Вторник, 24 сентября, 2024
ВЭО России

Влияние доллара в мире будет ослабевать

Санкции, введенные против России западными странами, угрожают постепенно ослабить господство доллара США. Об этом заявляла Гита Гопинат, первый заместитель директора-распорядителя МВФ.

По ее словам, санкции, в том числе ограничения в отношении ЦБ, могут способствовать возникновению небольших валютных блоков.

«Соглашусь с тем, что влияние доллара в мире будет постепенно ослабевать, но это произойдет скорее всего не из-за создания валютных блоков, а процессов деглобализации экономики: из-за геополитических рисков и противостояний между странами», — рассказал информационному дайджесту НИУ ВШЭ «Для понимания» профессор НИУ ВШЭ Александр Абрамов.

Что касается создания валютных блоков, то их роль не стоит переоценивать, отметил эксперт. Обычно в таком блоке валюты стран-участниц прикрепляются к валюте страны, которая возглавляет его.

Господство доллара в современной мировой валютной системе во многом основывается на том, что называется past dependence, то есть на предыдущей траектории развития, отметил директор Института экономики РАН Михаил Головнин, выступая на Санкт-Петербургском экономическом конгрессе.

По его словам, ослабить влияние доллара в мире может развитие цифровых валют.

«Первым в данной ситуации, скорее всего, будет Китай, и это позволит ему существенно повысить роль юаня именно за счет его продвижения как цифровой валюты. Более того, здесь уже прорабатывается следующий проект — так называемый Multi CBDC, то есть цифровые валюты центральных банков, обращающиеся для более широкого круга стран за пределами национальных юрисдикций. Возможность запуска таких валют влияет, естественно, на международные системы расчетов», – рассказал экономист.

Александр Курдин: цифровые платформы сегодня обладают большой рыночной властью

Цифровые платформы, экосистемы, торговые площадки, агрегаторы стали неотъемлемой частью нашей жизни. И по мере их развития появились новые вызовы для уже устоявшихся правил защиты конкуренции, гарантий работников, прав потребителей. Цифровые платформы сегодня обладают большой рыночной властью. Но применимы ли в данном случае обычные подходы к антимонопольному регулированию, обсудили президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов, заместитель декана экономического факультета МГУ Александр Курдин и профессор департамента бизнес-информатики Финансового университета при Правительстве РФ Борис Славин.

По материалам программы «Дом Э», телеканал «Общественное телевидение России»

Бодрунов: Итак, цифровые платформы, экосистемы и прочее. Скажите, Александр Александрович, можно ли считать цифровые платформы в экономике новыми монополиями? Очень часто сообщают о каких-то эксцессах вплоть до того, что экс-президенту США Трампу заблокировали аккаунт. То есть это уже не только рыночная, но и политическая сила.

Курдин: Безусловно, цифровые платформы сегодня обладают большой рыночной властью. Мы привыкли относиться к монополиям как к чему-то заведомо негативному, и даже когда мы видим крупные компании со значительной рыночной властью, мы думаем, что, возможно, надо как-то их сдерживать, регулировать, поскольку они могут эксплуатировать потребителя, снижать общественное благосостояние. Мы из экономической теории знаем, что в принципе при прочих равных монополия хуже, чем конкуренция.

На самом деле существование таких высококонцентрированных рыночных структур в сфере работы цифровых платформ имеет объективные экономические основания. И в первую очередь важнейшим фактором развития таких структур являются значительные сетевые эффекты. То есть если у нас какой-то платформой пользуются два человека, то у каждого из них будет небольшая выгода. Если 5, 10, миллион, то у каждого из них выгода будет больше. Понятно, что если в социальной сети всего 5 участников, то она никому не нужна, но если участников 500, 1000, 1 000 000, то социальная сеть становится важнейшим инструментом для общения. Эти сетевые эффекты как раз и являются фактором высокой концентрации. Чем больше компания, тем выгоднее она для потребителей, тем в большей степени она позволяет им удовлетворять потребности и способствует росту общественного благосостояния. Но вследствие этого возникают высококонцентрированные рыночные структуры. Не обязательно это будет одна фирма, это могут быть две соперничающие компании, скажем, такие, как Google и Apple, но всё равно у каждой из них будет большая рыночная власть. Монополии, дуополии на этих рынках, безусловно, бывают, но не следует их оценивать только с негативной стороны. А объективные факторы их возникновения связаны с тем, что большой размер этих фирм дает пользователям дополнительное благосостояние.

Бодрунов: Борис Борисович, а что тогда с конкуренцией в этом случае, как на нее посмотреть? Хорошо, Google взял половину рынка, никуда от него не деться: ни вправо, ни влево, хочешь не хочешь — надо пользоваться. Завтра он свои правила заявит, какие-то новые требования выставит. Не принимаешь, значит, вообще останешься вне сети, вне возможностей. Может быть, конкуренция здесь могла бы как-то сгладить ситуацию?

Славин: Во-первых, мы находимся в стадии переформатирования рынка, серьезного переформатирования. С появлением цифровых платформ, различных сетевых решений и вообще со сдвигом рынка в сторону сетевых информационных техноло- гий, которые мы все видим, рынок сильно меняется. А любое изменение рынка всегда приводит к тому, что сначала возникают некоторые перекосы, в том числе и связанные с монополизмом. Но рано или поздно, безусловно, этот рынок тоже установится, восстановятся определенные связи, конкуренция. Мы видим сейчас даже по российскому рынку, как две сильные цифровые платформы «Озон» и Wildberries конкурируют между собой. Более того, эта конкуренция приводит к тому, что качество и той, и другой сети существенно улучшается. То есть мы видим фактически классическую конкуренцию, хотя ее до недавнего времени не было. Тот же «Озон» был одним из первых и единственных, если мы берем российский рынок, и развивался он относительно не быстро и не очень, может быть, качественно.

Бодрунов: Да, и не спешил особенно.

Славин: И не спешил. Появился Wildberries, у которого вроде бы была своя ниша в области одежды, но обе платформы стали универсальными. Благодаря частично и пандемии, мы сильно ускорили развитие этого рынка, и конкуренция возросла серьезно И мы видим сегодня, на самом деле, что говорить об отсутствии конкуренции уже нельзя. Она реально существует. Более того, подходят и другие игроки: всем нравится этот рынок, потому что он очень маржинальный. Но самое главное, даже в отличие от стандартных рынков, рынки цифровых платформ позволяют от инвестиций в развитие самой платформы получать сверхприбыль за счет комиссион- ных со всех продаж. Достаточно немножко улучшить систему, чтобы получить гораздо большую прибыль. Поэтому, конечно, это интересно всем. У нас туда идут Сбербанк со своей экосистемой, «Яндекс» со своим маркетом, то есть конкуренция здесь очень серьезная. Это касается не только маркетплейсов — цифровые платформы у нас в разных сферах, и мы видим, какая серьезная борьба идет, например, в услугах такси.

Бодрунов: Да, создается платформа, потом на нее нанизываются вещи, услуги и прочее. В конце концов, завязывается всё одно на другое, появляется экосистема, а дальше ты из нее уже не будешь выходить, потому что удобно и привычно…

Славин: Удобно.

Бодрунов: В этом плане, если привык пользоваться некими услугами, которые сегодня доступны в твоем смартфоне, то понятно, тебе будет удобна экосистема, потому что нужно и за квартиру заплатить, как в Сбере, продукты заказать, такси и всё, что угодно. Вроде бы одна и та же кнопка привычная, но где гарантия, что через некоторое время три игрока на этом рынке, договорившись между собой, как это делается в телекоммуникациях, например, завтра не вздуют цены так, что это станет проблемой.

Славин: Это вполне возможно, но для этого есть ФАС, которая как раз это отслеживает. И мы возвращаемся опять же к классической экономике…

Бодрунов: К регулированию антимонопольному, да. Вы знаете, Александр Александрович, я помню, не так давно было возбуждено антимонопольное дело против Google и Meta в США. Кстати говоря, в Китае Alibaba тоже попала под антимонопольное расследование. Как вы полагаете, мы готовы уже сейчас к такого рода расследованиям, регулированию и так далее или у нас пока это еще не проблема?

Курдин: У нас Федеральная антимонопольная служба ставит одним из своих приоритетов работу в цифровой экономике, в частности в сфере деятельности цифровых платформ, и предпринимается ряд попыток по совершенствованию антимонопольного регулирования уже довольно давно в рамках пятого антимонопольного пакета, который, честно говоря, длительное время буксует. Там была попытка дать определение цифровой платформе и предусмотреть критерии ее определения, механизмы регулирования, которые бы были реализованы.

Сейчас они пытаются немного иначе это переформулировать, возможно, не давать четкого определения цифровой платформы, потому что все могут перессориться. Главное — не определение, собственно говоря, а суть.

Попытки воздействовать на цифровые платформы, конечно, были. Я могу сказать, что в составе команды исследователей экономического факультета МГУ участвовал в качестве эксперта в двух таких делах. В обоих случаях мы помогали «Лаборатории Касперского», которая один раз противодействовала Microsoft, а в другой — Apple. Мы представляли экспертное заключение в коллегию ФАС, и наши доводы были услышаны. Microsoft была вынуждена пойти на мировое соглашение, с Apple разбирательство затянулось. В общем, это только два прецедента, а на самом деле их гораздо больше: против того же Google, например, были разбирательства. Другое дело, что пока это касается не столько сговора, о котором вы говорите, сколько еще одного нарушения — злоупотребления доминирующим положением, когда у нас цифровая платформа может действительно влиять на тех, кто находится в рамках ее экосистемы, и может их, так сказать, скручивать в бараний рог…

Бодрунов: Да, предустанавливать свои какие-то продукты, требования выставлять дополнительные.

Курдин: Вот именно. А если тебя нет в экосистеме, то тебя нет нигде и у тебя нет потребителей. Соответственно, важнейшим элементом антимонопольной политики сейчас является как раз установление некоторых правил нормального функционирования экосистем, и сами владельцы крупных цифровых платформ (я знаю, «Яндекс» ведет работу в этом направлении) заинтересованы в том, чтобы установить нормальные, прозрачные правила работы со своими партнерами.

Ведь экосистема заинтересована в том, чтобы было большое количество фирм, то есть тех, кто предоставляет разные услуги, — тогда платформа становится более привлекательной для пользователей. И важно найти некоторый баланс и для самого лидера этой платформы, и для регулятора так, чтобы, с одной стороны, в экосистеме поддерживались определенные правила, позволяющие лидеру как-то следить за совместимостью, надежностью, безопасностью и всем остальным, но, с другой стороны, чтобы он не навязывал жестко свои правила игры, не отжимал всю прибыль у тех, кто находится в его экосистеме.

Бодрунов: Как же совместить такие две несовместимые вещи? С одной стороны, находить средства для того, чтобы совершенствоваться, но делать это, с другой стороны, бескорыстно. Ведь бизнес — это в первую очередь выгода. Антимонопольное регулирование как раз должно быть судьей между этим желанием получить сверхприбыль и правами тех, кто пользуется платформой. Скажите, пожалуйста, кроме проблем с конкуренцией, которые мы с вами обсуждаем, какие-то риски еще, Борис Борисович, существуют? Я имею в виду, например, ментальные риски, риски политического характера и так далее.

Славин: Безусловно, многие риски существуют, поскольку цифровые платформы начинают занимать в экономике очень серьезные позиции, влияют не только на экономику, но и на различные общественные процессы. И мы это очень хорошо можем видеть в России. Вот это большое число велосипедистов и пешеходов с огромными кубическими рюкзаками — это и есть издержки внедрения большого числа цифровых платформ, которые предоставляют доставку. Дело в том, что в стране, где уровень жизни не очень высок, внедрение цифровых технологий приводит к большому цифровому разрыву, к тому, что есть люди, которые пользуются этими цифровыми средствами и уже не ходят никуда в магазины, а вызывают курьеров.

