Среда, 25 сентября, 2024
ВЭО России

Михаил Головнин: долговая проблема – ключевая для мировой финансовой системы

Пандемия коронавируса, связанные с ней ограничения и их последствия привели к масштабной рецессии во многих странах, оказали значительное влияние на мировую экономику и перспективы ее развития. От чего будет зависеть скорость восстановления мировой экономики и какие из точек неопределенности – основные, обсудили президент ВЭО России и Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов, директор Института Европы РАН Алексей Громыко и первый заместитель директора Института экономики РАН Михаил Головнин.

Бодрунов:

Уважаемые коллеги, на Ваш взгляд, что больше всего повлияло на нашу экономику?

Головнин:

Если мы говорим об экономике России, понятно, что это некий внешний шок, связанный с пандемией. Наибольшее воздействие, конечно, оказали те ограничения, которые были введены в процессе борьбы с коронавирусом. То есть, была некая дилемма, в пользу чего мы сделаем выбор – экономики или каких-то гуманитарных соображений? Пожалуй, это один из первых случаев не только в российской, но и в мировой истории, когда гуманитарные факторы были поставлены на первое место, и экономика в результате, естественно, понесла определённые издержки. Да, ситуация менялась. Во вторую волну, и в третью предпочтение уже в большей степени отдавалось экономике, но тем не менее это был самый мощный кризис с середины 20 века.

Громыко:

Ясно, что пандемия не привнесла чего-то принципиально нового в мировую геополитику. Какие-то процессы, которые развивались до нее, затормозились. Но большинство основных трендов получили, наоборот, ускорение. Например, за прошедшие полтора года мы видим, как разгоняется конкуренция между США и Китаем. Стратегическая расстыковка – это термин, который употребляется для того, чтобы охарактеризовать намерения США произвести расстыковку с Китаем не столько в экономике и в торговле, сколько выборочно, в первую очередь, в высокотехнологическом секторе. Здесь США ставят на то, чтобы сдерживать рост Китая, лишить его возможности стать ведущей державой мира в технологическом плане. Кроме того, отношения между США и Россией, Евросоюзом и Россией, и НАТО за последние полтора года только ухудшились. И пандемия здесь, к сожалению, была использована нашими партнёрами и конкурентами на мировой сцене для того, чтобы вести, с моей точки зрения, недальнозоркую политику, направленную на то чтобы в очередной раз поделить мир на два лагеря. С одной стороны – это западноцентричная часть мира, где США используют свою традиционную философию об исключительности, политические, экономические и другие инструменты для того, чтобы поддерживать свой статус. С другой стороны мира находятся Пекин и Москва. Тем самым сближение России и Китая, переплетение наших интересов, на мой взгляд, стало происходить ещё быстрее из-за навязанных представлений о том, какую роль должна играть Россия.

Бодрунов:

Да, действительно, я с Вами соглашусь, не пандемия стала причиной сегодняшних проблем, а назревающее кризисное явление в мировой экономике и геополитике, связанное с переходом к новому технологическому укладу, к новым состояниям мировой экономики. Это базовая причина. А пандемия – это триггер, который ускорил какие-то позиции. В этом контексте на Западе еще до пандемии начали продвигать много вещей, чтобы ограничить рост экономик России и Китая.

Громыко:

Действительно, есть развилки, которые можно назвать стратегическими. Те страны, которые хотят остаться в десятке ведущих и наиболее влиятельных государств мира, или выбиться туда, стратегически просчитывают свою политику не на 2-3 года вперёд, а лет на 10-20. Так, у Китая есть стратегия до 2050 года. У Евросоюза есть стратегические отметки – 2030-й и опять-таки 2050-й год. Какие-то политические проекты продвигаются с помощью экономических рычагов, а мегаэкономические проекты – с помощью политики. Сейчас эта грань практически размыта. Я приведу два примера. Первый, это «Северный поток-2». Что в первую очередь происходит вокруг него? Это борьба, в основе которой лежат экономические или политические интересы. США вроде бы продвигают свой сжиженный газ в Европу. Для того чтобы это сделать, они топят «Северный поток-2». С другой стороны, мы видим весь это пропагандистский шлейф…

Бодрунов:

Да, это российское оружие…

Громыко:

Здесь политика и экономика тесно переплетены. Второй пример – «Зелёный курс» Евросоюза. Под этим проектом тоже заложен серьёзный экономический фундамент, прорывные технологии, гуманитарные и гуманистические соображения по спасению земли от глобального потепления и так далее… С другой стороны, в «Зелёном курсе» есть и сильная геополитическая составляющая: Евросоюз пытается нащупать конкурентные преимущества по сравнению и с США, и с Китаем, и в будущем с Индией, с Индонезией, чтобы не только догнать те или иные центры силы, которые задают новые нормы или технические стандарты, но и создать некую экосистему, которой мир будет вынужден следовать, а если не следовать, то платить за то, что не встраивается в новые требования Евросоюза. Дилемма, которая стоит сейчас и перед Россией, как раз связана с трансграничным углеводородным налогом. Что делать: встраиваться или вести свою игру, что потребует глубокой модернизации нашей промышленности. Мне кажется, здесь без стратегии опять-таки не обойтись. Судя по всему, у нас это понимание есть. Сейчас много делается для того, чтобы Россия выработала такую линию поведения на много лет вперёд.

Головнин:

Мне кажется, у нас сегодня хорошее сочетание – есть специалист и по экономике, и по международной политике.

Бодрунов:

Специально подбирали для этой беседы.

Головнин:

Не хватает биологов. Если мы рассуждаем на глобальном уровне, хотелось бы, конечно, чтобы мы выдвинули нечто конкурентоспособное в ответ на идею, которую продвигает Европа. На самом деле, это подразумевает серьёзную релокацию ресурсов из разных секторов экономики. Заметьте, ещё 10 лет назад говорили, что инвестиции в возобновляемые источники энергии – это нерентабельно, неэффективно. Тем не менее, видимо, какие-то точки безубыточности, в том числе, с помощью масштабной государственной поддержки были пройдены. Эти направления уже развиваются в Европе. Фактически сформирован кластер отраслей, который становится конкурентоспособным на международном уровне. И здесь встает вопрос – противостоять ли этому или идти, что называется, по течению? Китай в каком-то смысле пошёл по течению. Я занимаюсь финансами, и это отражается в практике так называемого зелёного финансирования. Пожалуй, один из основных лидеров, продвигающих идеи зелёного финансирования в мировой финансовой системе, это Китай. Может быть, России тоже выступить в глобальной повестке с какими-то предложениями? Потому что релокация для российской экономики будет, конечно, катастрофической.

Бодрунов:

Да, действительно ответа пока нет. Ещё одна точка неопределённости, на мой взгляд, – это рост глобальной задолженности. Эта проблема может вызвать серьёзные, и, я бы сказал, неопределённые последствия для мировой экономики и для России, напряжение отношений между регионами и странами. Михаил Юрьевич, как Вы видите эту проблему?

Головнин:

Я считаю, что она более серьёзная, чем та же климатическая проблема, по крайней мере, в сегодня. Потому что климатическая проблема, она долгосрочная. А вот проблема долговая может затронуть…

Бодрунов:

Она уже нависла как козырёк…

Головнин:

Да. При этом ещё до начала текущего кризиса, в конце 2019-го года, я выделял долговую проблему в качестве одной из ключевых для мировой финансовой системы. Как вы верно заметили, она только усугубилась. Сейчас вышел доклад Всемирного банка, который, по сути, основан на допандемийных данных. Он говорит о том, что шло нарастание долговой проблемы, но делает акцент на страны с формирующимися рынками. А мы с вами видим, что сейчас происходит в развитых странах. Согласно последним данным МВФ, по всем развитым странам государственный долг по отношению к ВВП в среднем составляет 120%. При этом рост по отношению к ВВП за 2020 год – порядка 16%.

Бодрунов:

Это серьёзный показатель.

Головнин:

В странах с формирующимися рынками, развивающихся странах, то есть на втором полюсе мировой экономики, показатели лучше. Государственный долг по отношению к ВВП в среднем составляет около 64%, рост за 2020 год по отношению к ВВП – порядка 17%. Да, мы прекрасно знаем, что у стран с формирующимися рынками тоже есть скрытые проблемы. Это может быть не прямой государственный долг, а долг, обеспеченный государством. В отношении того же Китая постоянно возникает вопрос задолженности и частного сектора, и задолженности, обеспеченной государством. Мы с вами давно живём в мире низких процентных ставок, которые поддерживаются за счёт сверхмягкой денежно-кредитной политики. Да, процентные ставки чуть-чуть начали расти в США, буквально за несколько лет до кризиса. И снова они опускаются до нуля. Мы опять вступаем в эту эпоху нулевых процентных ставок, и это создаёт опасность второй волны нарастания долга. То есть, сейчас государственный долг вырос, потому что государство поддерживало экономику во время кризиса. Но дальше пойдет восстановление, и частный сектор при таких низких ставках начнет активно наращивать долги. Что делать опять же с нарастающим объёмом частного долга? Мне кажется, уже сейчас надо продумывать эти механизмы. Мы видим, что международное сообщество ввело, например, программу помощи наименее развитым странам. В масштабах глобальной экономики это не самая крупная категория, но уже на этом поле мы видим, как программа начинает пробуксовывать. Частный капитал включился не так активно, как ожидалось. На самом деле, конечно, основные риски для глобальной экономики – на других полюсах. Они – со стороны развитых стран, со стороны отдельных стран с формирующимися рынками. Есть болевые точки в Европейском Союзе. Та же Италия. Мы видели, как разрастался европейский долговой кризис в 2010-м году. Есть болевые точки в странах с формирующимися рынками. Для группы стран, куда входит Россия, и кризисы это показывают, очень развиты так называемые эффекты заражения. То есть, в одной стране полыхнёт, и пламя распространяется на другие страны. На этом фоне Россия поразительно благоприятно выглядит с точки зрения долговой нагрузки.

