Пятница, 15 ноября, 2024
ВЭО России

Как нам выйти из стагнации?

Абел Аганбегян,

Заведующий кафедрой экономической теории и политики Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (РАНХиГС), академик РАН, д.э.н., профессор

Свидетельства стагнации

Российская экономика седьмой год находится в стагнации, которая началась с 2013 года, из которых два года – 2015-й и 2016-й — были годами рецессии. Стагнация продлится, минимум, еще 2–3 года — видимо, она будет десятилетней. Если помните, в Америке стагнация длилась 12 лет, с 1970-го по 1982-й. И только коренные меры президента Рейгана в 82-м году содействовали тому, что она была преодолена. Из 12 главных экономических и социальных показателей, если взять шесть полных лет — 2018 год по отношению к 2012-у, шесть показателей являются отрицательными. К сожалению, большая часть из них — социальные показатели. Стагнация сопровождается снижением уровня жизни. По сравнению с 12-м годом у нас ниже и реальные доходы, и конечное потребление домашних хозяйств, и розничный товарооборот в расчете на душу населения. Шестой год сокращаются реальные доходы, третий год идет резкое сокращение ввода жилья (уже на 11 миллионов квадратных метров в год ниже, чем в 15-м году). Кроме того, в негативной зоне находятся инвестиции в основной капитал, объем строительства, экспорт и импорт (снижение — 20–25% за этот период). Немного растет валовый внутренний продукт: в среднем 0,4% в год за 6 лет, немного быстрее — промышленность (0,6% в год).

В отличие от кризиса, который внутри себя содержит и механизм выхода из него — чем глубже вы упали, тем, по мировой статистике, вы более круто выходите из кризиса (кризис мудрые китайцы обозначают двумя иероглифами — один означает беда, а второй — шанс), стагнация не имеет внутри себя никакого механизма выхода. Стагнация с каждым годом ухудшается, потому что она содержит внутри себя негативные тренды, которые тянут экономику вниз.

Цифры стагнации

6 лет – сокращение реальных доходов

25% — снижение инвестиций в основной капитал

23% — полностью устаревшее оборудование

10 млн кв.м. – сокращение жилищного строительства с 2015 г.

746 млрд долларов – отток капитала за 10 лет

100 000 – сокращение численности населения в 2018 году

400 000 трудоспособного населения умирает в год

11% — снижение расходов на образование с 2008 года

Негативные тренды стагнации

Первое. Отток капитала идет 11-й год подряд. Он начался в 2008 году, и каждый год с тех пор продолжается. В целом за 10 лет и один квартал из России ушло больше, чем пришло — на 746 миллиардов долларов. Это огромная сумма. Второй негативный тренд в рамках стагнации — это прогрессирующее устаревание основных фондов и его активной части, машин и оборудования. Поскольку инвестиции сокращаются, то, естественно, нормы выбытия и нормы обновления резко снижаются в период стагнации. Так, в год у нас выбывает только 0,5% основных фондов, за 5 лет — 2,5%, а оставшиеся 97,5%, из которых значительная часть — почти половина — это оборудование, на 5 лет стареют. Сейчас 23%, по нашей официальной статистике, машин, оборудования и транспортных средств, которые должны были быть вчера выкинуты еще и заменены новыми, работают сверх сроков амортизации. Они требуют средств на обслуживание, ремонт, на замену запчастей, значительную часть времени простаивают, и, естественно, они с каждым годом все сильнее тянут экономику вниз.

Третье совершенно неожиданное обстоятельство, которое тянет нас вниз (это специфика России) — это наш бюджет. Дело в том, что в постоянных ценах за 6 лет реальный бюджет сокращается, и сокращается по следующей причине: когда мы создавали налоговое законодательство, доля нефти и газа в валовом продукте России составляла 15%, а в налоговых поступлениях — 40%, поэтому когда был подъем, и цены на нефть выросли в 8 раз с 1998-го по 2008 год, то бюджет рос намного быстрее валового продукта и тянул его вверх; затем цены на нефть снизились (они же были 115, а сейчас — 65), поэтому, если они формируют 40% налогов, а 40% налогов — это треть консолидированного бюджета, который составляет 37% всего ВВП, то бюджет, сокращаясь, тянет вниз всю экономику.

Конечно, экономику вниз тянет и неблагоприятная демографическая обстановка. За два последних года, как вы знаете, на 300 тысяч сократилась рождаемость. Она была почти 1900 тысяч, а в 2018-м году — 1600 тысяч. На 5 миллионов по сравнению с 2010 годом сократилась численность трудоспособного населения. С 2018 года началось снижение общей численности населения, потому что миграция вдвое сократилась из-за того, что доллар теперь стоит больше в рублях, и мигрантам из других стран, где все оценивается в долларах, невыгодно работать в России и получать эти рубли — их интересует отправка денег своим семьям, а рубль обесценился более чем вдвое. Таким образом, в прошлом году общее сокращение численности населения составило 100 тысяч человек. Особенно плохо, что вот в этот период стагнации по основным показателям падает уровень жизни. Уровень жизни — это не благоденствие, это не просто помощь людям, это не просто цель. Человек — это главная производительная сила. И если вы не вкладываете в человека (а вклад в человека — это и есть рост его благосостояния в конечном счете), то вы просто подрываете свой экономический рост.

Что значит сокращение третий год подряд объемов жилищного строительства? Жилищное строительство имеет колоссальный акселераторный эффект с точки зрения экономического роста. Рост жилищного строительства тянет за собой и строительство всех коммуникаций, и развитие инфраструктуры, и сопутствующих объектов, и колоссальные денежные потоки, в том числе связанные с оборотом жилой недвижимости, и это — 20% валового продукта. Поэтому каждые 5% роста жилищного строительства — это 1% роста валового продукта. И наоборот, сокращение жилищного строительства — это минус валового продукта, а сокращение произошло с 85 миллионов квадратных метров в год в 2015 году до 75 миллионов сейчас.

Провалы в социальной политике

Экономический рост невозможен без сколь-нибудь длительного роста платежеспособного спроса. За год можно что-то сделать, но, в принципе, если мы не будем систематически увеличивать реальные доходы, если мы в ближайшие годы не компенсируем довольно значительное снижение, которое произошло с 2013 года, то никакого преодоления стагнации, возобновления экономического роста не будет. Мы не отдаем себе должным образом отчет в том, не считаем ту экономическую выгоду, тот экономический эффект, который проистекает от сокращения смертности. Ведь даже по Росстату стоимость жизни одного человека, когда он умирает, составляет 4,4 миллиона рублей (это официальные цифры, которые сейчас используются в расчетах в правительстве). Все наши эксперты считают, что, конечно, эти цифры вдвое-втрое занижены, но даже если это 4,4 миллиона, то у нас в год умирает 400 тысяч человек трудоспособного населения. Если бы у нас были условия Западной Европы, у нас бы умирали 130 тысяч, если бы у нас были китайские условия, у нас бы умирали 300 тысяч. Умножьте-ка сотни тысяч дополнительно умерших в трудоспособном возрасте на 4,4 миллиона, и вы получите триллион рублей убытка стране.

У нас с 2008 года идет сокращение расходов на образование по физическому объему в абсолютных цифрах, снижение доли образования в валовом продукте. Это можно посмотреть по статистике национальных счетов — на 11% за эти годы сократились расходы на образование. То есть вложения в человеческий капитал у нас занимают фантастически низкий процент. Сфера экономики знаний — это главная составляющая человеческого капитала. Сюда входят НИОКР, образование, информационно-коммуникационные технологии, биотехнологии, здравоохранение. У нас доля финансирования этих отраслей, доля в валовом продукте составляет 14%, в Европе — 30%, в Америке — 40% ВВП.

Второй после человеческого капитала или экономики знаний драйвер нашего роста — это инвестиции в основной капитал. Мы же все-таки индустриальная страна, но у нас отсталая технологическая, материально-техническая база народного хозяйства, прежде всего действующего производства. У нас доля высокотехнологических отраслей в хозяйстве — вдвое ниже, чем в развитых странах, и доля инвестиций в ВВП, по официальной статистике, составляет 17%. А если считать не инвестиции, а так называемые накопления в основной капитал по системе национальных счетов, то получается 20,5% — это ниже, чем в среднем в развитых странах. Давайте сравним. В развитых странах — 21% — инвестиции и 30–40% — доля сферы экономики знаний в валовом продукте. И ежегодный рост ВВП составляет 1,5–2%. А страна, у которой 17 и 14%, а не 21% и 30–40%, должна стагнировать. Мы стагнируем закономерно, и надо только удивляться, почему мы временами растем. Если начать разбираться, за счет чего мы растем и в какие периоды, то будет видно, что этот рост в основном связан с повышением цен на нефть. Мы вышли из стагнации только потому, что на 25% повысилась цена на нефть и на 25% вырос экспорт в 2017 г. Если экспорт вырос на 25%, то, конечно, ВВП увеличится на 1,5–2%. То есть это не были внутренние факторы экономического роста за счет технологического прогресса, за счет производительности, за счет прогрессивного изменения структуры — ничего этого близко не было, поэтому у нас такое серьезное положение.

Основы стагнации

Россия Развитые страны
 

Экономика знаний

  

14% ВВП

  

30-40% ВВП
Доля инвестиций 17% ВВП 21%
Рост ВВП 1,5% в год 3,7%

 

Выйти из стагнации невозможно, ничего не делая. Само собой это, к сожалению, не получится, и полумеры здесь не помогут. Я напомню меры Рейгана, исключительные по своей значимости. Он серьезно снизил подоходные налоги со всего населения США. А подоходный налог — это больше половины всех налогов США. Он еще сильнее снизил сборы по налогу на капитал с тем, чтобы высвобожденные деньги у населения люди бы вложили в ценные бумаги, в инвестиции, в фонды. Второе: он вдвое сократил срок амортизации и дал возможность проводить ускоренную амортизацию, стимулировал ее, заставил предприятия и организации выкинуть фактически готовое оборудование, которое могло еще 20 лет работать. И там вынуждены были покупать новое оборудование, а в производство нового оборудования пришли инвестиции. Америка сделала рывок в инновационном развитии (она же тогда очень сильно отставала от Японии), и 25 лет развивалась без кризисов фактически, до 2007-го года. Никогда в ее истории ничего подобного не было.

Нужны коренные меры, в том числе и в первую очередь — в области благосостояния, потому что от человеческого капитала в решающей мере зависит подъем экономики. Конечно, дело не только в благосостоянии. Нужен комплексный, серьезный план, который был бы связан с переходом к форсированным инвестициям и к форсированным вложениям в человеческий капитал. Если мы будем повышать инвестиции ежегодно на 10% и вложения в человеческий капитал на 10%, мы сможем на третий-четвертый год такой интенсивной работы возродить экономический рост, сначала до 3% (как только наши инвестиции повысятся до 22–23% в ВВП, а доля сферы экономики знаний — до 20%). А дальше рост достигнет 5%, когда мы дойдем до 25–27%, что предусмотрено, как вы знаете, Указом Президента от 7 мая 2018 года — к 2024 году достичь этих показателей. Тогда нас ждут очень большие, коренные перемены, и только они могут дать экономический рост.

