Вторник, 24 сентября, 2024
ВЭО России

Михаил Черныш: мы так и не смогли создать общество среднего класса

Михаил Черныш,

директор Федерального научно-исследовательского социологического центра РАН, член-корреспондент РАН

Я выбрал темой своего доклада трансформацию среднего класса в современном российском обществе. Конечно, концепт далеко не бесспорный. Ведутся обсуждения, причем довольно острые, о том, что такое средний класс, как его определять и что он собой представляет в современном обществе. Несмотря на эти споры, как мне кажется, рождается некое определение, которое мы можем признать как рабочее и которое помогает нам в деле диагностики того состояния, в котором находится общество. Современный средний класс — это та социальная группа в обществе, которая имеет достаточно доходы, позволяющие, во-первых, обеспечить высокий потребительский статус, имеющая высокий уровень профессиональной компетенции, образования и квалификации и задающая тональность всем остальным социальным группам.

Надо вам сказать, что, если мы с вами взглянем в историю, особенно в историю новейшую, в историю последнего времени, то поймем, что все развитые общества либо уже являются обществами среднего класса, либо стремятся к этому. Я даже не буду углубляться в историю, не буду говорить о Джереми Бентаме и о тех пролегоменах современной социальной теории, которая постулирует необходимость среднего класса. Я лишь напомню вам об основном законе социализма. Социалистическое общество, радикально отличавшееся от капиталистического, в развитой фазе провозгласило повышение стандартов жизни населения, то есть фактически был взят курс на становление среднего класса. Обращусь к еще одному примеру — современному китайскому обществу. Какие социальные цели ставит перед собой КПК? Создание общества сяокан. Что такое общество сяокан? Это общество средних слоев населения. В Китае не используют понятие среднего класса, считая его буржуазным, они взяли термин «средние слои населения». В настоящее время средние слои населения в Китае — люди с достаточно высокими стандартами жизни и развитыми формами потребления — составляют примерно 300 миллионов человек, и этого вполне достаточно для того, чтобы обеспечить автономность Китая, для того, чтобы в Китае возникли механизмы самостоятельного развития независимо от экспортной ориентации.

Надо вам сказать, что средний класс — это важная группа во многих смыслах. Во-первых, средний класс — это группа, в которой аккумулируется экономический, социальный, символический, образовательный капитал. Одним словом, это группа, которая является ключевой для воспроизводства общества как такового в его состоянии развитости, в его состоянии модерна. Более того, я скажу вам, что средний класс обладает еще одним важным качеством, о котором писали многие социальные теоретики, в том числе Норберт Элиас. Это способность к новации, к социальной новации прежде всего. Кто придумал ложку и вилку в немецком обществе? Это был средний класс. А кто были все эти люди — Шиллер, Гете? Это был средний класс. Это не были аристократы, это не были дворяне. Более того, средний класс, в противоположность немецкому дворянству, утверждал необходимость труда, необходимость новаций, необходимость креативности. Вот именно эти ценности и несет в себе средний класс.

Средний класс обладает еще одним важным качеством. Это достоинство. Достоинство, которое характеризует средний класс, — это не есть некий нравственный показатель. Достоинство раскрывается через вполне конкретные экономические показатели, ну и социальные тоже, такие как, во-первых, автономия труда. Этим человеком — человеком среднего класса — невозможно помыкать, невозможно ему приказывать, невозможно рассматривать его в качестве раба. Он не вписывается в систему отношений господина и раба, что очень важно. Если рассматривать гегелевскую теорию как основу анализа отношений раба и господина, мы должны признать, что именно средний класс выходит за рамки этих отношений. Tо есть у среднего класса в том, как он предметно определяется в современном обществе, еще одно качество — это его активное участие в процессе принятия решений, во-первых, на производстве, а во-вторых, в гражданской функции. И это тоже играет огромную роль и, конечно, это делает его особой группой, по которой мы можем сейчас определять, в каком состоянии находятся разные социумы, и в том числе российский.

К сожалению, в России, несмотря на множество реформ, которые были реализованы в постсоветское время, мы так и не смогли создать общество среднего класса. Согласно тому определению, которое было приведено выше, этот слой никогда не составлял больше 20%, а зачастую было меньше. Был период, когда он увеличивался — и были какие-то надежды, с этим связанные. Но мы знаем, что увеличивался он именно как потребительская группа, но в том, что касается его природы, связанной с креативностью, развитием, в нашем обществе возникло состояние застоя, которое до сих пор не преодолено.

Более того, в последнее время мы наблюдаем целый ряд негативных тенденций, о которых, наверное, тоже следует сказать. Во-первых, средний класс у нас всё больше и больше расслаивается внутри себя. В среднем классе образовалась вполне благополучная группа, которая без особых затруднений переживает текущие трудности. Она относительно невелика. От всего среднего класса она составляет не более 1/5, но это, что называется, непотопляемые. Это те, кто чувствуют себя уверенно. И есть группа, которая постепенно теряет свои позиции внутри среднего класса, приближаясь по своим характеристикам, причем не только по уровню потребления, но и по всем другим характеристикам, о которых я говорил, к той позиции, которую, как правило, занимает рабочий класс. Утрачивается автономия, утрачивается степень участия в принятии решений, понижается статус этой группы в социальной жизни.

По среднему классу, по тому, что он из себя представляет, мы можем судить о тех направлениях, в которых развивается российское общество. Например, по отраслевой структуре среднего класса, — это, как правило, сложная структура, потому что средний класс — это и те люди, которые заняты в искусстве, и инженеры, и врачи, и ученые. Но в российском среднем классе увеличивается доля тех, кто вписан в жесткие управленческие иерархии, причем иерархии государственные. Как правило, речь идет о людях, которые заняты в системе государственного управления, в правоохранительных органах разного рода, в структурах, подразумевающих жесткие иерархии. Это те позиции, которые не предполагают активной креативной деятельности по понятным причинам. Если человек находится в жесткой иерархии, он выполняет приказ. Эта позиция не предполагает креатива.

Увеличивается количество людей в системе управления разного рода, и прежде всего — в системе государственного управления. Одновременно мы видим, как постепенно сокращается доля тех, кто работает в компаниях, работающих в рыночном секторе экономики. Разумеется, не увеличивается, а в последнее время уменьшается доля среднего класса в современных отраслях экономики, связанных с компьютеризацией, коммуникациями, цифровизацией. Здесь мы видим серьезный отток населения, вызванный отчасти и с активной миграцией. Люди, которые работают в этих отраслях, предпочитают покидать страну в поисках более высокого уровня благополучия, с одной стороны, а с другой стороны, более уважительного к себе отношения.

Таким образом, как мы видим, во-первых, наш средний класс не увеличивается, а уменьшается в целом, динамика здесь отрицательная. А во-вторых, негативные тенденции затрагивают и само состояние среднего класса, его внутреннюю структуру, формируя средний класс, который не имеет внутри себя встроенных механизмов креативности, встроенных механизмов аккумулирования таких важных для нашей страны ресурсов.

Средний класс — это одна из тех групп, которая стремится к своему воспроизводству через систему образования. Как правило, система образования и мобильность связана именно со ним. Наши исследования, которые проводились незадолго до кризиса, показали, что среди школьников, которые принадлежат к среднему классу, более половины ориентированы на эмиграцию из страны. И это, на мой взгляд, показатель того, что не только сами эти школьники, но и их родители не видят перспективы развития страны, не видят перспективы становления их детей, их развития в существующей сложившейся структуре экономической деятельности в Российской Федерации.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Сергей Бодрунов: нам необходима социально-ориентированная модель экономики

Сергей Бодрунов,

президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов

– Наше мероприятие проходит в трудное и сложное время, конфликтный потенциал, накопленный в современной социально-экономической системе, который является следствием ее диспропорциональности, к сожалению, не удается удержать в разумных рамках. И он, что называется, «выплескивается наружу». Об угрозе реализации такого сценария мы неоднократно упоминали в наших предыдущих дискуссиях и выступлениях. И – предупреждали о возможности такого катастрофичного развития событий. И – не только мы, ученые, но и многие политики, в т.ч. – в нашей стране. К сожалению, эти предупреждения не были услышаны.

Безусловно, причины и последствия современного геополитического и геоэкономического конфликта, который ломает устоявшийся миропорядок, на неоптимальность устройства которого мы неоднократно обращали внимание ранее, еще ждут своего вдумчивого анализа. Анализа, основанного на пока еще не полностью известных данных, на изучении еще не введенных в научный и публичный оборот документов и т.д. Не оставляя без внимания злободневные, что называется, аспекты этого вопроса, обратимся, однако, в традициях нашего Конгресса, к глубинным, определяемым долгосрочными трендами технологического и социально-экономического развития, предпосылкам сложившейся ситуации, чтобы попытаться «нащупать» рациональный сценарий развития событий в посткризисном социуме и экономике.

Но прежде – сделаю ряд важных замечаний. Во-первых, два мировых кризиса и пандемия, ставшая триггером последнего из них, глубокие гео-полит-экономические конфликты – все они показали, что глобальные проблемы – это не абстрактная материя, но актуальнейшая практическая проблема, точнее – система проблем, обусловленных совокупностью столь же глобальных угроз. Во-вторых, накладываясь на обострение геополитических противоречий, эти угрозы превращают наше бытие в непрерывный поиск стратегических решений, которые должны быть одновременно и актуальной реакцией на происходящие события, и последовательным долговременным курсом, решающим задачу (и это – в-третьих), не просто выхода из долговременной стагнации, но – перехода к новому качеству развития, позволяющему нам, нашей стране, не догонять страны, воспроизводящие давно и безнадежно устаревшую модель неолиберального капитализма, но предложить качественно иной путь в будущее. Приведу мысль нашего Президента, высказанную буквально пару недель назад: «… происходящие события… ставят под сомнение ту экономическую модель, которая в последние десятилетия навязывалась… всему миру». Я не побоюсь сказать, что именно России может быть историей отведена эта миссия в развитии человеческой цивилизации.

В-четвертых, отметим всем известный факт – любой кризис несет в себе не только элемент разрушения сложившегося статус-кво, но и «зёрна» роста, ростки будущего развития, которое призвано, в русле диалектической логики Фридриха Гегеля, снять накопившиеся противоречия, создать предпосылки для формирования нового, более пропорционального и сбалансированного облика социально-экономической системы.

Позволю себе обозначить направление поиска таких решений, начав с нескольких методологических тезисов.

Прежде всего, хочу подчеркнуть важность понимания масштаба стоящих перед нами проблем. Мы не должны делать то, чем сейчас занимаются многие – всё сводить к выработке текущих, если не сказать – «пожарных» мер, поиску средств. Если мы будем лишь фиксировать то, что доступно в рамках традиционных, позитивистских, а то и просто прагматических установок, если мы ограничимся перебором уже давно известных и показавших свою краткосрочную пригодность (а то и полную непригодность) средств, опирающийся на уже известные тактические решения, то стратегическое поражение неминуемо.

Теоретически обоснованные, подчас кажущиеся далеко не очевидными,  решения – вот что нам необходимо. А такие решения формируются только на базе исследования причин возникновения глобальных проблем, тех противоречий существующей общественной системы (ее материальных, в т.ч. – технологических основ, социально-экономических отношений, их институциональных форм и т.п.), которые собственно и породили эти проблемы-угрозы.

Для решения такой задачи мы должны поставить перед собой фундаментальную теоретическую проблему выявления объективных трендов общественного прогресса, поскольку только их выявление позволит определить стратегическую цель, для реализации которой, в свою очередь, должна разрабатываться система задач, а затем – определяться средства, ресурсы и субъекты их решения.

Мне уже не раз приходилось говорить о том, что «ни один ветер не будет попутным, если вы не знаете, куда плыть». Я намеренно повторю это еще раз. И причина этого в том, что постоянно появляющиеся в последние годы предложения по стратегии социально-экономического развития России, а в последние недели – по её резкой корректировке, по сути дела, исходят из того, что цели как бы очевидны. Но эта очевидность – скорее симулякр, знак, за которым не стоит объект, им обозначаемый. Это как бы очевидность.

