Сквозная тема этого номера журнала — промышленная политика — продиктована тем, что, на наш взгляд, проблемы промышленной политики в современных условиях актуальны как никогда, потому что на дворе — новая индустриальная революция. К сожалению, понимание этого факта пришло поздновато, через ошибки, заблуждения и потери, которые понесла российская экономика в период постсоветского развития. Напомню, что «промышленная политика» в те времена была ругательным термином, а потом и вовсе исчезла из нашего законодательства. Лишь в 2014 году появились первые законодательные решения по этому вопросу.
Возникает резонный вопрос: с чем это было связано? Это было связано с двумя важными институциональными и принципиальными вещами. Первое. В основе российской (и не только российской, такая ситуация была во многих странах) экономической политики до недавнего времени лежала либеральная экономическая доктрина, которая низводила роль государства зачастую до положения ночного сторожа и ориентирована была на представление об исключительно высокой эффективности рыночного саморегулирования. Практика показывает, что это далеко не так.
Второе — это теоретические предпосылки. В нашей стране в последние десятилетия превалировала базовая концепция постиндустриального общества, в которой делается акцент на переход экономики в область услуг в ущерб промышленности. Попросту говоря, обосновывалась естественная необходимость снижения доли промышленности в процентном отношении. На мой взгляд, в целом эти выкладки не подтверждаются.
Я сделал бы другой вывод из тех фактов, которые свидетельствуют о снижении процентного отношения доли промышленности в экономике: думаю, правильно считать, что качественные изменения происходят в самой структуре промышленного производства — изменяется характер производства, изменяются технологии, изменяется технологический уклад, который составляет базу развития общества. Это главный вывод, который делает Институт нового индустриального развития, и я как его директор.
Я бы обратил внимание на еще одну вещь: да, доля промышленности снизилась, но если взять сельское хозяйство, то его вклад упал и вовсе до незначительных процентов. Что, от этого снизилась значимость сельского хозяйства? Мы стали питаться воздухом и услугами? В постиндустриальной доктрине заложена методологическая неполноценность, которую подтверждают ответы на эти простые вопросы.
Думаю, что мы сейчас находимся в состоянии перехода к новому технологическому укладу, переходу к новому индустриальному обществу второго поколения — я об этом писал неоднократно. Этот тренд требует изменения нашего отношения к промышленной политике, изменения на уровне государства, на уровне общества, потому что лидеры будущего, я подчеркиваю, — это технологические лидеры. Те, кто сегодня это понимает, занимаются созданием новой промышленной политики, изменением структуры своего собственного производства.
Возьмем те же США. Эту политику начинал вовсе не Трамп, а Обама. Трамп же напрямую заявляет о необходимости возвращать производство в Америку, при этом декларирует создание 2–2,5 млн новых высокотехнологичных рабочих мест. Не 27 млн, как у нас, для Америки 2 млн таких мест — это очень важная цифра, за которую борется Трамп, а иногда и шишки получает. Если мы не идем таким же путем, не занимаемся развитием своей промышленности, мы не достигнем тех же результатов.
Научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН, вице-президент ВЭО России
— Как говорил человек, 200-летие со дня рождения которого мы недавно отмечали, экономические эпохи отличаются не тем, что производится, а чем производится, какими орудиями труда. В эту пятницу я специально пошел на громадную выставку на Краснопресненской набережной — Международную выставку металлорежущего оборудования. Я пришел туда, чтобы посмотреть на наше, отечественное. Не буду пересказывать, что я там увидел…
Если вы производите даже самую красивую и сложную вещь на чужом технологическом оборудовании, ни о какой импортонезависимости, технологической независимости речи не идет. Я напомню, что в указе Президента четко сказано, что других источников роста нет, кроме роста производительности труда, и с 2024 года производительность должна расти не менее чем на 5% в год, а если вы посмотрите на среднегодовые за последние семь лет официальные цифры, это значит, что нам нужен скачок производительности от трех до пяти раз по несырьевым отраслям. Такой скачок сделать на имеющейся технологической базе в принципе невозможно.
В декабре 2008 года на научной сессии Академии наук был озвучен доклад по состоянию технологической базы нашей экономики, где было сказано, что российская экономика в основном находится в четвертом технологическом укладе с элементами пятого, в то время как страны — технологические лидеры — в пятом с элементами шестого. При таком разрыве, как бы вы ни определяли содержание укладов, в принципе невозможно выйти на тот уровень, потому они и обгоняют нас по производительности.