Откуда взять дополнительные средства?

Денег нужно не так много. 2 триллиона инвестиций, чтобы на 10% в год их повышать, и 1,5 триллиона — на человеческий капитал в год.

Сейчас 92% всех инвестиций и 100% всех вложений в человеческий капитал — безвозвратные, хотя в значительной мере это средства, которые должны окупаться. И поэтому нужно это делать через инвестиционный кредит, включая и кредит на образование. Это первое.

Надо заинтересовать бизнес правильно направить эти деньги. Ясно, куда — на технологическое обновление действующего производства, чтобы за 10–15 лет перевести хозяйство на новую технологическую базу; на резкий рост мощностей в высокотехнологических отраслях, прежде всего в электронике, фармацевтике, автостроении и так далее; на создание современной транспортно-логистической инфраструктуры; на жилищное строительство. То есть на сферы, которые дадут толчок.

Нужны такие стимулы, которые заинтересовали бы людей вкладывать эти деньги. Вы можете иметь деньги, но, если вы будете 12% брать за них, никто не будет заинтересован в таких инвестициях. Инвестиционный кредит должен стоить максимум 5%, если вы хотите заинтересовать предприятия в обновлении действующего производства с окупаемостью 5–7 лет; 4% — на ввод новых мощностей, с окупаемостью 10–12 лет; 3% — если вы хотите, как в Китае, использовать инвестиционный кредит на создание скоростных железных дорог, автомобильных трасс и так далее.

Необходимо налоговое стимулирование. Если вы хотите, чтобы люди обновляли оборудование, переводили производство на новые технологии, дайте им налоговую паузу на этот сложный период. Человек остается без оборудования, которое он демонтирует, чтобы заменить новым, он должен в это время платить зарплату, а у него еще налог берут — конечно, предприятие не заинтересовано в том, чтобы делать инвестиции. Освободите часть прибыли от налога — ту часть, из которой предприятие черпает средства на инвестиции или обучение людей, как в большинстве других стран.

Нужно снижение ключевой ставки Центрального банка хотя бы до 4–5%. Для этого необходимо иметь 3–4-летний план снижения этой ставки — для этого надо серьезные меры принимать.

Нужны и мощные структурные реформы, чтобы снимать препятствия, которые стоят на пути социально-экономического роста. Следовало бы провести реформу собственности, провозгласив частную собственность неприкосновенной и направив деятельность всех госорганов на ее развитие, укрепление и защиту. Одновременно нужно покончить с госмонополизацией, реорганизовав по примеру энергетики Газпром, Роснефть, РЖД и другие естественные монополии, всемерно развив конкуренцию.

В крупной реформе нуждается вся финансовая система — и бюджет, который должен стать бюджетом развития с целевыми показателями, и банковская система, которую надо приумножить и повернуть к решению проблем социально-экономического роста, к мобилизации и эффективного использования ресурсов на инвестиции в основной капитал и вложения в человеческий капитал. Предстоит создать систему внебанковских фондов «длинных» денег — пенсионных, страховых, паевых, ипотечных и других, реформировать фондовую биржу как элемент рынка капитала.

Нуждаются в реформах с рыночных позиций пенсионное обеспечение, финансирование здравоохранения и образования, система ЖКХ, целесообразно провести налоговую реформу и др. Как только мы начнем экономический рост, нужно начать вкладывать деньги в рост минимальной зарплаты. Она должна быть минимум 25 тысяч, если мы хотим сравняться хотя бы с Турцией, которая отнюдь не выше нас по уровню экономического и социального развития. Пенсии должны быть минимум 25, а не 12 тысяч, они должны быть совершенно иначе устроены. Так, нужно предоставить возможность досрочного выхода на пенсию, когда не очень здоровые люди могли бы выходить в 55 лет — женщины, в 60 — мужчины, но со сниженной выплатой, как во всех странах. В Германии, в среднем, люди выходят на пенсию на 2 года раньше срока. Эта возможность предусмотрена во всех странах — на 5 лет раньше выходить на пенсию. Мы же такую возможность людям не дали. А у нас больше половины людей старше 55 лет, по статистике, болеют.

Нам нужно немедленно прекратить это безобразие — падение реальных доходов, падение объема жилищного строительства, и к этому есть прекрасный, легкий путь. Мы — единственная страна, которая в период стагнации имеет колоссальный профицит — 2,5 триллиона. У нас 20 миллионов бедных и мы имеем 2,5 триллиона профицита вместо того, чтобы иметь 3 триллиона дефицита. Это был бы безопасный дефицит. Если мы хотим выйти из стагнации, надо перейти к дефицитному бюджету, на котором живет вся Америка, вся Европа и так далее.

Коротко – о нацпроектах

Альфа-банк опубликовал, казалось бы, сенсационное сообщение, что, если посчитать все нацпроекты с точки зрения влияния на экономический рост, ускорение составит 0,2% в год. Надо сказать, что у Института народнохозяйственного прогнозирования получились цифры лучше — 0,6% в год. Важно, чтобы все поняли, что нацпроект — это очень маленькие деньги. Сумма всех нацпроектов — немногим более 4 триллиона в год. За 4 триллиона в год вы экономику не поднимите. У нас 104 триллиона — ВВП 2018 года, поэтому 4 триллиона — это очень мало, это значит, что мы не берем 18 триллионов из накоплений в основные фонды, они — вне национальных проектов. Как так можно?

Если мы хотим сделать серьезный шаг, нужны серьезные деньги, нужно возвращаться к планированию, планированию не формальному и централизованному — централизация может быть внутри государственного сектора. В остальном же планирование должно быть индикативным, но нужно составлять инвестиционную программу, общий финансовый план.

Бюджет нужно составлять с целевыми показателями, а не просто так: тратим на здравоохранение 3 триллиона, а что за это имеем, не ясно. Нам нужны такие коренные изменения, которые реально будут соответствовать достижению результатов, предусмотренных Указом Президента РФ от 7 мая 2018 г.

Мы вошли в длительный стагнационный период

Алексей Ведев,

Директор Центра структурных исследований РАНХиГС

То, что мы въехали в стагнацию, это точно. Судя по оперативным данным, итоги второго квартала, со снятой сезонностью, будут хуже первого. По классическому определению, если сокращение  экономики происходит два квартала подряд, это рецессия.

При этом внешние условия неплохие. Влияние санкций, на мой взгляд, незначительно. Доля нерезидентов на рынке внутреннего долга побила все рекорды — около 31%. Напомню, что в 1998 году, в год дефолта, доля нерезидентов была на уровне 28%. Цены на нефть держатся в коридоре 65-70 долларов за баррель. В принципе все неплохо. И  на этом фоне очень странно, почему еще осенью 2018-го года, ожидая примерно такие же условия, Минэкономразвития  назвал этот год адаптационным и в принципе прогнозировал его плохим. Надо «отдать должное» МЭР: плохой прогноз оказался достаточно точным.

Некую отправную точку для  разворота тот же МЭР видит в реализации нацпроектов. Для меня  они представляются большим риском, риском идеологическим, я бы сказал. Прежде всего, нацпроекты не представляют собой ничего нового – это наследники госпрограмм, которые несколько переформатировали. Когда эти программы запускали пять лет назад, то отдавали отчет в том, что это не самый удачный проект, но лучшего с точки зрения бюджетных расходов ничего не виделось в то время. Так что сейчас ничего не изменилось.

А идеологические риски я вижу в следующем. На нацпроекты собираются тратить колоссальную сумму – 25,4 трлн руб. Это примерно по 4 трлн  год, что, в принципе, не много. Но надо помнить, что при этом подразумеваются  частные инвестиции примерно  на 22 трлн в год. И, я так понимаю, основная надежда возлагается на то, что эти четыре триллиона  будут обладать столь сильным мультиплицирующим эффектом, что будут содействовать активации частных инвестиций. А вот это представляется пока сомнительным.

По статистике, частных предприятий  у нас больше закрывается, чем появляется. Но вопрос даже в другом. В том, что у бизнеса достаточно плохие ожидания, неуверенность. Чему, конечно, способствует и эта игра с обменным курсом, на мой взгляд, вопиющая.  Это не просто искусственное сдерживание укрепления рубля, а  целенаправленная его девальвация.  Вышел платежный баланс 2018 года, из которого видно, что  из-за санкций – а как вы помните,  апрельскую и августовскую девальвацию того года денежные власти оправдывали именно санкциями и усилением оттока капитала — утекло 7 миллиардов долларов. При этом Минфин купил за год более 69 миллиардов — практически в 10 раз больше. То есть, на самом деле у нас основной источник девальвации  — это никакие не внешние условия, а жесткое бюджетное правило. И за счет  него сильно разгоняется ослабление  рубля. Если сейчас все ожидают, что осенью рубль будет, может, 75, может, 80, а то и все 90 за доллар, конечно, инвестиционная активность будет крайне низкой.

А у нас треть импорта  — это инвестиционный импорт, — который очень чувствителен к обменному курсу.  И в инвестициях основной провал — это как раз машины и оборудование. Инвестиционный импорт очень подвержен влиянию обменного курса и слабо подвержен импортозамещению. Практически не замещаем.

К тому же, финансирование нацпроектов уже начало происходить по накатанному порочному принципу: за полгода  осуществлено менее 30% запланированных расходов. Не исключаю, что все эти не поступившие во время триллионы обрушатся на экономику в декабре: у нас исполнение бюджета всегда было неравномерным. Но хуже то, что государство концептуально вновь обозначает: оно —  главный распределитель. И как при таком месседже ориентироваться частному капиталу, на который рассчитывают?

Похоже, мы вошли в длительный стагнационный период. Средние темпы роста за последние годы  — меньше 1%, где-то в среднем 0,7% —  свидетельствуют о  продолжительности этого цикла. При этом, повторю, все время увеличивается доля государства – в банковском секторе уже свыше 70% ,- и крупные госкомпании совершенно неэффективны. Их, конечно, надо приватизировать,  что предлагалось еще в 2015-2016 годах. Надо двигаться в другую сторону: в сторону большей эффективности и, как это ни банально звучит, в сторону предпринимательской инициативы.

Плюс беспрецедентное падение реальных доходов населения, которого в новейшей России до сих пор не наблюдалось. Конечно, мы побороли инфляцию, но при таком низком потребительском спросе инфляция – вообще не проблема, не стоит ее фетишизировать.

Естественно, силами беднеющего населения ничего хорошего в экономике сделать нельзя. Конечно, потребительский спрос должен быть. Но когда мы говорим об уровне доходов населении, о росте зарплат, мы должны помнить, что все-таки рост производительности труда должен его обгонять. У нас  же получается все наоборот: зарплаты немного растут, а с производительностью труда совсем плохо. Потому что зарплаты растут как раз в неэффективных госкомпаниях, которые сидят на бюджетных средствах. Такой замкнутый порочный круг. И при этом слабеющий, не очень хорошего качества потребительский спрос оказался единственным фактором, который в первом квартале обеспечил небольшой прирост экономики

В 2015-2016 годах прописывалась инвестиционная модель роста, о  чем сейчас забыли. Посмотрите на сальдированный финансовый результат: прибыль предприятий достаточно высока,  они располагают деньгами, ставки по кредитам также подъемные. Казалось бы, самое время для инвестиций.  Но их нет. И вопрос, конечно, в мотивации и в частной инициативе, которой нет.