Поясню. К примеру, большинству разработчиков стратегии социально-экономического развития по-прежнему кажется, что главное, а то и – единственное, некая панацея – это всемерное и все возрастающее увеличение темпов роста валового внутреннего продукта. Зачастую – не уделяя принципиального внимания ни качеству этого роста, ни его источникам, ни последствиям. Критика этой позиции идет уже много лет, если не десятилетий, начиная с докладов Римского Клуба 1970-х годов. Инерция же существующей системы экономических отношений и институтов заставляет нас двигаться по давно проложенной колее. Но ведет ли эта дорога к Храму? Или, точнее – только ли эта дорога к нему ведет, при всей ее важности?

Есть немало идей на эту тему. В частности – теория НИО.2 и ноономики, развиваемая Институтом нового индустриального развития им.С.Ю.Витте, в т.ч. – в рамках этого ежегодного Конгресса, которая критически обобщает широкий спектр научных разработок представителей разных общественных наук и ученых-естествоиспытателей.

В её основу легли, во-первых, методолого-теоретические исследования в области социальной философии и различных направлений экономической теории: политической экономии, институционализма, теории развития и др. Прежде всего, это работы в области теории ноосферы: начиная с работ Тейяра де Шардена и академиков Вернадского и Ферсмана и заканчивая широким спектром исследований этой темы в XXI веке, акцентуирующих главным образом экологические аспекты, что, на наш взгляд, слишком сужает масштабные проблемы, поднятые родоначальниками этого направления.

Кроме того, в ней критически используются и некоторые разработки классического и современного марксизма, в частности, положение о материальном производстве как базисе развития других сфер общественной жизни.

Особое внимание, однако, нами было уделено работам Джона Кеннета Гэлбрейта – автора, который еще во второй половине прошлого века сумел увидеть целый спектр изменений в технологиях, экономике и социальной сфере, ставших особо актуальными в современную эпоху. Это – и особая роль индустрии как основной сферы общественного производства, обусловливающей его прогресс; и обоснование вывода о развитии плановой подсистемы экономики; и анализ процессов диффузии собственности, и ряд других. Неслучайно поэтому мы назвали первый этап грандиозного процесса трансформаций, переживаемых в последние десятилетия человечеством, именно Новым индустриальным обществом. Но столь же неслучайно мы говорим о его втором поколении.

Логика развития здесь такова: от теории нового индустриального общества Джона Гэлбрейта – к мифам постиндустриализма, а далее, на базе конструктивной критики этих идей, – к теории НИО.2, отражающей новый тип индустриального производства. НИО.2 – это такой этап развития общественного производства, на котором главным фактором развития индустрии становится не традиционный материальный (машины и сырье), а знания; это – знаниеёмкое производство.

Подчеркну, что, во-вторых, важной теоретической предпосылкой наших работ стали исследования, отражающие трансформации в технологиях общественного производства. И здесь я не могу не подчеркнуть большую роль отечественных исследователей этого процесса – академиков Львова и Глазьева, значимость теории технологических укладов. В самом деле, определяющим природу НИО.2 является новое качество технологий – переход к 5-му и, далее, 6-му технологическим укладам. Более того, если рассматривать порождаемую этим переходом систему институтов и отношений особую стадию геополитического устройства, который академик Глазьев называет новым мирохозяйственным устройством, то именно такой мирохозяйственный уклад и составляет материальную основу НИО.2.

В-третьих, основанием для разработки теории НИО.2 стали работы многочисленных теоретиков «постиндустриального» общества, получившие широкое распространение во второй половине прошлого века, особенного – в 1980-е – 1990-е годы. Критика этих теорий, ставших одной из гносеологических предпосылок процессов деиндустриазации и финансиализации экономик мира (и, в частности, России), заняла немалое место в наших исследованиях и позволила, решая задачу методом «от обратного», показать, что будущее – это не «смерть индустрии», а ее переход в новое качество – знаниеемого и высокотехнологичного материального производства, влекущего сетевизацию структуры экономики, преимущественно ассоциированный тип производства и потребления, трансформацию критериев и мотивов поведения человека, и т.д.

Таковы методологические истоки наших взглядов. Но сама по себе методология – это только предпосылка решения проблемы. Само же решение  всегда, как известно, предполагает формулировку как ключевых положений теории, так и практических рекомендаций, показывающих, как эти теоретические выводы могут быть использованы для выработки основ стратегии социального-экономического развития.

Позвольте кратко остановиться на ключевых моментах.

Новое индустриальное общество второго поколения – это система социально-экономических отношений, складывающихся в по мере развития качественного нового общественного производства. Причем производства в широком смысле слова, включающего и обмен, и распределение, и потребление. Производства, которое развивается, т.е. находится в процессе расширенного воспроизводства интенсивного типа. Его основой является новое качество индустрии; мы говорим о знаниеинтенсивном (разгоняющим темп создания новых технологий) и знаниеемком (имеющим в своей основе расширяющееся применение знаний) производстве.

При этом структурные изменения во «взаимоотношениях», если позволите, технологий нового уклада, интеграция нано-, био-, информационных, когнитивных и социальных технологий, взрывное возрастание их риднесс-пенетрационных характеристик, рождает качественно новую синергию возможностей технетических субъектов индустрии, усиливающих продвижение к генезису «малолюдного» производства, в котором человек все более выполняет те функции, которые не может выполнить машина. Это – интеллектуальные, творческие «немашинизируемые» функции (термин профессора Алана Фримена – одного из трех  авторов нашей новой книги, презентация которой состоится чуть позже в рамках нашего конгресса). Эти функции делают человека не просто носителем рабочей силы, но субъектом качественно новых общественных отношений, ведущих к качественному изменению экономической реальности.

Выделим лишь важнейшие тренды.

Первый – научно-технический прогресс, который получает новый импульс в условиях НИО.2. На смену ускорению НТП, характерному для эпохи генезиса 4-го и 5-го технологических укладов, приходит «ускорение ускорения», своего рода «вторая производная» технологического развития, генерируемая тем обстоятельством, что знание, становясь главным фактором и «ресурсом» прогресса, снимает базовое ограничение, которое было характерно для предшествующих этапов, на которых производство зависело от ограниченных материальных ресурсов. Неограниченность знания и новая роль человека в общественном производстве (роль творца) и создают основы для этого «ускорения ускорения» НТП.

Именно формирование НИО.2 определяет контуры современной трансформации, определяет основные черты происходящего на наших глазах технологического перехода. В процессе развертывания знаниеёмкого производства, характерного для НИО.2, в который вступает наша цивилизация, происходит все большее переложение рутинных, репродуктивных функций «на плечи» автоматизированных систем машин, соединяемых воедино технологиями, все менее требующих непосредственного участия человека в производстве.

Что из этого следует?

Технологическая трансформация, таким образом, не остается «вещью в себе», она тянет за собой трансформации экономические и социальные. Кардинальные сдвиги в экономике и социуме, порожденные «ускорением ускорения» НТП, также ускоряются. И, в свою очередь, являются катализатором дальнейшего ускорения технологического развития. И эта сложная система взаимосвязей требует концептуального осмысления.

Так формируется новая модель социально-экономической системы на пути движения к новому качеству не только производства, но и всех сфер жизни общества.

Безусловно, переход к любой новой модели всегда сопряжен с тем, что он встречает сопротивление. И это – естественно, т.к. у сложившегося положения вещей имеются выгодоприобретатели, и их социальные позиции достаточно сильны. Несмотря на то, что всегда есть надежда на эволюционную трансформацию, на определенной стадии неизбежен перелом ситуации. Именно проявления такого рода перелома мы наблюдаем сегодня.

Смягчить его негативные последствия, снизить конфликтный потенциал и глобальное напряжение можно лишь развивая адекватные институты, ориентированные на долгосрочную гармонизацию интересов всех акторов, что невозможно без формирования новых подходов к решению проблем развития и без нового осмысления человеком своего места в новой реальности.

В связи с этим стоит подчеркнуть – концепция «хомо экономикус» близка к исчерпанию. Неизбежен переход от бытия человека как преимущественного «человека экономического» к его бытию в новом качестве, я бы сказал – «человека культурного».

В чем между ними принципиальное различие?

«Человек экономический», – если взять квинтэссенцию, – это рациональный максимизатор полезности и минимизатор издержек и обременений. Именно на это направлены все его действия и устремления. При этом, на практике, при переходе от абстрактных рассуждений к исследованию реальных экономических проблем, абстрактное понятие «полезность» сводится, как правило, к категории «деньги». Возникает подмена, которая стала привычной в «мэйн стриме» современной экономической науки.

Но эта подмена, существующая в теоретических построениях, неадекватна реалиям. Человек всегда, в том числе в рыночной экономике, считает для себя полезным не только деньги или иные блага, имеющие стоимость и, следовательно, денежный эквивалент. Кроме того, человек – это актор, далеко не всегда действующий рационально, причем не только в пространствах веры и искусства, но и в экономике.

Именно поэтому на смену «человеку экономическому», максимизирующему товары и деньги и минимизирующему затраты труда, в НИО.2 постепенно развивается новый социальный тип человека. Он изменяет круг и содержание своих потребностей. На смену вещным ценностям и симулякрам придут и займут превалирующее место новые ценности – ценности личностного развития. А главное – развитие личности такого человека осуществляется в деятельности, основным содержанием которой станет творчество.

Именно эта компонента определит главные его личностные качества в той мере, в какой он из «человека экономического» превращается в «человека культурного и творческого». Соответственно, на смену узко утилитарным, а то и искусственно навязанным, симулятивным потребностям «хомо экономикус», человека экономического, возрастают потребности в личностном развитии.

Трансформация материальной основы общества – экономики, происходящая под влиянием развития технологий и роста знаниеёмкости, приводит, т.о., не только к кардинальным социальным изменениям, но и к изменению самого человека, его, если позволите, «качества».

Заметим, важную роль в этом историческом переходе должны сыграть институты социального развития, прежде всего – образование. Образование – это не только передача от одних людей к другим суммы знаний, это – и воспитание, т.е. передача культурного кода, опыта, установок и ценностей. Именно через образование, через расширение культурного пространства в широком смысле, есть возможность придать нашему дальнейшему развитию нужную направленность, отвести человечество от края пропасти, над которым оно балансирует.

Т.о., глобальный вектор развития нам представляется как переход от современной социально-экономической модели к НИО.2, который основывается на НОО-принципах. Он подразумевает гармонизацию интересов акторов социально-экономических отношений, формирование и развитие социально ориентированной экономики, ноо-развитие технологий. То есть, необходимо создание новой экономической модели – экономики сотрудничества, которую сопровождает политический и общественный солидаризм, ориентация на рост социальных параметров, первосепенное удовлетворение социальных потребностей. Нам необходима социально-ориентированная модель экономики.

Но путь в будущее – тернист. Человечество, став в XXI веке на дорогу развития высоких технологий, все еще сохраняет, тем не менее, в качестве основных форм своего социально-экономического бытия отношения и институты, консервирующие все то, что привело в последние десятилетия к двум мировым экономическим кризисам и небывалому обострению глобальных проблем: негативному влиянию на климат, пандемии, непрекращающимся военным конфликтам, тем же санкциям… Это – отношения и институты эпохи рыночного фундаментализма. Они кажутся уже давно отжившими свой век, но они сохраняются. Они по-прежнему господствуют. Более того, они в наши кризисные дни акселерируются, все более активно дрейфуя в сторону еще более регрессивных, я бы сказал – уже даже полуфеодальных форм.

Эти отношения и институты требуют, как минимум, глубокого реформирования. И это – трудная дорога. Еще раз напомню слова Президента: «Безусловно, в новых реалиях потребуются глубокие структурные изменения нашей экономики, и не буду скрывать, они будут непростыми».  И, коллеги, мы все это хорошо знаем. Но «путь в тысячу ли», как говорил еще Лао-цзы, «начинается с первого шага». И эти шаги мы можем сделать, опираясь на методологию, теоретические посылы и передовые практики, потенциал и фундированность которых должны стать основой выработки новой стратегии социально-экономического развития России.

