Среда, 25 сентября, 2024
ВЭО России

Абел Аганбегян: мы не создали нормальную рыночную экономику

Абел Аганбегян,

академик РАН

– Чего мы в экономике достигли за 30 лет? ВВП России вырос на 15%. Это данные Росстата. Промышленность пока не дотянула до уровня 1990 года. Сельское хозяйство – на этом уровне. Инвестиций в основной капитал вдвое меньше. Поскольку доля инвестиций и вооружения в валовом продукте уменьшились вдвое, естественно, вырос фонд потребления. Численность населения уменьшилась, а более высокий рост доли потребления, делённый на меньшую численность населения, дал прирост реальных доходов.

Да, реальные доходы выросли существенно, но резко увеличилось социальное неравенство. В 2019 году 10% зажиточных семей на душу населения имели, грубо говоря, 120 тысяч, а 10% бедных семей – 8 тысяч, то есть разница, по данным Росстата, в 15,4 раза. В СССР разница была в 3 раза, к 1990-му – в 4, в Японии – 4,6 сегодня, в странах социал-демократической направленности, скандинавских – 6, в Германии – 8, в ЕС – в среднем 10. Поэтому бедность осталась значительной. У нас самый низкий прожиточный минимум, и поэтому доля людей с прожиточным минимумом не очень показательна. Если считать так называемую относительную бедность, то по уровню реальных доходов мы среди примерно 180 ведущих стран примерно на 50-60-м месте, а по уровню социального неравенства – на 100-м.

Почему мы фактически топчемся на месте? Это связано с нашей непростой тридцатилетней историей. 10 лет мы находились в трансформационном кризисе – наверное, самом крупном в мире с того момента, как появилась статистика. Грубо говоря, мы упали вдвое по основным социальным и экономическим показателям, и продолжалось это 10 лет. Никогда и нигде кризис не продолжался 10 лет. Великая депрессия длилась 4 года. Там тоже близкие цифры падения были, только в США.

Конечно, после этого был восстановительный рост, но он наполовину был связан с восьмикратным увеличением цен на нефть, и добыча нефти выросла на 20-30%. Полтора триллиона даровых денег с 2000-го по 2008 год пришло в Россию. Поэтому если мы рассматриваем динамику реального валового внутреннего продукта без учёта внешней подпитки за счёт вот этого роста, то мы уровня советского времени, конечно, не достигли бы.

После самого глубокого среди 20 стран мира кризиса в России в 2008-2009 годах на 8% снизился валовой внутренний продукт, на 40% снизился внешнеэкономический оборот, а не на 20%, как в мире, в 4 раза, а не в 2-2,5, как в мире, снизился фондовый рынок, в 1,7, а не в 1,3 раза снизились доходы бюджета за счет внутренних источников, а не за счёт золотовалютных резервов, которыми был финансирован 2009 год, был небольшой трёхлетний 4%-го подъём с 2010 по 2012 годы, когда сложились благоприятные в целом условия для дальнейшего роста. Инфляция была 5,1% годовая. В 2012 году была 5,5% ключевая ставка. Мы разогнали инвестиции на 8% в среднем в год, реальные доходы у нас росли, цена на нефть была 112 долларов, а не 95. Наши предприятия и организации заняли 270 млрд долларов с мирового рынка.

Казалось, мы должны были продолжить развиваться темпами 3-4% в год минимум, мы предполагали даже 5%. Была детальная проработка, вы помните, перспектив до 2020 года, серия указов Президента России от 7 мая 2012 года, и главный показатель этого указа с точки зрения источников роста был прямо зафиксирован в указе о долгосрочной экономической политике – к 2015 году достичь доли инвестиций в основной капитал в валовом продукте 25%, а в 2018 году – 27%. А был 21% в исходном 2012 году. Это значит, надо было на 12-13% каждый год увеличивать инвестиции. То есть этот указ исходил из финансового форсажа факторов экономического роста, главный из которых – рост инвестиций в основной капитал.

Другой важнейший фактор – вложения в человеческий капитал. Было предусмотрено, что он несколько увеличится, в том числе по науке приводились цифры. Была поставлена задача – резко увеличить неэнергетический экспорт, и она выполняется. Жилищное строительство росло. Резко улучшилась обеспеченность жильём. Правда, очень много не благоустроенного жилья, но в советское время было ещё больше.

Но вы знаете, что с первого квартала 2012 года катастрофически стал падать прирост валового продукта. И с 2013 года мы оказались в стагнации, 1,8%, и 0,6% с первого квартала 2014 года. Заметьте, всё это до присоединения Крыма, до начала санкций, до начала снижения цен на нефть по инициативе Саудовской Аравии и ОПЕК, направленного против сланцевой нефтедобычи в США. То есть были благоприятные условия, когда мы попали в стагнацию.

Почему мы попали в стагнацию? Потому что государственные инвестиции снизились на 30%. И бюджет, и госбанки снизили инвестиционный кредит, и корпорации, которые не называются государственными, но контролируются государством. «Газпром», «Роснефть», «Ростехнологии», РЖД, «Росатом». А это половина всех инвестиций. Это сочеталось со снижением прироста основных фондов, потому что на них влияли низкие инвестиции в годы кризиса.

Но беда не приходит одна. Это усугубилось оттоком капитала, который начался с 2008 года во многом из-за ухудшения инвестиционных условий.

7 лет в стагнации мы прожили. В расчёте на душу населения валовый продукт вырос немногим более чем на 2%. Самое плохое, что накопления в основной капитал снизились почти на 6%. Розничный товарооборот, а это косвенная характеристика платёжеспособного спроса, снизился. И жилищное строительство начало снижаться. С 85 миллионов кв. метров в 2015 году – до 78. И самый плохой показатель – по сравнению с 2013 годом на 2019 год реальные доходы населения снизились больше чем на 10%.

Затем это всё перешло в кризис 2020-2021 годов, связанный с коронавирусной пандемией.

Вот наша история. Откуда здесь быть темпам? Мы создали такую экономику, ушли от показавшей свои недостатки централизованной, административной, очень неэффективной системы планового управления к рыночной экономике. Но мы не создали нормальную рыночную экономику, хотя к 2003 году доля частной собственности у нас увеличилась до 65%, а государственной собственности составляла 35%. У нас тогда доля расширенного бюджета была 20%, если кто помнит, а в 2009 году она достигла 40%. Это доля государства. Потому что с 2005 года с приходом Владимира Владимировича Путина началось ускоренное огосударствление. Резко расширился «Газпром», возникла «Роснефть», возникли «Ростехнологии», стали объединяться многие полуоборонные предприятия, изыматься у частника, превращаться в госкорпорации. 74% банковских активов принадлежат либо государству, либо госорганам, госпредприятиям под контролем государства, типа банка «Зенит» (Татарстан) и так далее, или Центральному банку – крупнейший банк «Открытие» был частным, санированы МДМ, «Югра» и другие.

Мы получили огосударствление экономики. По данным Всемирного банка, 71% валового продукта – это бюджет. 35% ВВП бюджетные предприятия и организации производят. И предприятия, подчинённые государству, концерны, объединения и частные предприятия, которые стали контролироваться регионами или муниципалитетами. 20-25% из них – это крупные корпорации. А остальное – всякая мелочёвка, которая тоже подчинена государству на местах.

Вот такую мы создали экономику, по сути. А в экономике, если она не рыночная в полном смысле слова, какие могут быть финансы? Сравните с Китаем наши финансы. Китай на кредиты скоростные железные дороги строит. Посмотрите, какая процентная ставка там!

У нас нет сбалансированного рынка, потому что многие цены централизуются. У нас нет конкурентной среды во многих отраслях из-за государственных, олигархических монополий.

Рынок создает механизм экономического роста, иначе бы он погиб. Система, не имеющая двигателя экономики, обречена на неудачу по понятным причинам. А мы не сформировали полноценный рынок капитала. У нас биржа спекулятивная, у нас нет системы формирования длинных денег. Во всех рыночных странах казначейства выпускают долгосрочные облигации до 40-50 лет, например, в США и Японии. А кто их покупает? Центральный банк. Это один из главных источников формирования длинных денег. У нас нет внебанковских фондов длинных денег, во многом формируемых за счет специальных мер государства, нет накопительных пенсионных фондов, страховых фондов, которые составляют длинные деньги и так далее. Поэтому мы не развиваемся.

У нас в самая низкая доля зарплаты в валовом продукте. Фонд зарплаты в валовом продукте России ниже, чем в большинстве других не только развивающихся, но и развитых стран. И ниже в себестоимости. Потому что у нас очень низкие подоходные налоги, отсутствует прогрессивный налог. У нас население не участвует в формировании своей пенсии, а почти все страны – 10% отчисляются. У нас нет настоящего страхования жизни, которое развито в других странах. У нас население не участвует в оплате страховки по здравоохранению как в большинстве стран. У нас нет льгот, если вы свои деньги тратите на своё здоровье, на образование или вкладываете их в развитие бизнеса из своих средств. Во всех странах эти суммы освобождены от налогов или имеют отдельный, не подоходный налог, а так называемый капитальный налог. То есть у нас социальная сфера не рыночная, это какие-то пережитки социализма. Как ни странно, они сочетаются с худшим капитализмом в области социального неравенства.

Мы создали государственно-олигархическую систему с неразвитой конкуренцией, с неразвитым рынком. Наша главная задача – достигнуть социально-экономического роста, и не просто роста, а устойчивого и ускоряющегося роста. Но у нас драйверов роста не хватает.

Мы хорошо проходим кризис, уже восстановили свою экономику, приумножили финансы, покупая золото, евро и доллары. 15 триллионов рублей с 2017 года мы истратили из нашего обычного золотовалютного резерва.

Демографический кризис у нас превратился в демографическую катастрофу. Мы в мире в расчете на тысячу человек среди крупных стран имеем самую высокую смертность. У нас численность населения снижается. В 2021 году – оно уменьшится на на 800 тысяч человек. Естественный прирост сменится убытком в один миллион сто тысяч человек. Ужасные показатели. Это убыток экономике. Я считаю, 9 трлн с учётом постковидного синдрома годовой убыток.

Форсаж инвестиций, вложений в человеческий капитал не даст нам устойчивого роста. Нужно это сочетать это со структурными реформами. Нужна реформа собственности. Перевод регионов на самоуправление, самофинансирование и самоокупаемость. Реформа всей финансовой системы. Реформа социальной сферы. Мы нуждаемся в реформе пенсионной, в реформе финансирования здравоохранения. И естественно, нужно повернуть прежде всего всю финансовую систему к социально-экономическому росту и перестроить социальную систему тоже в этом же направлении.

По материалам научного форума «Абалкинские чтения», 23.12.2021

Названа основная проблема экономического роста в России

Основной проблемой экономического роста в России в краткосрочной перспективе является стагнация потребительского спроса, обусловленная высокой инфляцией и продолжающимся ростом долговой нагрузки на домашние хозяйства. В этих условиях сохраняющийся в экономике рост спроса на труд уже не трансформируется в увеличение потребительского спроса, говорится в декабрьском краткосрочном прогнозе ИНП РАН.

Годовая инфляция в РФ по итогам 2021 года превысит 8%, по словам главы Банка России Эльвиры Набиуллины. Продукты питания подорожали на 10,8%, а овощи и фрукты – на 19,4%. В 2021 году также росли цены на автомобили и стройматериалы.

