Демография России. Заглянуть в будущее

04.10.2022

Ведущие мировые центры, занимающиеся долгосрочными демографическими прогнозами, предрекают России депопуляцию к концу века. Что говорят исследования отечественных ученых, ждет ли Россию убыль населения, обсудили директор Центрального экономико-математического института РАН Альберт Бахтизин и президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов.

По материалам программы «Дом Э», Общественное телевидение России

Бодрунов: Альберт Рауфович, ЦЭМИ РАН, который вы возглавляете, занимается научным прогнозированием в самых разных областях, в том числе в демографии. Поясните, пожалуйста, зачем нам долгосрочное демографическое прогнозирование, и как оно осуществляется с помощью экономико-математических методов?

Бахтизин: Я хотел сказать, что тема эта очень актуальна, учитывая происходящие события, но не только поэтому… Мы приближаемся к знаковому событию. 15 ноября 2022 года население Земли достигнет 8 млрд человек. 11 лет назад, 31 октября 2011 года население планеты составило 7 млрд человек. Очередную круглую дату, так сказать, 9 млрд, по прогнозам Отдела народонаселения ООН, будем отмечать в 2038 году. Если, конечно, не случится каких-то катаклизмов… Кстати, предыдущий юбилей – 31 октября 2011 года – так и называли: «День семи миллиардов».

Бодрунов. Значит, у нас в ноябре будет «День восьми миллиардов».

Бахтизин: Что касается демографического прогнозирования, есть три ведущих мировых центра, которые занимаются долгосрочными прогнозами – это Отдел народонаселения ООН, Институт измерения показателей и оценки состояния здоровья (Вашингтон) и Центр демографии и глобального человеческого капитала имени Витгенштейна (Австрия). Они практически не ошибаются в краткосрочных и среднесрочных прогнозах на 10-летнем периоде. Отклонение меньше процента. То есть это достаточно высокая точность. Но когда мы говорим про долгосрочное прогнозирование, возникает много нюансов. Зачем вообще нужно среднесрочное, краткосрочное и долгосрочное демографическое прогнозирование? Если мы говорим про краткосрочные и среднесрочные прогнозы, это вопросы, связанные со строительством социальных объектов – школы, детские сады и так далее. Если мы говорим про долгосрочное прогнозирование, это уже вопросы, связанные с реформированием пенсионной системы, вопросы геополитической переконфигурации, национальной безопасности.

Все три центра прогнозируют по-разному. Если не вдаваться в математические детали, то Отдел народонаселения ООН прогнозирует суммарный коэффициент рождаемости, то есть коэффициент, который показывает, сколько женщин в течение своего репродуктивного возраста родят детей. Для нормального воспроизводства это показатель составляет 2,1 ребенок. Соответственно, на текущий момент для мира – это 2,3. Как они это делают? Используют численные методы и берут медиану. Что касается Центра демографии и глобального человеческого капитала имени Витгенштейна, они прогнозируют этот коэффициент путем опроса порядка 200 ведущих экспертов в этой области – это социологи, демографы, экономисты. Но чем плох экспертный опрос? Оценки очень полярные. К примеру, для Индии до 2050 года кто-то прогнозирует суммарный коэффициент рождаемости 1, кто-то – 2,5. Видите, какой разброс!

Что касается Института измерения показателей и оценки состояния здоровья, они прогнозируют не суммарный коэффициент рождаемости, а завершенную когортную фертильность. То есть не конкретную женщину, а когорту, которую отслеживают до достижения 50 лет. Такой подход вызывает большие споры в демографическом сообществе. Чем еще этот центр интересен? Он проводил так называемые пандемические учения в тесном сотрудничестве с Бруклинским институтом, то есть оценивал последствия распространения различного рода эпидемий (нечто похожее на ковид имитировалось в 2019 году). Это навевает на определенные мысли. Все это финансируется Фондом Билла и Мелинды Гейтс. Результаты исследований публикуются в журнале Lancet, который получил широкую известность. Я хотел бы несколько слов сказать по поводу результатов прогнозов этих центров. Назвать основные моменты, которые вызывают наибольший интерес. Первое – к концу текущего века ООН прогнозирует, что население земли достигнет 10,4 млрд человек. При этом этот пророст больше чем на половину произойдет за счет увеличения численности населения в странах к югу от Сахары, это так называемые страны «черной Африки». То есть это Нигерия, Нигер, Эфиопия и прочие.

У них и сейчас очень высокий коэффициент рождаемости. Например, в Нигере он составляет 7, в то время как в среднем по миру – 2,3. А, например, самый минимальный коэффициент рождаемости на текущий момент в, казалось бы, одной из самых благополучных стран в мире – в Южной Корее (0,7). Вообще в странах к югу от Сахары коэффициент рождаемости традиционно высокий. На текущий момент – это 4,6. Другие центры также прогнозируют увеличение численности населения земли, правда, не такое большое. По прогнозу Центра демографии и глобального человеческого капитала имени Витгенштейна, население планеты к 2100 году составит 9,5 млрд человек, Институт измерения показателей и оценки состояния здоровья дает оценку в 8,7 млрд человек. То есть развилка, как видите, большая, но это связано и с методикой оценки. Так, Институт измерения показателей и оценки состояния здоровья закладывает в прогноз достаточно спорные для демографов моменты, связанные с влиянием на суммарный коэффициент рождаемости уровня образованности женщины и доступа к противозачаточным средствам.

Бодрунов: Мне кажется, это не тот значимый фактор, который следует учитывать. Потому что, во-первых, эти средства меняются, во-вторых, их доступность растет. Если на это ориентироваться, рождаемости вообще не будет.

Бахтизин: Не будет, да. Тем не менее такие гипотезы закладываются. Но что объединяет эти центры? Это то, что все они к концу столетия прогнозируют для России резкую депопуляцию. Отдел народонаселения ООН прогнозирует, что к концу века население России составит 112 млн человек. Убыль составит больше, чем 30 млн человек.

Бодрунов: Очень сильная депопуляция.

Бахтизин: Причем я говорю только про умеренные варианты прогноза. Есть еще пессимистичные и оптимистичные.

Бодрунов: В радикальном, наверняка, меньше 100 млн человек.

Бахтизин: Сильно меньше. В умеренном варианте прогноза Центра демографии и глобального человеческого капитала имени Витгенштейна население России к концу века сократится до 106 млн человек. Для Китая они прогнозируют снижение численности населения до 70% от текущей. Представляете? Сейчас население Китая – 1 млрд 300 млн человек, соответственно, прогнозируется снижение до 600–700 млн человек к концу века. Это предопределяет ту работу, которую проводил ЦЭМИ РАН в коалиции с нашими партнерами из КНР (это в том числе Национальный суперкомпьютерный центр КНР и Шанхайский университет международных исследований). Мы разработали модельный комплекс, который позволяет проигрывать различные сценарии, которые, мы считаем, более аргументированными, чем у наших зарубежных оппонентов. Что касается полученных нами результатов… Мы проигрывали различные сценарии демографической динамики до конца века. Первый – это сценарий регионизации. То есть мы предполагаем, что эпоха глобализации закончится, будут образовываться региональные союзы, в том числе у нас с Китаем…

Бодрунов. Этот процесс мы сейчас и наблюдаем.

Бахтизин: Да. То есть будут рваться глобальные торговые цепочки, страны – объединяться в союзы по принципу географической близости, партнерства, и это в том числе повлияет на процессы миграции. При реализации сценария регионализации, когда миграционные коридоры будут сужаться, в США будет переезжать меньше людей, и в Россию, согласно нашему базовому прогнозу…

Бодрунов: Это второй базовый прогноз?

Бахтизин: Да. Первый – к концу века в России будет 120 млн человек, это если ничего не делать, учитывая текущую динамику по рождаемости, по смертности, по целевым установкам, связанных с рождаемостью. Что касается Китая, то здесь прогнозы более оптимистичные, чем у американских коллег. Мы прогнозируем, что к концу века население Китая составит 1 млрд 100-200 млн человек. Хотя они, конечно, признают проблемы – это и старение население, и сокращение его численности. Собственно, те же процессы, которые происходят и у нас. Тем не менее сценарий регионализации, связанный со схлопыванием миграционных коридоров, приводит дополнительно к приросту населения в Китае на 100 млн человек к концу века, а в России, к сожалению, – к дополнительному снижению, потому что мы обрубаем миграционные потоки, и получается, вместо 120 млн – порядка 110 млн человек. Но есть и другой сценарий – сценарий дезурбанизации. Как вы знаете, сейчас происходит прирост численности населения в основном за счет укрупнения мегаполисов. Например, с 2000 по 2022 гг. население Пекина выросло с 13 млн до 22 млн человек, а в Гуанчжоу – с 9 до 19 млн человек. Почти двухразовый прирост. Например, в Лагосе (это в Нигерии) прогнозируется порядка 89 млн человек к концу года, в Мумбаи – 67 млн, а в Дели – 60 млн. Наши китайские коллеги говорят, что у них есть определенная установка по более равномерному расселению населения по территории страны с тем, чтобы обеспечить большую безопасность, связанную с распространением инфекций…

Бодрунов: Пандемия показала, что скученность ни к чему хорошему не приводит.