Фактически рост инвестиций в экономике сейчас  происходит только со стороны  госзаказа, в основном оборонного характера. Это лучше, чем если бы его совсем не было. Но в принципе это тревожный сигнал о том, что частные инвестиции – а это все-таки 70% всех инвестиций в экономике – стагнируют.  При ориентации только на госбюджет, на госзаказ, при отсутствии предпринимательской инициативы, конечно, экономика будет стагнировать.

Быть в топ-5 можно лишь с другой экономической структурой

Никита Масленников,

Ведущий эксперт Центра политических технологий

На российскую макродинамику сильно влияет состояние глобального хозяйства. Никто не отменял мировой экономический цикл. Можно надеяться на то, что действия регуляторов —  центральных банков и минфинов —  позволят еще оттянуть наступление новой рецессии, но насколько? Это большой вопрос, потому что резервов, ресурсов для упреждающей антициклической политики уже почти не осталось.

И есть еще другой процесс, гораздо более существенный и системный. Дело в том, что мировая экономика в целом меняет свою структуру. И мы сейчас видим признаки того, что вагончик тронулся, что старая система международного разделения труда, организации международной торговли, прямых инвестиций, трансфера технологий и т.п. – она уже себя изжила. Мы видим резкое усиление позиций азиатско-тихоокеанского региона – он становится новым центром силы для мирового хозяйства. А там не только «азиатские тигры» и «драконы» во главе с Китаем и Индией, там Япония, там Австралия, США, наконец. Экономический мир должен переходить к движению в новой колее. Но ширина ее не известна, и будет ли она общей для всех? Отсюда и нарастание торговых и прочих дисбалансов, сопровождаемых тарифно-таможенными «войнами» и проч.

Плюс надвигается новая индустриальная революция. Появляются всевозможные блокчейны, криптовалюты, 3D-печать, искусственный интеллект, экосистемы и многое другое – по сути некий новый комплекс фундаментальных условий экономической жизни. Его глубокое укоренение – реальная перспектива ближайших 10-15 лет. При этом индустриальная революция отнюдь не сводится только к новым технологиям. Много важнее изменения самих смыслов традиционных видов экономической деятельности. Мы видим, что сейчас происходит в финансовом секторе, как под напором финтеха он в буквальном смысле перезагружается. Перезапуск переживают и нефинансовые бизнесы. Мир меняется.

Все  в нем идет быстрее, даже не в количественном, а в качественном смысле. И пока на этом фоне мы выглядим не слишком выразительно. Наша сегодняшняя доля в мировом хозяйстве по паритету покупательной способности на уровне где-то 2,7-2,8%. По текущим валютным курсам (оценка МВФ на 01.12.2018) – с 1,98% глобального ВВП на 11-ом месте.

Если мы хотим войти в первую пятерку мировых экономик, наша модель развития должна стать другой. Потому что разница между нами и Германией – это ни много ни мало полтриллиона долларов. Можем ли мы наращивать ВВП с темпом 3% плюс, чтобы догнать Германию? Но ведь и она не будет стоять на месте. Кроме того, нам в затылок уже дышит Индонезия. Многие страны из развивающегося мира могут вполне нас оттеснить, потому что мы никак не растем – 0,5% в первом квартале 2019 года и 0,7% в январе-июне, — а они показывают по 5-7% в год.

И поэтому возникает большой  вызов. Быть в топ-5 можно лишь с другой экономической структурой. Восстановительный рост после кризиса 2015-2016 годов в 2018-м уже завершился, несмотря на рекордный в том году показатель 2,3%. По прогнозу МЭР, темпы роста экономики до 2024 года должны более чем удвоиться – с 1,3% в текущем году разогнаться к 2022-2024 годам до скорости 3,2-3,3%. Однако экспертные расчеты официального оптимизма не разделяют. В частности, Центр развития НИУ ВШЭ 2020-2023 годы видит лишь в диапазоне роста 1,7-1,9%, при этом планка в 2,2%, по оценкам, может быть взята только в 2025-м. А по расчетам ЦМАКП, учитывающим и влияние возможной новой мировой рецессии, темп роста российской экономики затормозит до 0,2-0,5% в 2021 году и до 0,5-0,9% в 2022-ом.

Совершенно однозначно, что мы с ответом на текущий исторический вызов явно запаздываем, хотя примерно понимаем, какая должна быть логика перехода к новой модели.

По «классике» государственная регулятивная практика состоит из трех блоков – монетарного, налогово-бюджетного и структурного. Общемировой тренд – существенное усиление роли последнего, когда через структурные реформы устанавливаются новые долгоустойчивые правила экономической «игры» для всех участников.

У нас более-менее отработана монетарная политика. И, кстати, наш ЦБ с начатым переходом к нейтральной ключевой ставке в интервале 6-7% как раз в русле намерений и действий коллег по «мировому цеху». В определенном смысле мы лидеры: скажем, по проникновению финансовых технологий входим в топ-3 в мире. Это не единственная сфера, где мы можем похвастаться, что не хуже других. В лучшую сторону отличаемся бюджетным профицитом, но в этом году налогово-госрасходная составляющая сыграла откровенно проциклическую роль и ускорила торможение.  С повышением НДС мы потеряли два квартала с точки зрения разгона инвестиций,  а полгода в современных экономических условиях – это  очень большой срок. К тому же и догоняющий рост госрасходов в рамках нацпроектов может усилить инфляционное давление и добавить забот денежным властям.

А структурные реформы мы так и не начали. Эти меры еще с 2015 года постоянно описывались в целевых сценариях, и, тем не менее, каждый год мы отдаляемся от их реализации. И понятно уже, что отстали. При этом сложившиеся структурные ограничения  фатально сказываются на качестве экономики. Вклад инвестиций в прирост ВВП в прошлом году снизился почти вдвое – с 1,1 п.п. до 0,6 п.п.; вклад потребления населения – почти на треть – с 1,7 п.п. до 1,2 п.п.

Потенциальный выпуск снижается под напором целого ряда факторов. Прежде всего, у нас демография отвратительная. В этом году мы уже потеряли 149 тысяч человек. Снижается производительность труда, которую мы толком-то и не имели. То, что поддается статистическому учету, показывает, что по этому показателю мы отстаем в три-четыре раза от развитых экономик. Это, конечно, следствие качества производственных мощностей.  Но не только. Вклад некоторых компонентов в совокупную факторную производительность практически нулевой. По человеческому капиталу, например. А это навыки, это компетенции, это качество рабочей силы, это, в конце концов, желание работать. На котором сказывается и обеспеченность зарплатами.  С 2013 года у нас падение реальных располагаемых доходов: даже рассчитанное  по новой методике, оно составляет 8,3%. Людям, извините, стрёмно напрягаться лишний раз в рамках формальной занятости.

Снижение качества экономического роста иллюстрирует еще целый ряд макронюансов. Везде в мире 60% ВВП создают малые и средние предприятия. У нас более-менее реальная цифра — это 21%. С  2014 года  показатель каждый год прирастал на 0,6-0,7%,  иногда даже на 0,9%. В 2018-м как отрезали – водораздел,  всего 0,3%.  То есть, темпы вклада малого и среднего бизнеса в ВВП сократились в 2-2,5 раза.

Доля высокотехнологических секторов в ВВП в 2018-м сократилась – не намного, на 0,3%, но она не выросла. Высокотехнологичный экспорт снизился за год на 17,6%. Притом, что у нас в этой сфере есть достижения. Выручка наших внутренних IT-шников составила более 16  миллиардов долларов.  Из них около 10 миллиардов – это экспорт. То есть, российские софты пользуются спросом там, а здесь они не внедряются.

Рост нашей экономики спотыкается о качество институтов, о «барьер комфортности» деловой среды. По соответствующим показателям рейтинга DoingBusinessмы в лучшем случае где-нибудь в конце мировой первой сотни. Причем прогресса в этой сфере особого нет. Если раньше погоду определяла эпидемия рейдерский захватов, то теперь распространяется пандемия уголовных преследования в связи с обычными арбитражными разбирательствами. При этом процесс начал набирать силу после того, как объявили амнистию капиталов.

А это и есть пресловутый инвестиционный климат, который является сегодня главным ограничением. Стимулирующий инвестиционный климат  — это когда я хочу работать, когда понимаю, что могу получить свою маржу. А когда  невозможно оценить перспективы и еще потребительский спрос стагнирует — ради чего вкладывать? Реальные мотивации к повышению активности частного капитала трудно различимы на фоне возведенных по этому поводу монументальных вербальных конструкций. Недавно вот мы услышали крик души главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной, указавшей, что монетарными мерами – снижением ключевой ставки или другим инструментарием денежной политики – структурных проблем не решить.

Для этого требуется, прежде всего, установление понятных правил и принципов функционирования деловой среды. Понятно, что декларация о пресловутой «регуляторной гильотине»  появилась не от хорошей жизни.  Но ее «очищающий нож» все никак не опустится: с виртуальной «плахи» норовят убрать целые пласты ведомственного нормотворчества. А предпринимателям так и не понятны перспективы распространения неналоговых платежей, условий доступа к сетям, тарифов инфраструктурных монополий. Да и с запуском модели индивидуального пенсионного капитала сколько лет не могут решить! А это как раз структурная реформа. Без пенсионных накоплений коэффициент замещения через десять лет снизится чуть не до 20% с нынешних 30%. Можно ли выживать на такие деньги? Запуская проект, предприниматель должен учитывать динамику издержек на ФОТ и соцстрах, представлять уровень социальной напряженности через 5-6 лет. Он должен понимать, какие налоговые льготы получит в случае софинансирования пенсионных накоплений своих работников – ведь, по сути, это инвестиции в человеческий капитал. Но – молчание было им ответом…

Нацпроекты, это, конечно, хорошо. Но чтобы они заработали, в их исполнение должен быть вовлечен бизнес. Все вроде верно: проектный подход – это как раз по-бизнесовому, это должно быть понятно предпринимателям.  Но тогда как им объяснить, почему на начало второго полугодия уровень кассового исполнения нацпроектов составлял всего 32,4%.  Кроме того, совместное нацпроектирование – это регулярные коммуникации, постоянный диалог сторон, совместный контроль за исполнением.  По-другому никак не сработает. По факту же, до сих пор не могут принять закон о соглашениях по защите и поощрению капвложений, который в нынешней редакции, кстати, тоже не свободен от рисков расширения сферы «ручного управления».  А это отнюдь не общестимулирующий инвестиционный климат: вроде все в конкуренции равны, но кто-то будет еще равнее.

Сколько еще мы можем проехать на инерции, без структурных реформ? Сроку у нас – до начала следующей мировой рецессии, которую, по прогнозам, стоит ждать или уже в конце 2020-го или в первой половине 2021-го.  Если продолжим движение по накатанной, провалимся сильнее, чем остальной мир. Поэтому для нас вызов с темпами роста экономики связан еще и с глобальным контекстом.