Бодрунов: Да, я — один из таких.

Славин: А другие попадают в ситуацию, когда они вынуждены с высшим образованием становиться фактически ходячим инструментом для передачи различных товаров. И это, конечно, минус, потому что должно развиваться всё, в том числе и рынок труда. Обязательно за этим нужно следить. Дело в том, что цифра сама по себе и не добрая, и не злая…

Бодрунов: Это инструмент…

Славин: Но это инструмент, который всё ускоряет, увеличивает возможности различные. И поэтому он может ускорить как хорошие вещи, так и плохие. И под плохими я имею в виду и социальное расслоение. Поэтому нужно за этим очень внимательно следить и пытаться всё-таки восстановить баланс.

Почему, например, в других странах нет столько курьеров? У них стоимость доставки гораздо дороже, а у нас получается дешевая, потому что есть люди, которым некуда деваться и они готовы за любые деньги это делать. Там большая часть доставки — через постаматы. Постамат — дорогая вещь. Понятно, что она дороже, чем человек. В условиях дорогого труда он может оказаться не таким дорогим, и тогда, допустим, если у вас постамат будет чуть ли не в подъезде, я думаю, Вы, даже будучи состоятельным человеком, позволите себе спуститься вниз на первый этаж. Но для этого стоимость труда должна быть выше. В той же Америке, да и не только в Америке, но и в других странах следят за минимальной оплатой труда.

Но цифра усложняет не только социальные отношения. Проблемы возникают в кибербезопасности…

Бодрунов: Вот еще один риск.

Славин: Да, и очень высокий риск. У нас, к сожалению, сегодня с кибербезопасностью дела обстоят не лучшим образом. Я читал лекцию по цифровой экономике оперуполномоченным, которые должны с этими преступлениями бороться. Допустим, бабушку обманули через звонок, она идет к оперуполномоченным, но у этих оперуполномоченных нет инструментов. Они даже для того, чтобы получить, допустим, биллинг по телефону той бабушки, которую обманули, пишут бумагу и отправляют ее наверх. Если они где-то ошиблись, им вернут назад, скажут, что вы ошиблись. Понятно, что этот процесс приводит к тому, что никаких преступников поймать невозможно. Сегодня мы находимся в системе, когда фактически выживаем сами. Это как если бы в реальной жизни не было бы полиции, были бы кругом бандиты, а нас бы учили, как обороняться самим. Примерно то же самое происходит сегодня в цифровом пространстве.

Бодрунов: Бабушка не в состоянии, например, заниматься самбо, и в результате она будет страдать.

Славин: Да, и поэтому ей помогают внуки. И нас всегда учат — говорят, не делайте этого, не делайте того, но этого мало. У нас должна быть система борьбы. Передовые страны очень жестко борются с киберпреступностью вплоть до того, что преступников находят везде, в любой точке мира. А они, как правило, находятся не в той стране, где совершают преступления. Это тоже одна из задач, которую тоже нужно решать, иначе цифровизация будет очень болезненным процессом.

Бодрунов: Она ускорит негативные процессы.

Славин: Надо понимать, что цифра может быть и хорошая, и плохая.

Курдин: Я бы еще добавил к словам Бориса Борисовича о социально-экономических разрывах. Баснословно богатеют «жирные коты», которых иногда называют группой GAFAM, — Google, Apple, Facebook, Amazon, Microsoft. В то же время сильно растет бедность. И на эти разрывы накладываются проблемы ограничения свободы слова (некоторые платформы определяют, какую информацию распространять, а какую, наоборот, держать в секрете), навязчивой рекламы, проблема с персональными данными. И в этих условиях, конечно, для политиков эти жирные коты становятся очень выгодной мишенью. Сейчас мы наблюдаем, что в США — не случайно вы вспоминали дело против Meta — те, кто руководит антимонопольной политикой, очень агрессивно относятся к цифровым платформам, и не в последнюю очередь демократическая администрация пришла к власти на фоне лозунгов о необходимости борьбы с избыточной рыночной властью в том числе цифровых платформ. Здесь можно усмотреть некоторые элементы популизма.

С другой стороны, попытки применить инструменты антимонопольного регулирования для решения целого ряда задач, то есть, скажем, раздробить цифровые платформы для того, чтобы решить и проблемы с персональными дан- ными, с информацией, с социальными разрывами, — это, как говорится, too much. Мы не должны использовать антимонопольные инструменты для решения всех возможных проблем. Если слишком активно применять сдерживание против цифровых платформ, они утратят часть экономических стимулов. Не надо забывать, что они внесли колоссальный положительный вклад в наши жизненные стандарты.

Бодрунов: Конечно, иначе они бы не развивались. Здесь опять мы сталкиваемся с этой дилеммой — что тормозить, а что тормозить так, чтобы развивать. Общество пользуется цифровыми платформами, экосистемами — выгодно, удобно, быстро. Человек привыкает ментально и становится немного другим — условно говоря, цифровым человеком в какой-то мере. Казалось бы, всё вроде хорошо. Но за всё хорошее общество платит так или иначе. Чем платит нынешнее общество за это стремительное развитие, привыкание к комфортной цифровой жизни?

Славин: В этом вопросе есть некоторый негатив…

Бодрунов: Я бы не сказал, что негатив. Я имею в виду, что мы платим за всё, что нам нравится. Если нам нравится концерт какого-нибудь артиста, мы понимаем, что у нас уши будут болеть после него, но мы всё равно туда пойдем. Поэтому я бы сказал, что это просто экономический подход. То есть получаем много — это одно дело, а вот чем жертвуем?

Славин: Мы можем, к сожалению, заплатить тем, что будем меньше уделять внимания развитию важных составляющих человеческой природы и культуры. Вот, например, все отмечают, что в некоторой степени увлечение цифровыми форматами подачи информации приводит к тому, что люди меньше читают, меньше ходят в театр…

Бодрунов: Видим, это проблема…

Славин: Я бы сказал, что это не проблема, а риск, который возникает, а дальше всё зависит от человека. Более того, я, например, считаю, что цифра должна освободить человека и дать ему возможность и больше читать, и легче получать доступ к лучшим спектаклям, и прочее. Мы находимся сегодня, я говорил уже, в переходном периоде. Переходный период — это всегда очень сложный период. Нам кажется, что через несколько лет мы будем вообще всё свое время проводить в цифре, но это не так. Я напомню историю, которую мы все хорошо знаем: когда появилось кино, то все сказали, что театра больше не будет. Когда появилось телевидение, все сказали, всё, теперь кино не будет. То же самое сказали про интернет. Что вы видим сегодня? Что есть всё. Но самое главное, заметьте, в чем чисто экономический эффект! Где мы больше всего платим денег, за какие услуги? Оказывается, за театр.

Бодрунов: Да, за театр мы платим больше всего. Попробуйте в Большой купить билет.

Славин: Да и не только в Большой… Это говорит о том, что при появлении большого количества инструментов, в том числе цифровых, человеку начинает не хватать прямого человеческого общения, в том числе в культуре. И сегодня экономисты это уже видят. Они видят, что услуги в области здравоохранения, в области социального обеспечения начинают расти, причем расти быстрее. То есть цифра приводит к тому, что пока возрастает доля цифровых услуг, уменьшается доля производства, потому что там всё роботизируется, а также доля торговли, транспорта, где тоже всё начинает автоматизироваться.

Бодрунов: Имеется в виду, что уходит человеческий труд, чисто механический…

Славин: Да, но начинает возрастать такая составляющая, как наука, образование, социальная сфера…

Бодрунов: Более творческая компонента.

Славин: Поэтому я и говорю, что мы часто видим какую- то одну компоненту — сейчас это рост цифры — и нам кажется, что вот она сейчас всё заполнит и мы превратимся в роботов. Но на самом деле доля времени, которую люди проводят в цифровой среде, уменьшается, а доля театров, человеческого общения, наоборот, возрастает.

Бодрунов: Еще один момент, который я бы хотел выделить, — приватность. Платит ли человек цифровизации своей приватностью?

Курдин: Да, если раньше вы могли сделать что-то и об этом никто не знал, то сейчас, если вы пользуетесь гаджетом, который у каждого из нас лежит либо во внутреннем кармане пиджака, либо где-то еще, скрыть что-то становится невоз- можным. Для кого-то это не становится проблемой, для кого- то это на самом деле является серьезным фактором беспокойства. У каждого, наверное, бывают такие моменты, когда мы не хотим, чтобы кто-то — будь то заокеанская корпорация, будь то какие-то заинтересованные зрители или государство — знал о том, что у нас происходит. И конечно, в данном смысле цифровые платформы становятся инструментом всё большего контроля, мы этим действительно расплачиваемся. И следствием этого является то, что, осознавая степень контроля, люди становятся менее свободными. Мы прекрасно понимаем, что наши поступки и наши слова находятся под еще более тщательным контролем, и, конечно, нам приходится следовать некоторым стандартам. Причем эти стандарты зачастую задаются, формируются не обязательными общепринятыми человеческими правилами, а теми правилами, которые задают корпорации. Если вы будете говорить то, что не принято в FB, Instagram или Twitter, вас могут начать, как сейчас говорят, отменять.

Бодрунов: Я работаю в экономике в разных ипостасях — как ученый, как теоретик, как практик. Приходится по-разному сталкиваться с разными проблемами. И чем больше практики, тем меньше надежд на то, что предпринимательская деятельность будет всё менее направлена на добычу золотых слитков и всё более — на общественное благо. Хотя в миссиях корпорации она — белая, пушистая и только и печется об общественном благе. Я не отрицаю общественную полезность, в том числе и цифровых платформ и так далее. Но в то же время я достаточно далек от мысли, что всё там направлено исключительно на общественное благо, скорее — на благо тех, кто владеет тем или иным инструментом. Это не духовой инструмент — когда тот, кто играет на трубе, доставляет удовольствие всем слушателям, а при этом сам владеет инструментом. Здесь всё наоборот: удовольствие есть, но за это удовольствие приходится платить той же приватностью, той же свободой и так далее. Можно вспомнить времена, когда американцы променяли свободу на безопасность. Фактически общество соглашается с тем, что мы теряем часть своей свободы, меняя ее на удобство, на привычную, более комфортную жизнь и так далее. Мне кажется, здесь мы тоже сталкиваемся с определенной дилеммой: насколько общество может прийти к тому, что роман Оруэлла станет реальностью?

Славин: Безусловно, есть примеры. Наверное, самый сильный пример — это социальный рейтинг в Китае человек находится под тотальным контролем. Мы должны понимать, что работа с цифровыми платформами приводит к тому, что мы оставляем там цифровые следы. По-другому не может быть. Раз мы там есть, зарегистрировались, что-то купили, информация об этом остается. И вопрос: раз столько следов остается, понятно, что и вычислить, и что-то понять о человеке становится гораздо легче. Но на самом деле нам не важна приватность сама по себе. Человек готов иногда эту приватность полностью нарушить, полностью о себе всё рассказать. Например, когда приходит к врачу.

И самый главный вопрос — использовать эту приватность для того, чтобы человеку сделать лучше. Мы сейчас как раз делаем научно-исследовательскую работу, проводим по заданию правительства исследование по поводу цифрового профиля. Вопрос такой: что должно быть в цифровом профиле человека, какая информация? Одни говорят, что там должны быть минимальные сведения, другие, наоборот, что максимальные. Так вот, на самом деле человек сам может сказать, что он готов отдать, а что нет — зависит от того, что ему нужно. Приведу примеры. Например, те, кто работает в университетах, должны представить справку о том, что не судимы. Немножко смешно, но такова жизнь. Те, кто не судим, вынуждены целый месяц в милиции получать эту справку, несмотря на всю цифровизацию. Когда мы берем кредит в банке, мы вынуждены приносить справку с места работы о зарплате, копию трудовой книжки и так далее.