Отсутствие приоритетов
Руслан Гринберг Научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН
— Что лежит в основе того, что не осуществляются хорошие планы? В моем представлении, здесь — сочетание мировоззренческой философской линии российских реформаторов, как при Ельцине, так и при теперешнем президенте, и нежелания рисковать. Я это очень хорошо понимаю, поскольку объявлять широкомасштабные планы по поводу импортозамещения или 25 млн высокотехнологических рабочих мест — одно дело. Это хорошая риторика, она всегда зовет вперед, это нормально — любая власть должна излучать оптимизм, наша — не исключение.
Но если серьезно посмотреть, чего не хватает?.. Я вижу основной грех разговоров о промышленной политике, а тем более ее реализации, в том, что это — промышленная политика без приоритетов. Когда говорят об импортозамещении — это и есть промышленная политика без приоритетов, всем сестрам по серьгам. У всех есть задание увеличить долю отечественной продукции — это смехотворная история. Если ты действительно хочешь получить тотальное импортозамещение, то ты должен закрыть страну, а это значит — обречь себя на технологическое захолустье на долгие времена.
Неэффективное образование
Олег Смолин Первый заместитель председателя Комитета по образованию Государственной Думы ФС РФ, акдемик Российской академии образования, д. ф. н.
— Международные исследования показывают, что модернизацию проводят те страны, которые тратят на образование около 7% и более от ВВП. Бразилия поставила задачу выйти на 10%. В России, по данным Высшей школы экономики, в 2006 году было 3,9%, а сейчас — 3,6%, то есть в два раза меньше. Если говорить о международных делах, то мы — 22-е среди государств Организации экономического сотрудничества и развития по доле финансирования от консолидированного бюджета и 29е — по доле финансирования от ВВП.
Не далее как позавчера я спрашивал у Алексея Кудрина, что будет с программой ЦСР в области модернизации образования. Ответ был такой: «Предусматривает, но в очень слабом виде». Что касается программы ВШЭ и ЦСР «12 решений для нового образования», полной ясности нет — если она и будет реализована, то очень частично…
На мой взгляд, совершенно очевидно, что если мы говорим о новой индустриализации, то она требует новой образовательной политики. Контур этой новой образовательной политики мы заложили в большой проект законов об образовании для всех. Он предлагает решение всех основных системных проблем российского образования.
Нет собственных технологий
Владимир Катенев Депутат Государственной Думы ФС РФ, член Комитета ГД по энергетике, председатель совета Санкт-Петербургской торго- во-промышленной палаты
— Недавно в Ленинградской области была сделана газовая турбина Siemens на новом современном заводе, мы провели экспертизу, подтвердили, что эта турбина – российского происхождения по степени добавленной стоимости, по переработке и т.д. Та самая турбина, которую мы попытались поставить в Крым. И чем все это дело закончилось?..
Первое, что должно лежать в основе поддержки государства, — это собственные технологии. А в этой связи первым звеном являются проектные институты. Они оказались невостребованными, практически все превратились в бизнесцентры. Лаборатории на моем заводе все закрылись, потому что сегодня это отрасли, которые не финансируются.
Слабый пищепром
Сергей Митин Заместитель председателя Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию, д. э. н., профессор
— Агропромышленный комплекс за последние 15 лет стабильно демонстрирует неплохие темпы роста. Последние 5 лет — 15%, это в три раза выше, чем рост ВВП… Мы вытеснили практически весь импорт, тем не менее только на 1,7% превысили уровень 1990 года. Это говорит о малой насыщенности нашего рынка. Фактически одна треть продуктов питания, которые к нам приходят на прилавки магазинов, — это импортные продукты. С экспортом тоже есть проблемы: у нас — 20 млрд долларов, но в 2016 году у США — 140 млрд, у Голландии — 90 млрд, то есть мы входим только в двадцатку стран.
В структуре экспорта превалирует сырье. Если пшеница — 14% от мирового экспорта, то мука — только 2%. Если мороженая рыба — 9,8%, то филе из этой рыбы — 2%. Повторяется то же самое, что и с жидкими углеводородами, и с лесом. Что необходимо сделать? Прежде всего, развивать пищевую перерабатывающую промышленность, но сегодня из 6500 наименований оборудования, которое применяется для производства продуктов питания, только 2000 мы можем делать сами. В мясопроизводстве — 94% оборудования импортное, в молочной продукции — до 90% и т. д.
Низкая целевая эмиссия
Михаил Ершов Главный директор по финансовым исследованиям Института энергетики и финансов, профессор Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н.
