Суббота, 21 сентября, 2024
ВЭО России

Финансовая политика России в новой реальности

Российская экономика в 2022 году подвергалась беспрецедентным шокам как со стороны спроса, так и со стороны предложения. Такая комбинация ударов предъявляет исключительно серьезные требования к политике государства, и в особенности к финансовой и денежно-кредитной политике. Как российская финансовая система смогла ответить на эти требования?

Собеседники:

Александр Дмитриевич Некипелов, 

директор Московской школы экономики МГУ им. М.В. Ломоносова, академик РАН, вице-президент ВЭО России

Сергей Дмитриевич Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН

Бодрунов: В сегодняшних сложных условиях возникает много вопросов о приоритетах финансовой политики. Нужно и поддержать население, а также какие-то группы предпринимателей, чтобы сохранить устойчивость экономики. Но здесь же встают вопросы и контроля инфляции и другие. Как Вы считаете, Александр Дмитриевич, какие задачи в сегодняшней ситуации являются приоритетными?

Некипелов: Вы правы, Сергей Дмитриевич, в том, что сейчас приходится решать многие в некотором смысле конфликтующие друг с другом задачи. Необходимо обеспечить и минимальный уровень финансово-экономической стабильности, без которой экономические агенты не могут нормально функционировать, необходимо противодействовать тем силам, которые стремятся обрушить экономику, вызвать безработицу, обострить социальные проблемы. Конечно, нужно держать в поле зрения инфляцию и адаптироваться к новым условиям. Необходимо также и решать крупные производственные задачи по модернизации нашей экономики, которые сегодня вышли на передний план, решать колоссальные логистические проблемы. И во всем этом наборе проблем очень важная роль принадлежит финансовой и денежно-кредитной политике.

Бодрунов: Александр Дмитриевич, а какие в этой ситуации должны быть главные особенности денежно-кредитной политики?

Некипелов: Возникают очень серьезные вопросы, связанные с тем, нужно ли стремиться к максимально быстрому снижению инфляции до уровня 4%? Или имеет смысл двигаться помедленнее в этом направлении, имея в виду, что слишком быстрое снижение инфляции несовместимо с уменьшением уровня процентной ставки. А она и сейчас остается завышенной с точки зрения реального сектора экономики, блокируя во многом инвестиционные процессы.

Другая проблема очень важная связана с внешним аспектом — валютной политикой, которая тоже является частью денежно-кредитной политики. И в стране ведется дискуссия по поводу желательного уровня курса. С озабоченностью смотрят, например, на укрепление курса рубля.

Бодрунов: Да. Полагают его достаточно искусственным.

Некипелов: Вот денежно-кредитную политику, по моему глубокому убеждению, нужно рассматривать в тесной связке с бюджетно-финансовой политикой. Тут важно сочетание этих видов политики. 

Бодрунов: Я полностью поддерживаю именно этот подход.

Некипелов: То, что в английском языке называется policy mix — выбор сочетания этих двух видов политики.

Бодрунов: У нас эта увязка наблюдается или не наблюдается сейчас в реальных мероприятиях Центрального Банка, Правительства России? 

Некипелов: Я должен сказать, что первый и, наверное, самый тяжелый период вообще очень достойно был пройден, и финансовый сектор удалось стабилизировать. Да, есть колебания, но в общем и целом удалось стабилизировать валютный курс рубля, удается последовательно снижать инфляцию. 

Это, конечно, замечательные достижения. Кстати говоря, в международном плане это тоже вполне достойный результат — все-таки удалось удержать от обвала реальный сектор экономики. Конечно, может быть, импортозамещение идет не так везде быстро и успешно, но все-таки удается решать очень многие проблемы, которые казались трудно решаемыми. Приходится балансировать. Возникает вопрос, а хватит ли ресурсов, мобилизуемых государством для того, чтобы решать задачи модернизации структурной политики ускоренного развития высокотехнологичных отраслей? 

Бодрунов: Да. Здесь действительно очень сложная ситуация с точки зрения балансирования, потому что с одной стороны необходимо технологическое переустройство России, и не только промышленности, а в целом инфраструктуры — вплоть до бытовой. С другой стороны, необходимо поддержать движение экономики, и в то же время не перегреть ситуацию, особенно в условиях искусственно создаваемой волатильности. Понятно, что эти все вещи не проходят бесследно для экономики. Стоит ли людям при той ситуации опасаться высокого уровня инфляции в следующем году? Бытовой инфляции, по крайней мере.

Некипелов: Ну, власти нацелены на быстрое снижение уровня инфляции до уровня 4%. И в принципе, они могут этого добиться. 

Бодрунов: Но, как вы только что сказали, это не так уж хорошо для экономики.

Некипелов: Я не уверен, что это самый лучший ход в данной ситуации. Существуют и механизмы адаптации к инфляции, которые позволяют снизить ее негативный эффект. Это и различные варианты индексации контрактов, целевой поддержки и т.д. Одна из таких серьезных проблем – проблема уровня экспорта и импорта. У нас экспорт существенно превышает импорт. (По итогам 2022 года разница составила более 340 млрд долларов. — ред.) А что означает чистый экспорт? Это означает, что мы поставляем продукцию и не получаем взамен продукцию. 

Бодрунов: Соответственно, мы беспроцентно кредитуем остальной мир.

Некипелов: Да. Мы это делали и в 15 предыдущих лет. Более чем на триллион долларов суммарно составляет актив текущих статей платежного баланса. Это очень большая величина. К этому не надо относиться сугубо отрицательно. Нет. Хуже было бы, если бы мы просто сократили экспорт на соответствующую величину и обеспечили бы балансирование за счет экспорта и импорта за счет снижения экспорта. Это означало бы создание очень серьезных проблем для наших экспортеров. Сам факт наличия крупного актива по текущим операциям свидетельствует о том, что курс рубля в этих условиях остается заниженным. И когда выступают за то, чтобы его опустить еще ниже для решения некоторых проблем наших экспортеров и бюджетных проблем, но цену этого решения надо очень тщательно взвешивать. 

Бодрунов: Это могла быть первая победа.

Некипелов: Цена заключается в том, что мы продолжим и будем расширять в условиях, когда стране нужны ресурсы для модернизации и т.д., а мы будем продолжать беспроцентное кредитование остального мира. Может быть к этой проблема… Это нельзя проблему сразу быстро решить. Но подходить к ней надо все-таки перестройке всех элементов экономической политики с тем, чтобы проблемы, возникающие на уровне экспортеров, не решать просто фактически субсидированием. Механическим субсидированием этих экспортеров через валютный курс. И вот это вот очень серьезная проблема. Тем более что вот те данные, которые появлялись в печати, они говорят о том, что в принципе, на эти годы планируются… Планируются, ну в расчетах использовались именно курсы, понижающиеся курсы рубля к доллару.

Ну, вот в 2023 году средний курс использовался 68,3 рубля за доллар, в 2023-м – 70,9, в 2024-м – 72,2, 2025-м – 72,2. Но, конечно, взвешивать это и учитывать, как будут меняться цены, какая будет инфляция и т.д. Но тем не менее, я, просто не давая как бы кого-то окончательного категорического мнения, не высказывая по этому поводу. Потому что это просто для размышления… Для размышления. Надо иметь в виду, что вот есть такая опасность, что, идя на снижение курса рубля, мы реально будем способствовать тому, что вот этот экспорт – это просто беспроцентное субсидирование остального мира.

Бодрунов: Александр Дмитриевич, проблема, которую многие обсуждают, состоит в том, что инвестиций зарубежных не хватает. А те, кто инвестируют, чаще выступают сегодня как саботажники, а не как инвесторы. Показательный пример — с Exxon Mobile о смене оператора на проекте «Сахалин-2». Это очень серьезная проблема. Многие рецепты выглядят так: давайте напечатаем денег, сколько надо. Это будут инвестиции со стороны государства. Как вы к этому относитесь? 

Некипелов: Строго говоря, печатание денег — это прямое кредитование Центральным Банком правительства. Некоторые действительно предлагают такое прямое кредитование под реализацию крупных проектов. Но у меня позиция по этому вопросу такая, что смягчение лучше проводить через снижение процентной ставки. Можно увеличивать денежное предложение, но не путем прямого финансирования государства. Дело в том, что иногда высказывается такое мнение, что, если деньги эмитируются для реализации крупных проектов, то инфляционные эффекты — небольшие, но это не совсем так, а, может быть, и совсем не так. И дело не в том, чтобы обеспечить должный контроль за использованием средств. Дело в том, что деньги же потом расходятся по всей экономике: через заработную плату, через оплату поставщиков продукции и т.д.

Прямое финансирование правительства, конечно, иногда встречается и может встречаться, но оно всегда чревато тем, что конфликт интересов возникает, и финансовая власть начинает считать, что вообще-то денежный ресурс слишком доступен. Деньги перестают быть ценностью. Я в этом плане консервативный человек. Я считаю, что денежно-кредитную политику можно и, наверное, целесообразно было бы несколько смягчить. Но разумеется, тоже, следя за тем, чтобы за определенные пределы не выходить. Но делать это не стоит через прямое печатание денег под реализацию тех или иных проектов. Проекты обязательно нужно осуществлять, но деньги на них нужно собирать иным способом. У нас достаточно крупные средства накоплены в фондах. Например, в фонде национального благосостояния.

Бодрунов. Еще один вопрос в связи с этим. Некоторые раньше ссылались на опыт США, говоря, что он был позитивным, когда, метафорически говоря, вертолетом деньги разбрасывались в период пандемии. Но сейчас приумолкли эти голоса, потому что инфляция в США подскочила неожиданно страшными темпами. Как вы относитесь к тому? У нас же тоже какая-то поддержка населения осуществляется.

Некипелов: Считаю, что американцы достаточно успешно прошли трудный период пандемии. Да, они печатали много денег, но они избежали серьезного обвала в производстве, социальных проблем и т.д. И в общем, они развивались достаточно неплохо. Это во многом связано и особым положением их валюты. 

Бодрунов: Это импортируемая инфляция.