Поэтому можно было бы сделать, чтобы человек, если планирует брать кредиты и не хочет собирать документы, сам разрешил указывать в цифровом профиле зарплату, чтобы банки об этом не спрашивали. То же самое касается судимости. То есть целесообразно отталкиваться от человека, человекоцентричность сейчас — тренд цифровой экономики, пусть человек сам определит: здесь я готов предоставить такую информацию, потому что я ничего не боюсь и вы можете следить за мной, а там, наоборот, не хочу, зато и не буду пользоваться преимуществами.

Бодрунов: Мне кажется, это очень важное наблюдение, очень важная мысль и разработчики цифрового профиля это должны обязательно учесть. Эту идею надо реализовывать, потому что зарегулировать всё нельзя, чтобы всё у всех было одинаково.

Славин: Это уже кое-где происходит. Допустим, в Европе приняли решение о том, что цифровая платформа или тот, кто собирает информацию, должны запрашивать у пользователя, дает он им право или не дает. Пока это сделано, правда, не очень здорово, но смысл в этом есть. Например, я хочу, чтобы они измеряли мою активность и рекламировали хорошие товары, — ставлю опцию «смотреть», а другой не хочет и отказывается от отслеживания цифровых следов. Другое дело, что мы находимся в состоянии изменения экономики, поэтому пока это еще не произошло, но, я думаю, должно произойти, потому что это полезно, адекватно, разумно.

Курдин: Борис Борисович описал действительно то, к чему мы бы хотели продвигаться, — и общество в целом, и каждый человек. Однако здесь возникает вопрос: «Съесть-то он съест, да кто же ему даст?». Будет ли государство и корпорации, владельцы цифровых платформ, регуляторы прислушиваться к мнению общества, человека, конкретных пользователей. Было бы здорово, если бы нам удалось проскочить между интересами одних и других, сыграв на системе издержек и противовесов между ними.

Бодрунов: Фактически об этом мы сегодня говорим с вами, именно об этом.

Курдин: Когда вы говорите про Оруэлла, там мы видим диктат государства. С одной стороны, вроде бы когда государство всё контролирует, это хорошо. Оно же действует в интересах и от имени общества. По крайней мере, декларирует это. С другой стороны, государства бывают разные. Бывают государства демократические, а бывают государства людоедские.

Бодрунов: А бывают экосистемы-государства, которые фактически становятся отдельными замкнутыми экономиками, замкнутыми государствами со своими правилами и так далее. И человек там раб.

Славин: Действительно, такие корпорации, как крупнейшие современные платформы и экосистемы, могут получать избыточную власть. У них немного другие цели, чем у государства. У государства возможны какие-то идеологические приоритеты, у корпораций, понятное дело, — мир чистогана.

Но они, конечно, будут бороться, конкурировать между собой. И нам надо найти такое сбалансированное решение, чтобы, сыграв на противоречиях между ними, добиться того, чего мы хотим, то есть максимальной адаптации к нуждам пользователей. И, откровенно говоря, я настроен в этом отношении оптимистично. И хотя Вы говорили, что рыночный механизм действует так, что корпорации будут нацелены, безусловно, на максимизацию дохода, а не на общечеловеческие ценности, всё же, на мой взгляд, если посмотреть на рыночные интересы собственников цифровых платформ, они пока направлены на то, чтобы было больше пользователей. И если они будут действовать в рамках этих целей, то они заинтересованы в том, чтобы ценности, которые там развиваются, были бы связаны с терпимостью, отсутствием агрессии, доброжелательностью.

Бодрунов: Вот к этой мысли я как раз хотел подвести: долгосрочные цели бизнеса, которые диктуются общественными потребностями, — позитивные, иначе не было бы у нас экономики, бизнес-процессов в целом. В этом плане я на стороне тех, кто считает необходимым развивать цифровые технологии, экосистемы и так далее. Но я сегодня не зря поднимал вопрос в нашей беседе о проблемах и рисках — дело в том, что преимущества и выгоды очевидны практически всем. Другое дело, что мы должны понимать, что здесь есть риски, их надо убирать, но в этом регуляторном процессе должен быть такой, который позволяет и общественное благо соблюсти, направить бизнес работать на общество.

Цифровые платформы — это наша новая реальность, реальность, в которой мы живем, это наш новый мир. И с большой степенью вероятности мы, наверное, скоро окажемся в мире, где цифровые платформы станут доминировать во всех сферах нашей жизни. А значит, нам придется решить еще очень много вопросов, подобных тем, о которых мы сегодня говорили.

Василий Солодков: цифровой рубль – это не совсем деньги

Центробанк начал тестирование цифрового рубля — дополнительного средства платежа к наличным и безналичным деньгам. Россияне смогут хранить сбережения в цифровых рублях, рассчитываться ими в магазине, а бизнес — заплатить налоги или перевести средства поставщику, в том числе через систему быстрых платежей. Новый вид денег открывает новые возможности. Какие и кому это выгодно, обсудили президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов Сергей Бодрунов, директор Банковского института НИУ ВШЭ Василий Солодков и руководитель направления исследований Центра исследования финансовых технологий и цифровой экономики московской школы управления «Сколково» Егор Кривошея.

По материалам программы «Дом Э», телеканал «Общественное телевидение России»

Бодрунов: Для начала я бы хотел, чтобы вы, уважаемые коллеги, пояснили, чем отличается цифровой рубль от рублей не цифровых.

Кривошея: Я бы сказал, что это третья форма денег. По сути, смесь наличных и безналичных.

Бодрунов: И те, и другие функции как-то сочетаются?

Кривошея: Частично — да, но, конечно, добавляются и новые функции. Наверное, самое главное — то, что это прямое обязательство от Центрального банка, которое предоставляется в цифровом виде. Соответственно, вы получаете и преимущество цифровых денег, и прямое обязательство от Центробанка, как это, например, случается с наличными деньгами. Получается, вы можете оплачивать всё, как наличными, но с преимуществами цифровых каналов, то есть, например, в интернете. Предполагается, что это будет доступно и офлайн. И таким образом получаются более прозрачные финансовые потоки. Соответственно, Центральный банк может придумывать новые инновации вплоть до новой инфраструктуры, продуктов и так далее.

Бодрунов: Василий Михайлович, но ведь и сейчас можно, наверное, в интернете по безналу оплатить, возможны мобильные платежи. Чем всё-таки это будет отличаться, скажем, от сегодняшней системы быстрых платежей?

Солодков: Ну я не называл бы цифровой рубль деньгами.

Бодрунов: То есть это уже не совсем деньги?

Солодков: Это не совсем деньги. Почему? Потому что у денег есть функции. Функций много. Мы с вами — экономисты, мы понимаем: то, о чем сейчас мы говорим, — это средство платежа, но при этом не средство накопления.

Бодрунов: Да, конечно.

Солодков: То есть деньги должны приносить процент, и для того, чтобы не убить банковскую систему, ЦБ изначально сказал, что процента у цифрового рубля не будет. Раз процента не будет, значит, это, наверное, какое-то средство расчета, средство платежа. Это не совсем деньги, это некий эрзац. Это первое.

Второе. Да, сейчас можно совершенно спокойно, используя механизм корсчетов, расплатиться через интернет с телефона и абсолютно любого девайса. С этой точки зрения, как мне кажется, цифровой рубль ничего нового не вносит, за тем исключением, что, как гарантирует Центральный банк, данные платежи будут: а) бесплатны б) эмитентом цифрового рубля будет Центральный банк. Насколько это будет бесплатно — тоже большой вопрос, потому что современные криптовалюты, к которым должен относиться цифровой рубль, основаны на системе распреде- ленного реестра. Центральный банк отказался от этой идеи.

Бодрунов: Там централизовано всё?

Солодков: Да, цифровой рубль — централизованный. А это подразумевает риски. Мы с вами знаем, что были случаи, когда у банков снимали огромные суммы денег со счетов в Центральном банке. Поэтому здесь вопросов на самом деле значительно больше, чем ответов.

Бодрунов: Так что здесь всё не так просто?

Солодков: Абсолютно верно.

Бодрунов: Вы знаете, я думаю, что не зря в Центральном банке начали с эксперимента сначала, чтобы попытаться на каких-то стратах, экономических сообществах прокрутить этот цифровой рубль, посмотреть, как это работает. Я знаю, что существуют две партии, придерживающиеся разной финансово-экономической идеологии. Одна партия резко выступает за быстрое введение цифрового рубля. Мы ездили как-то в Китай с Сергеем Юрьевичем Глазьевым, академиком, который возглавляет экономическую комиссию ЕАЭС, является министром по интеграции. Там очень интенсивно используют цифровой юань. И он говорил о том, что были переговоры с определенными технологическими компаниями о том, что у нас это надо продвигать, но есть люди, которые очень скептически относятся к этому. Есть другая партия, которая говорит: «Нам это особенно не нужно». Но в мире-то тренд — на цифровизацию валюты.

Солодков: Китай этим занимается по одной простой причине — хочет довести до оптимума контроль над личностью. Мы с вами знаем эксперименты в Ухане, когда надо показать свое оцифрованное лицо при переходе из одного квартала в другой, и сюда вот эта концепция цифровых денег хорошо ложится.

Бодрунов: Мне кажется, что нам от этого тренда сокращения приватности никуда не уйти.

Кривошея: Я бы разделил разговор о цифровом рубле как о новой форме валюты и, например, об инфраструктуре, которая лежит в ее основе, о продуктах, которые можно создавать. В любом большом государственном проекте, особенно инфраструктурном, сложно отделить эти компоненты. Наверное, если возвращаться к тому же вопросу о Китае, я бы назвал еще одну причину, кроме возможного контроля. Есть другой объективный фактор, который касается, например, проникновения технологических компаний в платежи в Китае. Если мы посмотрим на долю, например, Alipay и т.д., то есть сервисов от таких компаний, как Tencent или Alibaba Financial, они обеспечивают сегодня суммарно более 90% всех транзакций в экономике. И это такой достаточно серьезный риск для государства Китай, потому что эти транзакции проходят вне классической финансовой системы и не регулируются настолько же хорошо, как банковская система.

Бодрунов: Фактически они рискуют тем, что потеряют контроль над финансовой системой страны вообще, и в качестве меры противодействия используют концепцию цифрового юаня?

Кривошея: Помимо контроля это еще и вопрос, например, стабильности финансовой системы, потому что регулирование создавалось годами. И соответственно, без этого регулирования придется строить абсолютно новую систему, в том числе институциональную, социальную и т.д.

Если посмотреть в принципе на сегодняшние концепции цифровых валют, мы определили три основных мотива, почему вообще государства в это лезут, почему им это интересно и почему они начинают изучать эту тему. Это, собственно, как раз политические мотивы, которые мы обсудили достаточно детально. Это экономические мотивы, и здесь как раз всё, что касается снижения стоимости, повышения конкуренции и т.д. И третье — это социальные мотивы, потому что деньги — это один из связующих элементов цепочки всех транзакций и, соответственно, финансовая система — это тоже одна из ключевых систем. И поэтому если у вас не трансформирована и не подходит под современные тренды, например цифровизации, эта система, то становится немного сложнее придумывать инновации, создавать новые продукты, внедрять новые инфраструктуры и т.д.

Бодрунов: Что даст цифровой рубль человеку? Предположим, потребитель хочет что-то купить и имеет деньги на электронном кошельке. Как это работает и какие у него преимущества по сравнению с тем, что у него уже есть? Ну заплатил обычной картой, а многие и наличными всё еще пользуются.

Кривошея: Никто не навязывает сейчас цифровой рубль в текущей парадигме как единственную альтернативу или вообще как альтернативу наличным либо безналичным.

Бодрунов: То есть Вы полагаете, что будет какой-то достаточно длительный период адаптации?

Кривошея: Скорее всего, будет даже не период адаптации, а новая парадигма, в которой мы будем жить. Цифровой рубль будет еще одной общеупотребительной формой валюты.

Бодрунов: Удобно — пользуйся, неудобно — не пользуйся?