— Финансовые экономические кризисы повышают значение промышленной политики. Последний кризис — тому наглядное подтверждение. Хотя промышленная политика в той или иной мере существовала всегда, именно при администрации Обамы, а это был пик последнего ипотечного кризиса, эта промышленная политика существенно увеличила масштабы, размеры и объемы. Вся эмиссия национальных валют составила почти 4 трлн с большим креном в сферу целевых длинных бумаг. Это подтверждает тезис, что в зрелых экономиках национальные приоритеты формируют основу всей денежной системы.
Все доллары мира, которые сейчас существуют, на 90 с лишним процентов были проэмитированы под государственные задачи. Все японские иены, которые сейчас есть в мире, изначально были проэмитированы под государственные приоритеты японского министерства финансов. У нас целевая эмиссия — меньше 5%. По сути, в их случае имеет место полномасштабная денежная политика, когда вся монетизация решает сначала приоритеты экономической политики.
Если мы в той или иной мере будем использовать и разрабатывать аналогичные подходы у нас, то это фактически сделает нашу финансовую сферу и нашу экономику суверенной, сможет обеспечить нам рост в условиях внешних ограничений и санкций.
Слабая политика технологических заимствований
Виктор Полтерович Заведующий лабораторией математической экономики Центрального экономико-математического института РАН, академик РАН
— Мы — догоняющая страна, очень сильно отстаем от передовых стран. Для того чтобы догонять, нужно прежде всего заимствовать технологии. Об этом говорит соответствующая теория, об этом говорит опыт тех стран, которые добились успеха. Один из наиболее известных теоретиков догоняющего развития Александр Гершенкрон в 1952 году ввел понятие «преимущества отсталости» — это возможность заимствовать технологии и методы хозяйствования, уже разработанные, доказавшие свою эффективность в передовых странах. А вот цитата известного японского историка развития труда Хаями Акиры: «Период ускоренного экономического роста с середины 50х гг. до начала 70х был по существу процессом быстрых технологических заимствований».
До тех пор пока мы рассчитываем на то, что создание Нанотеха или «Сколково» позволит нам совершить этот большой скачок, мы будем терпеть неудачи. У нас определенное понимание этой задачи на самом деле есть: 31 мая 2016 года было создано Агентство технологического развития, ему поставлена специальная задача как-то управлять заимствованием технологий, но масштабы деятельности недостаточны, финансирование недостаточное. Эта задача должна быть поставлена на государственном уровне.
Отсутствие стратегии
Елена Ленчук Директор Института экономики РАН, д. э. н., профессор
— У нас нет стратегии, мы не знаем, какую экономику мы строим, мы выстроили стратегию научнотехнологического развития, где ни слова не говорится о технологиях вообще. Сейчас выстроена национальная технологическая инициатива — она тоже создавалась достаточно кулуарно, и непонятно, как она будет управляться и финансироваться, что она нам дает. Только сегодня разрабатывается прогноз научнотехнологического развития, который пытаются привязать к реальному сектору экономики.
У нас фактически все поставлено с ног на голову. Сначала рвут стратегии, которые ни о чем, а потом делают прогноз, а в прогнозе опираются на сценарии, которые прописаны в стратегии. Этого быть не должно. Мне кажется, если бы у нас реализовывалась цепочка, которая прописана в законе о стратегическом планировании: прогноз — стратегии — программы и дальше проекты, мы могли в определенной мере продвинуться вперед, а сейчас мы в принципе не понимаем, что нам нужно и где мы находимся.
Высокая энергоемкость
Роман Голов Член Президиума ВЭО России, заведующий кафедрой «Менеджмент и маркетинг высокотехнологичных отраслей промышленности» Института инженерной экономики и гуманитарных наук МАИ, д. э. н., профессор
— Энергоемкость российской экономики, в частности промышленного сектора, имеет потенциал для энергосбережения, который оценивается в 138 млн тонн условного топлива. Есть такой показатель — интенсивность использования энергии на единицу ВВП, измеряемый в килограммах нефтяного эквивалента на доллар США. Среди всех стран БРИКС у нас этот показатель самый высокий — 0,34. Китай — 0,23, Индия — 0,14, Бразилия — 0,11, Южная Африка — 0,25. У промышленно развитых стран этот показатель составляет до 0,15… Одним из инструментов, который себя хорошо зарекомендовал в Европе и Америке, является механизм энергосервиса, когда к реализации проектов по повышению энергоэффективности подключаются сервисные компании, которые за свои средства реализуют энергосберегающие мероприятия, а возникающий финансовый эффект компании делят в определенной пропорции, что обеспечивает возврат инвестиций.