Бодрунов:

Есть такая позиция: а зачем эти долги мониторить, пускай наращивают, у нас сейчас появится криптовалюта, фиатные деньги уйдут, проблем с деньгами больше не будет. А потом и отдавать ничего не надо, всё списалось. Может быть, так? Или нет?

Громыко:

Я думаю, что здесь можно поспорить. Потому что у США одно из основных конкурентных преимуществ, которое они приобрели, ещё в середине прошлого века, – это девизная валюта, на которой держится во многом и американская, и мировая экономика. У США проблема государственного долга выражена так ярко, как почти ни у одной другой страны мира. В этом смысле, мне кажется, что для США очень большие риски связаны с девизными валютами и заменой их на что-то ещё. Здесь, наверное, могут быть больше заинтересованы в поиске прорывных, высокорискованных решений другие страны, которые хотят вырваться из пока железобетонного каркаса, который использует США для вброса в свою экономику огромных масс денег, для того чтобы контролировать финансовые потоки по всему миру, проводить масштабную политику экстерриториальных санкций, что мы видели не раз за последние годы. Так что, я думаю, мировая валютная корзина в перспективе будет диверсифицироваться. И, скорее всего, те асимметрии, которые в ней сейчас есть, а напомню, что доллар за последнее время не утерял, а усилил свои позиции по ряду ключевых параметров…

Бодрунов:

Хотя много кликушества по этому поводу, но тем не менее…

Головнин:

Это так, статистика об этом свидетельствует.

Громыко:

Тем не менее, если рассуждать даже не с точки зрения профессиональных экономических исследований, а с точки зрения здравого смысла, эта не очень нормальная ситуация, когда мы считаем, что накопление долгов – это ничего страшного, справимся. Может быть, в это поколение, да. А что будет через 20 лет, 30 лет? Могут появиться триггеры, которые всю эту конструкцию разрушат. 2008 и 2009 годы были не так давно. Это случилось как бы в ядре новолиберальной модели глобализации в США и Великобритании, а потом распространялось волнами на Евросоюз и, как говорили раньше в системном анализе, на мировую периферию. То есть, уже была встряска, которая показала уязвимые места в социально-экономической модели развития США. Мне кажется, что политическая система США сейчас фактически на грани дисфункции, что особенно ярко было при Трампе. Это оборотная сторона проблем, в том числе, в экономике. Мы видим, что и в экономике, и в политике эти проблемы в том или в ином виде проявляют себя. А страдает от политической напористости США весь мир, и наша экономика тоже. Здесь, мне кажется, надо чётко представлять, что это надолго, что Китай не сдастся ещё много лет. То есть и Россия, и Евросоюз будут находиться в зоне обстрела как с одной, так и с другой стороны. Прятаться ли в блиндаже или придумывать что-то, чтобы выбраться и заявить о себе, как о более-менее автономной и крупной силе в политике и в экономике, – это проблема для России. В том числе из-за нашего экономического и технологического отставания от быстрорастущих и предъявляющих претензии на лидирующие позиции в мире стран. Этот разрыв только увеличивается. И пандемия не помогла нам его сократить.

Бодрунов:

Да… Уважаемые коллеги, я благодарю вас за сегодняшнее обсуждение и за подробный анализ текущей ситуации.

По материалам программы «Дом Э», телеканал «Общественное телевидение России», 11 сентября 2021 года

Елена Панина: мир движется к политико-экономической кластеризации

Елена Панина,

депутат Государственной Думы, директор «Института международных политических и экономических стратегий – РУССТРАТ», д.э.н., профессор

– Я хотела бы сказать спасибо ЮНКТАД за Доклад, и в первую очередь за то, что в нем постулированы благие намерения. Уже то, что эти принципы сформулированы, – это позитивный момент. Я впервые за последние годы прочитала о необходимости отойти от необоснованной веры в превосходство нерегулируемого рынка. То есть Адам Смит, Кейнс и их последователи до сих пор борются. В России мы пока живем по Смиту, хотя в последнее время у нас появились сдвиги в сторону усиления роли государства, в том числе, в экономике.

Я бы хотела остановиться на моментах, которые, на мой взгляд, в Докладе отражены, но вряд ли будут реализованы. Кризис – это, конечно, не ковид. Пандемия послужила только ускорителем кризисных явлений, нынешний кризис вызван не эпидемией. Это надо понимать. Глубинные предпосылки возникли еще в 2004-2006 годах в первую очередь ввиду исчерпания свободных рынков для бесконечной экспансии. Это то на чем построена в целом модель капиталистической экономики. Объективно эта модель пришла к кризису еще в начале 80-х годов XXвека, но она сумела его отложить, благодаря поглощению советского экономического пространства после распада СССР в 1991 году. Надо констатировать, что этот ресурс полностью исчерпан. Делая Доклады на глобальные экономические темы, следует учитывать новые тенденции не только в геоэкономике, но и в геополитике.

Как сказано в Докладе, нужно обуздать безнаказанность корпоративных элит. Но как бы эти корпоративные элиты не обуздали государство. Сегодня мы имеем совершенно беспрецедентную концентрацию капитала в руках корпоративных элит, транснациональных корпораций, и в том числе в сфере IT. Мы видим, какие и политические, и экономические шаги предпринимаются этими структурами, в том числе, и в том, чтобы подменить собой государство. Не государство с социальными функциями, с заботой о развивающихся странах, а с точки зрения получения большей прибыли. Мы должны понимать, что борьба будет продолжаться не только между национальными государствами, но и между корпорациями, которые все в большей степени стремятся к тому, чтобы эти государства подменять, что было показано в знаменитом Докладе Клауса Шваба на Давосском экономическом форуме.

Мы уже наблюдаем, как мир постепенно движется к политико-экономической кластеризации. Нет единого гегемона в лице США, нет биполярного мира, как это было при СССР, а многополярный мир пока не сложился. Но уже очевидно стремление тех же США, Евросоюза к созданию гигантских кластеров на 500–600 млн человек, где одно государство будет доминирующим, а остальные – выполнять роль поставщиков сырья и дешевой рабочей силы. Этот процесс – он в самом начале, но он будет быстро развиваться, опять-таки, если, как правильно отмечается в Докладе, человечество не выработает коллективные меры для противодействия этому процессу. Если эта модель политико-экономической кластеризации, которую просчитали эксперты Института международных политических и экономических стратегий, состоится, нас ждет еще более колониальный мир, чем сегодня.

Что касается отказа США и ВОЗ от интеллектуальных прав на вакцины. Сейчас конкуренция еще более усиливается. Неслучайно в Докладе констатируется, что многие развитые страны не поддержали этот посыл. Рынок вакцин только в этом году оценивается более чем в 80 млрд долларов. Не похоже, что он будет падать. Мы не знаем, какие еще новые штаммы вирусов появятся в ближайшее время. Жалко, что в Докладе не нашла отражение эта важнейшая тема.

Если мы говорим о развивающихся странах, о необходимости коллективного взаимодействия на глобальном уровне, почему мы не говорим о тех санкционных режимах, которые сегодня применяются? Не только в отношении России, но в отношении многих стран мира. Сегодня санкционные режимы стали нормой взаимоотношений между странами, что, конечно, ненормально.

Вместе с тем альтернативы у человечества нет: нужны коллективные усилия мирового сообщества. И спасибо за то, что Доклад ЮНКТАД нацеливает нас на эти совместные действия.

По материалам презентации Доклада ЮНКТАД (Конференция ООН по торговле и развитию), которая состоялась 15 сентября 2021 года в Доме экономиста.

ЮНКТАД: восстановление неровно, нестабильно

Анастасия Нестветайлова,

руководитель Департамента макроэкономики и политического развития ЮНКТАД, Женева

– 2021 год – знаменательный. С одной стороны, он богат событиями и потрясениями. С другой, интересно сравнить две парадигмы политэкономии. Приведу цитату Рональда Рейгана. Он произнес это, когда вступил в должность в январе 1981 года: «Освобожденная от вмешательства правительства и его экономических недугов, – таков был посыл – экономика возродится более энергичной, справедливой и продуктивной». Инедавняя цитата Джо Байдена, тоже из его инаугурационной речи: «Просачивающаяся экономика никогда не работала. Настало время выстраивать экономическую систему снизу вверх и изнутри наружу».Они противоположны друг другу. Но что интересно? Посыл Рейгана про освобожденную экономику, либеральные рынки, про то, как все будет хорошо, продуктивно, свободно и справедливо без вмешательства государства, быстро разошелся как глобальный и был применен во многих странах, включая Россию. Случится ли тоже самое с посылом Байдена сейчас? Станет ли он новым международным стандартом? Правильно сказали предыдущие ораторы, это во многом зависит от нас, от политических деятелей, от экономических элит и от того, насколько эффективно и солидарно мы будем действовать.