Бахтизин: Точно. Потом, в случае, не дай бог, нанесения ядерных ударов, если все население сконцентрировано в одном городе, это, конечно, сильно ударяет по национальной безопасности. Поэтому в Китае, в частности, будут предприниматься усилия по более равномерному распределению, связанному с развитием пригородов, строительством городов. Подвижки есть. Пандемия показала то, что многие виды работ можно осуществлять дистанционно. Хотя на текущий момент мы наблюдаем только примеры урбанизации. Дезурбанизация – это фантастика. Приведите пример, когда крупный город, грубо говоря, расселился? Тем не менее сценарий дезурбанизации, согласно нашим расчетам, может привести к увеличению численности населения за счет смены в том числе ценностных установок. В Китае в этом случае к концу века население составит 1 млрд 400 млн человек, в России – 148 млн, то есть мы превысим текущий уровень, а в США, наоборот, ожидается снижение населения, потому что для них расселение имеет не такой ярко выраженный характер с точки зрения демографического воспроизводства, как для наших стран. Это тоже связано с целевыми установками. Понятно, что на увеличение популяции влияют различные факторы. На основе большого количества научной литературы можно выделить основные. Это финансовая поддержка семей с детьми, гибкий график работы для одного из родителей, расширенный отпуск по уходу за ребенком, ценностные установки, доступность услуг по уходу за детьми (это касается преимущественно зарубежных стран), качественное медицинское обслуживание, социальная среда, обеспеченность жильем. При этом вычленить какой-то отдельный фактор , который бы существенно влиял на повышение рождаемости, очень затруднительно. Я приведу ряд примеров. Финансовая поддержка семей с детьми не всегда влияет на повышение рождаемости. Например, Южная Корея, про которую я говорил, у них один из минимальных в мире коэффициентов рождаемости. Правительством была поставлена задача его увеличить. Начали с самого простого, как им казалось, – финансовая поддержка семей с детьми. На это было потрачено примерно 120 млрд долларов.

Бодрунов: И сколько детей они «купили» в результате?

Бахтизин: В том-то и дело. Этот фактор не сработал. Было много исследований, почему, собственно, рождаемость не выросла? Один из основных факторов – современные женщины не хотят реализовывать себя в семейном быту, а хотят строить карьеру. В Италии, например, выделяли сельскохозяйственные земли в долгосрочную аренду на 50 лет при рождении третьего ребенка. И этот вариант не сработал. То есть в чистом виде финансовое субсидирование не работает. Во Франции, наверное, один из самых больших в Европе суммарных коэффициентов рождаемости – примерно 1,9. Стали анализировать, почему у них получилось? Сработал комплекс мер. Государственная политика страны в области демографии направлена на обеспечение гендерного равенства, повышение доступности услуг по уходу за детьми, увеличение финансовой поддержки и улучшение жилищных условий семей с детьми. Что касается России, повлияла ли программа материнского капитала на увеличение рождаемости? Наши расчеты и расчеты коллег показали, что повлияла, причем ощутимо. С 2006 года, с начала запуска программы, по текущий момент она дала дополнительный прирост рождаемости на порядка 3,7 млн детей. Правда, это касалось довольно ограниченного числа лет. Скажем, 3–4 года программа работала, потом эффект пошел вниз. Отсюда опять-таки вывод, что финансирование работает, но очень ограниченно, нужен большой комплекс мер.

Бодрунов: Какие преимущества у построения демографических прогнозов с помощью агент-ориентированных моделей, которые применяются в Вашем Институте?

Бахтизин: Методология агентоориентированного моделирования – это рассмотрение социума до уровня его отдельных представителей. То есть мы моделируем отдельных людей, а совокупный макроэффект имеем уже на выходе. Это стало возможно относительно недавно, с появлением высокопроизводительных вычислений. Я неспроста отметил, что в коалицию с нами входит Национальный суперкомпьютерный центр Китая, который базируется в Гуанчжоу. С 2016 по 2018 годы у них был самый быстродействующий суперкомпьютер в мире «Млечный путь-2», на нем производилось большинство расчетов, связанных с рассмотрением социума на уровне отдельных взаимодействий.

Бодрунов: То есть агентоориентированные модели, которые вы используете, – они позволяют оценить действия индивида в разных ситуациях и в целом посчитать, условно говоря, «эффект массового сообщества». Мне кажется, применение таких методов при долгосрочном демографическом прогнозировании, учет прогнозов ваших коллег из зарубежных центров, постоянная верификация, позволяет и вам, и нам, как экономистам, иметь четкие ориентиры для принятия экономических решений…

Бахтизин: Я с Вами абсолютно согласен, особенно в части ориентиров. Как вы видите по результатам прогнозов наших зарубежных коллег, они программируют в том числе и наш социум на негатив. Они говорят, что населения Китая уменьшится на 70%, России – до 100 млн человек, не имея достаточно сильной аргументации…

Бодрунов: Это создает социальный пессимизм.

Бахтизин: Да. Это отношение к инвесторам в нашей стране и так далее.

Бодрунов: Хорошо, что мы фактами разубедили наше население в обратном.

Бахтизин: Это нужно делать на постоянной основе. То есть смотреть, что делают, соответственно, зарубежные аналитические центры, пытаться проводить аналогичную работу у себя, сравнивать, выявлять узкие места.

Бодрунов: Оценивать эффективность методик… Надеемся, что ваши исследования будут давать нам взвешенную, аргументированную картину будущего, в частности, в области демографии. Желаю вам успеха, Альберт Рауфович.

Экономика РФ может развиваться темпом более 3% ВВП уже сейчас

03.10.2022

Александр Широв,
директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, член-корреспондент РАН, член Правления ВЭО России

Оценки потенциала изменения эффективности говорят о том, что в некотором смысле экономическая динамика в нашей стране достигла верхней границы. Видно, что наша экономика существенно отстает от ведущих развитых стран с точки зрения и материалоемкости, и продуктивности использования первичных ресурсов, то есть какой-то объем дополнительных доходов можно получить за счет уменьшения использования первичных ресурсов. Это как раз отражает качество используемых технологий. Если мы подходим к оценке с этой точки зрения, то в ближайшей среднесрочной перспективе можно в отдельные годы получить динамику до 5%. Но она потребует экстремально высокого уровня инвестиционной активности. И это является ограничением, потому что и мы в институте, и наши коллеги неоднократно показывали, что существует размен между накоплением основного капитала и потреблением домашних хозяйств. Ресурсы перетекают из одной области в другую, поскольку они в экономике ограничены, а тем более в текущих условиях. Ограничения по наращиванию инвестиций связаны сейчас еще и с технологическими ограничениями.

Теперь — об оценке текущего состояния производственного потенциала. Довольно распространено мнение о том, что в нашей экономике значительная часть мощностей представлена еще советскими заводами, оборудованием и так далее. Но на самом деле доля старого советского капитала уже малозначима. Это значит, что большая часть того, что мы сейчас имеем, — это мощности, введенные после 2000 года. Из них значительная часть введена после 2010 года. Это современные мощности. А раз так, то эти мощности, безусловно, могут быть задействованы и с точки зрения импортозамещения, и с точки зрения их загрузки для увеличения удовлетворения растущего спроса.

Где наибольшая доля этих современных мощностей? Ну понятно, там, где наиболее высока оборачиваемость капитала. Это пищевая промышленность, производство строительных материалов, даже машиностроение. На самом деле на это можно опираться. Однако уровень загрузки производственных мощностей низок. Поэтому старая дискуссия о том, есть ли у нас потенциал увеличения производства на текущих мощностях, не имеет смысла, потому что такой потенциал есть. Старых мощностей почти не осталось. Вот из этого нужно исходить.

Александр Чулок: как достичь технологического суверенитета

Ясно, что удовлетворение спроса в нашей экономике, где 50% ВВП формируются за счет потребления домашних хозяйств, определяется в значительной степени емкостью потребительского рынка и возможностью населения потреблять продукцию, наиболее сложную по своей структуре. Мы знаем, что, например, отставание и по обеспеченности жильем, и по обеспеченности товарами длительного пользования, теми же самыми автомобилями, очень высоко. Для того чтобы приблизиться к тем показателям, которые хотя бы есть у стран, сопоставимых с нами по уровню экономического развития, мы можем увеличивать спрос в этих секторах примерно на 4–5% и даже больше.

Но что этому препятствует? Примитивная структура потребления домашних хозяйств в нашей стране. Подавляющая часть расходов половины российских домашних хозяйств приходится на продукты питания и обязательные платежи. Это связано как со сложившейся структурой цен, так и с базовым низким уровнем доходов. Соответственно, изменения в этой области, безусловно, должны быть элементом стратегии.

Вообще, одна из развилок именно экономической политики (не развития экономики, а именно экономической политики) состоит в том, как увеличить доходы. Первая версия состоит в том, что мы должны действовать через инвестиции, то есть мы сначала увеличиваем инвестиции, потом увеличивается производство, потом увеличиваются доходы, ну и в итоге получаем результат. Вторая версия состоит, что мы можем действовать через доходы населения. На 100% нельзя идти ни по одному из путей. Но второе направление, то есть рост через увеличение доходов населения, на мой взгляд, тоже отрицать не надо, потому что анализ производственных мощностей и то, что мы видим по структуре потребления, как раз показывает, что в потреблении нужно каким-то образом исправлять.

В период кризиса под воздействием ограничений, которые у нас сложились в экономике, прежде всего упал спрос на бытовую технику, на автомобили, то есть на те товары, которые и определяют качество жизни. Спрос на продовольствие остался неизменным. Это значит, что структура неэффективного потребления населения еще усугубилась. То есть вот эту ловушку в том, что мы не можем обеспечить даже загрузку мощностей, ориентированных на потребительский спрос, нужно каким-то образом преодолевать.