Нетехнологичность управления
Виталий Шаров Профессор Департамента общественных финансов Финансового университета при Правительстве РФ, д. э. н.
— Мы сейчас говорим о проблемах, связанных с принятием решений в реструктуризации экономики, в развитии экономики, в формировании каких-то стратегий. Я ни разу не видел, чтобы при решении этих задач те органы государственного управления, которые принимают решения, использовали соответствующие научные технологии принятия решений. Существуют точные алгоритмы, которые надо соблюдать, чтобы была хотя бы надежда на принятие разумного решения. Если эту технологию не соблюдаешь, никакой надежды нет. Мы должны постоянно подчеркивать это обстоятельство: любое разумное решение можно принять только в том случае, если используешь давно известные и точно сформулированные технологии принятия решений.
Низкая производительность труда
Георгий Остапкович Директор Центра конъюнктурных исследований НИУ ВШЭ
— Главная проблема промышленности — производительность труда. У нас нет резервной армии занятых, нет дополнительной загрузки мощностей. Часто звучит мысль, что надо все импортозамещать. Не надо. Нужно замещать те производства, которые будут работать в начале 2020х: фотонику, искусственный интеллект, редкоземельные металлы, фармацевтику. Не нужно создавать современные станки и строить станкостроительные заводы.
Есть два фактора риска. Первое: промышленность накроет демографическая яма. Эта отрасль требует физических затрат, а сейчас катастрофически будут выбывать рабочие в возрасте 32–52 года. Для промышленности — серьезный удар. И второе. Не надо нам мифологизировать четвертую промышленную революцию — создание цифровой экономики. Это все хорошо, но доходы от первой революции, от создания парового котла, ваты, ткацкого станка были гораздо больше, чем то, что произойдет…
Общие призывы
Яков Дубенецкий Руководитель Центра инвестиций Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, профессор
— Сложилось так, что, как только выйдут очередные указы, мы с придыханием ждем выполнения, но как они выполняются, мы уже видим: больше профанаций, чем выполнения. Если критически посмотреть на эти документы: нет конкретных механизмов, ресурсных маневров, конкретных ответственных за конкретные задачи, практически все – общие призывы. По-моему, манифест компартии был более конкретен…
Главный порок системы управления страной — это практически полное отсутствие ответственности на всех уровнях. Года три назад министр промышленности и торговли с гордостью докладывал, что торговля обогнала обрабатывающую промышленность: дала 18% ВВП, а промышленность — только 16%! Мы с такими министрами — без элементарных политэкономических и общих экономических понятий — какие-то промышленные сдвиги собираемся делать?
Объявление о новых санкциях со стороны США вызвало панику на валютном рынке и привело к ослаблению рубля. Александр Широв, член Правления ВЭО России, заместитель директора, заведующий лабораторией Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, рассказал каналу «Москва-24» о том, как отразятся санкции и скачки валют на жизни россиян. «Мы попали в ситуацию, когда у нас растут цены на мировых товарных рынках, например, на нефть, и ослабляется курс рубля. Это означает, что дорожают все товары, которые зависят от внешних цен, например, бензин. Чем слабее рубль, чем выше цены на нефть, тем выше цены на наших заправках. Мы попали в историю, когда курс непосредственно влияет на то, как мы живем, как растут цены нашей экономики», – отметил профессор.
МИХАИЛ ИВАНОВИЧ ТУГАН-БАРАНОВСКИЙ (8.01.1865 — 21.01.1919)Русский экономист, историк, видный представитель «легального марксизма», после 1917 г. — министр финансов Украинской народной республики, член Императорского Вольного экономического общества. Степень магистра политэкономии и статистики получил в Московском университете. Работал в Департаменте торговли и мануфактур. Автор монографии «Промышленные кризисы в современной Англии, их причины и влияние на народную жизнь». С 1913 г. — профессор Петербургского политехнического института. Соавтор работы «Украинский народ в его прошлом и настоящем». По оценке австрийского и американского экономиста Йозефа Шумпетера, Туган-Барановский был самым выдающимся из «полумарксистских» критиков Маркса и наиболее выдающимся российским экономистом своего времени, соединявшим качества экономического историка и теоретика.
Туган-Барановский дал подробный и точный экономический диагноз российской экономике конца XIX века на заседании промышленного отделения ВЭО в январе 1898 г. Он применил в нем к России теорию циклических кризисов, доказывая свой тезис цифрами. «Вольная экономика» приводит фрагмент его доклада.