Замечу, мы не раз говорили – целью стратегии социально-экономического развития любой национальной экономической системы и, в частности, российской, является сегодня не просто рост, но – развитие, и даже – не просто развитие. Ею является решение тех глобальных проблем, систему которых мы с вами только что обозначили. В предельно краткой формулировке принципиальная перспективная цель стратегии – создание основ для генезиса человека, обладающего новой системой ценностей и потребностей. На языке предлагаемых нами взглядов это означает развитие технологий, производства и общественных отношений, характерных для НИО.2.

Эта цель обусловливает систему задач, непосредственно связанных с продвижением к НИО.2 К первоочередным из таких задач относятся, как минимум:

  • формирование и быстрое развитие знаниеёмкого производства, основанного на интеграции НБИКС-технологий; в частности, приоритетное решение задач реиндустриализации на этой основе и реинтеграции производства, науки и образования;
  • эволюционная трансформация отношений собственности на основе развития институтов со-владения, шеринга и др.;
  • солидаризация и социализация, направленная на развитие общества, в котором создаются равные стартовые социально-экономические условия для развития каждого члена общества и для практической реализации его творческого потенциала.

Данная система задач детерминирует систему средств, среди которых:

  • стратегическое планирование и активная промышленная политика, направленные на создание нового технологического базиса;
  • поддержка экономических форм деятельности, направленных на трансформацию отношений собственности, выходящую за рамки традиционных отношений и институтов ее присвоения, распоряжения и использования;
  • развитие общедоступного здравоохранения, образования, культуры в единстве с использованием механизмов, близких к т.н. «гарантированному базовому доходу», и др.

Ресурсы для решения названных задач и задействования выделенных выше механизмов их решения в РФ в настоящее время имеются. И это – не только, и даже – не столько сотни миллиардов долларов, которые отложены государством «на черный день» и часть которых заморожена странами НАТО. Прежде всего, это – те колоссальные ресурсы, которые даст активизация научно-технического прогресса, приводящего не только к росту доходов, но и к кумулятивному сокращению издержек. Мы не раз говорили – лучший способ хранения денег – вложения в собственную экономику.

И, наконец, субъектом, заинтересованным в реализации названной стратегии, является потенциально и все наше общество – в целом, и каждый его индивид, в частности. Причина этого – в том, что стратегия продвижения к НИО.2 даст возможность максимально полного развития и реализации своего потенциала каждому гражданину.

В то же время надо понимать: для того, чтобы эта объективная, но абстрактная, заинтересованность всех членов общества в реализации подобной стратегии превратилась в реальные действия, нужна большая систематическая работа всех страт общества, в т.ч. – широкого круга представителей научно-образовательного сообщества по разработке данной стратегии в диалоге с представителями государственных органов, бизнеса, гражданского общества. И –  соответствующих программ.

Такой диалог уже идет. Ряд коллективов Российской академии наук, многие выдающиеся специалисты – академики Порфирьев, Аганбегян, Глазьев, Дынкин и многие другие – представили в 2021 году свои соображения по основным направлениям стратегии социально-экономического развития России. После глубокого анализа и широкого обсуждения Вольным экономическим обществом России был подготовлен и направлен в правительство соответствующий документ, еще более актуальный сегодня. Несомненно, определенными вехами в этом диалоге являются также и проводимые нами с Вами, коллеги, по инициативе Института нового индустриального развития, Вольного экономического общества форумы Санкт-Петербургского экономического Конгресса, и проводимый РАН, МСЭ и ВЭО Московский академический экономический Форум, и систематические публикации наших журналов, выход книг, и мн. др.

Работа идет. И интеллектуальная, и практическая. Но события последнего месяца заставляют нас еще более внимательно и глубоко оценить всю ту совокупность проблем и противоречий, с которыми сталкивается наша страна, еще активнее вести разработку стратегических и, дополню, тактических и практическим мер по решению этих проблем. Это – одна из важнейших задач и российского научного сообщества и, в частности, нашего Конгресса. И, полагаю, уверен – сегодня об этом сделают важные доклады принимающие участие в Конгрессе уважаемые коллеги.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Олег Смолин: новая геополитическая ситуация требует новой экономической политики

Олег Смолин,

первый заместитель председателя Комитета по науке и высшему образованию Государственной Думы ФС РФ, член Президиума ВЭО России

– Мы вступили в новый период истории, по меньшей мере — нашей страны, а может быть и не только. В полном объеме содержание этого периода мы сейчас оценить не можем. Как говаривал Гегель, «сова Минервы вылетает к ночи», то есть суть процесса понимаешь, когда он уже либо завершен, либо, по крайней мере, прошел значительную свою часть. Но мы осознаем, что это будет период высокой нестабильности. Совершенно понятно, что новая геополитическая и геоэкономическая ситуация требует и новой экономической политики: новой, наверное, для российского правительства, но вряд ли для Вольного экономического общества России. Напоминаю, идея новой индустриализации продвигается здесь уже, собьюсь со счета, сколько лет.

Эта идея поддерживается и Союзом промышленников и предпринимателей, и, по крайней мере, тремя фракциями в Государственной думе. Причем я хочу подчеркнуть, что речь идет не об импортозамещении, а именно о новой индустриализации, поскольку:

а) мы понимаем, что импортозамещение часто сводилось к тому, чтобы заместить импорт из одних стран импортом из других,

б) сейчас АвтоВАЗ поднимает вопрос о том, чтобы вернуться к выпуску «Жигулей» 7-й модели, — это импортозамещение, даже индустриализация, но не новая.

К сожалению, ситуация показала, что за 8 лет после Крыма даже импортозамещение производилось весьма и весьма не лучшим образом. На всякий случай напомню, что сейчас, скажем, Россия, по официальным данным, металлорежущих станков производит 5,5% от советского периода, тракторов — менее 1,5% и т.д. Опыт последних лет показывает, что более или менее успешно развивались те отрасли, которые поддерживались государством. Это IT-технологии, это военно-промышленный комплекс, это сельское хозяйство, на которое в 2015 году — не было бы счастья, да несчастье помогло — добавили 70 миллиардов рублей. Правда, в 2022 году в бюджете, видимо, решив, что всё уже хорошо, отняли 54 миллиарда.

Все мы понимаем, что проводить новую индустриализацию предстоит при резко осложнившихся условиях, поскольку половину резервов Центрального банка мы потеряли. Не буду оригинальным. Представители политической оппозиции много-много раз говорили Эльвире Набиуллиной: как можно хранить национальные резервы на территории и в валюте тех, кого наши военные называют потенциальным противником? Это тайна, что называется, покрытая мраком.

Так вот, новая индустриализация, как известно, предполагает интеграцию науки, образования и производства. Позволю себе сформулировать несколько задач, которые, как мне кажется, стоят перед нами в этих областях.

Первое. Я полагаю, что нам в срочном порядке необходимо определить приоритетные направления и создать научно-технологические проекты меньшего масштаба, но по типу тех, как был создан атомный проект. Здесь уже говорили, в каких областях надо было бы это сделать. В частности, конечно, это информационные технологии, искусственный интеллект, авиастроение и целый ряд других. Пользуясь случаем, хочу заметить: здесь обсуждалась тема новых городов в Сибири. Коллеги, я из сибирского города Омска. У нас, между прочим, вполне приличный оборонно-промышленный комплекс, но у нас колоссальная утечка умов из города, у нас горе от ума. Мы занимаем место в районе 30-го — по уровню благосостояния, ближе к 40-му — по долголетию, но входили в пятерку по образованию. Это не значит, что наши вузы такие же, как МГУ. В данном случае измерялась вовлеченность людей в образовательные процессы. И вот люди, получающие образование, хотят, естественно, жить достойно и массами уезжают из города Омска. Так, может быть, всё-таки мы не будем уподобляться герою той самой притчи, отцу многодетного семейства, который глядя, как его дети возятся в луже, думал: «То ли этих отмыть, то ли произвести на свет новых?» Давайте будем развивать существующие центры в Сибири. Их достаточно. Может быть, потом мы можем строить новое. Потому что кем будем населять? Колхозы-то создадим, а где колхозников взять? Мне кажется, что пока эта идея, мягко говоря, неактуальна. Я солидарен с тем, что сегодня здесь говорилось.

Вторая позиция — конечно, это кадры, которые, как известно, решают всё. Увы, мы переживаем кадровый кризис и в сфере образования, и в сфере науки.

Начну с науки. По данным Российской академии наук, в 2014 году из России уехали, по-моему, около 14 тысяч ученых. По последним данным, которые опубликовала академия, — 70 тысяч. Совершенно очевидно, что с такой ситуацией мы не сможем обеспечить научный прорыв.

Что касается образования: по данным ОНФ, 44% опрошенных учителей заявили, что в школах не хватает математиков, 39% — учителей иностранного языка, 30% — учителей литературы и т.д.

Как работают школы? Очень просто. Например, в моем родном городе Омске средний учитель ведет 32 урока. Для понимания, кто не работал в школе, на каждый урок по-хорошему надо потратить дополнительно полтора часа, чтобы к нему подготовиться, соответствующую документацию заполнить, письменные работы проверить, воспитательной работой заниматься и т.д. 32 множим на 2,5 — соответственно, получается 80. Это значит, либо ты не живешь, либо ты вольно или невольно не отдаешь детям то, что должен давать. Совершенно очевидно, что мы должны исполнить как минимум указы президента за 2012 год при условии, что учитель, вузовский профессор, научный сотрудник будет работать на одну ставку. Что касается, кстати, ученых, то у нас даже единой статистики нет. Росстат говорит, что зарплата ученых — 104 тысячи рублей, а тот же самый статистический сборник того же Росстата говорит — 84 тысячи. Таково качество статистики, которой мы реально пользуемся, уважаемые коллеги.

Когда же мы говорим о заработной плате, скажем, вузовских преподавателей, то официальные данные дают 105, по-моему, тысяч рублей, а данные Общероссийского народного фронта (правда, за 2017 год) — 26,5 тысячи рублей. Понятно, что истина посередине. Когда я спрашивал ректоров аграрных вузов, собравшихся в Государственной думе, кто ближе к истине, они дружно отвечали: «Народный фронт». Коллеги, с такой кадровой политикой мы не обеспечим научно-образовательного прорыва, без которого невозможна новая индустриализация.

Третья позиция — это бюджетный набор студентов, их статус и распределение направлений подготовки. Мы прекрасно понимаем, что в тех странах, которые преодолели кризис, увеличился набор студентов, потому что это лучший способ потратить время, который можно придумать, потому что кризисы рано или поздно кончаются, а квалифицированные кадры совершенно необходимы. Но я бы обратил ваше внимание на то, что надо определить приоритетные направления. Здесь уже приводили данные по поводу того, сколько специалистов в области IT-технологий из страны уехало и сколько еще может уехать. Я боюсь, что, если мы будем просто увеличивать бюджетные места, мы можем не восполнить эти потери. Я выскажу, может быть, непопулярную вещь: расширять в таких областях систему образовательного кредитования. Если человек начинает работать в своей стране, в течение, скажем, трех лет списывать кредит полностью. Если он начинает работать в своей стране в фирме другой организации — немножко другие условия. Если он уезжает из страны — третьи условия погашения кредита. Причем студенты должны заранее знать про эти условия.

