Пятница, 15 ноября, 2024
ВЭО России

О разработке «Стратегии пространственного развития РФ»

Стратегия пространственного развития — документ, который совсем недавно появился в правовом поле Российской Федерации, с лета 2014 года вырабатываются основные подходы к созданию такого масштабного аналитического труда. В ходе работы возникает немало противоречий. Документ сложен хотя бы тем, что должен объединить в себе две отраслевые специфики (то есть, грубо говоря, два ведомства): с одной стороны, стратегическое планирование, с другой — элементы территориального планирования. Таким образом, и градостроители, и экономисты должны подготовить единую стратегию. Каковы подходы к этому документу, как могла бы выглядеть идеальная «Стратегия пространственного развития», какие могут быть проблемы и компромиссы? «Вольная экономика» выслушала доклад профессора Елены Чугуевской, которая сформулировала подходы к созданию «Стратегии», и комментарии видных российских экспертов.

Елена Чугуевская,
Действительный государственный советник РФ 2-го класса, профессор

 

Как такое стратегировать?

Наша страна — самая большая в мире, площадь — 17,1 млн квадратных километров. Благо или прокля­тие, это — наша территория. Как правильно стратеги­ровать ее пространственное развитие? На протяжении всей истории России предпринимались подходы к стратегическому пространственному обустройству страны. В период царской России — это ранжирование городов на губернские и уездные, строительство Транссиба. В период индустриализации — это планирование и т. д. Моя цель в данном случае — не дать большую историческую справку, а просто напомнить, что государство все время занималось пространственной организацией своей территории.

Важно отметить, что территория Российской Федерации достаточно сложная, на 60% — неблаго­приятна для проживания. Зона Севера составляет 11 миллионов квадратных километров. Очень много территорий с неблагоприятными для строительства условиями, это и зоны вечной мерзлоты, и гляциологические территории, и оползневые территории, сейсмозоны.

Пара слов о системе расселения в том виде, как она на сегодня существует в Российской Федерации. Она состоит из двух трансконтинентальных рассе­ленческих структур — основная полоса расселения, где проживают три четверти населения, и зона оча­гового расселения, в основном это зона Севера. Количество населенных пунктов по переписи 2014 года — 1100 городов, 1200 поселений городско­го типа, 52 000 населенных пунктов. В этом числе — 36 агломераций с городами­ миллионника­ми (точнее, 15 миллионников и 21 город с населе­нием более 500 000). Процессы урбанизации в основном отражаются на системе расселения — сокращается число населенных пунктов, в основном сельских, увеличивается население в миллионниках и малых городах за счет деградации сельской посе­ленческой системы.

Из указа Президента «О национальных целях и стратегических задачах развития РФ на период до 2024 года» от 7 мая 2018 года:

15. Правительству Российской Федерации на основе стратегии пространственного развития Российской Федерации разработать с участием органов государственной власти субъектов Российской Федерации и до 1 октября 2018 г. утвердить комплексный план модернизации и расширения магистральной инфраструктуры, предусматривающий обеспечение в 2024 году:

а) развития транспортных коридоров «Запад — Восток» и «Север — Юг» для перевозки грузов, в том числе за счет:

строительства и модернизации российских участков автомобильных дорог, относящихся к международному транспортному маршруту «Европа — Западный Китай»; увеличения мощностей морских портов Российской Федерации, включая порты Дальневосточного, Северо- Западного, Волго-Каспийского и Азово-Черноморского бассейнов;

развития Северного морского пути и увеличения грузопотока по нему до 80 млн тонн; сокращения времени перевозки контейнеров железнодорожным транспортом, в частности с Дальнего Востока до западной границы Российской Федерации до семи дней, и увеличения объема транзитных перевозок контейнеров железнодорожным транспортом в четыре раза; формирования узловых грузовых мультимодальных транспортно-логистических центров;

увеличения пропускной способности Байкало-Амурской и Транссибирской железнодорожных магистралей в полтора раза, до 180 млн тонн; увеличения пропускной способности железнодорожных подходов к морским портам Азово-Черноморского бассейна;

б) повышения уровня экономической связанности территории Российской Федерации посредством расширения и модернизации железнодорожной, авиационной, автодорожной, морской и речной инфраструктуры, в том числе за счет:

поэтапного развития транспортных коммуникаций между административными центрами субъектов Российской Федерации и другими городами — центрами экономического роста, включая ликвидацию инфраструктурных ограничений на имеющих перспективы развития территориях, прилегающих к таким транспортным коммуникациям;

реконструкции инфраструктуры региональных аэропортов и расширения сети межрегиональных регулярных пассажирских авиационных маршрутов, минуя Москву, до 50% от общего количества внутренних регулярных авиационных маршрутов;

создания основы для развития скоростного и высокоскоростного железнодорожного сообщения между крупными городами; увеличения пропускной способности внутренних водных путей.

Генеральная схема

Предыдущий документ, который относился к пространственной стратегии Российской Федерации, назывался генеральной схемой расселения. Она была разработана в 1994 году, и с того времени подобны­ми документами мы не занимались. Генеральная схема расселения рассматривала территорию страны как систему расселенческих систем. 11 крупных региональных систем, 77 систем областного типа и около 2000 местных систем в границах сельских районов. Опорными межрайонными центрами по этому документу должны были стать города с населе­нием 100 000 — они создали бы тот самый опорный каркас России. Я приведу несколько тезисов, чтобы пояснить, какова была суть документа и как он на самом деле применялся.


Была подчеркнута необходимость дальнейшего развития Тихоокеанского региона и совершенство­вания расселения в районах Крайнего Севера. (Это и на сегодня открытый вопрос: нужно переосмыс­лять систему расселения Севера, которая была запла­нирована.) Речь шла и об интеграции и урбанизиро­вании сельских местностей, были отмечены позиции Московского региона и изменение традиционных рекреационных потоков.

Напомню, этот документ разрабатывался, когда уже распался Советский Союз, и осмысливалась тер­ритория в новых границах России. Речь шла и о «совершенствовании и развитии сложившейся системы расселения как основы территориальной целостности, адаптации системы расселения к струк­турным преобразованиям», о «модернизации и раз­витии целостного транспортно­коммуникационного комплекса». Приоритет отдавался развитию инфра­структурных комплексов и связей: Москва, Санкт­ Петербург, Балтийские порты, Тверь, Астрахань, Благовещенск, Каспий, Владивосток, Находка. Была предложена ориентация на бассейновый принцип территориальной организации страны.

Генеральная схема расселения коррелировала с ком­плексной схемой территориального, экономического и социального развития Российской Федерации, кото­рая фиксировала размещение производительных сил. В документе были отмечены территориально-­отрасле­вые сдвиги в развитии производительных сил: в Европейской части страны необходимо было сокра­щение производства ресурсоемкой и энергоемкой про­дукции, в восточной части страны — приоритет произ­водству и комплексной переработке сырья. Быстрейшая реконструкция экономики старопромышленных райо­нов была определена как приоритет так же, как и рас­ширение наукоемкой продукции оборонных предприя­тий Урала и сохранение высокого уровня добычи топливно­-энергетических ресурсов. Подчеркивалась важность формирования региональных структур, хозяйственных комплексов, выделения региональных точек роста, имеющих наиболее благоприятные усло­вия для прогрессивных отраслей. Многие эти позиции были поддержаны в последующем.

По рыночному принципу

Итак, документ работал с 1994 года, но вместе с тем основой рыночной модели организации пространства в постсоветский период было то, что 20 лет мы не смотрели на страну как на единый пространственный организм. По сути дела, государство отошло от регулирования пространственной организации экономики, произошел переход от комплексного планирования развития территории к физическому планированию инфраструктурных объектов — мы перешли к инфра­структурному планированию, а в утверждаемых доку­ментах была упущена важная аналитическая часть.

Во многом вся территориальная политика своди­лась к следующим характерным чертам:


1) поддерж­ке деятельности естественных монополий и верти­кально интегрированных компаний,
2) росту территорий крупных городов и сокращению количе­ства малых (по сути дела, неуправляемое сжатие происходило и происходит),
3) поддержке имидже­вых мегапроектов,
4) усилению межрегиональных диспропорций,
5) отстающему развитию транспорт­ной инфраструктуры,
6) конкуренции субъектов за федеральную поддержку приоритетных проектов,
7) ослаблению межрегиональной кооперации.

Генеральный ретранслятор

«Стратегия пространственного развития» была задумана как ретранслятор, переводчик приорите­тов социально-­экономического развития в приори­теты территориального развития. Она должна переводить основы государственной политики регионального развития, стратегии социально­-эко­номического развития Российской Федерации, стратегии национальной безопасности, в докумен­ты территориального планирования федерального уровня.

Предмет стратегии пространственного развития — комплексный анализ трех крупных структур — системы расселения (с анализом диспропорций и изменений, прошедших в последнее время), разме­щения производительных сил (определение приори­тетных конкурентоспособных видов экономической деятельности для субъектов Российской Федерации), выявления разрывов инфраструктурного каркаса и определения приоритетов, которые должны стать приоритетными и принесут максимальный экономи­ческий и социальный эффект.

Риски при создании стратегии

Пространство как фактор развития — достаточно сложная категория. Я выделила бы три укрупненных составляющих пространства: социальное простран­ство, экономическое пространство и физическое пространство. Стратегия пространственного разви­тия все­-таки ближе к физической части. Между тем, при подготовке этого документа возникают следую­щие риски и вопросы по сути.

Риски подмены стратегии пространственного раз­ вития стратегией регионального развития. Разделение этих двух направлений заложено в 172­-м Федеральном законе, где пространственная эконо­мика включает региональную экономику и опреде­лены базовые цели подготовки стратегии. Тем не менее, при подготовке сейчас проектируемого доку­мента не учтена работа Российской академии наук по проблемам пространственного развития.

Технологические риски: стратегия простран­ственного развития задумана как цифровая карта, которая должна была быть подготовлена на единой цифровой основе схем территориального планиро­вания Российской Федерации. Анализа и сопоставления трех пространственных блоков сейчас в доку­менте нет.

Методологические риски: не сформирована мето­дика пространственного анализа экономики и моде­лирования экономических эффектов, нет блока пока­зателей пространственного развития, не учтен опыт документов предыдущих периодов, тех, которых я касалась.

Организационный риск: документ разрабатывает­ся очень кулуарно. Несмотря на то что в постановле­нии Правительства была предусмотрена межведом­ственная рабочая группа, она перестала собираться. По проектному управлению внутри министерства создана проектная группа, но из-­за подобной закры­тости возникают домыслы, предположения, сложное отношение к документу. Я считаю, что он должен быть более публичен.

Миграция и инновации

В процессе подготовки к разработке «Стратегии» был выполнен анализ пространственных аспектов развития. На их основании следует отметить сле­дующее: изменение территориальной структуры населения идет под воздействием двух процессов. Первый — это, естественно, прирост иммиграции, — уровень доходов населения стал существенным фактором, определяющим миграционные потоки. Если раньше важнее был климатический вектор, то сейчас основное — возможность зарабатывать. Таким образом, притягательными остаются регио­ны с высоким экономическим потенциалом и круп­ными городами. Второй процесс — крайне не нормированное распределение инновационного потенциала Российской Федерации. Регионы с низ­ ким инновационным потенциалом — это Северокавказский, Сибирский, Дальневосточный. В пространстве структура занятости не совпадает со структурой распределения населения: тенденция в сторону увеличения западных и южных регионов и сокращения доли восточных, а также к концен­трации экономического потенциала в небольшом количестве регионов. По сути дела, 10 регионов у нас занимают в ВВП 55%. С 2011 года одна треть всех инвестиций в основной капитал были вложены в Москву, Санкт­-Петербург, Московскую и Тюменскую области.

Как развивать стратегию развития?

Предметом анализа на уровне производительных сил должна стать занятость населения и состояние основных фондов, вывод и выделение территорий инновационного развития, выделение экономиче­ских и технологических связей, определение диспро­порций, выделение территорий с избыточной и недостаточной занятостью. На уровне системы расселения — демография, миграционная подвижность, выделение городов, их ранжирование и агломерации. Определение урбани­зированных и неурбанизированных территорий, формирование межрегиональных систем расселе­ния, выделение стратегически важных территорий.

На уровне инфраструктурного каркаса: транспорт, энергетика, связь. Определение приоритетов для снятия инфраструктурных ограничений и, обяза­тельно, учет национальных богатств, природных ресурсов, объектов культурного наследия, определе­ние конкурентных преимуществ территорий.

На всех уровнях после выявления диспропорций результаты должны быть проиграны через сценарии развития, а на их основе — предложены варианты пространственной организации страны.

Если говорить о дальнейшей структуре простран­ственного развития, она масштабируется следую­щим образом на стратегии разного уровня: Российская Федерация в целом — макрорегионы — субъекты РФ — муниципальные образования. Все эти стратегии также должны содержать простран­ственную компоненту. Если на уровне Российской Федерации результатом стратегии должны стать приоритеты пространственного развития, приорите­ты развития инфраструктурного каркаса и сформи­рованы макрорегионы, то на уровне макрорегионов основная задача — обеспечение межрегиональной интеграции, на уровне субъектов Российской Федерации — приоритеты инфраструктурного раз­ вития и развития субъектов, то же — и на уровне муниципальных образований.

Общий принцип — дифференциация задач по пол­номочиям на каждом уровне управления, четкие требования к единому формату данных цифровых карт пространственной модели и формирование еди­ного пространственного каркаса страны.

«Всероссийский экономический диктант» сможет поправить финансовую и экономическую грамотность»

Дмитрий Сорокин, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН, вице-президент ВЭО России

 

– Четвертого октября второй раз у нас в стране будет проводиться акция «Всероссийский экономический диктант», организованный Вольным экономическим обществом России.

Диктант разделен на две части: для школьников и для взрослых. Его основная цель — посмотреть, насколько наша молодежь, которая вступает в жизнь, да и взрослые, разбираются в экономике.

Поэтому основные вопросы сосредоточены вокруг чисто практических действий, которые можно предпринять в разных ситуациях: скажем, при каких условиях вы пойдете вкладывать деньги в банк или как взять кредит. Хотя есть задания и на более глубокие знания: к примеру, когда предлагается ответить, кому из экономистов принадлежит высказывание.

