Пятница, 15 ноября, 2024
ВЭО России

Чемпионат мира окупился до завершения

Интервью в прямом эфире телеканала «Россия 24»

Чемпионат мира по футболу — не только праздник спорта, но и колоссальные инвестиции в экономику. О том, какие именно и только ли речь о деньгах, рассказал в программе «Вести» президент ВЭО России и Международного союза экономистов, директор ИНИР им. С.Ю. Витте профессор Сергей Бодрунов.

Екатерина Грачева («Вести»): Расскажите, пожалуйста, какие расходы
для нашей страны принесла организация чемпионата мира по футболу и когда все эти расходы окупятся.

Сергей Бодрунов: В первую очередь я, конечно, футбольный болельщик и, как все, сорвал голос, но как экономист могу сказать, что вообще-то ЧМ-2018 — очень крупный инвестиционный и инфраструктурный проект. Когда мы, Россия, получили право проводить чемпионат мира по футболу, многие коллеги говорили: «зачем нам это надо», «это очень сложно», «это очень дорого, и мы никогда не окупим» и так далее. На сегодняшний день цифры уже какие-то есть — до рубля подсчитано, сколько мы потратили.

Грачева: Давайте их повторим.

Бодрунов: Потратили мы 678 миллиардов рублей. Это деньги, в первую очередь, из федерального бюджета (чуть больше 390 миллиардов рублей), 90 с лишним миллиардов рублей — бюджеты региональные, и примерно 200 миллиардов
рублей — это инвестиции частного бизнеса. Это примерно 10 с мелочью миллиардов долларов. А теперь посмотрим, что мы имеем в плюсе. В плюсе мы имеем от FIFA миллиард долларов, мы имеем продажу билетов и прием гостей — это примерно 10–10,5, до 11 миллиардов долларов. Мы имеем рекламу, медийное пространство — продажа прав и так далее. Это еще примерно 10 миллиардов долларов — все, что связано с медиа, и 5 миллиардов — это спонсорские деньги.

Грачева: Сюда же входит и сувенирная продукция?

Бодрунов: Сюда входит сувенирная продукция, которая, по некоторым оценкам, 100–150 миллионов долларов будет стоить — это не такая большая сумма, так что в первую очередь здесь я имею в виду спонсорские деньги. Итак, все эти позиции в общей сложности приносят примерно 26–28 миллиардов долларов, то есть мы получили очень хороший бизнес. На самом деле наш президент в этом плане, можно сказать, прекрасный бизнесмен, потому что я, например, как предприниматель с удовольствием вложил бы туда, где бы можно было получить 250%.

Грачева: За какой период?

Бодрунов: Основные деньги мы вкладывали недавно — в последние годы перед чемпионатом мира, потому что на первом этапе затраты были не самые крупные. А окупаемость наступает очень быстро, буквально в дни чемпионата мира.

Грачева: То есть не успеет чемпионат мира закончиться, как экономически для бюджета нашей страны он уже окупится, так?

Бодрунов: Уже окупится, да.

Грачева: То есть, если даже сравнивать с теми самыми концессиями (популярное нынче слово)…

Бодрунов: Это выгоднее, на мой взгляд.

Грачева: Например, бизнесмен строит для муниципального образования платную дорогу.

Бодрунов: Если говорить о быстрой окупаемости…

Грачева: Ну, в объезд, скажем, какого-то переезда. Какой средний срок окупаемости концессии на платной дороге?

Бодрунов: О, это может быть и 20, и 30 лет. Дело в том, что такой инфраструктурный проект, как чемпионат мира, имеет пролонгированный эффект. В чем особенность? Знаете, если сравнить с брошенным камнем в воду. Первая волна — мы получили первые деньги, но дальше идут новые волны. Следующая волна — пролонгированный эффект — стадионы будут работать. Но мы за эти деньги построили не только стадионы, будут работать и другие инфраструктурные проекты: мы же построили не только 12 стадионов, а много чего вокруг них — это пространства, которые примыкают к стадионам, это улицы, это железные дороги — у нас построено 2000 километров новых железных дорог…

Грачева: А что уж говорить об обычных дорогах, извечной проблеме нашей страны!

Бодрунов: А обычные дороги — 8000 километров многополосных новых дорог. И эти все затраты вошли в общую сумму. Продолжим: построено, перестроено, модернизировано 30 железнодорожных вокзалов. На дорогах построено 500 развязок, а вспомните про аэропорты, а еще есть инфраструктура связи, информационная инфраструктура, центры, которые создавались под это дело и которые будут продолжать работать. Если стадионы дадут, по оценке Moody’s, примерно 100–120 миллиардов рублей в год, то инфраструктурные вещи дадут гораздо больше — 200–300 миллиардов в год. А это к нашему ВВП — ощутимых
0,3–0,4%.

Грачева: Ни для кого не является новостью, что не многие иностранцы охотно едут в Россию по целому ряду причин: и сложности с визами, и пропаганда, которая сейчас ведется даже в близкой к нам Европе. Что уж говорить о далекой Латинской Америке. Как вам кажется, после того как все эти иностранцы увидели Россию как она есть, чего можно ожидать для туризма нашего въездного?

Бодрунов: Это как раз третья волна инвестиционного эффекта для России. Ведь в чем сегодня мы проигрываем: в том, что к нам не идут инвесторы, что мы попадаем
в ситуацию, когда нас оболгали со всех сторон, вокруг нас создается негативное информационное поле, а это влияет на бизнес не только как санкции, впрямую,
но и в том смысле, что инвестор думает — ну что ж инвестировать, если там неизвестно, что может произойти, мы не знаем этой страны или знаем ее с негативной стороны. Футбольный чемпионат дает возможность узнать Россию с другой стороны, узнать, какова Россия — прекрасная страна с хорошими людьми, с хорошим, крепким бизнесом, устойчивой инфраструктурой и так далее и тому подобное. Я, как предприниматель бывший, могу сказать, что с удовольствием
инвестировал бы туда, где устойчивая экономика, где есть доверие к ней. Принято думать: доверие и экономика — это вроде разные и даже иногда несовместимые
вещи. На самом деле доверие — это крупнейший неэкономический фактор экономического развития, и повышение уровня доверия к стране — это дополнительный пролонгированный экономический эффект от чемпионата.
Проведение такого рода мероприятий на хорошем уровне, с таким хорошим отношением к людям, как сегодня демонстрируют россияне, — это очень хорошо запускает как раз эту третью волну. А это трудно оценить конкретно в рублях
и копейках. Это невозможно так просто оценить, но очевидно, что это будет плюс, это будет повышать нашу инвестиционную привлекательность.

Грачева: Антироссийские санкции, которые действуют четыре года в отношении нашей страны и от Евросоюза, и от Америки, они какую-то часть отгрызли нашего потенциального дохода от чемпионата мира? И если да, то в чем?

Бодрунов: Конечно, в какой-то мере отгрызли. Самое известное в СМИ —британские болельщики, многие из которых сейчас говорят: «Вот знал бы, жену взял, там, подругу, приехали бы вместе, но вот у нас там пропаганда такая, что в России невозможно, медведи ходят по улице и задирают прямо на месте. И поэтому очень страшно было ехать. Вот я приехал, а остальные — нет». Это значит, что команда Англии потеряла примерно 30–40 тысяч болельщиков, а мы потеряли деньги с этих болельщиков. Как ни считай, каждый из них принес бы несколько тысяч долларов или евро, которые бы оставил в нашей стране. Так что это, конечно, потери прямые, которые мы видим. Если бы не санкции, думаю, что у нас было бы больше и рекламы, больше инвестиционных денег, добытых за счет чемпионата, потому что те компании, которые дают рекламу, они тоже смотрят, на какие рынки дают, почему. Так что есть и в этом плане некоторые потери наши. Но
я думаю, что в любом случае сегодняшнее состояние дел в России позволяет нам провести такой чемпионат, что, извините, мы утерли нос всему миру, тем людям, которые хотели бы, чтобы у нас было все гораздо хуже. Не получается. У нас все нормально.

Грачева: Да, с этим я с вами абсолютно согласна, потому что, даже в отличие от Олимпиады в Сочи, когда болельщики могли увидеть только небольшую часть нашей страны, скажем, олимпийский кластер, здесь им открывается вся Россия.

Бодрунов: В этом — отличие футбольного чемпионата, и это великолепно, что чемпионат показывает всю Россию.

«Инвестиции в основной капитал и в человеческий капитал – 80% всех источников развития»

Абел Агагбегян
Академик РАН

«Одна из функций налоговой системы – стимулирующая. Понятно, что если вы поручаете сделать налоговую систему фискальному ведомству, то какое тут будет стимулирование? Это все равно, что уголовный кодекс попросить сделать милицию. Ни в одной стране Минфин никогда не разрабатывал налоговую систему. Налоговая система – это основа экономики страны, и ее должна разрабатывать, как разрабатывает уголовный кодекс, общественность»

В результате кризиса 2008–2009 года условия нашего социально-экономического развития коренным образом изменились, и мы перестали развиваться за счет повышения цен на нефть, как развивались десятилетие до этого, когда цена на нефть выросла, как вы знаете, в 8 раз с 1998 по 2008 год. А налоговая система осталась ориентированной на старые условия, и поэтому в современных условиях она несостоятельна, с моей точки зрения, и не выполняет ни одной функции, которые должна выполнять налоговая система. Налоговая система прежде всего выполняет известную фискальную функцию, она должна обеспечивать бюджет. У нас растет ВВП, а сумма налогов сокращается. С 2012 года она сокращается. В 2012 году расходы были – 18,4 трлн рублей  в ценах 2016 года, а в 2016 году – 16,4. Между тем за эти годы валовый продукт не снизился. До 2020 года бюджет в рублях не растет, а с учетом инфляции он сокращается, а валовый продукт вырастет процента на 4 минимум до 2020 года. А что значит сокращается бюджет? Он тянет экономику вниз. Таким образом, налоги даже не выполняют фискальную функцию. И понятно, почему. Нельзя сделать сбалансированной налоговую систему, где 40% налогов – с одного продукта, с нефти. Тогда вы полностью зависите в бюджете от того, куда цена на нефть идет. Это первая функция, которая не исполняется.