Четвертая позиция — переориентация системы образования на нужды модернизации своей страны и новой индустриализации. Коллеги, если вы сравните последний советский учебный план с современным учебным планом, вы увидите резкое сокращение количества времени на математику, физику, химию, биологию, то есть на то, что готовит инженеров, ученых, врачей и т.д., сокращение времени на то, что обеспечивает гражданскую идентичность, — я имею в виду русский язык, литературу, историю, географию. Резко увеличились только иностранный язык и обществознание, которое теперь преподают с шестого класса, видимо, в целях внедрения новой идеологии. По крайней мере, я смотрю учебник «Обществознание» восьмого класса — там изучают социальную стратификацию, которую обычно изучали в вузе или, по крайней мере, в одиннадцатом классе. Зачем — не знаю. Лучше бы великую русскую литературу, потому что современные дети очень мало, к сожалению, читают. Результаты — мы получаем однобоких специалистов. Мой товарищ по Российской академии образования Евгений Ямбург приводил пример, как к нему пришел современный молодой учитель информатики со всеми современными компетенциями. Тот его спросил: «Что вы знаете о Чехове?» и услышал в ответ: «О Чехове? Я слышал о нем много хорошего». Я думаю, что нам нужно, естественно, переориентировать учебный план на воспитание гражданина, с одной стороны, и на подготовку специалистов, которые нам потребуются.

В этом же плане я рассматриваю проблему Болонского процесса. Вы знаете, Виктор Антонович Садовничий не раз высказывался, что мы сделали ошибку, а я голосовал и предлагал альтернативные законы, которые предполагали, что в Болонском процессе можно участвовать на добровольной основе, а не на принудительной, как это стало, к сожалению, с 2011 года.

И последнее, уважаемые коллеги. Это, конечно, дебюрократизация управления наукой и образованием. Мы были категорическими противниками Федерального закона No253 о так называемой реорганизации академии наук, которая превратила ее в клуб ученых. Вы будете смеяться: академия наук не является научной организацией, то есть она не может иметь научных сотрудников. И что бы ни пытались сделать по этому поводу, сделать до сих пор не удается. Параллельно на два порядка, по оценкам Валерия Черишнева, академика, экс-председателя Комитета по науке, вырос бумагооборот и т.д. Совершенно ясно, что мы должны от этого отказаться. Да, наверное, когда ученые управляли академией, были недостатки. Когда ей управляют чиновники, их стало многократно больше. Частный случай — это история с публикациями, когда мы нашу интеллектуальную собственность передаем в чужие руки и за это еще платим большие деньги. По оценкам некоторых экспертов, затраты российских организаций и научных вузов, преподавателей и ученых на публикации в иностранных базах — порядка 4 миллиардов долларов.

Заканчиваю, уважаемые коллеги. В заключение я позволю себе напомнить фразу Фредерика Жолио-Кюри: «Наука необходима народу. Страна, которая ее не развивает, неизбежно превращается в колонию».

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Андрей Клепач: сегодня экспорт не может быть основой экономического развития

Андрей Клепач,

член Правления ВЭО России, главный экономист ВЭБ.РФ

– Мы живем во времена неопределенности, но теперь наступила неопределенность неопределенности. Тем не менее в ней есть сюжеты, которые, мне кажется, достаточно определены.

Не знаю, какова будет судьба вашингтонского консенсуса. То, что наше вхождение в европейскую цивилизацию в том виде, как это воспринималось в 1990-х, да и в 2000-х, по сути дела провалилось или остановилось — это факт. Кто-то об этом может сожалеть, кто-то, наоборот, радоваться, но та модель нашей интеграции в институты Европы, в экономику Европы, которая формировалась все последние 30 лет, сломана. Я думаю, что она (неважно, какова будет судьба санкций или когда закончатся активные боевые действия) не восстановится, потому что это другой формат взаимоотношений России и Европы и мира. Конечно, идет много обсуж- дений в экспертном сообществе, куда мы дальше? Одни говорят, что мы станем старшей сестрой для Китая или его младшим партнером, будем пытаться формировать самостоятельный, устойчивый русский мир или евразийское пространство? Наша официальная политическая установка и лозунг состоят в том, что мы формируем большое евразийское пространство. Правда, на мой взгляд, мы не сильно в этом преуспели даже с точки зрения интеграции в рамках ЕАЭС, поскольку никаких реальных совместных проектов, кроме той торговли и создания механизмов регулирования и согласования, у нас нет. Более того, когда нам плохо, мы, естественно, в первую очередь жертвуем нашими обязательствами перед соседями. Закрываем экспорт зерна в Казахстан, например. Я экономически понимаю, что это правильно, но это нарушение тех правил, которые мы сами постоянно подчеркивали. Так что пока это опять же идея, на основе которой проект не сложился.

И, соответственно, возникает вопрос: как мы себя будем позиционировать и по отношению к Европе, и к Китаю, и к нашим партнерам? Потому что даже не ясно, какой будет реинтеграция — кто-то называет это Российской империей, Советским Союзом, — но в любом случае происходит переформатирование так называемого постсоветского пространства. Независимо от того, во что это выльется — в новое союзное государство с Белоруссией, ДНР (или неизвестно чем, что останется от Украины) или еще что-то, понятно, что это будет другая геополитическая реальность, другая экономическая реальность. И на самом деле она изменит не только жизнь в России и в этих странах, но она изменит жизнь в Европе. Ле Мэр и Байден прямо заявили, что будут работать на смену нашей власти, но нельзя перманентно жить в условиях конфронтации. Даже холодная война всегда имела горячие очаги — в Корее, Вьетнаме, других странах. Всё это означает, что мир будет другим и Европа будет другой. Вся наша попытка выстроить партнерство с Германией, особенно в 2000-е годы, и с Евросоюзом провалилась. И видимо, не только они не хотят иметь дело с нами, но не очень понятно, с кем там можно иметь дело. (Не считая периодических встреч и разговоров по телефону.)

При этом есть экономический срез. То есть все 30 лет мы имели активное торговое сальдо, а сейчас оно у нас вообще процветает. С точки зрения оценок по этому году экспорт не упал, импорт падает больше, и мы там получим сальдо где-нибудь 200 с лишним миллиардов или около того долларов. И, соответственно, куда оно идет? Оно утекает. Ну раньше еще частично накапливали резервы. С этим покончено. В таких объемах юань нам тоже не нужен. И в этом плане возникает не чисто количественное, нулевое или сбалансированное торговое сальдо, появляется совершенно другой механизм встраивания в мировую экономику и совершенно другую модель развития у нас страны. Вся наша политика, в том числе в последние годы, — указы президента, национальные проекты — состояла в том, что мы должны форсировать экспорт и всё на это завязывать. Понятно, что экспорт нам нужен, дискутировать с этим — бессмысленно. Но это не может быть драйвером и основой экономического развития, как это было раньше.

Более того, это означает, что нам не надо в таких объемах добывать газ. Я не знаю, насколько сократится наш экспорт в Европу, точно не так, как они планируют. В конце прошлого года, в январе мы давали Европе где-то 25–26% их потребления газа, потому что они активно покупали СПГ, но средняя оценка их потребности в российском газе в этому году — 40 с лишним процентов. Никто из уважающих себя экспертов не рискнет сказать, что заменить это возможно не только в пределах 5–6 лет, но и позже. Сократить можно. Даже по нефти и нефтепродуктам Россия занимает 30 с лишним процентов европейского рынка. Отдельным странам к концу года можно эти объемы заменить, но для этого потребуется и перестройка заводов, вырастут цены. Мы пытались сделать оценки, и по самым грубым прикидкам это вызовет ускорение инфляции примерно до 8–10%, потерю экономического роста в еврозоне на 1–1,5%, что близко и к оценкам, которые сейчас появляются, но европейцы не так готовы к трудностям жизни, как мы. Мы вообще живем от кризиса до кризиса, а они всё-таки видели только ковидный. Как там это переживут — сказать сложно.

Но дело сейчас не в количественных оценках. Я говорю о том, что возникает вопрос, зачем нам экспортировать столько газа, если мы в обмен на это ничего не получим? У нас есть импорт, но он намного меньше. Кстати, и раньше Абел Гезевич и другие коллеги из Института прогнозирования и мы говорили о том, что вместо сбережения этих резервов нужно увеличить импорт, обновить, построить заводы, дороги, детские сады. Но так не сделали, а теперь уже и не сделаем, ну или по большей части не сделаем. Поэтому я говорю, что речь идет о глубоких системных изменениях и о совершенно другой экономической модели жизни.

У нас есть многолетние болевые точки. Образование. Хотя начали вкладывать деньги в образование, по указам президента всё-таки и зарплату подняли, много было сделано, но есть дефицит учителей, есть масса качественных проблем. Я уж не говорю про здравоохранение со всеми ковидными проблемами и с оптимизацией. Это тоже многократно обсуждалось и на площадке ВЭО, и на других.

Наука. На мой взгляд, самое провальное направление экономической политики за все последние 10–12 лет. Есть Совет президента по науке и технологиям, который периодически собирается, только выполненных решений так мало, что их процент даже трудно оценить. Ни в одной другой сфере такой степени расхождения между словами и делом нет. И в то же время очевидно, что невозможно решить задачу импортозамещения, суверенитета и ценностного развития без серьезного опережающего развития науки, и особенно — прикладной науки, я бы скорее на нее сделал акцент. Что касается приборов и вообще всех остальных вещей для исследований — это мизер. И Александр Михайлович в последнем или предпоследнем интервью говорил, что у нас все деньги на техперевооружение науки меньше, чем расходы одного американского университета. И если здесь кардинально ничего не менять, то и люди будут уезжать, и мы проиграем и эту гонку — по-разному можно ее называть. Нынешняя ситуация в разы обострила все проблемы, которые были и раньше. Весь вопрос только теперь в том, что мы должны выработать и как начать их реально решать.

А это означает, надо менять всю финансовую и денежную политику. Хотя я не разделяю в полной мере мнение Сергея Юрьевича с акцентом на денежную политику, на мой взгляд, это всё-таки больше бюджетная политика, но неважно. В любом случае финансовая политика такой, как она была — с бюджетным правилом, с накоплением огромных государственных сбережений, не позволит и заблокирует решение всех системных вопросов по науке, по образованию, по здравоохранению. Поэтому здесь всё-таки должны быть кардинальные изменения.

Сейчас вопрос даже не в темпах падения доходов у населения. Правительство сейчас генерирует, можно сказать, ежемесячно или еженедельно пакеты мер. Полностью провал ни по ВВП, ни по доходам в этом году преодолеть не удастся. Но есть еще другой, более важный вопрос. А всё-таки какое общество мы в России создаем? Вокруг каких ценностей? Ведь любой конфликт или социальное потрясение не просто приводит к человеческим жертвам, экономическим потерям — они меняют общество. Общество выйдет из этого конфликта — и российское, и украинское — другим. И это не только память о крови, о потерях и о жертвах, это вопрос — ради чего? Ради того, что мы просто денацифицируем или добьемся нейтралитета Украины? Так она вообще-то нейтральной формально и раньше была, хоть они и заявляли, что будут вступать в НАТО. Нейтральный статус не мешает становиться частью интегрированной военной машины НАТО.

Нужны другие ценностные вещи. И в этом смысле важны вопросы справедливости, вопросы национализации элит. Даже те, кто не хотел, уже всё равно на яхте далеко не уедет, потому что не пришвартуется. И с дворцами в Лондоне и Париже тоже стало плохо. Так что сейчас стоит вопрос изменения российской элиты — и не только знаний, компетенций, а ценностей, вокруг которых мы будем жить, для того чтобы у нас было устойчивое общество и при этом мы могли быть примером для других. Это будет не просто прекращение военных действий и политическое урегулирование, Россия должна опять стать определенным источником ценностей, привлекательных и для других.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Михаил Головнин: что пошатнет современную мировую валютную систему?

Михаил Головнин,

директор Института экономики РАН, член-корреспондент РАН

– Я сосредоточусь больше на вопросах тех краткосрочных и долгосрочных вызовов, которые перед мировой валютно-финансовой системой стоят в новых условиях. Тем не менее всё равно я сначала начну с тех проблем, с которыми мировая валютная финансовая система столкнулась к началу нынешнего года, то есть на момент выхода из кризиса, связанного с распространением пандемии COVID-19.