И наконец, немаловажная сторона дела: насколько участники акции знают экономическую историю нашей страны, так как знание истории во многом определяется представлениями о том, что происходило в экономике.

На основании результатов диктанта научным сотрудникам станет ясно не только то, как люди разбираются в экономике. Полученные ответы позволят сформулировать практические рекомендации по вопросам проведения принятой экономической политики, в том числе по каким направлениям необходимо формировать общественное мнение в отношении осуществляемых реформ и какие аспекты следует учесть в экономическом образовании населения.

Кстати сказать, после того как закончится очное написание диктанта, будет открыта его онлайн версия (diktant.org), где все желающие на своих компьютерах смогут ответить на похожие вопросы, без разделения на категории «школьники» и «взрослые» для того, чтобы тоже проверить себя на экономический «интеллект».

Я думаю, «Всероссийский экономический диктант» сможет поправить финансовую и экономическую грамотность населения. Поскольку выявится: насколько сегодня те же школьники старших классов, которым завтра вступать в реальную жизнь и принимать ответственные решения, в том числе экономические, осведомлены в операциях с банковскими картами, ипотеками, кредитами, депозитами и тому подобное.

И мы увидим, где у нас этой грамотности недостаточно. Тогда можно будет обратить внимание на школьные программы, касающиеся экономического образования, обратить внимание СМИ на «пропаганду» среди населения тех или иных знаний.

Ведь, к примеру, у нас сколько ни пишут про финансовые пирамиды, а люди все равно на них попадаются. Многие просто остаются обманутыми из-за невнимательности, халатности и, конечно, незнания элементарных экономических приемов, которые могут использовать мошенники.

4 октября – Всероссийский экономический диктант

Диктант организует Вольное экономическое общество России при участии Финансового университета при Правительстве РФ и других ведущих вузов, региональных администраций, институтов Российской академии наук.

Образовательная акция впервые прошла в 2017 году и собрала более 59 тысяч участников в 80 регионах. По словам организаторов диктанта, его цель — оценить уровень экономической грамотности населения, а также сформировать интерес к совершенствованию знаний в экономических вопросах.

«В условиях быстро меняющихся реалий нашего мира владение фундаментальными знаниями в области экономики и умение применять их на практике дает возможность создать прочную основу для стабильного экономического будущего нашей страны», — говорит президент ВЭО России Сергей Бодрунов.

Диктант-2017 помог выявить слабые стороны в образовательных программах. Так, наиболее высокие результаты показали финансисты, студенты и преподаватели экономических вузов, ученые-экономисты. Хуже всего ответили на вопросы школьники. Самыми сложными для них стали вопросы, связанные с инфляцией, денежным обменом, кредитными схемами, доходами и т.д. — базовыми элементами системы экономических знаний.

Эксперты считают, что столь низкая экономическая грамотность школьников связана с тем, что экономику преподают в рамках «Обществознания», а значит, курс носит ознакомительный характер. Поэтому экспертный совет диктанта в 2017-м рекомендовал минобрнауки интегрировать в образовательные стандарты предмет «Основы экономики». Диктант, который пройдет 4 октября, покажет, что изменилось за год. Узнать об условиях участия можно на сайте diktant.org.

Как повысить конкурентоспособность нашего пищепрома?

В Медиацентре «Российской газеты» состоялась 16-ая экспертная сессия Вольного экономического общества России, которая прошла под эгидой Научно-экспертного совета при Председателе Совета Федерации и была посвящена отечественными продуктам питания и их конкурентоспособности.

Открывая сессию, президент ВЭО России Сергей Бодрунов подчеркнул важность заявленной темы: «В Майских указах Президентом России была поставлена задача повышения качества и продолжительности жизни населения. Эта глобальная задача включает в себя в том числе и решение вопросов, связанных с обеспечением россиян качественными продуктами питания. Сейчас проходит много дискуссий, посвященных этой теме, разрабатываются научные нормы, тем не менее остается масса вопросов». Один из них – технологический. Сергей Бодрунов напомнил, что для производства продуктов питания требуются серьезные технологические решения.

Именно об этом говорил в своем докладе Сергей Митин, член Правления ВЭО России, заместитель председателя Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию. Сенатор отметил, что в машиностроении для пищевой промышленности дела обстоят не так хорошо, как хотелось бы, и обрисовал общее состояние отрасли: «270 крупных и средних предприятий. Из них лишь незначительное количество используют инновационные технологии и ресурсосберегающее оборудование. Что касается оборудования для пищевой промышленности, то из 6,5 тысяч наименований мы производим только 2 тысячи, причем не самого лучшего». Некоторые отрасли сегодня почти полностью работают на импортной технике. К примеру, в мясной промышленности доля импортного оборудования – 94%, в сахарной – 81%, а в молочной – 70%. И если крупные предприятия могут позволить себе закупать оборудование за границей, то крестьянским и фермерским хозяйствам это недоступно. «Вряд ли крестьянин из Оренбургской области сможет поехать в Италии или Германию и купить там современное оборудование. Это нужно учитывать, – подытожил Сергей Митин, – Необходимо изменить ситуацию с технологическим оснащением пищевой перерабатывающей промышленности, что, в свою очередь, может глобально повлиять на повышение качества и конкурентоспособность наших товаров».

Научный руководитель Федерального научного центра пищевых систем им. В.М. Горбатова Андрей Лисицын остановился подробнее на вопросе качества. «Прежде всего качество нужно сформулировать: провести научные исследования, разработать нормативную документацию. Нужен системный подход. Нужна национальная система управления качеством пищевых продуктов, которой сегодня нет, национальная система мониторинга», – обозначил проблему ученый. Также академик коснулся вопроса просвещения и образования. По мнению Андрея Лисицына, для обеспечения качества продуктов нужно начинать готовить высококлассных специалистов в этой области и освещать проблемы качества в СМИ.

Виктор Гришин, вице-президент ВЭО России, ректор РЭУ им. Плеханова, отметил, что, на его взгляд, проблема обеспечения конкурентоспособности отечественных продуктов питания кроется в том числе в низкой покупательной способности населения. «У нас уже четыре года не растут доходы населения. Я знаю немало предприятий, оснащенных самым современным оборудованием, где залеживается качественные товары – сыр, колбаса. Они не могут их реализовать. Нам нужно в первую очередь формировать внутренний рынок, понимая, что этот процесс напрямую связан с тем, сколько люди зарабатывают, нужно увеличивать платежеспособный спрос».

Роберт Нигматулин, член Правления ВЭО России, научный руководитель Института океанологии РАН имени П.П. Ширшова, также высказался относительно доходов: «Мы должны повышать заработные платы простого и среднего трудящегося. У нас диспаритет цен. Килограмм хлеба стоит как литр бензина, а во всем мире – как 3-5 литров. Это при том, что бензин у нас свой. Нужно снижать цены на него. Потому что это аномально».

Исполнительный директор Национального союза мясопереработчиков Екатерина Лучкина, представляющая реальный сектор, озвучила проблемы производителей: «Сегодня многие предприятия получают значительные штрафы за «производство фальсифицированной продукции». Потому что, к сожалению, на мясном рынке до сих пор не решен вопрос следовых ДНК. В ходе проверки контрольно-надзорные органы не выявляют нарушений, но, забирая пробы продукции, находят следы практически всего, что есть на предприятии. Технологии не стоят на месте, и уже сейчас уровнь чувствительности метода по некоторым ДНК доходит до 0,001%, и предприятие, добросовестно исполняющие все стандарты, получает штраф. Мало того, что это значительные финансовые издержки, это еще имиджевые и репутационные потери». Еще одна проблема – в российском законодательстве многое в части контрольно-надзорных мероприятий отдано на усмотрение проверяющего. «Вилка штрафов велика. И, к сожалению, предприятия в регионах зачастую сталкиваются с тем, что проверяющий, а здесь, наверное, мы можем подозревать и коррупционную составляющую, применяет максимальное наказание», – отметила Екатерина Лучкина. Исполнительный директор Национального союза мясопереработчиков также пожаловалась, что отечественный производитель не может работать с импортным на равных. Речь шла о возврате торговыми сетями продукции, не реализованной по истечении срока годности. В отношении иностранных производителей данная практика не применяется. «Когда же отечественные производители пытаются законодательно решить этот вопрос, то встречают глобальное сопротивление, о причинах которого можно только догадываться», – отметила Екатерина Лучкина.

Александр Петриков, член Президиума ВЭО России, директор Всероссийского института аграрных проблем и информатики имени А.А. Никонова, предложил комплекс решений по повышению конкурентоспособности отечественной продукции: «Надо затеять реформу технического регулирования. Требования по качеству продукции должны быть не рекомендуемые, а обязательные. Сейчас обязательным является только требование по безопасности». Также академик отметил, что нам не мешало бы поучиться у Америки отношению к фермерству и крестьянству: «Американский фермер – это олицетворение лучших черт американского народа, а у нас крестьянин – символ забитости и отсталости. Когда у нас будет, как у них, тогда и проблема начнет решаться». Александр Петриков заметил, что, говоря о повышении конкурентноспособности отечественных продуктов питания, нельзя забывать и о проблемах регулирования торговой деятельности и развитии конкуренции на рынках. «Пока у нас будет такой уровень монополизации агропродовольственного рынка, как сейчас, ничего не изменится. Государство должно создать преференции для развития внесетевой торговли», – отметил ученый. Александр Петриков обозначил и необходимость создания компании, основанной на частно-государственном партнерстве, по внедрению результатов НИОКР в сельском хозяйстве.

Все предложения, высказанные в ходе экспертной сессии, войдут в экспертное заключение, которое ВЭО России направит в государственные органы, принимающие решения в области продовольственной безопасности и политики по обеспечению населения качественными отечественными продуктами.

Производительность

Известная российская проблема — отставание в росте производительности труда. Что, мы действительно неэффективно работаем? С чем это связано? И как зависит экономический рост и качество жизни от роста производительности нашего труда? Есть разные мнения.

Дмитрий Владимирович Пищальников,
Председатель комитета по эффективному производству, повышению производительности труда Общероссийской общественной организации «Опора России», председатель совета директоров Краснокаменского завода металлических сеток

Георгий Владимирович Остапкович,
Директор Центра конъюнктурных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»

Сергей Дмитриевич Бодрунов,
Президент ВЭО России, директор ИНИР им. С.Ю. Витте, д. э. н., профессор

 

Как оценить реальную производительность?

Бодрунов: Начну с двух простых тезисов. Первый тезис: мы реально здорово отстаем от многих стран, которые выходят на передовой уровень в технологическом развитии, в экономике. Второй: есть мнение, что многие проблемы экономического роста России можно решить только за счет того, что мы сумеем существенно и быстро поднять производительность труда.

Пищальников: Но что такое производитель­ность труда на практике? Это не количество деталей в единицу времени, это слишком упрощенно. Это производство и последующая продажа конкуренто­способной продукции. Я думаю, что это самый правильный подход к оценке, и он объясняет это ком­плексное, большое явление. Мы либо производим конкурентоспособную продукцию, либо нет. А какие товары мы сегодня с вами покупаем? По некоторым данным, до 90% продукции в некоторых отраслях, особенно технологичных, мы просто заво­зим из-­за границы… И вот, не дай бог, полные санкции случатся, так даже памперсы производить мы не сможем сегодня — это просто смешно. Этот вопрос решается на уровне микроэкономики страны.

Сегодня производственные предприятия по сути являются центрами подготовки людей, ведь качество сотрудников, которые приходят на предприятие, очень низкое, как мы можем видеть. Приходит человек молодой, с амбициями, окончил вуз. Он знает таблицу умножения и имеет какое-­то отдаленное представление о реальной жизни, и мы вынуждены его переучивать и социализировать, заново должны обучать. Это касается не только специалистов, которые окончили высшие школы, это касается и профтехучилища, и ребят после школы. Более­ менее готовы работать ребята после армии, там все­-таки серьезная школа, которая дает представление о труде.

Остапкович: Конечно, производительность труда — это один из главнейших факторов роста экономики, роста производства и вообще создания благоприятной ситуации экономической в стране. Если оценивать полностью, есть даже такая терминология — совокупность факторной производитель­ности. Это не просто количество изделий. Адам Смит приводил известный пример в своем бестселлере «Богатство народов» по поводу производства булавок: один человек может за день сделать 20 булавок, но 20 человек, если разбить на 18 функций эту булавку, сделают 48 тысяч этих булавок, то есть в 240 раз больше, чем один человек. Организация труда — та же самая производительность, и я счи­таю одним из основных факторов, из­-за которых мы отстаем в производительности труда, очень высокий износ основных фондов. У нас износ основ­ных фондов в целом по экономике где-­то порядка 48,5%. А в самой инновационной, в самой произво­дительной отрасли, где работают наиболее квали­фицированные кадры в промышленности, — износ больше 50%. Добыча — лидер по износу основных фондов в стране (57%). Две отрасли, которые зани­мают первые два места, — это добывающая про­мышленность и здравоохранение. Вы можете представить, что у нас со здравоохранением, если там такой износ фондов? А это отрасль, связанная с людьми. Обрабатывающая промышленность — 50% износ фондов. Более того, в обработке где­-то 25–30% оборудования работает с истекшим по нор­мативам сроком эксплуатации. На таком оборудовании поднимать производительность труда крайне затруднительно. Низкая производительность — это не из­-за того, что у нас люди мало работают…

Бодрунов: Я так понимаю, что речь также не может идти о том, чтобы вместо старого станка поставить новый, такой же точно? Наверное, новый станок должен соответствовать новым требованиям.

Остапкович: Конечно. В совокупную как раз фак­ торную производительность входят именно техноло­гии, именно инновации.

Бодрунов: Когда мы говорим об инновационном прорыве, мы, конечно, подразумеваем в том числе и вот такой способ — убирать амортизированное, ставить новое оборудование.

Остапкович: Совершенно верно, нужно менять парк оборудования, особенно на высокотехнологич­ных отраслях.

Бодрунов: Иначе мы будем производить то же самое количество булавок, которое производили.