Вторая функция налоговой системы – стимулирующая. Понятно, что если вы поручаете сделать налоговую систему фискальному ведомству, то какое тут будет стимулирование? Это все равно, что уголовный кодекс попросить сделать милицию. Ни в одной стране Минфин никогда не разрабатывал налоговую систему. Налоговая система – это основа экономики страны, и ее должна разрабатывать, как разрабатывает уголовный кодекс, общественность, разные представители разных течений, специалисты из разных областей. И налоговая система – это очень важная вещь, она должна разрабатываться какой-то общегосударственной комиссией.

Итак, стимулирование. Вы помните, что до 2002 года включительно, если вы выбирали оплату налога с прибыли, то эта прибыль не налогооблагалась. Потом мы ввели налогообложение прибыли. Какое тут стимулирование? В 2002 году прибыль выросла, инвестиции выросли до 17,4 с 10% в 2001 году, в 2002 мы это изменили – получили 2,8%. И резко сократилась прибыль. Почему она сократилась – понятно: она ушла в тень. Инвестиции – это главный фактор экономического роста. Инвестиции невозможно увеличивать, если государство берет с сумм, из которых осуществляются инвестиции, налог. Оно тем самым показывает мнение государства: не инвестируй. И мы довели долю инвестиций валового внутреннего продукта сейчас до самого низкого уровня в мире – 17 %. В развитых странах – 20%. При 20-процентных инвестициях и при доле вложений в человеческий капитал, в экономику знаний, в главную его составную часть 30%, они развиваются в полтора-два раза быстрее нас. Как должна развиваться страна, у которой доля инвестиций 17%, а доля вложений в человеческий капитал – 13%? Не 30, а 13! Ясно, что при таких параметрах, если цена на нефть не будет расти, то мы будем развиваться с нулевым ростом. Какой может быть рост при таких показателях?

Если мы хотим развиваться, то два главных источника развития – это вложение в инвестиции в основной капитал и вложение средств в человеческий капитал. В этом состоит  80% всех источников развития. И если мы сейчас не введем стимулы для инвестиций, то какой может быть форсированный рост?

Представьте, что вы вкладываете деньги в техническое освоение действующего производства. Вы должны выкопать старые станки, реорганизовать цех, купить новые, установить. Но вы должны также и платить зарплату. Значит, те детали, которые делаются на этих станках, нужно перебросить на какой-то другой завод. А у вас денег и так нет, вы же покупаете оборудование и устанавливаете его. Нет, так с вас берут в этот период еще и налог. О чем это говорит? Государство не хочет, чтобы предприятия осваивались технологически. Вы строите новые мощности высокотехнологических отраслей, дайте их построить, потом берите налог, дайте технологически обновиться, тогда я буду в этом как-то заинтересован. Нет, мы возьмем налог и с этого. И так – повсеместно. Никакой стимулирующей роли налоговая система не играет.

Мы немножко облегчили налогообложение с информационных технологий, и тут же в годы рецессии экспорт информационных технологий из России вырос в два раза, с 3,5 млрд. долларов, сейчас – 7,6. Но что такое 7,6 млрд? Я был в городе Дальнем (Далянь) недавно, в Китае. Это центр областного подчинения. Это даже не центр области. Там находится одна зона развития из трех, ее построили за 8 лет. Она дает экспорт интернет-услуг и софта на 10 миллиардов долларов. Больше, чем вся великая Россия, где математика выше развита. И они хотят у нас учиться. Вы себе не представляете, они предлагают нам зарплату 500 000 в месяц в рублях, только приезжай, научи и получи. Мы не умеем коммерциализировать. А почему мы не умеем коммерциализировать? Потому что ни льгот, ни условий для этого, естественно, нет.

35% у нас составляет налоговая нагрузка. В США она – 29%. Выше нагрузка только в Италии, Германии и Франции, в трех странах, но им не нужно ускоренно развиваться. А мы же хотим их когда-то догонять, поэтому нам нужна нагрузка как у развивающихся стран. А в развивающихся странах она – 25–30%.

Поэтому нам нужно коренное изменение налоговой системы, и налоговая система должна играть распределительную роль. Она должна сокращать разрыв между бедными и богатыми. У нас этот разрыв сейчас – 15,7, в Европе – от 8 до 10, в странах социал-демократической ориентации – 6, в Японии – 5.