Нашу публику уже много лет уверяют, что русский капитализм совсем не похож на западноевропейский. На Западе капитализм повел к колоссальному росту национального богатства, огромному увеличению количества производимых продуктов. Капиталистическая промышленность Запада быстро прогрессирует и объединяет под фабричной кровлей все новые толпы рабочих. Крупные предприятия растут за счет мелких; происходит концентрация промышленности, особенно ярко обнаружившаяся в самое последнее время (синдикаты, тресты). В более передовых странах Запада земледелие уже давно перестало быть основной, господствующей отраслью производства, дающей тон всей промышленной жизни: своеобразный цикл капиталистической промышленности, смена периодов оживления и застоя, почти совершенно не зависит от колебаний урожая. Промышленный застой нередко наблюдается в урожайные годы, а оживление — в годы неурожая. Вместе с тем доля населения, занятого в промышленности и торговле, на Западе растет с каждым годом, а земледельческое население относительно, а иногда и абсолютно, падает.
Совсем другое, говорят нам, мы видим в России. Развитие капиталистического производства повело у нас не к обогащению, а к обеднению страны; не только рабочие классы, непосредственные производители, обеднели, но даже и общая сумма производимых продуктов обнаруживает тенденцию к сокращению. Число рабочих на наших фабриках почти не рас- тет, a сравнительно с общей суммой населения, даже падает. Земледелие теперь, как и раньше, является основанием всего нашего хозяйственного строя. Всем управляет у нас «господин урожай». Уродился хлеб — мужик больше покупает ситцевых рубах — хлопчатобумажная промышленность оживляется. Хлеба мало — на фабриках работа приостанавливается, фабричные рабочие остаются без работы. Периоды оживления и застоя нашей промышленности вполне совпадают с годами хорошего и дурного урожая. В самой фабричной промышленности не наблюдается той концентрации производства, которая замечается на Западе. В новейшее время размер нашей фабрики стал быстро сокращаться. Фабрика становится мельче. Наш капитализм был достаточно силен, чтобы окончательно разорить мужика, убить его промыслы, но оказался совершенно неспособным исполнить культурную миссию западноевропейского капитализма — объединить рабочих, поднять производительность национального труда. Русский капитализм походит на западноевропейский отрицательной стороной; но у него совершенно отсутствует положительная сторона, несомненно, имеющаяся в капиталистической промышленности Запада. Так или почти так изображаются русский и западноевропейский капитализм большинством наших почтенных экономистов.
Попробуем же проверить все это на цифрах; но, уж принявшись за статистику, не будем довольствоваться случайно выхваченными цифрами за тот или иной отдельный год, а статистически исследуем движение промышленности за весь новейший период развития нашего капитализма, то есть с эпохи освобождения крестьян…
Рост числа рабочих обнаруживает три ясно обозначенных колебания. Одна волна достигает своей вершины в 1873 г.; затем следует небольшое падение, в 1882 г. волна достигает апогея. В течение следующих трех лет число рабочих падает. Следующее поднятие начинается с 1886 г., причем голод 1891 г. вызывает только легкую приостановку поступательного движения; число рабочих быстро растет и особенно значительный рост замечается в последнем году, за который имеются сведения, — в 1893 г… Движение ярмарочной торговли в Нижнем до половины 80-х годов колеблется так же, как и число рабочих. Совпадение колебаний обеих кривых, полученных совершенно из разных источников, является доказательством того, что колебания эти выражают известную реальность. Как ни неточны цифры рабочих на фабриках и цифры подвоза товаров на нижегородскую ярмарку за каждый отдельный год, но, взятые за длинный ряд лет, они отражают действительные изменения промышленности. Начиная с половины 80-х годов кривая ярмарочной торговли быстро опускается книзу, в то время как кривая рабочих так же быстро растет. Что же это значит? А то, что значение нижегородской ярмарки в нашем торговом обороте падает. Архаическая форма торговли — ярмарки — сходит со сцены. Капиталистическая Россия усваивает и более культурные, более современные формы торговли. Нижегородская ярмарка перестает быть «всероссийским торжищем», игравшим такую первенствующую роль в торговом механизме прежней России. Обороты ярмарочной торговли достигают своего апогея в 1881 г. и уже, наверное, никогда не достигнут цифры этого года. Падение ярмарочной торговли за последнее десятилетие является одним из выдающихся симптомов быстрого экономического роста России. Ярмарка отмирает, вместе с отмиранием наших старинных бытовых экономических форм — кустарного производства, общины и пр.