О культуре производства

Пищальников: Я не могу с вами согласиться до конца. Я согласен, что новое оборудование нужно. Но, как первый шаг, и об этом говорит моя практика, самый главный фактор — это низкая производи­ тельная культура.

Бодрунов: То есть Вы полагаете, что основная беда больше все­-таки в культуре производства?

Пищальников: Об износе основных фондов я знаю не понаслышке: знаю, что такое пожар на предприя­тии, знаю, что такое сломанный станок, который разлетается в разные стороны по заводу. Но тогда возникает вопрос: а как же так получается, что на новом оборудовании, которое мы привозим, мы выдаем показатели производительности в два раза ниже, чем японцы, или американцы, или те же немцы? То есть оборудование само по себе, оно нужно, безусловно. Но на первом этапе необходимо заняться научной организацией труда.

Бодрунов: Когда мы говорим о современном производственном процессе, то организация производства выступает одним из четырех базовых факторов.

Пищальников: Конечно, научная организация труда, конечно, кадры… Сейчас поступают на произ­водство выпускники или со специальным, или с выс­шим образованием, которые обладают определен­ным уровнем знаний, но не обладают компетенциями, не обладают навыками. Он велико­лепно знает, я условно говорю, арифметику, но для производства он должен знать, как внедрять свои знания. Вот в чем главная задача сейчас.

Бодрунов: Я думаю, что и управление производ­ством, и управление персоналом, и другие задачи, связанные с организацией самого производственно­ го процесса, — это все входит в большой комплекс организации производства. И если заниматься повышением эффективности в этой части, рост может быть очень большой.

Причина – в алгоритме

Пищальников: В России мы традиционно отстаем. Вопрос производительности труда поднимался Петром Первым, Столыпиным, на всех съездах ЦК КПСС заявлялось, что надо догнать и перегнать по производительности труда. Эта проблема была всегда, и показатели были примерно одинаковые: в два, три, четыре раза догнать по производительно­сти труда. Когда мы говорим так, мы понимаем, что проблема есть, но непонятно, как ее решить. Есть в этом клубке задач самая главная проблема, с которой нужно начинать. Мы вынуждены были заняться разработкой программы по производительности труда.

Бодрунов: Вы, Дмитрий Владимирович, — один из разработчиков программы «Опоры России» по повышению производительности труда и росту экономики…

Пищальников: Она разработана совместно с общественным объединением по повышению производительности труда, прошла оценку в РАН. Было иссле­довано более 600 предприятий в современной России, которые повышали производительность труда в течение 15 лет в 2, 3, 4 раза. Оказалось, что главное звено кроется в нашей низкой произво­дительной культуре. Что такое культура? Это всего лишь алгоритм принятия решений человеком. Как он приходит на работу, во сколько, как он относится к начальнику, как он относится к своим подчинен­ным, к своей работе.

Бодрунов: К перекурам.

Пищальников: К перекурам, к станку. И за счет регламентации работы, исходя из практики, на ста­ром оборудовании можно повысить производитель­ность труда от 30 до 200% за счет своевременной наладки, за счет своевременной подачи материалов, за счет своевременного обслуживания трансформа­торов.

Причины, почему старое оборудование не работает, могут быть разными, в том числе люди, которые бьют себя в грудь и говорят, что 30 лет на заводе работают, а сами ничего не знают толком, кроме двух операций. Когда мы открываем инструкцию станка, то выясняем, что он не знает, как переналад­ку правильно делать. Доказательством этому служит тот факт, что на многих предприятиях Европы станки стоят 1956 года, 1972 года. Даже «Тойота» гово­рит, что, если есть станок, который не нужно модер­низировать и заменять, какой смысл это делать?

Бодрунов: У меня был опыт работы директором одного из холдингов, и до этого директором завода, и в нижестоящих звеньях управленческой пирамиды я тоже поучаствовал в более молодом возрасте. Могу согласиться, что очень часто причиной была вот эта так называемая бесхозяйственность, безалаберность в организации работы, необязательность в выполне­нии. Как только начинали наводить элементарный порядок, производительность труда росла, и причем росла иногда действительно на десятки процентов, а может, и в разы. Другое дело, что одними такими мерами нельзя добиться всего. Все равно надо рано или поздно заниматься, конечно, выборочно, селек­тивно, если вы разумный предприниматель, руково­дитель по производству, заменой оборудования.

Пищальников: Совершенно верно, самое слабое звено.

Бодрунов: Но это тоже входит в организацион­ную часть, потому что вы должны сначала посмотреть, оценить состояние, разобраться. При этом понятно, что надо ориентироваться не на общие показатели и все подряд менять — так не должно быть.

Пищальников: Есть несколько тезисов, которые я бы хотел сегодня подчеркнуть: только эффектив­ное предприятие может быть честным, только эффективным предприятиям нужно помогать и под­держивать, и только эффективные предприятия спо­собны к инновациям.

Яков Миркин,
Заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН, д.э.н., профессор

У нас очень неблагоприятные условия в кредите, в проценте, валютном курсе. Это во многом — экономика наказания, где правила растут по экспоненте. Производительность труда — это тогда, когда вместо асфальтового полотна, из-под которого выбиваются немногие, наоборот, животворная почва, когда все, кто готов работать, инициируют новые идеи, новые проекты и автоматически получают поддержку, и не только тогда, когда они находятся в крупных, очень крупных образованиях, очень крупных компаниях. Вот в этом супе из среднего и малого бизнеса, из стартапов, животворном бульоне растет производительность, тогда мы незамедлительно, очень быстро начнем решать эту задачу. 

Бодрунов: А Ваше мнение?

Остапкович: Ни в коем случае не надо помогать эффективным предприятиям. Эффективные пред­приятия — они и так эффективны. Вы тогда снижае­те конкуренцию. Помогать надо среднему ряду и даже нижнему ряду, чтобы выводить их на уровень эффективности. Эффективным можно дать заказы и т. п. Но не дай бог напрямую деньгами помогать точке роста. Мы это уже проходили. Эффективные предприятия все равно не спасут всю экономику. Экономика должна диверсифицироваться и расширяться.

Асфальт для бизнеса

Остапкович: Я полностью согласен с мнением господина Миркина. И мы пока не затронули административные барьеры. Это же какой­-то караул!

Бодрунов: Да, это общая болевая точка — то, о чем сказал Яков Моисеевич, тот самый асфальт, который закатывает бизнес.

Остапкович: Дело даже не в асфальте. За послед­ние 4-5 лет мы с сотого места в рейтинге Doing Business перешли на 35-­е. Прекрасно. Но есть, напри­мер, такая позиция, как получение разрешения на строительство.

Бодрунов: Я об этом, собственно, и говорю.

Остапкович: Мы — на 115­-м месте, ниже нас — Белиз, мы — чуть­-чуть выше Гватемалы. 240 дней нужно, чтобы получить разрешение в среднем. Ну почему Южная Корея 37 дней тратит, Грузия — 60 дней?

Бодрунов: Почему?

Остапкович: Это и вопрос к административным барьерам. Значит, есть люди, которые заинтересова­ны в подобном. Вы представляете, что такое 240 дней? Это сметная стоимость строительства меняет­ся, это ценовые расклады меняются.

Бодрунов: Естественно, рынок меняется.

Остапкович: Рынок меняется, заказчики, подряд­чики могут смениться, банки лопнуть, как они у нас сейчас.

Пищальников: Ну, мы так с вами никогда приори­тета не выберем. Что бы я хотел сказать про нашу административную систему: ни «Тойоте», ни «Мерседесу», ни «Киа» это не мешает работать здесь эффективно.

ИЗ БИБЛИОТЕКИ ВЭО РОССИИ

«ЗАРЯЖЕННЫЕ НА РЕЗУЛЬТАТ. КУЛЬТУРА ВЫСОКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ НА ПРАКТИКЕ»,
НИЛ ДОШИ, ЛИНДСИ МАКГРЕГОР. М.: 2017

Опираясь на исследования в области психологии, авторы показывают, что ключ к успеху в бизнесе — высокоэффективная корпоративная культура. Авторы доказывают, что вдохновляющая культура не возникает из ниоткуда: она опирается на научные методы. Из книги вы узнаете, как выстроить в компании культуру с нуля, как оценить нынешнюю культуру и какие изменения внести, если она испытывает трудности.

Бодрунов: Кстати, в той самой «Тойоте» говорят, что надо сначала научиться делать не машины, а людей, а потом машины.

Пищальников: Это верно, но мы говорим про административный фактор. То есть они заходят, спокойно работают и говорят: «Ну да, у вас есть такая специфика, ну да, 240 дней на строительство, ну, мы сидим, спокойно ждем, закладываем в бюджет два года. А потом, когда получаем разрешение, все остальные затраты формируем». Это очень важно для наших предпринимателей. Те, кто вырос за 100 лет, — международные монстры, вообще ника­ких проблем не испытывают. Я считаю, это не самое главное — административные барьеры можно отрегу­лировать. Но, если вы начнете сейчас реформировать те более 2 миллионов регулирующих воздействий, которые существуют, то, во­-первых, мы столкнемся с сопротивлением, во-­вторых, это выльется во времен­ные, денежные затраты. Это, конечно, нужно делать, но у нас другая проблема — денег в бюджете не хвата­ет, нам нужно наполнять бюджет, поэтому в первую очередь необходимо создавать добавленную стои­мость, увеличивать поступления в бюджет, увеличи­вать зарплату. Что такое рост производительности труда? Это в первую очередь рост добавленной стои­мости, поступление денег, рост заработной платы.

Остапкович: Я общаюсь часто с предпринимате­лями, причем разного уровня — малых предприя­тий, средних предприятий, крупных. Спрашиваю: «Ребята, какой вот вам нужен самый главный маневр, чтобы у вас производительность труда выросла, что вас лимитирует?» Думаю, сейчас ска­жут: высокое налогообложение, недостаточный спрос, нехватка оборудования. Но из десяти восемь человек говорят: «Установите жесткие и продолжи­ тельные правила игры».

От спроса – к предложению

Остапкович: Перед нами сейчас — очень опас­ный перекресток. Весь мир и мы вместе с ним всту­паем в четвертую промышленную революцию, вхо­дим в цифровую эпоху. Но вот проблема в чем: будут меняться не только профессии, но и виды деятельности.

Бодрунов: Многие уйдут в прошлое.

Остапкович: Потребуются компетенции. Повысится поляризация между низкоквалифициро­ванным и высококвалифицированным. Усилится неравенство в доходах, хочешь ты этого или не хочешь. Возникнет масса проблем. Плюс мы попадаем сейчас в демографическую яму. Можно как угодно к этому относиться, но вот для той же отрасли инновационной и производительной про­мышленности будет сокращаться численность высо­кообразованных людей в возрасте от 28 до 52 лет — это самый инновационный, производительный возраст. К чему я подвожу: нужно менять в принципе модель экономики, уходить от экономики спроса на углеводород и переходить на предложение про­дукции с высокой добавленной стоимостью, высокой степенью передела…

Бодрунов: Хотите верьте, хотите нет, как в известной кинокомедии, но ровно 10 лет назад я публиковал статью, которая называлась «От эконо­мики спроса к экономике предложения». Прошло 10 лет, и мы говорим о том же самом. Модель надо действительно менять. Я думаю, что, когда мы гово­рим о специальных мерах поддержки государства для развития производительности труда, все пози­ции, которые мы сегодня называли, — от организа­ции производства до мотивации персонала — долж­ны найти отражение в комплексных документах…

Что происходит с нашим капитализмом?

Этим летом ведущие независимые экономисты и политологи мира собрались в Нью-Йорке на Левом форуме. Это событие вышло далеко за рамки мероприятия «радикалов» и привлекло не только одних «леваков» и убежденных марксистов: глубокий кризис системы, в которую многие годы так верили сторонники свободного рынка, сейчас не замечают лишь те, кто не хочет его замечать, а состоятельность левых идей с каждым годом все ярче демонстрирует Китай. Название конференции говорило само за себя: «Разрушенная система: как мы до этого дошли». Одним из спикеров форума стал вице-президент ВЭО России и постоянный автор «Вольной экономики» — профессор Владимир Бузгалин. Он побеседовал с рядом ярких западных ученых, и вот одна из этих бесед, в которой приняли участие два мыслителя, представляющих альтернативное направление экономической мысли, — Майкл Хадсон и Бертел Оллман.

Владимир Бузгалин,
заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова, директор Института социоэкономики Московского финансово-юридического университета МФЮУ, вице-президент ВЭО России, д. э. н.

Бертел Оллман,
экономист, политолог, марксист, профессор политической науки Нью-Йоркского университета

 

 

Майкл Хадсон,
профессор экономики Университета Миссури, научный сотрудник Экономического института Леви при Бардколледже, бывший аналитик Уолл-стрит, политический консультант, комментатор, публицист

Эволюция капитализма

Владимир Бузгалин: Итак, первый вопрос. Что такое поздний капитализм или современное состояние капитализма? Есть ли разница по сравнению с капитализмом XIX века? Если да, то каковы основные отличия от классического капитализма?

Майкл Хадсон: Думаю, поздний капитализм кончился в 1960­х. Сейчас мы вернулись в ранний капитализм и находимся на пути к феодализму. А все потому, что индустриальный капитализм не смог выполнить то, что, по словам Маркса, было ему предначертано судь­бой — освободить общество от пережитков средневе­кового феодализма, освободить экономику от класса землевладельцев, извлекающих земельную ренту, от хищников-­финансистов и от монополий, организо­ванных финансовыми кругами для взимания моно­польной ренты. Весь смысл современного капитализ­ма — об этом говорили все экономисты, от Адама Смита до Джона Стюарта Милла, и, конечно же, Маркс, — заключался в развитии индустриального капитализма и в приведении цен в соответствие с фак­тическими издержками, дабы избавиться от наростов на телепроизводства, как говорил Маркс.

Важным поворотным пунктом стал 1980 год. Именно тогда начались захваты компаний с помощью «мусорных» облигаций, появились доступные кредиты. Маргарет Тэтчер победила на выборах 1979 года и начала приватизацию в Англии. А на следующий год Рональд Рейган победил на выборах в США. Оба они мечтали об избавлении от роли государства и о том, чтобы оставить только частный сектор — а это означало, что банки получают контроль над всей планетой.