Изгнание торговцев из храма

Финансовый капитал — глобальная угроза цивилизации

Сергей Бодрунов
Президент ВЭО России, президент МСЭ, директор ИНИР им. С.Ю.Витте

Некоторые тезисы

  1. «Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». Известное присловье из житейской мудрости. На самом деле — где легче, проще добыть желаемое («лучше» — с точки зрения количества прилагаемых для получения желаемого усилий). Естественно, в рамках «окна текущих возможностей». Природа вообще всегда идет по самому простому, минимально «затратному» пути (в рамках ее «окна возможностей» — природных законов и возникающих преград). Выживает то, что менее «затратно». И не использует «лишнего». Древний человек — существо исходно природное — добывал еду, чтобы съесть, а не накопить. И шкуру, чтобы укрыться от ветра. А не две. Столько, сколько надо. По потребности. И эти потребности не простирались далее горизонта «здесь и сейчас». Потом сообразил, что на разные коллизионные случаи должен быть запас. Стала быть осознанной им эта новая потребность. И стал он добывать несколько больше, чем требовалось на текущий момент. Потом он понял, что какие-то продукты он может получить в излишке (что-то у него проще, лучше/быстрее получается, чем у других, к примеру), зато каких-то ему не хватает, но — они есть у соседа. И возникла мена, меновая торговля. Простая поначалу — менялась, условно, одна рыба на одну шкуру (предполагаем, что их «ценность» в тот момент была эквивалентной). Потом некто гениальный изобрел возможность что-то обменять неэквивалентно — и, о чудо, получить не одну шкуру за одну рыбу, а две! За те же усилия по добыче одной рыбы! Вот тут ему масть и поперла! Появилась «незаработанная» «прибыль». С развитием меновой торговли появился (был изобретен) денежный эквивалент стоимости продукта/товара. Вкупе с возможностью неэквивалентного обмена возникла и возможность аккумулировать прибыль в денежных единицах. Но — торговля развивалась. У разных народов/племен/родов появлялись разные денежные единицы. Устанавливался в процессе торга «валютный» обмен и «валютный курс». И самым простым способом аккумулировать прибыль стал — добывать ее в процессе мены «валют». А «вложение» аккумулированной «валютной прибыли» в «валютный обмен» — получение уже «денег из денег» (что существенно проще с точки зрения количества усилий по добыче/производству и его последующей реализации) — еще выгоднее. К этому стоит добавить изобретение связанного с этим процессом займа под «процент», аккумулирование «прибыли будущего» (здесь нетрудно разглядеть оплату — первоначально — трудового времени, которое надо бы потратить на добычу/производство эквивалента «занимаемого», а затем — уже и «сверхэквивалента»!). Получило развитие, в силу большей простоты аккумулирования прибыли (по сравнению с «производством» здесь меньше «транзакций»), ростовщичество. Как финансовый институт. Проникающий во всё жизнеустройство. И несправедливый по своей сути. И строящий общество на несправедливой основе. И подчиняющий себе прочие институты общества. И имеющий большие шансы развития и пенетрации, чем производство. «Изгнание торговцев из храма» Христом — не о торговле, а о ростовщичестве. В древней Иудее оно не просто получило предельно оформленное развитие, но и через религиозно-государственное управление внедрено было в быт едва ли не как «указание сверху»! В Храме нельзя было жертвовать «неподходящее» животное (а жертва была обязательной по религии!), если оно не было одобрено «специальными людьми», которым иерархами Храма предоставлено было такое право. А не одобрено — купи «проверенное», здесь как раз есть — бери. Вот прямо в Храме. И плати. Втридорога. С прибылью — известно для кого. А уж введение специальной храмовой «валюты» (только ее можно было жертвовать, а денежная жертва (если не сикль (ныне — шекель), то хоть лепта) тоже была обязательной, даже введены были специальные «тарифы» — от кого и сколько…) — это уже вообще гениальное изобретение древних иудейских финансистов! Древний иудей, идя в Храм (что тоже было, конечно, обязательным!), был обязан менять ходившие «бытовые» деньги на храмовые. А «курс» устанавливали менялы (их «офисы», меняльные конторы, были тут же, в Храме), которые и ссудить могли тут же — под «процент». Ростовщичество как явление, проникшее в государственнно-религиозный институт управления обществом и будучи им поддержанным, стало подменять собой истинное содержание и смысл религиозных установлений. Оно издревле рассматривалось как непроизводительный (и потому — несправедливый!) вид деятельности. Ведущий к тому кризису, о котором ниже. Потому и восстал Христос — возможно, первым явственно осознал губительность этого явления для цивилизации… В Европе ростовщичество распространилось в средние века, с купцами, использующими разрастающийся финансовый институт, и с рассеиванием иудейских общин с их традиционным видом финансовой деятельности, и полностью изменило лицо европейской культуры и общественного уклада. Именно этот финансовый институт дал возможность старта капитализму как новому общественному строю. Однако на начальных этапах извлечение прибыли шло преимущественно через производство продукта и его обмен, «инвестиции» должны были (вынуждены были) пройти сложный путь производства/обмена. Финансовый капитал был необходимым подспорьем в этом процессе. При этом, еще раз подчеркнем, преимущественную роль играл производительный, промышленный капитал. Почему? Потому что первичной была потребность растущего общества (острая!) в продуктах, товарах — надо было «одеться и накормиться», что и дал возможность сделать возникший на базе этой потребности изобретенный человечеством индустриальный способ производства. Породивший капиталистическое — по Марксу — (и индустриальное!) общество.
  2. Однако с развитием капиталистических отношений роль финансового капитала росла. Финансовые транзакции — самый простой и быстрый способ извлечения/аккумулирования прибыли. Стремительный рост промышленного производства формировал потребность общества в развитии финансовых технологий. Появились кредитные организации и соотвествующий инструментарий. При этом развитие финансирования как института, финансовых инструментов и технологий, в силу более быстрой оборачиваемости «объекта», осуществлялось более быстрыми темпами, чем развитие производства,  требовавшего больше затрат и операций для извлечения прибыли.   При этом для своего существования монетизированный эквивалент не мог обойтись без «реального сектора» — в конце концов, люди не едят же деньги и не одеваются в купюры… Происходил удивительный процесс. Финансы, будучи первоначально встроенными в процесс производства продукта, постепенно превратились в силу своей природы в равноценный, а затем — в превалирующий элемент производства, уже, в свою очередь, встроив — и то только в необходимых случаях! — производство в процесс извлечения прибыли. Почему? В силу двух вещей. Одна из них — указанная выше более простая/быстрая/эффективная форма аккумулирования прибыли. А вторая — сама эта прибыль как результат финансовой деятельности.  Капиталист — не что иное, как «добыватель»/производитель, в конечном счете, не сапог или огурцов, а прибыли — в виде сапог, огурцов, неважно чего, и (проще всего!) в денежной форме (а тут как раз и банки/фининструменты все более развитые под рукой!). «Накопил — и машину купил» — это лишь часть (советская!!) формулы капитализма, начиная со второй половины XIX века. Новая формула — «Д-Т-Д» (неважно, просто Д или Д’, главное — уже не деньги как посредник между товарами, а наоборот!)! Отсюда — тренд выдавливания производительного капитала (более сложно устроенного и «добываемого») финансовым. Подчинившим себе на современном этапе «производственный» капитал. Но и промышленник-капиталист всегда ищет, «где глубже». В поиске добывания максимума прибыли он минимизирует издержки; он будет, однажды научившись (освоив в производстве) делать некий продукт (понеся на первом этапе внедренческие затраты) без изменений (без допзатрат, «снимая сливки» (о гуру-маркетолог Котлер!)) до тех пор, пока будет достигнут предел рынка данного изделия (насыщение/удовлетворение потребности), а потом только — станет делать усовершенствование продукта либо новый продукт, т.е. «расширяя» рынок для себя. Почему он вынужден делать инновации? Потому что иначе не расширить рынок и не получить прибыли. [Кстати, отсюда следует несостоятельность постиндустриалистского «отказа от производства» и подтверждение нашего тезиса о сохранении его (в качественно новом виде) в качестве основы нового индустриального общества второго поколения.]
  3. Этот тренд особенно интенсифицируется, начиная с конца XIX века, что отразили в своих работах Гильфердинг, Ульянов и др.; в настоящее время доминирование финансового капитала над капиталом реального сектора получило название финансиализации. Причины и содержание этого процесса, однако, как правило, не раскрываются, дается лишь его количественная характеристика. Однако следует понимать, что, поскольку аккумулирование прибыли осуществляется в денежной (наиболее, в силу простоты транзакции, ликвидной) форме, обеспечивающей повышение эффективности инвестиций (перелив капитала, обмен и т.п.) — при достижении пределов насыщения рынка (удовлетворения реальных потребностей), но при неизменном сохранении «желания» капиталиста получать прибыль происходит изменение характера/типа удовлетворения потребностей и вида рынка. Вместо рынка покупателя/потребителя (формирующего преимущественно реальные потребности) формируется и все более растет рынок «продавца», который, в целях создания для себя новых рынков начинает влиять все более активно на предпочтения потребителя (в том числе — стимулируя формирование и расширение потребностей симулятивных!). Меняется характер отношений потребитель-рынок-производитель. Меняется даже зримо — к примеру, тип оповещения потребителя о товаре (с информационного — «где-что-почем» — до внедрения мысли, что без этого вввау-товара (чаще всего — как раз симулятивного) потребитель едва ли не помрет!). Именно так стимулируется возникновение и развитие другого типа потребностей — уже все более симулятивных, что привело ныне (и не могло не привести!) к их превалированию в современном «ВВП».
  4. Особо отметим, что причины доминирования финансового капитала обусловлены не только его собственной природой (в частности, описанными выше особенностями, предельно высокой реадинесс-способностью и др.), но и развитием, как ни покажется странным (но, конечно, только на первый взгляд), производственного сектора — в частности, созданием качественно новых технологий (и их активным применением в финансовой сфере как отклик на ее собственные потребности) и иными трансформационными процессами, вытекающими из прогресса технологий, с одной стороны, и этим прогрессом обусловленные, с другой (каковые финкапитал, как наиболее «простонырливый», активно использует – и с лучшим для себя результатом!).
  5. Заметим, что в древнем обществе не было активного инновационного процесса. Тысячелетиями повторялось одно и то же — пока не была изобретена прибыль. Инновации — ответ на требование удовлетворения все более возрастающих потребностей, удовлетворение которых, как я писал уже не раз, через феномен осознания создает новые, все более расширяющиеся потребности. Описанный выше механизм формирования финансового института для получения прибыли активно содействовал развитию института инновации, придавая ему постоянное ускорение. Как отклик на расширение «потребности» в прибытке! Вспомним «ускорение НТП»! Откуда оно взялось? С чего это вдруг НТП возник, да еще и «заускорялся»? Вот именно «с этого»! При этом развитие инноваций, ускорение их внедрения создает предпосылки для «поддержки» ими других процессов — в частности, через инвестиции (в погоне за прибылью) — в сам инновационный процесс, создавая описанный нами ранее эффект «ускорения ускорения» НТП и время от времени переворачивая общество, формируя периодически новые технологические уклады.  Сейчас современные технологии стремительно формируют новый техуклад, и в это дело «ускорение ускорения» инноваций дает основной вклад. Именно поэтому данный процесс является одной из базовых отличительных черт НИО.2.
  6. Что несет нам растущая финансиализация экономики, да и всего нашего житейского уклада? Как писал Ломоносов, ежели где-то что-то прибавится, то где-то что-то отымется. Финансовый капитал, да и капитализм по своей сути в целом, требует постоянного получения дохода. Т.е., получения чего-то из чего-то. Тут — два пути. Симулятивный — из «воздуха» (как бы): дериваты и пр.бррр. Конец любой такой оторванной от реального продукта истории ясен и печален. И, кстати, не так давно опробован. Второй путь — расширение производства (экстенсивно либо интенсивно — в количестве и/или в качественном отношении). То есть — создание продукта не из ничего. А из чего? Где «отымаем»? У матушки-природы, ресурсами называется. И, учитывая а)характер/тип существующих общественных отношений (да, да, фактически везде — кап-кап-капиталистических…), а также б)тип становящихся превалирующими потребностей (симулятивных), мы (человечество!, звучит гордо, йес! — гордо ли?) перелопачиваем природный ресурс не просто на удовлетворение реальных потребностей общества, но — все больше — на дерьмо, сорри!.. При экономии на утилизации, рециклинге и т.п. Т.е растущая финансиализация, отражая сложившиеся к настоящему времени общественно-экономические реалии, способствует — в силу опять же своей природы — ускоренному движению цивилизации к вселенскому кризису, по сравнению с которым «общий кризис капитализма» покажется философской игрушкой. Именно поэтому ВОЗНИКЛА настоятельная, уже жизненно важная и непреходящая потребность в «ограничении капитализма», рационализации потребностей общества и способов их удовлетворения, переходе (при сохранении и развитии индустриального способа производства для удовлетворения реальных потребностей людей и отказе от наращивания потребностей симулятивных (соответственно, от категории прибыли, в качестве современного механизма «добычи» которой и используется финансиализация!)) к НИО.2 и последующему ноообщественному устройству (где не будет потребления «лишнего», и — вот-вот! — прибыли (как потребности, симулятивно возросшей из возникшей в древности и преодолимой (за счет техпрогресса) на нооэтапе потребности человека иметь обозримый запасец на всякий случай!..)).
  7. Важное примечание. Доминирование финансового капитала в России после развала СССР — основная, глубинная причина состоявшейся деиндустриализации. Отсюда — требование ограничения финансового капитала как фактор реиндустриализации, необходимой для перехода к НИО.2.  Это — к тому, ЧТО должно быть главным в нашей промышленной (!) политике, если мы хотим добиться перелома в технологической модернизации нашего хозяйства и экономического лидерства в будущем.
  8. Еще один важный аспект. Не следует понимать призыв к ограничению финансового капитала как отказ от него немедленный. Финансовый капитал сегодня — не только создатель фиктивных благ и фиктивных потребностей, но и акселератор создания и других, реальных (что называется, поневоле, вынужденно — не может он существовать без производства!), во всех остальных сферах экономики. Поэтому правильнее понимать на данном этапе это ограничение как «переформатирование» механизмов его использования (от превалирования к «сервисной» роли) в целях возврата его к исходной функции — поддержке развивающегося новоиндустриального сектора и акселератора, тем самым, нашего включения в 4-ю индустриальную революцию.
  9. Наконец, еще один важный аспект проблемы. Финансовый капитал, его непрерывный рост как концентрированное выражение «потребности» капитализма (в марксовом понимании) в непрерывной «добыче» прибыли, требует, как показано выше, непрерывного расширения рынка, создания потребности получать и сбывать продукт снова и снова. Но расширение экстенсивное ограниченно, а интенсивное — не слишком выгодно. Тогда возникает соблазн   расширить рынок не за счет освоения новых пространств или новых изделий, а путем «утилизации», уничтожения созданного/накопленного. Особенно, если это «выгоднее», чем «расширение рынка» указанными выше способами. Чувствуете? Вот — дыхание грозы! Выгоднее уничтожить — капиталист уничтожит. Отсюда — война как зачистка пространства для новых рыночных экспансий (стоит вспомнить: война как самый жесткий тип разрешения политических противоречий, а политика — как концентрированный интерес экономики… А экономика — как  общественный механизм удовлетворения потребностей… Чьих — при капитализме, в числе основных? Капиталиста. В чем? В прибыли…). И еще — чем мощнее сила финансового капитала, тем проще его реципиентам представляется такой выход. В настоящий момент — ситуация становится критической: либо — победа финкапитала и «расчистка» (в той или иной, в т.ч. — военной, форме), либо (через техпрогресс и «параллельное» осознание необходимости упомянутого ограничения (нооэлементы — наука, культура…)) будут найдены способы его ограничить и сформировать НИО.2.

«Сценарий с самой низкой вероятностью – это подчинение экономики росту и модернизации»

Яков Миркин
Заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО им. Е.М.Примакова РАН, д.э.н., профессор

– В сырьевой области нашей страны работают 10-15 миллионов человек. Мы очень ясно видим зависимость падения и роста экономики от цен на сырье, и тот рост, который сейчас происходит, понятен, поскольку с начала 2016 года происходит постоянный рост цен на сырье: нефть, газ, металлы и отчасти продовольствие. Получается, что все остальные 138 миллионов человек торгуют, регулируют, охраняют, что-то производят, работают в АПК и так далее. Но в целом – как конгломерат населения – они торгуют.