Некипелов: Совершенно верно. У нас ситуация принципиально иная. Мы, если печатаем рубли, они прежде всего остаются здесь за очень небольшим исключением. У нас в этом смысле нет тех возможностей, которые есть у Соединенных Штатов. Разумеется, то, что власти уделяют самое серьезное внимание социальной обстановке в стране, поддержке людей, которые либо находятся, либо могут оказаться в тяжелом положении — это совершенно верно. Но это не означает, что эта проблема может решаться исключительно за счет печатания денег. Это и вопрос перераспределения ресурсов, и создание условий для занятости.

Бодрунов: То есть, вы не поддерживаете такой механизм для нашей страны.

Некипелов: Надо очень внимательно смотреть за развитием экономики. Вообще нет запретных методов, но только надо меру знать. Надо следить за тем, как эти методы влияют на экономику, а просто так огульно говорить, давайте напечатаем деньги и решим проблемы доходов населения, так, конечно, действовать нельзя. Но смягчать денежно-кредитную политику в разумных пределах, мне кажется, возможно.

Бодрунов: Вы абсолютно правы. Нужна точечная работа в этом направлении. Все хорошо в меру. В связи с этим — один вопрос в заключение нашего разговора. Меры, которые принимаются правительством, принимаются в существующей экономической модели, некоторые из них имеют краткосрочный эффект и характер, некоторые рассчитаны на длительное время, но они часто друг другу противоречат. Это очень сложная штука – связка денежно-кредитной политики, бюджетно-финансовой политики, экономической политики и промышленной политики с учетом всех этих задач — и краткосрочных, и перспективных.

Некипелов: В сущности все в конечном счете и сводится к поиску баланса кратко- и долгосрочной перспективы. Вы абсолютно правы. По большому счету, это самая серьезная проблема, которую с разных сторон приходится регулятору – Центральному банку – решать. Но отношение к краткосрочным и долгосрочным перспективам в экономической теории менялось. Первоначально, в совершенной конкуренции действовал закон Вальраса — о том, что все рынки всегда в равновесии, потому что как только наблюдается неравновесие, тут же цена снижается или повышается, и соответственно происходит регулирование.

В этих условиях интересовала именно долгосрочная перспектива. В краткосрочной, считалось, рынок все решает. А потом произошла Великая депрессия. Выяснилось, что оказывается, не все рынки так работают, что возможна вынужденная безработица в огромных масштабах в течение длительного времени. И появился новый курс Рузвельта и теоретик Кейнс, который сказал, что долгосрочные планы — это хорошо, если остался жив краткосрочный. 

И он делает упор на меры краткосрочной политики, которые призваны не допустить гибели в краткосрочном плане. А у нас реально стоит очень острая проблема нахождения баланса. Нельзя позволить обвала экономики в текущем плане, обвала социальной сферы, и в то же самое время нет другой возможности, как одновременно пытаться закладывать долгосрочные траектории развития в тех же самых высокотехнологичных отраслях. Это действительно самая сложная проблема, к решению которой эффективность всех видов политики будет зависеть от того, как нам удастся вот эту проблему решить.

Бодрунов: Это действительно очень важная, серьезная задача, которая говорит о том, что управление экономикой — сродни не только большой науке, но большому искусству. Есть множество факторов, которые влияют на те или иные экономические эффекты, показатели. Они могут быть и не предсказуемыми, и случайными. Не все можно предусмотреть и предугадать. Конечно, макроэкономическая политика государства должна учитывать возможные варианты развития событий. Не хватает, может быть, иногда инструментария и мощностей каких-то для того, чтобы спрогнозировать все возможные варианты развития экономики и правильно посчитать эффекты, которых мы ждем от применения тех или иных мер, хоть краткосрочных, хоть долгосрочных. И задача наша с Вами как профессоров — правильно учить экономистов, чтобы они были знакомы с этими вещами, правильно все это осознавали и были готовы применять, разрабатывать новые меры поддержки экономики развития.

Россия и Индия: укрепляя партнерство

В советское время наша страна была одним из ключевых индийских партнеров, выходила на второе место в товарообороте. Много советских специалистов работало в Индии. Как это зачастую было во времена СССР, торговля с политическими сторонниками была не особенно выгодной. Неплохие индийские джинсы и сумки до сих пор многие помнят. С началом падения Советского Союза, в 1991 году, торговля схлопнулась до всего лишь  8 – 9 миллиардов долларов. В 2000-м Россия подписала с Индией соглашение о стратегическом партнерстве, но торговля долгое время почти не росла. Как обстоят дела сейчас, в новой геоэкономической реальности, и какие есть перспективы у российско-индийского экономического партнерства?


Собеседники:

Алексей Владимирович Куприянов,
руководитель Центра Индоокеанского региона ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, к.э.н.

Сергей Дмитриевич Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН

Бодрунов: Алексей Владимирович, вы можете оценить, как развивается у нас сотрудничество с Индией в последние 10 — 15 лет или стоим на одном и том же уровне?

Куприянов: После того, как в 2000 году мы подписали с Индией соглашение о стратегическом партнерстве, и с тех пор наша торговля очень медленно доросла примерно до 11 миллиардов долларов. И это был тупик по большому счету. Например, у индийцев с китайцами был товарооборот 80 млрд при том, что они не являются стратегическим партнерами. Проблема в том, что нам было особо нечего друг другу предложить. И у нас было три ключевых столпа в структуре торговли: атом, ВТС и энергетика…

Бодрунов: Давайте переведем: ВТС – это военно-техническое сотрудничество.

Куприянов: Да, это оружие, которое мы поставляли, атомная электростанция Куданкулам, которую мы строили, и та нефть, которую мы продавали, а также проекты на Сахалине, в которых индийцы участвовали.

Бодрунов: Сегодня эти три направления тоже полностью функционируют вовсю, может быть, появилось что-то еще.

Куприянов: В результате получилось то, что мы попали в тупик, то есть, у нас не было ресурсов, за счет которых можно было бы дальше наращивать торговлю. Формально-то у нас медленно, но рос товарооборот, но, если посмотреть на инфляцию доллара, то он в лучшем случае стоял на месте. И тут у нас случились известные события февраля 2022 года, и неожиданно обнаружилось, что Россия оказалась отрезанной от западных рынков.

Бодрунов: Вы сказали, что были небольшие показатели. Но вот, по данным Министерства торговли и промышленности Индии, за 6 месяцев 2022 года товарооборот между Россией и Индией составил 13 миллиардов долларов. Это в 2,7 раза превышает значение за аналогичный период предыдущего года.

Мировая экономика в 2023 году: прогноз ООН

Куприянов: Да, и это далеко не окончательные цифры — будет больше, скорее всего. Связано это с тем, что мы оказались отрезанными от западных рынков, западных инвестиций и западных технологий. И у нас осталось 2 ключевых партнера: Индия и Китай. И, поскольку с Китаем у нас более-менее налажены связи, а товарооборот с Индией — совершенно ничтожный, и Индия оказалась самым перспективным торговым партнером, и все кинулись заниматься Индией.

Бодрунов: Вы работаете в институте, который носит имя Евгения Максимовича Примакова, который всегда был сторонником самого активного развития российско-индийского сотрудничества, понимая перспективы и геополитические реалии. Я помню те времена, когда по инициативе Примакова создавался российско-индийский деловой совет, и ваш покорный слуга был одним из 5 человек, подписавших документ о создании такого совета. Тогда Евгений Максимович, открывая деловой совет, сказал, что мы недооцениваем перспективу отношений с Индией. Мы должны вернуться к типу отношений советского времени, когда мы понимали друг друга, и нам необходимо в новых условиях возрождать вот эти отношения. И мне кажется, что сейчас самое время вспомнить слова Примакова.

Куприянов: Да, полностью с вами согласен. Тем более, что индийская сторона увидела, что Россия может поставлять дешевую нефть, дешевые удобрения, дешевое зерно. И я думаю, что у нас 20 миллиардов долларов точно будет товарооборот в 2022 году, а, возможно, и 30 (по итогам года достиг 39 млрд долларов. — ред.). Это, конечно, прорыв, и главное — этот прорыв сохранить после того, как мы прекратим давать большие скидки. Главное, сейчас заложить фундамент, на котором дальше могли бы развиваться отношения и у среднего, и у малого бизнеса.

Бодрунов: В свое время поставлялось технологическое оборудование, в том числе самолеты. Может быть, и сейчас есть спрос не только на нашу продукцию в энергетике? Хорошо, что растет товарооборот, но важно, чтобы в структуре этого оборота была продукция технологического характера.

Куприянов: Хорошо бы, но, скорее, пока все наоборот: индийцы сейчас реализуют программы по переносу производств, индустриальной релокации, в частности, из Китая в Индию, потому что американские и западноевропейские компании из Китая уходят потихоньку из-за начавшейся холодной войны, разрыва связей. Индийцы им предлагают не возвращаться в Штаты, например, где большие налоги, а вот, пожалуйста, — не только  дешевая рабочая сила и англоговорящее население, но и вся инфраструктура, которая нужна, только приходите из Китая и начинайте у нас работать.

Бодрунов: Да, и через 30 лет у нас будет то же самое, что у вас с Китаем сейчас. Но американцы на эту удочку могут уже второй раз не попасться.

Куприянов: Скорее всего, попадутся.

Бодрунов: Впрочем, да, для частных компаний, которые работают на коротком периоде времени, 10-15 лет, дне имеет значения большая геоэкономика.

Куприянов: Бизнес есть бизнес. Дело в том, что мы очень сильно порушили свои высокотехнологичные отрасли, а индийцы, наоборот, их активно развивают и развивали. То есть сейчас, насколько я понял из общения с нашими бизнесменами средними и мелкими, они преимущественно ездят за хайтеком в Индию, а не наоборот.
Надо искать какие-то новые формы взаимодействия, возможно, совместные предприятия, например, с выносом к нам НИОКР, чтобы у нас были начало и конец цепочки. Условно говоря, чтобы мы могли продавать ресурсы, а на основе наших НИОКР открывалась сборка в Индии, и это было бы взаимовыгодно. Это выгодно индийцам, которые хотят сократить торговую зависимость от китайцев, так как в значительной степени индийская экономика живет за счет потока товаров, который идет из Китая, и этот поток мешает им развиваться.