ВБ: Как вы сказали?

МХ: Наростов, социально­ ненужных издержек производства в виде экономической ренты. И еще Маркс говорил, что революции 1848 года делались для того, чтобы избавиться от землевладельцев, от старой аристократии, чтобы, по сути, позволить индустриальному капитализму оптимизировать экономику на пути к капитализму, частично путем создания смешанной экономики, при которой пра­вительство взяло бы на себя расходы по созданию инфраструктуры, общественного здравоохранения, как в Англии (где за это ратовал премьер­-министр Дизраэли), пенсионного обеспечения, как в Германии при Бисмарке, дорожной системы, дешевого общественного транспорта, системы образования и иных инфраструктурных объектов, предназначенных для снижения стоимости жизни и стоимости ведения бизнеса. Такие смешанные экономики были бы капиталистическими в сочета­нии с серьезными государственными расходами на социальную сферу, и это делало бы их более кон­курентоспособными, чем те, которые не прошли модернизацию.

ВБ: Одну минуту. Я Вас прерву. Хотелось бы уточнить. По-Вашему, первое изменение состоит в отходе от классического индустриального капитализма со свободной конкуренцией, капиталом, наемным трудом, но без социальной защиты. Первый шаг — бесплатное образование, бесплатные или государственные пенсии, социальная инфраструктура и так далее. Это уже качественные изменения внутри капитализма. Ну хорошо, пусть это будет глубокое реформирование. Не качественные изменения, а глубокое реформирование. Правильно ли я излагаю Вашу позицию?

МХ: Да, пока все правильно. Но я иду дальше. И говорю: Маркс считал, что одной из важнейших функций индустриального капитализма будет являться индустриализация финансовой системы. Что вместо того, чтобы хищнически изымать ренту путем кредитования правительства, путем выдачи кредитов, не связанных с производством, банки будут все больше и больше заниматься тем, чем они занимались в Германии, в Центральной Европе, то есть финансированием средств производства. В приводимых им примерах Маркс относил задолженность по кредитам к издержкам промышленных капиталистов на производство. Вместо этого произошло «офи­нансивание» промышленности. С точностью до наоборот. И это «офинансивание» промышленности не способствовало капиталовложениям в новые средства производства для снижения издержек. Издержки только возросли. Важным поворотным пунктом стал 1980 год. Именно тогда начались захваты компаний с помощью «мусорных» облигаций, появились доступные кредиты. Маргарет Тэтчер победила на выборах 1979 года и начала приватизацию в Англии. А на следующий год Рональд Рейган победил на выборах в США. Оба они мечтали об избавлении от роли государства и о том, чтобы оставить только частный сектор — а это означало, что банки получают контроль над всей планетой.

ВБ: Здесь я хотел бы отметить: это очень важный пункт в Вашем изложении, нам надо не пропустить его в наших текстах. Про тэтчеризм и рейганомику, про поворотный пункт и про то, что основной момент — отсутствие или ослабление государственного регулирования в первую очередь в финансовой сфере.

МХ: В каждой экономике кто­-то занимается планированием. По теории Маркса, при индустриальном капитализме планированием должны были заниматься крупные промышленники совместно с государством, при постепенном увеличении роли государства, что явно происходило в Германии и Центральной Европе, где Рейхсбанк, правитель­ство и крупные компании по производству стали и вооружений образовали триаду, которая преврати­ла Германию в самую высокопроизводительную эко­номику Европы, и то же самое происходило…

ВБ: Это какой период?

МХ: От 1880 до начала Первой мировой войны. Первая мировая война все изменила. То же самое происходило в США, хотя официального статуса у марксизма там не было. США были вынуждены про­водить протекционистскую политику, чтобы защи­тить себя, защитить и усилить отечественную про­мышленность. И это удалось сделать с помощью активных государственных субсидий, государственно­го планирования, государственного производства, образования, службы распространения сельскохозяй­ственных знаний для способствования развитию…

ВБ: Это было в ХХ веке?

МХ: Нет, в конце XIX. Наивысший подъем. Первым профессором бизнеса в США, профессором Бизнес­-школы экономики, был Саймон Пэттен. И он, наряду со всеми ведущими американскими экономистами, учился в Германии, а вернувшись, рассказал, что в Германии начинают изучать экономику по Джону Стюарту Миллу, но кульминацией изучения должен быть Карл Маркс и даже Генри Джордж. Избавиться от землевладельцев, постепенно переложить на плечи государства базовую инфраструктуру, чтобы не допу­стить монополизации услуг по удовлетворению базо­вых потребностей людей по высоким ценам.

И Саймон Пэттен говорил, что общественная инфраструктура, государственные инвестиции — это четвертый фактор производства наряду с трудом, землей и капиталом, и что в классической экономике этот фактор упущен. Вот каким должен был быть совре­менный капитализм, при нем государство должно было нести все внешние расходы, оставляя капитали­стам все затраты на труд и прибыли. Все это стало меняться, как только начали приватизировать желез­ные дороги, школьную систему. Как только из всего принялись извлекать прибыль, целью стало не сниже­ние стоимости жизни и стоимости ведения бизнеса, а увеличение поборов, взимаемых монополистами с трудящихся и общества.

ВБ: Вы сейчас перейдете к рейганомике?

МХ: Да. Все началось после Первой мировой войны, но решающий поворот произошел именно тогда.

Система внутри системы

ВБ: Бертел, Вы согласны, что речь идет о двух типах капитализма?

Бертел Оллман: Давайте посмотрим на это под другим углом. Я изучаю системы. Что есть систе­ма, как та или иная система связана с системой, при­ходящей ей на смену. Многие системы существовали и до Маркса. Человечество представляет собой систе­му того, как люди живут сообща. Или разобщенно, как мы знаем на примере доклассового общества. Затем начинается история классов и появляется система… Из чего бы система ни состояла, она скла­дывается из взаимодействий между важнейшими элементами этой системы, из совокупности процес­сов, взаимодействующих между собой. Они и опре­деляют не только то, что может произойти, но и что реально происходит и кому все это выгодно. Основной предмет рассмотрения — экономика, но в систему включаются и другие области… Лучшая метафора — вихрь, то есть взаимодействие между элементами создает вихрь. Изначально имеется взаимодействие, которое впоследствии не заменяет­ся, а дополняется вихревым взаимодействием с капитализмом в классовых обществах до того, как капитализм начинает доминировать, классово оформляться. Но затем, когда он становится преоб­ладающим способом производства (это, разумеется, происходило постепенно, прежде всего — в Англии, а потом, по частям, и в других странах), на арену выходит другая, капиталистическая, система. Более девяноста процентов из того, о чем писал Маркс, посвящено этой капиталистической системе, кото­рая не заменяет историю классов — ведь у феодализ­ма и капитализма есть определенные общие черты, — а несет в себе уникальные черты капитализма. Большая часть исследований и работ Маркса посвя­щена целому ряду отличительных особенностей капитализма. Я имею в виду отношения между капи­талистами и рабочими, эксплуатацию. Ту роль, кото­рую играет стоимость, и то, что происходит с пре­вращением стоимости на всех этапах развития экономики. Все эти элементы взаимодействуют, и на основе этого взаимодействия можно вывести своего рода закон движения. Чтобы лучше понять системы, надо иметь в виду, что у каждой из них есть свой уникальный закон движения. Более старые системы продолжают существовать, несмотря на зарождение новых. Когда Маркс писал свои рабо­ты о капитализме, эта система носила общий харак­тер. Маркс уделял не слишком много внимания (кроме случаев, когда хотел проиллюстрировать какую­-нибудь особенность) механике этой обобщен­ной системы, которая на тот момент уже существо­вала несколько лет и которой было суждено просу­ществовать еще несколько лет. Но внутри этой обобщенной системы, о которой писал Маркс и кото­рая просуществовала в более или менее неизменном виде до начала ХХ века, начала зарождаться новая форма капитализма. В итоге появился другой вариант (а возможно, и два других варианта) капи­тализма, ведь система возникает, потому что возни­кают определенные ее элементы, которые начинают взаимодействовать и порождать новую динамику, новый закон движения.

Начался современный период, я имею в виду такие явления, как автоматизация, изменение климата, наличие у многих стран ядерного оружия. Но ряд дру­гих изменений (например, трансграничные перевоз­ки), многое из того, что свойственно глобализации, подпадает и под описание этого нового современного варианта капитализма. Он не заменяет капитализм Маркса. Тут я не согласен с тем, что говорит Майкл. Марксов капитализм — необходимый контекст, в который следует поместить современный вариант капитализма. Система внутри системы. И этот совре­менный вариант капитализма развивается примерно так, как об этом рассказывает Майкл. Но очень важно описать его в терминах перекрывающихся систем, у каждой из которых свой уникальный закон движе­ния. Это крайне важно для спора между сторонника­ми революций и реформ, социал­-демократии и ком­мунизма. Потому что сторонники коммунизма хотят избавиться от обоих вариантов капитализма, их не удовлетворяют изменения, даже если бы они были возможны. Маркс не был бы удовлетворен измене­нием худших сторон современного капитализма. Хотя эти стороны надо менять, но, во-­первых, это не полу­чится, а во-­вторых, они вернутся — наблюдаем же мы возвращение целого ряда старых добрых социал­-демократических реформ, восходящих не только к нача­лу ХХ века, но и в некоторых местах, как, например, в Новой Зеландии, к концу века XIX. Теперь с этими реформами хотят покончить, чтобы они не стали постоянными на случай, если обобщенный капита­лизм — так я называю Марксов вариант капитализма — продолжит существовать. Поэтому мы не должны ограничиваться лишь попытками реформировать эти черты современного капитализма. Мы должны пойти дальше и избавиться от капитализма, который описы­вал Маркс с помощью отношений между трудом и капиталом, стоимости, превращения стоимости, капитализма с конкретным законом движения, кото­рый выводится из всего вышеперечисленного, капи­тализма, который продолжает существовать.

ВБ: Бертел, у меня есть вопрос. Я хочу понять, в чем именно Вы не согласны с Майклом. Во-первых, я понимаю проблему качественных изменений. Я думаю, и Майкл понимает и даст свой ответ. Но вопрос и вот в чем: когда количественные изменения в природе капитализма переходят в качественные? В какой точке?

БО: В способе производства. Это ключевой момент.

ВБ: Способ производства — это совокупность производительных сил и производственных отношений.

БО: Речь идет не только о производстве, но и о распределении, обмене и потреблении. Об этих четырех факторах в их взаимосвязи. Как только они вступают во взаимосвязь, они быстро начинают кон­тактировать с государством и влиять на него, на характер культуры, религии и т. д.

ВБ: Согласен. Так когда же наступают изменения?

БО: Я думаю, в таких случаях трудно назвать кон­кретный год, а иногда и десятилетие. За исключе­нием случая слома системы, как это было в Советском Союзе. Но обычно это происходит в течение десятилетия или двух. А когда возникает новая система… те элементы, которые характери­зуют эту новую систему (и то, что говорил Майкл о банковском секторе, имеет к этому непосредствен­ное отношение), должны соединиться с другими эле­ментами, новыми для данного периода, и выстроить взаимосвязь…

ВБ: Что за новые элементы. Назовите их по порядку — первый, второй, третий…

БО: Я назвал Вам более трех, когда говорил о современной капиталистической системе. При гло­бализации многие изменения знаменуют собой переход из количества в качество, и это, разумеется, относится к марксистской диалектике — количе­ственные изменения в какой­-то момент переходят в качественные. Хотя некоторые из таких изменений мы уже наблюдали (не во времена Маркса, их тогда было не так много, но вскоре после него), их оказа­лось недостаточно, чтобы породить совершенно новую систему. Но рассматривать это нужно именно так, потому что иначе слишком сосредотачиваешься на том или ином отдельно взятом аспекте проблемы, в то время как мы видим, что проблема существует в виде ряда перекрывающихся систем, и все эти системы, ну пусть самые крупные из них, необходи­мо отбросить, включая современный капитализм, как я его называю, обобщенный капитализм по Марксу — Маркс не углублялся в специфику, он описывал общие черты капитализма, который начинал доминировать в современном ему производстве. А также и классовое общество. Покончить со всеми классовыми обществами.

Закон денег

ВБ: Майкл, с чем Вы не согласны, а с чем согласны?

МХ: Мне кажется, я никогда не выражал несогласия с Бертелом. Мы говорим о различных аспектах капи­тализма, и я сосредоточился на том аспекте, который я лучше всего знаю, — на финансовом секторе. У Бертела более широкий подход, я же сосредотачива­юсь на том, что считаю наиболее важным. Если гово­рить о законах движения — Маркс на протяжении двух томов «Капитала» описывал их, но в третьем томе перешел на финансы и указал, что там действует совершенно другой закон, поскольку речь идет о рас­чете сложного процента, о деньгах, даваемых взаймы под процент, и это не закон капиталистической систе­мы. Это не экономический, а чисто математический закон, который не зависит от способа производства. По Марксу, именно рост финансового долга ведет к возникновению кризиса каждые 11 лет. Он пытался описать эти кризисы и финансовый сектор, который он считал хищническим и чужеродным по отноше­нию к капитализму. Инородным телом, которое, как он думал, современный ему индустриальный капита­лизм, исторгнет из себя. Но этого не произошло, а в конечном итоге финансовый сектор возродился после Первой мировой войны и начал подминать под себя индустриальный капитализм, и этот процесс закончился в 1980 году. По моему убеждению, сейчас мы живем в эпоху капиталистического постмодерна, а вовсе не модерна. Капиталистический же постмо­дерн на деле является возрождением феодального (Маркс называл его античным) способа производства, характеризующегося ростовщичеством и рабством (которое приняло форму долговой кабалы). Так что мы живем в период перехода от одного способа производства к другому.

СОВРЕМЕННОЕ РАБСТВО

Чтобы получить работу, студент должен оформить пожизненный кре­дит на обучение — 300 000 долларов. Чтобы купить дом, он должен выпла­чивать 43% своего дохода (максимум, гарантированный государством) за обслуживание долга по ипотеке на покрытие всех жилищных издер­жек в штате Нью­ Йорк, да и в Лондоне на содержание жилья уходит свыше 40% бюдже­та наемного работ­ ника. Если к долгу за обучение (кото­рый может состав­лять 10–15% от дохода) приба­вить долг за жилье, автомобильный долг, долг по кре­дитной карте, то получится долговое ярмо. Люди тратят всю жизнь, чтобы расплатиться с долгами.