Сильнее всего ускорение инфляции сказывается на малообеспеченных слоях населения. «Так, реальный размер назначенных пенсий за январь-октябрь 2021 года снизился на 0,8% год к году. Проводимая бюджетная политика (профицит консолидированного бюджета на 1 ноября 2021 года составил 3,6 трлн руб) также не способствует расширению конечного спроса», – сообщается в прогнозе ИНП РАН.

Владимир Иванов: наука переведена в сектор услуг

Владимир Иванов,

заместитель президента РАН, член-корреспондент РАН 

– Если брать фундаментальную науку, мы видим, что у неё есть по крайней мере три практических выхода. Это образование, потому что все учебники строятся на фундаментальной науке, это технологии и это культура. И отсюда, именно из фундаментальных знаний формируется вся структура развития государства, начиная от политики и кончая обороной и безопасностью. Не случайно в стратегии научно-технологического развития записано, что «фундаментальная наука – системообразующий институт развития нации, ответственность за развитие которой берёт на себя государство». Значит, мы можем чётко сказать, что стоимость результатов фундаментальных исследований с течением времени постоянно возрастает.

Если мы берём переход от СССР к России, мы обладали крупным научно-технологическим комплексом, в основе которого лежала реализация двух проектов: атомного и ракетного. Но дальше встал вопрос: а куда дальше развиваться? В девяностые годы для решения этой проблемы были привлечены иностранные специалисты, был подготовлен доклад «Научно-техническая и инновационная политика Российской Федерации».

В этом докладе было впервые указано, что Академия наук будет продолжать существовать как клуб учёных и научно-исследовательская организация. Будет ограничено её право распоряжаться научным оборудованием и зданиями исследовательских организаций или коммерциализовать их. И наконец, в реальном исчислении бюджет РАН с 1990-го по 1992 год уменьшился в 2,5 раза. Фактически были заложены основы реформирования нашего научного комплекса.

Какие же были основные рекомендации? Прежде всего – выделение разумного финансирования НИОКР в рамках государственного бюджета. Предполагалось, что это будет в объёме примерно 3% от расходной части. Постепенное сокращение количества ученых и техников. Разработка рациональных планов сокращения и реорганизации различных институтов. И прояснение условий приватизации научных организаций.

Одновременно с этим учёными в Академии наук, в Академии госслужбы проводились работы по выработке собственной политики инновационного развития.

Сложились два конкурентных направления, которые и до сих пор, в общем-то, оказывают, пожалуй, определяющее влияние на нашу политику.

Российская академия наук прекратила своё существование как научная организация. Она была лишена права заниматься научной деятельностью, из нее были выведены все научно-исследовательские институты.

Самая интересная ситуация сложилась в системе государственного управления. За 30 лет мы имеем уже 6-е министерство и 11-го министра. Раз в три года у нас меняется команда полностью. Каждый новый министр – это новая команда, новый язык общения с учёными. Но обратите внимание. Если, скажем, в девяностые годы министерство возглавляли люди, которые имели большой практический опыт именно научной работы (академик Фортов, Булгак, Кирпичников, Дундуков, Клебанов – это все люди, которые прошли большую производственную или научную школу), то в дальнейшем, особенно после 2012 года, в управлении наукой не было ни одного министра, который бы имел отношение к науке. Сегодня в руководстве Министерства науки и образования нет ни одного человека, который бы имел опыт управления научными коллективами, научными организациями, опыт научной работы.

С 2012 года в системе на верхнем уровне управления был только один человек, который реально занимался наукой и имел опыт работы с российскими научными организациями, – академик Лопатин. Он был заместителем министра при Васильевой.

Поговорим о стратегическом планировании. Согласно стратегии инновационного развития, к 2020 году мы должны были иметь 3% ВВП на науку. Концепция долгосрочного социально-экономического развития – 1,6%. Майский указ президента 2012 года – к 2015 году 1,77%. По факту – это нижняя черта. С начала века ситуация не изменилась. Как был у нас 1%, так плюс-минус и остался. То есть реального развития мы не получили. Значит, в чём вопрос? В качестве стратегического планирования или в качестве исполнительской дисциплины? Однозначного ответа пока нет.

Видно, как резко у нас сократилась численность научных сотрудников. Это во многом вызвано ситуацией 2012 года, когда была ликвидирована научная аспирантура. Если вы помните, научная аспирантура была признана третьей ступенью образования, хотя до этого считалась первым шагом научной карьеры.

Как вы понимаете, кадры решают всё. А это вот – как у нас распределяются средства бюджетных и внебюджетных средств. Во всём мире соотношение известно: 30% – бюджет, 70% – внебюджет. У нас прямо противоположная картина. У нас основную финансовую нагрузку несёт бюджет. В такой ситуации решать вопросы научно-технологического прорыва, наверное, очень сложно.

Теперь что касается фундаментальной науки. Действительно, фундаментальная наука – это был, в общем-то, один из наших приоритетов. Но по объему финансирования – это 0,15% ВВП, сейчас немного больше – 0,19%, в то время как страны, скажем так, среднего и высшего уровня тратят на фундаментальную науку от 0,4% ВВП.

К чему мы пришли сегодня? Прежде всего – это сокращение кадрового потенциала, что является самой большой проблемой. Снижение финансирования науки до уровня стран 2-3 эшелона. Дезинтеграция фундаментальной науки. Это произошло вследствие того, что если раньше Академия наук полностью контролировала фундаментальные исследования, и, в общем-то, здесь были определённые результаты, то теперь управление фундаментальной наукой перешло в руки административных органов. Нигде в мире такого нет. То есть если мы посмотрим, как устроена фундаментальная наука в тех же Соединенных Штатах, во Франции, в Германии, я уж не говорю про КНР, то мы увидим, что всё это проводится государственными, но не правительственными структурами. Это принципиальный вопрос.

Перевод науки в вузы. Эта ситуация характерная только для развивающихся стран. Дело в том, что фундаментальная наука сама по себе является очень дорогостоящим институтом. Ну, давайте оценим, например, сколько стоит Большой адронный коллайдер. Понятно, что никакой институт его не потянет, это уже даже государственная задача. И когда мы пытаемся перевести науку в вузы, которые, тем более, у нас к этому не приспособлены, то идут неэффективные затраты на этот перевод, ну и, конечно, мы теряем в темпах, во времени.

Дезинтеграция единого научно-технологического пространства. Это самый серьёзный вопрос. Почему? Когда была Академия наук, была сеть региональных отделений, сеть региональных научных центров РАН. И, таким образом, все субъекты РФ имели научную поддержку. Кроме того, с 1993-го по 2004 год в Министерстве науки было специальное направление по региональной научно-технической политике. В 2004 году оно было ликвидировано. Сейчас мы опять возвращаемся к этой проблематике, стало понятно, что регионы остались без научной поддержки.

Начиная с 2004 года наука была переведена в сектор услуг, в социальный сектор. До этого было Министерство промышленности и науки, то есть наука выступала основным институтом обеспечения промышленности. Стало Министерство образования и науки – это перенос в социальный сектор. Отсюда и вопросы финансирования, и вопросы статуса. Это всё логично укладывается в схему, когда страна развивается по ресурсному направлению. Тогда фундаментальная наука нужна только для того, чтобы поддерживать образование, потому что о собственных технологиях речи не идёт. Так развиваются все страны, которые не ставят перед собой задачу технологического лидерства. Вот в чём основная проблема.

Политическая ситуация в принципе изменилась в 2018 году. Тогда президент России сформулировал новый вектор развития страны, где на первое место поставлено качество жизни, затем – ликвидация научно-технологического отставания, развитие территорий, повышение оборонной безопасности. На этом уровне этот вопрос впервые прозвучал именно так. Итак, 2020 год. Ставится задача обеспечения присутствия России в числе десяти ведущих стран мира по науке.

А вот теперь давайте посмотрим, как это реализуется на практике. Стратегия НТР была принята 1 октября 2016 года. В настоящее время запущен всего один проект, который касается производства детских молочных смесей. Ну, для справки напомню, что атомную бомбу создали за 4 года: с 1945-го по 1949 год. Здесь за 6 лет запущен один проект.

По материалам научного форума «Абалкинские чтения», 23.12.2021

Яков Миркин: финансовый сектор России неадекватен размерам отечественной экономики

Яков Миркин,

заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН

– Все понимают, что банковская финансовая система России высокотехнологична, мы это чувствуем на себе, цифровизирована. Но давайте мы её оценим с точки зрения экономики.

В первую очередь это низкий уровень так называемого финансового развития и неадекватность примерно в 2-3 раза объема финансового сектора размерам отечественной экономики. Место России в мире в ВВП по номиналу – 11-е, по паритету покупательной способности – 6-е. Но никогда, ни при каких условиях доля финансового сектора России в части глобальных финансовых активов не превышала 0,6-0,7%. Соответственно, место в мире по монетизации, то есть насыщенности деньгами – 65-е, по насыщенности кредитами – 62-е, по капитализация рынка акций – 40-е, притом, что у нас один из худших в мире уровень процента. Это данные за 2019 год. Вот 30 лет, в течение которых мы создали финансовый сектор в 2-3 меньше, чем это нужно реальной экономике, причем деформированный, с высоким избыточным процентом, с которым мы никак не можем справиться, и с инфляцией, которая пытается вырваться наружу.

Причина простая. Это ограничительная денежная политика, подавление преимущественно немонетарной инфляции монетарными методами и прямой отказ (прежде всего – монетарных властей) в участии в стимулировании экономического роста и модернизации. Они не отказываются создавать условия, преимущественно путём подавления инфляции и обеспечения стабильности цен, но, соответственно, отказываются принимать участие в стимулировании экономического роста.

Проблема вторая. Мы открытая экономика, у нас открытый счёт капитала. При этом всю дорогу в середину девяностых годов глубокое участие нерезидентов, горячих денег, создание спекулятивной модели финансового сектора вместо инвестиционной.

У всего этого есть простое следствие. У нас проблемы в части прямых долгосрочных иностранных инвестиций. Мы преимущественно демонстрируем портфельные инвестиции, когда в страну входят горячие деньги. Но при любых внешних шоках, при любой демонстрации повышения рисков на Россию начинается так называемое паническое бегство капиталов, и вот эта встроенность горячих денег в финансовый сектор приводит к одному и тому же. Это спусковой крючок финансовых кризисов. Это было и в 1997-м, в 1998-м, и в 2008-2009-х годах, и в 2014-м, в 2018-м, и только что в 2020-м годах при негативном изменении внешних переменных – падении мировых цен на сырье при внешних шоках, когда приходит глобальный финансовый кризис, либо при иных неприятных обстоятельствах.

Третье. Сверхконцентрация денег. Денег мало, хотя мы часто слышим, что денег много. Денег мало, повторяю, с точки зрения насыщенности деньгами финансов развития мы в 2-3 раза, меньше, чем должны были бы быть при спекулятивной модели. Но они ещё и сверхсконцентрированные. У нас так называемые денежные пустынные регионы. Мы за несколько лет получили сокращение сети банков больше чем на 50%, сети небанковских финансовых институтов больше чем на 50%, зато вместо банковской сети получили взрывной рост ломбардов и объёма долгов, раздаваемых под ростовщические проценты. Плюс вертикали, плюс финансовый сектор «слонов», крупнейших институтов, огосударствлённых. Доля государства – больше 70% активов банков.