Бодрунов: С другой стороны, есть ШОС, где Индия активно начала какие-то действия и, очевидно, она будет их продолжать с учетом той политики, которую ведет правительство. Это долгосрочная, на мой взгляд, политика, которая обусловлена трендами мирового развития.

Куприянов: Индийское правительство еще при Моди, в самом начале его правления, в 2015 году, запустило мощную программу перестройки экономики. Нам сложно эти цифры осознать, потому что там десятки миллионов молодых людей выплескиваются на рынок. И мощная программа перестройки экономики направлена на то, чтобы страна с пятого места, на котором она сейчас находится, переместилась на третье место в мире. Это предусматривает фантастические цифры, например, переподготовку 400 миллионов человек. Индийское правительство над этим работает, и оно, скорее всего, добьется своей цели. Не так быстро, как планировали, но добьются: индийцы создают максимально благоприятный режим для функционирования компаний, развития экономики.

Бодрунов: Эта политика стала заметной при Моди. И тут мы стали понимать, что сбываются слова Примакова о том, что индийский рынок — не только для того, чтобы там что-то продать или что-то купить, но он — и для инвестиций, более того, этот рынок для нас не слишком открыт, за него надо побороться.

Куприянов: Я бы хотел две вещи отметить. Первое — то, что большинство процессов в индийской экономике, которые мы связываем с именами каких-нибудь популярных премьер-министров, начинаются еще при прежних премьер-министрах. Это очень долговременный процесс. Например, открытие индийской экономики, либерализация, которую связывают с именем Нарасимха Рао, началась еще при Радживе Ганди. Процессы, которые сейчас идут при Моди, начались еще при Манмохане Сингхе.
Второе. У нас очень часто не понимают, что индийский рынок — это рынок, на котором играют вдолгую. Такова индийская бизнес-культура, восточная бизнес-культура, которая похожа больше на культуру стран Персидского залива, чем на китайскую. Она предусматривает партнерство на десятилетия, и, скорее всего, ваши дети будут бизнес-партнерами. Это бизнес-связи, которые устанавливаются поколениями. То есть индиец, скорее всего, будет тщательно выбирать себе контрагента, и с очень большой долей вероятности пойдет на убыточную сделку для себя для того, чтобы развить, укрепить с вами связи, а дальше вы с ним будете уже взаимовыгодными партнерами: он вам будет доверять, вы будете доверять ему.

Бодрунов: Это очень соответствует тому, что я наблюдал. Бывали ситуации, когда споры о цене, сроках поставки и прочее были довольно жесткие, но, тем не менее, можно было договориться. Я всегда говорил, что менталитет индийского предпринимателя — комфортный для нас, мы можем договариваться и ориентироваться на то, что с ними можно работать.
А что у нас в плане импорта из Индии? Что мы можем получать? Может быть, какие-то аналоги европейского оборудования, которое нам сейчас очень необходимо, может быть, какие-то IT-решения, ведь в Бангалоре — крупнейшая в мире на сегодня софтверная структура.

Куприянов: Индия сейчас – это одна из мощнейших индустриальных держав, несмотря на то, что экономика у нее растет преимущественно за счет сферы услуг. Это, например, крупнейший в мире производитель тракторов, о чем у нас часто забывают. Это страна, которая входит в пятерку крупнейших производителей грузовых и легковых автомобилей. Сейчас, например, тайваньские фирмы переносят в Гуджарат производство полупроводников. То есть это страна, у которой наши бизнесмены, с которыми я общался, закупают широчайший круг продукции. Я просто приведу три примера: помпы для всяких колодцев, системы полива для аграриев, беспилотники для обработки полей.

Бодрунов: Это все — современное сельскохозяйственное оборудование.

Куприянов: Это оборудование для сельского хозяйства, это и машинное оборудование: в Индии, например, крупнейший сборочный цех японской автомобильной промышленности, крупнейший хаб, где собираются автомобили.

Бодрунов: Индийские Тойоты.

Куприянов: По большому счету, да. И из Индии товары идут, как правило, в Австралию, в Восточную Африку, в страны Залива, то есть это огромный сборочный цех.

Бодрунов: Мы могли бы импортировать тогда и эту продукцию.

Куприянов: У нас уже импортируют эту продукцию, правда, пока это не особо афишируют. У нас сейчас колоссальный объем параллельного импорта, который, как правило, идет в обход всех санкций.

Бодрунов: Не думаю, что, если кто-то продаст автомобиль из Индии в Россию, попадет под санкции.

Куприянов: Это, как правило, не автомобили. Отправляются контейнерами части автомобилей.Сейчас крупный индийский бизнес боится с нами работать, потому что он очень сильно интегрирован в западные структуры. Боятся работать с нами финансовые индийские структуры по той же самой причине. Мелкий и средний бизнес видит в этом колоссальные возможности, прям буквально заполняет ниши.

Бодрунов: Мне кажется, что, если мы будем ориентироваться не на крупный бизнес, а как раз на мелкий и средний, о чем, кстати, тоже говорил Евгений Максимович Примаков, потому что Индия – одна из тех стран, где МСП составляет основу экономики, можно получить вполне качественную продукцию достаточно дешево.

Куприянов: У нас проблема в том, что мы не привыкли работать с такими форматами.

Бодрунов: Да, у нас купил — так купил так купил на полстраны сразу.

Куприянов: А теперь надо привыкать, потому что будет совершенно другая структура экономического взаимодействия и надо привыкать работать с индийскими партнерами.
Вся эта бизнес-структура, бизнес-климат – это климат, который существует там уже не первое столетие, то есть все правила хорошо известны, надо их выучить и приходить на этот рынок. Это плюс. Минус — в том, что пора привыкать к тому, что это не страна третьего мира, это не туземцы, которые радостно к вам прибегут золото менять на бусы. К этому очень сложно привыкнуть после общения с западными партнерами. Я знаю бизнесменов, которые с колоссальным трудом перестраиваются с западных традиций на индийские. 

Бодрунов: И еще один вопрос, который мне хотелось бы затронуть, это вопрос взаиморасчетов. Может быть, есть какие-то идеи есть по поводу того, чтобы работать в национальных валютах более расширенно. Сегодня рупия не та, что была раньше, и на доллары инфляция — 12%.

Куприянов: С рупией и рублем есть две большие проблемы. Рупия – слабая и падает, а рубль показал чудовищную волатильность весной 2022 года, когда скакал до 120 рублей за доллар, а потом неожиданно упал чуть ли не до 50 рублей за доллар. Очень сложно в этом плане планировать. Пока ключевой вариант – привязываться к третьей валюте, и здесь есть два варианта основных: или дерхам какого-либо из государств Персидского залива, например, эмиратский, потому что он устойчивый, крепкий, с ним все понятно, или юань.


Бодрунов: Индия с юанем, может быть, не очень захочет работать?

Куприянов: Нет, они очень хорошо работают, очень любят юань.

Бодрунов:  Политические разногласия не мешают.

Куприянов: Никак. Как раз получается, что Индия не является стратегическим партнером Китая, но при этом товарооборот у них на зависть нам. И юани в Дели охотно берут. Без всяких проблем юань можно обналичить. Юань сейчас — достаточно устойчивая валюта.

Бодрунов: Я понимаю, что текущий момент требует быстрых решений. Но быстрые решения не примешь, если пока нет ничего, кроме идей.

Куприянов: У нас очень медленно идет взаимодействие, к сожалению, огромное число бюрократических препон. И это не только наша, но и индийская проблема. Наша забюрократизированность, чего уж тут греха таить, приводит к тому, что, когда надо решения принимать быстро, обсуждения тянутся годами. У нас сколько лет уже идет обсуждение зоны свободной торговли между ЕАЭС и Индией!

Бодрунов: Может быть, у вас есть какой-то рецепт, как в таких случаях выстроить расчеты и логистику выстроить? Ведь компании опасаются вторичных санкций, крупные порты не принимают наши корабли и так далее.

Куприянов: Основная проблема, на самом деле, в страховщиках и перестраховщиках, там даже не в кораблях. Для начала, во-первых, я бы создал или, по крайней мере, запустил центры, которые занимались бы четким информированием: у нас очень много торговцев, которые хотят торговать с Индией, особенно сейчас, и не знают, где брать информацию. Например, в наш институт стучатся регулярно. Люди ищут информацию в интернете, летают туда сами, пытаются понять, что происходит.
Наши торгпредства в Индии хорошо работают, ничего не могу сказать, индийское торговое крыло в Москве хорошо работает, но этого мало в нынешних условиях, когда товарооборот растет взрывными темпами.

Бодрунов: Вот — поле деятельности для делового совета Россия-Индия.

Куприянов: Проще говоря, я бы сконцентрировался на том, чтобы дать понять, что Индия – это наш партнер на будущее всерьез и надолго. Надо разрабатывать механизмы и сконцентрироваться на этом направлении не как на второстепенном, до снятия санкций. С Индией нам надо сразу разрабатывать механизмы, которые будут работать в течение десятилетий, на будущее. Индия выйдет на уровень третьей экономики мира, и это будущий мировой гигант.

Бодрунов: Я слышал такую фразу, что Индия — это отдельная планета, потому что это самодостаточная в значительной степени страна, в которой в то же время где-то ресурсов не хватает для такого количества населения. И значительная часть индийцев подготовлена к модернизации, и сам народ сам по себе — очень воспринимающий к инновациям, учится хорошо, студенты индийские показывают во всем мире хорошие результаты. Индия – это древняя культура интеллекта.

Куприянов: И плюс есть консенсус среди политических элит — это очень важно, потому что, невзирая на то, что правительства сменяют друг друга, ссорятся, спорят, внешнеполитическая линия неизменна. Это люди, которые руководствуются интересами Индии и очень трезво их воспринимают. У нас до сих пор очень часто смотрят на Индию как на страну, на которую можно как-то повлиять, идут разговоры, как бы нам оторвать Индию от Америки, еще что-то сделать.

Бодрунов: Никто ничего не оторвет, — Индия живет своей жизнью и идет своим путем.

Куприянов: Индийское руководство – это люди, которые прекрасно понимают, чего они хотят и, в общем, не питают никаких иллюзий.