Вопрос, как это изменить? Как изменить экономику обмена сырья на технологии, на оборудование, на ширпотреб? Кстати, по поводу удовлетворенности людей существующей ситуацией есть замечательные данные, которые хорошо корреспондируют с данными о любви населения в государство. Итак, 80-85% населения хотят роста, увеличения роли государства в любой форме, защищенности и прочее. Такие вот Сцилла и Харибда: с одной стороны, сырьевая экономика, где все торгуются, с другой стороны, влюбленность в государство и пассивность определенная.

Не хотелось бы говорить о частностях, а скорее – поговорить об идеологии, потому что наше будущее – это та сумма идей, которая будет применена в том, что называется экономической и финансовой политикой.

Сценарий № 1 – институциональные реформы (я был бы счастлив, если бы они начались еще 10-15 лет тому назад). У него сегодня вероятность нулевая. Мы можем еще 10-15 лет, к сожалению, ждать институциональных реформ, которые должен сделать кто-то, и говорить о них. Наша роль, макроэкономистов, при этом совершенно бессмысленна, потому что кто-то должен прийти и защитить собственность, провести административную реформу, в суды ввести независимость и так далее. Наша роль здесь – нулевая. Но и шансы на это нулевые сегодня.

Второй сценарий – уйти в осажденную крепость. Она есть – уйти в административную экономику. Есть этот тренд – рост доли государства до 70-80%. Он легко реализуется. Мы увидим рост нормы накопления с 20-22% до 30%, увидим рост зарплат,  но увидим тут же дефициты и прочие издержки. Это абсолютно реальный сценарий. Я думаю, у него есть 10-15% вероятности.

Сценарий № 3 – та идеология, которая у нас присутствует с 2000 года, условно говоря. Я ее вчера для себя назвал «холодильник с коротким замыканием», потому что это – замороженная экономика, в которую встроены риски. В этой модели, какую бы мы сферу ни обсуждали – налоги, амортизация, износ, кредиты и так далее и тому подобное – мы увидим ту же самую крайнюю нестабильность, крайне низкие стимулы к росту, очень высокую зависимость от внешнего мира (неважно, пусть она постепенно перебазируется с Запада на Восток), и, собственно говоря, это та же самая экономика торговли основной массы населения. В ней нет устойчивого роста.

Четвертый идеологический сценарий – это попытка создать государство развития, начать развитие инфраструктуры, использовать где-то элементы либерализации, массированные государственные инвестиции. Это такая расширенная динамика, прежде всего продвигаемая государством и государственными инвестициями или государственно-частными инвестициями, прежде всего инфраструктурными. Это оживление, это рост реальных доходов, но это, в общем, не решает главной проблемы – огромного разрыва в технологиях, который растет постоянно. То есть, при внешнем оживлении, проблемы устойчивого роста доходов среднего класса, роста имущества, создания двухэтажной России и так далее, прекращения опустынивания эта модель не решает.

Ну, и последний сценарий, с самой низкой вероятностью, – это то, о чем мы говорили в стратегии экономики роста, когда все стимулы, прежде всего экономические, подчиняются росту, модернизации, качеству и продолжительности жизни. У этого сценария очень низкая вероятность, потому что мышление элиты и тех, кто принимает решение, на это сегодня не настроено, но это, на мой взгляд, единственный выход при довольно жестком внешнем давлении, и, пока еще есть деньги от поставок сырья, единственный выход – создать вот такую животворную почву и выйти на темпы роста за счет роста активности, роста внутреннего спроса, расширения среднего класса и оптимального сочетания либерального и нелиберального начал в экономике, свободы и необходимости.

«О нынешней структуре экономики в двух словах: мы производим людей и немножко хай-тека»

Леонид Григорьев,
Научный руководитель факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, д.э.н, профессор

– О нынешней структуре экономики в двух словах: мы производим людей и немножко хай-тека. Я имею в виду, что немцы планово ввозят наших инженеров, Средний Запад – биологов и т.д. Так же как развитый мир снабжается врачами из Индии, а развивающийся (вся Латинская Америка) – с Кубы. И так далее и так далее. (Кстати, это единственная статистика миграции интеллектуалов, которая точно регистрируется, потому что врачи должны регистрироваться, получать подтверждение). Итак, сырье и материалы – с этим все понятно, далее – война, то есть некоторые области ВПК, чуть-чуть науки и люди на экспорт. Значит, мы экспортируем нефть, потом деньги от нее, потом людей к деньгам от нее.

Мы можем делать интересные вещи, и это уже известный факт: если вы хотите уникальную вещь, вы нанимаете русского программиста, а хотите стандартную – индийского. Попытка выйти на экспорт с обычными товарами – безнадежна, потому что Китай выдавливает всех, а дальше идут Индонезия, Вьетнам и прочие – с дешевыми трудоемкими товарами. А в верхнем сегменте сидят немцы. Мы не можем конкурировать с немцами по машиностроению. Поэтому надо смотреть реалистично, где мы и что делаем.

Я был главой энергетической группы у Кудрина в ЦСР, и основное, что я пытался объяснить, что, поскольку внутренний спрос на энергию не будет расти больше 1%, а скорее будет по нулям из-за растущей энергоэффективности (кстати, и мировой-то спрос не может быть 4%), вы можете делать что угодно, но в энергетике 4-процентного роста не будет. Это первое.

Второе – неравенство. Для меня как для социолога не существует никакого российского народа, который покупает или не покупает товары. К 2000 году структура неравенства полностью сложилась, и она с тех пор не менялась. К 2000 году богатый квинтиль, то есть 20%, получал 45% дохода, бедный – 5%. Всё потребление, все сбережения происходят в одном квинтиле – в 20%. Но вообще во всем мире не народ покупает, а только средний класс и выше. То есть тоже 20-40% во всем мире дает все сбережения населения.

Дальше. Структура доходов, как мы видим её динамику по 2017 году: немного поднакачали зарплату минус инфляция, то есть официально зарплата вышла в плюс после кризиса, а реальные доходы прилично грохнулись. Что здесь существенно? Почему они грохнулись? Потому что индексацию пенсий остановили, а пенсионеры и не крякнули, потому что они уже сидят частично на доходах родственников, немножко приспособились.

Я хочу сказать, что падение потребления в кризис в основном касается товаров длительного пользования, которые могут себе позволить люди из богатого квинтиля. В 2010-2014 годах мы покупали почти по три миллиона новых автомобилей в год, а сейчас – полтора. За эти четыре года мы до 70% довели доступ к Интернету, к компьютерам и так далее – в стране все, кто хочет, кто может работать на компьютере и в Интернете, их имеют. Остальные уже – либо старые, либо сильно бедные, либо живут глубоко в селе. Таким образом, мы по целому ряду показателей обошли Испанию и даже подошли вплотную к немцам. В общем, эти верхние 20-30% населения очень прилично на фоне, скажем, Восточной Европы живут.

Зарплата в прошлом году составила около 40% доходов людей, остальное – досчеты, теневые доходы и так далее, сжались пенсии, предпринимательский доход усох, но произошло циклическое переключение: розничное потребление начало расти. И тут дело не в том, что финансируют покупки частично из кредита, что мне немедленно скажут, – это переключение стандартное. В начале кризиса, когда всё падает, идет то, что называется defense of consumption (потребительская защита), то есть потребление падает сильнее, чем падение дохода, а в период оживления потребление всегда растет чуть быстрее роста дохода. Так вот, в 2017 году потребительское оживление идет вровень с зарплатой, несмотря на падение доходов.

Теперь об инвестициях. Нет никакого единого инвестиционного климата, и мечты ЦБ – это, конечно, иллюзии и детский сад. У нас должно быть четыре инвестиционных климата. Один – для иностранных компаний, если они когда-нибудь придут, один – для государственных, один – для больших частников, четвертый – для малого и среднего бизнеса. Реально в России примерно половина инвестиций – это сорок больших концернов, и вторая половина – у всех остальных. Когда крупные компании делают какой-то проект, они сначала хотят получить хотя бы на инфраструктуру от государства, и мы попадаем в замкнутый цикл.

Кредит. Есть большая путаница в том, как подходят к этому чиновники и народные массы. Под кредитом понимается какое-то финансирование, которое не нужно возвращать. Единственный, кто справился с проблемой невозврата – Бразильский банк развития, который финансирует 90% всех капиталовложений на срок более 10 лет и половину – более 5 лет, но сам в руки денег не дает, а делает это через коммерческие банки, которые потом выколачивают кредиты назад. Они в лучшие годы, до девальвации, по размеру обогнали Мировой банк по кредиту.

Что касается НИОКР (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы), во-первых, с 1 января 2019 года начинает действовать закон о наилучших действующих технологиях. Уже напечатали на эту тему массу справочников, создали офис, то есть, будет требование государства по всем технологиям не опускаться ниже существующего уровня. Это нацелено на энергоэффективность, которая обычно тянет всё остальное. И, в принципе, в ряде случае, если бы мы перевели основную массу технологий на наилучшие действующие, 20-30% процентов роста мы бы имели.

В остальном по НИОКРу всё понятно: 1% государственных расходов в ВВП – это то же самое, что и у корейцев, и у американцев, но у них еще есть 3-4% – от бизнеса, чего у нас нет. В 90-е годы компании перешли на покупку технологий, бурили на «Шлюмберже», в технологические компании перестали вкладывать. Теперь, когда наступили санкции, начинают что-то давать, и что-то начинают изобретать. Поэтому надо сказать спасибо за санкции: все возбудились, забегали. Санкции, собственно, ввели принудительную промышленную политику.

Конечно, какого-то скачка в росте ни с того ни с сего – не видать. Я немножко побаиваюсь объявленных президентом пяти миллионов домов в 2024 году, потому что, если будет там три-пять миллионов, а потом что? Завершающий год пятилетки? Вы помните, у нас как годы пятилетки были: «начинальник», «продолжальник», «определяльник», «решальник», «завершальник». Нужен скорее ровный уровень длинный в строительстве и нормальные дороги. Из Великого Новгорода в Ростов проехать напрямую невозможно, вдоль Волги проехать невозможно. Можно бесконечно строить. И это в каком-то смысле промышленная политика, или инфраструктурная политика.