Во-первых, еще до кризиса, точнее говоря, с первого мирового экономического кризиса 2008–2009 годов существенно увеличилась волатильность трансграничных потоков капитала. При этом, как это ни удивительно, как раз из кризиса 2020 года мировая финансовая система выходила с растущими потоками капитала, что, вообще говоря, необычно для кризисов, потому что как правило идет резкое сокращение потоков. Причина здесь понятная. Это та экономическая политика, которая проводилась ведущими развитыми странами. Но при этом следует отметить, что потоки прямых иностранных инвестиций восстанавливались в гораздо меньшей степени. В большей степени восстанавливались финансовые потоки. И за счет этого возникли проблемы, о которых я неоднократно говорил, выступая в Вольном экономическом обществе России. Это, скажем, тенденция к образованию финансовых пузырей, особенно на фондовом рынке США. Это возросший уровень долговой нагрузки в мировой экономике. Безусловно, сюда же относятся новые вызовы, которые связаны с распространением цифровых технологий. Это и возросшая капитализация рынка криптоактивов, это и развитие децентрализованных финансов. Это, разумеется, проблема доминирования доллара США в мировой валютной системе, причем усилившегося доминирования после кризиса 2008–2009 годов.

При этом был не завершен процесс реформирования мировой финансовой системы, который начался в 2008–2009 годах и проходил неравномерно. Он в большей степени затрагивал мировую банковскую систему и практически не затрагивал мировые рынки ценных бумаг, что приводило к регуляторным дисбалансам и, соответственно, непропорциональному развитию различных мировых финансовых рынков. Но вот что, на мой взгляд, было важно: произошел переход от решения краткосрочных проблем, в первую борьбы с непосредственными экономическими последствиями эпидемии COVID-19, к формированию более долгосрочной повестки. Конечно, очень важную роль играла климатическая повестка, особенно в последнее время. И многими экономистами уже ставилась задача борьбы с неравенством с точки зрения мировой финансовой системы.

Каковы, на мой взгляд, возможные направления воздействия, скажем так, текущего режима санкций в отношении России на мировую валютно-финансовую систему?

Я бы здесь выделил три таких основных направления: это влияние на динамику мировых финансовых рынков, влияние на международную платежную расчетную систему и влияние на соотношение валют в мировой валютной системе. Предваряя эти три вопроса, я бы сказал, что ключевым, пожалуй, в настоящий момент скорее является увеличение общей степени неопределенности, особенно в отношении тех правил игры, которые действуют в мировой валютно-финансовой системе. Это ключевой пункт, но пока давайте перейду к конкретным вопросам.

Что происходило с динамикой мировых финансовых рынков? Возьмем один из индексов — S&P500. Мы все знаем, что после такого бурного роста фондовых рынков во второй половине 2020-го, в 2021 году, в самом начале 2022 года (даже, точнее говоря, уже в конце 2021-го) начался спад, связанный как раз с увеличением геополитической напряженности. Особенно хорошо это видно на примере рассмотрения индекса VIX, который классически измеряет волатильность на мировом фондовом рынке. Да, мы видим, что уровень волатильности в конце 2021 — начале 2022 года вырос. Он, конечно, не достигал пиковых значений, которые были во время мировых экономических и финансовых кризисов, но всё равно он был, конечно, весьма далек от классических значений и показателей.

Что касается дальнейшего развития. Понятно, что непосредственная динамика, связанная с российским фондовым рынком, с российским рынком акций слабо влияет на мировой рынок, потому что если посмотреть на долю по объему торгов (там еще нет окончательных данных за 2020 год), но вот по 2019 году — это 0,3% от общего объема мирового фондового рынка. Понятно, что есть еще сегмент российских акций, обращающихся вовне, но это тоже сегмент не очень значимый.

Гораздо более важен косвенный эффект, который связан с ростом глобального темпа инфляции, вызванным подорожанием энергоносителей, отдельных металлов и продовольствие. И еще один вторичный эффект — то, как отреагируют ведущие центральные банки на этот рост. Опять же, мы видим, что, скорее всего, намечается тенденция в сторону ужесточения денежно-кредитной политики в ведущих развитых странах, а это приведет к классической схеме, когда происходит отток капитала из стран с формирующимися рынками, причем он еще усиливается и вот этой нарастающей геополитической напряженностью.

Ну и еще одно направление воздействия. Оно, скажем так, даже более мощное, чем через фондовый рынок. Это влияние через рынки производных ценных бумаг, особенно через товарные производные, которые, понятно, связаны со всеми ведущими товарами, торгующимися на мировых рынках, производителем и экспортером которых является Россия.

Следующий вопрос связан с влиянием на платежно-расчетную систему. Здесь основной тезис — это отключение российских банков от системы SWIFT, а также непосредственное воздействие — оно есть, но оно, возможно, не столь значительно. Гораздо более важен вторичный эффект, связанный с тем, что страны, которые потенциально могут попасть под санкции (а в первую очередь, конечно, речь идет о Китае), начинают развивать собственные системы трансграничных расчетов — и тем самым возникает конкуренция, и вот эта монополия SWIFT в мировой расчетно-платежной системе может пошатнуться.

И еще один очень важный момент — это усиление внимания к различным новым формам, о которых я говорил в самом начале. Это децентрализованные финансы, то есть по сути дела — прямые расчеты без использования систем, внимание к криптоактивам, что нас уже подводит к следующей теме — к рискам для мировой валютной системы. Опять же, здесь основные непосредственные риски понятны. Это замораживание активов Банка России, которое в целом поставило вопрос: а насколько правомерна политика накопления валютных резервов? Не только для нас, естественно, а для более широкого круга стран с формирующимися рынками, в том числе для Китая как для крупнейшего хранителя валютных резервов в мире.

Само изменение подходов, безусловно, может пошатнуть современную мировую валютную систему. Хотя по-прежнему, надо отметить, роль доллара заключается не только в валюте резервов (здесь-то доля доллара снижалась достаточно существенно), сколько, конечно, в валюте номинирования мировых финансовых активов. И, соответственно, торги в основном осуществляются в долларах.

Что здесь может происходить? Конечно, уже несколько таких новостей пока на уровне слухов прошло о том, что в большей степени может происходить перевод расчетов на юани. Конечно, это в первую очередь связано с торговлей, потому что непосредственно финансовые расчеты в меньшей степени затрагивают китайскую экономику, а также новой конфигурацией с точки зрения криптоактивов (это, пожалуй, в меньшей степени), а в большей степени — возможного введения цифровых валют центральных банков.

Я хотел бы подчеркнуть, что господство доллара в современной мировой валютной системе, конечно, во многом основывается на том, что называется past dependence, то есть на предыдущей траектории развития. Но если мы говорим о качественно новом технологическом скачке, в результате которого появляются как раз цифровые валюты, то здесь возникает такое окно возможностей, когда первый может получить достаточно много. А первым в данной ситуации, скорее всего, будет Китай, и это позволит Китаю существенно повысить роль юаня именно за счет его продвижения как цифровой валюты. Более того, здесь уже прорабатывается следующий проект — так называемый Multi CBDC, то есть цифровые валюты центральных банков, обращающиеся для более широкого круга стран за пределами национальных юрисдикций. Возможность запуска таких валют влияет, естественно, на международные системы расчетов. На мой взгляд, вот здесь действительно возникают основные возможности для дальнейшего развития.

Ну и наконец, могут ли быть какие-то новые подходы в области реформирования мировой финансовой системы? Я уже говорил о том дисбалансе, который изначально сложился в регулировании. Вроде бы возникло понимание того, что его необходимо устранять, то есть регулировать и более широкий круг сегментов мировой финансовой системы. Очень важный вопрос, о котором я достаточно давно говорил, — это необходимость регулирования международных потоков капитала на наднациональном уровне, то есть создание механизмов защиты. Хотя мы сейчас видим, что, конечно, этот вопрос совершенно иное звучание приобретает в современных условиях, когда даже Россия, которая долгое время уклонялась от применения валютных ограничений, ввела достаточно широкий набор мер — естественно, вынужденно — валютного контроля. И самое интересное, что этот вопрос еще до всех этих событий выносился на повестку дня G20.

И конечно же, центральный вопрос для развития возможного нового индустриального общества — это, конечно, долгосрочные источники финансирования. А в условиях, когда у нас система и в краткосрочном плане становится более волатильный, и, самое главное, в долгосрочном периоде, как я уже сказал, весьма вероятны изменения правил игры, нарушение стабильности этой системы, возникают очень существенные вызовы перед возможностью и дальнейшей структурной перестройки.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Абел Аганбегян: главное для нас в перспективе — восстановление сохранности народа

Абел Аганбегян,

заведующий кафедрой экономической теории и политики факультета финансов и банковского дела РАНХиГС при Президенте РФ, академик РАН, д.э.н., профессор

– Я хочу сказать о санкциях и противодействии им. Я пытаюсь обобщить мнения экспертов. В 2022 году экономика России сократится на 10%, инфляция будет минимум 20% по потребительским товарам и 40% по производственно-промышленным товарам. Вдвое вырастет безработица. На 10% могут снизиться реальные доходы, на треть сократится внешнеэкономический оборот, вдвое увеличится число бедных. К сожалению, эти санкции накладываются на существующий социально-экономический уровень, который отнюдь не успешный, потому что 7 лет мы были в стагнации. Только валовый продукт на долю процента вырос в год, а реальные доходы на 10% снизились.

Ужасный негативный тренд у нас — это демографический кризис, который начался с 2017 года. До 2021-го на 500 тысяч снизилась рождаемость. Число умерших снижалось по 30 тысяч, но в 2020 и 2021 годах увеличилось. Недопопуляция в 2021-м достигла рекордной для новой России цифры более миллиона и население на 1,2 миллиона сократилось за 2 года. Произошло это не только за счет смертности от коронавируса. Наполовину смертность в 2020 году была вызвана другими причинами, поскольку больных лишили коек, переквалифицировали врачей, отняли скорую помощь, средства направили в красную зону, и у нас выросла смертность от других патологий, прежде всего от сердечно-сосудистых (почти на 100 тысяч).

В 2021 году резко сокращается смертность от других патологий, которая выросла до этого. Всего она сократилась, вот вы видите, на 198 тысяч человек, в то время как выросла в 2020 году на 161. Поэтому мы в конце 2022 года, конечно, не выйдем на 2019 год по смертности, но хоть немного приблизимся. Обратите внимание, что в январе 2022 года впервые дополнительная смертность начала существенно снижаться, несмотря на рост смертности на 36 тысяч от коронавирусной пандемии.

В 2021 году мы превзошли 2019 год по всем основным социально-экономическим показателям. Небывалый рост валовой продукции — 4,7%, в то время как снизился он на 2,7% в 2020 году. Но особенно приятно, что товарооборот сильно вырос и инвестиции увеличились больше, чем в другие годы. Но у нас возникла большая инфляция, которая грозит снижением уровня жизни.

Главное для нас в перспективе, кроме борьбы с санкциями, — это восстановление сохранности народа, которая была подорвана. Я здесь показываю, что до 2035 года многое может быть сделано, особенно если мы учтем наш собственный опыт. Мы за 9 лет с 2006-го по 2014-й, когда существовали две национальные программы «Демография» и «Здоровье народа», достигли выдающихся результатов. Ни одна страна ни в один период в совокупности вот таких показателей не могла достигнуть. Рождаемость у нас повысилась на 490 тысяч, смертность снизилась на 390 тысяч, в том числе в трудоспособном возрасте. Почти на 6 лет продолжительность жизни выросла. Нам нужны еще две такие программы, чтобы выйти на уровень развитых стран по продолжительности жизни. У нас, кстати, он снизился примерно на 4 года за 2 года кризиса. Здоровье подорвано. Сохранился коронавирусный синдром. Нам нужно создать сеть реабилитации и т.д.