Бодрунов: Очень важно, в том числе и для нас, для понимания ситуации с Индией то, что происходит сегодня в ШОС. Это интеграционное объединение стало за последнее время центром принятия глобальных решений. Хотя говорят, что это региональное объединение, на самом деле, оно уже не региональное — там живет половина населения земного шара и находится треть мировой экономики. Такие разнокалиберные страны, как Россия, Индия, Китай и другие некоторые ШОС — что у них общего, что их объединяет? Мне кажется, общее — то, что в ШОС нет давления, доминирования кого-то одного, нет главного суверена, который всем навязывает свои правила, и поэтому можно развивать отношения в рамках партнерства, имея свои главные интересы и не нанося при этом ущерба партнеру.

Куприянов: Индийцы проводят сейчас политику, которая называется мультиприсоединение, то есть они готовы присоединяться к любым форматам до тех пор, пока их жизненные интересы не ставятся в зависимость от жизненных интересов других стран.

Бодрунов: Совершенно верно.

Куприянов: Поэтому Индия совершенно спокойно одновременно участвует в ШОС и в QUAD, например, организацию, куда входят Соединенные Штаты, Австралия, Япония и Индия. QUAD — это неформальный клуб, он ни к чему не обязывает. Если Индия хочет участвовать в каких-то учениях, программах оказания помощи, она участвует, не хочет — не участвует.

Бодрунов: Эта позиция позволяет говорить об Индии как о будущем устойчивом надежном партнере, потому что у этого партнера есть четкая программа жизни, долгосрочная, понятная. Таким образом, Индия в этом плане — не только экономический контрагент, но и как партнер по геоэкономикополитическому взаимодействию, который тоже для нас очень важен. Так что в этом смысле нам надо продолжать развивать отношения с Индией, наращивать их и не только ради сиюминутного хлеба насущного, но и для того, чтобы иметь надежный тыл, надежную сторону одной из наших границ, одного из пространств, примыкающих к нам.

Куприянов: Так получилось, что у нас с Индией совпадают взгляды на будущее. И мы, и Индия видим мир полицентричным, и мы, и Индия видим в качестве одного из центров себя, причем взаимно: с нашей точки зрения одним из центров должна быть Индия, с индийской точки зрения одним из центров должна быть Россия. И у нас нет пересекающихся проблем и интересов, то есть нам комфортно в отношениях друг с другом.

Бодрунов: Да, у нас нет тех точек, которые вызывают какое-то противостояние, конфликтогенность. Будем надеяться, что все эти факторы позволят нам расширять наше торгово-экономическое и геополитическое сотрудничество. Мне кажется, что для России, на которую оказывается очень большое давление в мире, и, видимо, это давление будет продолжаться, иметь таких партнеров как Индия очень важно.

Куприянов: Я бы сказал, жизненно важно — это вопрос выживания на самом деле для нашей страны — понимание того, что надо ориентироваться на Китай, Индию, азиатские экономики, учиться работать с Африкой, с Латинской Америкой, то есть, все то, чего наши предприниматели, наши бизнес-круги в последнее время избегали, потому что в Европе комфортно, а в Азию лезть не очень хотелось. А теперь придется.

МАЭФ-2023 состоится в начале июня

РАН

7 — 8 июня 2023 года состоится пятый юбилейный международный Московский академический экономический форум (МАЭФ).

Организаторы: Вольное экономическое общество России, Российская академия наук и Международный Союз экономистов. Тема МАЭФ-2023: «Мировые тренды экономического развития: роль и место России». Региональные площадки МАЭФ-2023 будут вести работу в период 2 мая 2023 г. — 2 июня 2023 г.

Сопредседатели МАЭФ-2023: президент РАН, академик РАН Геннадий Красников и президент Вольного экономического общества России (ВЭО России), президент Международного Союза экономистов (МСЭ), член-корреспондент РАН Сергей Бодрунов.

Сопредседатели Программного комитета МАЭФ-2023: академик РАН Абел Аганбегян; вице-президент ВЭО России, вице-президент МСЭ, академик РАН Александр Дынкин; член Президиума ВЭО России руководитель секции экономики Отделения общественных наук РАН, академик РАН Борис Порфирьев.

Сопредседатели Организационного комитета МАЭФ-2023: вице-президент, директор ВЭО России, вице-президент Международного Союза экономистов Маргарита Ратникова; член Правления ВЭО России, заместитель президента РАН, член-корреспондент РАН Владимир Иванов.

Московский академический экономический форум — международная постоянно действующая научно-экспертная диалоговая площадка, в рамках которой работают ежегодные отраслевые и тематические форумы. Первый МАЭФ состоялся в 2019 году. В мероприятиях четвертого форума, МАЭФ — 2022, приняли участие более 12 500 человек, в числе которых: ведущие ученые и эксперты из 52 регионов России и 21 страны мира.

Исламский банкинг в России

В 2023 году Центральный банк России должен запустить пилотный проект по исламскому банкингу в Чечне, Дагестане, Татарстане и Башкортостане. Основные его правилы основаны на соблюдении религиозных правил шариата. Главный запрет касается процентных доходов — они запрещены на любые сделки. Такая система во многих исламских странах — уже устоявшаяся практика.

Собеседники:

Анатолий Геннадьевич Аксаков,
председатель комитета Госдумы РФ по финансовому рынку, член правления ВЭО России

Сергей Дмитриевич Бодрунов,
президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН

Анатолий Аксаков, депутат Государственной Думы уже четвертый созыв подряд, много лет занимается вопросами финансовой политики. Он — автор многих действующих законов и актов, в том числе в области цифровой экономики, совершенствования банковской системы, лизинга, рынка ценных бумаг, рынка доступного жилья. Он был одним из авторов законодательного  обеспечения системы страхования средств вкладчиков, индивидуальных предпринимателей и малых предприятий, а также защиты прав заемщиков и инвесторов. Депутат удостоен многочисленных государственных наград за вклад в развитие парламентаризма и активную законотворческую деятельность.

Бодрунов: Анатолий Геннадьевич, а для чего вообще этот инструмент нужен в России?

Аксаков: Начну с того, что, строго говоря, мы не называем этот инструмент исламским. Мы используем термин «партнерские финансы». Это сделано намеренно, потому что инструмент могут использовать любые люди, не только те, кто исповедует ислам, но и православные, и  иудеи, и кто угодно, независимо от вероисповедания. Но именно ислам запрещает получать проценты от своих финансовых вложений.

Бодрунов: То есть отличие этого банкинга от традиционного – в том, что мы не можем получать банковский процент.

Аксаков: Мы не можем формировать вклад для того, чтобы получать проценты и мы не можем давать кредит под проценты.

Бодрунов: Потому что это ростовщичество в исламском понимании, в Шариате.

Аксаков: Да. Ислам запрещает ростовщичество. Но при этом разрешает управление капиталом, совместное финансирование разных проектов и получение какой-то выгоды благодаря этому совместному финансированию от реализации проекта. Он не запрещает, например, лизинг, поскольку вы даете оборудование в пользование человеку. Человек использует это оборудование, получает деньги и потом расплачивается с вами за предоставленный ресурс на осуществление лизинговой деятельности. Но вы не можете получать проценты и не можете использовать так называемые фиктивные инструменты, фиктивный капитал, то есть вложение в ценные бумаги, в инструменты хеджирования, операции с ценными бумагами. Все очень просто, наглядно, и как правило, закреплено в натуре.

Бодрунов: Насколько я помню, еще запрещается или не поощряется получение в залог, например, того, чего еще нет физически. Например, урожай будущего года нельзя заложить. И это приводит к тому, что риски вместе с заемщиком этого капитала несет также и банкир. Урожай может не состояться, и тогда банкир тоже терпит убытки.

Аксаков: Да. Это очень похоже на управление капиталом, на то, что происходит на рынке ценных бумаг. Но, как я уже сказал, в ценные бумаги вкладывать нельзя, поскольку там то, о чем вы сказали, более ярко выражено. Но при этом вы можете доверить человеку свои средства, а этот человек вложит в конкретный, узкий достаточно перечень инструментов. Например, купит оборудование и предоставит его в лизинг, и с вами будет расплачиваться по мере эксплуатации этого оборудования, вложит в какой-то производственный проект. Довольно простая схема. Вы можете в рассрочку предоставить эти деньги. Покупается товар, и по мере эксплуатации, использования этого товара с вами расплачиваются.

Бодрунов: В процессе цена товара может изменяться: условно, сегодня станок стоит 1 миллион рублей. На первом этапе вернулось полмиллиона рублей банку, на следующем — 600 тысяч, потому что цена товара изменилась.

Аксаков: Поэтому инструмент и называется «партнерский».

Бодрунов: Ты зарабатываешь – и я зарабатываю. Ты пролетаешь – я и тоже с тобой в какой-то доле.

Аксаков: Да. Тот, кто эксплуатирует вложенные средства в виде оборудования либо товара, делится с вами по-партнерски теми доходами, которые получает.

Бодрунов: Мне кажется, такой способ финансирования вполне может прижиться в России, и не только в тех регионах, которые исповедуют в значительной степени ислам. Возможно, по традиции выбраны такие регионы для эксперимента. На самом деле я хорошо понимаю, что это прекрасный инструмент с точки зрения инвестиционного участия, софинансирования проектов предприятий, которое позволяет не перекладывать все риски в предприятие, не доводя его до банкротства в случае, если оно не может рассчитаться, а беря какую-то часть риска на себя.

Аксаков: Кстати, да, в данном случае процедура банкротства, все традиционные схемы взаимоотношений кредитора и должника, не действуют. Вы не можете банкротить того, кому вы предоставили средства, если вдруг проект, который реализовывается с помощью ваших средств, не пошел. В этом отличие.
И почему взяли четыре, так скажем, относительно исламских региона? Я много раз выходил с такой инициативой, но она почему-то не шла. Банки со стороны правительства критически отзывались, говорили, что такой инструментарий, в принципе, есть, и в разных форматах реализуется, под иным названием все и так работает. Но сейчас пришло понимание, что нужно все-таки выделение отдельного вида финансирования, и мировой опыт показывает: он неплохо работает, в том числе, из-за того, что риски финансовых рынков здесь менее актуальны, так как используется более консервативный подход, и осязаемый продукт покупается, а не эфемерные ценные бумаги или непонятный проект будущего. Здесь все-таки понятен итог того вложения, которое вы вместе осуществляете.