Мы много говорили на Московском академическом экономическом форуме о затратах на исследования и разработки. Проблема состоит не просто в том, что в результате санкций у нас есть какие-то ограничения по финансовым ресурсам, а в том, что нас отрезают и хотят отрезать от большинства, более 75% результатов в области исследований и разработок. Примерно половина затрат на исследования и разработки, которые есть в нашей стране, — это затраты на импортные результаты исследований и разработок. Соответственно, либо мы заместим этот импорт из недружественных стран собственными затратами, собственными решениями в области исследований и разработок или же результатами из дружественных стран, либо вот технологическое отставание, которое мы и так имеем, будет нарастать. Поэтому в смысле долгосрочной перспективы затраты на исследования и разработки становятся ключевым способом роста. И здесь главный вопрос: какова научно-технологическая политика? Чем мы пытаемся заместить вот это отставание и каким образом мы будем реализовывать новые исследования? Как это будет выстроено институционально? И здесь же возникает вопрос: какие направления являются ключевыми? Это все вопросы к новой научно-технологической политике.

Ну и, наконец, мы говорили о том, что в отдельные годы экономика может расти примерно на 5%. Если учесть ограничения экономики, связанные и с санкционным давлением, и с невозможностью бесконечного увеличения инвестиций в основной капитал, то этот прогноз составляет 3% или чуть более. Важно, что значительный вклад в этот рост, особенно в более отдаленной перспективе после 2030 года, делает качественная компонента, которая состоит в росте эффективности производства, уменьшении использования первичных ресурсов, снижении материалоемкости, энергоемкости и так далее. Примерно 40% этого роста определяется именно качественной компонентой. И она напрямую зависит от технологических сдвигов. Речь идет и о сельском хозяйстве, и о композитных материалах, и об общественном транспорте, и о цифровизации. Все, о чем так много говорят, можно посчитать количественно. Вопрос в том, чтобы понимать, где предел потенциала изменения технологий и их влияния на экономическую динамику.

Некоторые выводы. Главное состоит в том, что перед вот событиями, которые произошли в текущем году, мы имели возможности пусть и невысокого, но роста, который в среднем определяется чуть выше темпов роста мировой экономики. Безусловно, потенциал роста — это вещь, которая меняется со временем. Под воздействием санкций, которые на нас сейчас обрушились, краткосрочный и среднесрочный экономический рост снизился. Но в конечном счете средне- и долгосрочный потенциал экономического роста, который у нас есть, будет определяться результатами реализации той стратегии, которую сейчас разрабатывает правительство. Мы видим определенные проблемы и с формированием среднесрочного прогноза, и с формированием проекта закона о федеральном бюджете. Это в некотором смысле — результат этих дискуссий. Но, так или иначе, в ближайшее время мы наконец сможем анализировать, как меняется экономическая политика, в какой степени она соответствует реализации того потенциала, который есть у нашей экономики.

Директор ИНП РАН: советских мощностей в российской экономике практически нет

01.10.2022

Директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, член-корреспондент РАН Александр Широв опроверг расхожее мнение о том, что экономика РФ работает на старых основных фондах. Об этом экономист сообщил на форуме ВЭО России «Абалкинские чтения», посвященном потенциалу экономического роста.

«Но на самом деле доля старого советского капитала уже малозначима. Это значит, что большая часть того, что мы сейчас имеем, – это мощности, введенные после 2000 года. Из них значительная часть введена после 2010 года. Это современные мощности. А раз так, то эти мощности, безусловно, могут быть задействованы и с точки зрения импортозамещения, и с точки зрения их загрузки для увеличения удовлетворения растущего спроса», — отметил Широв.

По его словам наибольшая доля современных мощностей — в тех отраслях, где наиболее высока оборачиваемость капитала. Это пищевая промышленность, производство строительных материалов и даже отчасти машиностроение.

«На самом деле на это можно опираться. Однако уровень загрузки производственных мощностей низок. Поэтому старая дискуссия о том, есть ли у нас потенциал увеличения производства на текущих мощностях, не имеет смысла, потому что такой потенциал есть. Старых мощностей почти не осталось. Вот из этого нужно исходить», — заключил экономист.

ЕАЭС и Китай обсуждают создание новой расчетной валюты

30.09.2022

Китай и Евразийский экономический союз, в который входит Россия, обсуждают создание единой международной валюты.

Стоимость новой валюты будет рассчитываться как индекс национальных валют стран-участниц и цен биржевых товаров.

«Если мы соединим национальные валюты стран-участниц ЕАЭС и индексы по ценам биржевых товаров, создадим запасы биржевых товаров, мы получим основу для новой мировой валюты, которая будет очень устойчива. Наша математическая модель показывает, что национальная валюта соединенная с товарным жгутом из примерно 20 позиций, суперустойчива», – рассказал министр по интеграции и макроэкономике ЕЭК, академик РАН Сергей Глазьев в программе «Дом Э».

В первое время такую валюту можно привязать к золоту, полагает Сергей Глазьев.

По словам ученого, новая валюта будет цифровой. «Это цифровой инструмент, но в отличие от криптовалют, которые не имеют под собой материальной обеспеченности, он будет стабильным, поскольку привязан к валютам стран-участниц и к биржевым товарам», – пояснил министр по интеграции и макроэкономике ЕЭК.

Эксперты ВЭО России рассказали, как сохранить ресурсный потенциал русского леса

30.09.2022

В «Доме экономиста» состоялась экспертная сессия, посвященная вопросам развития лесной отрасли России

Для повышения экономической эффективности лесной отрасли, сохранения и приумножения российских лесов следует увеличить численность лесной охраны в стране, расширить полномочия лесничих, поменять парадигму управления лесным хозяйством. К такому выводу пришли эксперты 31-й экспертной сессии Координационного клуба Вольного экономического общества России, которая состоялась 29 сентября в «Доме экономиста». Тема сессии: «Русский лес: сохранить ресурсный потенциал».

Открывая экспертную сессию президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН Сергей Бодрунов отметил, что для решения проблем отечественного лесного хозяйства важно определить приоритеты развития отрасли.

«На протяжении многих лет происходило так называемое «пионерное» освоение лесов. Эксперты сходятся во мнении, что нам необходимо перейти от тренда использования лесов к выращиванию высокопродуктивного леса. Безусловно, важно уделять повышенное внимание сохранности лесов, в частности той же пожарной безопасности, нужна комплексная модернизация лесного законодательства», – полагает Сергей Бодрунов.

В рамках экспертной сессии состоялась презентация книги выдающегося государственного деятеля, члена Совета Федерации ФС РФ Николая Рыжкова «Тревожные размышления о русском лесе», которая вышла в свет в сентябре этого года. По словам модератора экспертной сессии, вице-президента ВЭО России, генерального директора издательского дома «Экономика и жизнь» Юрия Якутина, книга Николая Рыжкова не только о русском лесе, она – о русском мире.

«Сегодня говорить о судьбе русского леса – это говорить о судьбе русского мира, русской цивилизации, русской культуры. Не будет леса не будет русского мира», – убежден Юрий Якутин.

Говоря о сохранении русского леса, Николай Рыжков подчеркнул, что в стране следует увеличить численность лесной охраны, расширить полномочия лесничих. Большая часть из них сегодня не участвует в охране лесов, а занимается отчетностью.

Сенатор убежден, что хозяином леса должно быть государство. Аренда леса как имущества не применяется ни в одной экономически развитой стране мира, отмечают лесоводы.

«Лес стал товаром, а не основой нашей жизни, и отношение к нему соответствующее», – отметил Николай Рыжков.

Созданию рациональной системы управления отечественным лесным хозяйством мешает «тотальная коммерциализация, которая была введена с принятием Лесного кодекса в 2006 году», согласился руководитель научного направления «Институты современной экономики и инновационного развития» Института экономики РАН Андрей Городецкий.

«То, что произошло, противоречит мировым практикам. В странах, богатых лесами, а это США, Финляндия, Канада, в лесном хозяйстве как правило господствует публичная собственность, – рассказал ученый. – В Канаде, например, 95% леса в государственной собственности. Мы пошли по другому пути и столкнулись с серьезными проблемами».

По словам Андрея Городецкого, рыночные стимулы не сработали: «согласно материалам Счетной палаты РФ, проектно-стратегическое планирование в управлении лесной отраслью сегодня далеко от того, что реально требуется для лесоразведения и лесовосстановления, не работают в полной мере инвестиционные и налоговые механизмы».

Нужно менять парадигму управления лесным хозяйством, выработать другой подход «в русле отрицания коммерциализации», рассматривать лес как объект публичного управления, полагает ученый.

Председатель Общественного совета при Федеральном агентстве лесного хозяйства Владимир Морозов согласился с коллегами. По его мнению, в начале века система управления лесным хозяйством была разрушена.

«Задача была «окунуть» лесную отрасль в рынок. Но не учтены последствия. Были уничтожены лесхозы. Исчез институт лесничества. Ушла централизация. Ключевые полномочия по лесу были переданы в регионы. Как следствие – большое количество пожаров. Необходимо вернуться к здравому смыслу. Думать не только о хозяйственном освоении лесе, но и о его сохранении – о глобальных экологических функциях леса», – рассказал эксперт.

По словам Владимира Морозова, следует законодательно выделить в отдельную категорию климоторегулирующие леса, выполняющие глобальные экологические функции, чтобы защитить их от вырубки.

Заместитель председателя Совета по изучению производительных сил ВАВТ Минэкономразвития России, член Правления ВЭО России Анатолий Шевчук отметил важность оценки потенциала русского леса.