Кривошея: Абсолютно верно. И то, что мы видим сейчас, например, по клиентским данным: люди в принципе пользуются одновременно и наличными, и безналичными, просто в разных сценариях. И скорее всего, с цифровым рублем будет точно так же, если, например, он будет предлагать какие-то выгоды в государственных платежах и где-нибудь еще. Вы поставили абсолютно справедливый вопрос по поводу того, что дает новая форма рубля человеку. К сожалению, сейчас на него нет ответа, наверное, ни у кого, потому что во многом будет зависеть от того, как эта система будет выглядеть.

И тут нужно провести такую параллель: цифровой рубль — это в большей степени инфраструктурный проект, который касается той части финансовой системы, которую человек и потребитель очень часто не видит. И здесь критически важно, чтобы государство предоставило такой интерфейс, который будет как минимум конкурентоспособным текущим инструментам, а возможно — даже местами и лучше. И это открывает вопросы, например, про программы лояльности: как они будут спонсироваться, фондироваться? Первое предположение, которое есть сейчас у экспертов, заключается в том, что цифровая валюта будет хорошо интегрирована в государственные платежи, госуслуги и т.д.

И, возвращаясь к опросам клиентов, сейчас мы видим большие ожидания от интерфейсов, удобства, безопасности и скорости проведения платежей. И если цифровой рубль, например, не будет работать бесперебойно оффлайн, иметь пользовательский интерфейс, столь же удобный, как сейчас, например, мобильные приложения банка, скорее всего, клиент останется со своими безналичными и наличными деньгами, если, конечно, не введут обязательное использование. Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, я бы сказал, что это даст клиенту еще одну форму платежей, которую он может использовать, а может и нет. И по нашим опросам, около половины россиян готовы дать шанс цифровому рублю и хотя бы попробовать им пользоваться. А дальше всё зависит от этого первого опыта: насколько он будет положительный или отрицательный.

Бодрунов: Часто пишут в прессе о другом преимуществе цифрового рубля: дескать, если у вас есть в кошельке наличные деньги, их у вас украли или вы их потеряли, то навсегда. Безналичные платежи в этом плане можно отследить. А вот цифровой рубль — так вообще помеченный, индивидуальный, у каждого свой. Это действительно будет у цифрового рубля, Василий Михайлович?

Солодков: Я лично для себя до сих пор не понял, зачем он нужен. Где-то, наверное, лет 15 назад я наблюдал картинку на Филиппинах, где с одного острова на другой добраться — целая история. На каждом острове банк не поставишь, но рассчитываться как-то надо. Местная платежная индустрия пошла в сторону технологии NFC, которая там есть на каждом телефоне. Они поставили приложения, и, для того чтобы рассчитаться, заплатить за мешок картошки либо еще что-то, они соединяют два телефона — происходит платеж, всё. Кто мне расскажет, чем это лучше или чем это хуже, чем цифровой рубль? Правда, здесь возможна какая-то комиссия банка, но мы с вами тоже сейчас не знаем, как цифровой рубль работает.

Бодрунов: Я думаю, что в случае цифрового рубля тоже будет какая-то комиссия, может быть, банка, может быть, оператора.

Солодков: Сейчас Центральный банк провозглашает, что комиссии нет, но в принципе я говорю о том, что существующие механизмы точно так же решают, допустим, проблему потери денег. Я в свое время не понимал, в чем разница между дебетовой и кредитной картой, будучи в США, пока они мне не объяснили, что если у тебя украли дебетовую карту, то с нее спишут всё в ноль, пока ты не придешь в себя, а с кредитной карты могут списать только максимально 50 долларов, а всё остальное тебе вернут. Кто вернет? А та компания, которая страхует данную платежную систему. У нас же понимания инструментария вообще нет.

Бодрунов: Я думаю, что технология цифрового рубля пойдет только тогда, когда она докажет свои преимущества перед традиционными сегодняшними системами. И мне кажется, здесь всё будет зависеть не столько даже от ментальности людей, а от того, насколько удобно, насколько эффективно эта новая система будет замещать старые технологии платежей. Она не может быть, допустим, каким-то средством накопления, как вы говорите. Значит, эта функция отпадает и она должна быть сохранена в предыдущей системе. Жизнь покажет, что необходимо для того, чтобы эта технология пошла.

С другой стороны, мы видим, что в каждой технологии действительно есть плюсы и минусы. Если бы был гигантский плюс от цифровой валюты, то, наверное, многие европейские страны, Соединенные Штаты более активно взялись бы за эту идею. Пока я такого не вижу. Зато это очень популярно, например, в Китае. Некоторые это связывают как раз с тем, что там более тоталитарная конструкция государства. Я не против любой конструкции, если она эффективна, дает человеку безопасность, нормальное экономическое состояние, развитие и т.д. и т.п. Но, с другой стороны, это инструменты, которые так или иначе соответствуют каким-то тенденциям в политической и экономической системах. И если мы видим, что технологический прогресс дает новую возможность финансовой системе, значит, она будет как-то работать на эти тренды. Скажите, пожалуйста, Егор Артемович, думали ли Вы как руководитель направления исследований центра в «Сколково» о том, как сочетаются устройства политико-экономическое, социальное и вот этот тренд на цифровизацию валюты?

Кривошея: Эти вещи, конечно, связаны. И я бы всё же заметил, что западные страны смотрят достаточно пристально на технологию и сейчас порядка 80 стран, а то и больше (на самом деле каждый день список пополняется) заявляют о том, что изучают этот вопрос либо уже экспериментируют с этой технологией. Здесь, возможно, лидерская роль Китая объясняется тем, что там доминируют технологические компании, а в России — проактивной позицией регулятора. Банк России у нас запускает большое количество инструментов впервые в мире. И в этом смысле я бы объяснил такую смену лидерских позиций как раз тем, что, возможно, в России достаточно стремительными темпами развивались цифровые технологии в финансовых услугах, особенно в розничных финансовых услугах, и это следующий логичный шаг.

Политические системы и экономические системы достаточно серьезно влияют на отношение к цифровой валюте. Если мы посмотрим сейчас, например, на позицию европейского ЦБ, он ориентируется больше на межстрановые расчеты. Есть эксперимент с японским центральным банком по международным расчетам в цифровой валюте. То же самое происходит с рядом других стран Латинской Америки, с США. Поэтому политико-экономические системы влияют на ключевую мотивацию к использованию цифровой валюты.

Бодрунов: Спасибо большое, уважаемые коллеги. Я думаю, что, учитывая развитие мировой финансовой системы, расширение рынков, которые требуют гораздо большего объема транзакций, их дробления от мельчайших до крупнейших и т.д., Россия должна, конечно, вписаться в этот глобальный тренд Россия, иначе мы будем отставать и в экономическом развитии. И надо рассчитывать на то, что будут учтены все реальные факторы — как позитивные, так и негативные, чтобы новая форма валюты была удобной для людей и не несла рисков, о которых мы говорили.

page14image47776page14image47936

Николай Похиленко: о проблемах развития сырьевой базы твердых полезных ископаемых в Арктике

Николай Похиленко,

научный руководитель Института геологии и минералогии имени В.С. Соболева СО РАН, заместитель председателя Сибирского отделения РАН, академик РАН

– Поговорим о проблемах и перспективах развития сырьевой базы стратегических видов твердых полезных ископаемых Центральной и Восточной Сибири. Понятно, что в условиях Арктики можно успешно вести те проекты, которые дадут серьезную экономическую отдачу, и достаточно быстро. Вы знаете, для этого нужны крупные месторождения высоколиквидных видов сырья, и они там обнаружены и должны обладать характеристиками, которые приняты международной системой оценки качества запасов сырья. Какова роль минерально-сырьевого комплекса Арктики в экономике страны? Если речь идет о валютных поступлениях, то это больше 80%, в условиях санкций, наверно, будет близко к 100%. Это больше 50% бюджетных поступлений, 30-70% ВРП, по разным оценкам, и вклад в ВВП больше 20%. Минерально-сырьевой комплекс обеспечивает минерально-сырьевую безопасность, для внутреннего потребления, что сейчас, в условиях санкций, особенно важно, и экспортный потенциал, энергетическую независимость и геополитические интересы страны.

Какие у нас есть проблемы развития сырьевой базы твердых полезных ископаемых в Сибири и в Арктике? Последние тридцать лет фактически не велись работы прогнозно-поискового характера, включая региональные геологические исследования. Раньше этим занималась Геологическая служба Министерства геологии СССР. Сегодня объем этих работ составляет в лучшем случае  5% от советского времени. В системе Министерства геологии СССР на территории России работало около 800 тысяч специалистов, а в регионах Арктики – 14 экспедиций и 10,5 тысяч специалистов. Сейчас там меньше 200 специалистов, они сидят в Магадане, и объем работ, который они могут делать, ничтожен.

Резкое сокращение государственного фонда рентабельных участков для предоставления в пользование очевидно. Тридцать лет происходила последовательная деградация ведения таких работ, становилось все меньше и меньше перспективных, подготовленных для экономического освоения участков.

Свою роль играют инфраструктурные ограничения новых открытий в неосвоенных районах наряду с отсутствием кадров, которые могли бы вести эти работы. Потому что тридцатилетие деградации геологической службы обусловило очень серьезный отток специалистов, начиная с 90-х гг. Для того чтобы вести такие работы, нужны специалисты, которые имеют опыт не менее 10-15 лет в полевых условиях, в геологической съемке, геологическом картировании, проведении геологоразведочных работ и опыт открытий месторождений. Сегодня поскольку произошло драматическое сокращение этих работ, молодежь не шла в эту отрасль. Получая соответствующее образование в вузах, они были заинтересованы в позициях в добывающих компаниях.

Если взять все геологоразведочные работы по твердым полезным ископаемым за 100%, то геологические службы частных горнорудных компаний ведут работы, которые составляют 80%. Но это оценка и разведка объектов, уже существующих, с минимальными рисками неподтверждения геолого-экономических характеристик. А небольшие и средние компании, которые получают лицензии по заявительному принципу, ведут очень мало таких работ – 3,5% от 100%. Предприятия государственной собственности – это региональные геологические исследования, поисково-оценочные работы по государственным программам, те работы, которые ведет холдинг «Росгеология» и отраслевые геологические институты, – это 11-12%. Научно-исследовательские институты РАН ведут до 3-5% работ по госзаданиям.

Нам потребуются технологии чистой энергетики, о которых много говорится. Соответственно, будет расти спрос на те или иные виды полезных ископаемых, редких металлов. Например, спрос на литий вырастет в 2040 году более, чем на  90%. На кобальт – на 70%. Производство электрических автомобилей к 2040 году достигнет 72 миллионов, оно увеличится в 25 раз. Карьерная, горнодобывающая, подземная техника – все это будет на электричестве. Нам потребуются медь, литий, кобальт. В связи с растущими потребностями чистой энергетики, начиная с 2026 года, по всем этим видам сырья будет резкий дефицит. Естественно, в условиях дефицита продавать нам эти металлы никто не будет. Особенно литий. Медь у нас есть своя, кобальт – в какой-то мере. Надо обращать внимание на развитие добывающей промышленности по этим видам металлов. Особенно по литию.

Обеспечение экономики страны редкими и редкоземельными металлами носит критический характер для национальной безопасности. Многие технологии  невозможны без масштабного потребления редкоземельных металлов. Мы их производим очень мало. То, чего не хватает, докупаем в Китае. Но уже начиная с 2026-2027 года будет дефицит этих компонентов на мировом рынке, и, естественно, тот же наш братский Китай вряд ли нам их продаст. Надо организовывать собственное производство.