Я полагаю, что надо пережить санкции и строить экономику. Нас будут ограничивать везде, где можно, и по экспорту, и по импорту технологий. Нам нужно в какой-то степени выстраивать политику таким образом, чтобы обеспечение нужд населения шло на базе тех технологий и тех доходов, которые у нас точно будут. А везде, где можно, прихватить еще и на пряник.

«Реальный рост доходов – где-то там за пределами 2020-го»

Дмитрий Сорокин,
Вице-президент ВЭО России, научный руководитель Финансового университета при Правительстве РФ, член-корреспондент РАН

– Когда начнется рост реальных доходов населения? Правильней будет сказать: реально располагаемых денег от доходов населения. Так вот ответ звучит так: согласно действующему, я подчеркиваю, целевому, а не базовому, целевому, т.е. то, что называют оптимистическим, прогнозу Минэкономразвития, который в октябре 2017 года был представлен Правительству, рост начнется за пределами 2020-го года. В 1999 году реально располагаемый денежный доход населения составил по данным статистики 46% от 1991, с 2000-го начался их не рост, а восстановление. К 2005 году восстановили. Вот после этого начался реальный рост.

Я напомню, что в свое время экономические успехи СССР все-таки мерились по отношению ни к 1917 или к 1920 году, ни к 1922, а мерились к 1913-му – году наивысшей точки. Сначала надо восстановиться, потом уже идет рост.

Далее. Реальные доходы начали снижаться с 2014-го и четыре года подряд снижались, к 2013-му году на 11% упали, это значит, что они стали ниже, чем были в 2010-м году. Согласно целевому прогнозу с этого года должно начаться их восстановление, но это восстановление к 2020-му году не достигнет еще уровня даже 2012 года. Реальный рост – где-то там за пределами 2020-го, пока идет всего лишь восстановление.

При этом, конечно, есть проблема в качестве этого прогноза. Я напомню, что в октябрьском прогнозе было сказано, что по итогам 2017 года реально располагаемый денежный доход населения вырастет на 1,3%, т.е. прогноз был дан всего на 3 месяца вперед. Но оказалось – минус 1,7%. И это прогноз Минэкономразвития. За первые месяцы 2018 года прогнозировали восстановительный рост, +2,4% по целевому прогнозу, но пока мы получили по отношению опять минус 0,8%.

Я хочу сказать, что если центральный институт, отвечающий за экономическую политику, так прогнозирует, остается только надеяться, что если будет хуже, то не очень сильно.

Вернемся к 2013 году. Вот что было написано и подписано председателем Правительства в основных направлениях развития в 2013 году до 2018 года – если мы будем расти темпами меньше 3%, не удастся ничего сбалансировать в экономике. Этот факт был записан, и именно так и происходило. Среднегодовые темпы роста ВВП составили 0,5%, это далеко ниже красной черты. И наилучший вариант целевого прогноза – опять всего 2,5%, ниже красной черты.

Вопрос – можно ли поднять темпы роста до искомых 5%, чтобы все-таки не такие прогнозы у нас были? Минэк, Минфин, ЦБ – ряд экспертов говорят: «Нет, нельзя. В лучшем случае до 3 с копеечкой можно подняться, на грани фола идти, как говориться». Другие говорят: «Нет, можно до 7% подняться». Возникает вопрос, кто прав. Я хотел поставить вопрос немного иначе.

Мы знаем, что сейчас рост возможен, прежде всего, за счет более эффективного использования ресурсов: лучшей техники, лучшей организации, лучших институтов, поскольку экстенсивные факторы исчерпаны, мы все это понимаем. Но возможно ли задействовать этот фактор роста при бедном населении? Для экономической теории ответ на этот вопрос известен давно. Не может общество процветать, иметь экономический рост при бедном населении – это основополагающая максима экономики. Кстати говоря, в российской экономической мысли этот тезис был сформулирован за век до Адама Смита. Юрий Крижанич об этом за век до Адама Смита писал, а через 60 лет после Крижанича и за 40 лет до Смита первый российский политэконом Иван Посошков писал: «…Размножиться доброму художеству низкая оплата труда не дает». В те времена под добрым художеством понималась промышленно-ремесленническая деятельность, в переводе на современный язык – размножиться инновациям, техническому прогрессу не дает низкая оплата труда. У нас, правда, нет пророка в своем отечестве, зато наша интеллигенция читала Адама Смита. Дочитались.

У нас сегодня каждый восьмой согласно данным официальной статистики – за нашей официальной чертой бедности. Для технологического перевооружения требуется новый уровень квалификации работников, квалифицированный работник по определению не может быть дешевым. Те, кто должен осуществлять технологическое перевооружение, имеет среднюю зарплата ниже средней по стране, а самая высокая – в выпуске табачных изделий, в финансовой и страховой деятельности. В общем, азбука экономической теории: низкая оплата труда – враг технического прогресса.

Как разрешить эту проблему? Как найти ресурсы на рост доходов, без которого не будет сдвига, при нынешних темпах экономического роста? В этом – искусство экономической политики. Если те, кто формирует экономическую политику, говорят, что это невозможно, что это новая нормальность, боюсь, что мы обречены на стагнацию. Пожалуй, на этом я хочу поставить точку.

«Рост на 2-3 трлн доходов людей решил бы проблему 600 млрд дефицита Пенсионного фонда»

Виктор Гришин,
Ректор РЭУ им. Плеханова, вице-президент ВЭО России, д.э.н. 

– У нас в последние четыре года не растут доходы населения, и я знаю немало предприятий, оснащенных самым современным оборудованием, где залеживается сыр, залеживается колбаса – они не могут реализовать то, что у них сегодня есть, товары высокого качества. За последние 4 года мы сократили потребность людей в в хорошем питании. Когда мы говорим об инвестициях в промышленность, сами инвестиции, конечно, это хорошо. Хорошо, когда государство помогает, каким-то образом обеспечивает льготные кредиты, компенсирует ставку и т.д. Но любой предприниматель, прежде чем взять даже у государства денежку, понимает, что придется возвращать, пусть даже с низкими процентами, он понимает, что все зависит от того, каким образом он эту продукцию реализует. Если он видит, что в течение ближайших 2-3 лет реализация продукции будет затруднена, естественно он никакой бизнес-план разрабатывать не будет.

Некоторые наши ученые говорят: для того, чтобы поднять ВВП, нам важно сейчас увеличивать инвестиции. У нас в среднем в год получается инвестиций – около 17 триллионов рублей. Если взять доходы населения, то это – всего 53-55 триллионов. Товарооборот составляет 29 – 30 триллионов, плюс платные услуги – около десятка триллионов. То есть, мы видим, что этот именно спрос населения формирует и инвестиции, и прибыль, и зарплату, и т.д.  И если мы сейчас не будем формировать прежде всего внутренний рынок, понимая, что он зависит от того, что люди получают и чем они распоряжаются, никакие программы не сработают.

Да, говорят, много денег на сберкнижках, много денег в банках, но скорее всего это деньги небольшого количества людей, которые наши товары даже не покупают (хотя я понимаю, что и бабушки иногда откладывают какую-то небольшую сумму, чтобы у них было что-то на старость, но они эти деньги тоже тратить не будут).

Когда мне начинают говорить, что у нас доходы должны быть связаны с производительностью труда, мы начинаем снова разбирать зарплату за рубежом и нашу, то там доля зарплаты в ВВП – 60%, а у нас – на уровне 53-54%. То есть, даже имея в виду производительность труда, есть немалая возможность поднимать доходы населения. 

Отмечу мимоходом, что Пенсионный фонд в основном формируется за счет заработной платы, и если мы могли бы повысить сейчас заработную плату, то повышение на 2-3 триллиона доходов граждан могли бы решить проблему 600 миллиардов, которые мы берем из бюджета для компенсации дефицита Пенсионного фонда.

«У нас народу ничего не нужно, потому что он ничего не может купить»

Роберт Нигматулин,
Научный руководитель Института океанологии РАН им. Ширшова, академик РАН

– Начну с того, что никакого подъема не будет, пока мы живем так, как мы живем.

Проиллюстрирую это яркими цифрами про спрос и баланс. Я во многих странах бываю, и всегда спрашиваю, какая там минимальная зарплата, а потом смотрю, сколько стоит  бензин: получается, что в среднем в развитых странах на минимальную зарплату можно купить тысячу литров: где-то – 900, где-то – 1100, в Америке – 2000… А у нас? 250-300 литров. И сразу со спросом все понятно. Откуда будет спрос?

Еще один момент. Это уже касается сельского хозяйства. Сколько стоит килограмм хлеба по отношению к литру бензина? У нас килограмм хлеба – литр бензина. А во всем мире? 3-5 литров. То есть, у нас бензин свой, хлеб нам труднее вырастить, чем во многих странах, так как мы живем в более сложных климатических условиях – получается, у нас 5 литров должно быть за килограмм хлеба. Это не значит, что так легко: пришел и политической волей поменял цены. Нет, конечно. Но президент должен это понимать. А раз интеллигенция этого не понимает, то и президент не поймет, что нужно вести курс в сторону снижения цены на бензин. То, что у нас – совершенно аномально. Более того, современные экономисты начинают лукавить, сравнивая по банковскому курсу литр бензина: сколько там и сколько у нас, хотя на первой же лекции по макроэкономике в Лондонской школе экономики дети узнают, что такие вещи нужно сравнивать на паритет покупательной способности, потому что все мы покупаем бензин и хлеб за свои рубли. Это американец, если приедет, для него бензин будет дешевым. То, что с ценами на бензин творится, свидетельствует о полной несостоятельности экономического блока нашего правительства. Цена на бензин у нас должна быть 25 рублей по затратам – даже меньше. Вот это и будут инвестиции в сельское хозяйство. И это несложно сделать, нужно уменьшать акцизы, не пытаться бюджетные проблемы решать за счет цены на бензин. Бюджетные проблемы нужно решать за счет товара. Пока мы этого не поймем, ничего у нас не будет. Сколько можно об этом говорить?

Мы радуемся экспорту зерна, но мы же вывозим сырье! Мы зерно вывозим: 30, даже говорят под 50 миллионов тонн, а 90% крахмала ввозим. Зерна в прошлом году было больше, чем в РСФСР было (в этом году будет меньше) но тогда мы еще и ввозили кормовое зерно, чтобы производить молоко, мясо. Это иллюстрация.