Четвёртая проблема. Она свойственна не только финансовому сектору, но и всей российской экономике. Это избыточная регулятивная нагрузка. Собственно говоря, все системы регулирования очень жёстко настроены на то, что в центре её – «негодяй». Я как-то раз от своего очень молодого магистранта, который, не имея опыта работы в бизнесе, работает в Центральном банке в области надзора за финансовыми институтами, услышал то, что «они все негодяи». Вся система регулирования основана на том, что в центре – человек действия, который избегает, вывозит, уклоняется, нарушает и так далее и тому подобное.

Кроме того, мы сделали огромную ошибку. Представляя, будто мы находимся в Лондоне, или в Нью-Йорке, или во Франкфурте, мы переносим всю тяжесть финансового регулирования на наш финансовый сектор, как будто речь идет о финансовом секторе развитой страны. Но очевидно, что в развивающихся экономиках, которые нуждаются в больших инновациях, в том, чтобы принимать на себя более высокие риски, расти с большей волатильностью, регулирование, и в том числе финансовое, должно быть слабее. Вместо этого наши Уголовный кодекс и Кодекс об административных правонарушениях выросли в три с лишним раза по объёму с момента их принятия, объём норм и правил, которые являются существенной частью издержек как финансовых, так и других институтов, постоянно растут по экспоненте.

Пятая проблема – это вывоз капитала. За четверть века частным капиталом вывезено около 900 миллиардов долларов. Плюс государство постоянно обескровливает экономику. За время пандемии международные резервы Российской Федерации, или объем Фонда национального благосостояния, большей частью вложенного в валютные ценности, в экономику других государств, только увеличился. Вывоза капитала и частным сектором, и государством, наложенный на очень небольшие размеры финансового сектора, на то, что в него встроен спекулятивный поток горячих денег при избыточном регулировании и очень крупных деформациях, проценте, уровне инфляции, – всё это создаёт очень мелкую финансовую машину, которая не может вытащить на себе модернизацию экономики и, в конечном счете, рост доходов населения.

Можно и дальше продолжать перечень этих проблем. Мы обсуждаем их из года в год, но вопрос стоит точно так же. Как из денежного холодильника России сделать крупную финансовую машину, которая находилась бы на 6-11 местах в мире глобальных финансов, и как финансировать рост, модернизацию и повышение качества жизни?

Есть другие примеры. Есть 15-20 стран, совершивших экономическое чудо, так называемый финансовый форсаж, страны с более рыночной экономикой. Европейские – в более мягком виде, азиатские – в более жестком. Посмотрите, как Китай, проводя политику финансового форсажа, да, конечно, мы понимаем, что это полуадминистративный, полурыночный финансовый сектор, давно стал первой в мире страной по объёму финансовой машины, все больше проникая именно с этих позиций в глобальный финансовый оборот и обеспечивая крупнейшие инвестиции для своего роста модернизации.

Надеюсь, что капля камень точит, что наши мечты о том, как мы будем строить крупную финансовую машину в России для роста модернизации, – эти мечты всё-таки реализуются в следующие 5-10 лет.

 По материалам научного форума «Абалкинские чтения», 23.12.2021

Александр Широв: экономика будет развиваться прежде всего за счёт структурных сдвигов

Александр Широв,

директор ИНП РАН, член-корреспондент РАН

– 30 лет, которые мы прожили в новой России, конечно, ознаменовались и успехами, и неудачами, и понятно, что лучше всего начинать с успехов.

Ключевой успех состоит в том, что мы живём в другой стране. Если вспомнить особенно начало девяностых годов, это, конечно, другая страна с другим уровнем жизни, с другим качественным составом потребления. Главная, так сказать, заслуга этого периода, что мы всё-таки сумели победить нищету.

Что ещё важно сказать? Динамический экономический рост, который мы наблюдали начиная с 2000 года, привел к существенному росту подушевых показателей нашей страны по паритету покупательной способности, но это продолжалось, как мы видим, до примерно 2010-2011 годов, после этого наступила стагнация.

Что же мы видим с точки зрения доходов населения? Рост уровня жизни продолжался нарастанием расслоения и негативного изменения структуры потребления домашних хозяйств. Сейчас мы имеем ситуацию, при которой 50% российских домашних хозяйств большую часть своих доходов тратят на продовольствие, обязательные платежи и услуги общественного транспорта. И это сдерживает развитие нашей экономики, потому что это прежде всего сдерживает мотивацию бизнеса инвестировать в этот рынок. Можем ли мы развиваться за счёт внутреннего рынка? Безусловно, можем, потому что, в отличие от маленьких стран, внутренний рынок у нас довольно большой. И собственно обеспеченность и коммунальными услугами, и инфраструктурой, и товарами длительного пользования у нас очень низкая, и это дает нам возможность строить стратегию развития экономики на базе приоритетного использования внутреннего рынка.

У нас были успехи в структурной политике. Да, в основном мы развиваемся за счёт сырьевых производств, но у нас есть успехи в сельском хозяйстве, в химическом производстве, в металлургии, в отдельных отраслях машиностроения, в том числе в оборонно-промышленном комплексе, и они связаны прежде всего с тем, что именно в этих сегментах экономики создавались условия, которые способствовали нормальному развитию тех или иных производств. Значит, отсюда можно сделать вывод, что успех экономического развития в нашей стране возможен только тогда, когда условия, связанные и с масштабами кредитования, и с кредитными ставками, и с участием частно-государственного партнёрства, соблюдаются.

Как формировался экономический рост в нашей стране? Экономический рост в нашей стране формировался под воздействием структурных сдвигов. И дальше развиваться наша экономика будет прежде всего за счёт структурных сдвигов. Что происходило после 1990 года? Безусловно, это облегчение структуры экономики, выбраковка неэффективных производств. Всё это сопровождалось драматическими, безусловно, социальными потерями, но эта основа (облегчение экономики) позволила нам развиваться – и довольно быстро. Что случилось в период после 2006 года, ещё до кризиса 2008 года? Наступила стагнация, структурные сдвиги не происходили, а факторы экономического роста, которые действовали в предыдущий период, перестали оказывать воздействие на экономику. Собственно отсутствие структурных сдвигов для нашей страны равнозначно переходу в стагнацию.

В чём вот это отсутствие структурных сдвигов? Рост 2000-х годов – это не просто рост цен на нефть. Это существенный рост объемов добычи нефти. Этого мы себе больше позволить не можем. И даже если цена на нефть будет 100 долларов, и даже 120, никакого значимого количественного роста не будет, потому что такого масштаба доходов, которые мы получали в этот период на фоне именно роста добычи, быть не может.

Второй фактор состоит в том, подушевая обеспеченность России сырьевыми ресурсами крайне низкая. Соответственно, при нашем текущем ВВП на душу населения по номиналу порядка 12 тысяч долларов в год на человека за счёт нефти мы можем обеспечить всего 1400. Это означает, что нефтяной комплекс больше не является драйвером нашего экономического роста. С другой стороны, понятно, что это база. Это база для модернизации, которой мы можем пользоваться, пока энергопереход, которым нас пугают, не наступит.

Главная и ключевая проблема нашей экономики – это технологическое отставание. Оно приводит к тому, что мы вынуждены идти по циклу перманентной девальвации курса рубля. Что это означает для нас как для экономики? Наши показатели в отношении к развитым странам стоят на месте. Если в 2013 году Россия по подушевому ВВП от США составляла 43%, то в 2021 году мы находимся ровно на том же уровне – 43% от США. И собственно если эта технологическая история будет продолжаться, если мы не изменим уровень используемых технологий, останемся на этом же уровне. Это значит, что нас, как вот говорили правильно наши классики, сомнут, потому что наша доля в мировой экономике неизбежно будет сокращаться.

Проблема вторая, на которую хотел бы обратить особое внимание. У нас активная часть основных фондов растёт медленнее, чем инвестиции в основной капитал. То есть мы больше денег тратим на строймонтаж и меньше – на оборудование. Ясно, что добиться технологического сдвига в таких условиях нереально.

Демография будет на нас сильно давить. Мы поддерживали численность населения в течение длительного периода времени за счёт миграции. Это переезд соотечественников из бывших республик Советского Союза, это трудовые мигранты, и этот фактор позволял нам в определённые годы компенсировать естественную убыль населения. На наш взгляд, этот фактор исчерпан, и это значит, что возникают дополнительные и очень высокие требования к сбережению населения. Требуется тратить больше на здравоохранение, образование, на человеческий капитал в целом, и задача, конечно, состоит в том, чтобы увеличивать рождаемость. А как сегодня, кстати говоря, президент справедливо отметил, что между темпами роста ВВП, уровнем роста благосостояния и рождаемостью существует прямая связь. Поэтому вопрос о том: а можем ли мы себе обеспечить более высокие темпы роста, для того чтобы сберегать население?

Видно, что всё-таки мы способны достигать даже в такой тяжёлой области, как демография, довольно приличных успехов. Мы видим, что в период с 2000-го, условно говоря, до 2019 года ожидаемая продолжительность жизни выросла почти на 10 лет. Это, безусловно, результат и демографических факторов, и экономической политики, потому что были потрачены деньги на строительство перинатальных центров, кардиоцентров в регионах, и это всё сработало, потому что из вот этих 10 лет примерно 4,5 года – это снижение смертности от сердечно-сосудистых заболеваний.

Теперь – о будущем. Мы оцениваем сейчас текущий потенциал экономического роста чуть выше 3%. Но это на очень длинной перспективе, на перспективе до 2050 года. Если говорить про более короткий срок, например до 2030 года, мы видим, что потенциал может быть и 3,3, и 3,5%. Что важно? Для того чтобы этот потенциал выбрать, требуется не просто, так сказать, активная денежно-кредитная или бюджетная политика. Самое главное – это технологическая политика. Изменение эффективности экономики, структуры технологий, которая у нас есть по отдельным направлениям. В том числе это, безусловно, и цифровизация, и «зелёные» технологии, и история с электромобилями и другими новыми транспортными технологиями. Это всё может нам сильно помочь в достижении этих темпов роста, обеспечив до половины дополнительного прироста ВВП.

А теперь – какие вызовы мы видим перед экономической политикой в ближайшие 5-10 лет. Я их попытался ранжировать по значимости.

Итак, наиболее важный вызов – требования к демографии и сбережению населения. Без этого вся экономическая политика окажется неуспешной, потому что единственным критерием успешности экономической политики следует призвать уровень и качество жизни населения.

Второе, безусловно, связанное с первым: уровень жизни и качество жизни населения и структура потребления. Мы должны от примитивной структуры потребления перейти к более приемлемым цифрам, которые соответствовали бы текущему уровню экономического развития нашей страны.

Третье – технологическое отставание.

Четвёртое. Это та же проблема, с которой боролись наши коллеги перед распадом Советского Союза, – несбалансированная система ценообразования. Мы имеем как минимум четыре системы ценообразования внутри одной экономики. Это netback, то есть экспортный паритет. Это управляемые цены на продукцию инфраструктурных монополий. Это импортные цены. Ну и, безусловно, последнее – это то, что возникает в результате балансировки спроса и предложения. И это нетерпимо, потому что та инфляция, которую мы имеем в этом году, импортируемая, во многом связана с этой разбалансированностью системы цен.

Пятое – налоговая система, которая была выстроена в начале двухтысячных годов и не отвечает текущей системе функционирования нашей экономики.