Чем же вызывались эти колебания? Уже из одного того, что они соответствуют английским колебаниям, следует заключить, что причина их не имеет чисто местного характера. У нас обыкновенно думают, что единственным или, по крайней мере, наиболее важным фактором, определяющим состояние нашей промышленности, является «господин урожай»… Но промышленный застой середины 70-х годов совпадает скорее с хорошими, чем дурными урожаями; из четырех лет 1874–1877 гг. урожай 1874 г. был даже наилучшим за весь период. Конец 70-х годов и начало 80-го были, несомненно, эпохой оживления нашей промышленности. Было ли вызвано это оживление урожаями? Правда, урожай 1878 г. был очень хорош (хотя и не так, как в 1874 г.), но зато урожай 1879 г. был значительно ниже среднего. Время от 1882–1886 гг. было эпохой депрессии; между тем только один год (1883) этой эпохи был неурожайным, а в 1882, 1884 и 1885 гг. урожай был выше среднего, — и все- таки промышленность была в застое. Напротив, неурожайная эпоха начала 90-х годов едва была в силах немного приостановить рост общей цифры рабочих и хлопчатобумажного производства. Если мы обратимся к кривой выплавки чугуна, то тут мы не заметим уж ровно никакой связи между колебаниями урожая и состоянием производства».
Полностью доклад Михаила Ивановича Туган-Барановского вы можете найти на сайте ВЭО России — veorus.ru, где выложены все оцифрованные «Труды» начиная с 1765 года — от основания Императорского Вольного экономического общества.
Майкл Хадсон Профессор экономики Университета Миссури, научный сотрудник Экономического института Леви при Бардколледже, бывший аналитик Уолл-стрит, политический консультант, комментатор, публицист
– По моему убеждению, сейчас мы живем в эпоху капиталистического постмодерна, а вовсе не модерна. Капиталистический же постмодерн на деле является возрождением феодального (Маркс называл его «античным») способа производства, характеризующегося ростовщичеством и рабством (которое приняло форму долговой кабалы). Так что мы живем в период перехода от одного способа производства к другому. Чтобы получить работу, студент должен оформить пожизненный кредит на обучение, 300 000 долл., вот здесь у нас в стоматологическом колледже Университета Нью-Йорка, а кроме этого долга, чтобы купить дом, он должен выплачивать 43 процента своего дохода (максимум, гарантированный государством) за обслуживание долга по ипотеке на покрытие всех жилищных издержек в штате Нью-Йорк. Да и в Лондоне на содержание жилья уходит свыше 40% бюджета наемного работника. Так что если к долгу за обучение (который может составлять 10-15% от дохода) прибавить долг за жилье, автомобильный долг, в который нужно влезть для приобретения машины, чтобы добраться на работу (во многих местностях это необходимо), долг по кредитной карте, то получится долговое ярмо. Люди тратят всю жизнь, чтобы расплатиться с долгами, в которые они влезли. В отличие от античности, у них есть свобода перемещения, они не крепостные и не принадлежат какому-то хозяину. Однако все экономические излишки выкачиваются финансовым сектором, оставляя капиталисту все меньше и меньше промышленной прибыли, поскольку если наемные рабочие вынуждены столько тратить на обслуживание долгов и уплачивать монопольные цены на медицинское обслуживание и иные услуги, которые приватизированы, а не предоставляются бесплатно, то рынок товаров и услуг, производимых капиталистами будет постоянно сжиматься. Поэтому, когда в Нью-Йорке идешь по Восьмой улице, то видишь, что у половины магазинов опущены шторы. Они закрыты. Они уходят из бизнеса.
Член Британской академии, профессор антропологии и географии аспирантуры (graduate center) Городского университета Нью-Йорка
– Нам необходимо антикапиталистическое движение для ответа на вопрос, как выбраться из нынешнего болота, из ситуации, когда богатые богатеют, а бедные – беднеют. Замечу, что со времен кризиса 2007-2008 гг. 1% богатейших людей увеличил свое богатство примерно на 14-15%, а все остальные либо потеряли деньги, либо остались с чем были. И это – классический результат процесса, описанного Марксом в первом томе «Капитала». Разумеется, Маркс описывал и другие процессы в третьем томе «Капитала» – финансовые спекуляции и то, как капиталистам стало гораздо легче зарабатывать деньги на таких спекуляциях, чем связываться с реальным производством. Именно это мы зачастую и наблюдаем на протяжении последних 30-40 лет. Так что третий том «Капитала» во многом помогает мне понять, как и почему финансовые спекуляции оттесняют капитал.