Бодрунов: Здесь еще, мне кажется, очень важный нюанс заключается в том, что в этом случае у банка возникает некоторое несоответствие тем законодательным требованиям, установкам, которые сегодня существуют в традиционном банковском деле. Например, о резервировании под займ. Мне кажется, что как раз это и явилось основой для того, чтобы вводить некое новое законодательство.

Аксаков: Я бы так сказал: есть инициативные группы людей, прежде всего, в тех республиках, где ислам более активно проповедуется и развивается – Чечне, Дагестане, Татария, Башкортостан, Чувашия. Я депутат от Чувашии – там тоже есть активные инициаторы этой идеи. Идея не пробивалась, поскольку, например, формирование резервов удорожает. Если даже вложишь, не получишь тот доход, на который ты мог бы рассчитывать.
В данном случае мы освобождаем от этих инструментов, в том числе, опираясь на то, что организация, участвующая в этом исламском финансе, меньше рискует, поскольку более детально изучает проект. Она фактически участвует в проекте, и если проект не пойдет, то сама проигрывает. Поэтому, в данном случае естественно более глубокое изучение того, куда деньги вкладываются. И нет смысла заставлять формировать резервы, поскольку они и так уже рискнули, поняли и максимально застраховались от возможных рисков.

Бодрунов: Мне кажется, стоит пояснить, почему именно исламский банкинг, ведь мы – многоконфессиональная страна. Если верующие мусульмане не могут участвовать по своим убеждениям в традиционной банковской деятельности из-за ссудного процента, конечно, это сдерживает развитие их бизнеса и экономики, участие в экономике. Поэтому, конечно, именно они стали инициаторами внедрения в России такого типа участия в финансовой деятельности. Мы должны это учитывать. То, что законодатели эту задачу восприняли и начинают работу, это позитивный момент для нашей большой, разнообразной, разноликой, в том числе, в конфессиональном плане, страны.

Аксаков: Я согласен с Вами. Важно то, что Центральный банк изменил свою позицию и активно участвует в этой работе. Создали специальную группу под руководством первого зампреда ЦБ Алексея Симоновского. Мы с ней очень плотно взаимодействуем, получаем много дельных советов. Эта группа будет следить за пилотным проектом. Конечно, в этом контексте важно сотрудничество с арабскими странами – Турцией, Индонезией, Малайзией, Ираном. Мы с ними плотно взаимодействовали по этим вопросам. Я лет 15 назад начал консультации с коллегами из этих стран и несколько раз инициировал законопроекты как раз после встреч, понимая, что у них есть интерес во вложении своих финансовых ресурсов в российские проекты через такой инструмент, как исламские финансы. Ну, и сейчас, поскольку мы создаем правовое пространство, очевидно: организации или физические лица, обладающие деньгами, с большим интересом пойдут в проекты. А это о чем говорит? Что они через этот проект готовы войти в наш проект.

Бодрунов: Это очень важный момент. Надеемся, что эксперимент пройдет у нас хорошо.

Аксаков: Причем законопроект очень простой. Определяется перечень инструментов, соответствующих принципам партнерского финансирования. Устанавливается, что те, кто хочет работать по этим инструментам, должны входить в реестр Центрального банка. Все очень просто. Это может быть и банк, и финансовая организация, и какая-то иная организация.

Бодрунов: Нужно получить лицензию определенную.

Аксаков: Войти в реестр Центрального банка (это сродни лицензии) для того, чтобы Центральный банк мог контролировать, соблюдаются ли принципы, которые заложены в этом законе, чтобы это не превратилось в способ обхода банковского законодательства. Очень важно регулировать этот процесс, и Центральный банк это будет делать.

Бодрунов: Что ж, это действительно позитивный шаг, но всегда на пути что-то не получается или что-то не идет, всегда возникают проблемы по пути. Вы видите какие-то барьеры, которые могут встретиться на пути внедрения этой системы в России

Аксаков: Честно говоря, я с оптимизмом смотрю на это направление с учетом запроса рынка на финансовые ресурсы, более упрощенное получение этих ресурсов от добросовестного рынка. Например, Ингушетия активно обращается с просьбой включить республику в эксперимент. Я бы включил, но это не только мое решение. Как бы то ни было, интерес, который мы наблюдаем от тех, кто хотел бы применить эти инструменты, в том числе из зарубежных стран, велик. Всегда есть те, кто с удовольствием пришел бы не в банк, а в другой институт для того, чтобы получить деньги на реализацию своего проекта.

Бодрунов: Когда мы говорим об этом новом для нас инструменте, мы понимаем, что он будет все равно вписываться в тот набор, который сегодня есть у банковской системы и в нашем законодательстве. Мы понимаем, что какие-то вещи могут где-то не совпадать. Не потребуется ли, помимо закона, который сейчас рассматривается, изменения каких-то серьезных инструкций ЦБ или изменения законодательной базы, положим, в налоговой системе и так далее.

Аксаков: Я думаю, что в налоговом законодательстве ничего не надо менять. В принципе, эти инструменты в том или ином виде работают, но с нюансами. Этих нюансов не будет при использовании партнерских финансов. С точки зрения регулирования, однозначно нужно будет отдельное регулирование, потому что, как я уже сказал, могут быть и те, кто просто хочет этим законом воспользоваться как определенной лазейкой, чтобы обойти существующие правила.
В ЦБ понимают важность вопроса и риски, которые могут возникнуть. К сожалению, бывает и такое, что не всегда добросовестные лица используют новые инструменты, которые появляются благодаря закону.

Бодрунов: Насколько мы видим, традиционные банки используют такие инструменты, как, например, портфели для управления. В портфеле это депозит, акции, голубые фишки, бумаги второго эшелона. Можно выбрать более или менее рисковый портфель. Эти финансовые структуры такой партнерский банкинг использовать не могут

Аксаков: Нет, они выбирают один инструмент и с этим инструментом работают. При этом, конечно, по договоренности с теми, кто выделяет деньги, они могут пустить средства на конкретный инструмент. Допустим, на финансирование лизинга, но только по договоренности с тем, кто доверил деньги в управление, и с теми, кто получает, соответственно. Эти деньги могут пойти на финансирование совместной реализации проекта.

Бодрунов: Традиционный банк получает деньги, как правило, от вкладчика. А если, допустим, исламский банк в неудачный проект вложился, то каким образом ответственность перед вкладчиком состоится?

Аксаков: Во-первых, здесь, конечно, вкладчика нет — есть участие в капитале. Это похоже на акционерное общество или общество с ограниченной ответственностью. Но здесь стороны вместе создают капитал.

Бодрунов: Что-то вроде паевого фонда.

Аксаков: Да-да. Либо совместное финансирование проектов.

Бодрунов: Если у меня есть свободные средства, и я не хочу вкладывать в традиционный банк по ряду причин, но готов участвовать в таком софинансировании. Я в этом случае подписываю какое-то соглашение, договор о софинансировании.

Аксаков: Да. Это фактически управление деньгами.

Бодрунов: Вы берете мои деньги в управление и дальше сами работаете.

Аксаков: Но в управление берете таким образом, чтобы эти средства направлялись только на те инструменты, о которых мы раньше говорили. Вы отдаете деньги, доверяете для вложения в разные проекты, которые соответствуют принципам шариата, если мы говорим об исламском направлении, об исламе.

Бодрунов: И сколько организация заработает, столько я заработаю. Нет – значит, нет.

Аксаков: Да. Эти две формы привлечения средств от тех, кто хочет участвовать в проекте.

Бодрунов: Как президент Вольного экономического общества России я тоже часто встречаюсь и с представителями финансовых структур. Одна из идей, которые сейчас очень активно разрабатываются в мире — в рамках геополитического переустройства мира — это такая концепция мирового развития, в которой было бы более справедливо устроено распределение доходов от экономической, в том числе, финансовой деятельности. И мне кажется, когда мы об этом говорим, помимо того, что есть теоретические модели, необходимо поискать и практические инструменты. И сама жизнь, может быть, дает такие инструменты на основе древних устоявшихся традиций, в том числе, в исламе, есть определенное понимание экономической справедливости и в православии.
Социологические исследования показывают запрос населения разных стран на справедливость, и этот запрос растет. Возникает вопрос о практических инструментах. Каким же образом все-таки реализовать этот запрос, не ломая то, что есть сегодня, внутри выращивать какие-то другие инструменты. Мне кажется, что этот подход, который сегодня мы обсуждали, родился не так давно. Хотя и нормы шариата существуют давно, я хочу сказать, что еще Аристотель возражал против того, что мы сегодня называем экономикой, называя это хремастикой, то есть бессмысленным извлечением выгоды ради выгоды, прибыли ради прибыли. Поэтому тот подход, который родился в ХХ веке, наверное, связан с тем, что появился более выраженный общественный запрос на такого рода деятельность.
И мне кажется, что, с учетом миссии, которую берет на себя наша страна, — показать какое-то новое направление жизни в новом геополитическом пространстве, это один из инструментов, который позволит финансовой системе аккуратно идти к более справедливому доступу к благам всех сторон экономического процесса, если философски оценивать с точки зрения макроэкономики и философии подобную деятельность.

Аксаков: В определенном смысле это действительно ответ на ту ситуацию, которая сложилась на финансовом рынке. Сформировался очень мощный финансовый пузырь, оторванный от реального производства, мирового ВВП, причем, в десятки раз, — это факт. И естественно, этот пузырь рано или поздно должен лопнуть. Люди, понимая, где-то даже интуитивно, подсознательно, что есть большой риск в этом финансовом пузыре, сформированном, прежде всего, на фондовом рынке, на валютных рынках, ищут выходы в более осязаемых вещах, которые могут принести доход. Многие хотят освободиться от рисков фондового рынка, который, как мы сейчас наблюдаем, уже подвергается большим испытаниям. И боюсь, что будет серьезнейший мировой финансовый кризис из-за того, что этот фондовый финансовый рынок лопнет.