«Мы должны знать потенциал русского леса – качественный, количественный, стоимостный: это не только сырье, но и рекреация, и побочное лесопользование, и экосистемные услуги и, конечно, важны вопросы поглощения углерода», – заключил Анатолий Шевчук.

Генеральный директор АНО «Сад Памяти», член Общественного Совета при Минприроды России Ольга Степченко рассказала о волонтерских лесных проектах «Сад памяти» и «Сохраним лес». В их рамках этой осенью уже было высажено 20 миллионов деревьев.

Говоря о лесовосстановлении, научный руководитель Центра устойчивого развития ВЭБ.РФ Иван Стариков предложил предоставлять россиянам при покупке авиабилета (а все авиаперевозчики вскоре будут платить за углеродный след, который они оставляют в атмосфере, сжигая топливо) возможность приобрести саженец дерева. Дерево будет посажено волонтерами, а покупатель получит геотэг с местом его посадки. «Таким образом мы запускаем программу восстановления лесов за счет наших граждан. Это «экономика впечатлений», «экономика благородства», – пояснил Иван Стариков.

Евразийский экономический союз: развитие интеграции

30.09.2022

Несмотря на кризисные явления, связанные с пандемией, с текущей геополитэкономической ситуацией, в частности, с санкционным давлением на ряд стран ЕАЭС, Союз вышел на восстановительный рост в этом году, доказав свою эффективность. Что предстоит сделать для обеспечения стабильного будущего на евразийском пространстве, обсудили Министр Евразийской экономической комиссии по интеграции и макроэкономике, академик РАН, вице-президент ВЭО России Сергей Глазьев и президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов, член-корреспондент РАН Сергей Бодрунов.

По материалам программы «Дом Э», Общественное телевидение России, 30 сентября 2022 года

Бодрунов: В истории становления Евразийского экономического союза было немало внешних и внутренних вызовов. С большинством из них Союз успешно справился. В новой геополитэкономической реальности перед ЕАЭС стоят непростые задачи – сохранить набранные темпы роста, усилить интеграцию, уменьшить зависимость от внешней конъюнктуры. Сергей Юрьевич, что сегодня собой представляет ЕАЭС?

Глазьев: Евразийский экономический союз – это, прежде всего, единое экономическое пространство для обращения товаров, услуг, рабочей силы и финансов. Мы завершили формирование единого экономического пространства в части обращения товаров. Нет таможенных границ. Внешний контур определен единым таможенным тарифом, единым таможенным кодексом. Взаимная торговля товарам идет без ограничений. Общая система технического регулирования, то есть требования к качеству и безопасности продукции, унифицирована. Общая система санитарного ветеринарного и фитосанитарного контроля нормативная. Гармонизировано антимонопольное регулирование. Обеспечен доступ к государственным закупкам друг друга. Надо сказать, что в прошлом году мы вышли на максимум взаимной торговли. Это порядка 75 миллиардов долларов – исторический максимум взаимной торговли пяти государств: России, Белоруссии, Казахстана, Армении и Киргизии. При этом примерно 40% взаимной торговли – это торговля товарами по кооперациям, торговля промежуточными товарами, комплектующими – то, что как раз обеспечивает связанность нашего единого экономического пространства. Что касается экономической динамики, если помните, наши прогнозисты в Центральном банке и в Минэкономразвитии прогнозировали, что спад ВВП по итогам 2022 года составит 6-8%.

Бодрунов: Да, были такие прогнозы…

Глазьев: Мы уже тогда, готовя заседание Высшего евразийского экономического совета, отстаивали, что нам нужно сохранить темпы роста на уровне 4,5-5,5%. Мы основывались на анализе наших свободных производственных мощностей, ресурсного потенциала, общего рынка труда и убедили глав государств сохранить те ориентиры, которые были даны на прошлый год. В прошлом году мы вышли на 4,6% прироста валового продукта по ЕАЭС. У нас есть все возможности для того, чтобы эти темпы выдерживать, несмотря на санкции. До санкций Европейский союз был нашим главным партнером. По прошлому году Европейский союз брал на себя практически половину всего товарооборота Евразийского экономического союза. Сегодня мы вынуждены переориентироваться на Восток. В то же время колоссальное значение играет адаптация нашего единого экономического пространства. Мы знаем, что многие компании сегодня по политическим мотивам вынуждены уходить с российского рынка, хотя они и не хотят уходить. Но поскольку рынок у нас общий, то, скажем, перемещение того или иного производства или вида деятельности из России в любую другую страну из пяти стран ЕАЭС по сути ничего не меняет. То есть Евразийский экономический союз помогает нам адаптироваться в отношении санкций – взаимная торговля принимает на себя определенный адаптационный удар. То есть то, что мы не можем получать напрямую из Европейского союза или продавать в Европейский союз, можно компенсировать ростом взаимной торговли. Надо сказать, что по первому полугодию у нас колоссальный рост экономической активности в Киргизии, в Армении. Уверенно растет экономика Казахстана. Сегодня наши экономисты в Правительстве России, в Центральном банке поняли, что не надо копировать прогнозы МВФ и Мирового банка, нужно думать своей головой. Для России по-прежнему прогнозируют падение ВВП, но на 2%. Хотя, я думаю, что вполне можно добиться роста на 2%.

Бодрунов: Какие проблемы стоят сегодня перед странами-членами ЕАЭС с учетом текущих вызовов?

Глазьев: Проблемы всегда есть, потому что экономическое сотрудничество – это конкуренция, у каждого государства свои национальные интересы. Мы уже говорили о том, что взаимная торговля растет. Она выросла на треть за 2021 год. Это на самом деле не так много. Доля взаимной торговли в структуре нашего товарооборота по ЕАЭС по отношению к доле внешней торговли его стран-участниц с другими странами составляет всего около 15%.

Бодрунов: Немало, но и не много.

Глазьев: Степень связанности пока намного ниже той, что была при Советском Союзе. В ситуации ограничений со стороны Запада, мы должны идти по пути наращивания кооперации, инвестиций, выстраивания совместных технологических цепочек, объединения научно-технических потенциалов. Все это требует ресурсов. Мы, как Евразийская экономическая комиссия, – только регулятор по тем функциям, которые нам передали государства. Это таможенное и техническое регулирование, санитарные нормы, госзакупки, их гармонизация. Но все, что касается инвестиций, создание промышленной, научно-технической политики, здесь мы можем только координировать. Мы видим, что нам не хватает кредитов для развития кооперации, не хватает инвестиций для создания совместных производств. Хотя у нас нет таможенных барьеров, фактор трансграничных сложностей существует. Если возникают спорные вопросы, прежде всего они решаются в национальных юрисдикциях. У нас есть суд Евразийского экономического союза. Он функционирует давно, но он не имеет возможности рассматривать споры хозяйствующих субъектов из разных юрисдикций. Он может только, допустим, принять жалобу какого-то предприятия против решения Евразийской экономической комиссии, улаживать споры между государствами. Мы давно убеждаем государство, что нам нужно расширить полномочия суда ЕАЭС, чтобы он выполнял функции международного арбитража. Важна интеграция правовых систем рассмотрения хозяйственных споров. Нужна интеграция кредитных механизмов, чтобы кооперационные проекты рассматривались как приоритетные. Хорошо бы, чтобы наши центральные банки создали специальный инструмент рефинансирования этой кооперации, целевые кредитные линии для поддержки кооперационного сотрудничества. У нас есть общий банк – Евразийский банк развития. Но, если мы сравним его возможности, допустим, с Европейским банком реконструкций и развития или с Европейским инвестиционным банком, то разница на два порядка. То есть нам нужно многократно увеличивать инвестиционные капиталы этих структур. Причем, денег по-прежнему много. Скажем, в Российской Федерации плюс торгового баланса по итогам 2022 года может составить 240 миллиардов долларов. Вместо того, чтобы «выпихивать» эти деньги за границу, как это было раньше, согласно бюджетному правилу, давайте будем направлять их в создание общей инфраструктуры, совместные инвестиции, которые бы помогли создать условия для наращивания товарооборота, для взаимной торговли и сотрудничества. Возьмем двух наших главных партнеров в Азии – Китай и Индию, с которой у нас не было связи после распада Советского Союза… В Советском Союзе торговля с Индией была в десять раз больше, чем сейчас. Индия производит практически все. Нам нужна инфраструктура, хорошее железнодорожное, паромное сообщение с Индией через Каспий и Аравийский залив. Нам нужны свои порты, которые не боятся западных санкций, свои корабли, свои институты страхования. Кстати, мы сейчас создаем перестраховочную компанию Евразийского экономического союза, которая будет компенсировать уход западных страховых компаний. То есть возникает много конкретных вопросов, по которым мы достаточно быстро и эффективно находим решения и потом вместе их реализуем.

Бодрунов: Сергей Юрьевич, вы сейчас перечислили ряд уже принимаемых мер, которые направлены на повышение устойчивости и нашей экономики, и экономик наших партнеров по Евразийскому экономическому союзу. Какие меры планируется принять в ближайшее время?

Глазьев: Мы сейчас готовим предложение для наших правительств по создание специального инструмента финансирования кооперационных проектов. Речь идет о том, чтобы за счет части таможенных пошлин, которые собираются в общий котел, выделять часть денег на субсидирование процентных ставок по кредитам, которые предоставляются для расширения кооперационных связей. Даже те небольшие проценты, которые мы предлагаем направить на эти цели, позволят к будущему году профинансировать порядка полутриллиона рублей для кредитования расширения кооперации. Мы завершаем, как я уже сказал, создание перестраховочной компании. Я думаю, что в будущем году она уже заработает. Очень важно, чтобы в этой кампании участвовали центральные банки, так как это было сделано в Белоруссии, в России. Несколько лет назад создана перестраховочная компания, которая имеет неограниченный ресурс для покрытия рисков, поскольку она связана с Центральным банком. Мы переходим на расчеты в национальной валюте.

