этом году капитализацию компании «Форд», и сопоставим объемы реального производства «Теслы» и «Форда», то станет понятно, что реальных активов за «Фордом» гораздо больше, чем за «Теслой», безусловно, но на рынке фиктивных инвестиций «Тесла» стоит дороже. И вот эти спекулятивные пузыри, которые периодически надуваются на нашем рынке, приводят к таким явлениям, как, допустим, известный крах на рынке доткомов 2000 года, когда произошло обрушение и мировые рынки потеряли 2,5 млрд долларов в течение двух суток.

Будет ли у нас что-то похожее сейчас? Да, возможно. Аналитики расходятся в сроках. Вот руководитель крупнейшего хедж-фонда (глобальной инвестиционной компании Citadel. — Прим. ред.) Кен Гриффин считает, что 18 месяцев осталось рынкам. К нему можно прислушаться. Но есть аналитики, которые считают, что все начнется в ноябре, потому что сейчас зарождается долларовое цунами, неоправданный рост курса доллара, поддерживаемый определенными процессами, и вот это долларовое цунами может обрушить рынки быстрее, чем мы ожидаем. Поэтому мы находимся в ситуации, когда реальная экономика является единственной основой для дальнейшего нормального экономического функционирования нашей экономической модели.

Полный тупик в реальном секторе

Владимир Евсеев,
д. т. н., президент Союза литейщиков

Мы не прошли модернизацию технологического уровня российских промышленных предприятий, а нам сейчас навязывают «цифровизацию». Друзья, я вас приведу на некоторые из наших заводов, их много, — это Демидовские заводы времен Петра I, и попробуйте там внедрить методы цифровой экономики! Наши руководители опять впадают в крайность. Давайте мы все-таки обратим серьезное внимание на развитие технологического потенциала, на индустриализацию, нам надо строить десятки, сотни, тысячи заводов, современных, автоматизированных, с гибким производством, по отраслям. Иначе что может быть? Я боюсь, что дальше при таком подходе мы упремся в необходимость введения мобилизационной экономики со всеми прелестями. Может получиться, что руководству страны придется поступить именно так. Просьба к Академии наук сформулировать комплекс мер по развитию экономики и промышленности, который уже имеется и обсуждался не один раз на экономических форумах. Давайте мы президенту нашему положим его на стол и скажем: «Ну сколько можно? Иначе никакого технологического прорыва и новой индустриализации не получится!»

Кризис как урок экономики

Александр Бузгалин,
вице-президент ВЭО России, почетный профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, д. э. н., профессор

Во время кризиса 2008–2009 годов во многих странах встал вопрос, что делать, как спасать экономику. И ответом было — «спасать при помощи государства», хотя, если исходить из принципов рыночной экономики, государству надо было бы сказать: «Друзья-финансисты, вы играли в «казино-капитализм» (термин не мой, его ввели американские исследователи). В казино люди не только выигрывают, но и проигрывают. Вы проиграли, значит, разоритесь. В результате вашего разорения не будет многих частных финансовых институтов, но что из этого? Ничего страшного». Но большинство государств вместо такого рода действий (которые я выразил намеренно утрированно, но смысл при этом сохранил полностью в соответствии с принципами свободного рынка) взяли деньги из карманов налогоплательщиков для помощи компаниям, пострадавшим во время кризиса. Дальше же возникла развилка: погасить долги финансовых институтов в надежде на то, что они вернут долги банкам, в надежде на то, что банки за счет этих возвращенных им средств дадут кредиты реальному сектору, реальный сектор эти кредиты использует для расширения производства, при расширении производства рабочим заплатят достойную зарплату, которая позволит рабочим, когда они направят эту зарплату на потребление, создать конечный спрос, и в результате этой длинной цепочки действий, в которую вовлечены все основные акторы экономики, экономика начнет расти. Но в реальности значительная часть денег, направленных на ликвидацию последствий кризиса, уплывет в офшоры. И был второй вариант, абсолютно не рыночный: прямое вложение ресурсов в экономику из государственного бюджета — метод прямого инвестирования в духе гос- плана советских времен. Это метод использовал Китай, в результате обеспечив не 12% роста, как до кризиса, а «всего лишь» 7%, тогда как в России произошел 10% спад экономики. Здесь я поставлю многоточие…

По материалам семинара «Финансовый капитал и стратегемы индустриальной революции» Института нового индустриального развития им. С.Ю. Витте, г. Санкт-Петербург. Руководитель научного семинара — директор ИНИР им. С.Ю. Витте, президент Международного союза экономистов, эксперт РАН, д. э. н., профессор С.Д. Бодрунов, модератор — руководитель Центра современных марксистских исследований МГУ им. М.В. Ломоносова, д. э. н., профессор А.В. Бузгалин

Marxism and Ecology: Current Problems

Discussion between

Alexander Buzgalin,
Emeritus Professor at MSU, Vice-President of the VEO (Free Economic Society) of Russia,

 

 

and

 

Jacques Bidet,
Professor at Paris Nanterre University

Buzgalin: I know that you’ve been busy developing Marxism, and for many years you’ve been editor-in-chief of the Actual Marx magazine. Do you believe Marxism is obsolete? What questions can it answer today? For example, is Marxism needed to study economic and social problems, in particular, those of poverty and inequality? Or is it more important for studying other issues?