Бодрунов: Мы это наблюдали в той или иной степени неоднократно. И эта шапка на финансовом рынке, которая называется деривативы – выпуск расписок на акции, расписок на расписки, акций на акции и так далее – чисто спекулятивный инструмент. И за ним, как правило, не стоит никаких реальных активов. Соответственно, как только возникает проблема с реальными экономическими потрясениями, тут же возникает резкое обрушение таких рынков.
Мне представляется, что новый инструмент будет стимулировать экономическую и финансовую активность наших инвесторов – граждан, которые предпочитают работать на таких условиях, а у нас таких людей довольно много. Это дополнительная возможность для развития реального сектора экономики, для привлечения инвестиций, вхождения в новое мировое финансовое пространство, которое формируется на наших глазах. 

Horizontal relations of society

We are more and more aware that life has changed dramatically. The usual things are changing – payments, brands, connections. Opportunities disappear and others emerge. The composition of economic actors is changing — as Pushkin said: ​​«… But they are not, or far away are living ! ..».

For more than a year now, Russia has been in a qualitatively new international situation, at the epicenter of major events. The exacerbation of global problems caused by the rapid development of new technologies and resulting in a wide range of transformations in the economic and social spheres requires a fundamental revision of approaches to economic development and key decisions. We are witnessing a profound restructuring of the economic and social space. It must be admitted that, as far as our economy is concerned, it has been quite successful so far, demonstrating decent stability and surprising both Russian and foreign forecasters.

Life in new conditions proves more and more what many Russian experts have repeatedly said, including at the scientific forums of the Free Economic Society of Russia and on the pages of our journal, which is the need to develop the domestic industrial complex and the real sector of the economy as a whole, to implement an active industrial policy, long-term strategizing of socio-economic development, etc. Now all these have become an urgent need and an obvious and urgent task. Russia can no longer move in the wake of not only neoliberalism and market fundamentalism, the collapse of which, it seems, is already obvious to their adherents, but also foreign economic theories. Our huge ship should not sail along the economic current that comes from the other side of the ocean.

But to ensure the transition to a purposeful transformation of both the economy and our society, a theoretical framework must be developed that reflects the features and main features of our socio-economic and civilizational path. And here speculative constructions or constructs divorced from real life are not suitable. No matter how clever they may seem, life itself, which is stronger than any scientific constructions, proves that such theories can collapse and turn into dust literally overnight if they are not built on a solid foundation of fundamental research. And especially — if they represent a person as a purely economic actor, concerned solely with maximizing profits, income, benefits, etc (note that many of our economic actors still live in this paradigm to this day, endlessly promoting precisely this on domestic television — profit, benefit, benefit …), and are not aimed at the main thing — improving the very life of a person and the state of the planet on which he was lucky to live. It is not for nothing that our wise people know: happiness is not in money!.. And it is important that the goals of our economic activity — and this should be assessed positively — are the goals of national development. As the President of the country emphasized in his recent address to the Federal Assembly, we have constantly spoken about the need to change the structure of our economy in recent years, and now these changes are a vital necessity. Solving strategic tasks, we must understand that the security and well-being of the people, sovereignty and national interests are fundamental for all of us.

In solving this problem, there is one very remarkable, although often ignored or, in any case, not prioritized aspect.

Economists should be guided by the demand of society as a whole — this is fundamentally important. And this request is often difficult for the state to hear. For it is essentially arranged vertically, and from the bottom» to the «top, where decisions are made, sometimes it is not possible to reach. Which is always bad, and even more so during periods of economic bifurcation. And that is why now the so-called horizontal connections are coming to the fore.

Why?

Horizontal connections are connections or relationships between people that help solve a variety of issues without having to walk through hierarchical bureaucratic ladders. They play an important role in building a strong society and help build trust and support – to solidify people, in other words.

Let’s pay attention: NGO are the main social element of the socio-economic system, strengthening horizontal ties, allowing them to increase their influence on the social, economic, political and cultural spheres. As the events of covid, geo-economic shocks, and man-made and natural disasters have shown, those were horizontal organizations that turned out to be leaders in solving many issues.

Undoubtedly, one of the main functions of non-profit organizations is social protection, but in our time of rapid changes, public structures that bring together professionals, experts of various levels to solve many other social problems, which in a vertical structure involve a series of lengthy administrative processes, are not less important. Life convincingly shows that without the participation of NGO it is impossible to guarantee the sustainable economic, social and cultural development of the country. Their role has yet to be seriously analyzed by domestic economic science; it is also important to give a new impetus to their development.

We decided to dedicate the main topic of this issue to public organizations.

Профессор Бодрунов: одной неоклассики недостаточно

Автор: Евгения Мамонова, опубликовано с разрешения «Российской газеты»

Экономика России переживает серьезную трансформацию: перед нами встает проблема экономического и технологического суверенитета, повышения уровня социализации и консолидации нашего общества, формирования социально ориентированной экономики. Многие важнейшие задачи отражены в целях национального развития. Но меняется ли в связи с этим наше экономическое образование? Какие специалисты в сфере экономики поведут наше общественное развитие по новому пути?В Вольном экономическом обществе (ВЭО) России, одним из базовых направлений деятельности которого является экономическое просвещение и образование, вчера прошли Абалкинские чтения, где развернулась широкая дискуссия о том, каким быть нашему экономическому образованию в новой экономической реальности. Об этом мы говорим с президентом ВЭО России, членом-корреспондентом РАН, профессором Сергеем Бодруновым.

— Сергей Дмитриевич, экономика России интенсивно обновляется. Означает ли это, что и экономическая наука и образование должны обновляться?

Сергей Бодрунов: Сегодня меняется все: экономические отношения, мировая валютная система, геополитика. Глобализация в кризисе, проблема суверенитета, причем не только политического, но и — едва ли не в первую очередь — экономического встает в полный рост. Россия оказалась в качественно новой международной ситуации, в стране началась глубокая перестройка экономики. Мы наконец-то уходим от рыночного фундаментализма, господствовавшего на протяжении десятилетий. Мы уходим от мифов постиндустриализма, от беспочвенных надежд, что «Запад нам поможет». Все эти иллюзии дорого обошлись нашей экономике и обществу. Мы постепенно осознаем, что мир изменился, и начинаем изменять нашу экономическую политику, нашу жизнь.

Между тем экономическая теория и образование остаются в основе своей такими же, как и в кризисные 1990-е годы. Базой и экономической теории, и экономического образования остается неоклассическая теория, микро- и макроэкономика с добавлением в ряде случаев нового институционализма. В основе этих теорий лежит представление о том, что экономика — это рынок, что человек — рациональный эгоист, высшая ценность для которого ​— деньги, а труд для него — обременение. И только в качестве исключения признается, что человек в долгосрочном периоде может максимизировать не частное, а общественное благо. Эта теория хорошо работает на решение таких задач, как увеличение продаж, рост прибыли, на создание для этого подходящих макроэкономических результатов и т.п. Спору нет, это важные задачи для любого рыночного агента. Но экономика XXI века — это далеко не только рынок. И экономистам надо думать не только о прибыли и стоимостных показателях.

— А о чем же еще могут думать экономисты?

Сергей Бодрунов: Экономисты не только могут, но и должны думать о человеке. Причем не только о человеке экономическом, но — о человеке культурном. Я не случайно сделал акцент на глобальных трансформациях в технологиях, экономике и обществе. Перед любой национальной экономической системой сегодня стоят прежде всего проблемы целей и ценностей развития. Перед российской экономикой они стоят с особой остротой, ведь наше общество всегда отличала постановка в центр внимания вопросов культурного развития человека, его нравственных ценностей, включая ценности солидарности, творческого саморазвития, прогресса. Без этого нет консолидации общества, без этого не может быть ни суверенитета, ни целостности национального экономического и политического организма.

Экономика XXI века — это далеко не только рынок. И экономистам надо думать не только о прибыли и стоимостных показателях

Более того, подчеркну: без этого сейчас уже нет и настоящей устойчивой экономической эффективности, поскольку главный фактор развития современной экономики — это не деньги, а знания, творческий потенциал человека. Нам нужна экономика, основанная на знаниеемком производстве, подчиненная целям прогресса человеческих качеств, и только так мы сможем обеспечить столь необходимый нам технологический суверенитет, реализацию целей развития, специфических для нашей российской самобытной цивилизации. Россия может — и должна — стать лидером перехода человечества к новому индустриальному обществу второго поколения, в материальной основе которого лежат технологии уже активно вступающего в свои права шестого технологического уклада, при этом — к обществу, существенно более социально ориентированному, главной ценностью которого станет развитие человека. И мы можем — и должны — идти к миру, в котором экономические цели, ценности достижения выгоды будут постепенно уступать место ценностям культуры и человеческого развития.

— Новые цели экономики — новая экономическая наука?

Сергей Бодрунов: И да, и нет. Нет — потому, что качественные изменения в науке и образовании происходят постепенно; эти пространства человеческой культуры по природе своей инерционны. Мы живем и в ближайшее время будем жить в пространстве рыночной экономики, и потому нам надо будет использовать достижения неоклассической экономической теории. Следовательно, надо будет преподавать микро- и макроэкономику.

Да — потому что в современном, стремительно меняющемся мире одной неоклассики недостаточно. Для понимания глобальных сдвигов нужна теория, изучающая фундаментальные законы социально-экономического развития, объясняющая качественные изменения в технологиях, общественном устройстве, социальной структуре общества, целях развития.

Нужна теория, которая не замыкается в узком пространстве функциональных связей рынка. Такой потенциал содержит современная гетеродоксальная экономическая теория.

— Что конкретно имеется в виду?

Сергей Бодрунов: Поясню. Классический институционализм в лице его крупнейших представителей, таких как Джон Гэлбрейт, объяснил многие взаимосвязи технологий и экономики, показал необходимость развития государственного регулирования, конвергенции преимуществ рыночного и планового хозяйства. Современные представители этого течения пошли значительно дальше. В частности, Джеймс Гэлбрейт, продолжая традицию своего отца, раскрыл механизмы обеспечения оптимального сочетания экономической эффективности и социальной справедливости, чему посвящен, в частности, прочитанный нами совместно в ряде университетов специальной курс.