по материалам Арктического академического форума на тему «Развитие научных исследований и экономика Арктики» (4 марта 2022 года)

Александр Пилясов: спор «нового» и «старого» в Арктике

Александр Пилясов,

генеральный директор АНО «Институт регионального консалтинга», д.г.н., профессор

– Я хочу посвятить свое выступление теме «Санкции, технологическая трансформация и развитие российской Арктики». Мы традиционно смотрим на санкции как на то, что подрывает финансово-экономическое положение страны, создает проблемы в интеллектуальных, технологических обменах с Западом. Хотелось бы взглянуть несколько с другой стороны – с позиций технологической трансформации. Санкционная борьба – это фактор откладывания нового уклада и консервации инерции прежнего развития. Санкции являются инструментом замедления перехода на новую технико-экономическую парадигму. В этом их опасность. Они могут быть проектные – тормозят новые проекты, финансовые – тормозят приход финансового капитала в новые активы, в новые производственные объекты, технологические – тормозят возникновения нового технико-экономического уклада.

Получается, с одной стороны, санкции нацелены на замедление перехода к новому технологическому укладу, с другой стороны, могут и стимулировать движение компаний, субъектов экономики. Значит, важна правильная реакция на санкции. И здесь важно не просто сопротивляться санкциям и инерционно воспроизводить старый уклад, но через борьбу с ними выходить на новый уклад. В этом состоит сверхзадача и императив.

Мы видим в Арктике это классическое противоречие нового и старого. Санкции нацелены на то, чтобы консервировать старое и тормозить развитие нового. В чем это новое и старое? У нас есть новые проекты, которые созданы уже в новой идеологии, и при всём том, что они спорны и социальная отдача от них недостаточна, они все-таки манифестируют новый уклад. Это морская логистика, это СПГ-заводы, это вахтовый метод организации работ. При всей критике это тем не менее черты нового уклада. То есть это новая инфраструктура, это новые объекты добычи, новая логистика.

Но одновременно есть и старое. Есть трубопроводные проекты, устремленные на традиционные рынки в южном направлении с сухопутной логистикой. Есть проекты модернизации горнопромышленных предприятий в Мурманской области. То есть и старая экономика, и старые виды экономической деятельности, унаследованные от советского времени. Цитируя Шарлотту Перес, можно сказать, что период коренной смены технологий предполагает не только быстрый рост новых отраслей, а на примере СПГ мы это видим, но и значительно более длительный период омоложения традиционных отраслей, которые нашли способ применения новых технологий. Это тоже присутствует в современной Арктике. Таким образом получается вот дихотомия, драматургия борьбы между новыми видами деятельности и старыми. Представляется, что спор «Газпрома» и «Новатэка» о газовых активах Ямала, пустить их в трубопроводный газ или в СПГ-заводы, это спор об этом. По какому пути эти природные активы должны идти? Это спор нового и старого.

Мы должны вернуться к проекту «Северный поток – 2» и задать себе детский вопрос: а правильно ли устремление на воспроизводство традиционной трубопроводной схемы, к которой тяготеет «Газпром»? А не лучше ли было проводить радикальную модернизацию, с подготовкой уже к строительству СПГ-заводов и к СПГ-схеме, которая представляется более современной и более адекватной сегодняшним реалиям нового технологического уклада?

Мы можем выдвинуть гипотезу, что адекватный ответ на санкционные ограничения состоит в том, чтобы культивировать новые элементы и новые виды деятельности, новые схемы, возникающие в российской Арктике, и, конечно, понимать, что старые схемы нуждаются в модернизации, тем не менее основной акцент и госполитики, и усилий, в том числе финансовых, инвестиционных, должен идти в новом направлении.

При этом новую схему сопровождают сильные социальные издержки – поляризация доходов между точками прибыли, отсутствие распределения сгенерированной прибыли среди тех, кто живет в Арктике. В российской Арктике технико-экономические возможности грандиозные. А социально-институциональная среда отстает на десятилетия. И за этот контраст больно платят жители Арктики, северяне.

Стандартное понимание изменений климата – это издержки, это ущерб, который наносится северным городам, инфраструктуре. Но мне хотелось бы взглянуть на проблему с другой стороны. Рассматривать климатические изменения как  вызов, как стимул к инновационной модернизации. Согласно оценкам, которые мы проводили, в каждом арктическом городе следует возвращаться к вопросу о рациональной степени централизации теплоснабжения в условиях новых климатических рисков и издержек. А также к вопросу, не правильно ли думать о новом строительстве, а не о бесконечном капитальном ремонте, который мы наблюдаем во многих наших крупных арктических городах? Не окажется ли с учетом реалий изменений климата путь нового строительства в долгосрочной перспективе более рациональным, чем бесконечные капитальные ремонты.

Конечно, если мы посмотрим на тройку стратегических документов, которые разработаны в 2020–2021 гг, то увидим, что в условиях санкций нужна значительно большая амбициозность планов и сроков в реализации этих проектов.

Мы имеем санкции, которые нацелены на торможение технологической модернизации в Арктике. Мы понимаем, что этим санкциям можно противопоставить ускорение этой технологической модернизации. Но это ускорение должно исходить из понимания особенностей арктической инновационной системы. В чем ее особенность? В инновационных системах, находящихся на периферии, потребность в сотрудничестве крупных акторов, в данном случае наших ресурсных корпораций, существенно выше, чем в освоенных районах. Значит, стимулирование к сотрудничеству, а не к конфронтации, есть важнейшая государственная задача для инновационного процесса. Главными акторами в Арктике, безусловно, являются ресурсные корпорации, которые очень редко сотрудничают друг с другом в вопросах инновационного проектирования. Недостаток местного знания заставляет напрягать внешние «трубы знания», то есть устанавливать формальные и неформальные соглашения с центрами знания – в виде столичных университетов. Мы знаем про экспедиции «Роснефти». Мы знаем, что «Газпром нефть» имеет свой «мозговой центр» в Горном университете в Санкт-Петербурге, но представляется, что это недостаточно в условиях усиливающихся санкций,, требуется более интенсивное взаимодействие ресурсных компаний с центрами знания, столичными в том числе. Очевидно, что ответ на санкции с точки зрения технологической модернизации должен учитывать различия как в корпоративной структуре регионов Арктики, так и с точки зрения инновационного потенциала, который имеют эти территории.

по материалам Арктического академического форума на тему «Развитие научных исследований и экономика Арктики» (4 марта 2022 года)

Гузель Улумбекова: о проблемах российской системы здравоохранения

Гузель Улумбекова,

руководитель Высшей школы организации и управления здравоохранением, д.м.н.

– Мы все знаем указы президента, в которых поставлены цели по увеличению численности населения страны и ожидаемой продолжительности жизни до 78 лет к 2030 году. Мы понимаем, что ситуация в демографии сегодня чрезвычайная, что сбережение народа – это главный приоритет. За два года пандемии дополнительно умерло почти 1 миллион человек по сравнению с 2019 годом, продолжает снижаться рождаемость. 1,9 миллиона рождений было в 2014 году. В 2020 году – 1,4 миллиона рождений.

Сначала о рождаемости. Если бы у нас рождаемость осталась на уровне советского времени, сегодня бы родилось на 11 миллионов детей больше. В чём драма момента? Это количество женщин активного детородного возраста (20-34 лет), на которых приходится 80% рождений. Их число с 2011-го по 2028 год сократится на 7 миллионов. То есть начиная с 2022 года и до 2030 года – это в среднем минус 400 тысяч человек женщин активного детородного возраста.

Мы сделали регрессионное исследование, какие факторы в нашей стране влияют на рождаемость. Их три. Это доля женщин активного детородного возраста, реальные доходы населения и размер материнского капитала. У нас получилось, что увеличение реальных доходов населения на 10% приводит к увеличению коэффициента фертильности на 1,5%, увеличение доли женщин активного детородного возраста на 10% увеличивает коэффициент фертильности на 3,7%, а наличие материнского капитала – на 7% ежегодно.

Соответственно, исходя из этих связей, мы построили прогнозы рождаемости в Российской Федерации. При самых благоприятных прогнозах при условии, что реальные доходы населения будут расти на 4% ежегодно, коэффициент фертильности снизится до 1,44.

Сколько мы тратим на увеличение рождаемости и на поддержку семей с детьми? 1,7% ВВП. В то время, как такие страны, как Франция, Швеция и Германия, которые смогли добиться увеличения коэффициента фертильности, примерно 3-3,5% ВВП.

При каких условиях возможно увеличение числа рождённых в год детей? Мы предлагаем: удвоение материнского капитала при рождении вторых и последующих детей, поддержку семей с детьми от 3 до 7 лет, доплату половины медианной зарплаты в регионе, причём вне зависимости от статуса нуждаемости, при рождении вторых и последующих детей, создание дружелюбной среды для воспитания детей. И только при таких условиях – иллюзий быть не должно! – мы сможем увеличить рождаемость в стране.

Что мы с точки зрения здравоохранения можем сделать для поддержки рождаемости? Это укрепление репродуктивного здоровья женщин и мужчин и увеличение доступности медико-профилактической помощи для детей и подростков.

Теперь о смертности. В начале девяностых коэффициент смертности был на уровне новых стран Евросоюза. Если бы у нас смертность осталась, как в Польше и Чехии, нас сегодня было бы на 14 миллионов человек больше.

Мы рассчитали количество дополнительных смертей в 2020 году на миллион населения в России по сравнению с другими странами. Это на 30% больше, чем в Польше, на 50%, чем в США и в пять раз выше, чем в Германии. За 10 месяцев 2021 года этот показатель в расчёте на миллион человек в России оказался в два раза выше, чем в Польше и в США, и в четыре раза выше, чем в Германии. В результате ключевой показатель здоровья населения для нас, организаторов здравоохранения – ожидаемая продолжительность жизни – сократилась в конце 2021 года до 70,5 лет. То есть, упала на 5 лет по сравнению с новыми странами Евросоюза, и на 10 лет – по сравнению со старыми странами Евросоюза.

При этом в Российской Федерации показатели смертности были неудовлетворительными и до новой коронавирусной инфекции. Смертность у мужчин трудоспособного возраста у нас в 3 раза,  а у женщин – в 2 раза выше, чем в странах Евросоюза.

С помощью регрессионного метода мы выяснили, от чего зависит ожидаемая продолжительность жизни в нашей стране. Первое – это социально-экономические факторы (40%). Второе – образ жизни. И третье – система здравоохранения (30%). При этом у нас сегодня в системе здравоохранения кризис. О чём говорят опросы населения? Россиян волнуют доступность врачей, особенно в сельской местности, и доступность лекарств.

Причина проблем российской системы здравоохранения, которые усугубились в результате пандемии, в том, что государственные расходы на финансирование бесплатной медицинской помощи  у нас ниже, чем в других странах. Долгие годы они составляли 3% ВВП, что в 1,6 раза ниже, чем в новых странах Евросоюза, и в 2,5 раза ниже, чем в старых странах Евросоюза. При этом мы реализовывали губительные реформы. На фоне увеличения потока пациентов с 2012-го по 2018 год мы сократили число врачей на 46 тысяч, коек – на 160 тысяч, государственное финансирование здравоохранения –на 4% в постоянных ценах. Мы сокращали врачей и стационарные койки инфекционной службы. В результате к пандемии мы пришли разоружёнными.

У нас существенный дефицит кадров. Не верьте, когда говорят, что у нас обеспеченность врачами выше, чем в Европе. В расчете на 1000 человек населения она на 12% ниже, чем в Германии и во многих других странах. А именно это обеспечивает доступность стационарных коек.

К лекарствам по рецепту врача у нас имеют доступ только те, у кого есть льготы. Это 9 миллионов человек. В то время когда за рубежом это все, кто нуждается в лекарствах. В результате на душу населения мы тратим в сопоставимых деньгах в три раза меньше, чем в новых странах Евросоюза. Обеспеченность стационарным коечным фондом у нас ниже, чем в Германии, на 16%. Не верьте, когда говорят, что у нас больше всего коек в расчете на тысячу населения. Я не знаю, как нашим ученым удалось разработать три эффективные вакцины при таком финансировании государственной науки. Государственные расходы на медицинскую науку в нашей стране в 5 раз меньше в доле валового внутреннего продукта, чем в развитых странах, и в 23 раза меньше, чем в Соединенных Штатах Америки.