Бодрунов: Это важный момент.

Глазьев: Сегодня три четверти взаимной торговли ведется в национальных валютах, практически это рубль. То есть рубль вытеснил доллар в этих расчетах. Расчеты в долларах составляют порядка 20%. Это немало, но в то же время это специфические сегменты, которые обслуживают торговлю, как правило, не с Россией, а, допустим, между Казахстаном и Арменией. Также в долларах обслуживается часть торговли энергоносителями по старым контрактам. Но эта доля будет уменьшаться. Важна стыковка платежных систем. Россия предлагает свою систему обмена электронными сообщениями между банками, которая полностью заменяет SWIFT. Идет быстрое распространение использования карточки МИР для граждан. Санкции резко ускорили все эти процессы. Кроме того, мы думаем сейчас над созданием новой общей расчетной валюты – не только для Евразийского союза, но и для Азии, и для всего мира в перспективе. Новая валюта будет основана на корзине валют стран-участниц и индексе цен на биржевые товары. У нас есть 20 биржевых товаров, в которых мы доминируем в мире, – это золото, нефть, минеральные удобрения, зерно, вода и многое другое. А цены на эти товары устанавливаются на Западе – в Лондоне или в Голландии, и мы зависим от них по ценообразованию. Сейчас мы формируем концепцию общего биржевого пространства. В этом году мы должны будем состыковать товарные биржи всех пяти государств в единую информационную сеть, чтобы клиенты этих бирж могли участвовать в торгах друг друга, и запустить первые два товара. Пилотный проект уже прошел. Белорусская биржа запустила его. Это рапсовое масло. Как ни странно, спрос был очень большой. Казалось бы, очевидная вещь – заглянуть на биржу соседа, посмотреть, что там продаётся, но как-то было недосуг. А выясняется, что возникает большой дополнительный спрос. Это создает определенную среду формирования цен в национальных валютах. Так вот, если мы соединим национальные валюты стран-участниц и индексы по ценам биржевых товаров, создадим запасы биржевых товаров, то мы получим основу для новой мировой валюты, которая была бы открыта, прозрачна. Никто бы не мог ею злоупотреблять. Наша математическая модель показывает, что это валюта, в которой национальные валюты соединяются с товарным жгутом из примерно 20 позиций, суперустойчива. Мы имеем все математические основания, а дальше нужно убеждать страны попытаться запустить такую валюту. Может быть, для начала привязать ее только к золоту, а затем постепенно расширять перечень биржевых товаров. Надо сказать, пока это будет только расчетная валюта. Это будет цифровой инструмент, но он будет защищен, он будет стабильным, в отличие от криптовалют, которые не имеют никакой за собой материальной обеспеченности.

Бодрунов: Какие преимущества дает российской экономике интеграционный формат ЕАЭС? Особенно в текущих условиях неблагоприятной экономической и геополитической конъюнктуры…

Глазьев: Наши расчеты показывают, что для России интеграционные процессы идут в плюс. Речь идет не о 2-3% прироста ВВП как, допустим, для маленьких стран, но 0,5-1% прироста ВВП каждый год мы можем получать от развития интеграции. Это много. Во-первых, это рынки не такие уж и маленькие. Во-вторых, у нас, кроме стран Евразийского союза, есть еще соглашение о свободной торговле со странами его за пределами. Узбекистан – это огромный рынок, очень мощная экономика. Зоны свободной торговли сейчас формируются с Индией, уже сформированы с половиной стран Индокитая. Скоро, думаю, весь Индокитай будет зоной свободной торговли. В условиях мировой гибридной войны Евразийский союз усиливает возможности маневров. Совместно с нашими партнерами мы можем сделать гораздо больше, чем если бы Россия в одиночку противостояла, мягко говоря, нелегитимным санкциям. Не будем забывать, что структура торговли России со странами-участницами ЕАЭС и странами-партнерами лучше, чем с Европейским союзом и с Китаем. Все-таки в Европу и в Китай мы, в основном, продаем сырье, а здесь мы торгуем машинами, оборудованием, создаем технологические цепочки, формируем общий научно-промышленный потенциал. В условиях фрагментации мира нам нужно создавать свое как можно более самодостаточное, способное к самостоятельному расширенному воспроизводству экономическое пространство.

Бодрунов: Сергей Юрьевич, в ваших заявлениях, как министра, который занимается интеграцией в рамках Союза, я слышу оптимизм. И, наверное, сегодня очень важно, что мы имеем экономическую поддержку наших стран-соседей, партнеров по ЕАЭС и перспективы развития этого сотрудничества. Важно, что это сотрудничество доказало свою эффективность Хотелось бы, чтобы развитие шло в том ключе, в котором лидеры наших стран наметили. И, конечно, в этом плане позитивным примером является движение в рамках ШОС – другого такого объединения. Мне кажется, что эти принципы, которые заложены в основу и ЕАЭС и ШОС, – принцип невмешательства, поддержки друг друга, уважительного отношения, равенства, они становятся превалирующими.

Глазьев: Более того, скажу, что 15 лет работы нашего наднационального органа мы приняли, по моим оценкам, порядка 7 тысяч решений. Они все принимались консенсусом.

Бодрунов: Это очень важно.

Глазьев: Количество решений, по которым были споры, может быть, два десятка, а по которым приходилось в суд обращаться, – всего два-три случая.

Бодрунов: Сергей Юрьевич, удачи и вам, и вашему министерству, и нам всем, потому что мы получаем, как бенефициары ваших забот, более устойчивую российскую экономику.

Изменение климата и экономика: возможны ли прогнозы?

29.09.2022

Виктор Данилов-Данильян,
научный руководитель Института водных проблем РАН, член-корреспондент РАН

Я остановлюсь на таких вопросах, которые, несмотря на их очевидность для подавляющего большинства климатологов и тех, кто занимается последствиями климатических изменений, остаются до сих пор, я бы сказал, не совсем общепринятыми. И можно найти множество высказываний в прессе за любую дату в течение последних 30 лет, когда не подвергались бы сомнению те или иные вещи, о которых, кажется, и спорить-то больше не нужно.

Совершенно ясно, что климат меняется, это теперь уже не оспаривается никем, хотя всего 15 лет назад находились люди со степенями, званиями и очень высоким общественным положением, которые говорили, что он не меняется, а просто особенно постоянным никогда не был, и это обычные колебания, а что будет через 20 или 30 лет – никому неизвестно: будет именно то, чего захочется климатической системе, или творцу, или ещё кому-нибудь, но заведомо не нам, и от нас это не зависит: ни от того, что мы делаем сейчас, ни от того, что мы делали в прошлом.

Борис Порфирьев: «Адаптация пока остается падчерицей климатической политики»

Сейчас нет никаких сомнений в том, что он меняется, и практически нет никаких сомнений в том, что главную роль в этих изменениях играет антропогенный фактор. На долю антропогенного фактора, который действует вместе с природными факторами и на нынешнем участке траектории усиливает их, приходится, весьма вероятно, более значительная часть воздействий, чем на долю собственно природных факторов. И раз так, раз он меняется и будет меняться дальше, то человечество, конечно, должно думать о том, чтобы, во-первых, адаптироваться к этим изменениям, а, во-вторых, поскольку изменения в какой-то мере, и притом существенной, зависят и от него самого, то надо думать также и о том, как надо себя вести, чтобы эти изменения были по возможности меньше или уж, во всяком случае, не принесли такого ущерба нашей экономике, который человечество просто не выдержит, а этого исключать ни в коем случае нельзя.

И вот тут начинаются уже серьезные дискуссии. Хорошо, мы согласились с этими положениями, но кто знает, каким образом меняется климат, в какие даты наступят те или иные события или будут пройдены те или иные красные линии, как теперь модно говорить, которые мы сами нарисуем? Вот на этот вопрос точно отвечать никто не умеет и вряд ли когда-нибудь сумеет. Такова природа самих процессов, с которыми мы имеем дело..

Я по этому поводу даже придумал такую иллюстрацию в своё время. Как известно, в Европе был так называемый малый ледниковый период в среднем и позднем средневековье и даже слегка захватил новое время. Так вот, если бы в начале XII или XIII веках на Земле существовали ученые с теми знаниями, той информацией, наблюдательными приборами, вычислительными мощностями, которые имеются у современных климатологов, они не сумели бы предсказать наступление малого ледникового периода. Вот так устроен этот мир. И науке подвластно далеко не все, и вера в абсолютное знание – это, конечно, сейчас все понимают, уже просто наивность.

А если уж говорить о способности социальных систем справляться с подобными проблемами, переживать их, не теряя своих существенных свойств, которые хотелось бы во что бы то ни стало сохранить – тут уж, конечно, и того хуже обстоят дела, с моей точки зрения. Хотя, может быть, здесь мне и возразят и скажут, что не нужно сравнивать несравнимое. Настолько трудно и там, и здесь, что остается только дружить и скорбеть о неполноте нашего знания, но уж никак не соизмерять эту неполноту.