Большой потенциал несет в себе и современная политическая экономия, вырастающая из наследия классиков — Адама Смита, Давида Рикардо, Карла Маркса. Эта наука показала закономерности исторической смены экономических систем, объективные, лежащие в развитии материального производства, основания для перехода в XXI веке к новым общественным отношениям, дополняющим рынок и капитал. Это важно, поскольку для эффективного развития современной экономике недостаточно механизма свободной конкуренции и приоритета прибыли, и именно политическая экономия показывает объективную необходимость реализации особой функции государства — как экономического фактора, важность для развития современной экономики общественного сектора, социальных трансфертов: государственных пенсий, бесплатного образования, здравоохранения. И главное: она высвечивает значимость неденежных, общественных целей и ценностей. В противовес так называемому современному мейнстриму в экономической теории.

— Для России — страны, где духовные ценности дополняют материальные и в определенной степени доминируют над ними, эти подходы должны быть особо актуальны…

Сергей Бодрунов: Да, конечно. Хотя и не только для России. В Китае, например, политическая экономия является одним из базовых предметов для студентов. Я не отрицаю необходимость погружать студентов-экономистов в различные теоретические платформы. Но для нашей страны дополнение курсов, основанных на неоклассике, фундаментальными курсами экономической теории является жизненно важным. Такие курсы читаются в России, хотя пока скорее как исключение. К примеру, в Финансовом университете при Правительстве РФ в курс экономической теории включен в раздел, содержащий изложение фундаментальных политэкономических знаний. Ученые МГУ написали отличный учебник «Классическая политическая экономия», получивший премию «Экономическая книга года» и выдержавший уже четыре издания.Но в целом в стране ситуация с фундаментальным экономическим образованием остается неблагоприятной. Мы в Вольном экономическом обществе России работаем непосредственно с сотнями экономических кафедр наших университетов и знаем обстановку не понаслышке. Студенты учатся по учебникам микро- и макроэкономики, написанным в США. Порой — многие годы, если не десятилетия назад. Или, в лучшем случае, по отечественным учебникам, по большому счету повторяющим американские рецепты. Исключения есть, но это именно исключения. Курсы, отражающие специфику российской экономики, или отсутствуют вообще, или занимают в разы меньше часов.

— Где же выход? Ведь наука интернациональна: не может быть «русской физики», качественно отличной от «американской физики»?

Сергей Бодрунов: Русской или американской физики быть не может. Но развитие физической науки шло и идет не одновременно во всех странах, и в России был и остается потенциал, чтобы в области фундаментальных наук, в том числе в сфере экономической науки, работать на опережение. Это раз.

Два: мировая экономическая наука — это не только микро- и макроэкономика. Различные ветви гетеродоксальной экономической теории активно развиваются в мире: и в тех же США, и в Европе, и в Азии, причем особенно интенсивно в Китае, а это вторая (а во многом и первая) экономика мира. Три: для раскрытия потенциала российской экономики гетеродоксальная экономическая теория, в частности, классический институционализм и политическая экономия, сегодня необходимы как никогда. Наша страна переживает фундаментальные изменения. Начатый у нас поворот от рыночного фундаментализма к человеку, к повышению уровня социализации общества и построению социально ориентированного государства, к приоритету традиционных ценностей, если хотите — от дикости расчеловечивания к гуманизму, просто невозможен без глубокого обновления экономической теории и экономического образования — именно с привлечением такой теоретической базы.

Студенты учатся по учебникам микро- и макроэкономики, написанным в США. Порой — многие годы, если не десятилетия назад

— А есть конкретные предложения?

Сергей Бодрунов: Такая работа идет. Необходимость обновления экономического образования активно в последние месяцы обсуждается в Вольном экономическом обществе России, в МГУ, в других научно-образовательных центрах. Назрела необходимость общенациональной дискуссии, в центре которой должны стоять вопросы дополнения преподавания микро- и макроэкономики курсами, по моему пониманию, двух типов: во-первых, рассматривающих фундаментальные проблемы социально-экономического развития, с выходом на исследование проблем развития общецивилизационного, и, во-вторых, раскрывающих специфику российской экономики и отражение в ней наших ценностных установок. Чем раньше и активнее мы начнем решать эти задачи, тем скорее мы создадим научно-образовательную базу для подготовки экономистов нового типа — способных думать не только о деньгах, но и об интересах страны и человека.

 

Без длинных волн невозможны точные прогнозы

Сергей Глазьев, 
министр по интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии, академик РАН

Хочу отметить, что с точки зрения методологии прогнозирования нам очень важно учитывать длинные волны, потому что в качестве наиболее распространенного способа прогнозирования так или иначе используется экстраполяция, особенно в эконометрике. И если вы экстраполируете тенденции, которые сложились на фазе роста длинной волны, то промахиваетесь и не можете поймать депрессию, которая вдруг возникает неожиданно для всех. И мы видим, что МВФ и Всемирный банк проваливаются со всеми своими прогнозами больше 10 лет, они не в состоянии ничего спрогнозировать точно по той причине, что у них нет этой методологии, они не учитывают длинноволновую динамику, которая сопровождается колебаниями и в эффективности экономики, и в эффективности факторов производства. Соответственно, эти методы, которыми все привыкли пользоваться, работают только в стационарные периоды подъема 20–25 лет, а когда мы переходим в фазу рецессии и депрессии, уже требуется качественный анализ моделей диффузии технологий, которые весьма достоверны. Существует больше 10 000 моделей динамики технологий, основанных на логистических кривых, которые позволяют довольно точно прогнозировать момент выхода из депрессии на новую волну роста.

Надо сказать, что этот момент уже случился. Мы уже прозевали, к сожалению, переход к новому технологическому укладу, хотя и были приняты правильные решения: создали Роснано, но деньги ушли не туда. Это уже вопрос к нашей системе управления.

Как я уже сказал, эта методология позволяет хорошо прогнозировать нелинейные процессы, с которыми связаны долгосрочные технологические изменения. Модели показали, что мы, пройдя эпохи угля, нефти, газа, должны будем перейти к новым энергоносителям. По прогнозам получался водород вместе с возобновляемыми источниками энергии: в случае если мы получим технологию добычи природного водорода, то мы перейдем действительно к эпохе водорода. Это был прогноз, полученный ещё до 2000 года.

Нам хорошо понятна сегодня структура нового технологического уклада: нано-, биоинженерные, информационные, коммуникационные технологии, цифровые, аддитивные. Самой большой отраслью, кстати, становится здравоохранение, второй по величине — образование, третья — наука, то есть комплекс воспроизводства знаний и человеческого капитала тянет больше половины экономики. Это существенно размывает все наши привычные представления об экономических измерениях, потому что измерять производительность в этой социальной сфере очень непросто.

Прогнозы, которые мы недавно сделали — это рост шестого технологического уклада. Ключевые технологии — графические процессоры, энергия на солнечных панелях и т.д. Логистические кривые показывают прекращение фазы роста где-то к середине этого столетия. Мы сейчас находимся в экспоненциальном подъеме. Приходится еще раз сожалеть, что несмотря на все наши усилия, рекомендации, предложения по стратегии опережающего развития, с которыми мы на секции экономики выступаем уже, наверно, лет 20, все это прошло мимо ушей лиц, принимающих решения, не только в государстве, но и в бизнесе. Наши металлурги основательно промахнулись со своими инвестициями, рассчитывая, что спрос на металл будет дальше расти, потеряны огромные деньги из-за того, что в принятии решений не учитываются эти нелинейные процессы.

Искусственный интеллект, углеродные нанотрубки. Вы знаете, что углеродные нанотрубки — это основа во многих нанотехнологиях? Нанооксиды алюминия, наночастицы серебра, наночастицы золота, оксида меди, полимерные наночастицы, наносенсоры. В общем, теория работает, потому что все эти кривые достаточно синхронны. Экспоненциальная фаза начинается сейчас, в начале этого десятилетия, и заканчивается в середине века. Если бы мы научились заниматься целевым кредитованием инвестиций в передовых перспективных направлениях нового технологического уклада, то мы бы эту волну поймали.

Основная часть нанотехнологий растет с темпом от 10 до 40% в год. При правильных инвестициях и технологическом прогнозировании, при условии, конечно, что деньги не будут разворованы, мы могли бы получить совершенно грандиозный эффект. Причем замечу, что опоздание с инвестициями чревато резким ростом платы за вход на технологическую траекторию нового уклада. Стоимость нанофабрики с повышением технического уровня росла с сотен миллионов до миллиардов долларов на 2024 год. Вообще, теория технологических укладов позволяет достаточно хорошо давать рекомендации по структуре инвестиционной политики. Скажем, если мы хотим получить грандиозный эффект с малыми деньгами, нам нужно входить в технологическую траекторию, когда она только начинается, тогда капиталоемкость невысока. Если вы поймаете волну роста, то вы получите грандиозный эффект. Именно так из лаборатории формируется биоинженерная компания, 10 человек с хорошим оборудованием могут за 3–4 года развиться в большую фирму, поймав молекулу, как говорят в современной биоинженерной отрасли.

Капиталоемкость входа в новый технологический уклад невелика. Нанофабрики, кстати, у нас есть, и в ти годы тоже были, некоторые работают успешно. Пара сотен миллионов долларов 15 лет назад, и вы уже в струе, уже дальше растете, получаете интеллектуальную ренту. Если вы поймали волну развития нанотехнологий, это позволяет дешево войти в производство наночипов, а если вы прозевали, то завод микроэлектроники, который у нас сейчас есть и который мы хотим импортировать – это уже миллиарды долларов. Предположим, если будет желание создать какую-то отрасль позапрошлого технологического уклада, скажем, автомобилестроение, это уже сотни миллиардов долларов на автомобильный завод, то есть чем технология старше, тем больше плата за вход и тем меньше экономический эффект.

Особенно важно понимать разницу между технологическими укладами. В новом технологическом укладе за небольшие деньги можно поймать волну и уйти вверх, реализуя стратегию опережающего развития, а если мы ошибаемся с инвестициями и вкладываем их в устаревшее производство, то мы рискуем потратить кучу денег и ничего не получить. У нас были такие, кстати, в советское время грандиозные стройки: железная дорога вдоль полярного круга, которая была не достроена, тоннель между Сахалином и материком. Строили водные каналы, а эта технология вообще первого и второго технологического уклада, где лидером была Голландия.