Как вариант, мы можем в очередной раз предъявить рост, сходный с тем, что был в 2018-м. Но тогда рекорд был достигнут в результате накачки анаболическими стероидами: строительство Крымского моста, досрочное введение СПГ Ямал, значительный объем гособоронзаказа (часть затрат на вооружение оценивается как инвестиции). Можем, конечно, что-нибудь подобное выдать, начав, например, нормально финансировать нацпроекты. Но такого рода стимулирование в отрыве от перезапуска деловой среды –не органический, не естественный рост. А это значит, что мы из кризиса будем выходить с еще большим напряжением. И снова вернемся в 2019 год и будем думать, какие же еще структурные реформы записать в очередной целевой сценарий.

С начала года экономика растет темпом ниже даже довольно скромных официальных ожиданий. Корректировка экспертных прогнозов пока на «медвежьей» траектории – в среднем около 1%. Тем важнее усилия второго полугодия, обеспечивающие эффект-2020, когда возвращение в интервал 1,5-2,0% вполне возможно. Для этого требуется продолжение плавного смягчения денежно-кредитных условий при тщательном учете проинфляционного давления бюджетных эмиссий, включение госрасходных и нацпроектных стимулов и, конечно же, реанимация структурной повестки, обеспечивающей комфортные перемены в нынешнем резко-континентальном инвестклимате.

Стагнация на пороге роста?

Во втором квартале 2019 г. в российской экономике доминирующей тенденцией стала стагнация. Существенно замедлилась динамика всех основных компонентов экономического роста, хотя причины такого замедления были разные. Остановился рост потребления населения (из-за стабилизации реальных доходов и ограниченности возможности перераспределения ресурсов из сбережений в потребление), экспорта (отчасти, но только отчасти, из-за загрязнения нефти в трубопроводе «Дружба»), инвестиций в основной капитал. Против роста последних работает целый комплекс факторов, важнейшим из которых стало влияние монетарной политики. Высокие ставки Банка России не просто демотивируют компании от рискованного инвестирования, но и наблюдается активный переток средств компаний с расчетных счетов (с минимальным процентом) на депозиты. Таким образом, даже те деньги, которые есть в частном секторе, перестают «работать на рост». Одновременно, бюджетный профицит на фоне повысившегося в начале года налога на добавленную стоимость, привел к «вымыванию» денег из экономического оборота на счета бюджета (в размере 2.31 трлн. руб. на 1 июля, что сопоставимо с частными инвестициями за первый квартал 2019 г.). В то же время, есть признаки того, что экономика находится буквально «на пороге роста»: это и повышение потребительской активности в крупных городах (увеличение «среднего чека» по данным ИХ «Ромир»), и стабилизация инвестиционной активности в целом ряде производств, не связанных ранее с (завершившимися) «мегастройками». Поэтому, вероятно, даже не очень сильного импульса к росту (снижения ключевой ставки Банка России, активизации бюджетных расходов по нацпроектам и т.п.), будет достаточно, чтобы «перезапустить» рост.

Из доклада «Тринадцать тезисов об экономике: июль 2019» Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования

Рецессия уже в этом году

Эксперты Института экономики роста им. Столыпина, который возглавляет уполномоченный при Президенте РФ по правам предпринимателей Борис Титов. В исследовании Института приводятся данные Росстата, прогноз которого роста экономики за год по итогам первого квартала 2019 года составил 0,5%. По мнению экспертов, рост этот – исключительно за счет некоторой положительной динамики крупных предприятий и госсектора, в остальном же анализ реестра МСП говорит о снижении экономической активности.

В первом полугодии число работников на таких предприятиях сократилось на 1,6%, количество самих предприятий – на 7-8%. Экономисты института считают, что спад начался в августе 2018 года.

«Учитывая текущую экономическую политику (жесткая налоговая политика и жесткая денежно-кредитная политика) и слабый эффект национальных проектов, техническая рецессия в экономике может быть зафиксирована уже в 2019 году.

Ранее Минэкономразвития прогнозировал техническую рецессию в 2021 году. (Техническая рецессия – это негативный рост ВВП в течение двух кварталов подряд. Национальное бюро экономических исследований, главная аналитическая служба США, считает, что подобное событие не обязательно должно характеризоваться как рецессия).

75 лет Бреттон-Вудсу. Сохранится ли власть действующих глобальных институтов?

Три полюса силы

75 лет назад 1 июля 1944 года  в местечке Бреттон-Вудс (Нью-Гемпшир, США) началась Валютно-финансовая конференция Объединенных Наций. На ней присутствовали 730 делегатов из 44 государств. В захолустном отеле они провели 21 день. Участники конференции, решали на исходе Второй мировой войны, как будет работать финансовая система после победы над гитлеровской Германией. По итогам конференции страны приняли ряд решений, которые легли в основу сегодняшнего финансового миропорядка. В частности, было решено создать Всемирный банк и Международный валютный фонд, а также ориентироваться во взаиморасчетах на доллар, который был на тот момент обеспечен золотом.

Делегацию Великобритании возглавлял британский экономист, лорд Джон Мейнард Кейнс, делегацию США — начальник отдела валютных исследований Министерства финансов США Гарри Декстер Уайт, а СССР представлял  заместитель министра внешней торговли Михаил Степанов. Мы указали только трех участников конференции, представителей стран-победителей, потому, что именно на этом поле ожидалось столкновение интересов. США хотели отжать фунт стерлингов из международных расчетов и ожидали сопротивление Британии, а к какому лагерю примкнет Советский Союз, было не известно.

СССР и США – братья по валюте

Как это ни удивительно, на конференции СССР активно поддержал привязку взаиморасчетов к доллару и прочие инициативы. Как следует из относительно новой порции рассекреченных архивов США, которые были опубликованы в книге историка Бенна Стейла «Битва при Бреттон-Вудсе: Джон Мейнард Кейнс, Гарри Декстер Уайт и формирование нового мирового порядка», глава американской делегации — замминистра финансов США и идеолог этой системы Декстер Уайт — работал на СССР, по разным данным, с начала-конца 30-х годов прошлого века. Уайт был активным сторонником социалистических идей и мечтал сделать СССР вечным союзником США. По его задумке, новая система должна была сблизить США и Советы, оставив на обочине истории Британскую империю.

Стейл в своей книге уверяет, что Уайт задумал этот международный форум еще в 1936 году. Его мечта была сделать доллар универсальной валютой, вытеснив конкурента – фунт стерлингов. Британцы на вариант США не очень-то соглашались и, по словам, американского историка, Уайт путем хитрости и убеждений все-таки заставил их подписать в 1944 году этот документ, который был на 95% американской версией. Пописал учредительные документы и СССР. Но в декабре 1945 г. Советский союз отказался ратифицировать ранее подписанные им Бреттон-Вудские соглашения в части создания МВФ и МБРР, а с 1947 г. активно выступил против «плана Маршалла» (восстановления экономики и финансов Европы). Дело тут в резком повороте в международной политике, который произошел уже при Гарри Трумэне (он стал президентом в 1945 году). Британия вновь стала ближайшим союзником, а СССР — непримиримым оппонентом.

Принципы Бреттон-Вудса

Принципы функционирования Бреттон-Вудской валютной системы и сводились к таким основным положениям:

В новой системе сохранилась роль золота как общего эквивалента, платежного средства и расчетной единицы в международном обороте. Однако фактически это положение валютного соглашения не выполнялось. Среди валют стран, которые входили в МВФ, лишь доллар США сохранял внешнюю конвертируемость (для центральных банков других государств) в золото. В этом было его коренное отличие от всех других валют, которые такой конвертируемости не имели. Благодаря тому, что паритеты почти всех валют были зафиксированы в МВФ в долларах США, их связь с монетарным товаром осуществлялся через систему «золото — доллар — национальные валюты». В этом объединении доллар выступал как знак золота и разновидность мировых денег.

Одним из требований Бреттон-Вудской валютной системы было соблюдение принципа фиксированных валютных курсов, которое имело существенное значение для развития внешней торговли. Официальные курсы валют устанавливались через определение их золотого содержимого (масштаба цен) и соответственно этому твердо фиксировались относительно доллара. Они не могли отвергаться более чем на 1% в обе стороны без соответствующего согласия МВФ.

Доллар, функционируя в режиме золотого стандарта, приравнивался на основе фиксации рыночной цены на золото: содержимое доллара = 0,888 г золота; цена одной унции (31,1 г) золота — 35 долларов.

Важной нормой Бреттон-Вудской системы был запрет свободной (частной) купли-продажи золота. Эти операции могли осуществляться лишь на уровне центральных банков на основе фиксированной цены — 35 долл. за одну унцию. Эта норма была направлена на обеспечение соответствующей стабилизации валютной системы.

Смена системы

Бреттон-Вудская система до 1970 годов была весьма работоспособной. С другой стороны, она де факто постепенно подготовила будущее господство необеспеченного доллара. Когда в 1971 году из-за резкого роста инфляции Ричард Никсон объявил о прекращении обмена долларов на золото для иностранных правительств, Бреттон-Вудская система в своей первоначальной задумке прекратила существование, хотя по инерции еще официально действовала до конца 70-х.

По итогам Ямайской конференции 1976 года доллар остался основной единицей мировых взаиморасчетов. Но взамен «золотому стандарту» была предложена система, где курсы валют устанавливаются рынком. Кроме того, была предложена система СПЗ (специальных прав заимствования), с которой работают МВФ и Всемирный банк. Она рассчитывается на основе курсов мировых валют — доллара США, евро, фунта, японской йены, швейцарского франка и, с недавних пор, китайского юаня. При этом удельный вес доллара в этой корзине по-прежнему самый большой. Доллар США в корзине специальных заимствований занимает 41,73%, евро — 30,93%, китайский юань — 10,92%.

Главным практическим значением новой системы стал переход от фиксированных валютных курсов, в основе которых лежало золотое содержание валют, к плавающим валютным курсам. Рынок золота из основного денежного рынка превратился в разновидность товарного рынка.

Институты Бреттон-Вудса

Такие учреждения Бреттон-Вудской системы, как Международный валютный фонд и МБРР, сохранили и в новой системе свое значение. МВФ кредитовал и кредитует страны в случае проблем с платежными балансами. Задача фонда – предотвратить валютные кризисы, ситуацию, когда страна становится неплатежеспособной, избавить от резких изменений валютных курсов. Примерами наиболее эффективной работы МВФ стало кредитование Южной Кореи, после которого она вышла в лидеры по экономическому росту. Позитивны результаты работы в Турции, Мексике. Неудачами можно считать работу фонда в Аргентине, Греции. Большие претензии к работе фонда есть и у экономистов из стран бывшей Югославии, которые упрекают фонд в политике последовательной деиндустриализации региона. Такие же претензии высказывают и многие другие страны Восточной Европы, входившие когда-то в состав республик СССР или его сателлитов.

России тоже были предоставлены огромные кредиты МВФ. МБРР предоставляет кредиты на финансирование крупных проектов, либо структурных реформ целых отраслей, как правило, под гарантии правительства. Россия получала займы для реструктуризации угольной промышленности, реформы лесной отрасли, судебной системы. Но они не помогли предотвратить девальвацию и кризис 1998.  В конце 1990-х — начале 2000-х годов стало очевидно, что РФ больше не требуются заемные средства, последние обязательства перед институтами были погашены в 2005 году.