Современное рабство

ВБ: Что считать рабством сегодня?

МХ: Чтобы получить работу, студент должен офор­мить пожизненный кредит на обучение, 300 000 дол­ларов, – вот здесь у нас, в стоматологическом колледже Университета Нью­-Йорка, а кроме этого долга, чтобы купить дом, он должен выплачивать 43% свое­го дохода (максимум, гарантированный государ­ством), за обслуживание долга по ипотеке на покры­тие всех жилищных издержек в штате Нью­-Йорк. Да и в Лондоне на содержание жилья уходит свыше 40% бюджета наемного работника. Так что если к долгу за обучение (который может составлять 10–15% от дохода) прибавить долг за жилье, автомобильный долг, в который нужно влезть для приобретения машины, чтобы добраться на работу (во многих местностях это необходимо), долг по кредитной карте, то получится долговое ярмо. Люди тратят всю жизнь, чтобы расплатиться с долгами, в которые они влезли. В отличие от античности, у них есть свобода перемещения, они не крепостные и не принадлежат какому-­то хозяину. Однако все экономические излишки выкачиваются финансовым сектором, оставляя капиталисту все меньше и меньше про­мышленной прибыли, поскольку если наемные рабочие вынуждены столько тратить на обслуживание долгов и уплачивать монопольные цены на медицин­ское обслуживание и иные услуги, которые привати­зированы, а не предоставляются бесплатно, то рынок товаров и услуг, производимых капиталистами, будет постоянно сжиматься. Поэтому когда в Нью­ Йорке идешь по Восьмой улице, то видишь, что у половины магазинов опущены шторы. Они закры­ты. Они уходят из бизнеса.

ВБ: Бертел, Вы согласны, что капитализм возвращается к докапиталистическим способам производства?

БО: Я согласен с теми подробностями, которые сообщает Майкл, они весьма насыщенны. Думаю, они в целом характеризуют современный капита­лизм, как я его называю. Он может существовать только по закону движения, в рамках которого осу­ществляется сложная взаимосвязь, (Майкл думает, что он куда­-то пропал). Он может существовать толь­ко внутри определенного уровня обобщения, внутри более глобальной системы общего капитализма, о которой писал Маркс. Единственное, с чем я явно не согласен, — это с тем, что Майкл сказал о причине возникновения кризисов. Этот вопрос, разумеется, часто обсуждается учеными-марксистами, но я считаю — и Маркс об этом пишет в разных местах — что причиной кризи­сов является сам капитализм в целом. Это не исклю­чает того, что некоторые факторы могут оказывать большее влияние на надвигающийся кризис. Думаю, следует разделять эти факторы на те, что делают кри­зис вероятным, возможным, неизбежным… Нет, «неизбежный» — это слишком сильно для меня. А «возможный», «весьма вероятный» подходят…

С учетом того, что дает начало кризису, есть три пути для понимания кризисов. И первый из них важнее всего — что именно делает кризис возможным. А воз­можными их делает капитализм крупных воротил. Лучше всего это, конечно, изучено у Маркса, но понять это можно и с точки зрения современного капитализма. Мои разногласия с Майклом я рассматриваю не с точки зрения отдельных деталей, а с точки зрения несистемного подхода к этим дета­лям. Майкл проделал большую работу и продолжает работать по теме долга в древнем мире. Но он недо­статочно внимания уделяет изучению различных систем, того, как они накладываются друг на друга и влияют друг на друга. Ведь внутри каждой системы действует свой закон движения, который очень важен для определения того, что в этой системе происходит.

ВБ: Бертел, Майкл предложил относительно точную периодизацию: описанный Марксом классический капитализм, затем усиление государственного регулирования в той или иной форме, начиная с конца XIX века до Первой мировой войны включительно, плюс период до Первой мировой войны в Германии. Затем — различные попытки ввести государственное регулирование, социал-демократия, даже фашизм, на основе капитализма, процветание 60-х, затем тэтчеризм, рейганомика, упадок и восстановление свободного движения капитала в финансовой сфере, и рефеодализация. Примерно три периода. Классический капитализм, период регулирования, период дерегулирования. Согласны с этой схемой?

БО: Эти периоды не сменяют друг друга. Они встроены друг в друга. Те, что Вы упомянули в конце, встроены в те, что Вы упомянули в начале, их и изу­чал Маркс. И они оказывают друг на друга воздей­ствие. Но самое большое и непосредственное воздей­ствие на каждый из них оказывает закон движения, выводимый из взаимодействия явлений, возникших совсем недавно по большей части в сфере экономики. Анализировать это нужно методом перекрывающихся систем, чтобы понять, как следует реагировать. В про­тивном случае социал­-демократическая политика выглядит весьма заманчиво. Думаю, что это очень важно с точки зрения выбора политической линии.

ВБ: Я спрашиваю потому, что и на Левом форуме, и ранее многие, в том числе Дэвид Коц и некоторые другие, утверждали, что мы должны вернуться к социал-демократической модели капитализма с государственным регулированием. Идея вот в чем: есть закон движения классического капитализма, капитализма по Марксу, фундаментальный закон движения… Происходит модификация во взаимосвязи с социальным регулированием и подрывом некоторых основ капитализма (это вопрос к вам обоим). Затем — дерегуляция, и некоторые элементы возвращают- ся к основному закону и частично еще дальше, в докапиталистическую эпоху, к феодальному полурабству или, скажем, монетаризму XV века. К меркантилистской модели. Это так?

БО: Нет, не так, поскольку регулирование и дерегулирование не столь важны при капитализме, сколь та система, с которой мы начали, — обобщенный капитализм Маркса. Во времена Маркса уже была опреде­ленная степень регулирования. Фабричные инспекто­ра, которые немного улучшали жизнь людей, работавших на фабриках в жутких условиях. Все это уже было в середине XIX века. И это продолжается, и кое­-где ситуация серьезно улучшается. И все же то, что люди могут использовать термин «регулирова­ние», и то, что жизнь некоторых людей несколько улучшилась, не очень сильно влияет на закон движе­ния. Поэтому­-то закон движения так важен. Затем настанет время перехода изменений из количествен­ных в качественные, особенно в связи с другими событиями в капиталистическом обществе, которые еще не произошли. И тогда мы сможем говорить о появлении новой системы внутри системы, которую описывал Маркс. Маркс явно проявлял излишний оптимизм, но я не думаю, что те изменения, которые происходят в современном капитализме, подрывают принципы обобщенного капитализма, сформулиро­ванные Марксом. Эти принципы по­-прежнему важны, ясны и деструктивны.

Каждая экономика — плановая

ВБ: Хорошо. Майкл, что Вы думаете?

МХ: Бертел прав, рассматривая все явления системно. Конечно, система — понятие более широ­кое, чем финансы, о которых я говорил. Он анализи­рует диалектику системы. Я удивлен тем, что Вы используете слово «дерегулирование». Мы говорим не о дерегулированной экономике. И не о неплано­вой экономике. Каждая экономика — плановая. Вопрос в том, кто именно планирует и регулирует. Сегодняшняя экономика в основном планируется и регулируется финансовым сектором, а не прави­тельством. В этом суть либертарианского учения о свободном рынке. Говоря «свободный рынок», они имеют в виду, что им нужен централизованный тота­литарный рынок, который планируется исключи­тельно банками. «Свобода» означает тоталитарный контроль со стороны банков, нацеленный исключи­тельно на изъятие, и в итоге приводящий к обнища­нию общества, и, в силу этого, оборачивающийся полной противоположностью тому, чем должен был бы стать успешный индустриальный капитализм.

Сегодня вопрос о том, кто получает финансирова­ние, кто получает кредиты, решается исключительно банками и все чаще — мошенническим и преступ­ным путем. Бизнес-планирование Ситибанка, Банка Америки и других крупных банков, по сути, является мошенническим. Конечно, Маркс изучал и эту сторо­ну вопроса, описывая мошеннические банковские схемы XVI, XVII и XVIII веков. У нас и сегодня все это присутствует, но Маркс никак не ожидал, что экс­трактивное планирование банков станет независи­мым от правительства и фактически подомнет под себя правительство, подчинив его финансовой сфере, а не интересам индустриального капитализ­ма. Это было наиболее заметно при президенте Обаме, когда мошенничество цвело пышным цве­том, но в тюрьму за это никого не сажали. Еще заметнее это при Трампе — все планирование поставлено на либертарианские рельсы. Попраны природоохранные нормативы, защита потребителя, защита от мошенничества, правопорядок. Надвигается эпоха варварства, о чем всегда предупреждал Бертел.

ВБ: Я это и говорил о дерегулировании. Вы просто сказали: дерегулирование раз, дерегулирование два, дерегулирование три. Это была моя идея. Но я согласен, что сегодня финансовый капитал определяет все функционирование — не только воспроизводство — функционирование капитализма.

МХ: Финансовый капитал препятствует воспроиз­водству. За последние два десятилетия 92% корпора­тивной прибыли компаний из рейтинга Standard and Poor 500 потрачено на увеличение выплат по диви­дендам и на программы выкупа собственных акций. Компания использует свою прибыль для выкупа соб­ственных акций, чтобы поднять на них цены. Только 8% прибыли идет на капиталовложения. Это наибо­лее низкий показатель за все время существования индустриального капитализма. Маркс думал, что индустриальный капитализм будет носить экспансионистский характер и распространится на весь мир. Но с финансовой точки зрения он сжи­мается.

БО: Думаю, нужно как следует уяснить, что имен­но Маркс понимал под капиталом. Он допускал наличие у капитала нескольких сторон. Например, в начале, в ранний период он включал землевладель­цев в свою трактовку капитала и, соответственно, капиталистов, хотя мы сейчас говорим в основном о капитале. Это — место в системе и функция, свя­занная с этим местом. Не так важны отдельные эле­менты капитала, доминирующие в тот или иной период, как тот факт, что капитал остается капита­лом и пытается максимизировать прибыль безотно­сительно того, с кем он делит офисное здание, из которого ведет свою деятельность. А у государства, о чем неоднократно тут говорил Майкл, никогда не было возможности рулить экономикой. За все время существования капитализма государство всегда состояло в услужении у класса капиталистов, из кого бы он ни состоял в каждый конкретно-исторический момент. Это касается и Обамы, и всех правительств, не только в США, но и в других странах, даже в стра­нах социал-­демократии, поскольку зачастую социал­ демократы занимаются тем, что спасают задницу государства, которое попадает в беду из-­за проблем в обществе. Мне кажется, не стоит преувеличивать роль государства, которое на всем протяжении суще­ствования капитализма обслуживало интересы капи­ тала наряду с религией и культурой. Многие элемен­ты общества в широком понимании обслуживают интересы капитала, а сам капитал претерпевает определенные изменения — как я говорил, основные черты того вихря, в котором мы кружимся сегодня, с течением времени меняются, при этом более ран­няя система продолжает оставаться на месте. Опять­ таки это важно для выбора той политической линии, которая в данный момент необходима. Если мы будем сосредотачиваться на частностях, как Майкл, мы рискуем получить социал­-демократические реформы, которые покончат…

МХ: Вы правы, об этом говорил Маркс, критикуя Жореса и последователей Жореса. Они считали, что если излечить класс землевладельцев или монопо­лии, то можно излечить и индустриальный капита­лизм. Нельзя. Решение финансовой проблемы не решит проблем, о которых говорит Бертел, но позво­лит, наконец, заняться этими проблемами, пробле­мами индустриального капитализма.

БО: Но при этом станет ясно, насколько далеко мы сможем зайти.

Социал- демократия нам не подходит

ВБ: Еще один вопрос. Идут споры о реиндустриализации и о государстве как институте, могущем ограничить роль и власть финансового капитала. Так дело обстоит в России, поскольку мы столкнулись с очень серьезной проблемой деиндустриализации страны. Думаю, это актуально и для США, и, в меньшей степени, для стран Европы. Если мы хотим вернуться к материальному производству и в то же время перейти к материальному производству на основе творческого или универсального труда (если использовать категории Карла Маркса), где наука является основной производительной силой, а человек находится по ту сторону материального производства, то мы должны обеспечить развитие материального производства.

Согласны ли Вы с тем, что внутри капитализма можно осуществить некие реформы, которые ограничат, по крайней мере частично, власть финансового капитала, стимулируя тем самым развитие высоких технологий. В качестве примера можно привести относительно жесткое регулирование финансовой системы в Китае, национализацию, огосударствление крупнейших банков. Крайне доступные кредиты для предприятий высокотехнологичных отраслей. Удорожание финансовых операций посредством введения налога Тобина или аналогичных мер. Открытость капитала для контроля.

Социал-демократическая программа. Реалистична ли она? Нужно ли двигаться в этом направлении? И как далеко? Или же это абсолютно глупая затея? Можем ли мы также учесть опыт, скажем, 50-х и 60-х годов, когда в Европе быстро развивались промышленность, высокие технологии, образование, здравоохранение, строительство доступного жилья, инфраструктура и т. д.? Это был период регулирования. Можем ли мы использовать этот опыт? Можете ли Вы посоветовать использовать этот опыт для России, например?

МХ: Дилемма социал-­демократов: что ответить капитализму – «да, пожалуйста!» или «да, спаси­бо!». Их провал связан с их полной неспособностью понимания природы денег и абсолютной коррумпи­рованностью социал-­демократических политиков во всех странах. Задача социал-­демократов — предотвращение социалистической альтернативы и позиционирование самих себя как реалистично мыслящих центристов. Реально же они поддерживают лишь правых. В США, например, Демократическую партию называют социал-­демократической. Ее задача – постоянно смещаться вправо, чтобы республиканцы могли быть еще правее демократов и при этом все больше смещаться вправо, чтобы не оставить места для реальной социалистической альтернативы. Как говорил Троцкий в своей критике фашизма, фашизм возникает, когда социалисты не в силах предложить альтернативу надвигающемуся кризису, а позиция социал­-демократов выражается в затягивании кризиса, в усугублении кризиса и в разрешении кризиса таким образом, чтобы им оказаться у власти в интересах крупного капитала и финансовых капиталистов.