Эксперты ВЭО России обсудили, как изменения климата влияют на экономику России

Организация Объединенных Наций климатом занимается очень серьёзно, еще в 1992 году была принята «Конвенция климатических изменений», и подавляющее большинство стран мира, практически все ее подписали и ратифицировали. За это время ООН, конечно, много чего сделала, это безусловно, хотя сколько ни сделать в этом направлении, все равно будет мало. Так вот, если вы посмотрите на материалы ООН, то поле каждого утверждения, касающегося прогнозов изменений климата, наступления каких-либо событий или достижения красных линий, о которых я сказал (скажем, когда глобальная приземная температура поднимется на полтора или на два градуса), вы увидите примечание, что это утверждение имеет невысокую или в лучшем случае среднюю степень достоверности. Нет ни одного утверждения, кроме того, что климат меняется и будет меняться дальше, которое можно было бы сделать с высокой степенью достоверности.

А в каком положении оказываются экономисты в этой ситуации? Для экономистов климатологическая информация – это исходная информация для их работы, та информационная база, которая абсолютно необходима для того, чтобы говорить, что будет делаться с экономикой или что будет делать экономика при тех или иных климатических изменениях. И у экономистов есть свои представления относительно того, что такое период прогнозирования, период планирования, период регулирования и так далее, и так далее. А тут вдруг выясняется, что мы имеем дело с совсем другими величинами и, вообще-то, если подходить с философской точки зрения, с другими категориями, касающимися времени, чем те, к которым привыкли экономисты, с которыми они всегда работали. Для климатологов период 80 или 100 лет – это самая что ни на есть естественная, привычная единица измерения времени, это длина прогнозного периода для климатологов. Для экономистов такой период почти ничего не значит, потому что те инструменты, с которыми работают экономисты, на такое время не прогнозируются, не планируются, не предвидятся. Те деньги, с которыми мы сейчас имеем дело, уже через 30 лет, скорее всего, превращаются во что-то очень близкое к нулю.

Ну и что же, на оставшиеся 50 лет из 80-летнего периода нам нужно считать все по нулям? Нет, это ни в коем случае не годится. А имеет ли смысл вообще применять стоимостные показатели к тем задачам, которые мы хотим решить? Например, оценить, во что обойдется адаптация экономики к деструкции вечной мерзлоты или многолетних мерзлых пород, как говорят теперь. Так вот, стоит ли вообще тогда работать со стоимостными показателями? Во-первых, безусловно, стоит, потому что то, что измерено в сегодняшних ценах, так или иначе несет информацию о том, дорого это или дешево, и на существенно более длительные времена, нежели те, в течение которых структура цен сохранится примерно такой, какова она сейчас. А структура цен меняется ведь не просто от времени, она меняется от тех событий, которые происходят в экономике, она меняется вместе со структурой реального сектора экономики, она меняется вместе с появлением новых продуктов и новых технологий изготовления новых и старых продуктов, и так далее.

Технологические изменения в экономике сейчас происходят со средней скоростью в 10 лет. Это период инновации, то есть от рождения идеи до её рыночной реализации. Образование биологического вида, а это биологическая инновация, занимает, видимо, миллионов 5 лет. Все происходит очень неравномерно в этом мире. И там, и там есть многократные на много порядков отклонения от средней величины. Я говорю о средних величинах. И если вы это сравните, то увидите, какая чудовищная разница в скорости между технологической революцией и биологической революцией. А у нас и биота меняется на глазах, но не ее видовая структура.

Структура экономики меняется чрезвычайно быстро, и, конечно, за оставшиеся до конца века меньше чем 80 лет она изменится не раз, и не два, и не три. И, тем не менее, счет в современных ценах, безусловно, имеет смысл просто для ориентации. Эта ориентация необходима при принятии решений, при выборе направлений, в которых нужно двигаться, в том числе и в ближайшие годы. И для того, чтобы дать какие-то маяки, какие-то указатели именно для этой работы, для принятия решений по адаптации экономики на ближайшие годы, для того чтобы обеспечить информацией людей, принимающих решения в этом направлении – в конечном счете предназначена наша книга.

Но я повторяю ещё раз: подобно тому, как мы плохо себе представляем разверстку во времени событий, которые называются климатическими изменениями, хотя и не сомневаемся в том, что на полтора градуса потеплеет, а когда-нибудь, может быть, не в этом веке, но наверняка в следующем – потеплеет и на два градуса. Так вот, несмотря на все это и на то, что в экономике с этим делом еще труднее и неопределеннее, мы эту книгу подготовили и издаем.

Чо я хотел подчеркнуть сейчас? Этот текст нужно воспринимать как анализ возможного будущего, а не прогноз. Это анализ возможного будущего, опирающийся на представляющиеся правдоподобными гипотезы, задающие для экономистов некоторые параметры этого будущего. Это абсолютно необходимо, но это не прогноз, не пророчество, не предвидение, а анализ возможного будущего. Когда мы имеем дело с такими явлениями, как изменение глобальной климатической системы, ничего другого наука, кроме анализа возможного будущего, делать не может и не будет. А если кто-то говорит, что он умеет больше, то это, наверное, не научный работник, а представитель какой-то другой сферы деятельности.

Как России справиться со стагнацией: предложения академика Аганбегяна

28.09.2022

Абел Аганбегян,
академик РАН

В России была прекрасная программа технологического развития до 2020 года. Как она тщательно готовилась, сколько было проведено исследовательских работ, какие тома были написаны! Было 13 перспективных докладов по 350 страниц – это кладезь цифр, анализа и так далее, были созданы экспертные группы.

В указе президента от 7 мая 2012 года один из главных показателей был – увеличить долю инвестиций в валовом внутреннем продукте к 2015 году до 25%, к 2018 году – до 27%. Это 12% рост инвестиций ежегодно.

А что получилось на самом деле? Государственные инвестиции в 2015 году по отношению к 2012 году снизились на 31%. Это не просто невыполнение, это выполнение наоборот. А поскольку государственные инвестиции и инвестиции госкомпаний – это больше половины общего числа, то в целом инвестиции снизились на 11,5%. Какой может быть экономический рост при снижении инвестиций? Поэтому с 2013 года инвестиции – ноль, промышленность – ноль, несмотря на то, что мы разогнали инвестиции на 8 – 10% с 2010 по 2012 год. Ставка Центрального банка была 5,5%, а инфляция – 5,1%.

Наши предприятия и организации с 2010 по 2013 год заняли 270 миллиардов долларов. Внешний долг России, в основном корпоративный, вырос с 460 до 730 млрд, то есть они были набиты долларами. И в этих условиях впасть в инфляцию – это надо суметь. Даже если нарочно поставить такую цель, это крайне трудно сделать, когда страна набита долларами.

Мы потратили 211 млрд во время кризиса 2009 года миллиардов золотовалютных резервов, но очень быстро их восстановили, а дальше мы – приумножили. В 2012 году цена нефти составляла 110 – 112 долларов за баррель URALS. Экспорт на $50 млрд был выше 2008 года. Эо было полтора года до присоединения Крыма – никаких санкций, никакого снижения цен на нефть. И вдруг – стагнация.

Стагнация – это самое плохое, что может быть в экономике. Это неизмеримо хуже кризиса. Американцы из стагнации выходили 12 лет. Форд пытался выйти – ничего не получилось. Следующему президенту, Картеру, блестящую антикризисную программу сделал бывший многолетний руководитель ФРС великий финансист Пол Волкер. И он провалился.

Два президента подряд после первого срока провалились. Уровень жизни снизился. Безработица – 10%, инфляция – 30%, тогда появилось новое слово стагфляция. И только программа Рейгана с отказом от кейнсианства и переходом на идеологию Милтона Фридмана ускорила США. Все советники Рейгана – я лично был с ними знаком, специально ездил, изучал опыт – были выдающиеся люди, и Рейган показывал в телевыступлениях кривую Лаффера, которая лежала в основе преодоления стагфляции. Вдвое снизилась безработица, инфляция – в 3 раза или в 4 раза и так далее.

Кризис ведь имеет встроенный механизм послекризисного отскока. А стагнация наоборот тянет экономику к рецессии со всеми негативными трендами, главный из которых – отток капитала. В этом году Центральный банк прогнозирует отток капитала в $226 млрд.

Следующий момент: во время стагнации снизилось накопление основного капитала на 5%. Но больше всего снизились розничная торговля и реальные доходы.

Я считаю, что реально сделать 10-15% инвестиций в ВВП, на это есть деньги. Главный денежный мешок – активы банков. Мы – единственная страна, где из 120 триллионов активов банка инвестиционный кредит основного капитала – 2 триллиона, то есть ничего. Активы «Сбербанка» равны всем государственным деньгам – 35 трлн рублей, расширенный бюджет. Значит, нужно в 3 – 5 раз увеличить инвестиции. Государство должно прокредитовать экономику, пока ключевая ставка и проценты не будут низкими. Они могут быть низкими, но за год этого не сделаешь.

За счёт чего может государство прокредитовать? Очень просто. У государства в 35 трлн бюджетов – 5 трлн окупаемых проектов, а они финансируются безвозвратно. Давайте их профинансируем по нулевой ставке, это же немного денег нужно, зато высвободится 4 трлн.

Итак, первое, что нужно – это перераспределение финансовых ресурсов, перестройка этой банковской системы. Она должна быть нацелена прежде всего на экономический рост.

Наш внешний государственный долг – 3% ВВП. В Китае – 67%, в Европе – 85% в среднем, в США – 110%, в Японии – 260%. Давайте возьмём у Саудовской Аравии триллион, у Китая – 3,6 триллиона. И так далее.

Самое главное – нужно заинтересовать бизнес вкладывать в свою страну. Что надо сделать? Я предлагаю несколько мер.