И последнее – это как бы такая вишенка на торте: отсутствие стратегии социально-экономического развития. У нас есть, безусловно, бюджетная политика, у нас есть денежно-кредитная политика, но у нас отсутствует стратегия развития экономики. И в таких условиях довольно трудно развиваться.

По материалам научного форума «Абалкинские чтения», 23.12.2021

От Декларации-1990 к Конституции-2020. 30 лет сложного пути

12 июня 2020 года исполнилось 30 лет новой России, в этот день в 1990 году была принята Декларация о суверенитете Российской Советской Федеративной Республики. Однако многие историки, политологи и экономисты за точку «настоящего» отсчета берут события августа 2021 года. За три десятилетия Россия пережила много потрясений во всех сферах жизни — от социальной и культурной до экономической и политической. «Вольная экономика» спросила ведущих экономистов о том, как изменилось общество за эти годы, в чем причины провалов в экономике и что может лечь уже сегодня в основу «экономического чуда».

Николай Иванович Рыжков,

советский и российский государственный деятель. Первый заместитель министра тяжелого и транспортного машиностроения СССР, первый заместитель председателя Госплана СССР в ранге министра СССР. Председатель Совета Министров СССР. Член КПСС. Депутат Верховного Совета СССР, дважды лауреат Государственной премии СССР. Герой Труда Российской Федерации. Член Комитета Совета Федерации ФС РФ по федеративному устройству, региональной политике, местному самоуправлению и делам Севера

— Почему, на Ваш взгляд, не удалось преобразовать народное хозяйство СССР, что погубило советскую экономику в конце 80-х? Вы отмечали, что в реформировании экономики следует придерживаться конвергенции, сочетания рыночных факторов и госрегулирования, — то, что делают Китай, Индия, Вьетнам. Как вы считаете, что может лечь в основу «экономического чуда» сегодня?

— Если говорить о советской экономике, то я бы не делал однозначных выводов по поводу того, что экономику не удалось преобразовать. Прежде всего, если помните, существовал военный коммунизм, после революции и Гражданской войны — НЭП 20-х годов, вторая и третья пятилетка. Советская экономика все время находила новые пути и методы в зависимости от тех задач, которые стояли перед страной.

Многие говорят о том, что плановое хозяйство всё погубило. Я считаю, что плановое хозяйство для страны в определенный период сделало очень большое дело, потому что индустриализация СССР, которая была произведена в 1930-е годы, без планового хозяйства была бы просто невозможна, на рыночных отношениях сделать ее было бы абсолютно нереально. А если бы ее не было, то не было бы и близко победы в Великой Отечественной войне. Ну и далее — восстановление экономики в послевоенный период. Все утверждали, что нам понадобится 50 лет, а мы справились за 5–7 лет.

Одним словом, плановая экономика сыграла весьма и весьма значительную
и важную роль в жизни нашего государства. Но затем, конечно, надо было учитывать изменяющуюся ситуацию не только в нашей стране, но и в мире, научно-техническую революцию, и надо было находить новые пути. Реформы Косыгина в 1960-х годах для многих, в том числе и для меня, работавшего в то время на одном из крупнейших в стране заводе «Уралмаш», были как глоток свежего воздуха, потому что хотя бы частично давали возможность предприятиям развиваться по своему усмотрению.
Конечно, это было не совсем то, что нужно для развития, однако все равно те реформы были большим шагом вперед.

Что же касается 80-х годов и того, что погубило нашу экономику, то я считаю, что надо было четко преследовать определенные цели. Мы все понимали — и те люди, которые были во главе государства, и я, будучи премьером в это время, — что нужны изменения в экономике, что плановая экономика, которая сделала очень много в свое время, себя исчерпала. Нужна была новая форма, в том числе с элементами рыночных экономик. Моя позиция как премьера, позиция моих ближайших соратников учитывала опыт Китая. В то время Китай набирал силы в реформировании своей экономики, мы тщательно изучали и немецкий послевоенный опыт (западногерманского экономиста и государственного деятеля Людвига Эрхарда). И наше мнение было такое: надо действительно вносить изменения в экономику, используя этот опыт. Была и такая позиция, в рамках которой предполагалось роль государства в экономике свести до минимума, а дальше рынок и деньги все отрегулируют сами в рамках американской теории Фридмана.

Одним словом, в 80-е годы рассматривалось много вариантов дальнейшего реформирования экономики, но время было во многом упущено, и экономика стала неуправляемой. Старая система была разрушена, республики и все остальные не слушали никого.

Я, конечно, через много лет все время думал и, с одной стороны, в какой-то степени был удовлетворен, что оказался прав по поводу того, в каком направлении все-таки стоит заниматься реформами. Но одновременно и страшно переживал, что та теория, которая победила, привела к 90-м годам, полному раздраю и кризисам.

Если же говорить о том, что сегодня может лечь в основу «экономического чуда», то я вспоминаю, что, когда занимался реформами, встречался с Ли Пеном, тогда премьером Государственного совета Китайской Народной Республики. И когда я ему рассказал о том, как вижу реформирование экономики, он согласился с тем, что это «примерно китайский путь». Как сейчас известно, китайская модель победила. В результате Китай стал второй страной по своему экономическому значению в мире.

Что сегодня надо делать? Я считаю, что путь реформирования китайской экономики, а по этому же пути пошли Индия, Вьетнам и другие страны, демонстрирующие сегодня очень неплохие темпы своего развития, надо обязательно взять на вооружение. Конечно, точно по такому шаблону делать нельзя, но многие элементы надо использовать. Одновременно необходимо учитывать тот отрицательный опыт, который мы приобрели за последние десятилетия. Это первое.

Второе: как можно жить в стране, где 85 субъектов, и только 15 из них могут себя обеспечивать, а остальные — дотационные? Нужно сделать так, чтобы регионы могли сами зарабатывать себе на хлеб, а этим вопросом у нас толком никто не занимается. Существует Министерство экономического развития Российской Федерации. Оно должно предметно заниматься каждым регионом, налаживать взаимодействие, находить возможности для того, чтобы экономика каждого из существующих регионов становилась самодостаточной, не дотационной.

К сожалению, долгожданный Федеральный закон «О стратегическом планировании в Российской Федерации» No 172-ФЗ, принятый в 2014 году, до сих пор остается нереализованным.

Вот пример моего мнения о развитии нынешних рыночных отношений.

Владимир Иванович Щербаков,

Заместитель премьер-министра СССР (1991), председатель Совета директоров группы компаний «Автотор», президент Международной академии менеджмента, вице-президент ВЭО России, доктор экономических наук, профессор

— Вы были фактически последним председателем Госплана СССР, первым
и единственным главой министерства экономики и прогнозирования Советского Союза, в которое вы преобразовали Госплан. Можно ли сказать, что эпоха Госплана ушла навсегда? Есть ли смысл сегодня обсудить воссоздание каких-то функций Госплана?

— Давайте посмотрим на эту ситуацию с разных сторон. Первый понятный вопрос, самый простой: нужно ли нам планирование как способ определения горизонтов
и целей, сроков развития, формирования ресурсов, промежуточных результатов оценки, скоординированности работы разных отраслей, предприятий? Любая цель ведь достигается не одним человеком или предприятием, мы все находимся в системе, и если она не дает тебе двигаться, ты никуда и не двинешься. Если же система вся двигается, то важно: ты в этой системе движешься быстрее остальных, медленнее? Все это требует переосмысления и, самое главное, изменения твоих взаимоотношений с окружающим миром.

Например, если ты развиваешься, то тебе нужны дополнительные ресурсы. Если ты резко повышаешь технологический уровень предприятия или продукции, тебе нужно другое оборудование и технологии, часто — другие материалы, нужно переобучить людей и так далее, и так далее.

Все это без планирования, если под ним понимать проработку всего пути, определение каких-то опорных точек, количества ресурсов на каждом этапе, ответственных за выполнение промежуточных задач, невозможно.

Поэтому планирование в той или иной форме во всех государственных органах, во всех хозяйствующих субъектах присутствует, никуда от этого не денешься.
Но дальше возникает вопрос: что государство должно планировать и кто в государстве, и какими методами, должен это осуществлять? В последние годы советской власти со стороны либеральной общественности заплевали Госплан и планирование, исходя из одного: Госплан осуществлял директивное планирование. То есть жестко расписывал: кто, когда и что должен сделать, и за это была ответственность, включая уголовную. Такой подход имел две стороны. Во-первых, если бы не было такой жесткости, мы бы не смогли обеспечить высокие темпы возрождения хозяйства после Гражданской войны и НЭПа.

На рыночных основах такие темпы невозможны и до сих пор. Во-вторых, обратная сторона: все, что не попадало в этот централизованный план, реализовать было крайне тяжело, даже если были фантастически интересные идеи.

Вспомним Сергея Павловича Королева, он ведь свой срок получил, осуществив
на средства министерства обороны (140 тысяч рублей) четыре неудачных пуска самостоятельно собранных ракет, изготовление которых не было в плане института, где он работал. И срок, соответственно, он получил за нанесение финансового ущерба Министерству обороны! Примерно то же самое было с Андреем Николаевичем Туполевым.

Это является подтверждением того, что даже такие фантастические идеи, как попытка создать ракету для военных, если их не было в плане, приводило к тому, что ты сядешь в тюрьму.

Второй вопрос: представьте себе состояние государства после Гражданской войны. Страна находилась в полном эмбарго, у нас ни с кем нет ни политических, ни экономических отношений. Развиваться стране не на что. Нам тогда повезло — разразился гигантский мировой кризис, так называемая Большая депрессия. И только она привела к тому, что нам согласились продать за золото технику, технологии и так далее. За счет этого те страны выплыли, но и мы получили основу для подъема экономики.

Это ведь тоже было планирование! И план ГОЭЛРО — как первый план, ведь там не только энергетика, там еще и дорожное строительство, и близость к инфраструктуре, разработкам полезных ископаемых. В этой обстановке центральный вопрос — вопрос обеспечения всех всеми товарами в натуре. Но не только произвести, но и развести товар по конечным адресатам. И в этой цепочке, если кто-то не выполнял вовремя свою задачу, свой план, он обрушивал цепочку и для всех остальных ее участников. Поэтому укрепление плановых заданий силой государства все время росло, приводя в том числе и к многочисленным перегибам, будем справедливы.

В итоге работать по плану стало просто удобнее. Все равно, по сути, никто не понимал: а как иначе-то может быть?

Когда мы сегодня говорим о воссоздании Госплана в той или иной ипостаси, мы должны понимать, что возврат к директивному планированию в целом в народном хозяйстве уже невозможен. Причина в том, что количество товаров, которые нужно регулировать плановым движением производства и распределения, уже настолько велико, что не поддается никакому планированию. Второе: потребности и желания людей стали настолько разнообразны, что удовлетворить их с помощью плановой экономики уже никак нельзя. Одно дело, когда 50 процентов людей в деревне мечтает, например, купить галоши, а совсем другое, когда сегодня в любом городе есть потребности в миллионе товаров: условно говоря, одной девушке нравится красная юбка, а другой — желтая.

Но есть сферы, где никакого другого варианта, кроме планирования, не существует. Например, военное производство. Как произвести ракету, если вы не поставили всем «по дороге» жесткие натуральные планы? Ты мне вези не деньги, а корпус, а ты — именно вот эту плату и не позже конкретной даты! Больше того, все это планирование в приблизительно похожем виде существует практически на каждом заводе например.