Что интересно? После спада 2020 года глобальная экономика закончит этот год с феноменальным ростом более 5%. Такого не наблюдалось очень давно. Это самая высокая цифра практически за полвека. И многие факторы позволят сказать, что не было бы счастья, да несчастье помогло. По всем показателям идет рост, восстановление, включая мировую торговлю товарами, услугами. Инфляция более менее сдерживается и пока не достигает целевых показателей, хотя некоторые регуляторы, я так понимаю, включая и Российскую Федерацию, сейчас нервозно наблюдают за динамикой цен. Финансовые рынки бурлят, состоятельные классы стали еще более состоятельными. По разным оценкам, их богатство за период пандемии выросло на 50-60%. Восстанавливаются рынки труда. То есть, с одной стороны, есть позитивная траектория, есть все предпосылки для того, чтобы сказать: мы будем строить экономику заново и лучше. Этот девиз стал мотивационным лозунгом восстановительной политики. По крайней мере, сейчас. Но насколько устойчивый будет этот рост, что он принесет в долгосрочной перспективе? Пока не ясно, потому что восстановление идет неровно. Есть традиционные, к сожалению, структурные разрывы между Севером и Югом, есть разломы по региональным, отраслевым и социальным линиям, включая страны развитого капитализма, но еще больше это ощутимо в развивающихся странах. Даже без дополнительных рисков очевидно, что в 2022 году мировой рост снизится до 3,6%. Это объясняют не только структурные факторы, но и те риски, которые мы определяем в Докладе, вероятность определенных политэкономических решений, и особенно нерешений. Эти политические «нерешения» могут стать фатальными для той возможности, которая сейчас открылась для мирового сообщества, политических лидеров, экономических деятелей и элит.

Как я уже сказала, восстановление неровно и нестабильно. Эта нестабильность будет, по всей вероятности, нарастать. У наших экспертов из 30 стран есть более 120 различных факторов, которые они учитывают при расчетах. Поэтому, может быть, будет интересно обсудить, например, в дискуссии прогноз роста российской экономики на следующий год. По нашим оценкам,  это 4%. По регионам мира тоже видно, что в среднесрочной и долгосрочной перспективе рост будет достаточно скромный. Есть некоторые регионы, которые особенно подвержены неблагоприятным факторам. Естественно, на лидирующих позициях, экономики таких стран как, например, Китай. Но, в принципе, если посмотреть цифры до 2030 года, налицо региональные разрывы и разрывы между Севером и глобальным Югом.

Группа рисков, которую мы видим, связана с политической нерешительностью. Если политические лидеры, особенно в странах развитого социализма, будут восстанавливать экономику в том виде, в котором она вошла в пандемию (а вошла она в достаточно болезненном виде), то, конечно, большие возможности для реконструкции, для устойчивости, для всеобъемлющего роста будут упущены. Если эти риски оправдаются, мировой доход будет более чем на 3% ниже, чем допандемийный тренд, и ожидаемая потеря для совокупного дохода уже в 2022 года составит более 13 трлн долларов. Это немалая сумма.

Понятно, что развивающиеся страны особенно уязвимы. Они пострадали больше, чем от глобального финансового кризиса 2007–2009 годов., не только от пандемии и эпидемиологического кризиса, но и от нехватки вакцин, от невозможности развернуть программу вакцинации.

В то время как в развитых странах возродилась функция государства, были пересмотрены и отвергнуты доктрины экономического развития, применены радикальные и до этого неслыханные инструменты интервенции, для развивающихся стран такой роскоши нет. Если у них не будет пространства, чтобы расширять свою, например, фискальную политику, они останутся в состоянии экономического стресса, что, естественно, нанесет удар не только по этим странам, но и по глобальной экономике, в том числе по странам Севера.

Пандемия стала бОльшим сюрпризом и шоком, чем кризис 2007 года. Ее никто не ожидал. Были некоторые предпосылки думать, что угрозой мировой экономике может стать большой экзогенный кризис, но, в принципе, никто не моделировал серьезной возможности пандемии. С другой стороны, понятно, что следующие кризисы, наверно, будут еще более неожиданными и еще более ощутимыми, чем пандемия 2020–2021 годов.

В то же время на этом тревожном фоне есть некоторые позитивные сдвиги. Они произошли в 2021 году. Есть поддержка США по некоторым существенным международным инициативам: перераспределение с точки зрения помощи развивающимся странам, с точки зрения распределения социальных прав заимствования, инициатива Байдена по глобальному минимальному налогу на международные или транснациональные корпорации, которые, в принципе, использовали политическую систему мира в своих целях. Насколько будет ощутима эта реформа и как ее будут внедрять в конкретных странах, покажет время, но это достаточно радикальная мера. Был отказ Всемирной торговой организации от интеллектуальных прав на вакцины, что явилось существенным сдвигом. Это все сопровождает новую зеленую повестку дня, которая теперь поддерживается на международном уровне. Нельзя недооценивать ее, это серьезная и очень важная программа, но, естественно, она требует финансирования.

В чем разница между 1981 годом, когда Рейган стал Президентом США, и 2021? Инициатива США даже на глобальном уровне является необходимым, но недостаточным условием для многосторонних реформ. Для реальных реформ, для нового витка многосторонности требуется активное участие и поддержка других государств, включая развитые страны, а также группу развивающихся стран. Понятно, что только коллективные договоренности помогут помочь справиться с эксцессами глобализации и углубляющегося экологического кризиса.

Что еще? Есть риск временно́й. Прогнозные показатели 2025 года, а они в основном позитивны с макроэкономической точки зрения, говорят о том, что существует следующий риск – кризис пандемии может быть быстро списан как преодоленный. Он был потрясением, шоком, но мы справились, поэтому давайте перейдем к нормальному балансу экономики, к тому, что мы делали до 2020 года.

Доклад извлекает четыре специфических урока из пандемии. С одной стороны, перед нами открывается новая возможность масштабных международных отношений, которые включали бы все страны мира, желающие участвовать в них, понимающие устойчивость развития в обширном экономико-социологическом, экологическом смысле. Многие комментаторы сейчас пишут о новой версии Бранденбургского соглашения, о том, как важно не упустить этот момент. Но желание сбалансировать мировую экономику по-прежнему отсутствует. Может показаться, что раз в период пандемии не случились финансовые кризисы и дефолты, самое плохое уже позади. К сожалению, это не так.

Проблемы платежного баланса не прекращаются. Это до сих пор болезнь развивающихся стран. В ближайшем будущем это станет для них еще более тяжелым долговым бременем, потому что многие страны должны будут выплачивать свои суверенные облигации на мировых рынках. В свете этого Доклад призывает к новым, более серьезным мерам по облегчению долгового бремени развивающихся стран, включая списание долгов в случаях, где это необходимо и критически важно.

Как правильно сказали коллеги, понятно, что наблюдается возрождение института государства в экономической системе на разных уровнях и в новых функциях. Пока непонятно, что это возрождение несет в долгосрочной перспективе, кроме того что государство действует против цикла и тушит пожары на рынках, поглощая риск, спасая должников, рынок труда. Понятно, что это должно вырасти, может быть, в новую парадигму или новый баланс развития.

Доклад призывает использовать уникальное политическое пространство, которое было открыто в пандемию, для серьезной переоценки роли налоговой и бюджетной политики в мировой экономике на всех уровнях развития, а также практики, которая привела к существенному усилению неравенства. Фраза о безнаказанности финансовых и корпоративных лиц очень подходит к текущей ситуации, потому что их привилегированная позиция в мире и в национальных масштабах с конца 60-х, начала 70-х годов отчасти привела к кризису, который мы имеем.

Не стоит забывать о реформе глобальной финансовой системы или глобальной финансовой архитектуры, которая отошла на второй план. О ней сейчас редко упоминают. Было решено, что финансовые институты, банки у нас в хорошем состоянии. Это не так. Есть дисбаланс между бурлящими финансовыми рынками, между стоимостью активов, которые принадлежат маленькой группе людей. Никто не отменял риск или вероятность того, что потрясение, которое придет после пандемии, не превратится в очередной финансовый кризис, который будет болезненный и разрушительный для любой экономической системы, но, естественно, в первую очередь для развивающихся стран.

Поэтому хорошо бы использовать эту возможность для того, чтобы на уровне, например, Большой двадцатки вернуться к повестке дня, которая была разработана в 2010 году, но, к сожалению, быстро забыта, потому что внимание сфокусировалось на банковской системе и базовых процессах, а все остальные более системные меры по финансовому балансу были упущены или забыты.

Доклад призывает к развертыванию программы вакцинации и поддержки развивающимся странам не только в области здравоохранения и не только в период пандемии, потому что пока мир не вакцинирован, не может быть и речи о постпандемийном периоде. Когда большая часть мира остается за рамками вакцинации, естественно, мир находится в пандемийном состоянии, развиваются риски на международном и геополитическом уровне. В этом отношении нежелание стран-партнеров с развитой экономикой последовать примеру США и отказаться от своих прав на вакцины – это тревожный сигнал, потому что разрозненность обойдется дорого для всех, и, согласно одной из оценок, совокупные затраты на отсроченную вакцинацию уже к 2025 году составят более 2 трлн долларов. Основное бремя этих затрат ляжет на развивающиеся страны.