При этом у нас сегодня кризис понимания обществом и властью необходимости увеличения государственного финансирования здравоохранения. В 2022 году по сравнению с 2021 годом государственные расходы на здравоохранение сокращаются на 1% и в доле ВВП, и в постоянных деньгах, и эта тенденция продолжится до 2024 года.

Сколько нужно денег в системе здравоохранения, чтобы ожидаемая продолжительность жизни у нас к 2030 году была 78 лет? Как ни считай (тремя разными способами считали), получается, что каждый год нам необходимо увеличивать государственное финансирование здравоохранения на 8% ежегодно в постоянных ценах. Это 550 миллиардов рублей каждый год дополнительно вплоть до 2025 года и далее, чтобы хотя бы к 2025 году выйти на 5% ВВП. Для нашей системы здравоохранения это минимальный баланс. Оптимальный – 7% ВВП. Мы просим всего 500 миллиардов рублей. На что должны пойти дополнительные средства? Мы с в Высшей школе организации и управления здравоохранением, которую я представляю, сформировали проект главных задач, которые надо решить в системе здравоохранения. Я озвучу главные из них. Ничего не случится, пока мы не увеличим государственное финансирование здравоохранения каждый год на 550 миллиардов рублей. В первую очередь эти деньги должны пойти на то, чтобы были те, кто оказывают медицинскую помощь: врачи, медсёстры, фельдшеры. Базовый оклад наших медицинских работников очень низкий (12-25 тысяч рублей в зависимости от региона). Он должен, как у военных, составлять у врачей четыре минимальных размера оплаты труда, у медсестры – два. А у профессорско-преподавательского состава, как в советское время, – в два раза больше, чем у практикующих врачей. Вторая часть денежных средств должна пойти на обеспечение населения лекарствами и на дополнительные целевые программы реабилитации пациентов с коронавирусной инфекцией.

Вы спросите: а почему в России такая высокая смертность за два года пандемии? Я перечислю главные причины. Во-первых, у нас больше больных, чем в официальной статистике, а чем больше заболевших – тем больше умерших. Во-вторых – это недостаточная, несистемная, непоследовательная информационная работа с населением и СМИ по вакцинации. Тех, кто получил две дозы вакцины в нашей стране, за исключением тех, кто переболел, – 50% населения. Это намного меньше, чем в других странах. В-третьих – у нас децентрализованная система управления борьбой с коронавирусной инфекцией. Каждый регион отвечал за свои задачи. Не было централизованного управления во главе с Минздравом. В-четвертых – недостаточные противоэпидемические меры.

Доступность медицинской помощи – это врачи, медсестры, фельдшеры. Наша армия, говоря военным языком (а мы были на войне последние два года), полностью выгорела. Почти у 70-90% медицинских работников стресс. Погибло 1600 человек. У нас дефицит кадров. Согласно данным Общества пациентов, из отрасли ушло 100 тысяч врачей и 150 тысяч средних медицинских работников. Как мы привлечем их в медицину? Низкими зарплатами, про которые я говорила? Что делали страны с низкой дополнительной смертностью, такие как Германия, Норвегия, Китай, Тайвань? Во-первых, это своевременное реагирование. Страны Восточной Азии были готовы к пандемии, потому что они перенесли SARS и MERS. У них были чёткие и жёсткие протоколы действия. Они централизовано управляли пандемией во главе с Министерством здравоохранения. Был высокий уровень тестирования с отслеживанием контактов. И ежедневная информационная работа со СМИ. Например, в Тайване выходили министр, вице-премьер по социальным вопросам (оба – медики, кстати) и рассказывали о том, что уже сделано и что предстоит сделать.

Есть два сценария развития пандемии. Профессор Вашингтонского университета Крис Мюррей поддерживает оптимистичный сценарий – по его мнению, коронавирус вернётся через несколько месяцев, как эндемичное заболевание, то есть с отдельными вспышками, поскольку у большинства людей разовьётся иммунитет в результате вакцинации или перенесенной инфекции. Что касается пессимистичного сценария – это непредвиденные мутации вируса, которые могут вызывать более заразную и тяжелую болезнь. И нам нужно быть к этому готовыми. Будем надеяться, что мы пойдём по оптимистичному сценарию, но для этого надо понимать, что делать в здравоохранении.

по материалам научного форума «Абалкинские чтения» на тему «Экономика и пандемия», 21 февраля 2022 г.

Андрей Спартак: о международной торговле в условиях пандемии

Андрей Спартак,

директор Всероссийского научно-исследовательского конъюнктурного института, член-корреспондент РАН, заслуженный деятель науки РФ

– Я хотел бы предварить своё выступление двумя тезисами. Как мы должны противостоять новым инфекционным заболеваниям? Наступление человека на среду обитания животных продолжается во всё более грубых, насильственных формах. Животные мутируют. Человек тесно общается с ними в новой среде. Этот фактор может вызывать в будущем новые зоонозные инфекции, в том числе пандемического характера. Поэтому, на мой взгляд, нам нужно активнее работать в тех регионах, где эти инфекции возникают, стараться понять, почему происходит передача вируса от животных к человеку, почему появляются эти опасные вирусы. А для этого надо финансировать наши санитарные экспедиции в наиболее неблагополучные и сложные в этом плане регионы. Вакцины – это сильное средство для борьбы с пандемией, но явно недостаточное.

Второе – у нас есть глубокое понимание того, как в текущей ситуации сбалансировать, придать устойчивость, оптимизировать функционирование нашей экономики. Какие-то предложения более радикальные, какие-то – менее, но есть и задача адаптации к быстро меняющейся реальности. Есть понимание, что жизнь в условиях устойчивого социального дистанцирования не будет прежней. Есть экспертные мнения, что под влиянием коронавируса мы уже имеем бизнес 4.0, а система государственного управления – пока только 2.0. То есть возникает разрыв между быстро трансформировавшимся под новые реалии (цифровые, социального дистанцирования) бизнесом – и возможностями государства эффективно управлять новой ситуацией.

Уже было сказано, что произошло с мировой экономикой, международной торговлей в условиях пандемии. Если коротко, я считаю, что нынешний кризис – он один из самых серьезных в новейшей истории, потому что его последствия мы до сих пор в полной мере не увидели и не осознали, в том числе пагубность критических уровней суверенных долгов в мировой экономике, спекулятивного теневого капитала, который сформировался в том числе в условиях накачки экономики деньгами в период пандемии. Плюс вот эти все гигантские трансформации с точки зрения форматов ведения бизнеса, торговли и так далее – тоже не совсем понятно, насколько они изменят общество, настолько общество сможет приспособиться к этим изменениям, и система управления опять же.

Если говорить про международную торговлю, то изменения в ней в значительной степени отражают пандемическую реальность. Это резко увеличившаяся торговля медикаментами, вакцинами, средствами индивидуальной защиты, а также товарами, которые обеспечивают модель stay-at home economy: это ИКТ-товары и услуги, продовольствие, товары гигиенического характера и прочее. В сфере услуг за счёт возрастания трансграничных поставок в цифровом формате резко сокращается торговля через физическое присутствие.

Мы видим трансформацию цепочек под влиянием пандемии. Они становятся более компактными, территориально концентрированными. Есть сильная тенденция к дублированию, диверсификации поставщиков во избежание накладок в поставках. Есть тенденция приближения производства к потреблению, чтобы избежать проблем с доставкой на «последней миле». В цепочках меняются принципы управления. Раньше это было точно в срок, сейчас – на всякий случай: создание складов запчастей и так далее. Быстро проходит цифровая трансформация. Резко возросли вложения в кибербезопасность, искусственный интеллект и миграцию в облака.

Происходит целый ряд системных изменений в экономической системе. Их ещё предстоит осмыслить. Значительно увеличивается доля физических лиц, домохозяйств в экономике, в том числе в международном бизнесе. Это следствие возникновения платформенной экономики и трансграничной платформенной занятости. В облаках тоже не разберёшь, где международная, а где внутренняя торговля. Меняется модель функционирования фондового рынка и мотивация участников. Большую роль приобретают эмоции, чувства и так далее.

До пандемии, согласно опросу McKinsey, перевод людей и бизнеса на дистанционную занятость предполагалось осуществить за год-полтора. Фактически он занял 11 дней. Пандемия в 40 раз ускорила радикальную трансформацию. То же самое ускорение наблюдалось практически по всем направлениям развития. Резко выросла доля потребителей, которые общаются, осуществляют транзакции, покупку товаров и услуг по электронным каналам: по сравнению с 2017 годом в 2020 году она увеличилась в три раза. В два раза выросла доля предложения товаров и услуг, которые частично или полностью предлагаются в цифровом формате. Фактически совершён прыжок в новую реальность, которая меняет методы ведения бизнеса, сами его основания, экономические парадигмы.

Проблема постпандемийного периода в том, что восстановительный рост происходит в условиях крайней неопределенности, неустойчивости, волатильности, и это повсеместно. Многие традиционно спокойные рынки стали характеризоваться сильными скачками цен из-за ажиотажного спроса. Традиционно неспокойные рынки – это нефть, другие энергоносители, базовые металлы, некоторые базовые виды продовольствия. Сейчас разбалансировка коснулась широкого круга рынков. Так, разбалансировка рынка контейнерных услуг и фрахта привела к значительному росту тарифов. По некоторым расчётам, такой рост тарифов в международной торговле может не просто затормозить, но и снизить промышленное производство в отдельных регионах мира, в том числе в развитых странах, на горизонте трех лет примерно на 1%. То есть, это тоже совершенно новая реальность. Сегодня груз дешевле привезти из России (даже если он стоит дороже),  чем из Китая, – за счёт стоимости железнодорожной перевозки для центральноазиатских стран. Вырос и морской фрахт, и железнодорожные перевозки.

Мы видим мощное нарастание финансовых пузырей, критический рост суверенной задолженности во многих странах, и это является одним из основных факторов формирования неопределённости на товарных рынках, скачков цен. Мы видим новый товарный цикл с ростом цен, но насколько он будет устойчив и будет ли он через два года – сказать сложно из-за труднопрогнозируемых спекулятивных факторов финансового рынка.

Мы переживаем трансформацию не только отдельных бизнесов, сфер. Мы переживаем трансформацию привычного образа жизни, ведения бизнеса, переходим в новое качество. И здесь перед государством возникают регуляторные вызовы.

по материалам научного форума «Абалкинские чтения» на тему «Экономика и пандемия», 21 февраля 2022 г.

Яков Миркин: мы оказались в новой реальности

Яков Миркин,

заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН, член Правления ВЭО России

– Мы оказались в новой реальности. Я её называю «экономика катастроф». Согласно выдержке из международной базы данных, очевидно, что с 1980-1990-х годов бедствия, не только пандемические, нарастают. Мы вступаем в новую реальность экономики с высокой сейсмикой, зависящую от таких бедствий. Встает вопрос, собственно говоря, какие модели экономик являются к таким бедствиям более устойчивыми? Устойчивы экономики, которые в минуты сильнейших стрессов, шоков обладают способностью к крайней мобилизации, прямому, жёсткому управлению поведением. Либо это экономики с очень высокой ценностью каждого человека. Пример – Израиль. Либо зрелые экономики, где свобода сочетается с сильной дисциплиной в поведении населения и с иерархиями. Это Германия, Япония, Южная Корея. В любом случае, видимо, произойдёт переход к экономикам, которые будут в моменты стрессов отвечать более сильно, жёстко с точки зрения мобилизации, нежели то, что мы увидели в российской практике.