Bidet: Well, it is very important for different socio-economical questions. But I would say, the main point is about ecology. Because the main question is that mankind has evolved, has [in front of it, on the horizon?] this ecological crisis, and Marx is, for me is the ecological thinker number one. Because he made it very clear that capitalism has just one purpose, just profit, whatever the human or the nature. And nobody made it clearer than he does. Capitalism’s only aim is profit, so suddenly Marxism’s become suddenly important again, and that can be understood rather easily by the human population. While the Marx before was more difficult, he was of course very pertinent [to those questions?], but that was not so visible, not so transparent because many people could have thought that capitalism is not splendid, it’s the best bad possibility, something [lighter?]. Of course, not only capitalism, that’s not only [the] question of looking for profit, also the war with terrible problems for ecology. Because in the war, before and after the war you destroy quite a lot of things.But of course, war has also much to do with capitalism. Because it’s a war of the richest country at the moment against poor countries, organizing combats, struggles between countries where there’s something to exploit. So, capitalism [will always be armed?], we’ve known that for a long time, with imperialism. But now we can perhaps not so easily speak of imperialism. It’s more of a multicenter imperialism. There is a world system, and a subsystem with each of them on the periphery. And this brings the multiplication of weapons and all those weapons are destructive, at every stage of production, even if they are not employed. So, for different reasons Marx has come to the forefront.

Buzgalin: Thank you and maybe one more question. There are a lot of debates now about poverty and social polarization, the gap between the poor and the rich and all this stuff. Do you think that these are also important questions or it’s not so important?

Bidet: They are all typical Marxist questions.

Buzgalin: That’s why I put it, yes.

Bidet: Marxism remains very, very important, it takes a new inflexion, a new pathos, because, as is well known, the rich became richer and the poor poorer, and there’s an inflation of poverties, and in the countries where socialism, socialists had brought social institutions, all these institutions is in danger, I don’t tell about Russia, I know that the old system was probably not bearable, but the old system… there was at least the idea of overall social institution for medical care, school and so on. And we know how the destruction, restructuration has been radical. It’s also the same in Western Europe. It’s not so well-known perhaps in Russia but yesterday for instance Sean Sayers had the good words on the destruction of the last thing they had in England, the social hospitals, health system which has been built after World War II. And Margaret Thatcher was [the person] who destroyed it [by privatizing]. And in France too, we see day after day with Macron, the man who was supposed to belong neither to the right nor to the left, and who in fact was revealed to be an extreme right. A liberal, culturally liberal, culturally modern and open, but economically and politically a real reactionary. [He has been] destroying the popular housing system.At the moment [there’s] a great strike on the railway. The railway at the moment is national property and with a good reason. And he makes a great enterprise for privatization. Why privatize? In this social institution there’s a place for people, for organizing people for some opposition to capitalism. That’s a normal possibility. There had been a one-month strike. And possibly announced two more by the trade unions. Not every day but two days out of five. So that the strikers keep in contact with passengers and explain day after day. That has been difficult, they have no public expression on television, but the others, and also the journalists, they are hateful of saying that the system is not good…It means that… there is a strong trade union which… with a Marxist NDA, CGT (General Confederation of Labor), with a Marxist inspiration, and they are really resilienting this movement. And it’s not finished. But we just want something because there is also a big strike in Air France, a company which is nomore national but partly national, and they have been striking for one month, just more for question of salary because the salary has been the same for six years while the life takes two percent every year. So, they have a strong strike. The President of Air France had this challenge of organizing a referendum among the employees. He was sure of winning because all the newspapers and television said that was a minority strike, just a minority of Marxism. But as a matter of fact, he lost. We know that yesterday, surprisingly, he [ended up with] just forty-four percent [of the votes]. It was a great victory. At that time [the victory was something splendid?]. That can give some hope to the strikers for the railways. So, Marxism is also present in university circles, there is a strong interest in Marxism in the university. In my research center for philosophers there’s a good group of students making their PhD on Marxism. There were two doctorates on that. It was a work of four-five-six years, no more so young, 25, 26 years when they finished. On the young Marx. And we see that there is a continuation. For 20 years I founded this journal, Actuel Marx. Now it’s a third generation, I resigned after 20 years. Another one took it for 20 years, and now it’s a 4th generation. So, now it makes for 35 years. And there is another generation after that. And now the editors are about thirty years old.But they are full professors, they are really brilliant. They have a lot of students working with them. So, the situation (I speak of Marxism) is not so bad in some wayalthough the political situation is poor because the radical left, which makes in France about 20% of the population (that was the rate of the Communist party, and now the Communist party is weaker, at five percent, but there’s another 15 percent that is also radicalized in some sense). Well, but we are isolated because the socialists, most of them, have taken the way for helping the service of neo-capitalism. But, well, anyway, the story is not finished.

Buzgalin: No, no, it’s very important what you said, and thank you very much.

1...142143144...181Страница 143 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"