Очевидно, что по истечении 75 лет мировой финансовый миропорядок устарел и требует альтернативы, хотя и продержится еще какое-то время. Рынок сейчас активно ищет новые формы миропорядка. Это больше не мир Америки, но при этом еще не чей-либо еще. Ростками новой альтернативы очевидно  можно назвать создание банков БРИКС и Азиатского банка развития. Хотя и роль институтов Бреттон-Вудской системы в современном мире далеко не исчерпана.

Вызовы, на которые предстоит отвечать (по мнению МВФ)

• Сдвиг в структуре глобальной экономики и политической силы. В 2000 году развитые экономики создавали 57% валового мирового продукта по паритету покупательной способности, к 2024, по прогнозам МВФ, эта доля снизится до 37%. Китай же вырастет до 21% с 7, а остальные азиатские страны дадут 39%, тогда как США и ЕС – 14% и 15%.

• Рост соперничества великих держав – ухудшение отношений между западными странами и Китаем. США назвали Китай стратегическим конкурентом, а ЕС – экономическим конкурентом в достижение технологического лидерства. Сотрудничество больше не будет простым.

• Разворот к популистской политике в ряде развитых стран. Одной из главных черт популизма является подозрительное отношение к технократической экспертизе, имеются в виду центральные банки, финансовые министерства и международные институты, в первую очередь, МВФ.

• Замедление глобализации, особенно заметное в финансовой сфере, но также и в торговле.

• Технологический прогресс стал движущей силой экономического роста, и это несет новые уязвимые места и потрясения, в частности, в области безопасности и на рынках труда.

• Рост финансовой неустойчивости в последние десятилетия. Уровень долга к ВВП вырос, долг перешел из частного в государственный сектор, и из развитых в развивающиеся экономики.

• Феномен секулярной стагнации, обозначенный экономистом Лоуренсом Саммерсом из Гарварда, и состоящий в низком спросе, выражающемся в комбинации низкой инфляции, низкой или сверхнизкой ставке, похоже, является структурным явлением и продолжит развиваться. Возможностирешенияэтойпроблемыкрайнеограничены.

• Растущая роль климатической повестки. Это будет иметь важное влияние на стратегии развития и макроэкономическую политику во всех странах, но особенно в более бедных и уязвимых.

Как должен измениться МВФ?

Фрагмент из статьи «МВФ сегодня и завтра» в журнале МВФ «Финансы и развитие»

Автор: Мартин Вулф, редактор и главный экономический комментатор Financial Times.

Масштабная внутренняя задача состоит в реагировании на интеллектуальные вызовы нестабильной мировой экономики. Особенно существенной является необходимость пересмотра денежно-кредитной, налоговой и структурной политики, как в глобальном масштабе, так и внутри влиятельных стран, на фоне сверхнизких процентных ставок, низкой инфляции, тяжелого долгового бремени и длящейся стагнации.

Как действовать политикам, когда наступит очередной спад? Как, если это вообще возможно, управлять массовой реструктуризацией частного или суверенного долга? Есть ли смысл в неортодоксальных перспективных подходах, таких как «современная монетарная теория»? Фонду необходимо углубиться в эти проблемы, если он хочет подготовиться к будущим переменам. Но ему также нужно не упускать из вида и другие проблемные области. Политическая экономия протекционизма — один из примеров. Воздействие искусственного интеллекта — другой.

Прежде всего, МВФ должен оставаться актуальным для всех его членов. Этого можно реально добиться лишь путем обеспечения наивысшего интеллектуального качества и надежности, особенно в области наблюдения. Это может время от времени вызывать раздражение со стороны субъектов решений Фонда. Однако, это необходимо для поддержания репутации и влияния МВФ среди его членов.

В данном случае вопрос заключается в том, нужен ли Фонду более опытный персонал с точки зрения политикиперемен: выступать за прекращение субсидий, конечно, правильно, но как это будет воспринято? Другой вопрос заключается в том, нужно ли расширять штат сотрудников, постоянно проживающих в странах, обладающих членством в Фонде. Подробное рассмотрение методов работы МВФ было бы полезным во всех отношениях.

Однако наиболее важными для МВФ являются задачи, порожденные глобальными изменениями. Три из них стоит выделить особо.

Во-первых, количество голосующих акций должно соответствовать экономической важности каждого из членов. Страны ЕС (включая Великобританию) в настоящее время имеют 29,6% голосов; Соединенные Штаты — 16,5%; Япония — 6,2%; и Канада — 2,2%. У Китая же всего 6,1%, а у Индии 2,6%. Эти цифры совершенно не соответствуют относительному весу этих стран. Действительно, страны с развитой экономикой по-прежнему доминируют в мировых финансах и эмитируют все значительные резервные валюты. Но это, по-видимому, не продлится долго. Чтобы такие учреждения, как МВФ, оставались глобально значимыми, голосующие акции должны быть перераспределены, особенно по Азии, как убедительно показал Эдвин Трумэн (2018) из Института мировой экономики Петерсона. В противном случае Китай, несомненно, создаст собственную версию МВФ, как он уже создал Азиатский банк инфраструктурных инвестиций и Новый банк развития.

Во-вторых, финансовая мощь МВФ должна быть существенно увеличена, особенно в мире относительно свободных потоков капитала. Его кредитная способность в настоящее время составляет всего 1 триллион долларов. Сравните это с размером глобальных валютных резервов в 11,4 трлн. долл. Данное несоответствие демонстрирует неадекватность ресурсов МВФ и очевидную затратность получения к ним доступа. Конечно, существует моральный риск, связанный с расширением системы безопасности. Но моральный риск не исключает возможностей страхования, «пожарных команд» или центральных банков. То же относится и к Фонду.

Наконец, если уж институт призван стать по-настоящему глобальным, его главную задачу нельзя навсегда отдавать на откуп европейцу, каким бы замечательным этот европеец ни был. Глобальным институтам требуются наилучшие глобальные лидеры. Подбор этих лидеров должен осуществляться не путем закулисных интриг, а открыто и прозрачно, причем кандидаты должны представлять свои программы в области будущего развития института.

Новый управляющий директор МВФ

ЕС назначил болгарского экономиста, бывшего главного исполнительного директора Всемирного банка Кристалину Георгиеву на пост главы МВФ вместо Кристин Лагард, перешедшую на пост главы Европейского центрального банка. Процесс подбора был, как отмечают обозреватели, очень напряженным, прошло несколько раундов голосования. Ближайшим конкурентом Георгиевой был Йерун Дейсселблум, бывший министр финансов Нидерландов. Великобритания и США во время дебатов отстаивали точку зрения о том, что главой МВФ не должен быть европеец, как это всегда было, англичане в последний момент выдвинули собственного кандидата Марка Карни, но его отклонили из-за наличия трех гражданств – канадского, британского и ирландского.

Автор: Алексей Савин

Памятная дата: 250 лет назад Екатерина II издала манифест об учреждении Ассигнационного банка

250 лет назад, 9 января 1769 года, императрица Екатерина II издала манифест об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве банков для обмена монет на государственные ассигнации «на сделанной для того нарочной бумаге с внутренними прописями», т. е. с  водяными знаками.

В манифесте, в частности, говорилось, что «тягость медной монеты, одобряющая ее собственную цену, отягощает ее ж и обращение». Два банка учреждались «для вымена государственных ассигнаций», приобретать которые можно было «внося за оные вместо денег (т. е. медных монет) такоже золото или серебро в деле и не в деле, а такоже всякую иностранную монету».

В Москве первая контора ассигнационного банка была открыта на Мясницкой улице, в приходе архидиакона Евпла, где и был организован размен ассигнаций и медной монеты. Банковский переулок, расположенный в районе Мясницкой улицы, до сих пор напоминает нам о деятельности московской конторы. Медная монета хранилась в подвалах и особых кладовых, мешки с медью, по причине необыкновенной сырости,  постоянно рассыпались и требовали нового пересчета и новой проверки, так что у подъячих в Банковском переулке всегда была работа.

Манифест предписывал выпуск ассигнации четырех достоинств: 25 р., 50 р., 75 р. и 100 р. Далее говорилось, «чтоб в платеже ассигнации никогда не составляли более четвертой части платежа, разве именно кто просить будет, чтобы оных получить поболее». Так за теми жителями России, кто не доверял новшеству, сохранялось право пользоваться медью. Императрица Екатерина II внимательно следила за всеми частностями дела по внедрению ассигнаций в народное обращение, как видно, между прочим, из записки к члену дворцовой канцелярии Ивану Елагину. Она писала: «С крайнейшим удивлением слышу, что государственныя ассигнации дворцовая канцелярия отказывается принимать от частных людей. Один мужик принес бумагу, а ему сказали, принеси денег (т.е. монет). Разве мои установления не действительны в дворцовой канцелярии, или подьячие шалят для своего прибытка мерзкого, для того, что на ассигнации прочета нету? Изволь сие немедленно исследовать и преступников моих установлений прошу наказать».

Ассигнации быстро снискали симпатии людей. Сумма обмена медных денег на ассигнации постоянно превышала в несколько раз сумму обмена ассигнаций на монету. Запаса бумажных денег  постоянно не хватало. В Московском и Санкт-Петербургском банках их за неделю расходилось иногда по 100 000 рублей. Императрица Екатерина II в связи с этим приказала сенату иметь постоянно запасную сумму ассигнаций на 2 000 000 рублей, в том числе 1 000 000 рублей, подписанных сенаторами, да в каждом банке по 250000 рублей, и в правлении банка на такую же сумму.

Выпуск бумажных денежных знаков сразу же вызвал и их подделку. Первые ассигнации выпускались одинакового размера и цвета и отличались только номиналом.  И не стоило большого труда переделка 25-рублевого билета в 75-рублевый билет. В 1794 году был опубликован очередной указ Екатерины II, который позже он был включен в Полное собрание законов Российской империи. В нем сообщалось: «Отставной морских батальонов капитан Фейденберг и бывший в иностранной службе подпоручик барон Гумпрехт за изготовление фальшивых ассигнаций лишены чинов и дворянского достоинства, затем публично в С.-Петербурге заклеймены под виселицей: каждому на обе руки первыми буквами слов «Вор и сочинитель фальшивых ассигнаций».

Особый указ повелевал публично сжигать изношенные ассигнации перед заменой их на новые — «для вящего и скорого публике о истреблении ассигнаций удостоверения», — и не где-либо, а посреди Сенатской площади. Именно поэтому, сегодня,  каждый экземпляр ассигнаций первого выпуска 1769—1785 гг. является  большой редкостью.

В 1787 году началась новая русско-турецкая война. За нею последовали войны с Швецией и Польшей, а в конце царствования Екатерины II– с Персией. Нужда в деньгах все возрастала. На сумму 111 млн. рублей было выпущено ассигнаций в 1790 году, 124 млн. рублей – в 1793 году, 157 млн. рублей – в 1796 году, из них замещались в обращении металлической монетой только 32 млн. рублей. Понятно, что курс ассигнаций по отношению к серебряной и медной монете стал быстро падать. Еще в 1787 году он в среднем определялся как 97 к 100, но уже в 1788 году упал до 92, в 1790 году до 87 и в 1795 году даже до 68.