Еще один важный момент. У рынка есть масса положительных вещей, но и отрицательных хватает. Возьмите современный рынок углеводородов с сумасшедшими ценами. Казалось бы, нужно отреагировать по классической схеме — разрабатывать новые месторождения. Но ведь надо стратегически распланировать, куда потом девать добытое и на много лет вперед.

Формы планирования все время меняются, и нельзя говорить, что одни совсем уходят, а другие, абсолютно новые, появляются. В этом смысле сегодняшнее министерство экономического развития в моем понимании, к сожалению, очень сильно потеряло весь пульс развития экономики. Все перешло в Минфин, и стимулов для развития экономики сегодня нет. Вы говорите, например, что нужно нам производить новую технику и все, кто ее будет производить, получит вознаграждение.

И совершенно другой вопрос, когда говорится о том, что стране вот эта техника нужна, несите планы — мы выберем несколько человек или заводов, а остальным пока не повезло.

Это не метод развития экономики, это бухгалтерский метод. Первые методы пытаются сегодня возродить в виде национальных программ, но там задекларированы только цели, изредка — финансовые ресурсы, про которые непонятно, ни как они сформированы, ни достаточно ли их? Стратегия есть, а тактики внутри нет.

И это как раз очень большие дефекты планирования сегодня. Мы должны рассматривать развитие в целом, а сегодня зачастую рассматриваем только бюджет развития, а это совершенно разные вещи. Бюджет развития ведь натурального развития может и не дать. Например, весь металл у нас подорожал, и бюджет строительства резко вырастет. Мы разве получим больше домов?

В деньгах все вырастет, а в натуре — ничего. Это обратная сторона нашего планирования «только через деньги». В советское время был перегиб, когда деньги были вторичны, первична была натура, продукт. А планирование в деньгах, сегодня выясняется, во многих отношениях еще хуже! Сегодня, наоборот, заводу могут сказать, чтобы он произвел стали на столько-то миллиардов рублей, а вот сколько это тонн, тот, кому нужна будет эта сталь, и сам не знает.

Надо искать баланс между этими сторонами. То, что невозможно обойтись без планирования, — да, невозможно. А вот надо ли его возвращать именно в том виде, в каком существовал и руководил этим процессом Госплан, не стоит. Хотя как метод работы Госплан точно должен быть возрожден, но только не в директивном смысле, а в смысле целевых показателей, к достижению которых предприятия должны двигаться при определенном и понятном стимулировании.

Руслан Гринберг,

научный руководитель Института экономики РАН, вице-президент ВЭО России, доктор экономических наук, член-корреспондент РАН

— Вы не раз отмечали, что российская экономика в течение последних 30 лет приговорена к периодическим кризисам и провалам. В чем глубинные причины? Что блокирует рост конкурентоспособности российской экономики в отношении как производственного потенциала, так и качества формируемых рыночных стимулов и институтов?

— Это самый главный вопрос всех времен и народов. Был такой писатель Иоганн Вольфганг Гёте, он написал «Фауста», в котором есть такая фраза: свободен первый шаг, но мы рабы второго.

Историческое невезение всего социалистического лагеря заключалось в том, что в тот момент, когда Михаил Горбачев начал проводить реформы, в мире дух времени был таков, что надо было прославлять свободный рынок. А прославляя свободный рынок, вы становитесь творцом конца истории. Как говорил Фукуяма, либеральная экономика, гражданское общество и демократия, всё, больше ничего не будет — от Замбии до Норвегии будет одно и то же счастье.

Это получилось. Российские реформаторы стали жертвой этой доктрины. И получилось, что всю плановую и планово-директивную экономику бросили «за ночь» в суровые воды рынка. Еще и любовь с Западом, которая, казалось, никогда не будет иметь конца, привела к тому, что мы поверили их словам о том, что то, что у каждого хорошо получается, то и надо продавать. А то, что нужно нам, нам завезут другие, у которых что-то другое хорошо получается.

У вас хорошо идет пенька, нефть, газ, вот и давайте продавать это, а всё остальное от нас получите, от компьютеров до колбасы.

Стоит сказать, что наша экономика была очень неплохой, была великолепная продукция, но у нас не было рынка, нам надо было научиться продавать.

Возьмем, например, самолеты, это практически символ реформ, в результате которых состоялась примитивизация экономики. Из-за того, что у нашего авиапарка, у двигателей, был достаточно большой расход топлива, нашу страну в итоге заполонила продукция Airbus и Boeing, которые были экономичнее. Все можно было бы исправить, но — нет.

Это, конечно, самый большой грех реформ, то, что мы выбрали этот шаг, а дальше все пошло само по себе. И в результате сегодня мы наблюдаем экономику, которая никак не может перестать быть топливно-сырьевой. Но сегодня, допустим, цены на газ и нефть растут, рубль укрепляется, однако это все очень ненадолго. И это полностью обесценивает прогнозы, потому что и так ясно, что «зеленый» поворот все равно состоится и нам все равно придется отказываться от углеводородного топлива и сырья.

И нет никакой другой альтернативы! Даже если мы не откажемся, всё это все равно будет никому не нужно. Да, конечно, за границей преувеличили свои возможности, предполагая, что «зеленый» переход состоится быстрее, но он все равно неизбежен.

И здесь возникает еще одна проблема. Рынок для своей продукции очень легко потерять и очень сложно «добыть» обратно, так как никто не заинтересован в том, чтобы отдать свою часть экспорта готовых изделий в пользу России.

Конечно, много и хорошего произошло. Я считаю, что самое большое достижение, о котором люди забывают, состоит в том, что раньше у населения были деньги, но купить на них было нечего. Сейчас наоборот: всё есть, но денег нет, и это состояние намного лучше для человека.

Абел Аганбегян,

академик РАН, доктор экономических наук, профессор

— За 30 лет, которые прошли с развала Союза, российский ВВП увеличился на 15% (2019 г. в процентах к 1990 г.). Для сравнения, за эти годы экономика Евросоюза и США увеличилась более чем вдвое, а развивающихся стран во главе с Китаем — в 7 раз. В 1980-е же годы РСФСР в составе СССР (а это 60 процентов ВВП всего Союза) по размеру ВВП уступал только США, опережая Японию. В чем причины такого топтания на месте? Какие наши самые яркие достижения и упущения за этот период?

— Первая внешняя причина — десятилетний трансформационный кризис, когда наш валовый продукт снизился в 1,8 раза, промышленность — в 2,2 раза, инвестиции почти в 5 раз, а реальные доходы населения — в 1,9 раза, как и сельское хозяйство. Возникла рекордная безработица — 13 процентов, или 9,6 миллиона человек. И самый плохой показатель: вместо естественного прироста населения мы перешли к депопуляции — смертность превысила рождаемость в худшие годы почти на 1 миллион человек в год.

Это был самый крупный, тяжелый и глубокий в мире кризис в мирное время, который был глубже Великой депрессии в США по социально-экономическим показателям. При этом Россия набрала еще и рекордный долг — 158 миллиардов долларов, превышающий в те годы наш объем ВВП.

Нижняя точка этого кризиса по экономическим показателям была пройдена в 1998 году, а самые низкие показатели реальных доходов населения были достигнуты в 1999 году.

В следующие десять лет, до 2008 года, во время стремительного восстановительного роста, мы немного превзошли уровень 1990 года. ВВП с 1998 по 2008 год вырос на 90 процентов и превысил снижение в 1,8 раза. Промышленность выросла, правда всего на 80 процентов, в то время как упала в 2,2 раза. Сельское хозяйство тоже не восстановилось, упав в 1,9 раза, а выросло только на 50 процентов. Инвестиции тоже не восстановились, увеличившись за этот период в 2,8 раза, а упав, напомню, в 5 раз. Реальные доходы смогли вырасти, увеличившись в 2,3 раза против падения в 1,9 раза.

Далее Россия, как и другие страны мира, испытала кризис 2008–2009 годов, который у нас был самым глубоким среди 20 стран мира, представленных на мировом саммите. У нас больше всех сократился ВВП: на 7,8 процента в сравнении с 3,5 процента у развитых стран мира и снижением прироста до 2 процентов ежегодно — у развивающихся. При этом внешний товарооборот сократился на 40 процентов при среднем снижении в мире на 20 процентов, больше всех упал объем фондового рынка — в 5 раз, а в других странах — в 2–2,5 раза. Поступления в федеральный бюджет за счет внутренних источников тоже снизились на рекордную величину — в 1,7 раза.

Стоит сказать, в основном за полтора-два года восстановили докризисный уровень, достигнув 4-процентного ежегодного увеличения ВВП в 2010–2012 годах — примерно на уровне мирового развития. Причем вдвое превышая темпы роста развитых стран. Премьер-министром тогда был Владимир Путин, была составлена эффективная антикризисная программа.

В эти годы сложились благоприятные условия для дальнейшего подъема нашей экономики и социальной сферы. И был составлен план действий до 2020 года, представленный в указах президента Владимира Путина от 7 мая 2012 года. Но
с 1-го квартала 2013 года неожиданно мы оказались в стагнации. Рост ВВП сократился до 1,7 процента в 2013 году и до 0,6 процента в 2014 году. А после присоединения Крыма, последующих санкций и снижения цен на нефть в 2015 году страна оказалась в рецессии со снижением ВВП в размере 2,5 процента. С 2014 года стали сокращаться инвестиции, реальные доходы и экспорт.

По нашему мнению, стагнация возникла из-за сокращения на 30 процентов за 2013– 2015 годы инвестиций в основной капитал по государственной линии (по линии бюджета крупных корпораций, подчиненных государству и за счет инвесткредита госбанков). И несмотря на 10-процентный рост частных инвестиций, их общий размер снизился на 11 процентов. К тому же в это время из-за последствий предшествующего кризиса стал уменьшаться ввод в действие основных фондов и нарастал серьезный отток капитала из России. В результате у нас была 7-летняя стагнация с 2013-го по 1-й квартал 2020 года. А со второго квартала начался новый кризис, вызванный пандемией коронавируса и снижением нефтегазовых цен примерно в полтора раза.

За годы стагнации валовые накопления в основной капитал сократились на 5–6 процентов, а реальные доходы и потребление населения — на 8–10 процентов. Как и объем розничного товарооборота. Возникли негативные тренды в социально-экономическом развитии, которые усугубляют вновь возникший кризис 2020– 2022 годов.

Почему так произошло? Потому что мы не сумели создать в ходе нашей 30-летней истории механизм социально-экономического роста. Проведя либерализацию цен и частичную приватизацию, мы не сумели создать развитый рынок капитала и конкурентную среду — двигатель рыночной экономики, так как остановились на пути к переходу к цивилизованному рынку на полпути. К тому же с 2003 года в стране идет процесс огосударствления, и доля частной собственности вдвое снизилась.

С другой стороны, в отличие от многих других рыночных стран, мы не используем наш богатый опыт планирования, приспособив его к рыночной экономике, который мог бы являться дополнительным фактором социально-экономического роста.