Маркс ведь изобрел прекрасную категорию – «фиктивный капитал». Капитал порождает фиктивный капитал, капиталист богатеет, просто вводя в обращение этот фиктивный капитал, ровным счетом ничего не делая и не создавая. Вот что происходит, если спустить с поводка эту во многих отношениях безумную капиталистическую систему. Все признаки безумия налицо: мой любимый пример – Нью Йорк. Мы имеем кризис доступного жилья. И мы строим огромное количество жилья для сверхбогатых. Ведь сверхбогатым хочется там жить. Российские олигархи, саудовские шейхи – все хотят иметь пентхаусы на Парк Авеню, чтобы раз в году приезжать туда пожить на недельку-другую. Получается, что мы строим города не для жителей, а для инвесторов. У нас 60 000 бездомных в Нью-Йорке. Треть детей Нью-Йорка практически бездомные. На улицах их не видно, они ночуют на кушетках у друзей или знакомых. Безумно и преступно тратить все богатство на строительство домов для сверхбогатых. То есть капитализм не только аморален, но и безумен. Вот и еще одна причина, по которой я как находящийся в здравом уме человек, да и все другие находящиеся в здравом уме люди, должны быть антикапиталистами.
Михаил Блинкин Директор Института экономики, транспорта и транспортной политики Национально-исследовательского университета «Высшая школа экономики»
– В отчёте Всемирного экономического форума о состоянии инфраструктуры Россия находится примерно на уровне своего национального богатства – насколько мы богаты, такая у нас инфраструктура. Конечно, мы ниже среднемировой линии, но не катастрофически. А вот в части автомобильных дорог мы находимся на три лаптя ниже мировой линии. Попросту говоря, этих дорог в макроисчислении просто нет. По коэффициенту Энгеля (коэффициент Энгеля – плотность дорожной сети, скорректированный на плотность населения) мы отстаём не то, что от развитых стран, но и от Польши, от Турции. Европейская часть России догонит Турцию при нынешних темпах дорожного строительства через 100 лет.
Дорог высших технических категорий, по-русски это называется – автомобильные магистрали и скоростные автомобильные дороги, по-английски – highway и expressway – в Китае не было вовсе до знаменитого выступления Дэн Сяопина в начале 1990-х о том, что надо связать страну. Сейчас они в полтора раза опережают Америку. У нас маленькими кусочками собирается 5000 таких дорог, это в основном вокруг Москвы, Питера, Сочи, то есть, это тоже близко к нулю. Как мы строим? По данным Росстата, всяких дорог, в том числе второстепенных, частных, корпоративных, городских улиц и так далее мы вводим в год 1700 километров. Для сравнения: у китайцев только по дорогам высшей технической категории был рекорд – 11 000 в год в 2016 году.
Теперь про железную дорогу. Мир строит высокоскоростные магистрали. В Китае их сейчас – 22 000 км, к концу 2019 года будет – 38 000, в тесненькой Европе – почти 15 000. У нас – 0, поскольку наш Сапсан в эту категорию не попадает.
А теперь очень важная штука. В сегменте мобильной связи (в отличие от дорог, где мы находимся во второй сотне) мы находимся в первой десятке, причём стабильно находимся. Вы знаете, почему? Потому что в мобильной связи мы не только покупаем гаджеты, но и платим за трафик. А вот разговоры о халявных дорогах, каких-то инфраструктурных пакетах, дорожных фондах можно продолжать ещё 20 лет.
Иван Стариков Ведущий научный сотрудник Института экономики РАН, действительный государственный советник РФ
– Транссиб, который сначала назывался «Великий сибирский рельсовый путь» – это самый успешный инфраструктурный проект в мировой истории из реализованных на суше, даже не в российской – мировой. Если бы Александр III не принял этого решения, то мы, безусловно, потеряли бы наши восточные сибирские территории. Я назову только одну цифру: в среднем после того, как Транссиб был достроен до восточной Сибири, за Урал в год переселялось в среднем полмиллиона человек – малоземельных крестьян из европейской части нашей страны. 2 года почти уже действует так называемый закон о Дальневосточном гектаре. Подали заявки 130 000 человек, но только треть – из Европы, остальные – дальневосточники.
За 30 последних лет, пусть не совсем совершенно, слегка деформировано, но рыночную экономику нам удалось построить. И теперь есть тотальное несоответствие в размещении производительных сил, которое образовалось уже под воздействием других законов – законов рыночной экономики, отсюда все проблемы.