Итак, возвращаясь к постпандемийному девизу – «построим заново и лучше», Доклад призывает к идеям, которые могут лечь в основу нового консенсуса.

Первое – это макроэкономическая догма: правительства не ограничены в бюджете, правительства – не домохозяйства, но, естественно, не все правительства созданы равными, и поэтому развивающиеся страны нуждаются в дополнительной поддержке для расширения своих фискальных возможностей и фискального пространства.

Центральные банки являются государственными учреждениями, уполномоченными государством создавать кредит. Принципы, на которых они используют эту свою власть создавать кредит, должны отражать решения государственной политики, направленные на справедливый рост.

Устойчивость и устойчивое развитие является общественным благом, поэтому она может быть достигнута только за счет государственных инвестиций. Финансы слишком важны, чтобы предоставлять их только рынкам. Государственные банки и более строгий надзор за регулированием могут обеспечить более здоровый инвестиционный климат на долгую перспективу.

Сокращение заработной платы вредно для бизнеса и еще хуже для общества. Заработная плата является важнейшим источником спроса, и ее рост стимулирует производительность и упрочняет общественный договор.

Здоровая экономика – это всегда диверсифицированная экономика. Промышленная политика должна быть принята как инструмент долгосрочного планирования и развития.

Заботливое общество является более стабильным обществом, и развитая социальная политика должна быть всегда адекватной и учитывать локальные особенности.

Такие идеи есть. Но есть и риск, что получится, цитируя Виктора Степановича Черномырдина, «хотели как лучше, а получилось как всегда». Это «как всегда», а именно возвращение к нормальному ведению дел, согласно Докладу, является главным риском для долгосрочной устойчивости мирового экономического развития и, особенно, для развивающихся стран.

По материалам презентации Доклада ЮНКТАД (Конференция ООН по торговле и развитию), которая состоялась 15 сентября 2021 года в Доме экономиста.

Стартовал Всероссийский экономический диктант

12 октября во всех регионах России и странах ближнего зарубежья (Казахстан, Белоруссия, Монголия, Таджикистан и др.) стартовал пятый, юбилейный Всероссийский экономический диктант.

Символический старт Всероссийскому экономическому диктанту был также дан в Москве в «Каминном зале» Дома экономиста на Тверской – штаб-квартире организаторов Экономического диктата: Вольного экономического общества России и Международного Союза экономистов.

В Дом экономиста пригласили лучших из лучших: победителей всероссийских молодежных проектов ВЭО России и Международного Союза экономистов, активных участников молодёжной сессии третьего международного Московского академического экономического форума, который ежегодно проводят ВЭО России, Российская академия наук и Международный Союз экономистов.

Открывая акцию, президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов отметил, что в этом году в заданиях Экономического диктанта усилена историческая составляющая: «Важно знать экономическую историю страны, понимать тенденции экономического развития, что и почему происходило, как это связано с историей России, и, как текущие события в экономической жизни страны отразятся на ее будущем».

По словам участников Экономического диктанта, вопросы, связанные с экономической историей страны, были одновременно самыми сложными и самыми интересными.

«К ответам на эти вопросы нельзя прийти логическими рассуждениями. Буду изучать экономическую историю – я хотел бы развиваться в этом направлении», – рассказал студент МГИМО МИД России Александр Мирский.

«Было много интересных вопросов – в частности, о том, как распознать телефонных мошенников, рассчитать, какой подарочной акцией выгоднее воспользоваться. Очень жизненные вопросы. А вот с экономической историей страны были сложности. Мне нужно восполнить этот пробел», – поделилась студентка МАИ Наталья Николаева.

«Мне показались интересными вопросы, связанные с расчетами, которые проверяют вычислительные компетенции, потому что первый шаг – это знание экономической теории, а второй – построение экономических моделей. Хотелось бы в следующем году видеть больше расчетных вопросов в Экономическом диктанте», – говорит студент МАИ Даниил Ермолаев.

Количество зарегистрировавшихся участников Всероссийского экономического диктанта 2021 составляет более 270 тысяч человек.

Эксперты ВЭО России обсудили приоритеты бюджетной политики

7 октября 2021 года в «Доме экономиста» состоялась тридцатая экспертная сессия Координационного клуба Вольного экономического общества России на тему: «Бюджетная политика 2022 – 2024: расставляя приоритеты».

Проект Федерального закона «О Федеральном бюджете на 2022 год и на плановый период 2023 и 2024 годов» был одобрен 21 сентября на заседании Правительства России и внесен в Государственную Думу 30 сентября.

Эксперты ВЭО России обсудили, о чем говорят основные параметры главного финансового документа страны и позволят ли его приоритеты достигнуть цели – перейти от восстановления к устойчивому экономическому росту, обозначили как позитивные тенденции, так и возможные риски, связанные с проектом Федерального бюджета.

«Больше трети (35%) всех расходов, предусматриваемых в следующем 2022 году, – социальные. Движение в сторону решения социальных проблем, усиление социальной направленности – позитивная тенденция, – полагает президент Вольного экономического общества России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов. – Эксперты ВЭО России давно говорят о том, что основная болевая точка российской экономики в течение ряда лет – социальный блок, и, в первую очередь, – это стагнирующие доходы населения. России жизненно необходим переход к «человекоориентированной» социальной модели развития, а не простое приращение численных показателей в экономике».

Директор ИНП РАН, член Правления ВЭО России Александр Широв обратил внимание на то, что ключевой девиз текущего проекта бюджета – «нормализация»: «В период 2020 – 2021 годов существенные средства были направлены на борьбу с коронавирусной инфекцией, и в первом полугодии 2021 года темпы роста российской экономики достигали 5%. Это в логике Минфина означает, что мы вышли из кризиса. Действительно, в апреле по объему ВВП был достигнут докризисный показатель… Мы возвращаемся к логике бюджетной и финансовой стабилизации, в которой формировались бюджеты страны в 2016-2019 годы включительно».

Александр Широв выразил обеспокоенность тем, что «нормализация» коснулась прежде всех тех расходов, которые отвечают за человеческий капитал: «Мы видим сокращение расходов на прикладные исследования – порядка 7% в следующем году, в 2023 – еще на 2%, в 2024 – еще на 1%. Печально, что это коснется исследований в области обороны и безопасности. Следующее направление сокращения расходов – это социальная политика. На 10% снизятся в реальном выражении расходы в 2022 году. На здравоохранение в 2022 году расходы сократятся на 13%, в 2023 – еще на 6,7 % и в 2024 – еще на 2%. Это выглядит печально, если бы не было направлений, где расходы растут. К ним относятся, в частности, вопросы защиты окружающей среды».

Первый заместитель председателя Комитета по бюджету и финансовым рынкам Совета Федерации ФС РФ, вице-президент ВЭО России Сергей Рябухин отметил, что ситуация с закредитованностью российских регионов неблагоприятная: «42 региона не имеет возможности динамично развиваться за счет консолидированных средств своих бюджетов. Хорошо бы распределение бюджетных обязательств хотя бы по одному из капиталоемких направлений (либо по здравоохранению, либо по образованию) перевести в полной мере на федеральный мандат, на федеральный уровень, тогда бы мы не имели такого печальной картины».

Директор Центра региональной политики РАНХиГС Владимир Климанов согласился с тем, что долговая нагрузка на регионы остается, и предложил обратить внимание на систему распределения межбюджетных трансфертов, и прежде всего дотаций, которые носят нецелевой характер. По словам эксперта, вопросы вызывают и ожидаемые изменения в методике распределения дотаций на выравнивание бюджетной обеспеченности, которые в проекте бюджета на следующий год составляют порядка 760 млрд рублей.

«Планируется переход к осуществлению выравнивания и учета в нем для получения трансфертов не до среднего по стране уровня, как говорится, до единицы, а до 0,9 по отношению к среднему уровню, то есть те несколько пограничных регионов, которые обладают повышенной бюджетной обеспеченностью и являются получателями дотаций, если не в следующем году, то в среднесрочной перспективе среди получателей этих дотаций не окажутся. Это такие регионы, как Челябинская, Калининградская, Мурманская области, Республика Коми. Если не будет заложен адекватный механизм переходного периода, мы можем столкнуться с ситуацией потери финансовых стимулов в этих регионах – они формально перейдут в число регионов-доноров, и в то же время потеряют часть доходов своих бюджетов».

Ведущий научный сотрудник Института «Центр развития» НИУ ВШЭ Андрей Чернявский отметил, что расходы на выравнивание бюджетной обеспеченности, по мнению экспертов ВШЭ, в целом недостаточны: «Это показывают и международные сравнения, и общий подход к их определению. В ряде стран они составляют 2,5%, а у нас не достигают и 1%». По словам эксперта, в проекте бюджета предусмотрено сокращение доли дотаций, в том числе на выравнивание бюджетной обеспеченности, при росте субсидий, а также доли иных трансфертов.

«По нашему мнению, такое изменение структуры расходов основано на предположении о благоприятных тенденциях роста собственных доходов регионов, а это, в свою очередь, связано с темпами роста экономики», – пояснил Андрей Чернявский. Однако эти предположения могут не оправдаться, в связи с чем возникают риски. Первый риск, по мнению эксперта, состоит в том, что в основу бюджета положен оптимистический прогноз, который предусматривает рост российской экономики на 3%. В предыдущие годы при формировании бюджетных показателей использовался консервативный прогноз. «3% – это достаточно высокие показатели на ближайшие три года. Эти темпы представляют собой фактор бюджетного риска. Если мы не достигаем их, то не получаем намеченных не нефтегазовых доходов и не выходим на основные бюджетные показатели», – отметил ученый.