Кроме изменения модели коллективного поведения, пандемия ставит проблему морали экономики. Мы видели, что практически во всех странах, и прежде всего – в России, младшее поколение пожертвовало старшим. Государству пришлось решать дилемму: жизнь или экономическая активность, жизнеспособность экономики. И эта дилемма была решена в пользу поддержания экономической активности. Пандемия показала, что у каждого макроэкономического решения есть цена в жизнях. Соответственно, моральные проблемы, лежащие в основе экономики, подлежат решению, и, как мне кажется, базовым трендом станет большее ограничение личных прав. То есть в каждой экономике будет происходить поиск между свободой и безопасностью, и общий тренд будет именно рост ограничений, рост роли «экономики надзора», которую позволяет осуществить цифровизация. Поскольку в российской практике любой тренд проявляется гораздо острее и жёстче, чем, скажем, в группе более зрелых экономик, боюсь этот тренд будет у нас проявлен в наиболее острой форме.

Мне бы хотелось сказать несколько слов о трендах, которые относятся к мировой экономике. Это прежде всего рост спроса на то, что обеспечивает автономизацию семей, уход от «дома-терминала» к системам самообеспечения. Второй тренд – это новая ценность сырья, общее понимание того, что поставки сырья могут быть в любой момент прерваны. Третий тренд – это экономика меньших прямых контактов, которая, в свою очередь, означает реструктурирование крупных рынков: от недвижимости и рынка услуг, связанных с управлением офисами, коммерческой недвижимостью, до рынков офисной одежды. Четвёртый тренд – это автономизация экономик, поскольку были видны перерывы в цепочках поставок, и должна усилиться тенденция к ребалансированию, к возвращению производств в группу развитых экономик, пространств  англосаксонской и континентальной Европы. Россия могла бы в этом тренде ребалансирования что-то получить. Мы видим, что происходит отказ от поддержания экономик на «аппаратах искусственного дыхания», то есть денежных смягчений, который продолжался, начиная с 2008 года, и удерживался благодаря низкой инфляции. Мы все понимали, что рано или поздно предстоит болезненное снятие экономик с «аппаратов искусственного дыхания». Сейчас это происходит. Это значит, в свою очередь, что вместе с «экономикой катастроф» нас ожидает ещё и экономика повышенной нестабильности, «чёрных лебедей», геополитических рисков. Потому что это очень болезненно – уйти с «аппаратов искусственного дыхания». Это будет продолжаться не один и не два года, а гораздо дольше. Мы увидим и шоки, и проявления новых глобальных трендов, прежде всего в области финансов. Это последствия глобального характера. Они будут воздействовать на экономику России. Я думаю, что в силу наших особенностей они будут проявляться в России острее и жёстче, нежели чем, повторюсь, во многих других группах экономик.

по материалам научного форума «Абалкинские чтения» на тему «Экономика и пандемия», 21 февраля 2022 г.

Мировая экономика теряет скорость

ОТ РЕДАКЦИИ

В январе 2022 года на площадке Международного Союза экономистов и ВЭО России ООН представила доклад «Мировое экономическое положение и перспективы, 2022». Эксперты, которые приняли участие в обсуждении документа, оценили основные риски и перспективы для мировой и российской экономик, причем не только те, что вошли в доклад. В частности, ученые не исключили вероятность глобального финансового кризиса, взвесили угрозы геополитических потрясений, дали некоторые прогнозы и рекомендации. В сложившейся геополитической ситуации сложно как подтвердить, так и поставить под сомнение оценки и ООН, и российских экономистов. Поэтому «Вольная экономика» предлагает принять их во внимание и вернуться к обсуждению уже в конце 2022 года, когда можно будет подвести некоторые итоги. Мы постараемся дать краткий анализ в форме True or False на страницах журнала.

Андрей Прокофьев, шеф-редактор

По итогам 2021 года рост мировой экономики составил 5,5%. К концу прошлого года темпы роста — в частности, в Китае, США и Европейском союзе — значительно замедлились. Это данные доклада Департамента по экономическим и социальным вопросам ООН «Мировое экономическое положение и перспективы, 2022». Вот некоторые ключевые тезисы доклада, представленного 19 января 2022 г.

Неравномерное восстановление и рост неравенства

Мир вышел из глубокого кризиса. В 2021 году глобальная экономика выросла на рекордные 5,5% – это самый быстрый темп почти за 50 лет. Свой вклад внесли эффект низкой базы, рост торговли, инвестиций и потребительского спроса. Так, в наиболее богатых странах потребители остались дома, соответственно, сжался объем туризма, а спрос на товары ускорился.

Мировая экономика восстанавливается, но это восстановление неравномерное. Растет разрыв между развитыми и развивающимися экономиками, отмечают авторы исследования. Выиграли страны, в чьих экономиках велика роль топливно-энергетического комплекса, экспорта металлов и тех видов продовольствия, для которых рынок был более-менее открыт. Ряд островных государств, основой экономик которых является туризм, оказался в сложной ситуации.

В Восточной и Южной Азии в 2023 году ВВП вырастет на 18,4% по сравнению с 2019 годом. В Латинской Америке и Карибском бассейне – только на 3,4% соответственно. Это не означает, что страны полностью восстановят свои объемы производства по сравнению с тенденциями роста производства до пандемии. Несмотря на устойчивое восстановление, ВВП Восточной и Южной Азии в 2023 году может остаться на 1,7% ниже уровня, прогнозируемого до пандемии. В Африке, Латинской Америке и Карибском бассейне по сравнению с допандемическими прогнозами разрыв составит 5,5 и 4,2% соответственно, что усугубит бедность и неравенство.

Проблемы вакцинации

В докладе указывается на риски для мирового развития, связанные с медленными темпами вакцинации, новыми волнами COVID-19, проблемами на рынке труда, в цепочках поставок, растущим инфляционным давлением.

Так, к декабрю 2021 года количество доз вакцины на 100 человек в наименее развитых странах составило 23,9, а в развитых странах их число достигало 147,4. «Без скоординированного и устойчивого глобального подхода к сдерживанию COVID-19, который подразумевает всеобщий доступ к вакцинам, пандемия будет по-прежнему представлять наибольший риск для широкого и устойчивого восстановления мировой экономики», – отметил Лю Чжэньминь, заместитель Генерального секретаря Департамента ООН по экономическим и социальным вопросам.

Ужесточение денежно-кредитной политики

В качестве еще одного риска авторы доклада называют возможное ужесточение денежно-кредитной политики Федеральной резервной системы США, которое может привести к крупным корректировкам в распределении портфелей инвесторов и существенно изменить потоки капитала в развивающиеся страны.

По прогнозам авторов доклада, в 2022 году мировая экономика вырастет на 4,0%, а в 2023 – на 3,5%.

Разрыв мирового рынка труда

Восстановление глобального рынка труда в 2021 году остановилось. Прогнозируется, что уровень занятости останется значительно ниже допандемического в течение следующих двух лет, а возможно, и дольше. Показатели занятости трудоспособного населения в США и Европе остаются на исторически низком уровне – многие из тех, кто потерял работу во время пандемии, так и не вернулись на рынок труда.

Медленно растет занятость в развивающихся странах, в частности в Африке, Латинской Америке и Карибском бассейне, а также в Западной Азии. Причина – низкие темпы вакцинации, которые затягивают пандемию, и ограниченные бюджетные ресурсы правительств на сохранение рабочих мест, сдерживание безработицы и расширение программ вакцинации.

Авторы доклада полагают, что число людей, живущих в бедности, останется значительно выше допандемического уровня, а в наиболее уязвимых странах бедность будет расти.

ДОКЛАД «МИРОВОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ» – ОСНОВНАЯ ПУБЛИКАЦИЯ ООН, ПОСВЯЩЕННАЯ ТЕНДЕНЦИЯМ РАЗВИТИЯ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ

«Первый Доклад был опубликован в 1947 году, когда, согласно мандату Генеральной Ассамблеи, Генсеку ООН был адресован запрос о ежегодном предоставлении отчетов Экономическому и Социальному Совету ООН о текущей экономической ситуации и тенденциях в области мирового экономического развития», – рассказал директор Информационного центра ООН в Москве Владимир Кузнецов.

 

Доклад обновляется два раза в год. Основной документ публикуется в декабре–январе. В мае выходит его обновленная версия.

 

Над Докладом работают ряд структур ООН, в том числе Конференция ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД), пять региональных комиссий ООН и Всемирная туристская организация (ЮНВТО). Руководит работой над документом Департамент по экономическим и социальным вопросам ООН.

Макроэномическая политика – для устойчивого развития

Глобальная инфляция выросла в 2021 году примерно до 5,2%, что на 2% выше ее десятилетнего максимума. В связи с этим центральные банки по всему миру начали сворачивать экстраординарные меры денежно-кредитной политики. Хотя это и необходимо, быстрое прекращение монетарного стимулирования может подорвать хрупкое восстановление. В частности, программы покупки активов показали себя эффективными в решении финансовых проблем и поддержке восстановления на ранних стадиях кризиса. Однако в то же время они увеличили глобальную финансовую уязвимость и имущественное неравенство.

Высокий уровень внешнего долга, дополнительные заимствования во время пандемии и увеличение расходов на обслуживание долга поставили многие из развивающихся стран на грань долгового кризиса. Свертывание программ покупки активов и резкое повышение процентных ставок в развитых странах может вызвать серьезный отток капитала и еще больше усугубить проблему внешнего долга во многих развивающихся странах. В докладе отмечается, что такие страны нуждаются в международной поддержке для снижения долгового бремени.

«Органам денежно-кредитного регулирования в развитых странах необходимо будет ускорить и упорядочить свертывание программ покупки активов и сокращение их балансов, чтобы поддержать финансовую стабильность, низкую стоимость обслуживания государственного долга, обеспечить устойчивость долга и избежать преждевременной бюджетной консолидации», — подчеркнул Хамид Рашид, руководитель отдела глобального экономического мониторинга и ведущий автор доклада.

Налогово-бюджетная политика, позволяющая избежать преждевременной бюджетной консоли- дации, останется приоритетом для обеспечения надежного, инклюзивного и устойчивого восстановления.

 

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ СНГ

 

В РЕГИОНЕ СНГ ВОЗОБНОВИЛСЯ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ. ПОСЛЕ СОКРАЩЕНИЯ НА 2,6%В 2020 ГОДУ СОВОКУПНЫЙ ВВП СНГ И ГРУЗИИ УВЕЛИЧИЛСЯ НА 4,3% В 2021 ГОДУ.ПО ПРОГНОЗАМ, В 2022 ГОДУ ЕГО РОСТ СОСТАВИТ 3,2%.

Основной драйвер экономического роста СНГ – это Россия, отметил презентер доклада Дмитрий Белоусов. «Отмечается положительный эффект от программ поддержки. Пошли инвестиции в строительство. Соответственно, Россия потянула за собой – через денежные переводы строителям-мигрантам – менее развитые страны Центральной Азии», – пояснил эксперт.

 

СРЕДИ РИСКОВ ДЛЯ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ СНГ АВТОРЫ ДОКЛАДА НАЗЫВАЮТ:

 

– нестабильные цены на сырьевые товары;

– медленный прогресс в вакцинации, который может привести к новым всплескам Covid-19 и локдаунам;

– высокий уровень внутренней миграции на фоне медленного развития вакцинации

– геополитическую напряженность;

– давление по обслуживанию внешнего долга;

– ужесточение монетарной политики, которое может негативно сказаться на экономическом росте и на стабильности банковского сектора.

Стоя на краю. Что будет с мировой экономикой?

Эксперты ООН в меньшей степени, чем российские ученые, обратили внимание на сохраняющиеся геополитические риски. Однако подобное развитие ситуации на мировой арене едва ли кто-то вносил в прогнозы, по крайней мере, доступные без грифа «совершенно секретно». Тем не менее, анализ доклада ООН сохраняет актуальность по многим проблемам, которые сейчас отошли на второй план, но едва ли будут устранены, а скорее и усугубятся: это и неравенство, и доступ к здравоохранению, и технологическое отставание развивающихся стран. Решение целей устойчивого развития также затруднительно в ситуации конфликта. Представляется целесообразным посмотреть на тренды, которые прогнозировались в начале года, чтобы принять их во внимание в аналитике уже в новых геополитических реалиях.