Освободить от налога на прибыль ту часть, из которой формируются инвестиции.

Сократить амортизационный срок, увеличить амортизацию.

На период технического перевооружения дать налоговые каникулы.

В период ввода новых мощностей высокотехнологических отраслей дать всякие льготы – таможенные и так далее.

Надо, конечно, кончать с огосударствлением. В этом году 75% всех банковских активов – активы государственных банков и банков, подчинённых ЦБ.

Вложить нужно не только в основной капитал, но и в человеческий капитал. Кредит надо давать людям на профобразование, потому что профобразование даёт, естественно, повышенную зарплату.

Я считаю, что устойчивый экономический в 3 – 4% ВВП в год может быть начат.

Трехкратного увеличения темпов можно добиться за счет увеличения доли высоких технологий. Сейчас у нас доля высокотехнологичных отраслей в промышленности в 3 раза ниже, чем в других странах. В экспорте – ещё ниже.

Нужно создавать новую транспортно-логистическую инфраструктуру: двухсторонние автострады, скоростные железные дороги, региональную сеть аэропортов и так далее.

Нужно перестроить управление и перейти к планированию. Я довольно долго анализировал: 50 рыночных стран мира использовали планирование в определенные периоды развития. Но наиболее быстрый их рост, если они в этом нуждались, как раз был связан с планированием. Вспомните послевоенную Францию. Она первой создала комиссариат по планированию, который действовал 6 пятилеток, начиная с 1944 года. Затем Япония, Южная Корея, Индия 3 года назад закончила 12 пятилетку. В Турции сейчас – 11-я пятилетка, в Китае – 14-я пятилетка.

Почему именно план? План – это ответственность. Если я даю вам план увеличить инвестиции, а вы снижаете их на 30%, что с вами будет? Понятно, что, как минимум, вас не будет на этой должности. И бюджет должен быть частью плана, частью финансового плана государства.

По материалам научного форума «Абалкинские чтения» на тему «Потенциальные возможности роста российской экономики», организованный Вольным экономическим обществом России (ВЭО России), Международным Союзом экономистов (МСЭ), секцией экономики Отделения общественных наук РАН и Научно-координационным советом РАН по проблемам социально-экономического прогнозирования, 14 сентября 2022 года.

Российская фармацевтика: от дженериков к инновациям

27.09.2022

Новая геополитэкономическая реальность ставит перед отечественной фармотраслью новые задачи и вызовы. Как достичь суверенитета в российской фармпромышленности – развить производство субстанций и разработку инновационных оригинальных препаратов, обсудили генеральный директор Ассоциации российских фармацевтических производителей Виктор Дмитриев, руководитель Департамента страхования и экономики социальной сферы Финансового университета Александр Цыганов и президент ВЭО России, член-корреспондент РАН Сергей Бодрунов.

По материалам программы «Дом Э», Общественное телевидение России, 2 сентября 2022 года

Бодрунов: Говоря о темпах экономического роста, увеличении производства продукции, мы должны видеть за этими показателями главное – человека, его потребности. Именно их удовлетворение – и есть главная цель развития экономики. Здоровье населения – один из приоритетов экономической политики. На его сохранение должны быть направлены усилия государства. Надо сказать, в этой области в России многое делается. В том числе, об этом говорит стремительное развитие отечественной фармпромышленности. Нашей фарминдустрии есть чем гордиться. В ее истории были впечатляющие прорывы и достижения. Я не буду останавливаться на этом подробно. Сегодня мы заглянем в будущее отрасли, оценим перспективы развития российского фармацевтического рынка. С какими вызовами сталкивается сегодня отечественная фармпромышленность? В каких направлениях, должна развиваться? В частности, обеспечивают ли российские дженерики потребности населения и системы здравоохранения в качественных и сравнительно недорогих лекарствах? И как обстоят дела с выводом на рынок новых оригинальных препаратов?

Дмитриев: Несмотря на то, что за последние десятилетия была проделана большая работа, которая позволила фактически возродить фармацевтическую отрасль в России, если говорить об оборудовании, мы почти на 100% зависимы от импорта. И даже те образцы, которые у нас есть, на порядок отстали от тех современных импортных высокотехнологичных продуктов, которые сегодня стоят на наших предприятиях. Это, безусловно, влечет за собой риски дефицита запчастей, потери программного обеспечения. В остальном же за последние годы мы сильно выросли. Если говорить о дженериках, то мы в состоянии наполнить не только внутренний рынок, но и обеспечить полностью систему здравоохранения. Хотя опять же остается зависимость от части ингредиентов. К сожалению, в 1990 годы было практически уничтожено производство активных фармацевтических субстанций, и то возрождение, которое сегодня происходит внутри страны, к сожалению, пока не «наполняет» рынок.

Мы должны прежде всего определить список лекарств, которые необходимы как в чрезвычайных ситуациях, так и повседневно, потому что произвести все и для всего – это и невыгодно, да и не нужно. Сегодня все серьезные нозологии находятся, так скажем, под зонтиком государства. У нас есть целый ряд препаратов, цены на которые регулируются. Когда препарат стоит, условно говоря, 10 рублей, а официальный уровень инфляции 4 рубля, регулируя цены, мы фактически делаем производство таких препаратов не только не рентабельным, но и убыточным. Мы уже потеряли из-за этого некоторое количество препаратов низкой ценовой категории – до 100 рублей. Сейчас принято постановление правительства №1771, которое позволяет в случае угрозы дефектуры повышать цены больше, чем на официальный уровень инфляции. Но мы видим, что работает оно неэффективно. Мы постоянно обсуждаем эти вопросы с регулятором, а он у нас многоглав – это и Минпромторг, и Росздравнадзор, и антимонопольные службы, и Минэкономразвития. И у каждого ведомства свои KPI. Кто-то отвечает за то, чтобы у нас были самые низкие цены на лекарства в мире, кто-то – за конкретные результаты лечения, кто-то – за то, чтобы были только отечественные препараты на рынке, а в результате отрасль, как мы часто говорим, «у семи нянек дитя без глазу». Вроде глаза у нас есть, но не всегда те решения, которые спускают сверху, нас удовлетворяют, и, самое главное, приводят к тому результату, который ждали. На мой взгляд, всеми этими вопросами должно заниматься Министерство здравоохранения, потому что именно оно владеет статистическими данными, знает статистику по нозологиям, по смертности, по количеству препаратов, которые потребляет население – будь то стационары или коммерческий рынок.

Цыганов: Я хотел бы дополнить. Если вспомнить 1970-80 годы, не все потребности в лекарствах были покрыты возможностями советского производства. Были препараты венгерского производства, были поставки из Индии. Какие-то препараты мы научились делать, какие-то – нет. Наверное, здесь проблема в целеполагании – не нужно стремиться делать дженерики…

Дмитриев: Я соглашусь с коллегой, что производством собственных препаратов надо заниматься, но когда ты начинаешь глубоко погружаться в тему, то понимаешь, что, например, стоимость разработки и вывода на рынок нового препарата начинается от 3 млрд долларов. Соответственно, все фармацевтические компании в Российской Федерации – это частные компании. Не каждый производитель готов выложить как минимум 3 млрд долларов для того, чтобы начать разработку нового препарата, не понимая, как его будут реализовывать. Нет гарантии, что вложенные инвестиции вернуться, а вероятность выйти на международный рынок крайне мала. На международном рынке нас даже с дженериками никто не ждет, особенно в Европе, потому что это конкуренция. Страны-лидеры в фарм-производстве – это Германия, Франция – внимательно смотрят, кто пытается зарегистрировать новый препарат, и делают все для того, чтобы на европейский рынок как можно реже выходили российские, индийские и китайские препараты. Не потому, что у них качество хуже, а потому, что это будет потеря ниши для европейских производителей.

Бодрунов: Для России крайне важно производство лекарственных препаратов по полному циклу – от субстанции до готовой лекарственной формы. Цель – избавиться от «субстанционного рабства». Как отечественная фарма справляется с этим вызовом? Мы стали производить больше лекарств по полному циклу?

Дмитриев: Таких лекарств стало больше, но я не могу сказать, что их процент значительный. Не больше 5% от общего объема в упаковках. Будем откровенны, в ценовом качестве мы не можем конкурировать с Китаем. Речь не только про Россию, это общемировая тенденция. Китай фактически стал мировой фабрикой по производству субстанций. Низкая себестоимость китайских субстанций связана с дешевой рабочей силой и низкой стоимостью энергии. Тем не менее, когда началась пандемия, по части объемов запасов мы были готовы к прекращению поставок из Китая. Первый звонок прозвучал еще во время Пекинской летней олимпиады, когда Политбюро Коммунистической партии Китая приняло решение закрыть все химические предприятия в стокилометровой зоне вокруг Пекина. Поэтому сегодня, когда мы столкнулись с санкциями, по большому счету для нас мало что поменялось.