По словам Андрея Чернявского, второй риск заключается в том, что в основе структуры бюджета и его расходной части лежит предположение, что все негативные явления, которые связаны с пандемией, они будут преодолены в этом году.

«Исходя из этой предпосылки мы в будущем году начинаем в полной мере использовать бюджетное правило, считаем, что можно отказываться от чрезвычайных объемов заимствований на внутреннем рынке, что расходы по сравнению с уровнями 2020 и 2021 годов можно сокращать, В 2022 году расходы, если считать в постоянных ценах, будут ниже на 3%, чем они ожидаются в 2021 году. Социальные расходы сократятся на 10%, а на здравоохранение – на 12%», – пояснил эксперт.

Третий риск, полагает Андрей Чернявский, – инфляционный. По оценке экспертов НИУ ВШЭ, в этом году среднегодовая инфляция составит 6,2%.

Директор Центра налоговой политики экономического факультета МГУ, член Правления ВЭО России Кирилл Никитин отметил, что проект бюджета в очередной раз профицитный, и это вызывает вопросы: «Зачем мы поднимали ставку НДС до 20%, увеличивали пенсионный возраст? Может быть, не надо собирать в федеральный бюджет деньги, которые из него не расходуются? В практике федеративных государств, в той же Канаде и Германии, время от времени избыточные доходы бюджета перераспределяются обратно налогоплательщикам».

Эксперт также предложил вернуться к дискуссии о перераспределении доходов от акцизов на табак из федерального бюджета в пользу региональных бюджетов: «Хочется, чтобы эти доходы поступали в бюджет того территориального фонда или фонда ОМС, где эти сигареты покупали».

Министр по интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии, вице-президент ВЭО России Сергей Глазьев поднял вопрос налога на прибыль предприятий: «Налог на доходы физлиц не должен быть ниже налога на доходы предприятий, потому что таким образом мы стимулируем переток денег из экономики в потребление. Стимулируем богатых предпринимателей трансформировать доходы в свою заработную плату, а не вкладывать в развитие предприятий».

По словам академика РАН, следует выровнять налог на доходы физлиц с налогом на доходы предприятий, но при этом ускорить амортизацию: «Предприниматели, у которых есть выбор забрать деньги из бизнеса, либо оставить в производстве и расширять его, ничего не потеряют, и у них будет больше стимулов вкладывать деньги в производства, если мы через НДФЛ компенсируем их налогообложение на расширение возможностей ускоренной амортизации».

Директор Московской школы экономики МГУ, вице-президент ВЭО России Александр Некипелов вернулся к вопросу об избыточных резервах: «Резервы накапливаются для того, чтобы расходовать их в тяжелые времена, а мы резервы продолжаем наращивать. За три года собираемся на 8 с лишним трлн увеличить поступления в ФНБ, при этом из ФНБ планируется израсходовать 2,5 трлн рублей».

Руководитель направления «Фискальная политика» Экономической экспертной группы Александра Осмоловская-Суслина обозначила некоторые долгосрочные приоритеты, связанные с бюджетной политикой. В частности, одним из таких приоритетов должно стать создание условий, в которых те или иные меры бюджетной политики будут иметь реальный эффект на экономику: «Сейчас возникает ощущение, что бюджетная политика на экономику не влияет. Мы можем тратить сколько угодно и на что угодно, но эффекта нет. Расходы на медицины не равны улучшению здоровья нации, расходы на экономический рост не то же самое, что рост. Мы боремся за структуру расходов, но не понимаем что эта структура к реальности не имеет отношения. Условному человеку важно, чтобы медицина работала, а не какую долю расходов на нее заложена в бюджетной классификации».

Подводя итог научного форума, президент ВЭО России, президент МСЭ Сергей Бодрунов отметил, что все материалы, предложения и рекомендации экспертов будут опубликованы и размещены в открытом доступе на сайте ВЭО России.

Александр Широв: экономика России уперлась в потолок

Мы научились выходить из кризисов с минимальными потерями, обеспечили определенную макроэкономическую стабильность. Однако решения более сложной задачи – вывести экономику на траекторию устойчивого развития – пока не достигли. За минувший год вопросы разработки стратегии развития России, учитывающие стремительно меняющийся мировой технологический, экономический, политический  и социальный ландшафт, стали еще острее. О том, какая модель развития необходима российской экономике, рассказал в интервью президенту ВЭО России, президенту Международного Союза экономистов Сергею Бодрунову директор ИНП РАН, член-корреспондент РАН Александр Широв.

Бодрунов: Александр Александрович, совсем недавно мы говорили о том, что экономика —это не вещь в себе, а ключевой элемент в рамках стратегии развития. О стратегии развития мы сегодня с Вами, если не возражаете, и поговорим. Мы с Вами были в составе группы экспертов ВЭО России, которая подготовила документ под названием «Новые пути России (к вопросу о Стратегии развития страны)». Это очень интересный, на мой взгляд, документ, его появление связано с тем, что сейчас разрабатывается новая стратегия России. И Институт народнохозяйственного прогнозирования всегда был в авангарде такого рода исследований, формирования стратегических планов, которые определяли нашу экономику. Какие документы могут быть главными для стратегии развития?

Широв: Я бы хотел начать с того, что любая экономическая политика, любая стратегия развития может быть признана успешной, если ее результатом является рост качества жизни населения. Поэтому та стратегия, которую необходимо сейчас разрабатывать, в первую очередь должна быть ориентирована на это. Длительный период спада доходов населения, который мы пережили, – это накопление социальных долгов, в том числе долгов будущему поколению. Тот разрыв, который произошел между нами и крупнейшими экономиками мира, – еще один существенный вызов. На все эти вызовы нужно ответить, и ответить как раз должна эта стратегия. Мы должны понять, по каким направлениям можем ускорить темпы экономического роста: не просто, чтобы достичь цифр в 3-4%, но чтобы это сопровождалось быстрым выходом на показатель как минимум 2012 года по доходам населения. И, конечно, это должно сопровождаться модернизацией экономики, без которой невозможно развития после того, как мы достигнем показателей. Ситуация стагнации, в которую мы попали после 2008 года, связана была с тем, что мы превысили уровень 1990 года. Экономика уперлась в потолок. У нас был эффект от сырьевого сектора, но он был исчерпан. Сейчас мы должны придумать, что придет к нему на смену.

Есть три ключевых направления. Первое – это доходы населения. Второе –это инвестиции. Третье — чистый экспорт. По этим трем направлениям стратегия, которая сейчас разрабатывается в правительстве, и будет двигаться. Когда речь идет о доходах населения, прежде всего здесь важна социальная политика и так называемый общественный договор. Население должно понимать, в чем интерес бизнеса, а бизнес —понимать интересы населения, государство должно быть в некотором смысле арбитром. И тогда перераспределение доходов между бизнесом и населением будет восприниматься не как «отобрать и поделить», а будет ясно, для чего это делается. Если мы, допустим, вводим прогрессивную шкалу подоходного налога, обеспеченные люди, которых как раз коснется прогрессивный налог, должны понимать, что они получат взамен. Взамен они должны получить более качественную среду жизни, широкую систему социальных вычетов за покупку жилья, автомобиля, высокотехнологичной продукции. То есть, государство должно стимулировать спрос у высокодоходных групп населения на те виды товаров, которые производятся в стране.

Бодрунов: Иначе деньги будут уходить в импорт.

Широв: Да, а люди будут считать себя несправедливо обделенными. А менее обеспеченные должны понимать: если бизнес не будет нормально работать, если ему не создадут условия, то не будет и налогов, и они в конечном счете не смогут получить справедливую социальную помощь. В этом суть общественного договора.

Бодрунов: Необходимо, конечно, разъяснять, показывать: вот, бизнес построил завод, на нем столько-то рабочих мест, зарплата такая-то и растет на столько-то, и, благодаря этому, мы сможем сделать то-то.

Широв: И тогда мы переходим к следующему направлению – инвестициям. У нас сейчас говорят об инвестициях в инфраструктуру, которая относится к производству железа, автомобильных дорог, энергетической инфраструктуры. Речь идет и о развитии технологических инновационных проектов. Связка между одним и другим – производство, потому что машиностроительные и другие предприятия нуждаются в инфраструктуре, в новых технологиях. Если этот разрыв будет сохраняться, если у нас в экономике не будет ядра модернизированного реального сектора, то в конечном счете инфраструктура будет нужна для того, чтоб нам привезли импорт, а новые технологии – для того, чтоб его распределить между населением. Только счастья от этого не будет никому.

Бодрунов: Да, потому что у населения нет этих денег, и негде их заработать.

Широв: Тут, кстати говоря, очень важен баланс. Ведь если мы посмотрим, как развиваются экосистемы крупных организаций, то увидим, что в основном они тратят деньги на покупку сервисов по обслуживанию потребительского спроса, причем потребительского спроса в сфере кино, музыки и так далее. Это не сфера производства. Конечно, надо создавать хорошую структуру, чтоб люди имели большой выбор, могли эффективно тратить деньги, но если финансовый сектор не будет участвовать в развитии реального сектора…

Бодрунов: Мы будем развивать реальный сектор других стран.