Тени не исчезнут

В последние годы число россиян, которые работают «в серую», сохраняется на уровне 15 миллионов человек. Из-за этого бюджет каждый год теряет 2,3 триллиона рублей налогов, посчитали экономисты Всемирного банка. Между тем, насильственная формализация рынка труда может привести к еще большим проблемам, полагают эксперты, а на 100% «белого» рынка нет ни в одной стране мира.

Выведут на свет божий

Трудоспособное население в России за последние два года сократилось на 1,8 миллиона человек, а к 2025 году потеряет еще 2 миллиона. Такой прогноз на Петербургском международном экономическом форуме сделал замглавы Минэкономразвития РФ Илья Торосов. В Правительстве, впрочем, неутешительные перспективы не вызывают тревогу. По словам вице-премьера Татьяны Голиковой, сокращение трудоспособного населения может быть компенсировано выведением «из тени» россиян, которые работают неофициально. Активно занятых наемных работников у нас существенно меньше, чем трудоспособного населения в целом, прокомментировала вице-премьер журналистам.

«В серую», как уже говорилось, сегодня работают около 15 миллионов россиян, и в последние несколько лет эта цифра остается примерно на одном уровне. Всемирный банк в своем последнем докладе об экономике России оценивает потери бюджета от теневой занятости в 2,3% ВВП. Это 2,4 триллиона рублей (с учетом размера ВВП за 2018 год в 103,6 триллиона рублей). Один только Пенсионный фонд России, по оценкам министра труда и социальной защиты Максима Топилина, из-за теневой занятости недополучает около 500 миллиардов рублей в год.

Вместе с тем, важно отметить, что в группе стран со средним доходом у России одна из самых небольших «трудовых теней». По оценкам экономистов Всемирного банка, она находится на уровне между 15,1 и 21,2%. Значительно больше неформально занятых, например, у наших «коллег» по БРИКС – Бразилии и ЮАР, а также в Аргентине, Чили, Турции (между 30 и 33%).

Как их посчитали?

Российские предприниматели отмечают, что невозможно качественно оценить реальное количество трудовых ресурсов, занятых в теневой экономике.

– Есть лишь серия условных чисел: в 2017 году, например, активно использовалась цифра в 30 миллионов человек, в этом году – 15 миллионов человек. Сколько людей реально находится за чертой законности, установить достаточно трудно, – полагает первый вице-президент «Опоры России» Павел Сигал. – Помимо людей, которые явно задействованы в теневом секторе и имеют там основную работу, существуют люди, которые задействованы дополнительно. Скажем, имеют вторую работу или оплачиваемые нерегулярные разовые акции. Также существует огромное сообщество «теневых» рантье – это фактически 50% рынка, а с ужесточением правил размещения мини-отелей (хостелов) эта цифра может стать еще больше.

Несмотря на сложности счета, правительство продолжает борьбу с теневым рынком за легализацию «серых» работников. За последние четыре года Роструд вывел из теневой занятости около 8 миллионов работников, из них 1,4 миллиона – в прошлом году.

Особый путь

В трудовой тени у России, как и везде, свой особенный путь. В докладе Всемирного банка отмечается, что обычно рост неформальной занятости связывают с процессами деиндустриализации – перетоком рабочей силы из обрабатывающих отраслей в сектор услуг. Считается, что традиционно неформальных работников привлекают строительство и сельское хозяйство. В России на эти сектора в 2018 году пришлось больше всего сомнительных финансовых операций – 29 и 22% соответственно, посчитали в Центробанке. Но вот теневая занятость отмечается во всех отраслях экономики.

Еще одно отличие российской неформальной занятости в том, что пособия по безработице, как полагают во Всемирном банке, в стране слишком низкие. Они не стимулируют граждан регистрироваться на бирже труда, то есть официально выходить на рынок в качестве безработного. Экономисты отмечают, что России необходима продуманная система страхования от безработицы и объединение нескольких небольших пособий в более крупную выплату.

Наконец, третье отличие в том, что хотя межсекторальная мобильность в России сопоставима с большинством стран с развитой экономикой, уровень межрегиональной мобильности остается низкой. Так, доля учтенных внутренних мигрантов (тех, кто переезжает из одного региона в другой, и тех, кто перемещается внутри одного региона) за период с 2002 по 2010 год составила всего 1,4 процента населения. Для сравнения, в США доля таких мигрантов только с 2000 по 2006 год составила 13,7% населения, в Канаде – 14,6%.

Низкая межрегиональная мобильность приводит к значительным различиям между регионами в уровне неформальной занятости, констатируют во Всемирном банке. Росстат фиксирует высокий уровень занятых в неформальном секторе экономики на Кавказе – в Чечне (63,9%), Дагестане (55,0%), Ингушетии (49,2%), Кабардино-Балкарии (41,3%) и Северной Осетии (37%). Также неформально занятых много в Крыму, на Алтае и в Калмыкии (около трети от всех работающих).

Во-первых, это выгодно

Главный экономист рейтингового агентства «Эксперт РА» Антон Табах главными причинами, по которым бизнесу и людям выгодно оставаться в тени, называет экономию на налогах (для обеих сторон) и нежелание граждан «светить» доходы (из-за просрочек по кредитам, долгам, уклонения от алиментов).

– Очень часто теневая занятость экономически выгодна – например, когда официальные рабочие места не создашь из-за того, что все налоги платить слишком дорого, а самозанятость может быть в тени (тот же сбор грибов и ягод, с которого живут и неплохо многие районы на Севере), – отметил эксперт. – Полностью ликвидировать теневую занятость и не нужно: она есть практически везде, даже в скандинавских странах или в Швейцарии, иногда переползая в gig economy – так называемую «гиг-экономику», когда вместо найма постоянных сотрудников компании набирают разовых исполнителей на конкретные проекты. На эту новую модель экономики, в которой люди больше предпочитают частичную занятость, обращают внимание во всем мире. Считается, что это помогает экономить на поиске сотрудников и содержании штата.

Павел Сигал полагает, что бороться за обеление экономики можно, выделяя три условно простых инструмента: упрощение налоговой системы, увеличение ВВП на душу населения, ужесточение контроля и законодательства.

– Еще один важный квазиэкономический, а скорее даже психологический фактор – фактор ментальности, – добавил эксперт. – Особенно трудные годы для России, «лихие 90-е», создали как минимум три-четыре поколения граждан, которые идентифицируют систему «заплати и работай», «заплати и езжай» как нормальную, хотя по факту она такой совсем не является. В тех же США не заплатить налог считается дурным тоном, показателем ограниченности, «деактивированности», там все – примерные налогоплательщики и потому теневой сектор составляет только 7% ВВП. Эти вопросы тоже нужно решать, нужно воссоздавать культуру соблюдения налоговой активности в качестве единственной правильной гражданской позиции.

Сигал добавил, что фрагментарно все перечисленные действия уже реализуются правительством на уровне регионов, частично на федеральном уровне, но этим действия не хватает системности и идеи, которая могла бы объединить всех граждан одной целью.

В Российском союзе промышленников и предпринимателей считают, что нужно поощрять выход бизнеса из тени, не злоупотребляя проверками по прошлым периодам со стороны правоохранительных и контрольно-надзорных органов. Президент союза Александр Шохин на Неделе российского бизнеса обратил внимание на то, что, выходя из тени, бизнес становится объектом более пристального внимания надзорных и правоохранительных органов. По его мнению, нужно разработать нормативно-правовые механизмы, которые, с одной стороны, не нарушат права контрольно-надзорных органов и правоохранительных органов, с другой – будут стимулировать деловую активность.

Не бороться с тенью

Неформальная занятость в России крайне неоднородна и по структуре, и по источникам формирования, и по следствиям для благосостояния, отмечается в совместном докладе Центра стратегических разработок и Высшей школы экономики. Те, кто «в серую» работает по найму, получают в среднем на 15-20% меньше, чем формализованные работники. А вот неформальные самозанятые оплачиваются выше.

Теневая занятость в России

15 миллионов человек

2,3% ВВП

Регионы-лидеры:

Чечня – 63,9%,

Дагестан – 55,0%,

Ингушетия – 49,2%,

Кабардино-Балкария – 41,3%,

Северная Осетия – 37%,

Крым, Алтай, Калмыкия – по 30%.

Теоретически полная легализация тех работников, которых относят к неформальному сектору, приведет к росту заработков этих людей и их социальной защищенности. Бюджет получит дополнительные налоги, вырастут пенсии. Однако по факту для того, чтобы все это произошло, необходимо одновременно выполнить слишком много условий, отметил один из авторов доклада, директор Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон. Многие из работающих «в серую» ушли в тень вынужденно – из-за того, что  не востребованы в формальном секторе. Последний  не нанимает новых работников, а, наоборот, сокращает спрос на них и увольняет уже имеющихся. Поэтому насильственная формализация, как полагает экономист, привела бы к сокращению заработков в формальном секторе, росту безработицы и экономической неактивности. В итоге снизится общий уровень занятости в экономике и благосостояния населения.

При столкновении с дилеммой «неформальная занятость или безработица» едва ли следует делать однозначный выбор в пользу последней, полагают авторы доклада. Во-первых, неформальность на рынке труда в принципе неустранима. Во-вторых, ее рост – это признак искаженной системы стимулов и необходимости ее перенастройки. Но главное — так называемая «легализация» не ведет к росту производительности труда. Она повышает издержки и для неформальных производителей, и для потребителей, что ведет к сокращению и спроса, и предложения.

Что же делать? Как полагают экономисты, для ограничения неформальной занятости нужно снижать административные барьеры разного рода, облегчать вход в бизнес, стимулировать создание новых и расширение действующих предприятий. Только через интенсивное создание формальных рабочих мест можно остановить рост числа неформальных.

– В целом, величина в 15 миллионов условных «нелегалов» по принципу принадлежности к теневой экономике относительно небольшая, и, разумеется, они генерируют денежный поток, налоги и выплаты с которого не идут в казну, – отметил Павел Сигал. – Однако, с другой стороны, у этих людей остается больше свободных денег, иногда для того чтобы «закрывать» проценты по кредитам, но чаще для запуска их в государственный оборот через повышение потребительского спроса. Так или иначе, государство получает свою часть прибыли.

Арктику собираются превратить в процветающий экономический регион

Заработала онлайн-платформа arctic2035.ru для сбора предложений общественности и экспертного сообщества по развитию Арктики. Оставить предложения может любой желающий после регистрации по номеру мобильного телефона.

Платформу запустил Проектный офис развития Арктики (ПОРА), который, согласно соглашению с Минвостокразвития России, станет базовой площадкой для разработки Стратегии развития Арктики до 2035 года.

Замглавы Минвостокразвития Александр Крутиков отметил, что разрабатываемая его министерством стратегия, – это набор механизмов, которые дадут возможность решить задачи, заложенные в основах госполитики Арктики. «Этот документ будет содержать в том числе региональный разрез, то есть, как каждый арктический регион, арктическая территория будет участвовать в достижении общих целей», – пояснил Александр Крутиков.

Уже выдвинуты инициативы по обеспечению регулярного судоходства по Северному морскому пути и созданию современной научно-исследовательской инфраструктуры.