Если говорить об инсулине, то один из мировых лидеров по производству инсулина – это датская компания «Ново Нордиск». Она производит в Дании субстанцию, которой обеспечивает все свои заводы в мире, в том числе и завод в Калужской области. Вынуждать «Ново Нордиск» производить субстанцию в России нет смысла, потому что она будет дорогая. Опять же, если компания уйдет из России, это вряд ли станет якорем, чтобы удержать ее. Поэтому стимулировать нужно, но не запретительными мерами, о которых сейчас часто говорят («давайте запретим ввоз иностранных препаратов, если у нас есть препараты, которые производятся по полному циклу»). Нет, давайте создадим стимулирующие меры в виде налоговых преференций, преференций по арендной плате и так далее…

Цыганов: Трудно не согласиться коллегой – мы видим, что большинство современных субстанций производится в Китае и Индии. На наше счастье, эти страны относятся к числу дружественных, и их услугами целесообразно пользоваться. Не получится все производить у себя в силу того, что какие-то вещи в России в принципе отсутствуют. Что-то можно «приземлить» в России, где-то нужно искать варианты поставок и перестраивать логистику. Если мы пойдем по пути «давайте будем производить только у себя», наверное, не все жители России это поймут. Многие сталкивались с тем, что требуется определенное лечение. Не всегда можно заменить оригинальный препарат на дженерик. Поэтому должно быть многообразие, и задача государства – это многообразие обеспечить. К вопросу о налоговых и таможенных льготах. Действительно, следует использовать всевозможные экономические методы стимулирования. Для примера могу вспомнить Египет – страна, которая стимулирует фармацевтическую промышленность, приземляет производство у себя, добивается того, чтобы лекарства были качественными и относительно дешевыми. Они даже столкнулись с тем, что туристы начали вывозить лекарства из Египта, потому что они хороши и дешевле, чем на родине. Египту пришлось менять таможенное законодательство.

Бодрунов: Александр Андреевич, относительно доступности лекарственных препаратов – этот вопрос начал подниматься на государственном уровне ещё в 90-х годах. Однако до настоящего времени не существует отлаженных механизмов «лекарственного страхования» для большей части населения. Какие варианты решения этой проблемы рассматривались в нашей стране? И, как Вы полагаете, из чего нам стоит исходить при построении отечественной модели «лекарственного страхования»?

Цыганов: Действительно, лекарственное страхование – тема долгоиграющая и достаточно больная. У нас есть категория людей на федеральном уровне, которая получает бесплатные лекарства. Есть люди с определенными заболеваниями, которые получают бесплатные лекарства, стационарное лечение – на региональном уровне. Казалось бы, лекарственное страхование работает, но много нареканий. Выписывают не то, что нужно, а то, что есть, или то, что дешевле. Региональные программы разнятся в зависимости от того, как себя чувствует бюджет того или иного региона. В Москве хорошо, в Якутии – неплохо. А что будет в той же Бурятии или в Алтайском крае, где бюджеты меньше? Если посмотреть на мировые системы здравоохранения – лекарственное страхование работает. Проблема, как его запустить? Где взять деньги на то, чтобы эта система заработала. Нужно ли лекарственное страхование? Да, нужно. При этом, как убедиться в том, что лекарства, которые выписывают, реально необходимы, а не из того, что есть? Ведь можно головную боль лечить Анальгином, а можно провести исследование, понять, от чего болит голова, и выписать то, что требуется. Наверно, лекарственное страхование, которое будет покрывать только Анальгин, не сильно полезно.

Сегодня можно купить докупить лекарственное страхование к полису ДМС (добровольного медицинского страхования). Такое предложение есть на рынке. С ограничениями, конечно, на страховую сумму. То есть препарат стоимостью 1 млн долларов получить, увы, нельзя, иначе страховщики бы разорились. Тем не менее эта услуга особой популярностью не пользуется. Про нее не знают, а, может быть, есть надежда на государство, которое при необходимости обеспечит этими лекарствами в больнице.

Бодрунов: Как решаются вопросы «лекарственного страхования» в других странах? Чей опыт мы могли бы перенять и успешно применить в России, на Ваш взгляд?

Цыганов: Надо смотреть на развитые экономики – там, где лекарственному страхованию уже не первый год. Я не буду называть конкретные страны, потому что их опыт в целом полезен. Главный принцип – помощь должны получить нуждающиеся.

Дмитриев: Я могу добавить – у нас есть хороший опыт Кировской области, которая в течение нескольких лет проводила эксперимент по сооплате в рамках сердечно-сосудистых заболеваний. Когда этот опыт изучили другие регионы, было принято решение запустить такой пилот. Было определено 47 регионов, список препаратов, которые применяются при сердечно-сосудистых заболеваниях, но нас остановил ковид, к сожалению. Но мы надеемся, что когда постковидная, и постсанкционная эпопеи пройдут, мы к этому эксперименту вернемся.

Бодрунов: За последние десять лет в России появилась сильная фармацевтическая промышленность. Однако новое время диктует новые цели. В частности, на днях стало известно, что рабочей группой при Министерстве науки и высшего образования Российской Федерации разработана рабочая версия концепции поддержки фармацевтической отрасли, согласно которой Россия может достичь «лекарственного суверенитета» к 2030 году. Предполагается, что к началу следующего десятилетия препараты, произведенные в России, будут занимать 75% рынка в денежном выражении (в настоящее время – это 45%). Это должно обеспечить ускоренное развитие фармацевтической промышленности в стране и стать шагом к нашей независимости в области фармацевтики.

Расходы на НИОКР в 2022 году в РФ падают в отличие от мировых

26.09.2022

Андрей Клепач,
Главный экономист ВЭБ.РФ, член правления ВЭО России

Мы все знаем про стагнацию российских расходов на НИОКР. При этом я сразу оговорюсь, что более правильно говорить в целом о секторе высоких, средних технологий и наукоемких видов деятельности, частью которых является НИОКР.

Если брать статистику Росстата, то сектор собственно научной деятельности составляет 1,4–1,6% ВВП с точки зрения создания добавленной стоимости. Расходы на НИОКР составляют 1% ВВП округленно (реально там 0,99%), и они стагнируют уже 14 лет. Расширенный сектор высоких, средних технологий и наукоемкой деятельности составляет в России, по оценке Росстата, 23%. Но, правда, к наукоемкой деятельности у нас относится весь финансовый сектор, который бурно рос вообще все последние лет десять и сократился, по предварительным данным, лишь в 2021 и 2022 годах. Сюда же относится, кстати, и социальная деятельность – уход за престарелыми, социальная помощь. Для меня самого было откровением, что по международной классификации у нас это сектор наукоемкий.

Эксперты ВЭО России призвали наращивать внутренние вложения в НИОКР

Как бы то ни было, если выделить собственно технологическое ядро, то это отрасли высоких технологий – аэрокосмическая, фармацевтика, К среднетехнологическим по международным относится судостроение, информационная деятельность. Это у нас составляет 10,6% ВВП. Причем удельный вес этих сегментов вырос с 2011 года где-то на 1 с лишним процентный пункт, то есть наукоемкие или высокотехнологичные сектора развиваются чуть быстрее, чем вся экономика, и это позитивный момент. Но их развитие во многом связано было и с опережающим ростом импорта оборудования. По нашим оценкам, с учетом ноу-хау весь импорт, высоко- и среднетехнологический, – это около 3%. Получается 3% импорта и 1% собственных расходов на НИОКР.

Оговорюсь, что грань между тем, что является высоко- и среднетехнологичным секотором, очень условна и у нас, и в мире, потому что, например, атомные реакторы не попадают в высокотехнологичный экспорт. Ядерные материалы заложены в металлургическую отрасль и тоже не попадают в научную деятельность. Получается, есть большая статистическая проблема оценки реальных масштабов нашей научно-технологической деятельности. Опять же, значительная часть инженеров, исследователей и разработчиков, которые работают в корпорациях, не является учеными в академии наук, и их деятельность не связана с финансированием отдельно выделенных НИОКР, хотя и ничем не отличается от таких же работников в «Курчатнике» или в академических институтах. Соответственно, их содержание и добавленная стоимость, которую они создают, которая воплощена в самолетах, ракетах, не относится к НИОКР.

Что важно отметить? У нас во время кризисов режутся инвестиции, в том числе, пусть и в меньшей степени, на НИОКР. Это было в 2008 году, в 2020 году и происходит сейчас. В мире картина прямо противоположная. ВВП по 2020 году провалился, но расходы на НИОКР выросли. То есть сейчас начинается волна серьезного роста расходов на НИОКР, в которой мы не участвуем. И в этом плане, как мы проиграли в своё время научно-технологический переворот конца восьмидесятых – начала девяностых годов, хотя у нас были очень серьёзные заделы в СССР, мы можем это повторить сейчас и проиграть, то есть не принять участия в этой серьёзной научно-технологической войне.

Если мы возьмём США и других научно-технологических лидеров, то их удельный вес в НИОКР в два с лишним раза больше, чем их удельный вес в ВВП. ВВП США составляет процентов 15 по ППС, а НИОКР – более 30%. ВВП Китая по паритету – 18%, а НИОКР – 26%, то есть примерно в 1,6–1,7 раза больше. У нас, несмотря на все амбиции, прямо противоположная картина. У нас по паритету покупательной способности ВВП составляет 3% мирового, а расходы на НИОКР – 2% с небольшим. То есть в этом плане наши позиции в научном мире даже слабее, чем наши не сильно большие экономические позиции. И без переворота в этой сфере мы не прорвемся и не решим многих долгосрочных задач.

И в этой связи вот с коллегами сделали такое сопоставление с Советским Союзом. Уровень расходов на НИОКР в Советском Союзе в 1988 году – почти 5%, то есть в 5 раз относительно ВВП выше, чем у нас сейчас. И более того, Советский Союз не случайно был одним из лидеров. Может быть, это был даже некоторый переизбыток знаний и технологий, но мы на этих технологиях живем еще во многом до сих пор и в военной, и в гражданской сфере. Поэтому задача кардинального изменения параметров развития научного сектора и в целом сектора высоких и средних технологий и наукоемких производств – она одна из ключевых.

Журнал Вольного экономического общества России