К сожалению, мы не сумели войти в новый технологический уклад в фазе его становления, и сейчас мы сталкиваемся с тем, что мир ушел вперед, а мы потеряли темпы, потеряли масштабы. Например, если брать светодиоды, мы первыми их изобрели в свое время, но до сих пор работаем в лабораторных масштабах. А у США – десятки миллиардов светодиодов, китайцы также ушли вперед. Мы могли бы быть впереди планеты всей. То же самое касается стволовых клеток и многих других технологий шестого технологического уклада, которые были созданы нашими учеными, но в силу инерционности и косности нашей системы управления, отсутствия в ней инструментов поддержки инновационной активности, механизмов целевого кредитования, перспективных технологий, мы эти возможности упустили.

 

В развитых странах началась «великая стагнация»

Развитые страны столкнулись с великой стагнацией, как это все чаще называют экономисты, считает академик РАН Сергей Глазьев, министр по интеграции и макроэкономике Европейской экономической комиссии. Эта ситуация находится в русле теории смены мирохозяйственных укладов, которую развивает ученый с коллегами.

На дискуссии, посвященной актуальности теории длинных волн Николая Кондратьева, Глазьев отметил, что западным лидерам удалось выйти из великой депрессии, затем из спада 1970 годов. Но это было сделано, благодаря денежной накачке, или позже — так называемому количественному смягчению. Но возникла проблема перенакопления капитала устаревших производств.

Именно устаревшие производства в гигантском объёме, особенно инфраструктура, сегодня тянут вниз и европейскую, и американскую экономику. Им удалось избежать депрессии за счет увеличения денежной базы в 2 раза. А сегодня это влечет за собой инфляционные процессы именно потому, что скорость внедрения новых технологий на оказалась не столь велика, чтобы принять на себя эту лавину денег.

По нашим оценкам, порядка 70% этой денежной эмиссии ушла в финансовые пузыри. Если бы она, как в Китае, пошла в новое производство, то, может быть, и не было бы сейчас инфляционной волны. Но этого не случилось из-за того, что та система управления потеряла свою эффективность.

Технологические уклады и длинные волны

Сергей Глазьев,
академик РАН, действующий член коллегии (министр) по интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии

В советской политэкономии имя Кондратьева было практически предано забвению, и в середине 1980-х годов, благодаря инициативе Георгия Ивановича Микерина (еще одним соавтором был Павел Николаевич Тесля из Новосибирска), мы выпустили обзорную книгу по длинным волнам Кондратьева, где постарались обобщить те исследования, которые в основном, к сожалению, велись уже за рубежом. И мне посчастливилось встречаться и с Крисом Фримэном, и с Шарлоттой Перес, мы многократно дискутировали, удалось собрать даже небольшой коллектив ученых, которые занимались вопросами технологических траекторий и научно-технической политики.

Бум длинноволновых исследований на Западе возник в связи с тем, что мейнстрим никак не мог объяснить, откуда взялся структурный кризис 1970-х годов. Это стимулировало обращение к работам Кондратьева, и тогда возникла школа Криса Фримэна. Также я бы упомянул Сергея Меньшикова и Леонида Клеменко, которые внесли немалый вклад в реанимацию наследия Кондратьева. С тех пор эти исследования продолжаются.

Тогда же, в 1980 годы под руководством Андрея Семеновича Львова были развернуты работы по теории научно-технического прогресса, и мы выдвинули гипотезу, которую сегодня все знают, что в основе каждой длинной волны Кондратьева лежит жизненный цикл комплекса технологически сопряженных производств, которые образуют воспроизводящуюся целостность, воспроизводственный контур, и формирует примерно однокачественный набор требований к ресурсам. Мы ввели тогда понятие совокупности технологически сопряженных производств и показали такие устойчивые воспроизводящиеся целостности на макроуровне. Мы предположили, что жизненный цикл технологического уклада, который несколько длиннее, чем длинная волна Кондратьева, формирует эту длинноволновую динамику. Каждая длинная волна или лежащий в её основе технологический уклад обозначен через базовую технологию трансформации энергии в полезную работу.

Взаимосвязь между длинными волнами Кондратьева и технологическими укладами выражается в том, что каждый технологический уклад описывается двухфазной логистической кривой. Первая фаза — это развитие принципиально новых производств в недрах старого технологического уклада, когда еще экономическая среда не воспринимает базовое нововведение. Известно, что нововведения возникают не тогда, когда они появляются в головах ученых инженеров, а когда менеджерам, собственникам предприятий не остается ничего другого, как внедрять эти нововведения, иначе они рискуют обанкротиться. Вот этот комплекс новых технологий, вызревающих в недрах старого технологического уклада, ждет своего часа, который наступает в эпоху структурного кризиса.

Структурный кризис возникает из-за того, что технологический уклад и технологическая связанность, как любая технология, которая уходит в него, порождают синхронизацию технологий, которые формируют технологический уклад, и для него характерно то же самое, что и для каждой отдельной технологии, то есть наступает момент, когда инвестиции в развитие технологий или комплекса технологий, в данном случае технологического уклада, начинает давать убывающую отдачу. У каждой технологии есть предел, как вы знаете, её совершенствования, и то же самое касается и комплекса взаимосвязанных технологий.

Вторая производная меняет знак. Начинается снижение темпов экономического роста. В конце концов наступает такой момент, когда дальнейшие инвестиции в развитие сложившихся технологических траекторий начинает давать не просто убывающую отдачу, а вообще никакой отдачи не дают. И тогда монополисты пользуются возможностью поднять цены на свою продукцию для того, чтобы удержать норму прибыли. Самый монополизированный сектор — это энергетика, поэтому смена технологических укладов начинается со всплеска цен на энергоносители. То, что не могли долгое время объяснить (и Кондратьев обращал внимание на колебание цен на энергоносители), в этой теории хорошо объясняется: монополисты взвинчивают цены в период, когда уже дальнейшие способы получения прибыли себя исчерпывают, цены взлетают в разы. Это сигнал к структурной перестройке экономики, начинается депрессия, которая длится 10–15 лет (ее прекрасно описала Шарлотта Перес), и в ходе этой депрессии капитал из устаревших производств зависает в финансовом секторе, возникает иллюзия, что экономика финансилизируется — есть такой модный термин. На самом деле это всего лишь фаза или эпизод, длящийся 10–15 лет, когда старые технологии не работают, а новые еще недостаточно привлекательны, рискованны. И только после того как финансовые пузыри схлопываются и оставшиеся капиталы пробивают себе дорогу к новым технологиям, начинается новый длинноволновый подъем.

 

Все эти ритмы сложились в период индустриализации, со времен первой промышленной революции. С переходом к постиндустриальному обществу, к экономике знаний, конечно, есть подозрение, что все это может нивелироваться, и таких четких циклов уже не будет. Но пока эта модель работает. Нам удалось, во-первых, показать одну из причин краха советской экономики, связанную с тем, что там не было механизма перераспределения ресурсов из устаревших технологических укладов в новые. И мы описали явление технологической многоукладности народного хозяйства СССР. К сожалению, наши рекомендации уже плохо воспринимались, и программа ускорения НТП припоздала. И технологическая многоукладность в итоге привела к резкому падению эффективности плановой директивной экономики.

Уже после того как Римский клуб издал свой знаменитый доклад «Пределы роста» (англ. The Limits to Growth — доклад Римского клуба 1972 года по проекту «Проблемы человечества», который содержал результаты моделирования роста человеческой популяции и исчерпания природных ресурсов. — ред.), мы запоздало вступили в полемику, объясняя, что нет никаких пределов роста, что новый технологический уклад снимает и экологические ограничения, и ограничения по эффективности. Переход к нему позволяет в разы поднять энергоэффективность, в разы снизить материалоемкость. И действительно мы видим, что экстраполяция тех тенденций, которые были характерны для четвертого технологического уклада, основанного на химизации, автомобилестроении, которая породила алармические прогнозы Римского клуба, не сбылась.

 

Мировой экономике нужна гетеродоксальная теория

Для понимания глобальных сдвигов нужна теория, изучающая фундаментальные законы социально-экономического развития, объясняющая качественные изменения в технологиях, общественном устройстве, социальной структуре общества, целях развития, сказал в интервью «Российской газете» президент ВЭО России член-корреспондент РАН Сергей Бодрунов.

«Экономика XXI века — это далеко не только рынок. И экономистам надо думать не только о прибыли и стоимостных показателях», — сказал ученый после Абалкинских чтений в ВЭО России, где развернулась широкая дискуссия о том, каким быть нашему экономическому образованию в новой экономической реальности.

Как отметил Бодрунов, базой и экономической теории, и экономического образования остается неоклассическая теория, микро- и макроэкономика с добавлением в ряде случаев нового институционализма, а в основе этих теорий лежит представление о том, что экономика — это рынок, что человек — рациональный эгоист, высшая ценность для которого — деньги, а труд для него — обременение.

«В современном, стремительно меняющемся мире одной неоклассики недостаточно. Для понимания глобальных сдвигов нужна теория, изучающая фундаментальные законы социально-экономического развития, объясняющая качественные изменения в технологиях, общественном устройстве, социальной структуре общества, целях развития. Нужна теория, которая не замыкается в узком пространстве функциональных связей рынка. Такой потенциал содержит современная гетеродоксальная экономическая теория», — сказал Сергей Бодрунов.

Речь идет о том, что классический институционализм в лице его крупнейших представителей, таких как Джон Гэлбрейт, объяснил многие взаимосвязи технологий и экономики, показал необходимость развития государственного регулирования, конвергенции преимуществ рыночного и планового хозяйства. Современные представители этого течения пошли значительно дальше. В частности, Джеймс Гэлбрейт, продолжая традицию своего отца, раскрыл механизмы обеспечения оптимального сочетания экономической эффективности и социальной справедливости, чему посвящен, в частности, прочитанный нами совместно в ряде университетов специальной курс.

«Для эффективного развития современной экономике недостаточно механизма свободной конкуренции и приоритета прибыли, и именно политическая экономия показывает объективную необходимость реализации особой функции государства — как экономического фактора, важность для развития современной экономики общественного сектора, социальных трансфертов: государственных пенсий, бесплатного образования, здравоохранения. И главное: она высвечивает значимость неденежных, общественных целей и ценностей. В противовес так называемому современному мейнстриму в экономической теории», — полагает ученый.

1...232425...181Страница 24 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"