Чтобы его восстановить, нужно обеспечить форсированный рост инвестиций, во-первых, в основной капитал, это главный фактор роста реальной экономики, а во-вторых, в человеческий капитал. Ведь доля инвестиций в основной капитал в ВВП России составляет всего 17 процентов, а сферы экономики знаний — главной составной части человеческого капитала — 14 процентов. И это не обеспечивает даже простого воспроизводства. Поэтому нужен форсированный рост вложений в основной и человеческий капитал, чтобы как минимум их доля в ВВП увеличилась до 20–25 процентов. И только это обеспечит переход к социально-экономическому развитию. Чтобы сделать это развитие устойчивым, ежегодно увеличивая ВВП по 3–4 процента, эти доли должны составить 25 и более процентов. Этого можно добиться в ближайшие 3–5 лет, если ежегодно увеличивать указанные вложения по 10–15 процентов. Для чего нужно ежегодно изыскивать дополнительное финансирование в размере 5 и более триллионов рублей.

Доля экономики знаний (НИОКР, образование, информационно-коммуникационные технологии, биотехнологии, здравоохранение) в ВВП — 14 процентов. В Китае, например, 22 процента, в Европе — 30 про- центов, в США — 40 процентов.

Мы не создали механизм рынка капитала. Инвестиции возникают на фондовом рынке, который у нас очень маленький и спекулятивный, на нем короткие деньги. У нас банковская система — худшая в мире среди крупных стран, потому что не занимается социально-экономическим ростом. Доля инвестиционного кредита в основной капитал у нас 8 процентов, в развитых странах — 30–50, в развивающихся, включая Китай, от 20 до 30 процентов.

Да, мы добились ряда результатов с точки зрения рыночных преобразований — либерализировали цены, создали новую банковскую систему, бюджетные правила, приняли новый пенсионный закон, налоговый кодекс. Но у нас огромная доля государственных предприятий или предприятий с большой долей государства в экономике. По данным Всемирного банка, предприятия и организации, подчиненные государству, создают в России 71 процент ВВП, а частный сектор — менее 30 процентов. При этом доля активов в банковской системе, подчиненной государству, достигла 74 процентов. Поэтому и нет источника экономического роста.

Что надо делать, совершенно ясно! Нужно переходить, как было сказано выше, к форсированным инвестициям в основной и человеческий капитал. Самое важное, чтобы эти инвестиции и качество знаний использовались на технологический прорыв, это первое и главное условие. Нужно инвестировать более крупные средства в жилищное строительство и в экспортные отрасли — дополнительные драйверы социально-экономического развития. Крайне важно заинтересовать бизнес вкладывать средства в экономику своей страны, а не отправлять деньги в офшор, где, по данным «Бостон Консалтинг Групп», скопилось 400 миллиардов долларов средств российских предприятий и организаций. Следовало бы, чтобы заинтересовать бизнес, освободить от налога ту часть прибыли, которая идет на инвестиции и сократить в 1,5–2 раза сроки амортизации, что увеличит фонд амортизации — источник инвестиций. Также важно предоставить налоговые каникулы в период технологического перевооружения предприятий и создания новых мощностей высокотехнологических производств.

Ключевой вопрос — где взять деньги? Первый и главный денежный мешок — это банковские активы, банковскую систему надо переориентировать и поставить перед ней задачу обеспечения социально-экономического роста. Следующая задача — использовать хотя бы половину накопленных золотовалютных резервов, превысивших 620 миллиардов долларов, для целей экономического роста — в основном на возвратной основе с помощью возвратных кредитов.

Михаил Горшков,

директор Федерального научно-исследовательского социологического центра РАН, академик РАН, член Президиума ВЭО России, доктор философских наук

— Если анализировать 30-летний период постсоветских трансформаций с точки зрения социологии, как в целом изменилось пореформенное российское общество? Как трансформировалась субъективная оценка благополучия россиян, динамика социального самочувствия и динамика оценок россиянами ситуации в стране и перспектив ее развития?

— К важнейшим изменениям относятся, прежде всего, результаты радикальной трансформации социальной структуры. Поскольку после затяжного экономического кризиса 2014–2016 годов продолжает оставаться острой проблемой низкий уровень реальных доходов населения, то анализ доходной стратификации российского общества можно определить как основной при выстраивании социальной структуры современной России.

Таковым он, скорее всего, будет являться и в последующие годы. Во-первых, доходная стратификация позволяет объективнее понять, на какие слои населения кризисные экономические ситуации воздействуют в первую очередь, кто и в какой помощи со стороны государства нуждается в приоритетном порядке. Во-вторых, она имеет принципиальное значение для разработки адекватных целей социальной политики, а в частности, определения подвижных границ как потенциально и реально уязвимых групп, так и средне- и высокообеспеченных слоев населения. И, в-третьих, — оно же и главное — это важно для понимания, сложилась ли в России после почти 30 лет кардинальных преобразований устойчивая модель доходной стратификации, и как она соотносится с подобными моделями в других странах.

Современная модель доходной стратификации позволяет утверждать, что российское общество выглядит в настоящее время как «общество среднедоходных слоев». Население страны (без учета верхних 2% богатых россиян, не попадающих в выборки массовых опросов) делится на три группы. Первая, объединяющая россиян с разной глубиной бедности, составляла на осень 2018 года чуть более четверти населения, попадающего в выборки массовых обследований. Вторая (собственно медианная группа) является наиболее массовой и составляет более 40% наших сограждан. Представители данной группы выражают усредненный стандарт жизни российского общества. Третья группа охватывает около 30% россиян. Это представители относительно благополучных слоев, чьи доходы заметно выше страновой медианы распределения доходов.

Изучение доходной стратификации российского общества позволяет получить картину объективного благополучия/ неблагополучия разных слоев населения. Однако в последние годы в отечественной среде обществоведов, в том числе экономистов, все чаще речь заходит о важности и необходимости оценки качества жизни через измерение субъективного благополучия населения.

Данные ИС ФНИСЦ РАН показывают, что более 70% населения относят к достижениям «путинского» периода насыщение рынка товарами и услугами, свободу передвижения; от 60 до 70% — укрепление частной собственности, открывшиеся возможности для карьеры и развития, расширение доступа к высшему образованию. Более половины считают приобретениями этого периода новые рабочие места, рост благосостояния, появление среднего класса и в целом более интересную жизнь. В то же время существенная доля россиян высказывает в отношении ряда этих аспектов пессимистические оценки, отмечая, что достижения за всю четверть века реформ были несущественными. При этом именно социально-экономические проблемы, так или иначе связанные с благосостоянием россиян, устойчиво лидируют среди всех источников их тревожности.

Доля субъективно благополучного населения в современной России невелика — она объединяет менее четверти россиян (24%), в то время как доля субъективно неблагополучных охватывает 35% населения, а доля занимающих промежуточное положение составляет 41%. В целом же можно констатировать: субъективное благополучие наших сограждан отражается в высоких оценках удовлетворенности всеми аспектами своей жизни, в то время как субъективное неблагополучие —
в ярко выраженной неудовлетворенности своим материальным положением и возможностями для отдыха и отпуска, а также нейтральными средними оценками других аспектов повседневной жизни. Что же касается динамики социального самочувствия, то за годы трансформационных изменений неоднократно отмечалось ухудшение социально-психологического состояния россиян, которое, однако, не переросло в затяжную психоэмоциональную депрессию. В психологической устойчивости российского общества убеждают и сравнительно низкие за рассматриваемый период показатели крайних форм возможных массовых психоэмоциональных проявлений — раздраженности, озлобленности и агрессии (на уровне 9–11%). Таким образом, кризис 2014–2016 гг. и дальнейшая экономическая стагнация хотя и наложили свой отпечаток на повседневные самоощущения россиян, но показали, что россияне не склонны вдаваться в панику, им не характерны резкие и тем более затяжные депрессивные перепады социальных настроений.

Наибольшая доля однозначно счастливых людей (29%) наблюдается среди молодежи в возрасте 18–30 лет, то есть среди тех, кто заведомо более оптимистичен. В то же время уже в следующей возрастной категории (31–40 лет) доля счастливых существенно сокращается (до 20%), а к пожилому возрасту и вовсе падает до 15%. Поселенческий срез демонстрирует, что чем дальше от столиц, тем ощущение счастья выражено сильнее. Наконец, самыми счастливыми себя ощущает высокодоходная часть населения (42%, в то время как среди тех, кто оценил свое материальное положение как «плохое», таковых только 7%). Таким образом, в современной России материальный достаток все больше становится тем универсальным мерилом, которое определяет не только жизнь россиян, но и рефлексию по отношению к ней.

Теперь о динамике оценок ситуации в стране. Многолетний социологический мониторинг Института социологии ФНИСЦ РАН выявил еще одну характерную особенность современного массового сознания — существенную дифференциацию оценок респондентами ситуации в разных территориальных единицах (страна, регион, муниципальное образование). Было замечено, что непосредственная среда обитания человека воспринимается им в существенно более благоприятном свете, чем все то, что находится за ее пределами. Так, если на уровне России в целом менее трети россиян оценивали ситуацию как «нормальную, спокойную», то в своем регионе — уже 46%, а в непосредственном месте своего проживания (городе, поселке, селе) — 52%! Это свидетельство того, что личный опыт восприятия действительности менее критичен, чем опыт, почерпнутый из информации федеральных, прежде всего электронных, СМИ (именно они в значительной степени формируют представления об общероссийских событиях).

Сравнение оценок изменений, которые уже произошли в стране, с ожиданиями на будущее дает основание полагать: население современной России ориентировано скорее на будущее, чем на прошлое.

Кристиан Мегрелис,

вице-президент Международного Союза экономистов, президент — генеральный директор фирмы «Экза Интернасьональ»

— Как изменились условия ведения бизнеса в России за последние 30 лет и как изменилась роль России в мире за 30 лет?

– За 30 лет западные фирмы начали чувствовать себя как дома после длившихся десятилетия переговоров с московскими госслужащими из центров закупок при Министерстве международных экономических отношений. В годы СССР западные инженеры по продажам редко бывали на предприятиях своих клиентов, мало знали о советской промышленности. Разговаривая с ними, я был поражен, обнаружив, что они иногда даже не знают, где используют их оборудование. Посещая заводы, я обнаружил огромные никогда не вскрываемые ящики с дорогостоящим оборудованием, которые ждут сборки долгие годы. Это был триумф касты государственных служащих, жестко контролировавших советскую промышленность.

С другой стороны, продавать оборудование в СССР было относительно проще, чем в западных странах, где была жесткая конкуренции и обязательства послепродажного обслуживания.

Первым важным шагом стала приватизация заводов в 90-х годах. Однако новые владельцы не имели представления о закупках, финансировании, контрактах, и прошло несколько лет, прежде чем они вошли в курс дела. В то же время банки не знали ничего об инвестиционном финансировании, и им потребовались годы, чтобы научиться оценивать фирму и понимать технико-экономическое обоснование, не говоря уже о финансовых методах инвестирования.

Я живо помню те времена, период между 1992 и 2005 годами, когда недавно приватизированные фирмы полагались на нас в организации финансирования инвестиций от иностранных банков. С 2000 года положение улучшилось, поскольку иностранные банки начали открывать филиалы в России. Западные инженеры увидели огромную промышленность, возведенную в эпоху Брежнева. Заводы, которые десятилетия не обслуживали, нуждались в ремонте, что стало основным видом деятельности западных инженерных фирм.

Одновременно для иностранных крупных компаний открылся сектор ископаемых ресурсов, привлеченных прогнозируемыми запасами. Большие деньги пошли в нефтегазовую промышленность и отрасли переработки и сбыта.