Самое главное, самое трудное, что нужно сделать, — это поддержать уровень жизни, потому что из-за последствий этого кризиса и безработица увеличится, и ужасная инфляция будет неизбежна. Нам нужно какие-то крупные меры принять, чтобы этому противодействовать, чтобы бедные люди не стали беднейшими. Мы очень плохо занимаемся повышением реальных доходов. Они у нас снизились, как вы видели, на 10% в период стагнации по сравнению с 2012–2013 годами. И мы не соответствуем нормативам Международной организации труда, как здесь показано, и в разы уступаем странам, которые имеют примерно такой же уровень экономического развития. Нам нужно до 25 тысяч, на мой взгляд, повысить минимальную зарплату. Это можно сделать за счет средств предприятий и организаций, которые 29 триллионов получили в 2021 году — небывалый рост прибыли. Средний размер пенсии нужно повысить до 25 тысяч. Мы — единственная страна, где пособие по безработице ниже прожиточного минимума. Нам нужно хотя бы втрое его повысить и продолжать линию, намеченную президентом, по оказанию помощи многодетным семьям, в том числе перейти к оказанию помощи по жилью и другим показателям, не только деньги давать.

Возникли неблагоприятные тренды. Отток капитала составил 900 миллиардов долларов за 14 лет. Больше утекло, чем притекло. Еще в районе 500 миллиардов долларов — наш внешний долг. Его обслуживание — 100 миллиардов ежегодно. Мы испытываем последствия коронавирусной пандемии. Ожидается, возможно, шестая, не такая высокая волна.

Арестовали 300 из 506 миллиардов наших валютных резервов плюс 7 миллиардов прав заимствования у Международного валютного фонда. Осталось у нас 150 млрд конвертируемой валюты, остальные 50 — это юани. Золота у нас 2 300 тонн, на 637 миллиардов, которые нельзя обменивать на доллары из-за санкций США.

Но мы собираемся возместить эти 300 миллиардов, как вы знаете, в соответствии с решением правительства за счет ареста активов зарубежных фирм в России и выплаты долга в рублях, отказа от дивидендов для фирм из недружественных стран по ОФЗ. Они на 3,2 триллиона рублей их купили. Таким образом мы наскребли около 400 миллиардов, правда, других средств, не столь надежных, как те, которые лежат. Но самое главное, что пока Запад соглашается на погашение нашего государственного долга. Он небольшой — 56 миллиардов из почти 500 миллиардов долларов, где главное — корпоративный долг. Поэтому надо стараться за счет наших резервов многое оплачивать, в том числе все задолженности «Газпрома», «Роснефти» и т.д.

Самое трудное, что надо делать, — это повернуть банковскую систему лицом к проблемам развития страны, потому что это главный денежный мешок — 120 триллионов рублей. А инвестиций они делают с гулькин нос, всего 2% от этого, или 8% в доле инвестиционного кредита, — против 40–50% в развитых странах и 25–30% в развивающихся. Очень опасно Центральный банк увеличил ключевую ставку до 20%. Это делает кредит не на оборотные фонды недоступным. Правительство выделило триллион рублей на льготы, но льготы эти — под 12% по кредитам оборотным, а по инвестиционным — 15%.

Другие наиболее болезненные санкции связаны с тем, что высокотехнологические товары не поставляются в Россию, включая запчасти самолетов, автомобилей. Надо создать оперативные группы по каждой отрасли. Выходы есть везде — трудные, но нигде катастрофы нет. Я не предвижу экономической катастрофы и подробно мог бы рассказать и про авиационные перспективы, и про автомобильные, и про полупроводниковые. Это три главные трудные отрасли.

Трудная отрасль — нефтегазовая. Я бы не спешил с нашими ответными мерами, которые лишают нас спроса. Если западные страны хотят газа, надо им этот газ давать, не сокращать искусственно поставки, что мы сейчас делаем. Потому что это приведет для них к убыткам, но они за 2–3 года с этим справятся, а мы останемся без спроса. Они мобилизуют новые источники, от которых потом не будут отказываться, а с нами дела иметь не будут. Надо иметь в виду, что санкции не навсегда. Говоря об антисанкциях, которые мы принимаем, нужно думать о будущем: как отменять эти санкции. Поэтому не нужно их совсем уже ужесточать, просто учитывая негативные последствия для нашей страны на десятилетия вперед. Зачем нам это нужно? Вообще мы — страна больших возможностей. Я думаю, что мы эти санкции преодолеем.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Сергей Афонцев: по точной микроэлектронике и по авиастроению ситуация катастрофическая

Сергей Афонцев,

заведующий отделом экономической теории ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН, член-корреспондент РАН, д.э.н.

– Я хотел бы пролить некий свет на тот контекст, в котором оказалась наша экономика, ее функционирование.

Так получилось, что мировая экономика в последние годы испытывает шок за шоком. Сначала у нас был коронавирусный шок, теперь санкционный. Еще в начале года мы могли констатировать, что после спада 2020 года у нас был хороший отскок, и это не то, что на биржевом языке называется «отскок дохлой кошки», когда показатель пада- ет, потом резко растет вверх, а потом снова еще сильнее падает. Ожидалось, что в 2022 году рост продолжится, причем очень уверенными темпами, более быстрый, чем это было до кризиса 2020 года. Международные экономические организации давали оптимистическую картинку. Мы в ИМЭМО тоже давали достаточно оптимистическую картинку, прогнозируя, что рост в текущем году составит больше 3%. Картинка резко поменялась, и сейчас мы четко видим, что и российская экономика, и мировая экономика стоят перед реальным риском стагфляции, причем в отличие от коллег, которые ожидают возвращения к росту уже в 2023 году, я применительно к российской экономике, честно говоря, более осторожен. Ситуация меняется каждый день — и каждый раз в худшую сторону.

Как нужно относиться к тому, что происходит, и, условно говоря, к санкционному контексту, в котором мы работаем? Вот для меня просто знаковое описание ситуации дал Брюно Ле Мэр, министр экономики и финансов Франции, в интервью Radio France 1 марта сего года, где совершенно четко сказал, что «мы намерены вести против России тотальную экономическую войну», что «мы целимся в сердце российской экономической и политической системы, в президента, в олигархов, но также по всей российской экономике, и население России будет платить свою цену». Брюно Ле Мэр также заявил, что он и его коллеги намерены довести дело до коллапса российской экономики.

Можно сколько угодно говорить, почему того или иного человека или тот или иной сектор поместили под огонь санкций, понимают ли они мотивы принятия внешнеполитических решений в России или не понимают. Цели их обозначены. И, по крайней мере до тех пор, пока продолжается острая фаза противостояния на Украине, эта их цель сохранится. Правда, Ле Мэр потом уточнил, что «война — это, наверное, не верный термин, поскольку мы нацелены на деэскалацию», но цену вот этим оговоркам все мы знаем. Идет полномасштабная экономическая война.

Чего от этой войны ждать? От этого можно ждать, по большому счету, только раскручивания. Пока острая фаза есть, это раскручивание вообще неизбежно. Скоро, в ближайшие месяц-два, скорее всего, будет принят очередной санкционный закон в США, который даст новый импульс к санкционному давлению, в том числе и экстерриториальному. Даже если острая фаза прекратится, то всё равно вряд ли ограничения будут сняты, по крайней мере, значительная их часть, а по мере обращения наших оппонентов к судебным механизмам и по мере невыполнения решений этих механизмов, скорее всего, санкции будут еще усиливаться. Помогать нам никто не будет, потому что все боятся, что санкции обратятся против них, а международные механизмы молчат — и будут молчать. Даже если всё будет на Украине совсем хорошо, санкционное давление будет продолжено, а может быть, будет усиливаться.

О риске для международных резервов много говорили. А вот исход международных компаний мало кто предвидел. Мы много говорили об этических основах деятельности современного бизнеса, о том, как это важно, о том, какую роль экономическая этика играет в работе современных западных компаний. Оказалось, что экономическая этика, какая бы она ни была, сработала против нас. Как было сказано в заявлении представителя финской компании Valio, «мы не видим этических предпосылок, моральных предпосылок для продолжения бизнеса в Российской Федерации». Есть санкции, нет санкций — они не видят моральных предпосылок, и с этим сделать ничего нельзя. Значит, угроза отключения от SWIFT, свертывание энергетического сотрудничества, причем форсированное, очень жесткое — это то, к чему невозможно было приготовиться, и это очень болезненно. Ну и наконец, полномасштабная атака на внешнеторговые связи, включая отзывы режима наибольшего благоприятствования, включая и экспортные ограничения, и импортные ограничения по широкому спектру товаров, которые часто не относятся вообще к технологиям двойного назначения, а являются просто гражданской продукцией среднетехнологического уровня.

Влияние на рынки было шоковое, но затухающее. Незатухающее только по газу — понятно почему, и понятно, откуда взялась идея перевести расчеты на рубли именно по газу — потому что шок не прошел. По остальным ключевым товарам пока что опыт такой, что сначала идет первичный шок, потом затухание. Почему происходит это затухание и как к этому относиться? Очень много полезного для понимания ситуации дает нам анализ торговой войны между США и Китаем. К счастью, не всё, что есть в международном опыте, плохо для нас. Для нас очень плохо, что американцы раскопали всё про Huawei и ZTE, потому что они сразу знали, куда бить, чтобы мы не получали микросхемы. Если бы это было до санкций против Китая, они бы разбирались, наверное, полгода, а то и больше. Сейчас они обрубили нам поставки точной микроэлектроники просто за неделю.

Но есть и что-то полезное, что мы можем сами использовать. Сколько было разговоров о том, что торговая война США и Китая обрушит мировую экономику, что все пострадают. Ничего подобного. Выяснилось, что очень быстро субституты по экспортным рынкам и по источникам импортных поставок были найдены и очень классно выиграли от этого всего те страны, которые в торговый конфликт не были вовлечены. Скорее всего, то же самое произойдет в нашем случае, только более затяжным образом, особенно по ключевым сырьевым товарам. Тем не менее мы говорим о том, что снижается взаимодействие тех, кто вовлечен в конфликт, очень здорово растет экспорт тех стран, которые в конфликт не вовлечены, причем растет по широкому спектру отраслей.

Судя по оценке того, какие регионы и страны по каким отраслям выиграли от американо-китайского конфликта, видно, что, несмотря на огромное количество отраслей, куда ни обрати взор — обязательно есть тот, кто будет поставлять товары, которые не поставляются от традиционного поставщика, и находятся те, кто покупает то, что не берет торговый оппонент. При этом количество стран, которые получили выгоду, значительно превышает количество третьих стран, которые от этого страдают. Плохая новость заключается в том, что из-за этого мало кто будет заинтересован в окончании этого конфликта. Никто, скорее всего, не будет поддерживать наши усилия по избавлению от этого бремени. Но хорошая новость в том, что будет кому продать и будет у кого купить. Вопрос — что продать и что купить.

Я остановлюсь только на двух сюжетах ввиду ограниченности времени.

Энергетика. Я еще в конце прошлого года говорил о том, что нужно готовиться к полномасштабной торговой войне с Европейским союзом начиная с 2024 года, когда они планировали ввести в действие трансграничный механизм углеродного налогообложения. Ясно, что это ставило всю российскую экономику под очень большой удар, и ответа у нас не было. Сейчас мы видим то же самое плюс форсированный отход от закупок российских энергоносителей, ну и плюс отсутствие времени на то, чтобы как-то подготовиться, приспособиться — идеальный шторм. Форсированный отказ от энергоносителей. Можно говорить о том, в каких объемах и как скоро этот отход будет сделан. Но то, что мы видим, говорит нам о решимости наших европейских оппонентов это сделать. Посмотрите на Польшу. Сколько можно было говорить, что без российского угля она не выживет, а она вот взяла и отказалась. Политическое решение. Меры по субституции российских энергоносителей настолько серьезны, что даже если вот сейчас всё идеально будет урегулировано, к прежнему объему сотрудничества мы не вернемся.