Широв: Именно так. Мы будем отдавать свои доходы за рубеж. Еще раз: модернизация и инвестиционная деятельность – это одновременно и инфраструктура, и создание высокотехнологичных сервисов. Все это должно цементироваться модернизацией реального сектора. Что очень важно: если реальный сектор будет создан, он будетэффективен. Это будет новое производство, которое позволит решить задачу чистого экспорта. Мы должны снизить зависимость от неэффективного импорта и получить возможность для развития экспорта. Тогда эта конструкция станет устойчивой, тогда мы сможем обеспечить до 2030 года приемлемые темпы экономического роста, ну и, безусловно, рост качества жизни населения.

Бодрунов: Да, это главная целевая задача. Я хотел бы еще на одну вещь обратить внимание. Можно, конечно, наращивать производство экологически грязное, экологически неустойчивое, но тем самым мы не повысим качество жизни населения. Человек получит какие-то потребительские вещи из этого сектора, но будет дышать ужасным воздухом, болеть и так далее. Где этот баланс? Что должно быть направлено на его достижение? 

Широв: На самом деле качество жизни населения определяется не только уровнем доходов. Это, конечно, и окружающая среда. Мы как раз говорим, что борьба с бедностью, повышение общего уровня жизни населения приводит к тому, что жизнь становится комфортнее, то есть богатый человек, когда он живет в трущобах, не может чувствовать себя нормально.

Бодрунов: Мы ведем речь о качестве жизни, о котором порой забываем в погоне за большими показателями. Мне кажется, нет баланса в обеспечении этого качества жизни. В больших богатых городах на это могут выделять немалые средства, а в муниципальных образованиях, где доходов практически нет, решить эти задачи невозможно.

Широв: У нас есть сейчас такой термин, который употребляет в том числе и Министерством финансов, – региональный бюджет развития. Многие губернаторы про него говорят, но что он включает? Как правило, те объекты социальной инфраструктуры, которые может профинансировать регион, плюс те объекты, которые финансируют за счет федеральных трансфертов, собственных ресурсов. Для того чтобы это был настоящий бюджет развития, который обеспечивал бы рост потенциала развития региона в среднесрочных перспективах, ресурсов нет. Поэтому сейчас рассматривается вопрос по изменению межбюджетных отношений. Если региону, что мы видели в пандемию, дается больше прав, в том числе по карантину, то эти права должны быть чем-то обеспечены. И здесь, конечно, есть перекосы. 54 региона страны сейчас направляют в федеральный бюджет больший объём доходов, чем получают потом трансфертов, то есть в некотором смысле мы гоняем деньги туда-сюда.

Бодрунов: Бессмысленные операции.

Широв: Понятно, что у нас есть дотационные трудные субъекты, в которых потребуется отдельная политика, но для средних регионов нужно усиление региональной компоненты. Почему это важно? Доходы населения начинают зависеть от доходов реального сектора. В большинстве регионов экономическая динамика зависит от того, что происходит в стране в целом, плюс немного от того, что происходит в отраслевой структуре производства, а собственных факторов роста практически не существует. Нужно их создавать. А для того чтобы их создавать, нужны ресурсы, и только на федеральных трансфертах сделать это невозможно. Это тяжелый вопрос, который давно обсуждается, но сейчас пришло время для его решения.

Бодрунов: Мне кажется, очень важно, когда мы такой баланс пытаемся установить, понимать, сколько средств нужно для того или иного региона.

Широв: Мы видим, чтоу нас 50% так называемых инвестиционных ресурсов в регионах – это дорожный фонд, потому что он финансируется за счет акцизов и транспортного налога.

Бодрунов: Да-да.

Широв: Поэтому на это какие-никакие деньги есть. Но их нельзя потратить на другие цели. А вторая часть —это инвестиции в ЖКХ, потому что понятно, в каком состоянии оно находится в большей части регионов. А ведь нужна еще энергетическая, транспортная инфраструктура, которая позволит пригласить бизнес, создать какую-то площадку —на это тоже нет денег. Деньги есть только у тех регионов, которые обладают финансовыми ресурсами, а их мало, к сожалению.

Бодрунов: То есть, необходима решительная перенастройка всей этой системы. Когда мы говорим о стратегии развития страны, то понимаем, что страну нужно не украшать, а приводить в чувство. Все эти региональные проблемы – это проблемы большинства населения страны, которая живет не только в Москве, Санкт-Петербурге или Екатеринбурге, где все более-менее хорошо.

Широв: Да, тут что еще важно: у нас часто говорят, что Дальний Восток, Сибирь —это опорные регионы России, а есть, например, российское Нечерноземье –Кострома, Иваново…

Бодрунов: Срединная Россия.

Широв: Я обратился бы тут к опыту европейских стран. Что такое мелкий и средний бизнес в Германии, например? Это 30% экспорта, но ровно потому, что это компании, которые поставляют запчасти, какую-то документацию для крупных компаний, и они находятся на всей территории страны. Этот вариант нам и нужен, потому что в малых городах нужно создавать систему третьего, четвертого уровня кооперации, которая будет работать на интересы в том числе крупных российских компаний.

Бодрунов: Я хочу еще раз обратить внимание на важный аспект – это роль научно-технического прогресса в достижении необходимого баланса.Технологии, которые обозначают следующий шаг научно-технического развития, собственно, являются его ядром, они как раз и направлены на достижение этого баланса. Как вы видите эту проблему? Какова роль научно-технического прогресса?

Широв: Существует мнение, что новые технологии приведут к безработице. На самом деле, любая технология прежде всего направлена на рост эффективности производства. Это больший объем доходов, значит, больше возможностей их перераспределения. На самом деле, если мы производим более эффективно, то имеем экономику, у которой больше возможностей.  Даже если мы говорим, что в результате введения тех или иных технологий роботизации, цифровизации какое-то количество людей потеряет работу, это значит, что мы всегда сможем их поддержать, в том числе за счет тех доходов, которые принесут новые технологии. России, на мой взгляд, это не грозит, потому что Россия —страна огромная, а количество жителей у нас, особенно в трудоспособном возрасте, недостаточное. Поэтому у нас как раз проблема в том, чтоб новые технологии позволили безболезненно преодолеть эту тенденцию в демографической ситуации. Новые технологии – это, безусловно, рост эффективности, рост потенциала нашей экономики в мире. В этом и баланс: больше доходов – больше возможностей распределения, больше возможностей налогообложения.

Бодрунов: Конечно, больше доходов – больше налогов с доходов по крайней мере.

Широв: На самом деле часть новых технологий направлена на развитие человеческого капитала. Это медицина, образование, новое качество жизни.

Бодрунов: Да, пандемия показала возможности технологий для образования. Я не представляю, как бы мы жили в условиях пандемии 15 лет назад.С другой стороны, очевидно, что без научно-технического прогресса мы не сможем решить проблемы в экономике завтра. Я бы хотел задать еще один вопрос: у нас страна с мощными традиционными связями и с ближним зарубежьем, и с теми странами, которые входили в нашу производственную кооперацию, с тем же Китаем, Индией. Я могу сказать, что наши технологии были успешно использованы для китайской и индийской авиационной промышленности. Сегодня многие вещи из Китая и Индии мы можем перенимать себе. Скажите, у нас партнерство какое-то предусмотрено по этой линии развития?

Широв: Безусловно, но мы должны отдавать себе отчет в том, что постпандемийная экономика будет экономикой сложной с точки зрения кооперационных международных связей, потому что экономика Китая выходит из этой ситуации явно более сильной, чем она туда вошла, а ее геополитические конкуренты понесли определенные издержки. Это значит, что несмотря на все заявления американской администрации в том, что они хотят налаживать отношения с Китаем, конфронтация в экономической сфере все-таки будет.

Бодрунов: А надо ли это Китаю сейчас – большой вопрос.

Широв: В любом случае главное, что конфронтация будет сохраняться в экономической сфере между США и Китаем. Это главная ось напряженности, а это скорее всего будет приводить к тому, что сценарий мировой регионализации, когда вокруг этих крупных игроков будут формироваться союзы, –наиболее вероятный. Так, возникает ограничение для мирового экспорта, в том числе и для экспорта российских товаров. И здесь критически важно, чтобы мы были таким ядром регионального экономического значения.

Безусловно, это Евразийский экономический союз, в который мы входим, и где мы, к сожалению, пока не видим какого-то очередного рывка, прежде всего с точки зрения кооперационных связей, научно-технического развития, трансфертных технологий из одних стран в другие, перемещения производства, то есть создания цепочек добавленной стоимости. Мы видим развитие по образцу Евросоюза: когда включается новая страна, происходит некоторый всплеск, а потом все затихает. В нам нужно, чтобы эффект был постоянный.

В некоторых смыслах переформатирование внутри ЕАЭС – это очень важная история, а особенно –сотрудничество с Узбекистаном. Есть впечатление, что эта страна тоже может войти в наше объединение, а это серьезный игрок, следующий после Украины по объему экономики и численности населения на постсоветском пространстве. Это очень важно, тем более что там и атомная энергетика предполагается, и машиностроение, и другие направления.