Преобразование государственной аграрной отрасли в частные фермерские хозяйства было очень сложной задачей. Инвестиции в сельское хозяйство были очень ограниченными и недостаточными для сбалансированного импорта продовольственных товаров.

Чудо произошло в сфере услуг благодаря огромным инвестициям иностранных дистрибьюторских фирм, желающих выйти на российский рынок. Дистрибьюция была полностью изобретена западноевропейскими группами, такими как Auchan и Carrefour. То же самое и с банковским сектором.

Основной проблемой России всегда были иностранные инвестиции в отрасли. По ряду причин главную роль играл скептицизм западных правительств в отношении риска возрождения коммунизма в России. Сомнения постепенно исчезли, но к тому времени самые важные проблемы были решены внутри России. Это означает, что иностранные инвестиции в промышленность были очень ограниченными, и сектор явно намного ниже азиатского и европейского уровней с точки зрения цен на технологии и качества.

Сегодня ситуация осложняется Covid- 19. Россия и планета находятся в ситуации неопределенности. Мы видим, что Россия способна конвертировать сырье
в деньги, наблюдаем позитивные тенденции в сельском хозяйстве, в то же время страна не может повысить уровень своей промышленности. Мы рекомендуем сделать модернизацию промышленности одним из приоритетных направлений экономической политики. При наличии здорового государственного сектора и умеренных заимствований у государства есть все возможности для усиления своей роли совместных предприятий между иностранными высокотехнологичными компаниями и российскими промышленниками.

Подводя итог, можно сказать, что условия для ведения бизнеса в России сейчас хорошие, с полным доступом к финансам, разрешениям на землю и зеленым светом администрации. Крупные дистрибьюторские компании с десятками торговых центров гипермаркетов не жалуются. Крупнейшие нефтегазовые компании работают в обычном режиме. Санкции мешают новым инвестициям, но рассматриваются как эпизод из истории долгосрочных инвестиций. Как всегда, бизнес с Россией по-прежнему тесно связан с политикой.

Во время президентства Бориса Ельцина и процесса приватизации появилась надежда на то, что Россия в конце концов станет демократической нацией с рыночной экономикой. Наплыв «олигархов» и то, как быстро они начали переводить состояния в западные банки, серьезно озадачили западные элиты, оказали негативное влияние на общественное мнение. К счастью, реакция руководства России и российского правосудия была хорошо встречена.

Деловое мнение всегда опережает общественное. Бизнесмены подтолкнули свои правительства к более тесному сотрудничеству с Россией, и это работало какое-то время, до украинского конфликта, когда все поддерживали Украину против России. Германия была инициатором возобновления диалога с Россией, но не последовала за остальной Европой. Беспорядок на Ближнем Востоке еще больше усложнил ситуацию.

Сегодня Россия с множеством ответных эмбарго является приоритетом не для Европы, а для Германии. Новая холодная война между США и Китаем может все изменить. Будучи единственной евразийской страной и знакомой с китайскими политическими движениями, Россия является лучшим сторонником более спокойных отношений между американским лагерем и Китаем. Миру нужна Россия, чтобы сгладить взаимные угрозы между Китаем и США, которые могут привести к мировой драме. Как и когда — эти решения находятся в руках лидеров, но все они знают, что их народ голосует за мир и сотрудничество. Роль России имеет решающее значение в сегодняшнем контексте, когда огромные геополитические силы действуют и ставят под угрозу само будущее человечества.

О 30-летии новой России. Могла ли страна пойти по другому пути? 

В 2021 году исполнилось 30 лет новой России — 12 июня 1990 года была принята Декларация о суверенитете Российской Советской Федеративной Республики. Изменения, которые начались в эпоху перестройки, объявленной Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым, затронули абсолютно все сферы жизни страны. Многие из них так и не были доведены до логического завершения, часть осталась просто на бумаге, а некоторые завершились совсем не так, как было задумано изначально. Журнал «Вольная экономика» спросил экспертов и экономистов о том, какими были эти прошедшие тридцать лет и могла ли Россия пойти по другому пути? 

Алексей Ведев,

заведующий лабораторией финансовых исследований Института экономической политики имени Егора Гайдара, бывший заместитель министра экономического развития, доктор экономических наук

— Мог ли СССР пойти по китайскому пути?

— Конечно, СССР вполне мог пойти по китайскому пути. Парадокс состоит в том, что после тотальной приватизации образца 1993 года сейчас у нас все идет к возвращению доминирования государства в экономике, то есть, по сути, полный откат назад.

На мой взгляд, более логичной была бы постепенная плавная приватизация с первоочередной приватизацией сферы услуг, а не крупных предприятий, которые были в частном секторе.

С другой стороны, мы, конечно, не знаем, что такое правильно или неправильно в этом вопросе, однако это было альтернативное направление, которое, я думаю, дало бы более устойчивое развитие.

При этом у нас был шанс сделать некую двухслойную экономику по типу норвежской, а не китайской — с мощной сырьевой поддержкой, подушкой безопасности и с высоким уровнем развития Hi-Tech-технологий, то есть отраслей с продукцией, которая обладает высоким уровнем добавленной стоимости.

Борис Хейфец,

профессор Финансового университета при Правительстве Российской Федерации, доктор экономических наук

— Можно ли было реформировать страну каким-либо другим способом?

— Есть банальная истина, которая заключается в том, что история не терпит сослагательного наклонения. Был план «500 дней» Григория Явлинского, был китайский опыт, о нем тоже много говорили. Наверняка над этим работала и Академия наук. Главная проблема реформ заключалась в резком отпуске цен, шоковой терапии. Тот самый польский рецепт, по которому реформировал экономику Егор Гайдар, как раз и привел и к галопирующей инфляции, и к серьезному ухудшению положения населения.

Одним словом, безусловно присутствовали самые разные варианты реформирования России. Но здесь встает вопрос политического выбора, был сделан именно такой. К чему это привело, мы с вами прекрасно знаем: к разрушению промышленной базы, обнищанию населения и другим проблемам. Плюс к тому совершенно безумная, которую сейчас называют грабительской, приватизация.

Игорь Николаев,

директор Института стратегического анализа компании «Финансовые и бухгалтерские консультанты», доктор экономических наук

— Как вы оцениваете то, что удалось построить за прошедшие тридцать лет в России?

— Рыночную экономику мы построили, но, во-первых, строительство прошло с очень тяжелыми и неоправданными издержками, а во-вторых, то, что построили, оказалось немного кривоватым и косоватым.

Но тем не менее это рыночная экономика. В первом десятилетии XXI века России очень сильно повезло с бешеными ценами на нефть. Однако мы это преимущество не использовали должным образом, за эти годы страну можно было превратить «в конфетку». Но — не превратили. Так что и знак плюс есть, но и минус достаточно большой, полного удовлетворения испытывать точно не стоит.

Основные реформы при этом у нас все-таки произошли — это либерализация хозяйственной деятельности, приватизация. Что бы хотелось, так это того, чтобы мы не шли вспять, обратно, а именно это у нас сейчас и наблюдается. Мы построили все-таки рыночную экономику, а когда мы снова вводим элементы из той прежней системы, командно-плановой экономики — например, директивное регулирование цен, ярким примером которого является недавняя заморозка стоимости сахара, подсолнечного масла, — становится только хуже. Другой яркий пример движения вспять — замороз- ка пенсионной накопительной компоненты с 2014 года.

Нужно исправлять ситуацию, а не идти вспять. Я бы даже не назвал это реформами — это совершенствование, исправление недостатков.

Никита Кричевский,

главный научный сотрудник Института экономики, доктор экономических наук, профессор

— Нужна ли России новая перестройка?

— Экономическая — вне всякого сомнения. Но только такая. И она должна заключаться в возвращении в нашу экономическую жизнь справедливости. Что такое справедливость? Это воссоздание равных возможностей для реализации, равного доступа к базовым социальным услугам, справедливое перераспределение доходов и богатства и создание, опять же, равных условий для ведения предпринимательской деятельности и некоммерческих горизонтальных связей.

Эти цели абсолютно достижимы в современных экономических и политических реалиях. Для этого ничего особо не нужно, просто в СССР все это в целом присутствовало, а с перегибами боролись. А в процессе перестройки то, что присутствовало, было утеряно. А сейчас другой вектор — к восста- новлению того, что было.

Капитализм в его абстрактном понимании есть многообразие форм собственности, основанное на спросе и предложении ценообразование и равная конкуренция.

И начать такую перестройку нужно, конечно же, сверху.

Никита Масленников,

руководитель направления «Финансы и экономика» Института современного развития, доктор экономических наук, профессор

— Когда наша страна преодолеет бедность?

— Вопрос преодоления бедности кроется не в показателях. Конечно, в два или три раза снизить — это все хорошо, это ориентиры, которые полезны и носят некий мобилизующий характер.

Однако что мы мобилизуем? Просто сказать, что у нас снизится процент бедных в два раза, можно, но как мы к этой цели подойдем, при помощи каких инструментов?

Вопрос в том, какой должна быть социальная и экономическая политика, чтобы мы снизили уровень бедности в два раза. Преодоление бедности — это раздел пирога. И чтобы он достался гораздо большему числу людей, пирог должен быть больше и более сытный.

Как мы можем к этому прийти, если у нас потенциальные темпы роста не превышают в лучшем раскладе в среднем 2,5 процента? Проблема-то в том, что мы восстановились, но в старой, доковидной, структуре экономики. И, соответственно, для роста пирога необходимо ее менять, чтобы темпы роста ВВП были от 3 процентов и выше, а для этого нужно, чтобы инвестиции ежегодно росли на 5–6 процентов, а производительность труда — не менее чем на 5 процентов.

Для этого нужно менять структуру экономики, держа в уме новую экономическую модель развития. И одновременно с этим нужно помнить, что сейчас продолжительность экономического перехода сокращается, тренд перехода мировой экономики на новые рельсы, по сути, ограничен ближайшими десятилетиями. И если мы попадаем, тогда где-то на горизонте 2030–2035 годов мы сможем проблемы с бедностью решить.

Смотрим дальше. Все, о чем мы говорили раньше, — базовые условия. А вообще социальная отдача от экономического роста, она в чем? Разве у нас другие показатели хороши? Вот, например, реально располагаемые доходы населения: если посмотреть данные, то становится понятно, что мы до уровня 2013 года недотягиваем еще 10 процентов. И вторым принципиальным условием сокращения уровня бедности вдвое становится сокращение этого разрыва.

По большому счету, я думаю, нам нужно переходить к таргетированию как раз этого показателя. Сам по себе он достаточно сложный, в него входят как минимум пять составляющих: реальная зарплата, социальные трансферты, доходы от собственности и предпринимательской деятельности, прочие доходы.

Яков Миркин,

заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН, член Правления ВЭО России, профессор, доктор экономических наук

— Какой вы видите страну еще через тридцать лет?

— Я вижу страну другой. Страной, в которой торжествует социальная рыночная экономика, а продолжительность жизни составляет 80+. Высокое качество жизни и развитая социальная инфраструктура по всей территории России, позитивная демография.