БО: При всем при том, с чем я в основном согласен, я бы добавил, что в разных странах складывают­ ся разные ситуации. Например, в Китае удалось применить планирование, социал-­демократические методы…

ВБ: Социальные, но не демократические…

БО: Виноват, пусть будут недемократические социал­-демократические. Но им удалось наладить производство качественных товаров, достаточно дешевых для конкуренции на международной арене. Но это удалось потому, что рабочий класс умел читать и писать и рабочие смогли быстро развить в себе навыки, существовавшие в других странах, во всех областях производства. Китай смог продавать эти товары более дешево, чем почти все развитые страны. Не думаю, что такая возможность есть у Советского Союза. Особенно при быстром развитии автоматизации. Этот фактор хоть и сможет изменить ситуацию на нескольких предприятиях, но не окажет суще­ственного влияния на проблемы громадного боль­шинства рабочих страны, не приведет к появле­нию нормальных, высокооплачиваемых рабочих мест и гарантий их сохранения. Думаю, ни у кого не получится использовать относительный успех Китая в качестве модели развития.

У государства никогда не было возможности рулить экономикой. За все время существования капитализма государство всегда состояло в услужении у класса капиталистов, из кого бы он ни состоял в каждый конкретно-исторический момент. Это касается и Обамы, и всех правительств, не только в США, но и в других странах, даже в странах социал-демократии, поскольку зачастую социал-демократы занимаются тем, что спасают задницу государства, которое попадает в беду из-за проблем в обществе.

ВБ: Майкл, но Вы ведь говорили, что тэтчеризм и рейганомика во многом изменили систему капиталистических отношений, а поворотный пункт пришелся на 1980 г. Если этот поворот произошел от плохого к худшему, можно ли вернуться назад? Если тэтчеризм и рейганомика — хуже, чем было раньше, нельзя ли вернуться к ситуации, когда было лучше?

МХ: Стратегия финансового капитализма, как и любой диктатуры, — сделать изменения необратимыми. Есть лишь один способ вернуться к ситуации до 1980 года — обнулить долги. Потому что, если обнулятся долги, то обнулятся и накопления — огромная концентрация накоплений. Если посмо­треть на график распределения богатства после Первой мировой войны, то видно, что оно происхо­дило более или менее равномерно. До 1980 года. Потом произошел резкий разворот. Настолько огромное количество средств было сосредоточено в руках у одного процента населения (что зеркаль­но отражает ситуацию с долгами у 99%), что если не трогать долги — личные, корпоративные, госу­дарственные долги, которые уничтожают экономи­ку Аргентины, Венесуэлы, Греции и других стран, – если оставить эти долги, то это все равно что оставить частную собственность на землю и европейскую аристократию.

С этим ярмом надо что-­то делать, необходимо сбросить его, как это сделали в России после револю­ции. И по крайней мере до 1991 г., какие бы допол­нительные издержки ни несла российская экономи­ка, там не было издержек на землевладельцев, финансовых, долговых издержек или издержек моно­польных цен. Вот что надо менять. Социал­-демократы никогда не будут заниматься теми струк­турными изменениями, о которых говорим мы
с Бертелом, потому что это вопрос структурирова­ния. А как структурировать экономическую систему для предотвращения ее развала под действием вну­тренних противоречий методами, которые предла­гают социал-­демократы, джорджи соросы всего мира, работающие, по сути, на банковскую систему?

Третий вариант

ВБ: Уточню свой вопрос (мы планируем опубликовать этот материал в России). У нас идут споры об индустриальной политике. У нас есть два вида бизнеса и два типа представителей бизнеса в политических структурах. Либеральное, монетаристское крыло выступает за единую шкалу налога, за регулирование кредита так называемыми законами свободного рынка, за невмешательство государства в этот процесс. Государственные инвестиции должны быть снижены до минимума, образование и здравоохранение — поставлены на коммерческую основу. И все будет хорошо, а капитал обеспечит развитие, в том числе и производительных сил. Это один вариант.

Второй вариант — разумеется, не коммунистическая революция, но если у нас имеется государство, которое проводит сильную промышленную политику, в рамках которой будут снижены налоги на бизнес в сферах высоких технологий, образования, науки, НИОКР и медицины, и государство будет выдавать дешевые кредиты частным и государственным предприятиям, создающим новое оборудование, например, для машиностроения, которого у нас нет, которое мы утратили, то мы будем строить самолеты (сейчас мы используем «боинги» и «эйрбасы») и так далее. В этих сферах будут дешевый кредит, государственные и частные инвестиции, низкие налоги, институционная поддержка. Плюс лимиты на транзакции, высокие налоги на транзакции. Вот две фракции, два направления. Каковы будут Ваши рекомендации? Оба варианта плохие?

БО: Первый хуже, чем второй, без сомнения. Но оба плохи. А что насчет третьего варианта?

ВБ: Третий вариант отсутствует.

БО: У меня есть рекомендации. Мне очень не нра­вится первый вариант. И второй тоже не нравится. Так что разница есть. Но я вижу, что второй вариант может понравиться многим социал-­демократам… Сердцем они все понимают. Да, некоторые из них — циники, какими их описывает Майкл, но многие из них очень наивны…

МХ: Сердце ни при чем, тут нужен мозг.

ВБ: Это не наивность. Многое, о чем я говорил, было реализовано после Второй мировой войны во многих странах.

БО: Но условия были совсем другие! Как можно это сегодня использовать в качестве примера? Слушайте, там ведь все было разрушено, была смута, люди не знали, какой нужно сделать политический выбор. В течение нескольких лет были открыты мно­гие возможности, и некоторые народы воспользова­лись ими и — с помощью холодной войны, коль речь идет о Европе, — сумели извлечь гигантскую выгоду из холодной войны, получив американскую помощь, если, конечно, были достаточно настроены против Советского Союза. Сейчас нет таких условий…

ВБ: Хорошо. А Вы как думаете, Майкл?

МХ: Я просто поражен, что русские оказались столь доверчивы и поверили, что в результате прива­тизации снизится стоимость жизни и ведения бизне­са. Если приватизировать транспортную или школь­ную систему, у вас не только будут непосредственные материальные издержки произ­водства, труда и материального капитала, но к ним прибавятся еще и прибыль, процентные ставки, при­ рост капитала, прибавятся выплаты управленцам. Плюс тот факт, что приватизируемые объекты века­ ми находились в общенародной собственности, поскольку они являются естественными монополия­ ми. Поэтому в дополнение к процентам, дивиден­дам, программам выкупа акций, выплатам руковод­ству и воровству вы получите монопольные цены.

Нужно просто взглянуть на то, что стало с желез­ными дорогами при Маргарет Тэтчер. Цены на жилье выросли в 10 раз, население покидает Лондон, по крайней мере англичане. Теперь он в основном принадлежит иностранцам. Я поражен… Как будто русских не учили марксизму! Как будто они не читают западную прессу и не знают, что произошло в Англии, в США, как будто не видят, что приватизация — это, по сути, офинансивание.

Маргарет Тэтчер продала телефонную компанию British Telephone и другие компании в частные руки. Продала за малую долю их реальной потенциальной стоимости, потому что, как она сказала, правитель­ство не может сделать то, что могут частные управ­ленцы. А что могут частные управленцы? Сломить профсоюзы. Напугать их, чтобы не вышли на забастовку. Это поднимет стоимость жизни на такую высоту, и люди влезут в такие долги, что побоятся не то что выйти на забастовку, но даже протестовать против условий жизни. Финансисты имеют долю абсолютно от всего, при каждой продаже получаемый ими доход они употребляют не на модерниза­цию средств производства, а на урезание услуг. Приватизация заново разжигает классовую борьбу.

Если приватизировать транспортную или школьную систему, у вас не только будут непосредственные материальные издержки производства, труда и материального капитала, но к ним прибавятся еще и прибыль, процентные ставки, прирост капитала, прибавятся выплаты управленцам. Плюс тот факт, что приватизируемые объекты веками находились в общенародной собственности, поскольку они являются естественными монополиями. Поэтому в дополнение к процентам, дивидендам, программам выкупа акций, выплатам руководству и воровству вы получите монопольные цены.

Зачем голосовать за Трампа

ВБ: Майкл, Вы прекрасно все изложили. Можете дать такой же анализ социал-демократического варианта?

МХ: По-­моему, это и было про социал­-демократи­ческий вариант.

БО: Да, но есть и другой, где государство… Есть другой вариант, если я правильно Вас понял, где государство выступает в роли планирующего органа. Государство в некоторых областях использует обще­ственную собственность, это делается в намного более плановом порядке, но с ограничениями…

ВБ: Идея в том, что у вас имеется результат, сегодня блестящий, а завтра, может быть, не очень. Сандерс в роли президента США. Лидер британских лейбористов Корбин — премьер-министр Великобритании. Что они смогут сделать? Немногое. Но они немного изменят систему, и вместо тэтчеризма будет корбинизм, вместо либеральной экономической политики США — социал-демократическая, в духе Рузвельта. Или, с Вашей точки зрения, это абсолютно невозможно? Даже при широкой поддержке народа?

БО: Зависит от того, останется ли Корбин Корбином. Вы упомянули двоих. Берни Сандерса и Корбина. Они очень разные. Берни Сандерс — социал-­демократ. Не думаю, что Корбин — социал­-демократ, думаю, что потенциально Корбин весьма радикальный деятель. Но он — радикал, который в настоящее время занят тем, что пытается сплотить вокруг себя различные партийные фракции, на кото­рые разбилась партия. Интересный момент по пово­ду Лейбористской партии (с которой я стараюсь поддерживать близкие отношения) — в нее стали вступать коммунисты. И Корбин здесь играет в сложную игру. Не знаю, как он будет действовать, но ясно, что это будет иметь решающее значение, поскольку он имеет отличный шанс стать пре­мьер-­министром.

Что касается Берни Сандерса, то он бы произвел некоторые существенные изменения по улучшению жизни людей и не стал бы продавать запасы страны. Но не думаю, что он смог бы зайти достаточно далеко и действовать достаточно быстро. Решил бы некоторые проблемы, связанные с безработицей, с невозможностью продавать наши товары в других странах, достаточный их объем, чтобы поддерживать доминирующее положение нашей промышленности на мировой арене. Но из­-за того, что он не смог бы действовать достаточно последовательно и достаточ­но быстро, есть опасность, что фашистская реакция, которую мы наблюдаем в Америке, еще усилилась бы, поскольку многие рабочие, представители рабочего класса, оказались падкими на сладкие речи демагогов, которые, не употребляя слова «коммунизм», обещают им нечто вроде коммунистического будущего, где у каждого есть хорошая работа, каж­дый получает хорошую зарплату, и во всем винят совсем не тех, кто реально виноват, а иммигрантов и людей с другим цветом кожи. Дело в том, что если в администрации Берни Сандерса не произойдут действительно значимые и серьезные изменения, то, думаю, он может столкнуться с еще более сильной фашистской реакцией, чем та, что имеет место при Трампе с его придурковатостью.

Трамп слишком глуп, чтобы стать вторым Гитлером, но в его окружении есть неглупые люди, готовые на все… например, тот тип, который был вынужден уйти, забыл, как его зовут, один из его главных советников, осуществлявший связь с фашистским крылом в партии. Вокруг Трампа много таких людей, и они могут выйти на авансце­ну, если придет какой­-нибудь Берни Сандерс, у кото­рого одна рука будет связана за спиной усилиями половины Демократической партии, а вторая хоть и будет пытаться действовать быстрее при решении проблем, но не сможет убедить конгресс поддержать радикальные предложения, которых, по-­видимому, будет немного. Это может создать еще большую про­блему. Поэтому в нынешней ситуации социал-­демо­краты могут повести нас в, так сказать, фашистское будущее.

ВБ: Спасибо. Ценная мысль, и наконец-то Вы объяснили, почему мы должны голосовать за Трампа на следующих выборах.

Какая экономическая политика нужна России?

Борис Титов,
Уполномоченный при Президенте по защите прав предпринимателей, глава Наблюдательного совета Института экономики роста им. П.А. Столыпина

За последние восемь лет ВВП России вырос на 6%. В среднем по миру этот показатель составил 35%, ВВП развивающихся стран вырос на 55%, показатели развитых стран, несмотря на низкие темпы роста, увеличились на 13%, что также выше, чем в России в период с 2011 по 2015 год. Страна продолжает терять ключевые позиции во всех отраслях мировой экономики. По статистике Института экономики роста, основанной на данных ФНС, российская эко­номика потеряла 6,8 млн рабочих мест. К таким результатам привела экономическая политика, кото­рая реализовывалась в последние годы. Ее основной задачей является обеспечение макроэкономической, финансовой и социальной стабильности. Такой под­ход не нацелен на создание стимулов экономическо­го роста.

Сегодня экономика России – в «точке бифуркации». Если не изменить текущую финансовую и экономи­ческую политику, неизбежны серьезные риски, свя­занные с нестабильными ценами на энергоресурсы. России до сих пор не удалось избавиться от «нефтя­ной зависимости» от металлического и энергетиче­ского экспорта. Российская экономика уже не реаги­рует ростом даже на повышение цены на нефть, неожиданное для многих, в марте 2018 года — 0,7% ВВП.

Становится очевидно, что риск «ничегонеделания» в экономике сегодня выше, чем риски проведения необходимых реформ.

Что делать? Институт экономики роста совместно с более чем 800 ведущими экспертами, экономиста­ми и представителями бизнеса по поручению Президента разработал программу социально­-эконо­мического развития страны «Стратегия роста». Основными экспертными площадками по подготов­ке Программы стали Аналитический центр при Правительстве Российской Федерации, Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН, Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, Вольное экономическое общество, МГИМО.

Мы конкурируем с текущей эко­номической политикой, которая реализуется в тече­ние многих лет, и предлагаем, прежде всего, страте­гическое мышление. До сих пор необходимость в принятии стратегии появлялась только в период низкой цены на нефть. Хотя разрабатывать и реали­зовывать стратегии социально­-экономического раз­вития — успешная мировая практика. На сегодняш­ний день в России подобная стратегия отсутствует. Существуют ряд приоритетных направлений разви­тия и национальные проекты, которые сегодня долж­ны обеспечивать движение вперед. Однако разроз­ненные, не связанные между собой предложения не могут считаться стратегией.