Вообще, все наше окружение, все страны постсоветского пространства (понятно, что Украина – это особый случай) – это регионы, где мы можем получать дополнительные доходы и подтягивать экономики этих стран на более высокий уровень. Конечно, критически важны отношения с Евросоюзом. Здесь у нас на первое место выходит климатическая политика. Европа пытается вводить трансграничное углеродное регулирование, и если это произойдет, это станет фактором, который осложнит наши отношения, потому что будет давить на доходы российских экспортеров, которые работают с Евросоюзом. Фактически это попытка переложить на нас свои издержки. Надо это понимать. Да, ситуация для нас непростая в силу того, что мировой экспорт будет расти медленнее, чем ВВП, будет ограничение на поставку наших товаров во все страны, с которыми мы торгуем, но при этом есть и возможности – это прежде всего использование потенциала ЕАЭС и в принципе постсоветского пространства, и, разумеется, взаимоотношения с Китаем.

Бодрунов: Я благодарю вас за подробное разъяснение того, что важно в стратегии развития России, которая должна быть сформирована в этом году. В частности, у нас в ВЭО России, и это вошло в документы, было предложение по формированию межведомственного органа по координации науки и инноваций, и президент России недавно дал такое поручение. Я желаю успехов в вашей деятельности и рассчитываю на то, что ваши идеи будут имплементированы в стратегию развития нашей страны. Я оптимист, думаю, что вы тоже. Мы, конечно, бьемся за то, чтобы стратегия развития страны была действительно направлена на человека, на социальную компоненту, на повышение качества жизни людей, а инструментарий для реализации этого в вашем документе обозначен.

По материалам программы «Промышленный  клуб», телеканал «Санкт-Петербург», 16 марта 2021 года

Алексей Ведев: ключевой риск для экономики России – низкий ВВП

Алексей Ведев,

заведующий лабораторией финансовых исследований Института экономической политики им. Е.Т. Гайдара, д.э.н.

Без сомнения, пандемия – это шок и для спроса, и для предложения. Я не вижу принципиальных структурных изменений, которые произошли на рынках из-за пандемии и которые оказали бы какое-то влияние в дальнейшем. Понятно, что изменилось: сократился туризм, изменилась структура потребления услуг, возросла норма сбережения. Это все стандартные вещи. Вопрос в том, что за этот шок кто-то должен заплатить. Как правило, государство. Цена разная. Коль скоро кризис, в первую очередь, затронул сферу услуг и малый бизнес, соответственно и цена вопроса варьируется по разным странам. Например, если в Южной Европе примерная доля малого и среднего бизнеса в ВВП составляет 70%, в Соединенных Штатах Америки – это 53%, а в России – 20–21%. Понятно, что потери в России меньше. Почему Россия так хорошо вышла по сравнению с другими странами из кризиса, тоже понятно: потому что производства крупных предприятий не прекращали работать. Поэтому 3% роста ВВП в 2020 году – это прекрасный результат.

Риск состоит в том, что экономика крупных предприятий немного упадет. Существует риск того, что коррекционный рост 2021 года закончится, и мы опять выйдем на стагнационный тренд в следующем году. На мой взгляд, проблема осени 2021 года будет такой же, как и проблема 2019 года – это проблема низкого ВВП. Если вы помните, в 2019 году предполагалось, что в 2020 году мы должны расти темпами больше 3%, и для экономических ведомств стало очевидно, что этого не произойдет. Буквально на днях был опубликован среднесрочный прогноз Банка России и Минэкономразвития в рамках бюджетного процесса. Мы видим конфликтную, на мой взгляд, ситуацию. Базовый вариант до 2024 года, по версии Минэкономразвития, это рост 3% ВВП, консервативный – это 2% с небольшим. Но при этом условия для реализации консервативного сценария – базовый вариант развития экономики, по версии Банка России. Это означает некое разночтение, либо смещение в ближайшие три года к фоновым ростам на уровне 2–3%, хотя, возможно, это слишком оптимистично. То есть, так или иначе, мы должны помнить, что два года боролись с кризисом, но пока ничего не сделали для того, чтобы увеличить потенциально ВВП, скажем, с 1,7– 1,8% хотя бы до 2,5%. Я думаю, что это будет ключевой риск для российской экономики в ближайшие 2–3 года.

По материалам презентации «Доклада о торговле и развитии, 2021» ЮНКТАД на тему: «От восстановления к устойчивости. Солидарно или порознь?»

Александр Бузгалин: поддержание экономической инерции продолжается больше 20 лет

Александр Бузгалин,

вице-президент ВЭО России, директор Института социоэкономики МФЮУ, заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова, доктор экономических наук

– Тема нашего круглого стола – это стратегия и экономическая политика. Стратегия – это прежде всего цель. К сожалению, у наших руководителей стратегической цели нет, во всяком случае в социально-экономической политике. Есть поддержание инерции, и это продолжается более 20 лет. Поддержание инерции привело к тому, что у нас темпы развития минимальны, а экономический рост в лучшем случае на уровне чуть больше 1%. Скорее всего, так будет и дальше. Это выгодно блоку крупного корпоративного капитала и огромного бюрократического аппарата.

Проблема не в деньгах, не в конкретных механизмах и не в финансовой или кредитной политике. Проблема в том, чтобы, во-первых, знать, что мы хотим сделать, во-вторых, быть готовым к серьёзным, глубоким изменениям. Главный вопрос, который решал Дэн Сяопин, – не вопрос бюджета. Главный вопрос, который решал Рузвельт, – не вопрос бюджета. Я уже не говорю о более глубоких сдвигах, которые произошли, скажем, в 1991 году. Нам надо решать вопросы масштаба как минимум тех, что решал Дэн Сяопин и Рузвельт. И здесь, к сожалению, решений нет. Мы обсуждаем триллион рублей, которые направят на стратегические инициативы. Звучит впечатляюще. Но если говорить о стратегических инвестициях, их надо считать не по паритету покупательной способности, а по валютному курсу. Получится 20 миллиардов долларов. Смешно. И это грандиозный стратегический проект, на который мы надеемся. В США это предложение на два порядка выше. Триллион долларов. У нас – десятки миллиардов долларов. Да, у нас экономика меньше, но не в сто раз, чем экономика США. Поэтому пока не видно ни стратегических решений, ни политической воли, чтобы их осуществлять. Тактически возможна минимальная коррекция улучшения. Поэтому задача учёных в том, чтобы достаточно откровенно и жёстко сказать стране и руководству: друзья, вопрос гораздо сложнее, глубже и болезненнее.

Ситуация в стране очень непростая. Я хотел обратить внимание на то, о чём говорил мой постоянный оппонент профессор Яков Моисеевич Миркин. Он совершенно справедливо сказал, что бо́льшая часть населения сегодня не принимает тот социально-экономический курс, который проводит руководство страны. Ни бизнес не принимает, ни бо́льшая часть граждан, живущих на зарплату ниже 40 000 рублей в месяц. У нас 40% населения получают 40 тысяч в месяц и меньше. Поэтому я предлагаю хотя бы раз поставить на Абалкинских чтениях принципиальный, фундаментальный вопрос: хотим  ли мы глубоко реформировать социально-экономическую систему, систему общественных отношений в экономике и правила игры в экономике, или мы не хотим? Если не хотим, давайте обсуждать, куда ещё потратить полмиллиарда рублей или при самом масштабном подходе 10 миллиардов долларов. Это важно, от этого зависят судьбы людей, но судьбы миллионов и десятков миллионов зависят не от этого.

По материалам научного форума “Абалкинские чтения” на тему: «Стратегия развития и экономическая политика России: вызовы и решения»

Елена Ленчук: необходимо увеличивать долю высокотехнологичных производств в экономике

Елена Ленчук,

член Правления ВЭО России, директор Института экономики РАН, доктор экономических наук, профессор

– Когда мы говорим о том, что в 2022 году можем ожидать позитивную динамику с высокими цифрами 4,2–4,5% роста, безусловно, это хорошо, но необходимо решить вопрос, как закрепиться в тренде экономического роста за пределами 2021–2022 года. Если анализировать прогнозные оценки Минэкономразвития и планы Правительства, они не дают внятного ответа и достаточных оснований рассчитывать на изменение условий экономического роста: по-прежнему в качестве драйверов выступает экспорт энергоносителей, который не позволит реализовать поставленную Президентом задачу – выйти на темпы роста выше среднемировых. Мы не раз говорили о необходимости смены модели и перехода к инновационной, цифровой, сегодня очень модно говорить «низкоуглеродной» экономике. Именно эти факторы в перспективе будут определять устойчивость и конкурентоспособность нашей экономики. В свою очередь, это требует проведения целого ряда структурных преобразований.

Уже говорилось о важности научно-технологического фактора развития, и в Правительстве сегодня поднимается этот вопрос. На последнем заседании Совета по стратегическому развитию и национальным проектам, в частности, Андрей Белоусов отмечал, что именно освоение новейших технологий является одним из драйверов роста.