Речь идет об экономике по образцу Германии, Австрии, Чехии и ряда других стран Восточной Европы в том смысле, в котором ее понимал западногерманский экономист и государственный деятель, основное действующее лицо послевоенных экономических реформ в ФРГ Людвиг Эрхарт. Есть замечательные его слова по поводу того, как он понимает свою задачу. В книге «Благосостояние для всех» Эрхарт писал, что «в моей должности я должен выполнять специфическое задание, это задание сводится к тому, что необходимо заставить народное хозяйство выявить столько энергии и показать столько достижений в производительности, чтобы люди могли жить без нужды и забот, чтобы они получили возможность приобретать имущество и становиться благодаря этому независимыми, чтобы они имели возможность в большей степени раскрыть свое человеческое достоинство. Именно тогда они не будут зависеть от милостей других, а также от милости государства».

Это экономика золотой середины, где государство берет на себя гораздо больше социальных обязательств, чем в англосаксонской модели, тем не менее оставляя много свободы для новых идей, инновационности, свободного движения людей
и рынков.

Конечно, существуют и другие варианты развития. Экономика закрытой крепости, стагнационная экономика со стареющими технологиями, испанская модель экономики развития с молодыми технократами во главе, экономика нового курса — рационального либерализма.

На тридцатилетнем горизонте прогнозы давать сложно, но в периоде с 2022 по 2027 год нас с вероятностью 20–25 процентов ждет сценарий крепости, с вероятностью 55–60 процентов — стагнационной экономики. 19–20 процентов — вероятность того, что мы с вами будем жить в экономике «управляемого холода», как было в Испании в конце 1950-х годов. И наконец, от 0 до 1 процента — вероятность экономики «внезапного поворота».

Эксперты назвали основные вызовы для российской экономики

Негативными факторами влияния на темпы экономического роста в России являются неблагоприятные демографические тенденции, низкий уровень доходов населения и структура его потребления, технологическое отставание страны в ряде областей, несбалансированная система ценообразования и требующие развития сегменты финансового сектора страны. К такому выводу пришли эксперты научного форума «Абалкинские чтения», организованного Вольным экономическим обществом России, Международным Союзом экономистов и секцией экономики Отделения общественных наук РАН. Форум был посвящен теме «30 лет новой России: проблемы, достижения, перспективы».

За 30 лет в России удалось победить нищету, однако существенно выросло имущественное расслоение и неравенство. «Преодолев тяжелое наследие краха СССР, наших бурных 90-х годов, добившись макроэкономической стабилизации, сейчас самое время оглянуться на пройденный за тридцать лет путь, чтобы констатировать – новой России нужна социальная модель развития, главной целью новой экономической политики должно стать – устранение вопиющих разрывов в уровне жизни», – полагает Сергей Бодрунов, президент ВЭО России, президент Международного Союза экономистов.

Ключевой вопрос – повышение реальных доходов россиян. В стране, где потребление домашних хозяйств – это 50% ВВП, не стоит ожидать значимого экономического роста, если не растут доходы населения.

«Сейчас мы имеем ситуацию, когда 50% домашних хозяйств большую часть своих доходов тратят на продовольствие, обязательные платежи и услуги общественного транспорта, и это сдерживает развитие нашей экономики, потому что это сдерживает прежде всего мотивацию бизнеса инвестировать в рынок», – рассказал директор ИНП РАН Александр Широв.

Наряду со стагнацией реальных доходов населения, экономический рост сдерживает демографическая ситуация.

«Демография будет сильно давить на нас. Мы поддерживали численность населения в течение длительного времени за счет миграции, и этот фактор позволял нам компенсировать его естественную убыль. Сегодня он исчерпан, а это значит, что возникают дополнительные требования к сбережению населения», – рассказал Александр Широв.

Для решения демографической проблемы следует нарастить государственные расходы на увеличение рождаемости, и в целом – на здравоохранение и образование, считают эксперты ВЭО России.

«Наша медицина, бесспорно, недофинансирована, – отметил научный руководитель ИНП РАН Борис Порфирьев, – Расходы на здравоохранение, которые мы имели в 2020 году, благодаря беспрецедентным мерам поддержки, – это 5,6% ВВП, в предыдущие годы – примерно 4%. Из них госфинансирование – около 3,5%. Это в разы меньше, чем у наших партнеров. Расходы на медицину должны быть увеличены, и они окупятся – это инвестиции в человеческий капитал».

Еще одно препятствие на пути к устойчивому экономическому развитию, по мнению экспертов ВЭО России, – несбалансированная система ценообразования.

«Мы имеем как минимум четыре системы ценообразования внутри одной экономики – это нэтбэк, то есть экспортный паритет, это управляемые цены на продукцию инфраструктурных монополий, это импортные цены, это то, что возникает в результате балансировки спроса и предложения. И та импортируемая инфляция, которую мы имеем в этом году, во многом связана с этой разбалансированной системой цен», – пояснил Александр Широв.

Критическое значение для достижения приемлемых темпов экономического роста, сохранения конкурентоспособности страны в мировой экономике будут иметь технологические сдвиги, которые невозможны без расширения объема фундаментальных и прикладных исследований.

«Главная проблема российской экономики – это технологическое отставание. Если мы не изменим уровень использования технологий, наша доля в мировой экономике будет неизбежно сокращаться», – отметил Александр Широв.

Технологическое развитие России ограничивает в том числе и  уровень затрат на науку, который существенно ниже, чем в странах технологических лидерах.

Заведующий отделом международных рынков капитала ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН Яков Миркин назвал проблемы, которые тормозят развитие финансового сектора России. Это ограничительная денежная политика – подавление преимущественно немонетарной инфляции монетарными методами. Это вывоз капитала. С середины 90-х годов частный сектор вывез из России больше 800 миллиардов долларов, не считая того, что «вывезло» государство в форме своих резервов. Это нарастающая сверхконцентрация денежных средств в Москве. Так, доля Москвы и Московского региона на корсчетах банков в Банке России составляет 94,8%, что ведет к «денежному опустыниванию» и «банковскому опустыниванию» во многих регионах страны. Наконец, это избыточная регулятивная нагрузка на финансовый сектор.

Академик РАН Абел Аганбегян пояснил, чем, с его точки зрения, обусловлены низкие темпы экономического роста России: «Мы ушли от показавшей свою непригодность централизованной, административной неэффективной системы планового управления, но не создали нормальную рыночную экономику. Мы получили высокую степень огосударствления экономики – 71%, по данным Всемирного банка. У нас нет сбалансированного рынка – цены централизуются, во многих отраслях нет конкурентной среды из-за государственных олигархических монополий, нет системы формирования длинных денег – естественно, что мы не развиваемся».

Из исторического календаря: 200 лет назад, 5 августа 1821 года

200 лет назад, 5 августа 1821 года родился Александр Агеевич Абаза, министр финансов Российской империи. Ему довелось сыграть значительную роль в подготовке финансовых и промышленных реформ, проведенных его преемником Витте, но в памяти современников он остался игроком, авантюристом и дамским угодником. Крупным либеральным деятелем эпох.

Сын крупного помещика и сахарозаводчика окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета, специализировался на финансовом праве. На государственную службу поступил в 1857 году. Современники писали, что его карьера состоялась благодаря родственным и дружеским связям с женщинами. Сестра Александра Агеевича была замужем за Н.А.Милютиным, известным либеральным деятелем эпохи Александра II. Еще одна женщина, благодаря которой Абаза вошел в круг избранных, — тетя императора, великая княгиня Елена Павловна. Абаза также был близок к морганатической жене Александра II княгине Юрьевской. Известно, что княгиня Юрьевская устраивала сделки и концессии, пользуясь своим влияниям на императора, и Абаза оказывал ей различные услуги.

При дворе Абаза занимал различные должности: был государственным контроллером; председателем правления Главного общества российских железных дорог. При министре финансов М.Х. Рейтерне Абаза входит в Совет министра финансов и различные комитеты. Именно Рейтерн, уходя в отставку, и рекомендовал Абазу на пост министра финансов. Заняв пост в 1880 году Абаза выступил с идеей о необходимости проведения конституционных и других либеральных реформ в России. Выступая за продолжение реформ, министр Абаза разработал программу преобразований в сфере податей, финансового управления, денежного обращения строительства железных дорог и др. По приказу Абазы министерство финансов производило выкуп обанкротившихся частных железных дорог, был отменен соляной налог, прекращен выпуск кредитных билетов. Известно, что он поддерживал тесные личные связи с Ротшильдами.

С поста министра финансов Абаза был уволен в 1881 году, вскоре после прихода к власти Александра III. По официальной версии финансист сам подал в отставку, несогласный с манифестом нового императора «О незыблемости самодержавия». По неофициальной — сказалась его близость к вдове императора, княгине Юрьевской.

Современники запомнили Абазу не только, как министра, но и как предпринимателя, игрока и авантюриста. Из воспоминаний С.Ю. Витте известно, что, приехав раз в Монте-Карло на переговоры о займе, Абаза проиграл в казино столь значительную сумму, что новому министру финансов Витте пришлось его «выручать». Ходили слухи о его участии в махинациях с приватизацией Московско-Курской железной дорогой, о предоставлении невиданных льгот сахарозаводчиком. Сохранились сведения, что Абаза играл на бирже, получая инсайдерскую информацию из министерства финансов. «Государственный вор» — так назвал император Александр III бывшего министра и поручил создать специальную комиссию, для расследования его деятельности.

После раскрытия махинаций Абазы его удалили от всех должностей в 1892 году. Он умер в Ницце, оставив значительное состояние в семь миллионов рублей, коллекцию европейской живописи и античных ваз. «Всего лишь семь? — сказал император — Я думал, он украл гораздо больше».

Из исторического календаря: 125 лет назад, в декабре 1896 года

125 лет назад, в декабре 1896 года в одной из больниц Глазго открылось первое в истории радиологическое отделение. Там не только проводили рентгенодиагностику (сразу же опубликовали фото почечного камня и монетки, проглоченной ребенком), но и успешно лечили рентгеновским излучением некоторые виды опухолей. Самое удивительное в этой истории, что открытие рентгеновских лучей состоялось всего за год до этого события, 28 декабря 1895 года была опубликована статья Вильгельма Рентгена «Об одном новом виде лучей». Статья произвела сенсацию — не в последнюю очередь благодаря публикации рентгеновского снимка кисти Анны Рентген (увидев эту фотографию, она воскликнула: «Вот она, моя смерть». Заодно исследователь приводил и снимок компаса, сделанный сквозь металлический корпус. Уже 13 января 1986 года Рентген продемонстрировал это явление в Берлине императору Вильгельму II. Английские переводы статьи вышли в журналах Nature (23 Января 1896 г.) и Science (14 февраля). Вероятно, благодаря снимку руки многие сразу же поняли, как открытие может использоваться в медицине. Еще одним впечатляющим изображением стал подстреленный кролик, в теле которого были хорошо видны не только кости и хрящи, но и погубившая кролика дробь. Не прошло и двух лет после открытия, как рентгеновские лучи использовали в военной медицине, чтобы находить пули и сломанные кости у пострадавших в ходе Балканской войны 1897 года.

Многие предприниматели обращались к Рентгену, предлагая купить у него права на эти лучи, однако ученый отвечал отказом: он не рассматривал свои исследования, как источник дохода. Но кое-какой доход от своего открытия Рентген все же получил: в 1901 году ему была присуждена первая в истории Нобелевская премия по физике. Правда позже, во время Первой мировой, он пожертвовал на нужды государства все, что оставалось от премии вместе со своими сбережениями.

1...636465...181Страница 64 из 181
© Журнал "Вольная экономика", Общероссийская общественная организация "Вольное экономическое общество России"