Ну и наконец, если мы придумываем какие-то схемы, которые должны уязвить наших оппонентов, нужно смотреть на то, что мы в результате получим. Что такое переход на оплату в рублях? С точки зрения валютного рынка это эквивалент стопроцентной продажи валютной выручки при эквивалентных объемах торговли. Но объемы торговли при переходе на рубль будут меньше, заведомо меньше, потому что для наших европейских оппонентов рубль — это токсичный актив. Если растут риски и издержки приобретения российского газа, ясно, что по крайней мере некоторые потребители будут искать альтернативные источники поставок, что они уже и успешно делают. То есть мало того, что мы не факт, что добьемся тех целей, которые мы в политической сфере ставим, с помощью этого шага, так мы еще и обрубим часть спроса на наш газ. По газу принято решение. По всему остальному надо очень серьезно думать и начинать, может быть, действия не с оппонентов, а с друзей. Китайцы уже давно говорили, что готовы покупать наше сырье. Они, правда, хотят платить в юанях, а не в рублях, но, по крайней мере, они готовы отказываться от доллара и евро в торговле, а вот другие потребители не готовы.

Объем нефти и газа в структуре российского экспорта огромен. В прошлом году — почти половина. Любые резкие движения в этой сфере крайне болезненны для российского экспорта. Если мы посмотрим, к чему мы придем в первом и втором кварталах, очень интересна будет цифра реальной выручки. Если смотреть на то, сколько поступило валюты от этих трех позиций в первом квартале 2021 года (это первый квартал, это еще только оживление после коронавируса), это большая цифра. Получим ли мы столько по первому кварталу этого года, сколько будет во втором и, самое главное, в третьем — это будет ключевой показатель того, сможем ли мы здесь что-то противопоставить вот этому энергетическому давлению по снижению спроса. Потому что, если снижение будет очень резким, ресурсный шок и шок для доходов бюджета будет достаточно сильным, и та самая несущая способность российской экономики в противостоянии внешнему давлению будет поставлена под вопрос.

Второй сюжет, который я хотел осветить, — это импортозамещение. Остались два слайда. Собственно, что такое разрыв цепочек добавленной стоимости? Это упрощение российской экономики. Любая автаркия — это упрощение. Все почему-то думают, что вот у нас разовьются какие-то отрасли. Как они могут развиться, если у нас даже наша политика импортозамещения никогда не предполагала автаркии? Все всегда предполагали комплектующие, импорт технологий. Если мы этого лишаемся, на импортозамещении и на дружественном импорте, достичь можно, к сожалению, малого. По точной микроэлектронике и по авиастроению ситуация катастрофическая. По пищевой промышленности — да, кормить есть чем, но не надо забывать, что значительная часть семенного материала у нас тоже импортная. У нас есть собственный семенной материал, только он гораздо менее урожайный. И так по всем позициям, которые мы можем заместить, — что в овощеводстве, что в зерновом хозяйстве.

Ну и выводы. Первое, что нам нужно, — срочно анализировать возможности дружественного импорта. Второе, что нам нужно, — минимизировать спад экспортной выручки, для того чтобы российская экономика могла хотя бы в краткосрочном плане выдержать тот страшный удар, который она сейчас получила.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Альберт Бахтизин: модернизация нефтегазовой отрасли позволяет получить дополнительные 0,5% роста ВВП

Альберт Бахтизин,

директор Центрального экономико-математического института РАН

– Я хотел бы рассмотреть вопросы количественной оценки и, наверное, в большей степени — количественных методов для проведения такой оценки санкционного давления на нашу страну, и рассказать частично про зарубежный опыт и про те разработки, которые мы осуществляем в ЦЭМИ во многом под руководством Валерия Леонидовича Макарова.

В первую очередь — рассказать про зарубежный опыт. Речь пойдет о таких модельных комплексах, которые используют равновесные модели.

С момента начала вот этих негативных событий «отстрелялись» в первую очередь международные агентства (Fitch, IHS Markit, Goldman Sucks, JP Morgan и т.д.) и дали свой негативный прогноз относительно в первую очередь России, то есть запрограммировали инфополе на то, что нашу страну ничего хорошего не ждет, и начали соревноваться в негативных оценках. 22 марта HS Markit прогнозировал нам падение на 11%, JP Morgan, в начале марта, — на 12% и т.д. Но это всё рейтинговые агентства, банки, которые оперируют экспертными мнениями и в редких случаях используют математические модели для построения прогнозов и проведения сценарных расчетов. А я хотел рассказать больше про модельные комплексы, которые охватывают много стран и цепочки создания добавленной стоимости и т.д.

Если анализировать научную литературу на этот счет, то приходишь к выводу, что их не так и много, то есть всё крутится вокруг нескольких фамилий, а всё остальное — это производные от них.

В первую очередь это проект глобального торгового анализа, который запустился с 1992 года. Это корпоративный стандарт крупнейших международных организаций, подобных Всемирному банку и Международному валютному фонду. Но что можно про него сказать? Это стандарт, который активно навязывался и в 1990-е годы, и в 2000-е годы, в том числе по странам СНГ, и программировал исследователей на то, что нужно использовать только подход, предусмотренный в рамках этого стандарта, использовать базу данных, которую они самостоятельно строят и т.д. Сейчас сформировался мейнстрим в этом направлении, такой мейнстрим, отход от которого воспринимается как некая ересь. Если вы не согласны с ними, значит вы ничего не понимаете в прогнозировании. Другие проекты, например LEAN, который запустился с 1976 года прошлого века, тоже основан на равновесном подходе.

Прежде чем переходить уже конкретно к расчетам, которые получатся на этих моделях, хотел бы быстро обрисовать ситуацию, которая создалась на текущий момент. Доля России в мировой торговле — это 2,3% экспорта и 1,6% импорта, 12-е место по экспорту и 15-е по импорту. Среди экспортеров мы занимаем место между Тайванем и Швейцарией, среди импортеров — между Вьетнамом и Объединенными Арабскими Эмиратами.

10 основных стран, куда мы экспортируем нашу продукцию и откуда импортируем, — это в первую очередь Китай, далее идут с большим отрывом Великобритания и другие, основной продукт — сырая нефть. Импортируем мы главным образом автомобили, автозапчасти и прочее, также в основном из Китая.

Из США у нас экспорт составляет 5,7 миллиарда долларов из общего объема экспорта 1,34 триллиона, то есть меньше 0,5%, и мы занимаем 35-е место из 218 партнеров этой страны, а основной торговый продукт — это автомобили. По импорту это 12 миллиардов из общего объема 2,25 триллиона долларов, и это также 0,5% от общего объема импорта, причем основной продукт — нефтепродукты (4,6 миллиарда долларов). Далее — дружественно настроенная к нам страна Китай. Экспорт —
50 миллиардов из общего объема 2,65 триллиона долларов. Это уже почти 2%. Импорт — тоже почти 50 миллиардов долларов, 9-е место из 209 стран- партнеров — 0,5%.

Что касается ЕС, то Россия — это пятый по величине торговый партнер Европейского союза по экспорту товаров (4%) и третий по импорту. Видно, что экспорт и импорт между нашими странами для нас положительный.

Если подводить итог этому краткому анализу, можно сказать, что с Америкой нас мало что связывает, а вот с Европейским союзом и Китаем — много что, и это вводные для проведения дальнейшего анализа.

Первое, о чем я хотел бы рассказать, — это расчеты, которые поступили от наиболее цитируемой команды Национального института экономических и социальных исследований Великобритании. Известна их модель Nigem. Она затрагивает более 60 стран, используется 5 000 макропеременных, в частности производственные функции с постоянной эластичностью замещения, которые зависят от капитала, общего количества отработанных часов, технического прогресса, затрат нефти и т.д. Так вот, они прогнозируют на 2022 и на 2023 годы по 1% снижения мирового ВВП, снижению ВВП еврозоны на 1% в 2022-м и 1,5% — в 2023-м. Но при этом отмечают то, что, несмотря на маленькую долю России в мировой торговле, Россия и Украина являются важными поставщиками титана и палладия, поэтому могут возникнуть проблемы в цепочках поставок для производителей автомобилей, смартфонов и самолетов.

Теперь более интересная модель — Кильского института мировой экономики. Она основана на модели глобального торгового анализа. В нее входит 121 страна, 20 укрупненных регионов, 65 секторов. Производственная функция зависит от промежуточной продукции, от рабочей силы. Равновесие достигается на каждой из рассматриваемых моделей товарных рынков. Но модель интересна тем, что в случае нарушения в ней цепочек поставок в автоматическом режиме эти цепочки перераспределяются, с тем чтобы было достигнуто новое равновесие. И вот они проиграли в конце марта несколько сценариев и уже опубликовали отчет. Сценарии связаны с противостоянием между Китаем и Россией с одной стороны, и США с союзниками — ЕС, Австралией, Канадой, Японией, Новой Зеландией, Тайванем, Турцией, Великобританией и т.д. У них получилось пять сценариев.

Первый сценарий — это усиление торговых барьеров между ЕС и Китаем. Второй сценарий — это усиление барьеров между США и их союзниками и Китаем. Третий, для нас более интересный, — между США, их союзниками и Россией.

В первом случае прогноз исходит из того, что торговля снизится в два раза. В этом случае снижение ВВП для Китая будет больше, чем для ЕС, то есть заранее программируется, что в случае торговой блокады Китай потеряет больше, чем Европейский союз.

Во втором случае Китай также проигрывает больше. Речь идет о 3,5% падения ВВП Китая, в то время как США с союзниками потеряют меньше 1%.

Что прогнозируется для России в случае введения обоюдных санкций. Мы потеряем практически 10% нашего ВВП, притом что США с союзниками потерпят незначительное снижение, в ряде случае — около нуля. При этом, конечно, не проигрываются сценарии ответных санкций, которые могут поступить со стороны нашей страны, просто прогнозируется, что в любом случае максимально проиграет Россия.

Я хочу сказать, что сейчас как раз, наверное, тот момент, когда нужно уделять внимание использованию того огромного багажа, который мы смогли аккумулировать (я имею в виду отечественную экономико-математическую науку) в плане создания инструментария. В 2019 году, когда еще про санкции не говорили, сценарии, которые мы предлагали для расчетов — повышение импортных пошлин и введение эмбарго на ряд российских товаров, вызывали скепсис. Тем не менее мы проводили расчеты, и они опубликованы в «Вестнике Российской академии наук». Это группа под руководством Валерия Леонидовича и наших коллег из Национального суперкомпьютерного центра Китая. Используя уникальный комплекс, который строился не одно десятилетие (наверное, десятилетия два) и включает в себя более 100 стран с очень большим перечнем торгуемых товаров, а также подробно рассматривает рынки труда и много чего другого.

Китайские коллеги еще в 2015 году, переходя на новую платформу, сказали, что не будут использовать в своих расчетах никакой зарубежный софт, кроме своего. Поэтому у нас было небольшое рассогласование в плане использования программного кода. Мы писали на продуктах Microsoft, китайская сторона нам сказала: «Никакого Microsoft, у нас есть свое, давайте нам код на C++, который мы потом сконвертируем в свое собственное программное обеспечение, потому что у нас вопрос национальной безопасности является приоритетом». Тот комплекс, который мы создали, делается только на их родном софте, и никакого внешнего ПО они не допускают. Те расчеты, которые мы произвели, уже не такие критичные для нас. Согласно этим расчетам, в случае введения импортных пошлин на наши страны — на Китай, на Россию и т.д. — мы не так сильно проигрываем, и видно, что при реализации этих сценариев и введения эмбарго на российские товары ситуация не такая плохая, как по расчетам альтернативных исследовательских групп.

И последнее, что я хотел сказать. Важно проводить сценарные расчеты, не только зафиксировав текущий момент по введению санкций, но и рассмотрев различные сценарии диверсификации российского экспорта, переориентации на другие рынки и другие подобные инициативы. Видно, что можно достаточно ощутимо выправить ситуацию путем такого маневрирования. В частности, реализация одного из пунктов энергетической стратегии до 2035 года предполагает переориентацию на рынок Азиатско-Тихоокеанского региона.