Я выделила бы два блока работы. Первый – должно быть обеспечено технологическое перевооружение базовых отраслей реального сектора экономики. Сегодня комплексного решения этой проблемы нет. По сути, должен быть специальный проект по модернизации реального сектора экономики. И в качестве стратегической цели можно было бы выделить, и это озвучивалось на Московском академическом экономическом форуме, – обновление на современной технологической основе приблизительно двух третьих основных фондов в течение ближайших 15 лет. Идет речь прежде всего о том, что в структуре инвестиций в основной капитал должна возрастать доля затрат на машины и оборудование, прежде всего энергоэффективное. Реализуя этот вектор развития, мы можем решить целый ряд важных задач – обеспечить снижение издержек производства, повысить обновить номенклатуру выпускаемой продукции, уменьшить экологическую нагрузку. Это требует принципиально другого подхода, инвестиционного обеспечения, и, прежде всего, речь должна идти о принципиально другой кредитной политике и о возрастании значения институтов развития, которые, должны быть докапитализированы. В значительной степени должна быть обеспечена их сопряжённость с программно-проектными задачами, которые ставит государство.

Второй блок связан с ускорением развития новых высокотехнологичных производств. В апреле этого года вышел доклад Высшей школы экономики, в котором указывались риски для России навсегда отстать в технологиях от развитых и многих развивающихся стран. И это высказывание базировалось на том, что страна остаётся малозаметным участником на высокотехнологичных рынках передовых производственных технологий. Действительно, можно говорить, что на протяжении последних 15 лет наша доля на этих рынках неприлично низка, она составляет не более 0,5%, и ничего не меняется. Если мы хотим решать задачи наращивания несырьевого экспорта, повышения конкурентоспособности экономики, то, безусловно, необходимо увеличивать долю высокотехнологичных производств в экономике в ближайшие 15 лет, по крайней мере, в 3–4 раза. Речь идёт прежде всего о высоких технологиях, связанных с шестым технологическим укладом четвёртой промышленной революции: это информационно-коммуникационные технологии, искусственный интеллект, квантовые технологии и многие другие. Особое внимание должно быть уделено зелёным технологиям.

Как это сделать? На наш взгляд, прежде всего речь должна идти о коррекции стратегии научно-технологического развития, в ее рамках должны быть определены ключевые технологии, которые нужны стране для структурной модернизации, и, соответственно, определены инструменты и механизмы, как эти технологии разрабатывать и осваивать.

У нас недостаточно финансируются научные исследования. Будет интересно вспомнить, что в апреле этого года в США был принят специальный закон о дофинансировании Национального научного фонда США, который получил 127 млрд долларов на ближайшие пять лет на поддержку новых технологий, инновационное развитие. Это не может не впечатлять. США делают это для того, чтобы выиграть конкурентную борьбу с Китаем. Наше же скудное бюджетное финансирование и неактивность частных компаний вызывают озабоченность.

Решать все эти проблемы можно лишь на основе разработки и формирования эффективной системы стратегического управления. И прежде всего речь идёт о необходимости активизировать работу по внедрению в полном объёме 172-го Федерального закона о стратегическом планировании как инструмента формирования долгосрочной экономической политики государства на основе взаимоувязки прогнозов, стратегий и программ. Назрел переход к новой системе индикативных среднесрочных планов и программ, которые должны быть не дополнением к бюджетной системе, а базовым самостоятельным инструментом государственно-экономической политики. И, конечно, необходима разработка долгосрочной стратегии экономического развития. Притом планы Правительства, которые нам сегодня представляют, по достижению национальных целей, обозначенных в указе Президента России, не могут заменить такой документ, как стратегия. Если говорить о технологическом развитии, мне кажется, должна быть обеспечена содержательная увязка и сопряжённость стратегии научно-технологического развития и общей стратегии социально-экономического развития. Потому что в экономике должен быть сформирован и артикулирован действительный спрос на инновации за счёт возвращения реального сектора и технологически ёмких производств.

Сегодня основная деятельность Правительства, к сожалению, концентрируется в основном вокруг совершенствования институтов и инфраструктуры, а не в области целеполагания и стратегирования. Можно сколько угодно обвинять учёных в том, что они интерны, но пока мы не понимаем вектор развития и пока у нас не сформируется спрос на инновации со стороны реального сектора экономики, задействовать технологический фактор в качестве драйвера экономического роста не представляется возможным, а это означает, что под большим вопросом остаётся достижение основных национальных целей, которые ставит перед нами Правительство России.

По материалам научного форума “Абалкинские чтения” на тему: «Стратегия развития и экономическая политика России: вызовы и решения»

Яков Миркин: «экономика надзора» вместо «экономики стимулов»

Яков Миркин,  

Член Правления ВЭО России, заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН

– Важно понять, к какой модели экономики нас несёт? Что это – избушка или небоскрёб? Что строим на самом деле? Тем более, что очень велики внешние вызовы, разрывы в темпах роста и в технологиях, а главное – в уровне жизни и продолжительности жизни в России.

Внутренний вызов – мы бедная страна. Это умеренная бедность. Вроде все сыты, никто не выходит на улицу с кирпичами и палками, но Россия – бедная страна с низким спросом. На 93—94% россиян приходится только 9% вкладов. 65% населения хватает денег на покупку одежды и еды, а на холодильник с телевизором – уже с трудом. 64% пенсионеров не могут себе позволить неожиданные крупные расходы, в том числе срочные медицинские услуги.

Крупнейший вызов – это сверхволатильная экономика. По-прежнему только 1–2% активов российской семьи способны пережить 3–4 поколения. Зона очень высокой сейсмики. Пандемический кризис это показал и с точки зрения добавочной смертности, и глубины падения на финансовых рынках, и нестабильности экономики.

Россия – страна умеренной бедности и сверхволатильности. Это ведет к тому, что общество пронизано левизной, коллективистской философией. 65% россиян считают, что необходимо усилить роль государства. 28% – за минимум вмешательства. 54% населения полагают, что государство не выполняет свои обязанности по обеспечению достойной жизни граждан. 58% считают, что России нужна твёрдая рука. 45% убеждены, что капитализм – это власть узкой группы людей. В каком обществе, в какой экономике все хотят жить? 17% хотят жить в Швеции, 11% – в китайском социализме. Но практически никто не хочет быть в той группе, которую мы называем развитыми странами: США, Великобритания, Германия, Франция. Вот это коллективная философия.

Нам трудно опросить администрацию Президента об их коллективном представлении о том, в какой экономике мы должны жить. Но у нас программы партий, которые отражают психологию элиты, которая формирует эти программы.

У четырех крупнейших партий, которые представлены в Государственной думе, меры сосредоточены вокруг бюджета. Но бюджет нерезиновый, даже если он профицитный. Нельзя одновременно через бюджет решить задачи и очень крупных резервов, и поддержания роста уровня жизни, и массовых инвестиций, и при этом обеспечить сильную оборону.

Из этого образа будущего, какая модель экономики складывается? С вероятностью 65–70%  – «корпорации Россия». То, что мы имеем сегодня. Латиноамериканская модель: корпоративное государство, вертикаль, олигополия, огосударствление. До 80–85% экономики – это рост сверхконцентрации и вертикали, рост государственного имущества. «Экономика надзора» вместо «экономики стимулов», где в центре – человек зависимый, нарушающий, семья, которая торгуется с государством и с корпорациями. Это экономика не инновационная, стагнационная. Могут быть взрывы роста, основанные на крупных государственных инвестициях и на благоприятных внешних составляющих, как это было в 2000-е гг.

У нас есть две системные партии, которые в своих программах требуют национализации ключевых отраслей, стратегических предприятий, земли, госплан, госкредитование, контроль за валютой, контроль за вывозом капитала… Это административная экономика по сталинскому образцу. Пусть даже в ней 5-7% частного сектора, преимущественно мелкого и очень среднего, который может кормить, одевать, оказывать услуги, но эта экономика обречена на неуспех. Мы не знаем ни одного случая командных систем в экономики, которые продолжали бы отставать в технологиях и справились с задачей обеспечения высокого уровня жизни, где внизу вновь зависимые люди. Вероятность построения такой экономики – 33%.

У нас есть внесистемные либеральные партии. Это «Новые люди», «Партия роста», «Яблоко». У них программы социальной рыночной экономики. Континентальная модель, не англосаксонская, не шведская, не китайская. Это – много государства в экономике (10–20%), средний и малый бизнес, которого больше, чем у нас сегодня (50–55% ВВП). Сейчас это 20–22% ВВП. В ней все сосредоточено для роста среднего класса, укрепления имущества семьи, создания рыночной среды большого, малого и среднего бизнеса. Вероятность построения такой экономики – 0–2%.

Людвиг Эрхард говорил, что благосостояние для всех – его личная задача. Может быть, задача каждого из нас. Эта задача – заставить народное хозяйство показать столько достижений и производительности, чтобы люди могли жить без нужды и становиться благодаря этому независимыми, чтобы они имели возможность развивать своё человеческое достоинство, и тогда они не будут зависеть от милости других, от милости государства. Этой задачи у нас сегодня нет.

Мне кажется, нам нужно включить в наши выступления и идеи слова «социальная рыночная экономика». Большинство моих массовых читателей не понимают, что рыночная экономика может быть социальной, что капитализм может быть социальным. Нужно идею социально-рыночной экономики, которая сегодня совершенно не ложится на то, что мы строим, и на то, как мы существуем, на массовую психологию, хотя бы пытаться осторожно продавливать в жизнь, потому что она хорошо подходит для России.

По материалам научного форума “Абалкинские чтения” на тему: «Стратегия развития и экономическая политика России: вызовы и решения»

1...686970...181Страница 69 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"