Мы должны повышать долю расходов на оплату труда простого  и среднего трудящегося. Вы знаете, каков доход 0,4 процента самых богатых? Около 10 триллионов рублей. Пенсионная реформа – от одних бедных деньги брать и другим бедным отдавать – говорит об убогости мышления Правительства, минфиновских людей. Такое «минфиновское мышление». У российского трудящегося денег нет. Менее 20 тысяч рублей зарплату получают более половины трудящихся. Что они купят? А сколько людей получают более 70 тысяч, что считается по нашим меркам много? Всего 7%. А ведь на эти 70 тысяч можно купить меньше 2 тысяч литров бензина — это минимальная зарплата по американским меркам.

У нас народу ничего не нужно, потому что он ничего не может купить. В этом смысле главный инвестор в экономике – это народ, городской житель, получающий нормальную зарплату. И пока это не поймет интеллигенция, Путин тоже этого не поймет. Что он, семи пядей во лбу? Вот этого понимания простых вещей у нас нет. Если не выполняются базисные вещи, ничего не будет. Запомните, 1000 литров – минимальная зарплата, и килограмм хлеба должен стоить 3-5 литров бензина, а не один к одному. Пока у нас не будут сходные цифры, никакого роста не будет.

Аршином общим не измерить

Стратегия пространственного развития — документ, который совсем недавно появился в правовом поле Российской Федерации, с лета 2014 года вырабатываются основные подходы к созданию такого масштабного аналитического труда. В ходе работы возникает немало противоречий. Документ сложен хотя бы тем, что должен объединить в себе две отраслевые специфики (то есть, грубо говоря, два ведомства): с одной стороны, стратегическое планирование, с другой — элементы территориального планирования. Таким образом, и градостроители, и экономисты должны подготовить единую стратегию. Каковы подходы к этому документу, как могла бы выглядеть идеальная «Стратегия пространственного развития», какие могут быть проблемы и компромиссы? «Вольная экономика» выслушала доклад профессора Елены Чугуевской, которая сформулировала подходы к созданию «Стратегии», и комментарии видных российских экспертов.

Елена Чугуевская,
Действительный государственный советник РФ 2-го класса, профессор

Из указа Президента «О национальных целях и стратегических задачах развития РФ на период до 2024 года» от 7 мая 2018 года:

15. Правительству Российской Федерации на основе стратегии пространственного развития Российской Федерации разработать с участием органов государственной власти субъектов Российской Федерации и до 1 октября 2018 г. утвердить комплексный план модернизации и расширения магистральной инфраструктуры, предусматривающий обеспечение в 2024 году:

а) развития транспортных коридоров «Запад — Восток» и «Север — Юг» для перевозки грузов, в том числе за счет:

строительства и модернизации российских участков автомобильных дорог, относящихся к международному транспортному маршруту «Европа — Западный Китай»; увеличения мощностей морских портов Российской Федерации, включая порты Дальневосточного, Северо- Западного, Волго-Каспийского и Азово-Черноморского бассейнов;

развития Северного морского пути и увеличения грузопотока по нему до 80 млн тонн; сокращения времени перевозки контейнеров железнодорожным транспортом, в частности с Дальнего Востока до западной границы Российской Федерации до семи дней, и увеличения объема транзитных перевозок контейнеров железнодорожным транспортом в четыре раза; формирования узловых грузовых мультимодальных транспортно-логистических центров;

увеличения пропускной способности Байкало-Амурской и Транссибирской железнодорожных магистралей в полтора раза, до 180 млн тонн; увеличения пропускной способности железнодорожных подходов к морским портам Азово-Черноморского бассейна;

б) повышения уровня экономической связанности территории Российской Федерации посредством расширения и модернизации железнодорожной, авиационной, автодорожной, морской и речной инфраструктуры, в том числе за счет:

поэтапного развития транспортных коммуникаций между административными центрами субъектов Российской Федерации и другими городами — центрами экономического роста, включая ликвидацию инфраструктурных ограничений на имеющих перспективы развития территориях, прилегающих к таким транспортным коммуникациям;

реконструкции инфраструктуры региональных аэропортов и расширения сети межрегиональных регулярных пассажирских авиационных маршрутов, минуя Москву, до 50% от общего количества внутренних регулярных авиационных маршрутов;

создания основы для развития скоростного и высокоскоростного железнодорожного сообщения между крупными городами; увеличения пропускной способности внутренних водных путей.

Как такое стратегировать?

Наша страна — самая большая в мире, площадь — 17,1 млн квадратных километров. Благо или прокля­тие, это — наша территория. Как правильно стратеги­ровать ее пространственное развитие? На протяжении всей истории России предпринимались подходы к стратегическому пространственному обустройству страны. В период царской России — это ранжирование городов на губернские и уездные, строительство Транссиба. В период индустриализации — это планирование и т. д. Моя цель в данном случае — не дать большую историческую справку, а просто напомнить, что государство все время занималось пространственной организацией своей территории.

Важно отметить, что территория Российской Федерации достаточно сложная, на 60% — неблаго­приятна для проживания. Зона Севера составляет 11 миллионов квадратных километров. Очень много территорий с неблагоприятными для строительства условиями, это и зоны вечной мерзлоты, и гляциологические территории, и оползневые территории, сейсмозоны.

Пара слов о системе расселения в том виде, как она на сегодня существует в Российской Федерации. Она состоит из двух трансконтинентальных рассе­ленческих структур — основная полоса расселения, где проживают три четверти населения, и зона оча­гового расселения, в основном это зона Севера. Количество населенных пунктов по переписи 2014 года — 1100 городов, 1200 поселений городско­го типа, 52 000 населенных пунктов. В этом числе — 36 агломераций с городами­ миллионника­ми (точнее, 15 миллионников и 21 город с населе­нием более 500 000). Процессы урбанизации в основном отражаются на системе расселения — сокращается число населенных пунктов, в основном сельских, увеличивается население в миллионниках и малых городах за счет деградации сельской посе­ленческой системы.

Генеральная схема

Предыдущий документ, который относился к про­странственной стратегии Российской Федерации, назывался генеральной схемой расселения. Она была разработана в 1994 году, и с того времени подобны­ми документами мы не занимались. Генеральная схема расселения рассматривала территорию страны как систему расселенческих систем. 11 крупных региональных систем, 77 систем областного типа и около 2000 местных систем в границах сельских районов. Опорными межрайонными центрами по этому документу должны были стать города с населе­нием 100 000 — они создали бы тот самый опорный каркас России. Я приведу несколько тезисов, чтобы пояснить, какова была суть документа и как он на самом деле применялся.

Была подчеркнута необходимость дальнейшего развития Тихоокеанского региона и совершенство­вания расселения в районах Крайнего Севера. (Это и на сегодня открытый вопрос: нужно переосмыс­лять систему расселения Севера, которая была запла­нирована.) Речь шла и об интеграции и урбанизиро­вании сельских местностей, были отмечены позиции Московского региона и изменение традиционных рекреационных потоков.

Напомню, этот документ разрабатывался, когда уже распался Советский Союз, и осмысливалась тер­ритория в новых границах России. Речь шла и о «совершенствовании и развитии сложившейся системы расселения как основы территориальной целостности, адаптации системы расселения к струк­турным преобразованиям», о «модернизации и раз­витии целостного транспортно­коммуникационного комплекса». Приоритет отдавался развитию инфра­структурных комплексов и связей: Москва, Санкт­ Петербург, Балтийские порты, Тверь, Астрахань, Благовещенск, Каспий, Владивосток, Находка. Была предложена ориентация на бассейновый принцип территориальной организации страны.

Генеральная схема расселения коррелировала с ком­плексной схемой территориального, экономического и социального развития Российской Федерации, кото­рая фиксировала размещение производительных сил. В документе были отмечены территориально-­отрасле­вые сдвиги в развитии производительных сил: в Европейской части страны необходимо было сокра­щение производства ресурсоемкой и энергоемкой про­дукции, в восточной части страны — приоритет произ­водству и комплексной переработке сырья. Быстрейшая реконструкция экономики старопромышленных райо­нов была определена как приоритет так же, как и рас­ширение наукоемкой продукции оборонных предприя­тий Урала и сохранение высокого уровня добычи топливно­-энергетических ресурсов. Подчеркивалась важность формирования региональных структур, хозяйственных комплексов, выделения региональных точек роста, имеющих наиболее благоприятные усло­вия для прогрессивных отраслей. Многие эти позиции были поддержаны в последующем.

По рыночному принципу

Итак, документ работал с 1994 года, но вместе с тем основой рыночной модели организации пространства в постсоветский период было то, что 20 лет мы не смотрели на страну как на единый пространственный организм. По сути дела, государство отошло от регулирования пространственной организации экономики, произошел переход от комплексного планирования развития территории к физическому планированию инфраструктурных объектов — мы перешли к инфраструктурному планированию, а в утверждаемых документах была упущена важная аналитическая часть.

Во многом вся территориальная политика своди­лась к следующим характерным чертам:

1) поддерж­ке деятельности естественных монополий и верти­кально интегрированных компаний,
2) росту территорий крупных городов и сокращению количества малых (по сути дела, неуправляемое сжатие происходило и происходит),
3) поддержке имидже­вых мегапроектов,
4) усилению межрегиональных диспропорций,
5) отстающему развитию транспорт­ной инфраструктуры,
6) конкуренции субъектов за федеральную поддержку приоритетных проектов,
7) ослаблению межрегиональной кооперации.

Генеральный ретранслятор

«Стратегия пространственного развития» была задумана как ретранслятор, переводчик приорите­тов социально-экономического развития в приори­теты территориального развития. Она должна переводить основы государственной политики регионального развития, стратегии социально­-экономического развития Российской Федерации, стратегии национальной безопасности, в докумен­ты территориального планирования федерального уровня.

Предмет стратегии пространственного развития — комплексный анализ трех крупных структур — системы расселения (с анализом диспропорций и изменений, прошедших в последнее время), разме­щения производительных сил (определение приори­тетных конкурентоспособных видов экономической деятельности для субъектов Российской Федерации), выявления разрывов инфраструктурного каркаса и определения приоритетов, которые должны стать приоритетными и принесут максимальный экономи­ческий и социальный эффект.

Риски при создании стратегии

Пространство как фактор развития — достаточно сложная категория. Я выделила бы три укрупненных составляющих пространства: социальное простран­ство, экономическое пространство и физическое пространство. Стратегия пространственного разви­тия все­-таки ближе к физической части. Между тем, при подготовке этого документа возникают следую­щие риски и вопросы по сути.