Средняя скорость движения грузов в системе Российских железных дорог – 12 километров в час, ну максимум 20 вы сделаете из-за кривизны пути. Всё проектировалось под паровозную тягу. Нужны совершенно другие скорости. Поэтому сколько бы мы ни откладывали, нам необходима новая магистраль. Логика международной торговли требует выхода к портам в Северной Атлантике, в первую очередь к Роттердаму, поэтому российский путь должен пройти от Владивостока, а точнее от Посьета до Роттердама. В этом смысле он должен сбалансировать Китайский шёлковый путь, который предлагает обойти Восточную Сибирь, Дальний Восток, а нырнуть из Казахстана, где он проходит, в районе Кургана на территорию России, дальше 3050 километров в сторону Бреста, потом на Берлин. Наш маршрут – 9255 километров. Он сшивает 23 субъекта Российской Федерации.
Почему это важно в геополитическом плане? Созданное Транс-тихоокеанское партнёрство, куда вошло уже 13 стран сегодня, от Канады с Австралией до Сингапура, Кореи, Японии и так далее, не включает Китай, и большинство стран, входящих в ТРР – это исторические противники, оппоненты Китая, поэтому им нужен маршрут, альтернативный и шёлковому пути и Суэцкому каналу. И кроме российского маршрута другой альтернативы здесь нет.
Российская часть пути – 9255 километров – 18 триллионов рублей в ценах 2017 года, то есть, около 300 миллиардов долларов. Давайте мы с вами посмотрим на 3 вероятных источника финансирования. Первое: 23 субъекта Российской Федерации, которые можно заинтересовать в выпуске субфедеральных облигаций. Второй источник: на 1 июня вклады физических лиц в российских банках составляют 27 триллионов рублей, 14 триллионов – юридических лиц. Сегодня банк Сбербанк даёт 5 с половиной, максимум – 6% годовых. Давайте выпустим облигации с периодом 20 лет с гарантированной доходностью в 10%, разрешим включать эти облигации в имущественный комплекс физического лица с тем, чтобы можно было заложить в банк, продать, передать по наследству.
И наконец последнее – репатриация капитала российского происхождения оттуда, где ему сегодня неуютно. Поскольку срок строительства занимает 8 лет, а окупаемость этой магистрали – 22 года, все расчёты у нас сделаны и готовы, то мы с вами абсолютно однозначно можем сказать, что у нас есть такие деньги, даже без создания международного консорциума.
Виктор Ивантер Научный руководитель Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, академик РАН, действительный член Сената ВЭО России
– У нас валютных резервов – ровно в 2,5 раза больше, чем вообще нужно. Долгов у нас практически нет, государственного долга нет, банк замечательно снизил инфляцию до беспредела, и вдруг оттого, что кому-то не нравится Дерипаска, упал рубль. Я не за и не против Дерипаски, он симпатичный человек, но при чем тут Дерипаска? У него проблемы там возникли, но почему рубль упал до такого странного значения?
Мало того, что у нас валютный резерв, мы что еще делаем? Мы начали выпускать займы, и предоставили возможность покупать эти займы нерезидентам. Чтобы они покупали, мы им какие-то приличные проценты должны платить, так? Не меньше 7% платим. А потом что с этими деньгами делаем? Мы их храним у них под 2%! Значит, получается за 7% берем, за 2% храним. Это такой бизнес по-русски: украли ящик водки, водку продали, а деньги пропили. Мы зачем это сделали-то? Нам зачем эти деньги? Но ведь именно с помощью этих денег мы взяли и установили курс 55 рублей за доллар, после чего отдали рынок спекулянтам. Мы же им его действительно отдали, при этом мы повторили ровно то, что мы совершили в 1998 году с ГКО. Зачем мы это сделали? В результате что произошло – население более всего пострадало, так как оно у нас потребитель импорта, и для него цены возросли. Мне кажется, не надо таких грубых ошибок делать. Если у вас есть деньги, вы не берите в долг.
Второе обстоятельство: а зачем нам такие валютные резервы? Есть такой парадокс. Деньги нужны в двух случаях: чтобы купить и чтобы продать. Купить – понятно, продать – понятно. А если мы ставим задачу резко увеличить несырьевой экспорт, то мы должны прокредитовать покупателя, у нас есть возможности для этого. Я боюсь, что произойдет? Произойдет следующее: мы скажем – да, мы все это сделаем и выделим на это аж пять миллиардов рублей! Все будут смеяться, цирк будет! Может произойти такой цирк? Может, к сожалению. Не нужно его устраивать…
Дмитрий Сорокин
Руслан Гринберг
Олег Смолин
Владимир Катенев
Сергей Митин
Михаил Ершов
Виктор Полтерович
Елена Ленчук
Роман Голов
Виталий Шаров
Георгий Остапкович
Яков Дубенецкий