 

 

Доходы домохозяйств падают несмотря на труд людей

В начале июня вице-премьер Татьяна Голикова сообщила, что число россиян с доходами ниже прожиточного минимума в 2018 году сократилось до 12,9% (по сравнению с 2017 годом). Однако уже в первом квартале 2019-го, по данным Росстата, цифра выросла до 14,3%. Почему население продолжает беднеть такими темпами?

Пробили минимум

Почти 21 миллион человек в России в первом квартале 2019 года имели доходы ниже прожиточного минимума, посчитали в Росстате. Это 14,3% населения страны. Уровень бедности в первом квартале прошлого года составлял 13,9%. В статистической службе такую динамику объясняют «опережающим ростом» показателя прожиточного минимума по сравнению с ростом цен. Так, прожиточный минимум вырос на 7,3% в первом квартале этого года по сравнению с аналогичным периодом прошлого года – с 10 038 рублей до 10 753 рублей. А индекс потребительских цен вырос на 5,2%. Как указывают в ведомстве, при одинаковом росте обоих показателей число людей, живущих за чертой бедности, осталось бы неизменным. Точную оценку численности малоимущего населения Росстат представит по итогам года, когда будут учтены все сезонные и годовые выплаты, а также другие доходы.

Первое место по числу бедных семей среди регионов России занимает Республика Тыва с показателем 40,5%, сообщила в начале июня вице-премьер Татьяна Голикова. Региональный прожиточный минимум там не сильно отличается от общероссийского – 10 462 рубля. В тройку антилидеров по числу малоимущих вошли также Кабардино-Балкария (прожиточный минимум – 11 801 рубль) и Ингушетия (10 334 рубля). В майском отчете Росстата отмечается, что почти половине российских семей (48,2%) денег хватает только на еду и одежду, а на товары долговременного пользования (мебель, бытовая техника и электроника и др.) финансовых ресурсов нет. Самая высокая доля таких семей среди молодежи (59,2%) и семей, которые состоят только из неработающих пенсионеров (57,9%).

Около 15% семей денег хватает только на еду, а покупка одежды и даже оплата услуг ЖКХ – уже трудность. Таких больше всего среди многодетных семей и так же семей, состоящих только из неработающих пенсионеров.

Бедные сильные

Один из способов борьбы с бедностью в мировой практике – вовлечение малоимущих на рынок труда. Однако в России проблема не в безработице, а в низких зарплатах, указывают эксперты. Уровень бедности среди людей, работающих по найму у физических лиц и индивидуальных предпринимателей, достигает 19,4%. Об этом Татьяна Голикова сообщила на деловом завтраке Сбербанка на Петербургском международном экономическом форуме. Среди тех, кто работает у юридических лиц, бедных – 7,4%.

По данным НАФИ, уровень безработицы в России остается невысоким. В 2018 году он достиг минимума за последние годы – 4,8% по методологии Международной организации труда. Эксперты агентства отмечают, что спрос на труд стабилизировался или даже несколько вырос из-за адаптации экономики к шокам. При этом, по их словам, российский рынок труда «традиционно реагирует на изменение экономической конъюнктуры главным образом не за счет уровня безработицы, а с помощью механизмов неполной занятости и фактического снижения оплаты труда».

Это подтверждают и данные Росстата. Самая распространенная зарплата россиян, по подсчетам ведомства, составляет 23,5 тысячи рублей в месяц. Это модальный показатель за апрель 2019 года, то есть цифра отражает реальный доход большинства россиян. В докладе Всемирного банка отмечается, что темпы роста реальных зарплат в первом квартале 2019 года замедлились во всех секторах. Например, в торговле они выросли на 4,5%, в строительстве – на 2,1%, а средний рост составил 1,4% по сравнению с аналогичным периодом годом ранее. При этом эксперты отмечают, что хотя номинальные зарплаты растут, но растут и обязательные расходы граждан – например, с 1 июля опять выросла стоимость услуг ЖКХ, а платежи по кредитам продолжали увеличиваться. На уже упомянутом деловом завтраке Сбербанка Татьяна Голикова рассказала, что расходы населения превышают доходы на 13,3 триллиона рублей.

То, что зарплаты остаются больной темой в стране, показала и реакция на скандал с грузчиками в московском аэропорту Шереметьево. Чтобы решить проблему багажного коллапса, аэропорт якобы бы поднял зарплату грузчикам до 200 тысяч рублей в месяц. Затем появилась информация, что оклад составляет 45 тысяч, затем – 85 тысяч рублей. Все это вызвало дискуссии о том, стоит ли просиживать штаны в офисе, если можно устроиться грузчиком в аэропорт.

«В экономике выделяют два понятия: «бедность слабых» и «бедность сильных». Первое – это бедность многодетных семей, инвалидов, нетрудоспособных людей, уязвимость которых связана с низкими доходами, ограниченными возможностями заниматься определенными видами деятельности. Второе – бедность трудоспособных граждан, которые по тем или иным причинам не могут получить достойный заработок, – пояснила Ольга Лебединская, доцент кафедры статистики РЭУ им. Г.В. Плеханова. – Более опасно для экономики наличие второй категории бедных, существование которой однозначно провоцируется кризисными явлениями в экономике». Предпосылки такой бедности, по словам эксперта – это низкий уровень оплаты труда, отсутствие рынка труда в депрессивных регионах с небольшим числом неэффективных предприятий, несоответствие профессий рабочего населения потребностям рынка, неконкурентоспособность отдельных отраслей и т. д. «Но нельзя все однозначно списывать на «провалы» рынка, – указывает Лебединская. – В условиях роста уровня цифровизации возрастает так называемая «технологическая составляющая» заработной платы: создаваемые ценности, квалификация рабочих  быстро обесцениваются, ранее считавшийся квалифицированным труд теряет свою значимость и переходит в категорию неквалифицированного, что влечет соответствующие изменения и в уровне оплаты труда».

Где благополучие?

В статье «Где проходят границы благополучия» заведущая Центром стратификационных исследований Института социальной политики НИУ ВШЭ Светлана Мареева отмечает, что в России практически отсутствует крайняя бедность, связанная с проблемой физического выживания, все еще характерная для остальных стран БРИКС или Латинской Америки. При этом, по словам эксперта, в последние годы в России все больше уравнивались доходы массовых слоев населения – при одновременно все большем отрыве верхушки. Это подтверждают цифры по концентрации доходов и богатства у 1-5% населения. В 2018 году, по данным Credit Suisse, на долю 5% самых обеспеченных людей России приходилось 73,7% всего личного богатства страны, на долю 1% самых обеспеченных – 57%.

Как подчеркивает Светлана Мареева, россияне озабочены не столько доходным неравенством как таковым, сколько несправедливостью его оснований в современной России. Они предъявляют запрос не на общее выравнивание доходов, а на обеспечение равенства возможностей, при котором разные доходы могут формироваться на основании легитимных факторов – уровня образования и квалификации, эффективности работы и пр.

«Работающие бедные являются, вероятно, самой важной для решения задачей, – полагает Олег Шибанов, профессор финансов РЭШ, Директор Центра исследования финансовых технологий и цифровой экономики Сколково-РЭШ. – В такой ситуации нужно пробовать помочь переобучаться и идти в более привлекательные по зарплатам сектора экономики. А вот для более молодых людей в малых поселениях, скорее всего, ответ один – переезд в относительно большой город. Обычно рынок труда в миллионниках лучше, чем в стотысячниках, поэтому лучше решиться и либо учиться, либо искать работу на этих рынках. Впрочем, есть и удаленная работа, доступная даже через онлайн-сервисы, и в этом случае будет шанс даже оставаться у себя».

Эксперимент от Минтруда

О необходимости решения проблемы бедности говорят на всех уровнях. Президент РФ Владимир Путин поставил задачу в два раза снизить уровень бедности к 2024 году. А премьер-министр Дмитрий Медведев, выступая с отчетом о деятельности правительства за 2018 год в Госдуме, назвал борьбу с бедностью первоочередной задачей. Глава Счетной палаты РФ Алексей Кудрин в эфире программы «Познер» на Первом канале назвал бедность «позором России» и не исключил социального взрыва, если уровень бедности продолжит расти. По его словам, в стране с таким уровнем ВВП на душу населения не должно быть такого числа бедных, в особенности в семьях.

Состояние рынка труда

Одним из наиболее значимых негативных трендов последнего времени стал перелом в динамике спроса компаний на труд. Сформировалась ярко выраженная тенденция его снижения.

Источник: доклад «13 тезисов об экономике: июль 2019» Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования

Эту тему затронули и на 21-ой экспертной сессии Координационного клуба ВЭО России. Вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при правительстве РФ Дмитрий Сорокин отметил, что «технологический прорыв и бедность – вещи взаимоисключающие, поэтому первым национальным проектом должна стать борьба с бедностью». А заведующий лабораторией «Проблем уровня и качества жизни населения» Института социально-экономических проблем народонаселения РАН Вячеслав Бобков обратил внимание на то, что в нацпроектах не нашла отражение проблема неустойчивой занятости: «Сегодня 50-75% работников ущемлены в своих социально-экономических правах. Это касается и зарплаты, и других условий труда и является глобальной проблемой современности».

В конце 2018 года Минтруд объявил о старте эксперимента по борьбе с бедностью в восьми регионах России: Кабардино-Балкарии, Татарстане, Приморском крае, Ивановской, Липецкой, Нижегородской, Новгородской и Томской областях. В июле этого года в пилотный проект вошли еще пять регионов: Республика Коми, Республика Тыва, Алтайский край, Пермский край и Курганская область. К 2021 году эксперимент хотят распространить на всю страну. Как объяснил глава Минтруда Максим Топилин, в рамках эксперимента в регионах будут искать малообеспеченные семьи и «строить для них «траектории» выхода из сложной финансовой ситуации». Предполагается проводить анализ причин бедности и искать наиболее эффективные способы борьбы с этими причинами.

Реально располагаемые доходы

Второй квартал закрепил сформировавшиеся тенденции минимального, на грани остановки, расширения реальной заработной платы и, соответственно, стагнации реальных располагаемых доходов. Стагнация доходов стала основой общеэкономического торможения.

Источник: доклад «13 тезисов об экономике: июль 2019» Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования

В мае Татьяна Голикова сообщила, что мерами социальной поддержки охвачено от 64 до 87% граждан с доходами ниже величины прожиточного минимума в регионах, вошедших в пилотный проект. Малоимущим помогают субсидиями, продуктами и одеждой, а также предлагают возможности больше зарабатывать. Так, в Ульяновской области обучают предпринимательству неработающих мам и пенсионеров, а в Новгородской области стимулируют самозанятость безработных. Тем, кто оформляет юридическое лицо, предоставляют единовременную выплату в 60 тысяч рублей и финансовую помощь на подготовку документов для регистрации юрлица.

«Меры, направленные на борьбу с бедностью, должны быть также многоаспектны, как и ее проявления, – полагает  Ольга Лебединская. – Это и реализация механизмов обеспечения возможности получения детьми в т.ч. из малоимущих семей качественного образования, и доведение минимального размера оплаты труда до величины прожиточного минимума. Также важно создавать условия для повышения самозанятости населения на основе развития малого предпринимательства и совершенствовать сферу оплаты труда, развивать социальную ответственность бизнеса».