Риски подмены стратегии пространственного раз­ вития стратегией регионального развития. Разделение этих двух направлений заложено в 172­-м Федеральном законе, где пространственная эконо­мика включает региональную экономику и опреде­лены базовые цели подготовки стратегии. Тем не менее, при подготовке сейчас проектируемого доку­мента не учтена работа Российской академии наук по проблемам пространственного развития.

Технологические риски: стратегия простран­ственного развития задумана как цифровая карта, которая должна была быть подготовлена на единой цифровой основе схем территориального планиро­вания Российской Федерации. Анализа и сопоставления трех пространственных блоков сейчас в доку­менте нет.

Методологические риски: не сформирована мето­дика пространственного анализа экономики и моде­лирования экономических эффектов, нет блока пока­зателей пространственного развития, не учтен опыт документов предыдущих периодов, тех, которых я касалась.

Организационный риск: документ разрабатывает­ся очень кулуарно. Несмотря на то что в постановле­нии Правительства была предусмотрена межведом­ственная рабочая группа, она перестала собираться. По проектному управлению внутри министерства создана проектная группа, но из-­за подобной закры­тости возникают домыслы, предположения, сложное отношение к документу. Я считаю, что он должен быть более публичен.

Миграция и инновации

В процессе подготовки к разработке «Стратегии» был выполнен анализ пространственных аспектов развития. На их основании следует отметить сле­дующее: изменение территориальной структуры населения идет под воздействием двух процессов. Первый — это, естественно, прирост иммиграции, — уровень доходов населения стал существенным фактором, определяющим миграционные потоки. Если раньше важнее был климатический вектор, то сейчас основное — возможность зарабатывать. Таким образом, притягательными остаются регио­ны с высоким экономическим потенциалом и круп­ными городами. Второй процесс — крайне не нормированное распределение инновационного потенциала Российской Федерации. Регионы с низ­ ким инновационным потенциалом — это Северокавказский, Сибирский, Дальневосточный. В пространстве структура занятости не совпадает со структурой распределения населения: тенденция в сторону увеличения западных и южных регионов и сокращения доли восточных, а также к концен­трации экономического потенциала в небольшом количестве регионов. По сути дела, 10 регионов у нас занимают в ВВП 55%. С 2011 года одна треть всех инвестиций в основной капитал были вложены в Москву, Санкт­-Петербург, Московскую и Тюменскую области.

Как развивать стратегию развития?

Предметом анализа на уровне производительных сил должна стать занятость населения и состояние основных фондов, вывод и выделение территорий инновационного развития, выделение экономиче­ских и технологических связей, определение диспро­порций, выделение территорий с избыточной и недостаточной занятостью. На уровне системы расселения — демография, миграционная подвижность, выделение городов, их ранжирование и агломерации. Определение урбани­зированных и неурбанизированных территорий, формирование межрегиональных систем расселения, выделение стратегически важных территорий.

На уровне инфраструктурного каркаса: транспорт, энергетика, связь. Определение приоритетов для снятия инфраструктурных ограничений и, обяза­тельно, учет национальных богатств, природных ресурсов, объектов культурного наследия, определе­ние конкурентных преимуществ территорий.

На всех уровнях после выявления диспропорций результаты должны быть проиграны через сценарии развития, а на их основе — предложены варианты пространственной организации страны.

Если говорить о дальнейшей структуре простран­ственного развития, она масштабируется следую­щим образом на стратегии разного уровня: Российская Федерация в целом — макрорегионы — субъекты РФ — муниципальные образования. Все эти стратегии также должны содержать простран­ственную компоненту. Если на уровне Российской Федерации результатом стратегии должны стать приоритеты пространственного развития, приорите­ты развития инфраструктурного каркаса и сформи­рованы макрорегионы, то на уровне макрорегионов основная задача — обеспечение межрегиональной интеграции, на уровне субъектов Российской Федерации — приоритеты инфраструктурного раз­ вития и развития субъектов, то же — и на уровне муниципальных образований.

Общий принцип — дифференциация задач по пол­номочиям на каждом уровне управления, четкие требования к единому формату данных цифровых карт пространственной модели и формирование еди­ного пространственного каркаса страны.

Основные выводы

Подготовка «Стратегии пространственного развития» должна вестись по принципу целостного системно-структурного представления о пространстве страны.

В процессе работы необходимо выявление реального пространственного каркаса страны.

Методы подготовки документов стратегического пространства и планирования на сегодня невозможны без использования цифровых технологий.

Для решения этой масштабной задачи необходимо активное включение научного сообщества, необходимо создание национальной онтологической платформы пространственного развития с привлечением ведущих специалистов РАН и других специалистов в этой области.

Рынок – близорук

Руслан Гринберг,
Научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН, профессор, вице-президент ВЭО России

 

Если у вас на квадратный километр приходится 5 или 6 человек, при этом в стране 11 часовых зон, то по определе­нию эта страна не может развиваться в чисто рыночном режиме, поскольку рынок, несмотря на всю его могуществен­ность, все­-таки близорук. Поэтому, когда у нас произошла антисоциалистическая революция, то мы, конечно же, сразу забыли про планирование. Сегодня мы находимся у разбитого корыта, когда при­ступать к освоению пространства, к свя­занности, к преодолению фрагментарно­сти рынка труда — очень рискованная задача. Я этот аспект особенно хочу под­ черкнуть, потому что у нас есть большой разрыв между обсуждениями и началом процесса. Надо сказать, что Вольное эко­номическое общество должно утроить свои усилия для того, чтобы начинать реализовывать эту идею. Коротко скажу, что нам нужно сделать.

Во-­первых, старая геополитика верну­лась в отвратительном виде — угрозы, взаимные санкции. Мы должны это при­нимать во внимание. Китайская затея Великого шелкового пути — хорошая и сопрягается формально с Евразийским союзом, но пока не видно, что мы там будем равноправным партнером. Поэтому наша задача, в моем представлении, построить Транссиб­-2 севернее того пути, который делает Китай.

Второй очень важный момент — это эко­номический рост. В оживлении экономики и ускорении драйвером может быть только государственная инвестиция. Любим мы государство, не любим мы государство, нет никакой альтернативы государственным инвестициям. Всякие причитания по пово­ду отсутствия денег — это полная ерунда. У нас есть много разных выкладок: есть деньги.

Третий момент — коллективная про­мышленная политика Евразийского союза. Мы в Институте занимаемся этим, встречаемся и с казахами, и с белорусами: все соскучились по какому-­то мегапроекту. Нас уже не очень боятся в том смысле, что мы будем диктовать свою логику, эти стра­ны также хотят прекратить примитивиза­цию структур своей экономики, и это очень важно.

И конечно, обезлюдивание террито­рии — это очень серьезная проблема. Вместо того чтобы возрождать гиперцен­трализм, надо начинать реализовывать идею транспортной инфраструктуры. В моем представлении, здесь нужно отхо­дить от всяких идеологий свободного рынка. Необходимо жестко реализовывать тот план, который уже намечен. Этих пла­нов много, но надо их свести, несмотря на проблемы с координацией.

Нам нужен Транссиб-2

Иван Стариков,
Ведущий научный сотрудник Института экономики РАН, действительный государственный советник РФ

Транссиб, который сначала назывался «Великий сибирский рельсовый путь», — это самый успешный инфраструктурный проект в мировой истории из реализован­ных на суше, даже не в российской — мировой. Если бы Александр III не принял этого решения, то мы, безусловно, потеря­ ли бы наши восточные сибирские террито­рии. Я назову только одну цифру: в среднем после того, как Транссиб был достроен до Восточной Сибири, за Урал в год переселя­лось в среднем полмиллиона человек — малоземельных крестьян из европейской части нашей страны. Два года почти уже действует так называемый закон о Дальневосточном гектаре. Подали заявки 130 000 человек, но только треть — из Европы, остальные — дальневосточники.

За 30 последних лет, пусть не совсем совершенно, слегка деформированно, но рыночную экономику нам удалось построить. И теперь есть тотальное несоответ­ствие в размещении производительных сил, которое образовалось уже под воздей­ствием других законов — законов рыноч­ной экономики, отсюда все проблемы.

Средняя скорость движения грузов в системе Российских железных дорог — 12 километров в час, ну максимум 20 вы сделаете, из-­за кривизны пути. Все проектировалось под паровозную тягу. Нужны совершенно другие скорости. Поэтому сколько бы мы ни откладывали, нам необ­ходима новая магистраль. Логика международной торговли требует выхода к пор­там в Северной Атлантике, в первую очередь к Роттердаму, поэтому россий­ский путь должен пройти от Владивостока, а точнее, от Посьета до Роттердама. В этом смысле он должен сбалансировать Китайский шелковый путь, который предлагает обойти Восточную Сибирь, Дальний Восток, а нырнуть из Казахстана, где он прохо­дит, в районе Кургана на территорию России, дальше – 3050 километров в сторо­ну Бреста, потом на Берлин. Наш марш­рут — 9255 километров. Он сшивает 23 субъекта Российской Федерации. Почему это важно в геополитическом плане? Созданное Транстихоокеанское партнерство, куда вошли уже 13 стран сегодня, от Канады с Австралией до Сингапура, Кореи, Японии и так далее, не включает Китай, и большинство стран, вхо­дящих в ТТП, — это исторические против­ники, оппоненты Китая, поэтому им нужен маршрут, альтернативный и Шелковому пути и Суэцкому каналу. И кроме россий­ского маршрута другой альтернативы здесь нет.

Российская часть пути — 9255 киломе­тров — 18 триллионов рублей в ценах 2017 года, то есть около 300 миллиардов долларов. Давайте мы с вами посмотрим на три вероятных источника финансиро­вания. Первое: 23 субъекта Российской Федерации, которые можно заинтересо­вать в выпуске субфедеральных облига­ций. Второй источник: на 1 июня вклады физических лиц в российских банках составляют 27 триллионов рублей, 14 триллионов — юридических лиц. Сегодня Сбербанк дает 5,5%, максимум — 6% годовых. Давайте выпустим обли­гации с периодом 20 лет с гарантирован­ной доходностью 10%, разрешим вклю­чать эти облигации в имущественный комплекс физического лица с тем, чтобы можно было заложить в банк, продать, передать по наследству.