Во­-первых, для выработки стратегического плана важно опираться на международный опыт: создавать delivery unit, штаб реформ, который должен в пер­вую очередь объединить все задействованные ведом­ства в целях создания стратегии. Необходимо создать аналитический и статистический аппарат для того, чтобы четко оценивать big data, которые уже сегодня есть в российской экономике и которые требуют систематизации и анализа, заниматься стра­тегическим планированием. Целью этих мер являет­ся выработка решений в области макроэкономики и промышленной политики, то есть микроэкономики и институциональных реформ.

Второе. Важно подчеркнуть, что новая экономи­ческая политика должна быть направлена на актив­ную работу со стороны государства по стимулиро­ванию инвестиций. «Стратегия роста» включает в себя целый набор мер и инструментов по стиму­лированию инвестиционной политики, политики российского варианта количественного смягчения. Необходимость реализации подобных мер, направ­ленных на рост экономики, подтверждается опытом других стран. Россия сегодня отстаивает устарев­шие взгляды на приоритет сохранения стабильно­сти как главного направления макроэкономической политики.

Два основных базовых элемента экономического роста: развитие внутреннего рынка и повышение уровня жизни и доходов граждан. На первом этапе в течение трех лет, как мы это отмечаем в «Стратегии роста», главным драйвером развития должен быть именно внутренний рынок. Повышение доходов и покупательной способности населения внутри страны — необходимое условие для реализа­ции наших предложений.

Второй стратегии нет. Модернизация текущей политики, которую предлагают эксперты ЦСР под руководством Алексея Кудрина, не сможет суще­ственно изменить текущую ситуацию. Это набор институциональных изменений, которые не отве­чают на важные для населения и бизнеса вопросы: каковы будут налоги, какие будут тарифы, какие будут процентные ставки по кредитам?

Финансирование реформ, предложенных в «Стратегии роста», может быть осуществлено без внешних заимствований с использованием резервов внутри страны. Все возможно. Осталось только начать делать.

Догоним и перегоним?

Закону «О промышленной политике в РФ» скоро четыре года, в некоторых странах — целый президентский срок. На итоговом заседании коллегии Минпромторга чиновники отчитались о том, что количество региональных индустриальных парков выросло больше чем в четыре раза по сравнению с 2012 годом, и привели много других цифр. Но насколько они отражают то, что реально можно назвать реиндустриализацией страны?

Что сделано?

Четыре года назад были введены антироссийские санкции, и главным словом для всех отраслей эконо­мики стало «импортозамещение». Сократить зависи­мость от оборудования, материалов, ИТ иностранно­го производства предстояло и в промышленности. На совещании по итогам деятельности в 2017 году Минпромторг рапортовал об успехах в импортозаме­щении и объявил новый фокус промышленной поли­тики — наращивание экспорта. В законе «О промышленной политике в РФ» осо­бое внимание было уделено вовлечению в инду­стриальное развитие регионов и формированию в них разветвленной промышленной инфраструкту­ры. На итоговом заседании коллегии Минпромторга в апреле этого года было отмечено, что количество региональных индустриальных пар­ков выросло больше чем в четыре раза по сравнению с 2012 годом. Сейчас в стране работают 110 таких площадок, на их территории размести­лись больше 2,5 тысяч российских и иностранных производителей. А в 45 промышленных технопар­ках более 3 тысяч компаний выпускают высокотех­нологичную продукцию.

Для взаимодействия промпредприятий из разных регионов формируются промышленные кластеры, сегодня их 50. Еще один инструмент межрегионального партнерства — государственная информацион­ная система «Промышленность». Она начала работу в пилотном режиме два года назад, и за прошедшее время в ней собрана практически вся номенклатура высокотехнологичной продукции, которую уже производят или планируют выпускать российские предприятия.

Основными инструментами финансовой поддерж­ки отраслей промышленности стали Фонд развития промышленности (ФРП) и специальные инвестиционные контракты (СПИК). Совокупный бюджет проектов, реализуемых с применением этих механизмов, превысил полтриллиона рублей. ФРП был создан в 2014 году, с помощью займов фонда было открыто 260 новых производств в 60 регионах, объем инвестиций которых в экономику без учета займов фонда составил 127 миллиардов рублей. Общая выручка профинансированных фондом проектов — 1,4 триллиона рублей. 

Механизм региональных Списков позволил при­влечь в крупные промышленные проекты около 170 миллиардов рублей. К осени правительство рас­считывает представить новый механизм специаль­ных инвестиционных контрактов (СПИК 2.0). Об этом в начале июля сообщил вице­-премьер РФ Дмитрий Козак на Международной промышленной выставке «Иннопром». Нормативную базу планируется создать до ноября — все необходимые решения уже приняты, принципиальные подходы к новому механизму согласованы. «Здесь очень важно обеспечить открытость и пред­сказуемость государства для бизнеса, стабильные условия ведения бизнеса, именно на это нацелены специальные инвестиционные контракты, которые мы значительно усовершенствовали, — подчеркнул Дмитрий Козак. — В рамках этого механизма к этой работе будут привлечены региональные, муници­пальные власти. Мы намерены обеспечить стабиль­ные, надежные условия деятельности для бизнеса на весь период реализации специальных инвестиционных контрактов».Все принятые меры, как подчеркнули в Минпромторге, позволили «оперативно реализо­вать задачу ускоренного импортозамещения». С 2014 года совокупный объем инвестиций в созда­ние российских аналогов иностранной продукции превысил 600 миллиардов рублей, из них 120 мил­лиардов — это государственные средства. Было запущено около 1200 проектов импортозамещения, треть из них уже вышла на стадию серийного производства.

До 2022 года, согласно прогнозу Минэкономразвития, промпроизводство будет расти больше чем на 2% в год, а после превысит 3% (3,2% в 2022 году, 3,3% в 2023 году и 3,4% в 2024 году). Росстат между тем в июне значительно пересчитал данные по промпроизводству за 2017 год и начало 2018 года. Оценка роста промпроизводства за 2017 год увеличена более чем вдвое — с 1 до 2,1%. Цифры за первый квартал этого года также увеличились: 2,8% вместо 1,9. Такой рост оценок связан в первую очередь с новыми данными от малых и средних предприятий, в основном из сектора обрабатывающей промышленности.

Неправильно посчитали

До 2022 года, согласно прогнозу Минэкономразвития, промпроизводство будет расти больше чем на 2% в год, а после превысит 3% (3,2% в 2022 году, 3,3% в 2023 году и 3,4% в 2024 году). Росстат между тем в июне значительно пересчитал данные по промпроизводству за 2017 год и начало 2018 года. Оценка роста промпроизводства за 2017 год увеличена более чем вдвое — с 1 до 2,1%. Цифры за первый квартал этого года также увеличились: 2,8% вместо 1,9%. Такой рост оценок связан в первую очередь с новыми данными от малых и средних предприятий, в основном из сектора обрабатывающей промышленности.

«Важнейшим условием успеха любых программ импортозамещения является систематическое и длительное применение стимулов, которое позволяет добиться эффекта масштаба и успеть исправить недостатки продукции первого поколения и перейти к реализации улучшенной версии продукта или услу­ги, — говорит первый вице­-президент «Опоры России» Павел Сигал. — Кроме этого, действительно успешное импортозамещение чаще всего означает создание продукта с экспортным потенциалом и этим надо активно заниматься, помогая произво­дителям занимать долю на развивающихся рынках Африки, Латинской Америки, Индии и ЮВА».

Он обратил внимание на то, что с точки зрения успешности импортозамещения интересные резуль­таты получены в фармацевтике — доля лекарствен­ных препаратов с отечественным производством кратно выросла за десятилетие. Этот процесс, доба­вил Сигал, начался до санкций и связан с требова­нием к иностранным поставщикам иметь производ­ство на территории России. «Часто это фактически может означать формирование лекформы и фасовку, но тем не менее в любом случае приводит к созда­нию новых технологичных рабочих мест и увеличе­нию налоговых поступлений», — сказал эксперт.

По словам бывшего вице­-премьера Аркадия Дворковича, по многим российским отраслям промышленности уже удалось добиться показателя импортозамещения на уровне более 90%. Однако не во всех случаях созданы технологии, которые можно назвать самыми передовыми в мире и экспортиро­вать. «Где­-то это так, где­-то мы можем продавать то, что создали. А где-­то не совсем так. Экспортно­ ориентированное импортозамещение еще не везде случилось», — отметил экс­-вице-­премьер.

На очереди – «экспортозамещение»

Создавать конкурентоспособные на мировом рынке продукты во всех отраслях промышленно­сти — новая амбициозная задача. К 2024 году объем неэнергетического несырьевого экспорта должен вырасти до 250 миллиардов долларов (140 миллиар­дов долларов по итогам 2017 года). На эту цель в бюджете заложено 1,98 триллиона рублей, из них по промышленному экспорту — 885 миллиардов рублей. Минпромторг подготовил свои предложения по нацпроекту «Международная кооперация и экс­порт». До конца следующего года должны быть обновлены отраслевые программы, также планируется изменить условия предоставления господдержки, утвердить единый перечень высоко­технологичной продукции.

До конца этого года предстоит разработать концеп­цию модернизации торговых представительств — теперь они переданы от Минэкономразвития Минпромторгу. По словам министра промышленно­сти и торговли Дениса Мантурова, по результатам 2017 года удалось достичь значимых результатов: несырьевой неэнергетический экспорт России вырос на 22%. Но чтобы выйти на утвержденные объемы к 2024 году, обрабатывающему сектору необходимо наращивать несырьевой неэнергетический экспорт ежегодно темпами не ниже 10%, подчеркнул он.

Инноваций – недостаточно

Несмотря на рост, по уровню и динамике инновационного развития отечественная промышленность в 4–6 раз отстает от ведущих индустриальных стран, отмечают эксперты ИСИЭЗ НИУ ВШЭ в информационном бюллетене серии «Наука, технологии, инновации». Так, в 2016 году уровень инновационной активности в промышленном производстве составил 9,2% (в Швейцарии — 60,2%, Бельгии — 59,7%, Германия — 58,9%). Однако это касается не всех отраслей. В высокотехнологичных секторах, например, уровень инновационной активности российских промышленных компаний достигает среднеевропейских значений (29,4%). Также неплохие показатели в химическом производстве (20,4%), производстве электрических машин и электрооборудования (20%), металлургии (17,7%).

Для этого потребуется диверсифицировать струк­туру внешних поставок в пользу продукции высоких переделов. Минпромторг совместно с Минсельхозом, Минтрансом, Минэкономразвития и другими ведомствами, а также Российским экспортным центром разрабатывает национальный проект развития экспорта. Эта работа должна быть закончена к 1 октября. А к сентябрю Минпромторг разработает экспортные стратегии по «прорывным» отраслям — химической промышленности, фармацевтике, металлургии и лесной промышленности. Для всех отрас­лей будут приняты регуляторные решения, направленные на минимизацию издержек, связан­ных с выходом на внешние рынки. Речь идет о смяг­чении валютного контроля и сокращении периода возмещения НДС по высокотехнологичным экспорт­ным товарам.

«Принято решение о серьезной модернизации валютного регулирования, — рассказал на форуме «Иннопром» глава Российского экспортного центра Андрей Слепнев. — Уже даны необходимые поруче­ния по разработке законопроекта, который позволит экспортерам, всем профессиональным участникам внешнеэкономической деятельности отказаться от штрафных санкций за нарушение валютного законодательства. Будут предупреждения и мониторинг в плане анализа сомнительных сделок, но от «драконовских» мер по валютному законодательству договорились отказываться».

Автор: Кира Камнева

Как вернуть промышленность?

Уважаемые читатели!

Сквозная тема этого номера журнала — промышленная полити­ка — продиктована тем, что, на наш взгляд, проблемы промыш­ленной политики в современных условиях актуальны как никогда, потому что на дворе — новая индустриальная революция. К сожа­лению, понимание этого факта пришло поздновато, через ошибки, заблуждения и потери, которые понесла российская экономика в период постсоветского развития. Напомню, что «промышленная политика» в те времена была ругательным термином, а потом и вовсе исчезла из нашего законодательства. Лишь в 2014 году появились первые законодательные решения по этому вопросу.

Возникает резонный вопрос: с чем это было связано? Это было связано с двумя важными институциональными и принципиальными вещами. Первое. В основе российской (и не только российской, такая ситуация была во многих странах) экономической политики до недавнего времени лежала либеральная экономическая доктрина, которая низводила роль государства зачастую до положения ночного сторожа и ориентирована была на представление об исключительно высокой эффективности рыночного саморегулирования. Практика показывает, что это далеко не так.

Второе — это теоретические предпосылки. В нашей стране в последние десятилетия превалировала базовая концепция постиндустриального общества, в которой делается акцент на переход экономики в область услуг в ущерб промышленности. Попросту говоря, обосновывалась естественная необходимость снижения доли промышленности в процентном отношении. На мой взгляд, в целом эти выкладки не подтверждаются.

Я сделал бы другой вывод из тех фактов, которые свидетельст­вуют о снижении процентного отношения доли промышленности в экономике: думаю, правильно считать, что качественные изме­нения происходят в самой структуре промышленного производ­ства — изменяется характер производства, изменяются техноло­гии, изменяется технологический уклад, который составляет базу развития общества. Это главный вывод, который делает Институт нового индустриального развития, и я как его директор.

Я бы обратил внимание на еще одну вещь: да, доля промышленности снизилась, но если взять сельское хозяйство, то его вклад упал и вовсе до незначительных процентов. Что, от этого снизилась значимость сельского хозяйства? Мы стали питаться воздухом и услугами? В постиндустриальной доктрине заложена методологическая неполноценность, которую подтверждают ответы на эти простые вопросы.