Автор: Кира Камнева

Памятная дата: 220 лет назад в Англии был впервые успешно введен подоходный налог

220 лет назад, 12 марта 1799, в Англии был впервые успешно введен подоходный налог. Ставка составляла 10% со всех доходов, превышающих 200 фунтов в год, доходы от 60 до 200 фунтов облагались пониженным доходом, а ниже 60 – налогом не облагались.

Ключевым здесь является слово «успешно», потому что попытки введения подоходного налога делались в истории Англии неоднократно. Первая попытка была предпринята в 1449 году королём Генрихом VI. Она привела к восстанию в графстве Кент, в ходе которого были разграблены 12 богатейших поместий правящей династии и убиты десятки баронов и герцогов. В результате главный сборщик налогов был казнён, а налог был отменён.

В 1472 английский король Эдуард IV добился от парламента введения 10-процентного подоходного налога, чтобы нанять 13 тысяч лучников. Но англичане отказывались его платить и противодействовали сборщикам налога. Королевский министр финансов спешно отменил налог.

В 1641 г. английский парламент принял закон, согласно которому дворяне платили подушный налог (от £100 в год для герцога до £10 для сквайра), а недворяне — подоходный (5 % в год). Однако недворяне отказывались его платить: через месяц министерство финансов направило королю отчет, в котором призналось, что собрало лишь 0,2 % месячного плана, а пятая часть сборщиков получили сильные травмы тяжелыми предметами и отказались работать. В итоге подоходный налог был отменен с формулировкой: «Не подходит для Англии».

Налог, введенный в 1799 году был вызван расходами казны на войну с Францией, и после победы над  Наполеоном в 1816 году был по-честному отменен. Но опыт не пропал зря, в 1842 году подоходный налог восстановили и сделан постоянным. Именно он  послужил образцом налоговой политике для многих стран. Ведь вплоть до конца XIX века основными налогами в мире оставались косвенные налоги и налоги на имущество, известные еще с времен античности и средневековья.

Для введения подоходного налога в Англии имелась серьезная научная база. В 1776 г. вышла книга Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов». В ней автор посвятил главу природе и характеру налогов. Вот четыре основных принципа налогообложения, введенные Адамом Смитом, которые не устарели и до нашего времени:

• Принцип справедливости, утверждающий всеобщность об­ложения и равномерность распределения налога между гражда­нами соразмерно их доходам.

• Принцип определенности, требующий, чтобы сумма, способ и время платежа были совершенно точно заранее известны пла­тельщику.

• Принцип удобности, предполагающий, что налог должен взиматься в такое время и таким способом, которые представ­ляют наибольшие удобства для плательщика.

• Принцип экономии, заключающийся в сокращении издержек взимания налога, в рационализации системы налогообложения.

Лидеры ЕС подгоняют отстающих в инновациях

Эксперты ИМЭМО РАН проанализировали Европейское инновационное табло – рейтинг стран, составленный Европейской комиссией, по Сводному индексу инновационного развития.

«Табло» рассчитывает средний индекс инновационного развития стран-членов на основе двадцати семи показателей, распределяя страны по четырем группам: «инновационные лидеры» (120% от среднего показателя по ЕС), «сильные инноваторы» (90-120%), «средние» (50-90%) и «скромные инноваторы» (ниже 50%).

Первые строчки рейтинга заняли Швеция, Финляндия, Дания и Нидерланды – традиционные инновационные лидеры ЕС.

Великобритания и Люксембург понизили свой инновационный статус, перейдя из группы «инновационных лидеров» в «сильные инноваторы».

Одним из основных факторов того, что Великобритания теряет позиции, полагают в ИМЭМО РАН, является «брексит». «Уже три года страна находится в состоянии полной неопределенности относительно перспектив взаимоотношений с ЕС и участия в европейском научно-техническом сотрудничестве, – констатируют эксперты, – независимо от модели будущих взаимоотношений Великобритании и ЕС, «брексит» нанесет урон, как развитию самой науки, так и научно-технологическому взаимодействию и научному сообществу».

Зато Эстонии удалось подняться из «средней» в «сильную группу». Румыния же по-прежнему числится в отстающих. Если в 2010 году к «слабым» относились четыре страны (Литва, Латвия, Болгария и Румыния), то в 2018 году – остались только две (Болгария и Румыния).

Примечательно, что ЕС впервые опередил США по индексу инновационного развития, пусть и на 1% (у США – 99% от уровня ЕС). При этом ЕС отстает от Республики Корея и Японии. Догнать Китай ЕС также не удалось, однако разрыв между ними, согласно новым данным, уменьшился.

В числе ежегодных рекомендаций Европейская комиссия впервые указала всем странам-членам на необходимость увеличения инвестиций в исследования и разработки, а также в сферу профессиональной подготовки и непрерывного образования.

Алексей Ведев: «Внешние условия – в пользу России, но инвестиции стагнируют»

Алексей Ведев, 

директор Центра структурных исследований РАНХиГС

Судя по оперативным данным, итоги второго квартала, со снятой сезонностью, будут хуже первого. По классическому определению, если сокращение экономики происходит два квартала подряд, это рецессия. При этом внешние условия неплохие. Влияние санкций, на мой взгляд, незначительно. Доля нерезидентов на рынке внутреннего долга побила все рекорды — около 31%. Напомню, что в 1998 году, в год дефолта, доля нерезидентов была на уровне 28%. Цены на нефть держатся в коридоре 65-70 долларов за баррель. В принципе все неплохо. И на этом фоне очень странно, почему еще осенью 2018-го года, ожидая примерно такие же условия, Минэкономразвития назвал этот год адаптационным и в принципе прогнозировал его плохим. Надо «отдать должное» МЭР: плохой прогноз оказался достаточно точным.

Некую отправную точку для разворота тот же МЭР видит в реализации нацпроектов. Для меня они представляются большим риском, риском идеологическим, я бы сказал. Прежде всего, нацпроекты не представляют собой ничего нового – это наследники госпрограмм, которые несколько переформатировали. Когда эти программы запускали пять лет назад, то отдавали отчет в том, что это не самый удачный проект, но лучшего с точки зрения бюджетных расходов ничего не виделось в то время. Так что сейчас ничего не изменилось. А идеологические риски я вижу в следующем. На нацпроекты собираются тратить колоссальную сумму – 25,4 трлн руб. Это примерно по 4 трлн год, что, в принципе, немного. Но надо помнить, что при этом подразумеваются частные инвестиции примерно на 22 трлн в год. И, я так понимаю, основная надежда возлагается на то, что эти четыре триллиона будут обладать столь сильным мультиплицирующим эффектом, что будут содействовать активации частных инвестиций. А вот это представляется пока сомнительным.

По статистике, частных предприятий у нас больше закрывается, чем появляется. Но вопрос даже в другом. В том, что у бизнеса достаточно плохие ожидания, неуверенность. Чему, конечно, способствует и эта игра с обменным курсом, на мой взгляд, вопиющая. Это не просто искусственное сдерживание укрепления рубля, а целенаправленная его девальвация. Вышел платежный баланс 2018 года, из которого видно, что из-за санкций – а как вы помните, апрельскую и августовскую девальвацию того года денежные власти оправдывали именно санкциями и усилением оттока капитала – утекло 7 миллиардов долларов. При этом Минфин купил за год более 69 миллиардов – практически в 10 раз больше. То есть, на самом деле у нас основной источник девальвации – это никакие не внешние условия, а жесткое бюджетное правило. И за счет него сильно разгоняется ослабление  рубля. Если сейчас все ожидают, что осенью рубль будет, может, 75, может, 80, а то и все 90 за доллар, конечно, инвестиционная активность будет крайне низкой.

А у нас треть импорта – это инвестиционный импорт, – который очень чувствителен к обменному курсу. И в инвестициях основной провал – это как раз машины и оборудование. Инвестиционный импорт очень подвержен влиянию обменного курса и слабо подвержен импортозамещению. Практически не замещаем. К тому же, финансирование нацпроектов уже начало происходить по накатанному порочному принципу: за полгода осуществлено менее 30% запланированных расходов. Не исключаю, что все эти не поступившие во время триллионы обрушатся на экономику в декабре: у нас исполнение бюджета всегда было неравномерным. Но хуже то, что государство концептуально вновь обозначает: оно – главный распределитель. И как при таком месседже ориентироваться частному капиталу, на который рассчитывают?

Естественно, силами беднеющего населения ничего хорошего в экономике сделать нельзя. Конечно, потребительский спрос должен быть. Но когда мы говорим об уровне доходов населении, о росте зарплат, мы должны помнить, что все-таки рост производительности труда должен его обгонять. У нас  же получается все наоборот: зарплаты немного растут, а с производительностью труда совсем плохо. Потому что зарплаты растут как раз в неэффективных госкомпаниях, которые сидят на бюджетных средствах. Такой замкнутый порочный круг. И при этом слабеющий, не очень хорошего качества потребительский спрос оказался единственным фактором, который в первом квартале обеспечил небольшой прирост экономики.

В 2015-2016 годах прописывалась инвестиционная модель роста, о чем сейчас забыли. Посмотрите на сальдированный финансовый результат: прибыль предприятий достаточно высока, они располагают деньгами, ставки по кредитам также подъемные. Казалось бы, самое время для инвестиций. Но их нет. И вопрос, конечно, в мотивации и в частной инициативе, которой нет. Фактически рост инвестиций в экономике сейчас происходит только со стороны госзаказа, в основном оборонного характера. Это лучше, чем если бы его совсем не было. Но в принципе это тревожный сигнал о том, что частные инвестиции – а это все-таки 70% всех инвестиций в экономике – стагнируют. При ориентации только на госбюджет, на госзаказ, при отсутствии предпринимательской инициативы, конечно, экономика будет стагнировать.

ООН предупреждает «Большую семерку» о рецессии

Объемы международных инвестиций снижаются. Об этом пишет Мукиса Китуйи, генеральный секретарь Конференции ООН по торговле и развитию, на сайте ЮНКТАД.

По оценкам ЮНКТАД, объем прямых инвестиций в мировую экономику в прошедшем году упал на 19% с $1,47 трлн в 2017 году до $1,2 трлн в 2018 году.

Прямые инвестиции в страны мира с «развитой» экономикой в 2017–2018 годах упали на 40% с $749 млрд до $451 млрд. Инвестиции в страны мира с «развивающейся» экономикой стагнировали.

Мукиса Китуйи отметил, что такая инвестиционная ситуация вызывает тревогу, поскольку инвестиции имеют ключевое значение для реализации целей в области устойчивого развития. ЮНКТАД полагает, что для достижения ЦУР не хватает 2,5 триллиона долларов инвестиций в год только в развивающиеся страны. В связи с этим Мукиса Китуйи призвал лидеров «Большой семерки» наращивать инвестиции.

4 сентября 2019 года во всех мировых столицах состоится презентация «Доклада о цифровой экономике 2019» ЮНКТАД.

В Москве презентация пройдет в Каминном зале «Дома экономиста» при участии Информационного Центра ООН, Международного Союза экономистов и Вольного экономического общества России.

1...129130131...183Страница 130 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"