Просчитать риски

В 2022 году мировую экономику подстерегают риски замедления роста, в этом сходятся большинство профессиональных прогнозистов.

В докладе ООН недооценили воздействие на мировую экономику геополитических рисков по линии Россия – США и Россия – НАТО, а также конфронтации между Китаем и США, отметил на презентации в Международного Союзе экономистов президент ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН Александр Дынкин.

Важности угрозы геополитического характера подчеркнул и заместитель Председателя Совета министров Республики Крым Георгий Мурадов.

«Мы обсуждаем эпидемии, климатические проблемы, но корни, на мой взгляд, произрастают именно в геополитических кризисных процессах. Политика санкций влияет на уровень и качество жизни всех народов. Практическими результатами этой политики являются рост безработицы и социальной напряженности, падение реальных доходов населения. Наконец, с политической точки зрения экономические санкции ведут к тупику в международных отношениях», – отметил Георгий Мурадов.

Эксперты ООН основными назвали риски новых штаммов коронавируса, и это предположение хотя и отошло на второй план, тем не менее, остается во главе экономической повестки. «Мы пока мало что знаем о новом штамме, трудно оценить, как будет дальше развиваться эпидемиологическая ситуация, не возникнет ли необходимость введения новых ограничений, замедляющих экономическое и социальное развитие», – пояснил президент ВЭО России, президент Международного союза экономистов Сергей Бодрунов.

Большую роль играет и неравный доступ стран к вакцинам. Если в развитых странах объем обеспеченности вакцинами составляет порядка 150% (в Китае, например, больше 170%), то в развивающихся – около 24%. Такие цифры привел руководитель направления ана- лиза и прогнозирования макроэкономических процессов ЦМАКП Дмитрий Белоусов.

«Дополнительной проблемой является тот факт, что, судя по всему, вакцины, которые имеют в доступе развивающиеся страны, являются в целом менее эффективными, чем те, которые поступают в развитые. Это блокирует восстановление туризма и торговли продовольствием и отчасти создает риск возникновения новых волн пандемии», – отметил экономист.

Растущее неравенство, безусловно, скажется на мировой экономике, согласились эксперты с выводами авторов Доклада ООН. По словам Александра Дынкина, рост неравенства повышает «неопределенность, несправедливость, а следовательно, и неустойчивость будущего роста», причем рост неравенства во всех смыслах – между развитыми и развивающимися странами, внутри стран – между богатыми и бедными, между поколениями, гендерного неравенства.

Увеличение неравенства может «привести к фрагментации мировой экономики, к усилению дискриминации, к появлению системно застойных участков и зон, это риск не только экономический, но и политический», согласился директор Института торговой политики НИУ ВШЭ Александр Данильцев.

Того уровня неравенства, рисков нищеты, который возник в последние годы, не наблюдалось никогда, отметил Дмитрий Белоусов. «Целые страны, особенно небольшие, накрыла проблема новой бедности. Возникла ситуация идеального шока: по развивающимся странам ударили общий рост цен на продовольствие и энергию, сокращение притока туристов, ограничения по экспорту продовольствия на некоторые рынки. Разумеется, наиболее пострадавшими в этих ситуациях являются низкодоходные группы населения и женщины, потому что они первыми уходят с рынка труда в условиях, когда в странах нет денег, нет возможности оплачивать уход за детьми, а цены растут», – пояснил эксперт.

Еще один риск для мировой экономики – высокая инфляция. Годовая инфляция в США по итогам декабря 2021 года ускорилась до 7%, по данным американского Министерства труда. Инфляция в Евросоюзе выросла в декабре 2021 года на 5% в годовом выражении, свидетельствуют предварительные подсчеты Евростата.

«Как будут реагировать на существенное отклонение инфляции от цели регуляторы – центробанки США, Евросоюза и других крупных экономик – это не только одна из больших самых таких крупных неопределенностей будущего года, но и повод задуматься, насколько устойчива текущая бюджетная и денежно-кредитная политика в развитых экономиках, не ждет ли нас в связи с этим новый глобальный финансовый кризис», – заявил Сергей Бодрунов.

«В ближайшие несколько лет нам придется жить под высоким уровнем инфляционного давления. Говорят, что 5% – это норма на три–четыре следующих года», – полагает ведущий эксперт Центра политических технологий Никита Масленников.

По оценкам ИНП РАН, балансировка спроса и предложения займет еще один-два года. Среди рисков для мирового развития директор Института народно-хозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв назвал проблему роста глобального долга. По итогам 2020 года, подведенным в 2021-м, глобальный долг вырос на 28% (до $226 трлн) и составил 256% мирового ВВП. Мировой государственный долг подскочил до рекордных 99% ВВП.

Согласно опросу, который традиционно публикует Bank of America Merrill Lynch, 44% инвесторов считают, что главный риск для глобальной экономики – это повышение ставки Федеральной резервной системой из-за борьбы с инфляцией. Федеральная резервная система может пойти на резкое повышение учетной ставки с марта и до конца года доберется до ключевой ставки в 0,75–1%, считает Никита Масленников.

Научный руководитель ИНП РАН Борис Порфирьев сделал акцент на социальные риски, связанные прежде всего с пандемией и ее последствиями.

«Основной социальный груз на экономику связан не с повышенной смертностью,
а с последствиями тяжелых заболеваний. По оценкам ИНП РАН, этот эффект едва ли не в два раза превосходит эффект от смертности», – отметил академик.

ФАКТОРЫ, СПОСОБНЫЕ ПОМЕШАТЬ РОСТУ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ (АГЕНТСТВО BLOOMBERG):

 

– Омикрон-штамм COVID-19

 

– Резкий рост инфляции

 

– Повышение базовой процентной ставки Федеральной резервной системой США

 

– Экономический спад в Китае

 

– Жесткий Brexit

 

– Новый кризис евро

 

– Рост цен на продовольствие на Ближнем Востоке

 

– Конфликт вокруг Тайваня: эскалация напряженности США в отношениях
с Китаем может привести к «войне сверхдержав»

Найти точки опоры

Эксперты Всемирного экономического форума определяют текущую ситуацию в экономике термином «экономическая дивергенция», что означает разнонаправленность, фрагментацию экономических процессов. Важно найти некоторые островки стабильности «в этих хаотичных движениях на мировом рынке», на которые национальные правительства могут ориентироваться в выработке приоритетных направлений экономической политики, полагает министр по интеграции и макроэкономике Евразийской экономической комиссии Сергей Глазьев.

По словам академика, первый «архипелаг стабильности» – это технологическое прогнозирование. В частности, опережающими темпами растет комплекс наноинженерных, информационных, коммуникационных, аддитивных технологий, которые работают на социальную сферу – в первую очередь на образование и здравоохранение.

Второй «архипелаг стабильности» – рост Юго-Восточной Азии в структуре мировой экономики. «Мы связываем этот рост с переходом к азиатскому циклу накопления капитала и с формированием нового мирохозяйственного уклада, в котором мы видим новую систему институтов и управления воспроизводством экономики, которая при тиражировании дает увеличение темпов экономического роста», – пояснил Сергей Глазьев.

Академик предложил взять на вооружение азиатскую денежно-промышленную политику, которая для Европы и Америки пока в новинку. Речь идет о сочетании стратегического планирования и денежно-кредитной политики, в рамках которой денежные регуляторы поддерживают проектировки правительств, снижая процентные ставки, используя специальные инструменты рефинансирования, реализуя программы выкупа активов. Сочетание этих инструментов в долгосрочном плане дает рекордные темпы экономического развития, добавил ученый.

Заместитель директора по научной работе ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН Владимир Миловидов предположил, что, если в мире происходит фрагментация, значит, где-то происходит формирование региональных точек роста. Что касается страны, которая может стать такой точкой роста и потянуть за собой мировую экономику, ученый выделил США.

В то же время, по словам Владимира Миловидова, это неизбежно приведет к обострению отношений между США и Китаем, их экономической конкуренции.

Назад к стагнации?

Ситуацию в российской экономике авторы Доклада ООН подробно не анализируют, поэтому основные риски для нашего экономического развития назвали эксперты ВЭО России и Международного союза экономистов.

По мнению заведующего лабораторией финансовых исследований Института эконо- мической политики имени Гайдара Алексея Ведева, основной риск – это возврат к стагнации.

«Средние темпы роста российской экономики за 2020–2021 годы составят 0,8%, то есть ниже 1%. Это означает, что мы находимся в десятилетнем тренде стагнации. И бюджетная, и денежно-кредитная политики максимально этому способствуют. По моим оценкам, при текущем бюджетном плане и денежно-кредитной политике рост экономики в следующем году можно ожидать ниже 2%», – отметил Алексей Ведев.

Ужесточение монетарной политики в России тормозит экономический рост, согласился заведующий отделом экономических исследований Института Европы РАН Анатолий Бажан.

«Думаю, что сверхнизкие темпы роста нашей переходной, развивающейся экономики, характерные для последнего десятилетия, обусловлены в определенной степени жесткой политикой Центрального банка, которую он проводит на протяжении десятилетий. Это значит, что политику необходимо перестроить, в том числе с учетом опыта Европейского союза», – полагает ученый.

Среди других рисков, снижающих потенциал нашего экономического роста, Алексей Ведев назвал геополитику, рост процентных ставок, завышенную оценку активов, коррекцию на финансовых рынках, а также изменение курса денежно-кредитной политики в развитых странах, которое приведет к изменениям потоков капитала, прежде всего портфельных инвестиций.

На темпах экономического развития нашей страны может негативно отразиться «идеальный шторм» на рынке труда, полагает Никита Масленников.

«До 2030 года мы, очевидно, потеряем около 8 миллионов молодых работников в возрасте от 20 до 29 лет. Это оборачивается дефицитом рабочей силы по многим отраслям, специальностям, комплексам, раскручиванием спирали «зарплаты – цены», – рассказал эксперт.

Последние годы объемы инвестиций в основной капитал в России стагнируют, вложения в конкурентные наукоемкие проекты невелики, инвестиционные планы компаний сталкиваются с высокими рисками – с регуляторными изменениями, завышенной стоимостью подключения к инфраструктуре и т.д.

По данным Росстата, инвестиции в основной капитал в сопоставимых ценах после ежегодного роста более чем на 10% в 2000–2008 годах перестали расти после 2013 года. В 2021 году ситуация не изменилась к лучшему.

Учитывая воздействие циклов ужесточения денежно-кредитной и бюджетной политик, рост российской экономики в текущем году составит менее 2,5%, по оценкам ИНП РАН. «Это, конечно, проблема, потому что цели мы ставим другие, и их достижение – это как раз задача нашей экономической политики», – подвел итог Александр Широв.

НОВЫЙ КРИЗИС НА ГОРИЗОНТЕ

 

Мир уже столкнулся со структурным кризисом, полагает Дмитрий Белоусов. «В одной группе стран, которые смогли воспользоваться результатами вакцинации, программ покупки активов, наблюдается устойчивый рост. И есть группы стран, где рост либо неустойчив, либо наблюдаются колоссальные социальные проблемы. В первую очередь это касается развивающихся стран, особенно стран с высоким уровнем специализации. Соответственно, мы столкнулись с неустойчивым восстановительным ростом, который может быть перебит либо перегревом на рынке развитых стран, либо негативными эффектами в развивающихся странах», – отмечает эксперт.

 

Александр Дынкин не исключил возможность глобального кризиса на горизонте до конца 2023 года. «Очевидно, что G20 не работает, нет координации международного сообщества – ни с точки зрения макрополитики, ни с точки зрения солидарности с развивающимися странами, ни с точки зрения распространения вакцин. То есть очевидна нарастающая фрагментарность мировой экономики», – отметил ученый.

1...545556...181Страница 55 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"