Думаю, что мы сейчас находимся в состоянии перехода к новому технологическому укладу, переходу к новому индустриальному обществу второго поколения — я об этом писал неоднократно. Этот тренд требует изменения нашего отношения к промышлен­ной политике, изменения на уровне государства, на уровне обще­ства, потому что лидеры будущего, я подчеркиваю, — это техноло­гические лидеры. Те, кто сегодня это понимает, занимаются созданием новой промышленной политики, изменением структу­ры своего собственного производства.

Возьмем те же США. Эту политику начинал вовсе не Трамп, а Обама. Трамп же напрямую заявляет о необходимости возвращать производство в Америку, при этом декларирует создание 2–2,5 млн новых высокотехнологичных рабочих мест. Не 27 млн, как у нас, для Америки 2 млн таких мест — это очень важная цифра, за которую борется Трамп, а иногда и шишки получает. Если мы не идем таким же путем, не занимаемся развитием своей промышленности, мы не достигнем тех же результатов.

Какая у нас промышленность

Чужое оборудование

Дмитрий Сорокин

Научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН, вице-президент ВЭО России

— Как говорил человек, 200­-летие со дня рождения которого мы недавно отмечали, экономические эпохи отли­чаются не тем, что производится, а чем производится, какими орудиями труда. В эту пятницу я специально пошел на громадную выставку на Краснопресненской набережной — Международную выставку металлоре­жущего оборудования. Я пришел туда, чтобы посмотреть на наше, отечественное. Не буду пересказывать, что я там увидел…

Если вы производите даже самую красивую и сложную вещь на чужом технологическом оборудовании, ни о какой импортонезависимости, технологической неза­висимости речи не идет. Я напомню, что в указе Прези­дента четко сказано, что других источников роста нет, кроме роста производительности труда, и с 2024 года производительность должна расти не менее чем на 5% в год, а если вы посмотрите на среднегодовые за послед­ние семь лет официальные цифры, это значит, что нам нужен скачок производительности от трех до пяти раз по несырьевым отраслям. Такой скачок сделать на име­ющейся технологической базе в принципе невозможно.

В декабре 2008 года на научной сессии Академии наук был озвучен доклад по состоянию технологиче­ской базы нашей экономики, где было сказано, что рос­сийская экономика в основном находится в четвертом технологическом укладе с элементами пятого, в то время как страны — технологические лидеры — в пятом с элементами шестого. При таком разрыве, как бы вы ни определяли содержание укладов, в принципе невозможно выйти на тот уровень, потому они и обго­няют нас по производительности.

Отсутствие приоритетов

Руслан Гринберг
Научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН

— Что лежит в основе того, что не осуществляются хорошие планы? В моем представлении, здесь — сочетание мировоз­зренческой философской линии российских реформаторов, как при Ельцине, так и при теперешнем президенте, и нежела­ния рисковать. Я это очень хорошо понимаю, поскольку объявлять широкомасштабные планы по поводу импортозамещения или 25 млн высокотехнологи­ческих рабочих мест — одно дело. Это хорошая риторика, она всегда зовет вперед, это нормаль­но — любая власть должна излучать оптимизм, наша — не исключение.

Но если серьезно посмотреть, чего не хватает?.. Я вижу основной грех разговоров о промышлен­ной политике, а тем более ее реализации, в том, что это — промышленная политика без приорите­тов. Когда говорят об импортозамещении — это и есть промышленная политика без приоритетов, всем сестрам по серьгам. У всех есть задание уве­личить долю отечественной продукции — это смехотворная история. Если ты действительно хочешь получить тотальное импортозамещение, то ты должен закрыть страну, а это значит — обречь себя на технологическое захолустье на долгие времена.

Неэффективное образование

Олег Смолин
Первый заместитель председателя Комитета по образованию Государственной Думы ФС РФ, акдемик Российской академии образования, д. ф. н.

— Международные исследования показы­вают, что модернизацию проводят те страны, которые тратят на образование около 7% и более от ВВП. Бразилия поставила задачу выйти на 10%. В России, по данным Высшей школы экономики, в 2006 году было 3,9%, а сейчас — 3,6%, то есть в два раза меньше. Если говорить о международных делах, то мы — 22­-е среди государств Организации экономического сотрудничества и развития по доле финансирования от консолидированного бюджета и 29­е — по доле финансирования от ВВП.

Не далее как позавчера я спрашивал у Алексея Кудрина, что будет с программой ЦСР в области модернизации образования. Ответ был такой: «Предусматривает, но в очень слабом виде». Что касается программы ВШЭ и ЦСР «12 решений для нового образова­ния», полной ясности нет — если она и будет реализована, то очень частично…

На мой взгляд, совершенно очевидно, что если мы говорим о новой индустриализации, то она требует новой образовательной политики. Контур этой новой образовательной политики мы заложили в боль­шой проект законов об образовании для всех. Он предлагает решение всех основных системных проблем российского образования.

Нет собственных технологий

Владимир Катенев
Депутат Государственной Думы ФС РФ, член Комитета ГД по энергетике, председатель совета Санкт-Петербургской торго- во-промышленной палаты

— Недавно в Ленинградской области была сделана газовая турбина Siemens на новом современном заводе, мы провели экспертизу, подтвердили, что эта турбина – российского происхождения по степени добавленной стои­мости, по переработке и т.д. Та самая турби­на, которую мы попытались поставить в Крым. И чем все это дело закончилось?..

Первое, что должно лежать в основе поддерж­ки государства, — это собственные техноло­гии. А в этой связи первым звеном являются проектные институты. Они оказались невостребованными, практически все превратились в бизнес­центры. Лаборатории на моем заводе все закрылись, потому что сегодня это отрасли, которые не финансируются.

Слабый пищепром

Сергей Митин
Заместитель председателя Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию, д. э. н., профессор

— Агропромышленный комплекс за последние 15 лет стабильно демонстриру­ет неплохие темпы роста. Последние 5 лет — 15%, это в три раза выше, чем рост ВВП… Мы вытеснили практически весь импорт, тем не менее только на 1,7% превысили уровень 1990 года. Это говорит о малой насыщенности нашего рынка. Фактически одна треть продуктов пита­ния, которые к нам приходят на прилавки мага­зинов, — это импортные продукты. С экспортом тоже есть проблемы: у нас — 20 млрд долларов, но в 2016 году у США — 140 млрд, у Голландии — 90 млрд, то есть мы входим только в двадцат­ку стран.

В структуре экспорта превалирует сырье. Если пшеница — 14% от мирового экспорта, то мука — только 2%. Если мороженая рыба — 9,8%, то филе из этой рыбы — 2%. Повторяется то же самое, что и с жидкими углеводородами, и с лесом. Что необходимо сделать? Прежде всего, разви­вать пищевую перерабатывающую промышлен­ность, но сегодня из 6500 наименований обору­дования, которое применяется для производства продуктов питания, только 2000 мы можем делать сами. В мясопроизводстве — 94% обору­дования импортное, в молочной продукции — до 90% и т. д.

Низкая целевая эмиссия

Михаил Ершов
Главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, профессор Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н.

— Финансовые экономи­ческие кризисы повышают значение промышленной политики. Последний кри­зис — тому наглядное под­тверждение. Хотя промыш­ленная политика в той или иной мере существовала всегда, именно при адми­нистрации Обамы, а это был пик последнего ипотечного кризиса, эта промышленная политика существенно уве­личила масштабы, размеры и объемы. Вся эмиссия национальных валют составила почти 4 трлн с большим креном в сферу целевых длинных бумаг. Это подтверждает тезис, что в зрелых экономиках националь­ные приоритеты формируют основу всей денежной системы.

Все доллары мира, которые сейчас суще­ствуют, на 90 с лишним процентов были проэмитированы под государственные зада­чи. Все японские иены, которые сейчас есть в мире, изначально были проэмитированы под государственные приоритеты японского министерства финансов. У нас целевая эмис­сия — меньше 5%. По сути, в их случае имеет место полномасштабная денежная политика, когда вся монетизация решает сначала прио­ритеты экономической политики.

Если мы в той или иной мере будем использовать и разрабатывать аналогичные подходы у нас, то это фактически сделает нашу финансовую сферу и нашу экономику суверенной, сможет обеспечить нам рост в условиях внешних ограничений и санкций.

Слабая политика технологических заимствований

Виктор Полтерович
Заведующий лабораторией математической экономики Центрального экономико-математического института РАН, академик РАН

— Мы — догоняющая страна, очень сильно отстаем от передовых стран. Для того чтобы догонять, нужно прежде всего заимствовать технологии. Об этом говорит соответствующая теория, об этом говорит опыт тех стран, кото­рые добились успеха. Один из наиболее извест­ных теоретиков догоняющего развития Александр Гершенкрон в 1952 году ввел поня­тие «преимущества отсталости» — это возмож­ность заимствовать технологии и методы хозяйствования, уже разработанные, доказавшие свою эффективность в передовых странах. А вот цитата известного японского историка раз­вития труда Хаями Акиры: «Период ускоренного экономического роста с середины 50­х гг. до начала 70­х был по существу процессом быстрых технологических заимствований».

До тех пор пока мы рассчитываем на то, что создание Нанотеха или «Сколково» позволит нам совершить этот большой скачок, мы будем терпеть неудачи. У нас определенное понимание этой задачи на самом деле есть: 31 мая 2016 года было создано Агентство технологического развития, ему поставлена специ­альная задача как-­то управлять заимствованием технологий, но мас­штабы деятельности недостаточны, финансирование недостаточное. Эта задача должна быть поставлена на государственном уровне.

Отсутствие стратегии

Елена Ленчук
Директор Института экономики РАН, д. э. н., профессор

— У нас нет стратегии, мы не знаем, какую экономику мы строим, мы выстроили страте­гию научно­технологического развития, где ни слова не говорится о технологиях вообще. Сейчас выстроена национальная технологиче­ская инициатива — она тоже создавалась достаточно кулуарно, и непонятно, как она будет управляться и финансироваться, что она нам дает. Только сегодня разрабатывает­ся прогноз научно­технологического развития, который пытаются­ привязать к реальному сектору экономики.

У нас фактически все поставлено с ног на голову. Сначала рвут стра­тегии, которые ни о чем, а потом делают прогноз, а в прогнозе опираются на сценарии, которые прописаны в стратегии. Этого быть не должно. Мне кажется, если бы у нас реализовывалась цепочка, которая прописана в законе о стратегическом планировании: про­гноз — стратегии — программы и дальше проекты, мы могли в опре­деленной мере продвинуться вперед, а сейчас мы в принципе не понимаем, что нам нужно и где мы находимся.

Высокая энергоемкость

Роман Голов
Член Президиума ВЭО России, заведующий кафедрой «Менеджмент и маркетинг высокотехнологичных отраслей промышленности» Института инженерной экономики и гуманитарных наук МАИ, д. э. н., профессор

— Энергоемкость российской экономи­ки, в частности промышленного сектора, имеет потенциал для энергосбережения, который оценивается в 138 млн тонн услов­ного топлива. Есть такой показатель — интенсивность использования энергии на единицу ВВП, измеряемый в килограм­мах нефтяного эквивалента на доллар США. Среди всех стран БРИКС у нас этот показатель самый высокий — 0,34. Китай — 0,23, Индия — 0,14, Бразилия — 0,11, Южная Африка — 0,25. У промышленно развитых стран этот показатель составляет до 0,15… Одним из инструментов, который себя хорошо зарекомен­довал в Европе и Америке, является механизм энергосервиса, когда к реализации проектов по повышению энергоэффективно­сти подключаются сервисные компании, которые за свои сред­ства реализуют энергосберегающие мероприятия, а возникаю­щий финансовый эффект компании делят в определенной пропорции, что обеспечивает возврат инвестиций.

Нетехнологичность управления

Виталий Шаров
Профессор Департамента общественных финансов Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н.

— Мы сейчас говорим о про­блемах, связанных с принятием решений в реструктуризации экономики, в развитии экономи­ки, в формировании каких­-то стратегий. Я ни разу не видел, чтобы при решении этих задач те органы государственного управ­ления, которые принимают решения, использовали соответствующие научные технологии принятия решений. Существуют точные алгоритмы, которые надо соблю­дать, чтобы была хотя бы надежда на принятие разум­ного решения. Если эту технологию не соблюдаешь, никакой надежды нет. Мы должны постоянно подчер­кивать это обстоятельство: любое разумное решение можно принять только в том случае, если используешь давно известные и точно сформулированные техноло­гии принятия решений.

Низкая производительность труда

Георгий Остапкович
Директор Центра конъюнктурных исследований НИУ ВШЭ

— Главная проблема промышленно­сти — производительность труда. У нас нет резервной армии занятых, нет дополнительной загрузки мощностей. Часто звучит мысль, что надо все импор­тозамещать. Не надо. Нужно замещать те производства, которые будут работать в начале 2020­х: фотонику, искусствен­ный интеллект, редкоземельные метал­лы, фармацевтику. Не нужно создавать современные станки и строить станкостроительные заводы.

Есть два фактора риска. Первое: промышленность накроет демографическая яма. Эта отрасль требует физических затрат, а сейчас катастрофически будут выбывать рабочие в возрасте 32–52 года. Для промышленности — серьезный удар. И второе. Не надо нам мифологизировать четвертую промышленную революцию — создание цифровой экономи­ки. Это все хорошо, но доходы от первой революции, от соз­дания парового котла, ваты, ткацкого станка были гораздо больше, чем то, что произойдет…

Общие призывы

Яков Дубенецкий
Руководитель Центра инвестиций Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, профессор

— Сложилось так, что, как только выйдут очередные указы, мы с придыханием ждем выполне­ния, но как они выполняются, мы уже видим: больше профанаций, чем выполнения. Если критиче­ски посмотреть на эти докумен­ты: нет конкретных механизмов, ресурсных маневров, конкретных ответственных за конкретные задачи, практически все – общие призывы. По­-моему, манифест компартии был более конкретен…

Главный порок системы управления стра­ной — это практически полное отсутствие ответствен­ности на всех уровнях. Года три назад министр про­мышленности и торговли с гордостью докладывал, что торговля обогнала обрабатывающую промышленность: дала 18% ВВП, а промышленность — только 16%! Мы с такими министрами — без элементарных политэконо­мических и общих экономических понятий — какие-­то промышленные сдвиги собираемся делать?

1...147148149...183Страница 148 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"