И наконец, последнее — репатриация капитала российского происхождения оттуда, где ему сегодня неуютно. Поскольку срок строительства занимает восемь лет, а окупаемость этой магистра­ли — 22 года (все расчеты у нас сделаны и готовы), то мы с вами абсолютно одно­значно можем сказать, что у нас есть такие деньги, даже без создания междуна­родного консорциума.

Бесплатных дорог не бывает

Михаил Блинкин,
Директор Института экономики, транспорта и транспортной политики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»

В отчете Всемирного экономического форума о состоянии инфраструктуры Россия находится примерно на уровне свое­го национального богатства — насколько мы богаты, такая у нас инфраструктура. Конечно, мы ниже среднемировой линии, но не катастрофически. А вот в части авто­мобильных дорог мы находимся на три лаптя ниже мировой линии. Попросту гово­ря, этих дорог в макроисчислении просто нет. По коэффициенту Энгеля (коэффи­циент Энгеля — плотность дорожной сети, скорректированный на плотность населе­ния – ред.) мы отстаем не то что от развитых стран, но и от Польши, от Турции. Европейская часть России догонит Турцию при нынешних темпах дорожного строи­тельства через 100 лет.

Дорог высших технических категорий, по-­русски это называется – автомобильные магистрали и скоростные автомобиль­ные дороги, по-­английски — highway и expressway — в Китае не было вовсе до знаменитого выступления Дэн Сяопина в начале 1990­х о том, что надо связать страну. Сейчас они в полтора раза опере­жают Америку. У нас маленькими кусочка­ ми собирается 5000 таких дорог, это в основном вокруг Москвы, Питера, Сочи, то есть это тоже близко к нулю. Как мы строим? По данным Росстата, всяких дорог, в том числе второстепенных, частных, кор­поративных, городских улиц и так далее мы вводим в год 1700 километров.

Для сравнения: у китайцев только по доро­гам высшей технической категории был рекорд — 11 000 в год в 2016 году.

Теперь про железную дорогу. Мир строит высокоскоростные магистрали. В Китае их сейчас — 22 000 км, к концу 2019 года будет — 38 000, в тесненькой Европе — почти 15 000. У нас — 0, поскольку наш «Сапсан» в эту категорию не попадает.

А теперь очень важная штука. В сегменте мобильной связи (в отличие от дорог, где мы находимся во второй сотне) мы нахо­димся в первой десятке, причем стабильно находимся. Вы знаете почему? Потому что в мобильной связи мы не только покупаем гаджеты, но и платим за трафик. А вот раз­говоры о халявных дорогах, каких-­то инфраструктурных пакетах, дорожных фон­дах можно продолжать еще 20 лет.

Система коридорная

Андрей Боков,
Почетный президент Союза архитекторов России, руководитель Центра пространственного планирования Московского архитектурного института, академик Российской академии архитектуры, народный архитектор России

Мы принадлежим к группе молодых стран, пространство которых неравномерно и основано на транспортных коридорах, о которых, кстати, в указе Президента говорится. Создание этих коридоров и должно быть основным направлением, как мне представляется, нашей политики простран­ственного развития.

Что это такое? Это та инфраструктура, которая живет не сама по себе, а формирует пространство страны, та инфраструктура, которая опирается на основные порты, транс­граничные переходы и так далее и на кото­рую нанизаны все наши агломерации, а также те образования, о которых в 80­е годы в России говорили очень много, — групповые системы расселения, а именно малые города, которые образуют сообщества, когда функция большого города делится между малой группой городов. Достаточно много было сказано на эту тему и сделано, это чрез­вычайно перспективно, это то, что исчисляет­ся не десятками, как агломерации, а сотнями, потому что у нас тысяча малых городов, и это тот путь, который может поддержать их состояние. У нас утрачена культура проекти­рования этих образований. Нет институтов, нет экспертов, нет специалистов, и с этим надо что­-то делать. Должна быть комплексная программа, которая предполагала бы созда­ние каких-­то центров обучения, исследова­ний и всего остального. Коридоры, о которых идет речь, должны быть объектом исследова­ния, проектирования, осмысления комплекс­ного: так, как это было сделано в том числе и в Советском Союзе, опытом которого сегод­ня пользуется замечательным образом Китай.

Два горизонта

Сергей Малков,
Научный руководитель Центра долгосрочного прогнозирования и стратегического планирования МГУ, профессор

 

Мы буквально на прошлой неделе закон­чили отчет, заказчиком которого был президиум РАН, а научными руководителя­ми — академики Садовничий и Осипов, по оценке долгосрочных макроэкономиче­ских, социальных, геополитических проек­тов и реализации проекта по развитию железнодорожных сетей Сибири и Дальнего Востока (имеется в виду Транссиб и БАМ). Рассматривались два горизонта. Первый — это модернизация в рамках существующих инвестиционных проектов, и второй горизонт — это разви­тие железнодорожной сети и создание пер­спективной скоростной дороги.

Были проанализированы 55 крупномас­штабных проектов, включая создание 12 крупных производств, освоение 40 месторождений, реализацию трех мас­штабных инфраструктурных проектов.

В результате модернизации Транссиба и БАМа, включая строительство новых железнодорожных путей протяженностью 2,5 тыс. км, станет возможной реализация более 50 масштабных инвестиционных проектов с общим объемом инвестиций 3,7 трлн рублей (из них 1,2 трлн рублей — в развитие железнодорожной инфраструктуры). Количество создаваемых новых рабочих мест в этих проектах — 110 тысяч (из них примерно половина — высокотех­нологичные рабочие места). С учетом сопутствующих рабочих мест, которые нужны для функционирования этих инвестиционных проектов, цифра занятых достигает 500 000. Средний срок окупаемости проектов — 13 лет.

Главным результатом второго горизонта развития железнодорожной сети Сибири и Дальнего Востока является обеспечение скоростного (с максимальной скоростью поездов на линии от 200 км/час и выше) перемещения грузов и пассажиров с Дальнего Востока страны до ее западной границы и обратно. Это позволит одновре­менно решить как внутреннюю задачу — повышение связности территории России, перевод ее экономики с сырьевой на новую индустриальную модель развития, так и внешнюю задачу — использование уни­кального транспортно­-транзитного потен­циала России для повышения ее роли в мировом экономическом пространстве.

Россия находится на пути между круп­нейшими мировыми экономическими кластерами Европы и Азии и должна получать преимущество от такого стратегического положения.

Понятийные вещи

Андрей Городецкий,
Руководитель научного направления современной экономики и инновационного развития Института экономики РАН, заслуженный деятель науки России, профессор

Если мы в проектах, которые будут обсуждаться как официальные документы, все­-таки исходим не из макрорегионов, как это предлагается, а от агломераций, от базирования центров развития именно на базе агломераций, и на целом ряде допу­щений, которые говорят о том, что все механизмы и инструменты простран­ственного развития и территориального планирования делегируются регионам, и фундаментальной государственной стра­тегии и политики, то не приходится ожи­дать, что у нас будут какие-­то серьезные подвижки в плане пространственного раз­ вития, управления этим развитием и, соот­ветственно, транспортной инфраструктуры.

Очень много чисто понятийных вещей, которые не приняты во внимание. Не при­няты во внимание те огромные советские наработки, которые были сделаны при переходе от чисто экономико­-географиче­ского подхода к системам экономического планирования. Отсюда и транспортная инфраструктура в том виде, как она формулируется и в большом документе, и в крат­кой записке, — набор пожеланий без соот­ветствующих подкреплений.

Почему я об этом говорю? Если у нас под этой стратегией не будет очень четкого государственного видения, провидения, четкого отношения к стратегическому плану, к стратегическому контуру развития государства, все остальное станет, в том числе и шестилетка президента, на том уровне, на котором мы оставили майские указы 2012 года.

(По материалам 15-й экспертной сессии Координационного клуба ВЭО России. На дискуссии присутствовали: Алексей Еремеев, заместитель полномочного представителя Президента Российской Федерации в Сибирском федеральном округе, Егор Насонов, советник Контрольного управления Администрации Президента Российской Федерации, Олег Фадеев, заместитель полномочного представителя Президента России в Северокавказском федеральном округе).

«Модернизация Транссиба и БАМа обеспечит реализацию 50 инвестпроектов на 3,7 трлн рублей»

Сергей Малков,
Научный руководитель Центра долгосрочного прогнозирования и стратегического планирования МГУ, профессор

– Мы закон­чили отчет, заказчиком которого был президиум РАН, а научными руководителя­ми — академики Садовничий и Осипов, по оценке долгосрочных макроэкономиче­ских, социальных, геополитических проек­тов и реализации проекта по развитию железнодорожных сетей Сибири и Дальнего Востока (имеется в виду Транссиб и БАМ). Рассматривались два горизонта. Первый — это модернизация в рамках существующих инвестиционных проектов, и второй горизонт — это разви­тие железнодорожной сети и создание пер­спективной скоростной дороги.

Были проанализированы 55 крупномас­штабных проектов, включая создание 12 крупных производств, освоение 40 месторождений, реализацию трех мас­штабных инфраструктурных проектов.

В результате модернизации Транссиба и БАМа, включая строительство новых железнодорожных путей протяженностью 2,5 тыс. км, станет возможной реализация более 50 масштабных инвестиционных проектов с общим объемом инвестиций 3,7 трлн рублей (из них 1,2 трлн рублей — в развитие железнодорожной инфраструктуры). Количество создаваемых новых рабочих мест в этих проектах — 110 тысяч (из них примерно половина — высокотех­нологичные рабочие места). С учетом сопутствующих рабочих мест, которые нужны для функционирования этих инвестиционных проектов, цифра занятых достигает 500 000. Средний срок окупаемости проектов — 13 лет.

Главным результатом второго горизонта развития железнодорожной сети Сибири и Дальнего Востока является обеспечение скоростного (с максимальной скоростью поездов на линии от 200 км/час и выше) перемещения грузов и пассажиров с Дальнего Востока страны до ее западной границы и обратно. Это позволит одновре­менно решить как внутреннюю задачу — повышение связности территории России, перевод ее экономики с сырьевой на новую индустриальную модель развития, так и внешнюю задачу — использование уни­кального транспортно­-транзитного потен­циала России для повышения ее роли в мировом экономическом пространстве.

Россия находится на пути между круп­нейшими мировыми экономическими кластерами Европы и Азии и должна получать преимущество от такого стратегического положения.

1...146147148...183Страница 147 из 183
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"