Особенно важен во всех моделях учет экономики знаний, с тем чтобы оценивать вклад научно-технического прогресса, который зачастую в подобного рода моделях выпадает из рассмотрения. Видно, что модернизация той же нефтегазовой отрасли на базе прогрессивных технологий с преобладанием отечественных производителей оборудования позволяет получить дополнительные 0,5% роста.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Владимир Иванов: надо принципиально менять научно-технологическую политику

Владимир Иванов,

заместитель президента РАН, член-корреспондент РАН, член Правления ВЭО России, д.э.н.

– Итак, что происходит сегодня. Мы можем смело говорить о том, что мы вступаем в эпоху глобализации 4.0. Основу этого этапа глобализации будут составлять наука, технологии, инновации и страны, которые будут иметь наиболее развитый научно-технологический потенциал, займут здесь лидирующие позиции. Если мы будем говорить про глобальные вызовы, это формирование нового мирового уклада как результат гуманитарно-технологической революции, трансформация среды обитания, которую у нас сейчас надо рассматривать как систему «природа — технология — информация — культура». И это, наконец, качественные изменения социально-экономической парадигмы, когда мы уже начинаем говорить не «человек для экономики», а «экономика для человека».

Но сейчас мы можем четко выделить две конкурирующих теории. Это теория неокапитализма, которую провозгласил нам господин Шваб с идеей Четвертой промышленной революции. Если демократия и глобализация будут расширяться, то национальному государству места не останется. Вот это, по его мнению, основной итог Четвертой промышленной революции.

И вторая. Постиндустриальное общество — это на самом деле то же самое, что и индустрия 2.0, о которой здесь уже говорилось, общество, в котором человек будет заниматься интеллектуальным трудом, а не физическим. Условно говоря, мы его отставим от станка и ставим его к компьютеру.

И здесь я хотел бы в силу ситуации процитировать Сергея Юревича Глазьева, который сказал: «В период технологических сдвигов у отстающих стран возникает возможность для экономического рывка к уровню передовых стран». Вот именно в этой ситуации мы сейчас находимся, и нам надо принять те самые решения, которые бы нам позволили сделать этот рывок.

По мере социально-экономического развития ценность результатов фундаментальных научных исследований постоянно возрастает. Приведу самый простой пример: законы Ньютона — фундаментальные законы, законы механики. На них построены все наши здания, летают наши самолеты, космические корабли. Стоимость этого открытия постоянно возрастает. А если посмотреть на современную технику, то мы видим, что она постоянно дешевеет. В основе всего лежат фундаментальная наука и знание. Именно они дают начало образованию, технологиям, культуре. Это вопрос принципиальный, но про него забывают. А культура сейчас становится одним из самых важных аспектов, потому что, не обладая современной культурой, нельзя обладать современными технологиями. Это чревато очень большими последствиями.

Теперь переходим к нашей практике. Не так давно была проведена оценка инновационного развития, составлен Глобальный инновационный индекс. Он проводился на основе анализа 123 стран по 80 показателям. Россия находится на 45-й позиции. Институты РФ — 67-е место, человеческий капитал и исследования — 29-е, инфраструктура — 63-е, выход знаний и технологий — 28-е. Очевидно, что при такой ситуации говорить о каких-то существенных достижениях без изменения существующей политики невозможно в принципе. Мы можем сколько угодно инвестировать, но при такой ситуации эти деньги уйдут на ветер. Нам надо принципиально менять научно-технологическую политику.

В Стратегии национальной безопасности первая цель — сбережение народонаселения. Национальные цели развития до 2030 года также начинаются с сохранения населения, здоровья людей, на первое место выходит качество жизни. И я обращу внимание на последнюю по списку цель — цифровую трансформацию. Вокруг этого идет очень много разговоров, но надо сказать, что здесь есть очень большие риски. Если вернуться к книгам Шваба, то именно четвертая промышленная революция нас приведет к тоталитарной системе управления, которой мы еще не видели, по одной простой причине: всё будет контролируемо. Но ключи у кого будут? У разработчиков программного обеспечения или у тех, кто к ним имеет доступ.

Но если мы говорим о сути цифровой трансформации, надо иметь в виду, что на самом деле это переход просто на новую технологическую платформу управления. Робот — это есть не замена человека, а исполнитель его воли. Только при одном условии робот может заменить человека: когда человек ему сам эти возможность отдаст. К сожалению, мы сейчас идем этим путем. Внедряя цифровизацию бездумно в систему образования, мы как раз приводим к такой ситуации. Компьютер — это средство передачи нашей команды роботу, а цифра — это язык общения. Абсолютизация цифры несет очень большие риски не только для страны, но и вообще для будущего человечества.

Теперь проблемы, которые требуют решения.

Разработка единой государственной научно-технической политики. Я хочу сказать, что у нас сейчас нет единого документа, который регламентировал бы государственную научно-техническую политику. Действие последнего документа закончилось 31 декабря 2020 года. В докладе Российская академия наук неоднократно этот вопрос поднимала. Пока этот вопрос на верхнем уровне не решен. Тем не менее сейчас идет разработка вот этих основных подходов. И что здесь необходимо сделать? Необходимо создание новой системы управления, восстановление целостной системы проведения фундаментальных научных исследований под руководством РАН. Эта система сейчас разрушена. Директора институтов, наверное, по себе очень хорошо чувствуют, как изменилась ситуация не только после 2013-го, но и после 2020 года особенно. Также необходимо создание национальной инновационной системы. Мы должны создать современный научно- технологический комплекс, который, во-первых, был бы ориентирован на вхождение России в число глобальных лидеров и, во-вторых, обеспечивал высокие темпы социально-экономического развития. Очевидно, что идти стандартными путями здесь нельзя, поэтому мы должны придумать свои технологии или, как говорил Курчатов, обогнать не догоняя. Если мы будем идти по пути догоняющего развития, то будем обречены на отставание навсегда.

Приоритеты. Прежде всего — это энергетика. Не будет энергетики, обо всем остальном можно забыть.

Материалы — принципиально новая вещь, и не надо забывать, что материалы — понятие достаточно широкое, начиная от парфюмерии и духов, кончая конструкционными материалами.

Информационное пространство — это наша новая среда обитания.

Экология, включая экологию технологий. Нам надо научиться безопасно жить в этой среде.

Науки о жизни.

Гуманитарные исследования и культура. Сейчас на первое место должны выйти именно эти исследования, потому что от того, как мы воспитаем следующее поколение, зависит всё остальное.

И наконец, комплексная безопасность. То, что сегодня происходит, говорит о том, что на научном уровне не были проработаны вопросы комплексной безопасности и мы оказались в этой ситуации, которой, наверное, можно было если не избежать, то предвидеть и лучше к ней подготовиться.

Мы уже неоднократно говорили о том, что необходимо создать надведомственный федеральный орган исполнительной власти, который бы курировал вопросы, приведенные выше. Такого органа нет. Созданная комиссия по научно-техническому развитию — это половинчатое решение, поскольку федеральным органом власти она не является и управлять системно не может.

Привлечение специалистов в сферу управления наукой — один из самых больных вопросов. Приведу только один пример. За последние десять лет среди министров науки и образования не было ни одного человека, который бы имел опыт управления научными коллективами и научными организациями. Были вузовские администраторы, чиновники, но из науки не было никого. Если посмотреть, что творится на более низком уровне, это тема отдельного разговора.

Восстановление диалога власти и научного сообщества — тоже больная проблема. К сожалению, сейчас такого диалога, который был даже 20 лет назад, мы не наблюдаем. С 2002 года ни одного стратегического документа касаемо развития науки выполнено не было. Если бы они были выполнены, доля науки уже составляла бы 3% ВВП. Именно так было записано в стратегии инновационного развития, которая закончилась в 2020 году. Напомню, майским указом президента 2012 года было предусмотрено, что мы к 2015 году должны дойти до 1,66%. Опущу подробности, но с начала века до сегодняшнего дня доля науки в структуре ВВП — около 1%.

Здесь много говорилось про импорт, но, не имея собственной приборной промышленности, мы обречены на отставание, потому что мы будем покупать, во-первых, не новую технику, а уже устаревшую (новую никто не продаст), во-вторых, будем покупать ее по повышенным ценам — и не за процент ВВП, а за реальные живые деньги. Не воссоздав собственную приборную базу, мы не сможем создать и собственную элементную базу для электроники. Отсюда дальше можно делать выводы.

Нам нужно перейти от концепции квалифицированного потребителя к подготовке творцов. Концепция квалифицированного потребителя, как мы помним, была провозглашена в 2004 году. Она была абсолютно логичной с той точки зрения, потому что страна ориентировалась на ресурсное развитие. При этом нужна не системная фундаментальная наука, а нужны квалифицированные потребители, то есть люди, которые умеют использовать технологии, но не умеют их создавать. И мы уверенно идем по этому пути. Об этом говорит даже сегодняшняя дискуссия, которая развернулась вокруг Болонского соглашения. Проблема там в том, что мы взяли Болонское соглашение как единственно возможное, а во всем мире, кроме болонской, есть и другие системы подготовки.

Наконец, аспирантура. В логике ресурсной парадигмы развития страны мы пришли к тому, что фактически потеряли научную аспирантуру, превратив ее в ступень образования.

Очень коротко скажу об интеграции, о важности восстановления триады «академия — университет — гимназия», потому что в мире ничего лучше этого не придумали. Еще в 2012 году президент Путин дал добро на создание такого академического университета в структуре Академии наук, к этой теме надо вернуться.

В том, что касается научного обеспечения комплексной безопасности, я бы на первое место поставил то, о чем сегодня весь день мы говорим, — создание новой теории социально-экономического развития в условиях формирования нового уклада. По-моему, на это сейчас должны быть направлены основные силы. Не создав такую теорию, мы не сможем дальше понять, как же нам идти и куда нам двигаться.

Основной показатель, который характеризует состояние научно-технического потенциала, — это доля на мировом и внутреннем рынках. Главный показатель — не количество молодых ученых, не количество созданных научно-образовательных центров мирового уровня, а именно вот это. Сейчас у нас, по-моему, около 1%. Можно оценить, где мы находимся.

По материалам VII Санкт-Петербургского экономического конгресса (СПЭК-2022) на тему: «Новое индустриальное общество второго поколения (НИО.2): проблемы, факторы и перспективы развития в современной геоэкономической реальности», 31 марта – 1 апреля 2022 г.

Джо Стадвелл, «Азиатская модель управления. Удачи и провалы самого динамичного региона в мире»

Большинство стран мира, в том числе и Россия, предпринявшие за последние полвека серьезные попытки модернизации экономики, – растут, но медленно. То есть находятся на «первой космической скорости». Только у пяти стран мира получилось перейти с «первой скорости» на «вторую». Все эти страны – Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур – азиатские. Сейчас на место в клубе «азиатских тигров» претендует Китай. В чем причина азиатского экономического чуда? Главный редактор журнал China Economic Quarterly Джо Стадвелл, который работал в Азии журналистом более 20 лет, показывает, что для успешной модернизации Япония, Южная Корея, Тайвань, а теперь и Китай, следуют примерно одним и тем же рецептам, за которыми стоят конкретные меры и набор идей. Основа успеха азиатских «тигров» – это максимальное повышение эффективности сельского хозяйства, направление инвестиций в обрабатывающую промышленность и привлечение к ней предпринимателей, наконец, интервенции в финансовый сектор с целью привлечь капитал к развитию интенсивного мелкомасштабного сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности. Именно такая стратегия позволила странам Восточной Азии в кратчайшие сроки перейти от бедности к процветанию. Используя в качестве источников создаваемую с  1980 года базу данных из доклада «Перспективы развития мировой экономики» Международного валютного фонда и базу данных «Показатели мирового развития» Всемирного банка, автор подробно рассматривает, как может осуществляться или не осуществляться быстрая трансформация экономики, и где искать ключи к экономическому развитию.

1...525354...181Страница 53 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"